Шли третьи сутки, как он чалился на киче. Сегодняшний вечер был удачным во всех отношениях. Во-первых, соседи разжились хорошими сигаретами и щедро поделились с их хатой, а во-вторых, из лагеря к ним заехал Челик из его барака и привёз с собой коробку конопли, и этому греву все были рады особенно. Не так уж и много удовольствий в скучной арестантской жизни. Тем более, что Севка анашу любил и курил её, наверное, лет с четырнадцати.

Половину разогнали по киче (конечно, кому посчитали нужным), а после долгожданного отбоя, когда лежаки были опущены и матрацы занесены в камеру, с удовольствием раскурились сами…

Сладкий дым заволок лёгкие и мозги сидельцев. Разговоры тянулись приятно и неторопливо. Травили анекдоты, вспоминали забавные случаи, поругали мусоров, обсудили знаковые события внутрилагерной жизни…

Догонялись, варили чай, снова болтали… Улеглись достаточно поздно. Севка заснул почти сразу, довольный собой и жизнью. Кича затихала. Всё реже раздавались крики на коридоре и на окнах, где зэки снимались с “дороги”, то есть отвязывали от решёток так называемых “коней” — канатики, плетёные из ниток, посредством которых передавались “малявы” и грузики с чаем и сигаретами.

Валик прихрапывал, убаюканный привычными звуками, и улыбался, когда ему приснился сон…

Он стоял на остановке в ночном городе, причём совершенно не узнавал местности. Вокруг царила снежная ночь. Дома за его спиной громоздились угловато и черно, без малейшего проблеска света. Ветер шквалисто налетал на него, покусывая за лицо жёсткой снежной сечкой и стараясь забраться под лагерную робу, в которую он был обряжен. Противоположная сторона совершенно пустой дороги утопала во тьме. Лишь над его головой тревожно и раздражающе дзинькала о жестяной колпак тускло горящая лампа, почти не дающая света.

Самым главным было то, что во сне Севка понимал, что спит и в то же время всё было реальным как никогда: холод, порывы ветра, звуки и запах стылой земли с явной отдушкой ржавого железа. Он хотел было уйти… но неизвестная тьма вокруг пугала и заставляла оставаться на месте в ожидании… Чего? Он не знал, но послушно стоял неподвижно, коченея от холода и подступающего всё ближе ужаса…

Внезапно до его слуха донеслись поскрипывающие звуки чьих-то неторопливых шагов, сминающих под собой лежащий вокруг снег. Кто-то приближался к нему, подходя с той стороны дороги, которую покрывала ночь. Сделалось жутко. Севка торопливо посмотрел налево, направо, надеясь увидеть огни фар хоть какой-то машины или автобуса, но тщетно… Только тьма, снег и безмолвие, разбавленное этим жутким скрипом, заставляющим его деревенеть от ужаса.

Темнота впереди отрыгнула чью-то фигуру, что, неторопливо покачиваясь, принялась переходить дорогу и с каждым новым шагом незнакомца Севку пронизывало всё большим пониманием… Он был почти уверен, кого увидит перед собой через несколько мгновений, но, как ребёнок, прячущийся под одеялом, упорно гнал от себя эти мысли.

Вот незнакомец оказался прямо перед ним… Белое лицо с тусклым мёртвым взглядом поднялось к нему и из узких чёрных губ вырвались слова, шипящие и причмокивающие, словно тому было трудно говорить:

— Где мои деньги?

Мёртвый Зарик стоял напротив Севки, взирая на него стыло и равнодушно, но в этом отчуждении была такая потусторонняя бездна, что Валик едва не рушился в неё, с трудом удерживаясь на самом краю сознания.

Озноб сотряс всё его тело. Неимоверно хотелось очнуться от этого безумного и такого реального сновидения, в котором мертвец пришёл к нему требовать свой долг. Вымороженные холодом и страхом губы с трудом разомкнулись для ответа:

— Я отдам, Зарик… Отвечаю! — Теперь Севка захлёбывался словами: — Я хотел! Честно! А кому? Я ведь не знаю! А сказать никто не мог! В бараке и не в курсе, есть у тебя родня или нет… Кому бабки-то тасануть?!

— Отдай моей сестре, — произнёс мертвец и приблизил своё жуткое лицо прямо к собеседнику, — и знай, что я не забуду…

Валик проснулся… Отчаянно колотилось сердце, холодный липкий пот покрывал всё тело, пальцы рук сковывало онемение. Он рывком сел на лежаке и суматошно огляделся вокруг… Сокамерники спокойно спали на своих местах, сопя и похрапывая. Сквозь частую решётку на окнах проглядывал рассветающий летний день, на коридоре брякали двери и доносились ленивые голоса дежурной смены, делающей подъём. Никаких покойников. Привычные звуки и картины до тошноты знакомого мира. Севка шумно выдохнул и прошёлся по хате, неотвязно думая о своём сне. Тревога потихоньку отпускала, сердце застучало чуть ровнее.

Никто из сидельцев не обратил внимания на мрачность Валика. Утро добрым не бывает, а уж для тех, кто успел поспать всего несколько часов, хмурость была вполне привычна и объяснима…

Оставшиеся семь суток протекли обычным порядком. Никакие потусторонние сновидения за это время так и не потревожили его покой, поэтому к своему выходу с кичи все переживания Севки сделались тусклыми и бестревожными. Само необычное сновидение он списал на выкуренный с вечера план, который, и впрямь, был достаточно забористым.

В бараке сидельца встретили как положено: наварили чифира, притаранили сигарет, новое нижнее бельё. Посидели, покушали. Капот обозначился с “полторашкой” самогона.

— Специально на твой выход заказал, — с удовлетворением сказал он. — На лимонной корке настояли. Позже притараню.

— О, ништяк! — отозвался на это Севка и добавил: — С пацанами щас посидим, а там уже…

Капот понятливо кивнул и присоединился к братве в проходняке…

После общей встречи пацаны разошлись, и за столиком остались только сам Валик, его приятель и ещё двое арестантов, с которыми у Севки были достаточно тёплые отношения, чтобы пригласить их разделить принесённый Капотом самогон.

Прошла вечерняя проверка, после которой уже доставался из тайников-нычек весь запрет: телефоны, карты, тот же самопальный алкоголь. По просьбе Валика принесли мобильник и ему. Он набрал матери, которая ответила не сразу, а лишь на повторный звонок. Голос её был слабым и каким-то дребезжащим.

— Как ты, сынок? — спросила она, тяжело дыша в трубку. — Почему не звонил? Я беспокоюсь…

— Всё хорошо, мам, — бодро ответил тот. — Ты-то как? Что со здоровьем? Как дома?

— Ничего, сынок, нормально… — сказала она. — А дома… Наверное, всё нормально, я ведь в больнице уже три дня…

— Почему в больнице? — встревожился Севка. — Что случилось?

— Да всё то же самое, — попробовала усмехнуться мать, — что-то худо мне, сынок… Помру, наверное, скоро…

— Да ты чо, мам?! Чего говоришь-то такое?!

— Да вот то и говорю, сыночек, что смерть рядышком уже стоит…

В голосе матери прозвучала такая страшная убеждённость, что у Севки в груди неожиданно и тяжело защемило сердце.

— А что врачи-то говорят? Почему ничего не делают?!

— Да что они могут? Сказали, операция нужна…

— Ну?

— А на неё денег надо столько, что и не заработать…

— Может, кредит какой взять?

— Да кто мне его даст?

— Погоди, мам… — пытался сосредоточиться Севка. — А сколько надо-то?

Мать озвучила сумму. Валик закусил губу. Деньги и в самом деле были немалые. Он, как мог, постарался успокоить её, пообещав что-то придумать, понимая при этом, что решить проблему не сможет. Попрощавшись с матерью, мрачно уставился на столик со спиртным и закуской.

Пацаны в проходняке, слышавшие разговор, сочувствующе молчали. Капот тронул приятеля за локоть:

— Давай выпьем, братан, — произнёс он. — Завтра подумаем, что можно сделать…

Тяжело вздохнув, Валик потянулся за кружкой…

Посидели хорошо. Спустя пару выпитых стаканов проблемы с деньгами казались Севке уже вовсе и не такими неразрешимыми. Капот успокаивающе приобнимал дружка за плечи и раз за разом приговаривал, что всё будет нормально. В ходе застольного общения выяснилось, что, пока он сидел на киче, расчёт по игре уже состоялся и свои бабки он может получить в любое время. После этого Валик окончательно отбросил уныние, сказав присутствующим, что хоть какая-то сумма для матери уже есть.

Кто-то из пацанов метнулся и принёс ещё литр самогона, качеством, правда, похуже, но… кто будет обращать внимание на такие мелочи?

Алкоголь будоражил кровь, требуя теперь не только общения, но и куражу. А в чём ещё искать его игровому, как не в картах? Желающие пошпилить нашлись тут же. Играть устроились, как и в прошлый раз, в его проходняке. И, как и прежде, Севке в этот вечер фартило… Когда расходились перед ночной проверкой, он едва сдерживал нервное возбуждение, глядя на цифру, обозначающую его выигрыш… В пересчёте на баксы получалось почти пять штук. С ума сойти!

Конечно, в лагере существовал “потолок”, выше которого играть не дозволялось. Но, опять же, кому? Всякой фуфлыжной перхоти, для которой понятие “карточный долг” было просто набором звуков, а не образом жизни. Тем более, что смотрящий за игрой сам присутствовал на сегодняшнем катране, а значит, игра шла с его одобрения, поэтому и никаких вопросов быть не могло.

Заснул он поздно, спал недолго, но вскочил со шконки таким бодрым, словно продрых всю ночь, а главное, без всякого похмелья. Первой мыслью, пришедшей на ум, была о вчерашнем выигрыше. Радостное волнение вновь охватило его и не отпускало уже до самого вечера. Целый день он был весел, сыпал шуточками… и с нетерпением ждал времени, когда снова мог взять в руки желанный карточный стос… Его не отпускала уверенность в том, что и сегодня он сможет выиграть кучу бабок.

После вечерней проверки он сначала позвонил матери и бодрым тоном заверил её, что в ближайшие дни он сможет передать ей необходимые для операции деньги, и чтобы она завтра же с утра поговорила по этому поводу с врачом. Мать встревоженным голосом спрашивала, откуда он возьмёт такую сумму, что она не хочет, чтобы он во что-то “влезал” ради неё, но на всё её тревоги он весело отшутился, заверив родительницу, что это помощь друзей. Нетерпеливо попрощавшись, устремился в соседний барак, где присоединился к игровым, замесившим “двадцать одно”.

Эта игра сходу пошла вкривь и вкось… Прежде всего мусора достали своими заходами на барак… Приходилось раз за разом скидывать карты, разбегаясь по секции и пережидая, когда менты уберутся прочь. Потом несколько раз среди самих играющих в процессе возникали ожесточённые споры, доходящие до взаимных оскорблений и едва не приведшие к драке. Ну а последнее — и самое главное — Севке сегодня категорически не везло. Причём настолько, что он, отчаявшись несколько раз бил “по бане” с таким набором карт, что его высмеял бы даже новичок. Короче говоря, проиграл он третью часть из предыдущего выигрыша и всадил бы ещё, если бы игра продолжилась.

До ночной проверки оставалось около получаса, когда он вышел в полутёмный и пустой в этот час умывальник с пылающей головой, в которой тупо кувыркались какие-то бессвязные мысли. Душевное опустошение владело им. Он опёрся сжатыми кулаками на край длинного умывальника, облицованного плиткой и уставился на своё отражение в тёмном зеркале… В чёрных впадинах глаз на худом лице не угадывалось никакого выражения. Слабый свет, падающий сюда из освещённого коридора наложил густые тени на его черты, делая похожим на какое-то неведомое чудовище, но не грозное, а, скорее, жалкое…

Севка некоторое время вглядывался в своё отражение, пытаясь привести мысли в порядок, но вместо этого на него накатывала злость. Но злился он не на себя, а на всех этих тупых, но удачливых игровых, что сегодня раздербанили его на приличные бабки. На проклятых легавых, что сбили ему масть. На свою невезучесть. На всё.

Внезапно сумрачная зеркальная поверхность подёрнулась рябью и из неё с пронзительной и мертвящей ясностью вдруг проглянуло лицо покойного Зарика, взирающего на Севку с той же запредельной отчуждённостью, которая пугала больше любых угроз.

Валик отпрянул назад и грохнулся на кафельный пол, больно ударившись локтем. Едва не вереща от ужаса, он не отводил взгляда от жуткого лица в зеркале, отползая к противоположной стене.

— Эй!

Чей-то негромкий окрик заставил Севку постыдно взвизгнуть и посмотреть в сторону. На пороге умывальника стоял ночной дневальный и оторопело взирал на него.

— Ты чо на полу сидишь? Херово, что ли? — шнырь понизил голос.

Тот невидяще посмотрел на него и быстро перевёл взгляд на зеркало, в котором сейчас не было ничего, кроме темноты. Даже своего изображения с такой низкой точки рассмотреть не представлялось возможным.

— Так чо с тобой? — не отставал с расспросами дневальный.

— Споткнулся, — нехотя буркнул Севка, вставая на ноги.

— А чо визжал?

— Ты чо, дура? Кто визжал? Ударился локтем, вот и всё. — Он торопливо направился к выходу из умывальника, старательно не смотря в зеркало, оттолкнул шныря и пошёл к себе, стараясь прийти в себя после неожиданного видения.

Чуть позже, лёжа на койке, он долго не мог заснуть, таращась в темноту спящего барака. В мыслях то и дело возникало мёртвое лицо Зарика, выглянувшее на него из зеркала. По сравнению с этим даже сегодняшний проигрыш казался чем-то мелким и несущественным, хотя… Может быть, и в самом деле лучше всего было разыскать сестру покойника и отдать ей этот проклятый долг? Может, и неспроста преследует его всякая чертовщина?

Он попытался усмехнуться, но получилось, наверняка, плохо… Спать не хотелось, а, говоря откровенно, он просто боялся уснуть… Страшился увидеть сон, подобный тому, в котором мертвец требовал у него свои деньги…

Тем не менее, уже под утро, когда усталость взяла своё, а сизый дымчатый свет разбавил ночную темноту барака, он заснул… Слава Богу, никаких сновидений, больше похожих не реальность, не было, но проснулся он опустошённым и совершенно разбитым.

На улице молотил дождь, так что проверка была по баракам, чему Севка от души был рад. Подремав ещё пару часов, он шаркающей походкой направился умываться, заварил чай и задумчиво сидел с кружкой чифира в руке, пока не появился Капот.

— Здорово, братан.

Валик апатично кивнул и вяло ответил на рукопожатие.

— Ты чо такой? — спросил приятель.

— Да так… — пожал тот плечами. — В карты вчера проиграл…

— Много?

— Полторы штуки баксов…

— Нормально ты пошпилил… — с изумлением отреагировал Капот.

— Да уж, — усмехнулся Севка и сменил тему: — Чай будешь?

— Не, — помотал тот головой, — обчифирился уже… Ты бы лучше матери деньги отправил, а то всё проиграешь.

— Да разберусь, что мне делать, — озлился на приятеля Валик. — Я о матери и думаю!

— Смотри сам, — поджал тот губы. — Давай, увидимся…

Капот вышел из проходняка и направился к выходу.

— Тоже мне советчик, бля… — раздражённо пробурчал Севка и одним глотком допил остатки остывшего чая.

День, ненастный и муторный, тянулся долго. На обед он не пошёл, перекусил какой-то консервой, купленной до этого в зоновском магазине. Обыденность лагерного бытия сегодня раздражала как никогда раньше. Мысли все были тяжелы и неповоротливы. В памяти то и дело всплывало воспоминание о том ночном видении в зеркале умывальника. Он чифирил, слонялся по бараку, тупо смотрел какие-то передачи в культкомнате, и всё никак не мог перебороть своего паршивого настроения. Неуютные барачные запахи лишь добавляли уныния. А ко всему прочему, едва только прошла вечерняя проверка, его позвал смотрящий за бараком и сказал:

— Валик, тут тётка одна звонила только что, хотела тебя услышать.

— Какая тётка? — в недоумении отозвался Севка.

— Сказала, что сестра Зарика…

Долг зоны 3

— Ну! — энергично кивнул сосед. — Говорят, что уже часа полтора назад, прям по подъёму.

— А что случилось? — всё никак не мог поверить Севка. — Он, вроде, не болел ничем…

— Фиг его знает, — пожал тот плечами, вешая полотенце на боковые прутья шконки. — Сказали, что просто упал и всё… Шнырь лепилу вызвал, а тот с санитарами сразу приканал. Чо там дальше… На просчёте по любому узнаем.

Задумчивый Вальков пошёл заваривать чай…

*****

Вышел он из барака раньше обычного, не в силах сидеть на шконке в ожидании, когда зашедший сюда прапор начнёт ходить мимо проходняков, монотонно и тягуче восклицая раз за разом: “Выходим на проверку! Проверка! Выходим на улицу! Проверка!” Ему было необходимо срочно узнать правду по поводу настоящей или мнимой смерти Миши Курцева, именуемого в зоне Зариком. Валик хорошо знал, как зэки могут извратить любое событие.

Он вышел из подъезда и огляделся… Просторный квадрат плаца пересекали одиночки и небольшие группки арестантов, вышедших перед началом проверки размять ноги и хапануть свежего летнего воздуха.

В лагере вообще давали “дышать”. Менты особенно на горло не наступали, настаивая лишь на отсутствии здесь “тяжёлой” наркоты и любых моментов, которые могли привлечь внимание управления или — спаси и сохрани! — Москвы.

Были тут и “привязанные” прапора, таскавшие спирт, карты, сотовые телефоны и прочие необходимые в быту предметы. Особенно ценны были мобильники, появившиеся на воле только несколько лет назад и стоившие всё ещё достаточно дорого.

Была в лагере и игра. Играли очень многие. В карты, нарды, домино, шашки… Да во что угодно! И, конечно же, под интерес. Тем более, что с появлением мобильной связи и банковских карт денежные вопросы решать стало намного проще. Не нужно было иметь при себе наличку, рискуя во время очередного шмона лишиться всего. Да ты ещё попробуй протащить эти “бабки”!.. А теперь? Просто звони на волю, если, конечно, есть кому — и всё.

Как раз в связи с этим и болела голова у Севки, поскольку играл он постоянно… и почти всегда неудачно. В прошлом месяце он встрял на приличную сумму, для него сразу неподъёмную. Деньги искал судорожно, так как срок отдачи подходил всё ближе, а он не мог собрать необходимого. Пришлось занимать…

Обратился он как раз к тому Зарику, что якобы нынешним утром приказал всем долго жить. Тот денег дал. Карточный долг Сева выплатил, оставшись висеть своему кредитору полторы тысячи баксов, будучи уверенным, что за предоставленный тем лишний месяц всяко-разно успеет собрать деньги.

Но началась такая чехарда событий, что он только мрачнел и мысленно хватался за голову…

Прежде всего, заболела мать. Теперь она не то, что сыну, а и себе-то не могла помочь с дорогими, но необходимыми лекарствами. Во-вторых, насмерть разбился на машине близкий друг Севки, что тоже мог подсобить какими-то деньгами. И в довершение ко всему, девчонка, с которой он встречался ещё на воле и продолжил общение в тюряге, при телефонном разговоре сообщила ему о том, что расстаётся с ним, так как “ждать его ещё долго, годы идут, а ей уже не шестнадцать”. Она, кстати, трудилась парикмахером в салоне, неплохо при этом зарабатывая… В общем, куда ни кинь — всюду клин…

Месяц, данный Зариком, заканчивался через два дня, денег не было, а тут такая новость…

Мимо подъезда в это время проходил один из “игровых”, с которым они часто встречались за карточным столом, так называемым катраном.

— Мося, привет! — при виде его воскликнул Севка.

— А… Валик… — вяло откликнулся зэк. — Здорово… Вот, — тряхнул он ложкой в руке, — пойду в столовку, каши трепану…

— Приятного аппетита, — нетерпеливо отозвался первый и тут же спросил: — В натуре, что ли, Зарик помер?

— Ага, — оживился тот. — Прикинь, шнырь из его барака приколол, что он встал за полчаса до подъёма, пошёл в умывальник, облился там из шланга, переоделся во всё чистое, вышел на улицу, покормил кошку, присел и умер! — На одном дыхании произнёс он. Щёки рассказчика даже покраснели от возбуждения. Ещё бы! Он может преподнести случившееся в таких подробностях!..

— Охереть… — с сочувствующе-печальным выражением лица произнёс Сева, сердце которого между тем радостно трепыхнулось при этом. — Вот же судьба…

— Да уж… — скроив грустную мину, отозвался собеседник и фальшиво добавил: — Земля ему пухом…

— Царствие Небесное, — согласился Севка и сказал: — Ну, давай, увидимся…

— Ага…

Сгорбив спину, он двинулся вдоль барака по направлению к столовой. Сева постоял, сдерживая радостное возбуждение, охватившее его, и пытаясь понять, может ли кто-либо ещё в лагере знать о том, что Зарик одалживал ему деньги? Покойник не отличался болтливостью, как и не блистал какими-то положительными чертами характера. Откровенно говоря, его в лагере вообще не любили, хотя признавали за ним умение играть во что угодно. Особенно давались ему нарды. Казалось, будто кидаемые им зарики ложатся на доску именно так, как тому и надо. Причём, играл он не своими, а какими угодно. Отсюда, собственно, и произошла его погремуха…

На улицу выходило всё больше зэков. С вахты на бараки потянулись отрядники и прапора. Показался ДПНК с помощником… Многоголосое жужжание полуторы тысячи человек постепенно стихало под рубящими выкриками ментов. Начиналась проверка. Вальков оставил свои размышления на потом и пошёл к месту, где строился его отряд…

*****

Половину дня он пребывал в мрачных раздумьях… Деньги он занимал. Это факт. Но одалживал их у покойника. Это тоже факт. Не может же он пойти и положить эти деньги в карман мертвецу. Это ещё один факт. Отдать на похороны? Купить чая и сигарет на барак? Попытаться найти родных? Он хорошо помнил, что Зарик откуда-то с Украины. Давно жил в Москве. И не упоминал никаких своих близких родственников. Вообще был скрытным. Мутноватым…

Сева поймал себя на мысли, что старается найти причины и доводы в пользу того, чтобы вовсе никому не отдавать эти деньги. Он САМ не найдёт им нужного применения, что ли?

А если, и в самом деле, кто-то в курсе за этот долг? Зарик ни с кем не был близок, но вдруг?.. Сказать, если что, с понтом отдал ему эти бабки? Да, проблема… Он сумрачно направил свои стопы в соседний барак, где проживал его давнишний дворовый приятель Серёга Капот, выпирающая нижняя челюсть которого и в самом деле напоминало этот фрагмент автомобиля.

В неволе они встретились впервые, хотя у каждого это была вторая ходка. Тепло общались, делясь советами, чаем, сигаретами, продуктами. С ним он мог говорить обо всём.Тем более, что дружок от него самого знал про занятые деньги.

Севка зашёл в большую секцию и дойдя до прохода, где обитал товарищ, застал того лежащим на шконке и погружённым в книгу в яркой обложке с написанными поверх неё латинскими буквами. Никого из его соседей не наблюдалось, многие сидельцы высыпали из бараков на плац — день был хорош.

— Английский? — дежурно спросил он, кивая на учебник.

Вскинув на пришельца взгляд, тот произнёс:

— Как всегда… — Приятель уже третий месяц изучал английский язык по самоучителю и словарю, определив себе на это два часа в день.

Капот отложил книгу на тумбочку и спросил:

— Чай будешь?..

— Неохота…

Серёга посмотрел на хмурого Валика:

— Что случилось, братан?

Вполголоса Севка сказал:

— За Зарика слышал?

— Ну?

— Ну, вот… Помнишь, я тебе говорил, что брал у него в долг?

— Ну? — повторил тот.

— Я их ему так и не отдал.

— Нормально… — протянул Капот. — И что теперь?

— А теперь вот пришёл с тобой посоветоваться, Серёга, — немного язвительно отозвался Валик.

— А сам чо думаешь? — спросил собеседник.

— Да хер его знает, — с раздражением пожал плечами Севка. — Я уже и так, и так уши ломал… Так-то кому я должен? Зарику! Он всё, покойник, значит, никому, правильно?

— Ну, так-то да… — неуверенно ответил приятель, — но с другой стороны, деньги-то ты взял, а отдать — не отдал…

— Да кому отдавать-то?! — загорячился Валик. — Покойнику?!

Между проходами в угол направился один из зэков, приятели замолчали. Когда арестант прошёл, Севка, ещё более понизив голос, сказал Капоту:

— А так я больше никому не проиграл, чтобы раздавать долги. Я лучше матери на лекарство отправлю.

— Святое дело, — одобрительно кивнул приятель и спросил: — Кстати, у Зарика кто на воле? Не в курсе?

— Нет, не в курсе, — хмуро ответил Валик и поднялся со шконки — общаться расхотелось. Он протянул руку дружку: — Пойду к себе, поваляюсь.

— Давай, — сказал Капот рукопожатием и сказал: — Братан, как сделаешь, так и правильно.

— Угу, — с прежней мрачностью кивнул Севка и двинулся к себе…

К вечеру, когда дошла новость о том, что Зарик умер от какого-то тромба в голове, Валик давно принял решение и сейчас сидел в своём проходняке в окружении других зэков, банкуя в “двадцать одно”. И теперь, пребывая в “плюсе”, был необычайно оживлён и весел.

В мыслях он уже всё выиграл и распорядился. Поймал, как говорится, кураж, будучи уверенным, что никто и ничто ему не помешает. Не тут-то было…

В момент, когда один из игровых всё не решался тянуть третью карту, а Валик уже в нетерпении спросил:

— Ну?.. — дверь в секцию распахнулась и прозвучал крик:

— “Контора” на бараке!

Карты немедленно были сброшены на расстеленное на столике полотенце, которое тут же хитрым образом свернули и повесили на боковую стойку двухъярусной койки.

Игровые быстро рассосались по всему бараку, где у каждого из них были знакомцы. С понтом, чайку попить зашли…

В секции показались два прапора и двинулись по центральному проходу целеустремлённо и быстро.

Подойдя к Севке, восседающему на шконке с книгой в руке, один из них, известный как Тыква, с рыжими усами на толстой роже  одышливо произнёс:

— Осужденный Вальков, есть что-то запрещённое?

Севка деланно вытаращил на него глаза:

— Начальник, ты чо? Какое ещё запрещённое? Книгу читаю! Видишь?!

— Так, давай, Вальков, на личный досмотр. Выходи сюда, — сказал прапор, стоя перед проходняком.

Бурча и всячески демонстрируя своё несогласие с “этим беспределом”, зэк всё-таки вышел на шмон, и теперь стоял, терпеливо ожидая, когда опытные руки мента закончат ощупывать на нём одежду.

Второй между тем рылся в тумбочке. Не найдя там ничего, он перенёс своё внимание на койку. Севка тревожно наблюдал за ним… и, конечно же, проклятый мусор нашёл карты!

— Твои? — показал он колоду.

— Вообще не в курсе!

— Шконка твоя, — резонно заметил на это Тыква. — Пошли на вахту…

Под сочувственные возгласы и сование ему в руки сигарет и спичек, он прошествовал к выходу.

Долг зоны 2

Люди обидчивы – они мстят тебе (лучу света, пронзающему их тёмное царство) за нарушение тобой их спокойствия и безмятежности. Ты твоей любовью к тьме и тишине приносишь всем людям одно только горе и несчастье. Как же ты это не понимаешь? Почему это до тебя до сих пор не доходит?

Ты ("Я") – архе-типичный Орфей, проникающий без всякого спроса в блаженное Царство мёртвых и лишающий всех мёртвых счастья – «смерти» (тьмы и тишины). Ты (любитель тьмы и тишины - любитель мертвецов) делаешь (одним твоим светлым взглядом) всех мёртвых людей, якобы, "живыми" – несчастными (лишёнными искомой тьмы и тишины).

Почему некоторые люди слишком обидчивые?
=Почему мертвецы на том счастливом свете такие легкоранимые (=обидчивые, влюбчивые)?

"Орфей и Эвридика"

Поимей совесть. Не люби так навязчиво (так губительно) тьму и тишину. Не приставай к мертвецам, оставь их мёртвые (=блаженные, счастливые) души в вечном покое - в "смерти" (=в раю). В противном случае - пеняй на себя.

"Не пробуждай воспоминаний"

"Не искушай меня без нужды!"

— Огромные какие, — Ель потрогал ближайшее щупальце, — видно, что не от живых деревьев. Даже окаменели.

В стене между корнями показалось ответвление — ещё один проход. Снайпер остановился, всматриваясь в темноту. Мох, дающий освещение, там не рос. Ель напомнил:

— Кот сказал, никуда не сворачивать.

— Да знаю я, — отмахнулся снайпер, — там кто-то шуршит.

Ель подошёл, всмотрелся, вслушался в темноту. Представилась огромная змея, тут же воображение заменило её на стаю крыс. Страх вспыхнул охапкой хвороста в костре — показалось, что мрак внутри ответвления шевельнулся.

— Валим отсюда! — взвизгнул Ель и побежал вперёд, снайпер поспешил за ним. Они ещё долго оглядывались.

Чтобы отвлечься от накатившей жути, Ель спросил:

— В каждой новой жизни ты помнил предыдущую?

— После рождения помнил первые недели, потом всё стиралось. Вспоминал, когда умирал в очередной раз… все предыдущие жизни. У некоторых живых после травмы или стресса происходит сбой, тогда они начинают говорить на языке, который до этого не знали, вспоминают, где жили в прежней жизни. Рассказывают об этом…  на них как на блаженных смотрят.  Но такое редко случается. Слышал, наверное, истории про реинкарнацию?

— Угу. Мама всегда передачи про непознанное смотрит. Слушай, а обязательно вселяться в младенца, нельзя просто во взрослого человека?

Снайпер хмыкнул:

— Так ведь в нём уже есть чья-то душа. Хотя… некоторые от отчаяния, когда десятилетиями не могут найти тело, так и делают. И человек сходит с ума — раздвоение личности.

— А если бы меня убил не такой, как ты, а обычный… ну, как я или со второй или пятой жизнью, то что бы со мной было? Я ведь сам могу вселиться в тело, тем более что его искать не надо — ты сказал, что в моей семье ребёнка ждут, поэтому домой тянет.

— Ты просто не представляешь, сколько таких, как мы, вьётся около каждой беременной. Люди умирают чаще, чем рождаются, — войны, эпидемии, катаклизмы. Пока каждый свои десять жизней отживёт… Тебя просто не пропустят, будешь скитаться не один год. А я ОТЖИВШИЙ — это как генерал среди мертвецов. Могу их остановить, моё слово вес имеет.

Дальше шли молча. Ель обдумывал информацию, полученную в этом странном длинном сне: «Значит так: есть герой — снайпер, в игре он будет странником; старуха с железными зубами и кот Баюн — помощники на разных уровнях; куст сирени и печь — порталы; телефон для чата, светящийся мох — маркер движения. Интересно, премию за лучший сценарий дают деньгами или сертификатом? Хотелось бы деньгами».

Мох приятно пружинил под ногами. Ход сузился. Корни, торчащие из стен, сменили бахромчатые, белесые грибы. От них тоже шёл зеленоватый призрачный свет. Вдалеке появилась яркая точка.

Обрадованно прибавили хо̀ду. Пятно света увеличивалось, пока не превратилось в выход, заросший густым кустарником. Ель раздвинул упругие ветви и… шагнул в свой двор.

Всё было так, как он себе представил, прежде чем залез в печь. Снайпер с интересом разглядывал современные высотки, между которыми раскинулось ухоженное пространство с клумбами, деревьями, новомодной детской площадкой, заполненной галдящими детьми.

Ель усмехнулся:

— Самому нравится. Люблю свой город, родной двор.

Снайпер не ответил, только сжал кулаки, да на скулах желваки заиграли.

— Мой дом! — Ель показал на одну из высоток. Посмотрел на балконы, прищурился, — А с кем это Ленка стоѝт? Пойду, проверю.

— Куда ты собрался? Какая Ленка? — возмутился снайпер, — Топай домой. Мне тебя в новую жизнь устроить надо и, наконец, уйти. Я так устал, сил нет.

— Ну, потерпи ещё. Ты же мужик, пойми меня. Что бы ты сделал, увидев свою девушку с каким-то хмырём?

***

Они стояли в гостиной, приходя в себя от болезненного прохода сквозь стену. Снайпер показал как это делать, когда Ель попытался нажать на кнопку дверного звонка.

С балкона, смеясь, вернулась пухлогубая Ленка, следом за нею зашёл загорелый хмырь в одних трусах, шлёпнул девушку по голой попе, выглядывающей из-под задравшейся полы короткого халатика.

Ель сузил глаза, раздул ноздри. Снайпер ухмыльнулся.

Любовники завалились на разложенный диван, забарахтались в смятых простынях. Ошарашенный Ель столбом стоял у их изголовья и смотрел… смотрел…

— Ой, дай отдохнуть, всё тебе мало, — томно промурлыкала Ленка.

Хмырь согласно кивнул, сыто откинулся, достал завалившийся за диван ноутбук.

***

Кудрявый блогер, выпучив глаза, вещал, захлёбываясь от эмоций. Хмырь внимал, поддакивал. Написал комментарий: «Спасибо за годный контент, за правду. Целиком согласен. Денег на народ и страну нет... А на … триллионы уже потратили».

Ленка, скучая, рассматривала лак на своих ногтях. Надув губы, закапризничала:

— Зайчик, давай съездим куда-нибудь.  Задолбало дома сидеть, да и новое платье выгулять надо.

— А давай, — ответил хмырь, натягивая узкие джинсы, — прошвырнёмся по клу̀бам.

Ель буравил взглядом Ленкин затылок в лифте, с ненавистью смотрел, как парочка усаживается в хмырёвский Audi. Когда автомобиль отъехал, процедил сквозь зубы:

— Я на этой дуре жениться хотел.

Глава 5

Ошарашенный Ель, не слыша и не видя, что происходит вокруг, брёл к своему подъезду. Снайпер шёл следом. Остановился, прислушался к разговору бабушек, сидящих с вязанием на лавочке.

— Я за неделю пять пар носков навязала, — объявила одна из них, ловко орудуя спицами.

— А я такую чу̀дную пряжу раздобыла: не колется, мягкая и очень тёплая. Из неё выйдут отличные балаклавы и шапочки под каски, — поддержала разговор другая.

Третья, поправляя клубки в корзинке на коленях, поделилась грустным:

— Для соседского сынка целый комплект к зиме приготовила, а он, видишь, не пригодился.

Товарки печально закивали головами.

***

Как мучительно проходить сквозь стены! Будто кошки когтями дерут.

Вид родного жилья заглушил боль, смягчил оплеуху предательства.

— Похоже, никого нет, — прислушавшись, предположил снайпер, — наверное, твоя мать на работе.

— Она недавно на пенсию вышла. Скорее всего, хлопочет где-то по своим волонтёрским делам. С беженцами работает. Жильё им находит, работу, детей в садики и школы устраивает.

Прошли в уютную светлую гостиную.

— Дома, я дома! — раскинул руки Ель. — Хорошо-то как!

— Иди сюда, — позвал снайпер, остановившийся у портрета в траурной раме.

Ель подошёл и окаменел — на него смотрело… его открытое, улыбающееся лицо.

— Это не сон, — подтвердил снайпер, — все взаправду. Пойми уже и прими. Есть один путь: для тебя — вселиться в новое тело; для меня — наконец-то уйти. И перестань вести себя как дурак.

Ель метнулся к отрывному календарю, завопил:

— Это сколько? Два, целых два месяца прошло? — трясущейся рукой показал на число. — Пока мы пёрлись по тоннелю, здесь прошло шестьдесят дней… меня уже похоронили... и даже сорок дней справили.

Щёлкнул замок. Постаревшая мама в чёрном платке вкатила чемодан на колёсах, устало вздохнула. Следом, переваливаясь уточкой, зашла сестра с огромным животом. У снайпера загорелись глаза. Вот оно!

Ель возмутился:

— А почему я не знал? Скрывали от меня!

— Не сообщали, чтобы не сглазить. Наверное, никому не говорили, пока живот не стал виден, — объяснил опытный в семейной жизни снайпер.

Женщины разобрали вещи из чемодана. Мама разложила, развесила в шкафу одежду сестры.

— Хорошо, что ты, пока зятёк в командировке, согласилась пожить у меня, — мама погладила сестру по плечу. — С малышом первое время помогу, под присмотром будете.

Сестра помассировала поясницу:

— Мам, я прилягу, живот тянет.

Ель заглядывал в мамино лицо, старался коснуться плеча. Повторял, как заведённый: «Мам, я здесь». Иногда она замирала, вслушивалась, хмурила брови. Встряхивала головой, будто отгоняла наваждение, продолжала суетиться по дому.

***

В прихожей стало шумно, там толпились, переругивались какие-то люди. Почему мама и сестра не приглашают гостей пройти? Один из пришедших воскликнул:

— Смотрите, здесь ещё двое!

Ель понял, что гости видят его и снайпера, а это значит…

— Твои конкуренты, — подтвердил догадку снайпер, — сейчас я их отважу.

Он поднял руку и приказал:

— Вон, все вон из этого дома, здесь только один имеет право на тело. По закону крови.

Страшные гости спорили, возмущались. Вдруг кто-то из них прикрикнул, чтобы замолчали, и твёрдым голосом произнёс:

— Это Отживший, нужно делать, как он сказал. Есть правила, которые нельзя нарушать.

Вопя и причитая, толпа мертвецов покинула квартиру Еля. Остался лишь один старичок в старомодном помятом костюме.

Сжав сухонькие кулачки, он нагло заявил, что никуда не уйдёт и ещё поборется.

***

В роддом поехали на такси. Мама сидела с сестрой на заднем сидении, снайпер и Ель умостились рядом с водителем. Наглый старичок, хихикая дробным смехом, забрался в багажник, когда туда ставили «сумку ро̀женицы».

По больничным коридорам сновали толпы̀ ищущих новые тела̀. Заходили в палаты, жадно разглядывали пациенток, толкались, дрались. Только теперь Ель понял, как ему повезло с сопровождающим Отжившим. В комнате сестры не было никого из конкурентов, кроме старичка. Снайпер время от времени выходил в коридор, чтобы отогнать самых напористых мертвецов, так и норовящих пролезть сквозь дверь и стены. На старичка махнул рукой — пусть остаётся, всё равно ничего не получит.

Старичок крутился вокруг Ѐля, канючил, давя на совесть:

— Внучек, уступи дедушке тельце, ну что тебе стоит. Пожалей дедушку, внучек! Знаешь, как много лет я скитаюсь и всё никак не могу поймать новую жизнь? Меня все обижают.

Ель уважал старших и в какой-то момент задумался, а может, уступить старику, жалко его. Снайпер быстро пресёк упадническое настроение, показав Елю кулак, а старику средний палец.

Когда всё началось, Ель замер. Чудовищное зрелище родов заворожило. Вот уже появился новорожденный. Весь в слизи, со сжатыми кулачками. Нужно было успеть запрыгнуть в его тело до первого крика, но Ель просто стоял и тупо наблюдал, как старик, трясясь от нетерпения, подбирается к ребёнку на руках акушерки.

— Ель не тормози, прыгай! — закричал, надрывая связки, снайпер и грязно выругался, упомянув всю родню подопечного.

Мат взбодрил, как пощёчина. Ель зажмурился и, оттолкнув старика, прыгнул. Будто в тёплый кисель окунулся. Бульк… бульк.

Он медленно приподнял веки, увидел тревожные глаза акушерки и исчезающее за её спиной лицо снайпера.

— Прощай, друг! — крикнул Ель.

— Ну, слава богу, закричал. А голосистый какой! Держите, мамочка, своего сыночка, — облегчённо выдохнула акушерка.

Еля передали на руки маме-сестре. Бабушка-мама стояла рядом, любяще смотрела на внука.

— Имя уже придумали?

— Да, Елисей, в честь погибшего брата, — мама-сестра поцеловала Ѐля в лоб.

***

Шла вторая неделя. С каждым днём сознание всё больше и больше съёживалось. Ель с трудом вспоминал прежнюю жизнь. Ластик времени стирал личность, освобождая место для приятных эмоций от еды, купания, укачивания.

— Ш-ш-ш, не будем мешать маме, пусть спит. Бабушка детоньку на ручках укачает, и он уснёт. Да?

— Ма-ама, я люблю тебя, — попытался выговорить Ель.

— Ну, что такое, почему ты хнычешь? Что тебя беспокоит?

Телефон, переведённый на вибрацию, зажужжал, затрясся. Кто звонит в три часа ночи? Номер странный — одни нули.

— Алло?.. Елисей? Сынок, это… как это? Что? Алло… сынок!

Мама остолбенело смотрела на затухающий экран телефона.

— Ма-ам, это был я-ааа, ма-ама! Я всегда… буду… рья-а-адом… ма-ама! — звуки липли к нёбу, не хотели складываться в слова. Ель от досады заплакал.

— Ну, почему ты плачешь? Сухой, сытый, животик мягкий, — она одной рукой держала внука, другой, непослушной, трясущейся, искала во «входящих» номер с нулями. Мистика — ничего нет!

В ушах застучал метроном пульса. Чья-то злая шутка? И никому не расскажешь. Решат, что от горя свихнулась. Но ведь слышала, слышала голос сына. Это был он, её королевич Елисей. Она его голос из тысяч других узнает…

Долго стояла перед портретом в траурной рамке, что-то шептала, покачивая хнычущего малыша. Из глаз лилось, капало на детскую кофточку.

Город спал.

***

Оксана вела Тарасика в детский сад. Им, в отличии от других беженцев, очень повезло. Женщина-волонтёр помогла с пропиской, оформлением документов, нашла жильё, работу и даже сына в садик устроила.

В сумочке закурлыкал телефон. Глянула на экран — одни нули. Странно… У неё новый номер, его знают лишь несколько человек. Оксана ответила — треск, далёкий мужской голос назвал её имя… мимо с воем проехала скорая, заглушая слова говорившего. Звонок прервался. Во «входящих» за нынешний день было пусто...

Конец.