Это перевод истории с Reddit

Оно не издавало ни звука, пока я наблюдал за ним у кромки леса. Солнце почти село, и осенние листья Северной Британской Колумбии начали терять своё золотое свечение. Уже сейчас они казались меньше на фоне своих крупных, вечнозелёных соседей — усыпанных бесчисленными крепкими иглами, которые не слетят всю зиму, даже под натиском ветров, вгрызающихся в озёра и равнины.

Листья перешёптывались друг с другом, волосы и одежда существа трепались и хлестали на ветру, но оно не пыталось согреться и не уходило в лес. Оно просто стояло и, по всей видимости, смотрело. Я возвращался с охоты, и поляна, где я оказался, была самым прямым путём к старой лесовозной дороге, у которой я оставил грузовик. Добычи не было, чтобы поднять настроение, винтовка на плече тяжело тянула вниз, и вечер казался холоднее привычных −2 °C.

Я прошёл примерно половину поляны — она тянулась меньше километра во все стороны; треть буреющего ковра занимало небольшое озеро.

Тогда я и заметил его.

Понимаю, что говорю «оно», и, по правде, не могу объяснить почему. У кромки леса, не дальше пятисот метров, стояло нечто, похожее на женщину. Тёмные волосы, почти чёрные, но, скорее всего, густо-каштановые, падали прямым водопадом с макушки. Пряди закрывали бледное лицо и ложились на белое платье с воротником, которое прикрывало почти всё тело, — волосы стекали по ткани, словно масляные потёки. На таком расстоянии можно было лишь гадать о росте, но на фоне тонких стволов оно казалось чуть ниже шести футов.

И всё же это привидение, с чертами молодой женщины в белом платье и тёмными растрёпанными волосами, не было человеческим. Чем дольше я всматривался в сгущающемся осеннем сумраке, тем сильнее ощущал, что смотрю не на человека. Я смотрел на зверя.

Понадобилась минута, чтобы понять это после первого взгляда. Но когда я заметил босые ступни и колыхающуюся юбку, волосы встали дыбом на всём теле — как в тот миг, когда осознаёшь, что за тобой следят. У нас тут много пум, и чаще всего ты их даже не увидишь. Зато они увидят тебя — будут идти следом, в тени, на мутной периферии зрения.

Чувство было тем же.

Меня вдруг поразило, что, пока я выслеживал дичь, кто-то выслеживал меня, и единственная причина, по которой хищник показался до броска, — он знает, что добыча не уйдёт. Что она уже, считай, мертва.

Винтовка ещё висела у меня на ремне, но дрожащими пальцами я осторожно потянулся к ложу, надеясь успеть выстрелить, прежде чем будет поздно. Больше всего пугало отсутствие доказательств в пользу моего звериного чутья — это существо без труда пересечёт поле раньше, чем я успею подготовить оружие.

И вот я застыл в полушаге, не разрывая зрительного контакта с тем, что стояло у кромки леса. И сквозь всё это оно не издавало ни звука.

Любой настоящий человек в таком виде должен был бы орать во всё горло о помощи, но это существо не делало ничего подобного. Когда оно наконец шевельнулось, я вздрогнул, сдёрнул ремень с плеча и принялся заряжать патронник. Никогда ещё я не передёргивал затвор так быстро, и всё же, когда посмотрел в прицел, оно стояло на том же месте.

Оно махало рукой — нет, манило?

Как ветка в бризе, движение уходило вперёд и возвращалось назад, словно оно закидывало леску и пыталось вытащить меня на крючке. Меня холод сжал изнутри, и это был не северный ветер, прорезающий до костей. Это было то же самое чувство.

Чувство, что я сейчас умру.

В прицел некоторые детали прояснились: грязь на руках, ногах и одежде. Рваные, изодранные края подола. Я попытался рассмотреть лицо, но тёмные пряди всё время смахивало поперёк, они облепляли рот, как полиэтиленовый пакет, которым кого-то душат.

Потом, на миг, я увидел его лицо. Долгое, исхудавшее, губы — почти посиневшие от холода. Тёмные глаза, вероятно карие, но в сумерках казались чёрными. В них не отражалось ни искры уходящего света. Там не было жизни.

Такой взгляд я видел лишь однажды — у моего покойного брата, в предсмертной агонии после долгой борьбы с зависимостью. В конце надежды уже не было. И мне стало ясно, что и здесь надежды нет.

Сквозь поляну проскользнул порыв северного воздуха, глаза защипало, он ударил в открытый нос и взъерошил деревья вокруг. Я моргнул, смахнул слёзы и снова навёл прицел.

Когда картинка стабилизировалась, у меня упало сердце.

Волосы отлетели в сторону, и я смог рассмотреть всё как следует. Оно по-прежнему не издавало ни звука — и теперь я понимал, почему. Тёмно-фиолетовые кровоподтёки опоясывали горло, как замысловатое ожерелье из лопнувших сосудов. Кольцо охватывало всю шею, расползаясь, как капилляры, в тонкие полосы — словно отпечаток ладони из гибких веточек, сминающий трахею.

Челюсть двигалась, почти вывихиваясь от усилия, рот открывался и закрывался. Но оно не пыталось оскалиться — оно пыталось что-то сказать. Нет — пыталось закричать.

«Позади тебя».

И тут за моей спиной раздался отчётливый, резкий треск дерева.

Я был прав. То, что стояло передо мной, уже не было человеком — но недавно, ещё утром, им было. Теперь это безнадёжное, жалкое создание, в шаге от того, чтобы стать трупом, боялось сделать последний шаг за грань. И из последних сил пыталось сообщить мне одно.

Что следующим буду я.

В прицеле у меня всё ещё было его лицо, и я видел, что помочь ему нельзя. Оно знало это тоже.

В тот миг, когда всё застыло и слёзы текли по его запачканному лицу, я вдохнул полной грудью и сорвался в спринт ещё до того, как успел принять решение. Ещё треск — нет, ломались ветви, — раздался слева, в лесной стене напротив призрачной фигуры. Я перетаскивал ноги, врезаясь в отмирающую траву, и единственным звуком был мой сбивчивый, рваный вдох.

Мой грязно-красный Dodge стоял там, где я его оставил, один на этой забытой дороге. Облегчение накрыло меня, когда ключи на шнурке нашлись в кармане, и я без труда распахнул дверь кабины. Лишь оказавшись внутри и заведя мотор, я оглянулся на поляну. Там ничего не было. Ни привидения, ни пумы, ни немыслимой третьей опции.

Пока я катил по дороге так быстро, как только мог, не рискуя перевернуться, меня настигла мысль: возможно, то, что было на поляне, уже не «человек», но когда-то это была живая женщина, жертва — мой спаситель. Оставшийся во мне воздух застыл комом в груди, я без слов помолился о её памяти и пообещал никогда не возвращаться на эту дорогу, перекрытую валунами, в нескольких километрах от шоссе. Никто так и не смог сказать мне, почему лесовозную дорогу вывели из эксплуатации, хотя теперь у меня есть свои подозрения.

С тех пор прошло шесть лет, и я не брал в руки ружьё и не думал возвращаться по своим следам. Я так и не узнал, о чём она предупреждала меня в ту ночь, но одно было ясно.

Я бы никогда этого не заметил. Пока не стало бы слишком поздно.

Оно так и не издало ни звука.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Подписывайся на Пикабу https://pikabu.ru/@Baiki.sReddita

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

Я работаю в музее «заколдованных» предметов — ну или так сказано на вывеске. На деле это скорее туристическая ловушка, чем настоящий музей. Комнаты забиты случайным барахлом от пола до потолка, половина, наверное, с гаражных распродаж и из старых подвалов. Полки прогибаются под тяжестью треснутых кукол, потемневших зеркал и банок с чем-то непонятным. Половина коллекции даже не внесена в старую опись у меня на столе, а те записи, что есть, написаны таким корявым почерком, будто это тайный шифр.

Моя работа — странная смесь экскурсовода, рассказчика и невольного продавца. Я вожу любопытных посетителей по узким проходам и плету истории о так называемых «призрачных» вещах. Иногда кто-нибудь предлагает купить — обычно после пары рюмок и чьего-то пари — и если цена устраивает, мы отпускаем предмет. Мы всегда предупреждаем, конечно. Объясняем, что якобы делает вещь, что она «делала» с прежними владельцами и почему лучше бы оставить её здесь. Но предупреждения почему-то делают людей ещё более заинтересованными, а не наоборот. Большинство уходит, прижимая к груди «настоящий проклятый клад», смеясь. Некоторые возвращаются заметно менее весёлыми.

У нас строгая политика без возвратов: как только предмет вышел за дверь, это официально ваша проблема. Вы бы удивились, сколько людей пытаются проверить это правило на прочность. Если бы мне давали по доллару каждый раз, когда какая-нибудь бабушка врывалась обратно, сжимая «винтажную» куклу или плюшевую игрушку, которую купила внукам, у меня, наверное, уже хватило бы на настоящий музей. Они всегда повторяют одно и то же: «Она стала двигаться сама» или «Глаза всё время следят за мной». Я просто улыбаюсь и показываю на табличку за стойкой. Ни возвратов, ни обменов, никаких исключений.

Если бы мне пришлось считать, сколько раз это случалось, мне бы не хватило пальцев — и, честно говоря, где-то на складе у нас наверняка найдётся предмет, который с этим помог бы.

Моим любимым случаем остаётся отец, который купил, как ему казалось, коллекционную фигурку «Action Man». Оказалось, это дешёвая подделка, в моей тетради отмеченная как «Ветеран-Мэн». Я предупредил, что мы не до конца уверены, что эта штука делает, но он только рассмеялся и сказал, что его сын обожает солдатиков. Через пару дней он ворвался обратно в магазин: кукла — в одной руке, другой он волок ребёнка по полу. Мальчишка кричал на беглом, как я мог только предположить, вьетнамском. Тогда я решил, что, похоже, мы наконец-то поняли, что именно делает Ветеран-Мэн.

Разумеется, помочь ему я ничем не мог. Я лишь указал на табличку за стойкой: «Возвратов нет. Возвратов нет. Никаких исключений». Он постоял, раскрасневшись до ушей, потом развернулся и вылетел из музея. Некоторые просто не читают мелкий шрифт.

Не всё здесь — какая-нибудь забавная безделушка, от которой вы внезапно начинаете говорить на каком-нибудь азиатском языке. Большая часть нашего добра, скорее всего, вообще ничего не делает — просто старьё с жуткой легендой, чтобы туристы охотнее раскрывали кошельки. Но время от времени что-то и правда срабатывает. И уж если срабатывает, редко бывает безобидным. Если бы гадать, я бы сказал, что половина тут — пустой груз, а из оставшегося добрая четверть, вероятно, может убить вас каким-нибудь изобретательным и неприятным способом.

Именно из-за таких вещей мне и захотелось поделиться опытом. Я единственный сотрудник уже месяца два — а может, три — и, честно говоря, мне так даже спокойнее. Парень, который работал до меня, однажды просто исчез без слова. Ни звонка, ни записки, ничего. Думаю, так бывает, когда не соблюдаешь правила этого места — но об этом позже.

Работа, в общем, спокойная. Каждый день забредает пара туристов: шарят по углам, фотографируют, делают вид, что не боятся. И даже когда место пустует, ощущения пустоты не возникает. В воздухе стоит низкое гудение, будто само здание дышит. Со временем к этому привыкаешь.

О боссе я особенно не думаю. Уолтер появляется раз в неделю — всегда в одно и то же время, всегда одет так, словно идёт на похороны. Меня это более чем устраивает. Остаётся достаточно времени насладиться тишиной… или тем, что в таком месте считается тишиной.

Хозяин — пожилой мужчина, которого я мысленно воспринимаю как дедушку. Из тех, кто будто шагнул с выцветшей фотографии: вечно в одном и том же идеально выглаженном чёрном смокинге с кроваво-красной бабочкой, узор на которой словно с готического званого ужина. Я ни разу не видел на нём другой одежды. Голова совершенно лысая, отполированная до такого блеска, что могла бы претендовать на один из экспонатов-аномалий.

При всём этом он и правда добрый человек — мягкий, терпеливый, со спокойствием, из-за которого странности музея кажутся чуть менее тревожными. До сих пор не знаю, почему он меня нанял: у меня не было ни грамма опыта ни с антиквариатом, ни с историей, ни с чем-то сверхъестественным. Но на собеседовании он просто улыбнулся и сказал: «Справишься». До сих пор не уверен, говорил он о работе — или о чём-то совсем другом.

Его настоящее имя я так и не смог выговорить. Длинное, полное странных звуков, которые не укладываются на язык; уверен, оно как-то связано с той самой «старой страной», откуда он родом. Он никогда не поправляет меня, когда я его коверкаю — только тихо, тепло посмеивается, — так что я стал звать его Уолтером. Похоже, его это устраивает. Честно, он и выглядит на Уолтера.

Он приходит в конце рабочей недели, как по часам, с тем же ровным улыбчивым лицом. Протягивает аккуратную пачку хрустящих купюр — обычно примерно на полторы тысячи — и говорит: «Так держать». Иногда добавляет чуть больше или леденец — будто поощрение за ещё одну неделю выживания в этом дурдоме. Такой жест ждёшь от дедушки, если ваш дедушка, конечно, владеет музеем привидений и не стареет ни на день.

Говорить о самом музее он не любит. Я пытался спрашивать, откуда всё это взялось на самом деле, но он неизменно уходит от ответа. Туристы тоже пробуют — некоторые, наслушавшись баек, наглеют и спрашивают, правда ли здесь водятся призраки или всё это он привёз из какого-то конкретного места. Он только посмеивается, машет рукой и говорит: «Просто хлам из старой страны». А потом меняет тему, пока никто не успел уточнить, из какой именно страны. Я перестал допытываться. В этом месте кое-что лучше оставлять без объяснений.

Разумеется, какой же «проклятый» музей без правил, о которых я упоминал. Первое правило — простое: каждое утро перед открытием я должен провести ровную белую линию по порогу. Ничего сложного — один уверенный мазок мелом. Уолтер настаивает. Говорит, это «традиция».

Так что каждый день я беру старый кусок мела из ящика и тяну им по порогу, пока не получится чистая, ровная отметина. Для чего — не знаю. Может, древняя примета из «старой страны», а может, просто способ подогреть суеверных туристов. Но я заметил, что некоторые замирают, едва её увидят, — будто вдруг вспомнили, что оставили включённую духовку. Разворачиваются и молча уходят. Может, линия что-то не пускает. А может — не выпускает.

Следующее правило — про ожерелье, которое Уолтер выдал мне в первый день. Он назвал его моей «защитой». Дословно: «Слыхал о Чернобыле? Считай, это твой защитный костюм». Я тогда усмехнулся, а он — нет.

Штука простая: овальный кулон, белый как кость, возможно, и правда из кости. На нём три ряда странных символов, вырезанных неглубоко, но остро, чтобы ловить свет. Я спрашивал, что означают эти знаки, но он только улыбается и говорит: «Они не дают тебе стать частью коллекции».

Не уверен, шутит ли он. В любом случае я его не снимаю. Даже когда ухожу на ночь. Особенно тогда.

Третье правило, пожалуй, самое жуткое: не отвечать ничему, когда я один. Ни голосам, ни звонкам, ни стукам — ничему. Если что-то издаёт звук, когда в музее никого больше нет, я должен полностью игнорировать это.

Уолтер толком не объяснил почему. Он лишь глянул на меня своей вежливой маленькой улыбкой и сказал: «Лучше не быть вежливым с тем, чего не существует». Догадываюсь, кое-каким предметам не нравится, когда их игнорируют, и им хочется вызвать реакцию. Иногда поздно вечером я слышу лёгкое постукивание из задних комнат или шёпот, будто из вентиляции. В первые разы я чуть было не окликнул в ответ — просто по привычке, — но вспомнил правило. Теперь опускаю голову и делаю вид, что ничего не слышал. Пока работает.

Есть и целая пачка правил по самим объектам. Их сложнее держать в голове, в основном потому, что их очень много, и новые появляются чаще, чем думаешь. Тут и пригождается старая тетрадь. Кто бы ни вёл её до меня, он неплохо отмечал всё, что попадает сюда, уходит отсюда или — каким-то образом — находит дорогу обратно.

Один из главных пунктов там — Правило B-45: кормить Говорящую Голову. Я зову его Гордоном. Он сидит в стеклянном кубе в глубине, и его нужно кормить хотя бы раз в две недели. В тетради не указано, что будет, если этого не делать, и я не собираюсь проверять.

Гордон ест всё. Металл, пластик, дерево — что угодно измельчит, как мусоропровод. Но тут важное предупреждение: кормить только тем, что вы сами были бы готовы съесть. Ничего острого, ничего ядовитого, ничего «из-под верстака». Я обычно даю ему сэндвич или батончик «Сникерс»: похоже, ему нравится хруст арахиса.

Говорят, последний парень, который попытался накормить его гвоздями и пружинами, вскоре был разорван изнутри. Правда это или нет — не знаю и рисковать не собираюсь. Для чего-то без тела у Гордона очень злой укус.

D-9 — это «Печатная машинка». Старая чёрная «Ремингтон», которая каким-то образом ещё работает. Правило простое: никогда не читать то, что она печатает сама. Я видел, как она начинает клацать после закрытия, клавиши двигаются, будто невидимые пальцы за работой. Однажды я заглянул в лист и увидел своё имя в середине страницы — тут же вырвал бумагу и сжёг. С тех пор она ведёт себя тише.

J-4 — это «Снежный шар». Я думаю о нём как о нашем местном прогнозе погоды. Раз встряхнёшь — и внутри тихо падают снежинки. Дважды встряхнёшь — и где-то снаружи накрывает буря. Могу лишь представить, что будет, если он разобьётся.

А ещё есть K-0. Без описания, без прозвища, просто жирная чёрная черта в тетради.

Я как-то спросил об этом у Уолтера. Он лишь улыбнулся, дважды постучал пальцем по странице, а потом, подумав минуту, сказал: «Некоторые вещи отсюда не уходят никогда».

Вот так я и зарабатываю на жизнь. Не то чтобы работа мечты, но платят неплохо — и, честно, скучно не бывает. Пишу это на перерыве, и, наверное, пора возвращаться, пока что-нибудь не решило, что меня слишком долго нет.

Берегите себя. И если однажды наткнётесь на небольшой музей в сторонке, забитый «проклятыми артефактами», с меловой линией по порогу… заходите поздороваться. Только сначала убедитесь, что вы вообще сможете эту линию переступить.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Однажды бог солнца отрубил голову своей сестре.
У богов и не такое случается. Особенно у тех, в жертву которым приносили разорванные сердца; чьи имена не выходит правильно прочитать с первого раза. Койольшауки, ударение на «а». Можете произнести? Я даже и не пытаюсь.
Будем называть её проще — Луна.

Головой, кстати, дело не ограничилось. Бог солнца — не будем тратить силы, пытаясь выговорить его имя — разрубил тело сестры на много частей. Что было с остальным, в легенде не говорится. Может, они превратились в реки и горные хребты, а может, стали добычей падальщиков, кто знает?
Мы точно знаем, что произошло с головой. Бог солнца поднял её за волосы. Замахнулся.
И со всей божественной силой метнул в небо.

Лунный диск сияет среди облаков. Он не идеален — уже начал таять. Через несколько недель исчезнет в темноте.
Если немного прищуриться, то можно увидеть очертания головы. Широко распахнутые глаза. Широкий рот.
Богиня всегда наблюдает за нами.

Она одна, в холоде и темноте. Её храмы разрушены, имя забыто, а от последователей не осталось даже могил. Но, в отличие от многих забытых богов, она не может просто исчезнуть.
Не сойдёт же Луна со своей орбиты.

Мне кажется, ей скучно там, одной наверху. Единственное развлечение — наблюдать за людьми. Благо, Луна может обозревать улицы и беспрепятственно заглядывать в окна.
Поэтому временами я с ней разговариваю. Зажигаю благовония и болтаю с головой древней богини, которая медленно плывёт по небосводу. Надеюсь, ей, Койольшауки, становится не так одиноко.

Расскажите и вы Луне свои тайны. Не волнуйтесь, она никому их не выдаст. Лишь усмехнётся.
И отправится дальше по своему вечному пути.

190/365
27/31
Я, кстати, писала про эту семейку в прошлом году.

Не знаю, почему, но меня привлекает эта история.

Мир полон тьмы. Человек, что неблагодарен по природе своей становится змием-искусителем, предлагающим запретное яблоко с целью изгнания из райского сада праведных. Зачем? Такова сущность мелких людишек, пытающихся оправдать свое жалкое существование через тягу вниз всего окружающего.

Лиля не была богата, но и не голодала: стабильность, Черное море раз в год, какие-то мечты. Жить она старалась по средствам, чего не скажешь о ее давней подруге Настеньке, приоритеты которой заключались в модной форме бровей и откусанном яблоке последней модели. Объединяло их некое прошлое, что осталось где-то вдали, хотя Лиля испытывала романтически-ностальгические чувства к своей подруге, ставшей символом бурной и бесшабашной молодости, когда стучащие по липким полам клуба длинные каблуки несли их дальше – навстречу приключениям. Но то в прошлом... Лишь приятные воспоминания. Настенька же заморозилась там, где-то в районе двадцати лет, где коварству не было предела. Пока один гулял ее, другому она признавалась в чувствах страстных. Пойми-ка сердце романтично-ветреной натуры, ему же не прикажешь.

Редкие встречи подруг разносились по плоскости времени все дальше и дальше. Таковы реалии. Друг становится знакомым и не всегда рукопожатным. Доверие – злая шутка. Во все времена был свой Брут, готовящий тайный сговор во имя алчных целей дешевых душенок. Досталось и Лиле.

Сбежав из терпкого офиса банка, девушка сидела в уютном кафе, попивая горячий латте под романтическую историю со страниц книги с яркой обложкой.

Она любила его, а он ее. Идиллия. Они предавались плотским утехам всю зиму, а весной он бросил ее. Да-да. Ни для кого не секрет, когда уровень извращений доходит до максимума, отношения либо сильно близки, либо им конец. Он изменял днем, а ночью возвращался под крылышко. Измену не простить, а как? Ушел ли он? Нет. Отверженные мужички пойдут на все, чтобы залезть под юбку своей возлюбленной, но увы и ах, сердце женщины – это уже пропущенная станция. Даже владельцу бесконечного проездного так и придется смотреть из окна в угнетающие пейзажи иллюзорных мечт, что выдуманы были лишь для того, дабы объяснить себе смысл дрочки мозгов. Себе. Ей. Методичная психологическая травля приводит либо к срыву, либо к полному безразличию к тирану. Последнее его будет выводить из себя еще больше. Не выдержал разлуки и убил.

Лиля была возбуждена от этой истории. Лиля была возмущена от этой истории. Лиля была в восторге от этой истории. Ей до безумия нравилось погружаться в подобные хитросплетения амуров. Чем сладостнее любовь, тем жестче расставания. Кто ж не знает?

Но любая идиллия рано или поздно заканчивается. Раздался звонок. На экране «Анастасия Иванова». Да-да, ее контакт прошел эволюцию от записей «Настенька» или «Анастейша», не требующих дальнейших разъяснений о личности, до официоза. Лиля не хотела брать, но подруга настаивала. Раз звонок до талого. Два. Будто коллектор, пытающийся найти должника. Восемь раз. Настойчиво. Упорно.

– Алло! – ответила Лиля.

– Ты чего трубку не берешь? Занята что ль, деловая колбаса? – расхохоталась Настенька в трубку.

– И тебе привет! В сумке лежал, пока найдешь, сама понимаешь, – актриса из нашей протагонистки вышла бы никудышная.

– Это да, у меня такое постоянно. Как дела? Как муж? Как дети?

– Хорошо все.

– Ну и славно. Слушай, тут такое дело. Кредит срочно заплатить надо, а денег нема. Как-то не подрассчитала. Сумку такую увидела. Ты не поверишь! Ту самую, как ты хотела. Прикинь, тридцать процентов скидка. Купила. Это шанс, который выпадает раз в жизни. Выручи, а? А то мне за «айфон» надо три тысячи закинуть сегодня. Прям край! А до зарплаты неделя. Лилюш, выручай! Вопрос жизни и смерти.

– Ты мне еще две тысячи не вернула, которые полгода назад брала.

– Да? Я что-то и не помню.

– На кредит. На «айфон».

– Какая вот я плохая подруга. Да, не переживай, зарплату получу и всю пятерку тебе отдам.

– Ты так в прошлый раз говорила.

– Лилюш, ну что ты как маленькая. Ты помнишь, как мы с тобой фестивалили? Ну пока тебя твой Юрка в брачные сети не утащил. Мне тебя не хватает. Помнишь, как мы в ДК «Железнодорожник» на 8 марта… А нет, такое лучше не вспоминать, – Настенька расхохоталась, – надо тебя, кстати, как-нибудь в свет вытащить. Гульнем, как в старые-добрые. Ты уж поди и забыла, когда тусила. Помнишь, как ты с похмелья воду прям из крана высасывала? А ее тогда еще отключили. На каком это курсе было? На третьем? Или на четвертом? Ой, такое тоже лучше не вспоминать. На «Сбер» по номеру закинь, ага? Очень надо. Спасибо, Лилюш. Люблю! – Настенька повесила трубку.

Лилин день был испорчен бесповоротно. Она будто разбойника на дороге встретила.

– Лиля, не ведись! Она тебя разводит! – в голове девушки начался внутренний диалог, в котором во всю шла кровопролитная сеча меж ангелом и демоном, сидящими на ее плечах, – Как только она почувствует жалость к себе, то в тот же миг решит, что ей все простили. Сейчас должником быть вообще престижно, ведь открывается возможность кинуть своего заимодавца, а такие подвиги еще с девяностых вызывают уважительно-одобрительный взгляд. Дал деньги в долг, будь готов драться за них. А готова ли ты драться, Лиля? Не, думаю! А может, и не все так плохо? Может, я все выдумываю? Какая же ты подруга? Как смеешь называться такой? Помогать людям, требуя что-то взамен? Такая ты теперь стала, да? Да, она не отдаст. Лучше детям что-то купи. Лиля, Лиля, слышишь? Бросила ее, кинувшись в пучину страсти. Может, у нее и жизнь по-другому сложилась, если бы ты ее вытянула из этой трясины. А ты что? Ничего! Какая же ты эгоистка! Сбежала от нее. Трусиха! Подруга, еще называется. Позорище!

Лилины пальцы на автомате зашли в банковское приложение и отправили подруге три тысячи, в ответ моментально пришел смайлик с поцелуем и продолжение с текстом: «Люблю!» Стало спокойнее на душе, но все же тревожно. Даже не из-за денег, сумма не очень внушительная, потерю эту можно пережить. Она чувствовала, что их давняя дружба проходит через последнее испытание, провал которого поставит точку. Навсегда.

Прошла неделя. Естественно в назначенный срок деньги от Настеньки не пришли.

– Может, забыла? – гоняла мысли Лиля. – Может, позвонить? Да что-то неудобно, подожду еще. А сколько ждать? Так подождите, почему мне стыдно? Не я же ей должна, а она мне! Напишу смс-ку, – пальцы застучали по экрану телефона, появился текст «Настюш, что там по поводу долга?», – Как-то сухо! Нужен смайлик. Подмигивающий? Выглядит, как будто я у нее в долг прошу. А если красный, злой? Ну она как бы не сильно и просрочилась, может проблемы какие, а я тут со своими деньгами? – Лиля удалила весь текст и оставила проблему на произвол судьбы.

Настенька даже не пыталась как-то оправдаться, она просто забила, чем раздувала гневный огонь своей подруги. К четвертому дню полная негодования Лиля набрала своей должнице, та сразу взяла.

– Ой, Лилечка, солнце мое ясное, совсем забегалась, прости-прости! – Если бы можно было ублажать через трубку, то сие выглядело бы именно так, – Сейчас освобожусь и скину, хорошо, да? Люблю! – Настенька повесила трубку, так и не дав сказать своему кредитору ни единого слова.

– Ну вот, а ты боялась! – прорезался внутренний голос, – Да дурит она тебя, дурит! Ничего не жди! Развели тебя, как простушку, Лиля, развели. Так, кыш! – Девушка разогнала руками всех мистических существ, что шептали ей советы к месту и нет.

Ожидая сахар, стоит готовиться и к перцу. К вечеру деньги так и не пришли, но вспомнила Лиля об этом лишь на следующий день. В ее жизни есть вещи поважнее, чем пять тысяч, которые задолжала Настенька – любимый муж, двое прекрасных детей.

Должница не брала трубку еще дня три, а на четвертый соизволила, тон ее был уже не такой любвеобильный.

– Ну что?

– Привет, Настя!

– Ну привет!

– Настя, когда ты мне деньги отдашь?

– Ты что, голодаешь?

– Нет.

– Ну, значит, не нуждаешься, можешь и подождать. У меня тут между прочим вопрос жизни и смерти.

– В смысле?

– Дебит с кредитом не сходится. Ты еще тут названиваешь. Ну вот куда тебе эти деньги? У тебя ни кредитов, ни ипотеки, муж хорошо зарабатывает, а у меня финансовые трудности, а ты мне покоя не даешь целыми днями. Как коллектор, ей-богу. Может, дела у меня важные, ты не подумала об этом?

– Какие дела?

– Неважно, оправдываться не обязана, придумай что-то поинтереснее в аргумент, а я может еще и подумаю.

– А я должна иметь причину, чтоб ты вернула мне долг?

– Я все сказала!

– Ты продала нашу дружбу за пять тысяч?

– Пока! – Иванова повесила трубку.

– Я говорила? Иуда! Она – Иуда! А я говорила! – раздался внутренний голос, – Да тебя, если слушать, то лоб расшибить можно. Не жизнь, а каторга! Так, цыц! Черт с ней! Я не причем, это все ты... Я сказала, цыц.

Гордости Лили хватило, чтобы больше не звонить бывшей подруге, так легко предавшей их некогда былое прошлое, она лишь объявила телефону ее новое имя. Теперь имя Настеньки – «Иванова – не брать никогда».

Виталий Штольман

Дениска очень любил конфеты, однако ж редеющий зубной состав стал причиной санкций в отношении него от старших сородичей. Сладости мальчишка получал за большие подвиги на фронтах битв со знаниями, причем в зачет шли лишь четвертные оценки. Есть тройки в итоговой ведомости – нет конфет. Простая арифметика, согласно которой в Денискин рот сладости должны попадать нечасто, однако ж дикое желание заставляло идти на ухищрения. Вооружившись дедукцией Шерлока Холмса, он играл в самые настоящие шахматы со своей матерью.

Игра была рисковой. Мало того, что надо найти конфеты, но еще и удержаться от соблазна схомячить целый пакет. Пропажу одной или двух никто не заметит, родители ж не ведут им счет, а вот за большие потери в провианте можно было смело словить ремня, широкого отцовского иль узкого маминого, а там дальше хоть отличником четверть заканчивай, ничегошеньки не светит. Эту истину за свои двенадцать лет мальчишка знал назубок. Тем более, что после каждого такого провала мама подходила к схронам все изобретательнее и изобретательнее.

В этот раз она была хороша, очень хороша. Дениска видел, как папка уминает сладости за обе щеки по утрам, но где они теперь, стоило только догадываться. Третий день поисков не давал результата. Если бы перевернуть все разом, то легко, но тогда бы заметили. Есть конфеты втихаря нельзя, искать их тоже. Все вещи, затронутые в ходе раскопок, должны были вернуться в исходное состояние. Точь-в-точь. Батя-то не заметит, ему в принципе все равно, ибо пришел домой, лег спать, утром ушел, а вот мама любимая знает, что, где и как лежит. Если деятельность экспедиции будет обнаружена, то она обязательно доложит папке, а тогда ему уж будет не все равно. Стоило быть предельно осторожным, будто ты – капитан дальнего плавания, что ищет несметные сокровища, а вокруг пираты.

Мальчишка думал, думал и придумал. Взгляд его случайно упал на щель между шкафом и потолком в родительской комнате. Сантиметров десять. Отличное место для конфет, но как туда добраться? Юный ум посетила инженерная мысль.

Дениска принес табуретку из кухни, встал на нее, не дотянулся. Принес вторую, поставил сверху. Полез. Верхняя табуретка предательски соскочила. Мальчишка с грохотом навернулся. Ударился коленкой, немного поныл, затем промыл ее в ванной. Придется теперь скрывать еще и рану, полученную в ходе поисковой операции. За это тоже можно получить ремня или конфетных санкций.

– Как же тяжела жизнь ребенка! – подумал Дениска. – Ничего нельзя! Вообще ничего. А взрослым можно все! Хоть конфеты пачками ешь! Хоть детей лупи! Им, значит, можно конфеты, а мне за них ремня? Или тапка! Или рукой! Еще палку эту милицейскую резиновую кто-то папке подарил! Это чтоб он меня колотил. Она больнее и ремня, и тапка, и руки. Ну разбил я новый велосипед, и что теперь? Палкой милицейской меня? Я что бандит? Она еще загибается при ударе, что ни одна точка задницы без боли не остается. Изверги! Хорошо, ей только за большие косяки бьют! Как же тяжела жизнь ребенка! Взрослым хочу быть! – Постоял, поразмышлял еще. Инженерная идея снова осенила его.

Дениска притащил из зала стул. Поставил две табуретки рядом, сверху стул.

– Ну те нате! Египетская пирамида! – улыбнулся своей гениальности мальчишка.

Пошатал ее. Показалось надежно. Полез. Бинго! Детская рука начала шарить меж шкафом и потолком. Заветное шуршание подарило капитану дальнего плавания улыбку на лице. Он потянул находку на себя. Из расщелины перед пакетом вылетела видеокассета, благо приземлилась на родительскую кровать. Дениска с облегчением выдохнул, затем посмотрел на пакет с трюфелями, который одарил его счастьем, но не сразу. Мама завязывала целлофан морским узлом, чтоб сын не добрался до заветного клада незамеченным. Рвать пакет нельзя, родители догадаются, а дальше репрессии. Пришлось повозиться, чтобы получить истинное наслаждение. А разве бравого искателя сокровищ остановят какие-то там узлы? Сегодня мальчишка решил побаловать себя двумя порциями запрещенки. Сначала он рассасывал конфеты, а только потом жевал, так можно было дольше сохранять приятное во рту. Дениска завязал пакет, как было. Вышло похоже. Взобрался на свою пирамиду и отправил сокровище в его тайное хранилище. Спустился, чтоб взглянуть со стороны, не торчит ли что из расщелины.

– Еще и кассета эта! – подумал мальчишка, – «Рэмбо. Первая кровь», – прочитал он буквы, выведенные выцветшим фломастером. – Еще одна запрещенка. Вот почему родители мне все запрещают? – Далее капитан свободного плавания начал пародировать свою матушку, – Дениска, тебе еще рано такое смотреть, это не для детских глаз… Ты должен делать все, что тебе говорят взрослые… Что значит «не хочу»? А ремня ты не хочешь? Будешь делать свое «хочу», когда слезешь с родительской шеи, а пока будь добр учись, это самое важное, а коль не будешь, станешь бомжом… Дениска, ты меня уже достал, я тебя в детский дом сдам, там точно тебя конфетами никто кормить не будет, – он крутил кассету в руках, – Я суп себе могу на плите согреть, а значит, взрослый, можно и глянуть один разок, – Дениска посмотрел на часы, до прихода родителей еще оставалось время, – Посмотрю чуть-чуть! Чего там такого, что папа мне не разрешает?

Кассета ушла в видеомагнитофон, а следом включился телевизор. Мальчик нажал на кнопку «Play» и застыл, ибо на экране оказалось, что Рэмбо – чернокожий джентльмен, сильно любящий двух смуглых женщин. Звуки их страсти раздавались во все стороны. Дениска судорожно тыкал в кнопку выключения звука, та давалась не сразу, видимо, батарейки сели. Он ринулся и выдернул вилку из розетки. На телевизоре образовалось огромное магнитное пятно. Тишина. Мальчишка погрыз батарейки и снова запустил технику, предварительно выключив звук. Сцена любви продолжала развиваться, буквально парализовав юный мозг. Из ступора его вывел стук в дверь, что заставил тело трястись теперь от страха. Вилка снова повисла на тумбочке. И снова пятно на телевизоре.

– Уходи-уходи, проклятое пятно, ты можешь уйти быстрее! – Дениска не знал законов физики, потому просто умолял, стук не прекращался, – Черт, пирамида! – Стулья и табуретки мигом были расставлены по местам. Сердце мальчишки колотилось с такой силой, что готово было выпрыгнуть, – Кто? – дрожащим голосом произнес он в отверстие для ключа.

– Взрослые есть дома? – раздалось из-за двери.

– Нет, – Дениске стало легче, что это не родители.

– Открой, мы счетчик проверим электрический.

– Мама сказала, никому не открывать дверь.

– Да мы быстро.

– Уходите, я сейчас милицию вызову.

– Да, открывай, чего ты?

– Убива-а-а-а-ю-ю-ю-ют! – неистово заорал Дениска, изображая свою бабушку в любой ситуации, когда той что-то не нравилось. Проверяющие счетчиков испарились, как и не было их.

– Кассета! – промелькнула пугливая мысль у мальчишки в голове.

И снова табуретка к табуретке. Сверху стул. Дениска сильно жал на кнопку, чтобы извлечь тайный артефакт из видеомагнитофона, механизм не удовлетворял желанной скорости. Вышла. Он резким движением отправил ее в коробку и взлетел по инженерной конструкции.

– А если они запомнили, на каком моменте закончили смотреть? Надо сделать, как было! – подумал Дениска и спрыгнул на кровать.

Он снова отправил кассету в видеомагнитофон, включил телевизор и начал мотать назад. Через пару мгновений картинка погасла, а из аппаратуры донесся звук жеванной пленки. Мальчишка начал колупать пальцем, пытаясь через отверстие вытащить тайный артефакт, но увы, она не поддавалась, зато поддался с легкостью замок в двери, что открывала мама своими ключами.

– Сегодня будет милицейская палка! – с ужасом пронеслась мысль у Дениски, – Точно милицейская палка!

Виталий Штольман