Андрюха только выдохнул. Затем хохотнул. Но огляделся вокруг на всякий случай. Он был у них самый смелый и старший, исполнилось тринадцать. Даже голос начинал ломаться, звучал ниже, чем у них, почти как у взрослого. Это он их притащил сюда со своим братом Женькой. Сидел теперь у огня со смешной пластмассовой короной на голове, брошенной кем-то здесь же, и как король правил над ними бал.
– Дурак! – весело сказал он, нарушая зловещую тишину, вцеплявшуюся в спины после каждого громкого слова. – Это всё выдумки! Таких, как ты пугать и придумали...
И сразу обернулся на других мальчиков, ища поддержки. Те тоже, кроме Мишки, сами только что цепеневшие от его рассказа, заулыбались вдруг виновато, мол, вроде и не очень страшно было, а вот только он, Борька, почему-то один и испугался. Не напрасно не хотели его брать вечером к озеру в лес, ему же всего десять, а им по одиннадцать-двенадцать. Андрюхе вон целых тринадцать.
Байку про невесту-утопленницу мальчики из ближайших деревень сюда ходили проверять все, пока взрослели. И их старшие братья, и родители, а у некоторых даже бабушки с дедушками. А Кирюхи даже была жива прабабка, и, как говорят, она с той Таисьей в школе вместе училась. Шестьдесят лет прошло с тех пор, как старшеклассница Таисья утопла в этом озере в своём подвенечном платье. Ей было тогда семнадцать. И с годами эта байка становилась только живучей, крепчала и обрастала жуткими подробностями. Будто девушка тонула каждый год заново, и делала это всё красочней и ужасней для буйной детской фантазии. Почти в каждом поколении находилось двое-трое, кто видел однажды Таисью ночью и кого она звала за собой в озеро. Колька-немой, местный дурачок, что бегал иногда голышом по деревне, говорят, будто языка тогда и лишился, с ума сошёл в ту луну, когда Таисья с ним на берегу разговаривала и в мужья к себе под воду заманивала. Об этом Андрюха и рассказал у костра. Все историю знали и слышали много раз без него, но ночью у огня подобное звучало в разы страшнее. А их новый заводила умел к тому же зловеще рассказывать, да подвывать при этом страшно, корчить жуткие рожи, от которых у Борьки до жути потела спина. В этом и заключалась суть обряда посвящения – не испугаться до рассвета, оставаясь у берега озера. Сначала сидели все вместе, а потом по тридцать минут у огня по одному, пока другие прячутся в старом доме, стоявшем немного в стороне. Как размышлял сам Борька, ему б всю ночь лучше просидеть у воды. Небо было по-летнему тёмно-синим, не чёрным, и ноздрястая луна ярко светила жёлтым светом. А вот в старый дом, в сотне метров отсюда, где скрипела каждая ступенька и надрывно рыдали гнилые половицы, он идти не хотел. Даже за компанию с другими мальчиками.
– Ну, что? – встал старший Андрюха и упёр руки в боки. – Стемнело, одиннадцать. Пора начинать, а то все не успеем.
Их пришло к озеру пятеро. Андрюха с Женькой гостили у бабушки в соседней деревне, что отстояла от Марьинки в одном километре, Головлёвкой называлась. Озеро спряталось между ними. Тут они и познакомились дня три назад, утром, когда купались с другими мальчишками на общем берегу. Сдружились быстро и крепко, почти навсегда, как водилось в их юном возрасте. Андрюха хоть и подшучивал над остальными, но делал это по-доброму, не ущемлял. Мишка вообще приехал с Борькой из города, вместе в одном дворе росли. У его бабушек и дедушек деревень не было, а поскольку дружили с ним первого класса, родители отпустили на пару недель отдохнуть с одноклассником. Получается, только один Кирюха и был из них деревенским, с Марьинки. Хороший мальчишка, и Борька играл с ним не первое лето. Вот и подбил заводила Андрюха всю их честную компанию с ночёвкой у озера остаться. А что б не искали бабушки с дедушками, лихо и тайком вылезали через окна спален. Встретились в сумерках уже за околицей. Андрюха с Женькой к Марьинке пришли их забрать, всё-таки были самые старше.
– Ладно, – согласился Андрюха вслух и окинул всех бравым взглядом. – Я вас позвал, первым и буду сидеть…
У них отлегло. Никто не хотел первым оставаться у огня наедине с озером, даже при светлом небе и горящем ярко костре. Старый дом «дохлого мельника», как звали тут умершего давно Парамона, стоял всего метрах в восьмидесяти от воды. Но это днём отлежащие метры казались такими близкими. Ночью всё виделось вчетверо дальше. Сейчас дом вообще смотрел из темноты как затаившееся вдалеке чудовище, громоздкое, с зубами-окнами и злым чёрным сердцем.
Андрюха лениво и с бравадой потянулся, провожая их взглядом. Свысока посмотрел – и ростом был выше других, и держался как старший важно. Ему пожелали удачи, но он только рукой махнул на все пожелания. Если б их в дом уходило не четверо, а двое, Борька бы пожелал остаться у воды. Или вообще вышел бы из игры, не побоялся бы один вернуться ночью в деревню. Подальше б только от старого дома и злого озера. Но одному ему никуда этим летом было нельзя – Мишка местных дорог и реалий не знал вообще, и был его гостем. А он – его гидом. И хоть это не он, а Мишка согласился остаться с ночёвкой первым, но ходили они повсюду вместе, Борькина как-никак была деревня, его деда с бабкой. И отец здесь тоже когда-то вырос…
А вот и приблизился брошенный дом. Старый, деревянный, двухэтажный, с высоким крыльцом без перил. Луна висела в небе почти над его крышей, освещала ярко как днём. И страх от предвкушения чего-то жуткого внутри по мере приближения к стенам понемногу рассасывался. Вблизи дом вообще показался жалким, почти что таким безобидным, как в полдень. Страшно должно было быть Андрюхе. Это за ним они будут наблюдать тридцать минут из окна со второго этажа. Чем выше, тем лучше видно – это Борька узнал из школьных уроков естествознания. Учитель Бобр, или Бобёр, как они называли классного за торчащие передние зубы, рисовал для них на доске вышку, размечал ее в метрах и чертил линии, показывавшие, на сколько километров вдаль одному человеку было видно другого, и с какой высоты. Чтобы видеть костёр и берег с водой, вышка была не нужна. Но сверху обзор всё равно лучше – озеро покажется как на ладони, причём вместе с дальним берегом.
Едва зашли внутрь, страх ушёл окончательно. Тем более, что не боялся Мишка. При нём как-то было стыдно выдать испуг. Борька, хоть и приезжал сюда на часть лета, но считался почти что местным. Мишка же был здесь впервые, а освоился на удивление быстро, за первый же вечер. Теперь и сам походил на местного «робинзона» – неровная дырка на грязной майке, волдыри от крапивы на голых икрах, суровые царапины на острых коленках. Кирюхе он сразу понравился, сошёл за своего. Не задиристый, как многие городские, скромный. Но при этом мог постоять за себя.
– Ну, что, Кира? – спросил Женька, когда они перешагнули через порог. – Как ты вчера про бабку Стешу рассказывал?..
Кирюха растянул губы в готовой улыбке. У него хорошо получалось кряхтеть и изображать старческий голос. Бабка Стеша и была его прабабушкой, той самой, что в далёком девичестве училась с невестой-утопленницей. Никто этого точно, на самом деле, не знал, а родственница по старости помнила плохо. Но говорить об этом принято было каждый раз, когда речь заходила об озере. Других живых современников гибели школьницы-Таечки не было, только прабабка Кирилла.
«К озеру не ходите, сынки!.. – заскрипел Кирюха крикливым старушечьим голосом, при этом смешно сгримасничав. – Таечка-утопленница заберёт под воду. Жить в слугах с собой заставит! Наверх никогда не отпустит…»
Женька прыснул со смеху. Мишка тоже заулыбался. Но всё равно они были ночью в заброшенном доме дохлого мельника, где иногда наверху поскуливал его призрак. Старшие так пугали младших. Что б те не совались в дом, когда они здесь. И Борька, не взирая на все смешки, чуял Женькин страх и видел в его ужимках браваду – браваду перед ними, младшими. По крайней мере, так ему показалось.
Скрипнула доска на лестнице. Где-то посередине, выше над ними. И Женька, обернувшись со своей первой ступеньки, загадочно улыбнулся. Может, он и не боялся – уж больно как-то весело всё у него выходило.
А потом вдруг как сорвался с места, как побежал наверх с пугающим хохотом. И что-то там ещё выкрикивал на ходу.
У них тоже страх почти улетучился. Даже появился некий азарт. Что б не остаться одним внизу, без такого смельчака, как Женька, ломанули за ним втроём наперегонки. Бежали и падали на ступени ладонями, испускали наигранные смешки, стаскивали друг друга за ноги назад, чтобы кто-то один оказался последним. Участь эта выпала Борьке. Впрочем, проигрышу он не обиделся.
Домик был изнутри не сильно большим, всего пять комнат. Просторная кухня с гостиной и прихожей внизу, а наверху – две спальни и библиотека. Вроде когда-то, ещё до революции, здесь жил зажиточный крестьянин. А после семнадцатого года поселился с большой семьёй раскулаченный мельник. Умер он ещё раньше Таисьи, после него здесь жили другие люди, и их семьи сменяли одна другую не раз. Пустым дом стоял лишь последние десять лет. А по привычке и в памяти ближних деревень его называли как в старые времена, по самому запомнившемуся владельцу, чья мельница сгорела ещё при царе Горохе. Дом дохлого мельника Парамона знали во всех окрестных деревнях километров на десять-пятнадцать, потому что только одно такое большое озеро было поблизости. Летом в доме Парамона до утра порой сидела молодёжь. Потому повезло, что сегодня ночью никого не встретили. Иначе обряд был бы ненастоящим. Всё должно быть взаправду, без помощи самых старших.
Балкон на втором этаже, длинный, во всю стену, держался на четырёх полусгнивших столбах. В одном месте уже провалился – вниз зияла большая дыра. Выход на него был через библиотеку, в которой осталось ещё несколько старых стеллажей, шкафов, разбитый комод и детская деревянная колыбелька с игрушечным коником. Пару сараев рядом с домом давно разобрали на костры. Доберутся и до остатков этой мебели.
Вывалились на балкон всей гурьбой, аж застряли сначала в проходе. Зашикали друг на друга, чтобы у оставшегося на озере не было никакой поддержки, мол, тише себя ведите. Страх, тишина, да и только. Костёр был виден хорошо, и Андрюха смело сидел к ним спиной. Подбрасывал дрова, ковырялся в углях веточкой и даже камушки бросал иногда в воду. Борька уже холодок ощутил оттого, что представил, как будет сидеть там один. Вроде и ребята рядом, но если за спиной будет так же тихо, мурашки ой-ой как забегают по без этого рябой с детства коже.
– Андрюха-то наш спрятался… – сообщил вдруг Мишка, который следил за берегом с интересом и не вертел головой, как остальные, ни с кем и ни о чём не перешёптывался.
– Да просто в кусты отошёл, – сказал Женька. – Ты ж сам видел…
– Ага, – отозвался Мишка. – Десять минут назад. Трёх ёжиков высрать можно было. Сейчас небось дом уже обходит сзади. Вы напугать нас вдвоём решили?..
– Да нет же… – ухмыльнулся Женька, вступаясь за брата. – Хотели б напугать, давно б напугали, и не так…
Но сам уже всё равно не отрываясь смотрел на огонь, мерцавший у берега в одиночестве. Время тянулось и тянулось, а Андрюха действительно не появлялся.
– Пойду проверю? – забеспокоившись, неуверенно спросил Женька.
– Один? – снова взял борозды разговора в руки Мишка. Он хоть и был ниже Борьки на полголовы, но всё-таки на год старше и держался довольно смело. – Мы с Борькой сходим вдвоём, сами. А вы с Кирюхой нас здесь подождите…
– Ладно… – будто даже довольно пожал плечами Женька – не надо идти разыскивать брата самому, когда тут без него другие вызываются.
Борька даже обрадовался, когда вышли вдвоём наружу. Дом всё равно был жутким. Страх, конечно, ушёл, пока дурачились, но совсем недалеко. Спрятался поди за стеллажами в библиотеке и поджидал – нужен был только повод выскочить. Поэтому до берега он бежал гораздо резвее, всё время заскакивал вперёд, обгоняя Мишку. И даже напрягся с готовностью, думая, что всё нарочно было спланировано, как вслух и объявил им Мишка. Ждал, что Андрюха вот-вот выпрыгнет из-за кустов, да как заорёт на них, что б портки от страха послетали.
Но только никто не выскочил. Ни через минуту, ни через две, ни через три. Тихо потрескивал угольками костёр. В воздухе пискнула летучая мышь, а какой-то ночной сом или другой большой увалень громко булькнул хвостом в середине озера. Борька не особо разбирался в рыбе, но точно знал, что это не Таечка. Утопленница, говорят, вылезала бесшумно и подкрадывалась к людям со спины, хватала за шею и валила на лопатки. Только потом начинала душить и откручивать голову. От представления об этом – а воображение выдало живо всё в мельчайших пугающих подробностях – плечи Борьки передёрнуло судорогой. Он обернулся на воду. Но никого.
– Не знаю, где он… – первым нарушил молчанье Мишка, проверивший все возможные кусты поблизости. Он даже зашёл немного дальше, лазил в траве по колено с горящей головнёй и ходил меж деревьев.
– Андрюха!.. – позвал тогда Борька негромко.
– Мы видели тебя, вылезай!.. – соврал он, надеясь прекратить эти глупые прятки.
И снова тишина в ответ. Дурачился поди их заводила и не хотел показываться. Ну, что за дела такие?..
– Пойдём за Кирюхой, – раздражённо и обиженно произнёс Мишка, швырнув горящий сук обратно в огонь. – Я думал, честно сидеть будем, без хитростей…
На самом деле это порадовало ещё больше, чем уход из старого дома на берег. Да, они опять возвращались в дом. Но лишь для того, что б забрать Кирюху и прекратить нечестно пошедшую игру. Можно будет просто посидеть у огня до рассвета. Летом он наступал рано. Вечно Андрюха прятаться не станет, вылезет из укрытия, когда надоест сидеть, увидит, что трое как минимум играть перестали. Женька – его брат, и он не в счёт. Плевать, что ему двенадцать. Братья были в меньшинстве. На то они и правила, чтобы их соблюдать, а Женька с Андрюхой нарушили. Видно, у них в Головлёвке все такие, не то что честные марьинские.
Борька, сначала вздрогнув, засмеялся, и Мишка тоже – две летучие мыши внезапно, не смотря на свои хвалёные локаторы, столкнулись в воздухе чуть ли не у них перед носом. Пискнули сердито друг на друга и разлетелись в стороны.
Но желание смеяться пропало быстро, когда через минуту они вновь оказались в доме и поднялись наверх уже как к себе. Предательства от Кирюхи ребята не ждали. Ну, ладно Женька, Андрюхин брат. С головлёвскими всё было ясно. Но Кирилл-то был марьинским. Может, для розыгрыша изначально был иной расклад и трое старших, кем они и являлись, решили разыграть их с Мишкой как младших? Совсем некрасиво получалось, исчезли вдруг все, и они остались вдвоём…
Мишка соображал живее. На старом покосившемся комоде в библиотеке наверху стояли свечки – гадали девочки-старшеклассницы, когда проводили здесь время. Из кармана он достал спички и чиркнул одной. Коробок украли ещё вчера, у Борькиной бабушки. Так же, как и вонючий табачище Борькиного деда, что заворачивали в газету и пробовали курить за огородом. С собой даже немного имелось – Борька хотел достать припасённый табак, когда игра в обряд посвящения закончится, и выкурить впятером одну большую самокрутку на всех, как курили трубки мира индейцы. От спички загорелись все четыре найденных огарка и стало светло, на стенах и шкафах красиво заплясали фигурные тени. С балкона, когда вышли глянуть в сторону костра и на округу, снова никого не увидели. Вернулись тогда в библиотеку и думали уже, а не пойти ли сразу обратно до деревни. Не ждать же, когда Андрюха, Женька и их марьинский друг Кирилл насмеются над ними вдоволь. Мишка только и ходил кругами, ругался, всячески обзывая троих обманщиков. Сулил им, если сунутся только к ним в город, потерять всех в таких дремучих закоулках, что ни бабушки с дедушками, ни родители никогда не отыщут. Пока вдруг резко не остановился. Они оба внезапно услышали тихие всхлипыванья или чьё-то хихиканье. И звуки эти доносились из-за одного из стеллажей, самого дальнего, что стоял в углу. Переглянувшись, взяли с комода по свечке и вдвоём шагнули туда, готовые наброситься со справедливой руганью на спрятавшуюся за мебелью троицу. Но оба замерли, едва оказались за стеллажом. А Борькин огарок выпал даже из рук.
В углу, вжавшись в него спиной, сидел один Кирюха. Плечи его ходили судорожно, руки вцепились в коленки. Он всхлипывал тихо и смотрел перед собой. Бледнее его лица был только мел в песчаном карьере, который они вчера собирали втроем в ведро, чтобы разрисовывать потом заборы домов в деревне.
Мишка снова выругался, первым наклонился к Кириллу и начал его тормошить за плечи. Но тот только отталкивал его рукой и всхлипывать начал громче. Заплакал даже потом. От этого Борьке уйти захотелось только быстрее.
– Пойдём, – сказал Мишка, и они подняли вдвоём плачущего Кирилла на ноги. Повели его, направив силой.
О том, что свечки следовало затушить, Борька вспомнил, когда они уже спустились по лестнице вниз. Но вслух говорить ничего не стал, иначе Мишка отправил бы его тушить одного. Или сам бы ушёл, что ничуть не лучше. С Кириллом, который пугал их и вёл себя непонятно, наедине оставаться не хотелось. Никогда они больше не станут водиться с Андрюхой и Женькой. Оба пропали, и сделали что-то с одним из них. Лишь бы до возвращения в деревню Кирюха пришёл в себя и проплакался. Жутковато было от его астматических всхлипываний, становившихся громче и нервозней. Он будто не мог успокоиться. Словно пребывал без сознания, но оставался при этом с открытыми глазами. Мог вяло лишь переставлять ноги и шёл, не сопротивляясь, когда они вели его под руки.
А как только толкнули дверь из дома наружу, локти Кирилла выпустили из рук оба. Всего от них метрах в двенадцати, спотыкаясь и болтая несвязно руками вдоль тела, женщина, молодая и в мокром белом платье, двигалась прямо к крыльцу. И Борька, который охнул слишком громко, – о чём пожалел тут же, – готов был поклясться, что теперь и она их увидела. Потому что смотреть себе под ноги перестала. Медленно подняла голову, и луна холодным блеском отразилась в глазах. Губы на её лице дрогнули, приоткрылись, и, подняв обе ладони к ним, она засипела горлом. После чего заковыляла к дому намного проворнее.
Никто из них не помнил, как взлетели на второй этаж. Перепугались на смерть, однако, каким-то образом не бросили и Кирюху. Он почти ввыл в голос на крыльце, они же вроде просто схватили и потащили его, не чувствуя собственных рук и ног. А уже там, в библиотеке на втором этаже, Кирилл вдруг вырвался и упал на спину, закрыл лицо руками.
– Туда! – указал Мишка рукой на один из шкафов. Ноги сломать ещё успеют, прыгая с четырёхметровой высоты балкона. Рот Кирюхе заткнули ладонью, шикнули на него, и тот вроде притих. Распахнули на балкон широко обе двери, но сами вернулись и засели в пустом шкафу. И когда торопливо ковыляющие ноги со скрипящими ступенями зазвучали ближе, Кирюха вдруг вывалился из шкафа кубарем, оттолкнув от себя их обоих. Делать ничего не осталось, как только успеть закрыться без него. Вцепились в прикрученные к дверцам изнутри вешалки для галстуков и белья, и крепко держались за них. Борька же одним глазом прилип к замочной скважине.
И вот она появилась. Остановилась сначала на последней ступени и на какое-то время наступила тишина. Хуже того мгновенья было не придумать. Оно растянулось для них будто густая капля смолы. Кирюха лежал на полу и сопел, голову зажимал руками. Пол освещался хорошо с комода свечными огарками, было видно, как под тонкой кофтой свелись его лопатки. А затем снова скрипнули доски, и вошла она. Дрожащий свет от свечей выхватывал край её платья и голые ступни. Контуры остального выше оставались в темноте. Потом, в открытые двери балкона, точно нарочно дунул ветер и все три огарка разом погасли. Если б не ставший вдруг страшным лунный свет, – мертвенно бледным и холодным – вся библиотека погрузилась бы в кромешную тьму.
Женщина в платье не простояла у входа долго. Вслушивалась, всматривалась, поворачивала голову. Не похоже, что ей казалось мало света, глаза её видели. На стоны Кирюхи и на него самого сперва будто не обратила внимания. Выбрала направление и двинулась вглубь, приближаясь прямо к их шкафу. Однако, испугаться так, чтобы душа ушла в пятки и провалилась на первый этаж, они не успели. На полпути, не дойдя двух шагов до лежащего на полу Кирилла, утопленница вдруг остановилась. Перевела сначала взгляд на мальчика, свернувшегося у её ног. Но, заинтересовавшись им слабо, отвлеклась на комод, где стояли затушенные свечи. А ещё на стене висело старое разбитое зеркало. Оно и привлекло её внимание. Оставляя на полу мокрый и грязный след, мёртвая Таисья двинулась туда. Подошла и уставилась. Рассматривала себя в зеркало долго, наклоняла голову, тянула шею. Руками трогала своё отражение. Что-то урчала негромко и недовольно. И потом вдруг ударила кулаком, разбив стекло. Посыпались со звоном осколки.
– Бежим?.. – тихо-тихо шепнул Борька и позволил Мишке глянуть в замочную скважину.
Тот посмотрел, но, уже скоро отпрянув, помотал головой. Борьке всё стало ясно по звукам. Захватить Кирюху они не успевали, женщина от комода возвращалась обратно. Он снова прильнул глазом и видел, как она подошла к лежавшему на полу другу. Села рядом с ним на грязные доски, приподняла. Усадила его, вяло сопротивлявшегося, прижала к себе спиной и, не обращая внимания на плач, перешедший скоро в рыдания, стала расчёсывать ему деревянным гребешком волосы. Тем самым, что без трёх зубьев, лежал оставленный кем-то на комоде. Луна ярко светила через балкон, и Борька хорошо видел губы утопленницы на бледном с прожилками лице. Это не было улыбкой, но какой-то звук, похожий на тихую колыбельную, начал доноситься из приоткрытого рта. Прижав к себе мальчика за плечи, она тихо покачивалась вместе с ним, словно старалась успокоить. И продолжала чесать найденным гребнем. Пока от её усердий по голове Кирюхи из лопнувшей кожи не побежала кровь, а по Борькиной ноге, от страха, – не удержавшаяся в нём моча.
Громко треснуло. Вешалка, крепившаяся изнутри шкафа на дверце, за которую держался Борька, осталась у него в руках. Оторвалась от натуги, с которой он начал тянуть, при виде такого зрелища. А сама дверца, оставшаяся без «ручки», скрипнула омерзительно и поехала отворяться.
Не став больше ничего ждать, оба бросились вон из шкафа. Бежать мимо мёртвой Таисьи к лестнице не захотели – выход из библиотеки она перегораживала собой, дотянулась бы до ног руками. Сразу вскинула голову, когда увидела их, заурчала горлом громче, зашипела, выпустила из пальцев расчёску и начала подниматься. Не сговариваясь, они оба кинулись на балкон. Кирюху спасти уже не могли, все мысли в голове твердили одно лишь слово – «бежать!». Бежать немедленно! Если внизу на крыльце оставалась ещё слабая и трусливая надежда, что это кто-то, возможно, из старших так серьёзно и с умыслом их разыгрывал, то, когда утопленница принесла с собой на второй этаж всю эту вонь мертвечины, сомнений никаких не осталось.
– Прыгаем!.. – крикнул Мишка и первым нырнул меж досок ограждения, свесился на руках вниз. Борька последовал за ним. И видел, когда его пальцы уже разжимались, как Таисья выходила на балкон за ними. Успела заглянуть мёртвыми глазами в его глаза и провожала взглядом, пока он падал…....