#Игра "Лифт в другой мир" 🕹

‼ Обязательно поделись на своей страницы и в социальных сетях 😼

В комментариях расскажи как всё прошло, а лучше #Рассказ, #Видео или #Фото как ты всё это делал 😼

#Игра проходит => vk.com/helpmepskvshalin?w=wall-29031262_2696

Под какими #хештегами выкладывать фото/видео/рассказ:

#HalloweenPSKVShalin #HalloweenHelpMePSKVShalin #ХэллоуинPSKVShalin #ХэллоуинHelpMePSKVShalin #HalloweenЛифт #ХэллоуинЛифт #Лифт

P.S: Возможен 💰 приз если история будет интересной, с фотографиями и видео, как всё происходило. Удачи 😼

И помни, это всеголишь игра.

Игроки:

1 игрок — строго

Необходимые условия:

1 здание не ниже 10 этажей. Обязательно наличие лифта. Чтобы сыграть в игру, все три условия должны быть выполнены

Инструкция:

Путь в другой мир:

📌Войдите в выбранное вами здание и зайдите в лифт на первом этаже в одиночку. Если в лифт заходит кто-то ещё, игра теряет смысл;

📌Нажмите кнопку четвёртого этажа;

📌Когда лифт доедет до четвёртого этажа, не выходите. Вместо этого нажмите кнопку второго этажа;

📌Доехав до второго этажа, не выходя из лифта нажмите кнопку шестого этажа;

📌Доехав до шестого этажа, не выходя из лифта нажмите кнопку второго этажа;

📌Доехав до второго этажа, не выходя из лифта нажмите кнопку десятого этажа;

📌Доехав до десятого этажа, не выходя из лифта нажмите кнопку пятого этажа;

📌Когда лифт доедет до пятого этажа, в него может зайти молодая женщина. Не смотрите на неё; не говорите с ней. Она не та, за кого себя выдаёт;

📌Нажмите кнопку первого этажа. Если после этого вместо первого этажа лифт отправился на десятый ,значит, вы всё сделали верно. Если же лифт отправился на первый этаж, выйдите из него немедля. Не оглядывайтесь. И ничего не говорите;

📌Оказавшись на десятом этаже, вы можете либо выйти из лифта, либо остаться в нём. В первом случае, и если до этого на пятом этаже в лифт вошла женщина, она спросит у вас: «Куда вы едете?» НЕ отвечайте ей. НЕ смотрите на неё;

📌Первый и главный признак, который укажет вам, что вы прибыли в другой мир — это ваше полное одиночество. Там не будет никого кроме вас.

Возвращение:

В случае, если вы решите не выходить из лифта, доехав до десятого этажа:

📌Нажмите кнопку первого этажа. Если это не работает, то продолжайте нажимать на кнопку, пока не сработает;

📌Когда лифт доедет до первого этажа, выйдите из него немедля. Не оглядывайтесь. И ничего не говорите.;

В случае, если вы решите выйти из лифта, доехав до десятого этажа:

📌Для возвращения вы должны использовать тот же лифт, в котором приехали;

📌Когда вы вернётесь в лифт, нажмите на кнопки в той же последовательности, которая описана в шагах 2—8 первой части данной инструкции. По окончании лифт должен быть на пятом этаже;

📌Остановившись на пятом этаже, нажмите кнопку первого этажа. Лифт снова поедет на десятый. Нажмите на кнопку любого другого этажа, чтобы отменить подъём;

📌Достигнув первого этажа, выгляните за двери и осторожно осмотритесь. Если что-то не так — любая мелочь — НЕ ВЫХОДИТЕ из лифта. Вы можете покинув лифт только после того, как убедитесь в том, что действительно вернулись в наш мир.

Примечания:

📍Этаж, на котором вы окажетесь, достигнув другого мира, будет практически идентичен тому, с которого вы изначально зашли в лифт, за исключением двух деталей: ни один источник света не будет работать, а единственным, что вы увидите далеко за окном здания, будет красный крест;

📍Некоторые очевидцы утверждают, что электронные устройства — телефоны, камеры, музыкальные проигрыватели и т. д. — не работают в другом мире;

📍Возможно, вернуться в наш мир будет труднее, чем кажется: вы можете заблудиться и забыть, из какого лифта вышли; может быть и такое, что при попытке подойти к лифту он будет отдалять от вас всё дальше и дальше с каждым шагом, и так далее. Будьте бдительны;

📍Если посреди ритуала вы потеряете сознание, то, вероятнее всего, очнётесь у себя дома. Однако будьте осторожны и внимательно осмотритесь — «ваш» дом может оказаться чем-то иным.

‼Ещё раз о женщине с пятого этажа:

‼НЕ ГОВОРИТЕ с ней‼

‼НЕ СМОТРИТЕ на неё.‼

Иначе она захочет оставить вас себе.

Не мой канал - диктор хороший. На его канале сможете найти весьма жесткий хоррор. Ссылку выкладываю потому как... потому как иначе то - диктор старался, трудился, а я даже ссылкой не поделюсь. https://www.youtube.com/@extremehorror

И непосредственно этот рассказ в текстовом формате:

Автор: Волченко П.Н.

Всё-таки хеллоуин – это не наш праздник. Наше – это полеты чертей в небесах накануне рождества, а если кто совсем в историю ударенный, то и всякие Иваны-купалы и то ближе будут. А вот хеллоуин – это больше шоу, игра такая в американско-либеральную жизнь, с их традициями, с их «ларьковым» подходом, из всего сделать всё этак с мишурой, с лампочками перемигивающимися и прочим хламом. Даже ведьмы – извечный хеллоуинский образ, и те – не наши, в островерхих шляпах, в накидках, больше похожих на дождевики, и прочая мертвенная братия им под стать. Нет там, ни леших наших, ни водяных, ни еще кого из близких, из родных сердцу монстров.

Так полагал он, Василий Иванович, работник ритуальных услуг,  конторы под названием «Обелиск» уездного города «Н». Его сегодня, в этот не родной сердцу праздник, пригласил сам директор на вечеринку. Ну и намекнул, что вот от кого, а от него – гримера по усопшим, ожидают такого впечатляющего образа, что… Короче - надо расстараться.

Василий Иванович не хотел идти, но что поделаешь, ведь сам директор просил. А так, ну не ему, не в его годы, выпускнику еще той, настоящей СССРовской Ленинградской Академии имени Репина, шляться по подобным празднествам, но… И не ему, с его образованием, с его портфолио,  с его выставками в конце то концов работать банальным гримером в ритуальных услугах.  Вот только ушли красные флаги, истлел как дым столь милый его сердцу социалистический реализм, а гнаться за новыми, за нынешними направлениями он и не умел, а главное – не хотел.

Он сидел дома, время на часах уже подходило к трем часам, вроде бы уже и гримироваться пора, уже начинать что-то делать, вот только – не то. За стеной его комнаты общежитской надрывался в крике соседский ребенок, через щель под дверью тянуло противным запахом жареной рыбы и кислой капусты, это опять баба Аня, в извечном своем полушубке,  неснимаемом ни на улице ни дома, ни зимой ни летом, готовит свою смертоносную бурду. Этажом выше загромыхло что-то, будто мебель ломают, послышались громкие, едва приглушенные перекрытием, крики.

- Нда… - протянул Василий Иванович, - обстановочка не творческая.

Это раньше, в стародавние времена, когда он был еще молод и горяч, он мог творить когда угодно и где угодно, а вот теперь – не то уже. Привык работать в абсолютной тишине, в легком морозце подвального морга, и чтобы не пахло толком ничем, кроме как формалином, но к этому запаху быстро привыкаешь, и он начинает даже нравиться что ли, приводить в рабочую форму. Снова повернулся к зеркалу. Удручающее зрелище. Не молодой, обрюзгший, с тяжелыми брылями, что у твоего бульдога, проплешина вон какая ужасная на макушке, да и вообще… И ни одного мазка грима так и не положено, хотя подворотничок – салфеточка, чтобы рубаху не угваздать, уже торчит из-за ворота рубахи.

- Ужасно, как ужасно, - сказал он непонятно относительно, то ли своей внешности, то ли всей ситуации в целом, выдернул эту идиотскую салфетку, да и захлопнул футляр с красками. Тут он явно ничего не сотворит такого, запоминающегося, разве что просто измажется безбожно, а так нельзя. Как никак звал лично директор «Обелиска», и он же и сказал, что ждут, ждут от него такого, мощного, запоминающегося, такого чтобы… Эх!

Василий Иванович поднялся, подошел к окну, растворил форточку, вдохнул сырой осенний воздух, полюбовался на озябшую рябину за окном, и решил. Надо идти. Идти туда, где привык. Накинул свой столь модный в начале девяностых плащ, шляпу на свою проплешину нахлобучил, сунул зонт под мышку, да и пошел прочь из дома.

Ребенок так и не унимался, его крик молотом ударил по ушам, стоило только дверь открыть, вонь же кисло-капустно-рыбная, едва ли с ног не сбила. Торопливо прошагал до двери, едва разминувшись в общем коридоре с дородным Николаичем, слесарем их местного ЖЕКа и, по совместительству, одним из своих многочисленных соседей, и вышел в звучный, эхатый подъезд. Захлопнул дверь, вдохнул глубоко, выдохнул, и неторопливо, торопиться уже возраст не позволял, заковылял вниз по лестнице.

Улица была прохладна, свежа, чуть сыровата. Изо рта уже вырывался легкий, едва заметный парок, но в целом – было очень даже хорошо. Не было тут шума того жуткого бытового, разве что дребезг трамвая по старым, ржавым рельсам,  звоночки его отдаленные, шум машин, а главное – не было тут вони. Обычная улица, обычные прохожие, красивые, зардевшиеся листвой в предчувствии своей наготы, деревья.

Конечно Василий Иванович – не Пушкин, но и он тоже любил осень, любил золото листвы, костры рябин… Хотя… Это вроде бы уже Шуфутинский с его третьим сентября.

Добрел до остановки, вскарабкался в красный трамвай, и под его старческий дребезг, под звоночки его, доехал до окраины города, откуда до рабочего места, до морга ритуального агентства было рукой подать.

Тут уж и вовсе природа разбуянилась, лесочки окраин вовсю пестрели осенними красками, холодная гладь малых прудов отражала стылую лазурь небес, и листики на ней, на глади этой, желтые, жухлые плыли медленно и величаво в этот безветренный осенний день. А как пахло!

У невысокого здания своей конторы Василий Иванович присел на лавочку, как старик на тросточку, оперся на зонт, и дышал, смотрел на природу, на красоту эту, и наслаждался. Будто по заказу ветер отогнал легкое белесое облачко от солнца, и то радостно согрело Василия Ивановича в своих теплых лучах. Хороший денек, по всему хороший.

Василий Иванович взглянул на часы, начало пятого, а ни одного мазка грима еще не положено. Не порядок. Поднялся, достал из кармана ключи, отворил контору, закрыл за собою дверь и пошел вниз, где у него было всё для грима, только вот на себе он это никогда не использовал.

Спустился в морг, щелкнул выключателем, вспыхнули яркие лампы. Пустые столы, зеркально поблескивающие дверцы шкафа холодильника для тел. Там, в шкафу, если не изменяет память – три тела. Прижизненные фотографии каждого уже в его столе, менеджер должен был положить. Но это потом. У одного похороны завтра, у других двух послезавтра. Успеется подготовить, сделать их красивыми, что называется «как живыми». А сегодня у него другой «заказ».

Василий Иванович взял со стола Кати большое зеркало на подставке, поставил на свой стол, достал краски, кисти, посмотрел на свое отражение, улыбнулся сам себе, сказал:

- Сейчас мы сделаем из тебя красавца.

Особых пожеланий по образу не высказывалось, говорилось лишь о реалистичности, поэтому он решил избрать самый простой, привычный что ли для него образ – мертвеца. На них, на мертвецов, он то уж насмотрелся, и что-что, а этот образ у него получится настолько реалистично, насколько это только возможно. Конечно же он не будет вести себя так, как в дешевых фильмах о зомби: ковылять, подвывать и прочее в том же роде, но внешне – внешне будет точь в точь, как свои клиенты.

Взял тоненькую кисть, макнул ею в склянку с белой краской, и, пристально смотря в зеркало, легкими, едва ощутимыми мазками, тонкими линиями, обозначил контуры своего будущего образа. Тут у него будет рваная рана, тут обозначит трупные пятна, а вот тут…

Он вздрогнул, едва не подпрыгнул на своем стуле от внезапного, громкого звука. Оглянулся быстро, так что шею заломило, уставился в на столы секционные, на шкаф, залитые ровным светом ламп дневного освещения. Тишина. В голове торопливо билась мысль: «а дверь я за собой закрыл?».

Да. Закрыл. А что за звук? Будто скрежет металла. Будто… Нет… Нет-нет! Тут не может быть никакой мистики, просто где-то, что-то, но никакой мистики! Сколько лет он уже работает с этой весьма спокойной клиентурой, уже знает их «характер», и прекрасно осознает, что это не фильм ужасов, не мистический роман и потому…

Снова обернулся к зеркалу, уставился на свое лицо с белесыми разметочными линиями под грядущий грим. Где же он остановился? Да, вот тут, обозначить большие темные полукружья под глазами, они потом будут обширными, чуть лаково поблескивающими, с сизоватым таким противным оттенком.  Такие гематомы, или как они там правильно по терминам называются, его особо раздражали на лицах клиентов. Приходилось класть два, а то и три слоя грунта, чтобы не просвечивала эта темная сизь через краску, не портила общей картины. А тут, на тебе – самому подобное надо сделать.

Всё, все линии обозначены, набросок – выполнен. Теперь надо накладывать на «холст» лица подмалевок. Первый, грубый слой еще без живости, а просто, для обозначения грядущей картины.

Взял черную краску, добавил в нее чуть зелени, развел – тот цвет. Надо еще слегка поджелтить, и будет самое то. Уже занес кисть над баночкой, уже… В этот раз действительно подпрыгнул, и даже слегка вскрикнул, развернулся. Звук был явственный, громкий, гулкий. Металлический.

Василий Иванович поднялся, глянул шустро по сторонам, ухватил с одного из столиков у секционного стола какую-то поблескивающую хромом увесистую железяку, и бросил в пустоту зала вопрос:

- Кто тут? – вопрос вышел сиплым, негромким, испуганным. Василий Иванович сглотнул, и повторил громче, - Кто здесь?

Конечно никто не ответил. Тишина. Мерный свет ламп. Блеск девственно чистых секционных столов. Ничего.

Василий Иванович, стараясь ступать потише, прошел по залу до двери, замер перед нею, а потом резко распахнул. Ярко освещенный коридор, салатового цвета стены, тишина. Прошел по коридору до лесенки, ведущей наверх, в контору, открыл дверь, посмотрел по сторонам – никаких следов пребывания кого-то чужого, лишнего. Подошел к двери, дернул за ручку – заперто. Конечно же он не забыл закрыть за собою дверь, конечно.

Пошел обратно, в зал, и, проходя мимо шкафа для трупов, остановился, уставился на дверцы. Это в больших, в настоящих моргах, где не один десяток трупов лежат, там да – замки, защелки, ручки, а тут, у них – шкаф простенький. Магнитная захлопушка, не более того. И круглая ручка на каждой дверце. Василий Иванович положил ладонь на одну из ручек, задержал дыхание и резко открыл дверцу, пред ним распахнулась пустота шкафа. На выкатывающейся лежанке не было тела.

Взялся за лежанку, покатал ее чуть туда-сюда, надеясь и страшась услышать звук, подобно слышанного, но нет – подшипнички колес вращались с едва слышимым шорохом. Закатил лежанку обратно, захлопнул дверцу, внизу что-то скрипнуло. Опустил взгляд и обмер, нижняя дверца, что на уровне пояса – приоткрылась. Он медленно опустил руку, положил ее на дверцу, думая потянуть на себя или же… Нет. Захлопнул, а она тут же, после хлопка о шкаф снова скрипнув приоткрылась. Тогда он мягко на нее надавил, и дверца шкафа таки примагнитилась, осталась в на должном месте.

- Надо будет начальству сказать, - дрожащим голосом произнес Василий Иванович, и сам  же усмехнулся испугу в своем голосе. Это ж надо было, с его то практикой, так испугаться плохо примагничивающейся дверцы. Развернулся и снова отправился к своему столу, но на полпути не удержался, всё же оглянулся – дверца была закрыта.

Уселся, закончил подмалевок своего грима. После пристально осмотрел свое лицо и так и этак, прикидывая, где надо будет наклеить подкладки. Вокруг намеченных краской ран конечно надо будет, но вот где в других местах… Решил приподнять уровень вен – гармонично смотреться будут, пугающе, на нос в районе переносицы решил тоже налепить подложку, так создаст эффект ввалившегося носа. А в остальном – вроде бы и не надо.

Достал баночку с силиконовым компаундом, что тоже использовался в гриме умерших, замешал смесь, и стал накладывать на предварительно обозначенные места. Он уже и зеркало поближе к лицу пододвинул, и сам к нему склонился, чтобы лучше видеть, как ложится затвердевающая смесь силикона на кожу, и вдруг, приметился ему в зеркале отблеск, света, будто от какой-то зеркальной поверхности зайчик от ламп дневного света.

Резко обернулся, взгляд сам нашел не порядок. Та самая дверца, что так плохо закрывалась, медленно, едва уловима, двигалась, раскрывалась. Вот-вот и заскрипит, как тогда, этак противно, визгливо и вкрадчиво одновременно, так что кровь в жилах стыть будет.

Василий Иванович резко соскочил с места, подошел к дверце, дабы захлопнуть, возложил ладонь на холодную ручку ее, и… Вместо того, чтобы прижать дверцу к шкафу, да так, чтобы примагнитилась, распахнул ее, и заглянул внутрь. Внутри пустота. Опять. Наверное персонал знал о этой дверце, и потому, чтобы клиент не попортился в виду внеплановой расконсервации, тела сюда не клали. На душе стало спокойнее, даже выдохнулось как-то само-собой, и страх, что холодными мурашками бежал вдоль позвоночника – отступил, рассеялся. Василий Иванович, уже без былой злобы, аккуратно прикрыл дверь и та, будто тоже успокоившись, поняв, что секрет ее раскрыт, примагнитилась легко, плотно и уже без всякого намека на своеволие.

Василий Иванович обернулся, чтобы снова вернуться к работе и… вот тут- то сердце его и ухнуло в пятки, едва не остановилось, жуткий холод пронзил его, пришпилил к месту. Там, у его стола, стояла… стояло… Тело. Мертвая, совершенно обнаженная, женщина. Стояла она к нему спиной, и, взяв зеркало в руки, всматривалась в свое отражение, поворачивая голову то так, то эдак.

- Вы… - он сглотнул, и тут же понял свою ошибку – надо было не спрашивать, а бежать, дверь то вот она, недалеко.

Женщина как-то ломано, резко, обернулась и да, это был труп, мертвец. Характерная сизая бледность, посветлевшие губы, белесые глаза смотрели мертвенно, стеклянно.

- Ты… - голос ее был сыпучим, сиплым, - ты… живой?

Он только тут осознал, что грим его был почти закончен, осталось только нашлепки силиконового компаунда подкрасить и всё было бы закончено.

- Нет-нет, - он торопливо замотал головой, а тварь эта, будто руки и ноги ее толком не слушались, как-то рвано, гротескными рывками, движениями неправильными, двинулась к нему. Он часто-часто задышал, глаза расширились, сердце молотом забило в уши, и он бы не удержался, рванулся бы бегом к двери, но… Бахнула по ногам дверца шкафа сзади, как раз под коленки, он завалился, упал на спину и увидел – увидел прямо перед собой еще одного мертвеца. Жуткого, страшного, вздутого какого-то, почерневшего, и тут же вспомнилось Евгений Филиппович, живший через три дома от него, погиб на производстве – задохнулся при чистке котлов. Именно он, Евгений Филипоович, щерился сейчас на него, и стоило только попытаться двинуться, как резко выпросталась рука из шкафа, ухватила его за ворот рубахи, крепкие пальцы пожилого работяги не отпускали, затрещала ткань - хватка была мертвая. Бесполезно и брыкаться.

Зашипело рядом, быстрый взгляд в сторону, а эта та мертвячка уже на корточках рядом с ним, и головой крутит, как собака, с боку на бок, и щерится, и шипит, и рукой к нему, к его лицу тянется, пальцы ее синие, с явными черными дорожками вен, подрагивают.

- А-а-а-а-а!!! – не удержался, заорал, зажмурился и…

- Дядя, - голосок тоже сыпучий, но… детский, - Не кричите, дядя.

И чья-то рука, холодная, мертвая, ласково провела ему по голове, по волосам, чуть задев холодными, ледяными пальцами плешь.

- Не бойтесь, дядя.

И он открыл глаза. Над ним стояли трое. Все голые. Мертвичиха, Евгений Филлиппович, что уже не держал его за ворот рубахи, и, склонившийся над ним, мальчуган мелкий, так похожий на гипсового ангелочка, вот только… это все равно был мертвец. Глаза мальчишки почему-то не выцвели, их жгучая, теплая зелень полнилась жизнью, а еще мальчишка этот светловолосый – улыбался. По настоящему, по живому.

- Не кричите дядь. Не кричите.

И он больше не кричал, сел, стараясь не смотреть на мертвецов, стараясь… стараясь даже не думать, но мысли все одно срывались, метались без удержу, руки тряслись. Все же он смог сглотнуть, и сипло, дрожащим голосом, коротко буркнуть:

- Вы бы оделись хоть… Дети… Вот. Ребенок же…

Молчание, всё же он смог оторвать взгляд от пола, уставился на смотрящих на него мертвецов, в их бельма, и взгляд остановился на таких живых глазах мальчика. Он сглотнул, и неумело сдерживая дрожь в голосе, сказал тихо, едва слышно:

- Можно я вам одежду принесу?

Женщина склонила голову набок, а вот мальчишка – тот кивнул.

- Я сейчас, я быстро, - вскочил, откуда только резвость взялась, и пятясь, отступая, пошел к двери. Медленно, всё дальше и дальше, пока не уперся, а после резко обернулся, выскочил и побежал прочь. По коридору, по лестнице, уже к самой двери, и остановился, уже вставляя ключ в замочную скважину. Вспомнил того мальчишку, такого живого, хоть и такого мертвого. И побег ему показался предательством. Ведь же не зря они ожили, не зря поднялись, а он…

Вдохнул, медленно выдохнул, успокаиваясь, развернулся. Похоронная одежда у них была в кладовой, вот только… найдется ли на мальчугана? Распахнул кладовку, только размер этой кладовки, где он толком ни разу и не бывал, оказался весьма не малым. Костюмы, вещи. И купленные специально для этого, для похоронного дела, и те вещи, что приносили родственники – шмотья, любой магазин позавидует.

Быстренько пробежался по полкам, по вешалкам, набрал целый ворох одежды и едва не бегом, будто боялся, что почувствовали они это его предательство, что он едва не совершил, ломанулся вниз, в морг. Влетел, увидел, как мертвячка склонилась над теми самыми хромированными инструментами у секционного стола, увидел Евгения Филипповича, что стоял сгорбившись посередь зала и не двигался, и мальца увидел, что сидел за его столом, и кисточкой разрисовывал себе серые, будто присыпанные меловой пылью, руки. Влажные мазки краски ярко поблескивали в свете ярких ламп.

- Вот, я тут… Может подойдет. Примерьте, - и он бухнул все тряпье на секционный стол. Мертвецы повели себя по разному: женщина резко обернулась, уставив на него буркала своих белесых глаз, мальчишка соскочил со стула, и живо, как самый настоящий ребенок, бросился к вещам, а вот Евгений Филиппович будто даже не услышал ничего. Так и стоял замерев, сгорбившись.

- Ну Евгений, - сделал шаг к нему, - Жень, давай… Надо, Жень…

Он медленно, дрожащей рукой потянулся к знакомому, тот приподнял подбородок, взглянул на него бессмысленно, и всё же Василий Иванович положил ему руку на плечо, и этак по дружески, по соседски что ли, потянул-подтолкнул его к столу.

- Пойдем, Жень. Пойдем.

И Евгений Филиппович пошел, и только сейчас Василий Иванович понял, что эта его медлительность, подвешенность – не омертвелость, не отставание сознание от действительности, а осознание глубокого горя, чего-то душевного, страдальческого. И только он это осознал, как мертвецы для него вдруг просто стали людьми, просто нечаянно вернувшиеся в этот мир с того света, чего раньше не бывало, а вот теперь сложилось.

Пока Евгений Филиппович медленно, как бы нехотя, шарился в ворохе одежд, Василий Иванович уселся чуть в отдалении, отвернулся, и спросил, толком ни к кому не обращаясь, голос его уже не дрожал:

- Как оно… Как оно там?

- Холодно, - сиплый женский голос, - черно, пусто. Сильно холодно.

- Я как-то так и думал.

И уже не бросить, уже не уйти, не оставить. Они тут. И они тут не просто так. Но не спрашивать же, не лезть под шкуру, хоть и мертвую, и копаться, опять же, хоть и в мертвой, но – душе. Он глянул на наручные часы, время подходило к той самой хеллоуинской вечеринке. Оглянулся. Новоявленные уже были одеты, и вид их был… самое то для фильмов ужасов. Белый саван на мертвячке – явный образ утопленницы, костюм на Евгении Филипповиче – вылитый упырь, какая-то маленькая, но по всему видно, уже хорошо ношенная, джинсовочка на мальчишке.

Очень по хеллоуински получилось, лучше и не придумаешь. И кольнула мысль. Вскользь, но от нее уже не убежишь. Он знал, где им самое место, и потому, сам не ожидая того, спросил:

- А пойдемте на вечеринку?

Слушать в озвучке

***

Над рынком разносилось навязчивое «Зайка моя, я твой зайчик». Болотно-зеленый «Grand Cherokee» — или Широкий, как его называл сам Дыба, — затормозил в коричневой снежной каше, похожей по виду на ту, которой переложены слои в вафельном торте. Дыба осторожно перешагнул грязевой сугроб, стараясь не запачкать туфли.

— Уважаемый, не соизволите материально поддержать ветерана Афганской кампании? — раздался голос снизу. По наледи скрёб колодками безногий инвалид в камуфляже. На запаршивевшей голове еле держался голубой берет. Дыба оглядел погоны и разбросанные по груди ветерана медальки, расстегнул молнию барсетки.

— А что, сержант, где ноги оставил?

— В Шутульском ущелье, — отрапортовал тот. — Сто восьмая мотострелковая.

— Крепко вас тогда прижало…

— Да, взяли в клещи, душманы грёбаные… Слева, справа, — говорил инвалид, жадно следя за купюрами в руках Дыбы. — А у меня тридцать патронов, «Ксюха» и полные штаны дерьма…

— Да нет, — наигранно удивился Дыба, — какие душманы? Вы ж перемерзли там что цуцики. Я помню, в цинк клали, как говядину мороженую.

Взгляд инвалида потускнел, когда вместо денег из барсетки показался массивный кастет.

— Ну что, мудак, значки снимешь или помочь?

Полетели в слякоть медные подделки «За отвагу», «Ветеран»; среди них затесалась и не пойми откуда взявшаяся «За Чеченскую кампанию». Дыба тем временем надел кастет и сжал кулак; лжеветеран прикрыл голову.

— Не ссы. Убогих не бью. Но ещё раз увижу, что наших позоришь — будешь на бровях ползать, понял?

— Понял, — угрюмо кивнул попрошайка, и, дробно стуча колодками, спешно ретировался.

Дыба напоследок вернулся к машине, глянул в боковое зеркало и удовлетворенно кивнул — сетка шрамов, широкая челюсть, бритый череп. В самый раз для наезда.

На точки он не ездил уже давно — не для того Олег Дыбов пробивался на верх криминального мира Тулы, созывал бывших сослуживцев со всех уголков распавшегося СССР, чтобы собственноручно колотить окна и поджигать двери. Но на этот раз лох оказался с сюрпризом.

Перед его появлением город наводнили афиши и объявления следующего содержания: «Торопитесь! Впервые в Туле, знаменитый Вилкас Сайдулас, целитель-гипнотизёр, ученик Кашпировского, проведёт сеансы оздоровительного гипноза в ДК Туламашзавод 28, 29 и 30 января!»

Торопиться никто не спешил: на первый сеанс пришло полторы калеки — бабки с банками воды да парочка городских сумасшедших. Но вскоре сарафанное радио о «чудесных» исцелениях – ушедших болях, выходе из запоя и едва ли не отраставших вырванных зубах – сделало своё дело: Сайдулас задержался в городе, обратив на себя внимание местного криминалитета. Гастролёров из Москвы старались раньше времени не трогать, щупали осторожно и почти ласково, чтобы не портить репутацию городу. Но гипнотизёр засиделся в гостях, и бугры волей-неволей начали раскидывать, кому с него капнет удой. Решил случай — гипнотизёр облюбовал себе офис на территории рынка, что у Новомосковского шоссе, а рынок был под Дыбой.

Офис располагался в бывшем пункте приёма макулатуры у самой проезжей части. Потянув на себя обитую дерматином дверь, Дыба шагнул в коридорчик, устланный грязным линолеумом. У двери напротив выстроилась очередь: какая-то перекошенная бабка, студентик и семейная пара — жена с заплывшим от чрезмерных возлияний мужем. За отдельным столом сидела конторская мышь в очках с толстыми линзами.

Когда Олег мимо очереди рванул к двери с нарочито-медицинской табличкой «Приемная», кто-то из терпил было возмутился, но стоило Дыбе зыркнуть через плечо, и возражения утихли. Звякнув печатками, он повернул ручку двери.

— … сознание покидает тело; ты чувствуешь как снимаешь с себя руки и ноги точно перчатки; тело становится невесомым и пустым как плащ-дождевик…

Вкрадчивый, приятный голос с легким литовским акцентом обволакивал, лился в уши и оседал внутри навязчиво-липким мёдом; Дыба даже ненадолго застыл, наблюдая престранную сцену. Над сидящим на высоком стуле мальчонкой лет семи водил руками, отгоняя невидимых мух, тощий брюнет в чёрном костюме. Увидев Дыбу, он застыл, поправил пиджак, подтянул горло водолазки и откашлялся, собираясь что-то сказать.

— Мужчина, за дверью ждите, не закончили ещё! — подала голос какая-то пестрая тумбочка у входа. На поверку, тумбочка оказалась приземистой бабищей лет сорока. — Сейчас с Ванечкой закончат, и будет ваша очередь

— Пасть завали! Кто сидя ссыт, тот слова не имеет! — привычно включил бычку Дыба, рассчитывая шугануть, скорее, не тётку, а хозяина офиса. — Щенка в охапку и на выход!

Свиные глазки бабищи стрельнули по золотым печаткам под сбитыми костяшками, по топорщащейся под мышкой кожаной куртке, по тупоносым туфлям; мелькнуло понимание, густо замешанное на страхе. Наседка вскочила, схватила своего цыплёнка и торопливо увела, лепеча: «Пойдем, Ванечка, нас дядя потом вылечит…»

Захлопнулась дверь. Двое мужчин оценивающе смотрели друг на друга. Дыба оглядывал кабинет гипнотизёра — авангардистские картинки со спиралями, дипломы, похвальные грамоты и совершенно неожиданный портрет Сталина над столом. Сам же Сайдулас представлял из себя архетипического лоха: неопределённого возраста — то ли двадцать, то ли сорок лет, тощий как жердь, с невыразительными водянистыми глазенками, совершенно не подходящими образу гипнотизёра. Тем страннее было, что Чача и Келоид, проверенные, опытные пехотинцы, приехали от Вилкаса мутными и напряжёнными, мямлили что-то про «гиблое дело, неохота судьбу за яйца дёргать».

— Ну что, народный целитель, давай знакомиться! — первым заговорил Олег. — За Дыбу слышал чего?

Новоиспечённый коммерс неопределённо мотнул головой.

— Так вот, Дыба — это я. Да ты прищемись, в ногах-то правды нет.

Положив тяжёлую руку на костлявое плечо гипнотизёра — в чём тут жизнь-то теплится — Олег усадил его в высокое кресло, предназначенное для пациентов, уставился глаза в глаза.

— Слыхал я, ты на пацанов моих жути нагнал. Признавайся, чем пугал? Мол, загипнотизируешь, сраться под себя начнут или писька стоять не будет?

— Сказал, что душу выпью, — совершенно серьёзно ответил гипнотизёр, и эта его фраза кирпичом запала Дыбе в сознание, стукнулась о стенки черепа. Легкое балагурство и желание договориться без рамсов тут же сошли на нет.

— Ты в городе человек новый, поэтому пока отделаешься предупреждением. А впредь за метлой следи, когда с уважаемыми людьми разговариваешь!
— с каждой фразой Олег наклонялся все ниже и в итоге едва ли не упёрся в бледный лоб прибалта. — Теперь я — твоя крыша. Секретутке своей скажи, чтоб всё бабло за февраль в пакет сложила. Это за базар твой гнилой. За остальные месяцы — порешаем, не ссы. Я не жадный. Дошло или пояснить для тупых?

— Я вам, шакалам ни копейки не дам, — с напыщенной аристократической гордостью отвечал Сайдулас, растягивая гласные.

Дыба не был настроен на долгие диалоги. Инстинкты сработали раньше мозга: низкий лоб тяжело врезался гипнотизёру прямо в нос, и тот жидко лопнул раздавленной ягодой. Тощий свалился с кресла, застонал, прижимая руки к лицу. Сжав кастет в правой руке, Олег в последнюю секунду испытал гадливую жалость, левой наподдал гипнотизёру по печени, ткнул беззлобно каблуком под ребра.

— Слушай сюда, вафля. Даю установку — теперь ходишь подо мной. За несговорчивость ставлю на счётчик. Завтра мои приедут, ты отдаешь им два куска зеленых. День просрочки — десять процентов. Не отдал до конца месяца — пеняй на себя. Ты усек?

Гипнотизер кряхтел и отхаркивался, поднимаясь на ноги, – живой. Он отряхнулся, с вызовом поглядел на Дыбу, после чего принялся декламировать, сглатывая кровь:

— Воздух воспалённый,
Черная трава.
Почему от зноя
Ноет голова?
Почему теснится
В подъязычье стон?
Почему ресницы
Обдувает сон?
Духотой спалённых
Губ не освежить -
Валентине больше
Не придется жить.

Закончив, Сайдулас резко провел двумя пальцами опешившему Дыбе по векам — среди детей такая подлянка называлась «мультики». Перед глазами Олега действительно заплясали серые круги. В горле запершило, будто там лопнул ком из сырой земли и плесени; Дыба закашлялся.

— Слышь, чепушила, ты оху…

— Теперь ты тоже на счётчике, — провозгласил гипнотизёр.

Бил его Дыба долго: старательно валял ногами по линолеуму, наступал на пальцы, до хрусткого доханья колотил по ребрам, таскал за волосы, тыкая разбитым в квась лицом в стены.

— Вот так-то, мля. Завтра жду два куска зеленых, и не дай тебе Бог просрочить, сука. Фокусник херов… – отдуваясь, Дыба наконец выпрямился.

Порядком вспотевший после расправы, он вышел из офиса, хлопнув дверью, а вслед ему испуганно пялилась очередь. Уже добравшись до Широкого, проверил пейджер. Прочел сообщение, достал Моторолу размером с кирпич, вытянул антенну и набрал номер.

— Алло, Алевтина Михайловна, звонили?

— Олеженька, ты? У тебя шумно…

— Это шоссе, извиняюсь, — «Олеженька» захлопнул дверь внедорожника.

— Олеж, ты с сотового? Дорого же, — переживал голос пожилой женщины в трубке.

— Да мелочь… Рассказывайте, что у вас? Обидел кто?

— Ой, не дай Бог, хорошо все. Спасибо хотела сказать…

— За что?

— Ой, скромник! — усмехнулась Алевтина Михайловна. — За мебель тебе спасибо огромное! И за игрушки для детишек. Наверное, кучу денег потратил?

— Что вы, Алевтина Михайловна, я ж не из своего кармана, это всё Фонд Ветеранов, — не моргнув глазом соврал Дыба.

— И всё же спасибо тебе, Олежа. Не знаю, что бы мы без тебя делали.

— Я ж разве не понимаю, сам в этом приюте вырос… А чего хотели-то?

— Да, тут люди из администрации приезжали, тебя искали — говорят, документы им проверить надо, да еще по пожарной безопасности… Я сказала, что все вопросы решает собственник.

— Всё верно.

— Так ты подъедешь?

— Как смогу, Алевтина Михайловна, так сразу…

— Ну, с Богом.

Положив трубку, Дыба вдруг заметил на противоположной стороне шоссе копошащуюся в коричневой каше фигуру. Та пыталась то и дело подняться на ноги, но по неведомой причине вновь валилась в слякоть.

«Бухой что ли?» — подумал Дыба. Мимо, совсем рядом, прошла мамаша, отчитывающая мальца с безразмерным портфелем. Никто из них даже не повернул голову на беднягу. «Мож помочь?» — шевельнулась совесть, но Дыба тут же отбросил эти мысли — ещё пальто испачкает. А фигура тем временем всё же поднялась на ноги. Вернее, на ногу — вторая отсутствовала по колено. В натянутой по самый подбородок шапке, одноногий «поводил жалом» и застыл. Глаза инвалида прятались под изодранной тканью, но Дыба чувствовал, что взгляд направлен на него. Не шевелясь, Олег с минуту играл с одноногим в гляделки, пока не почувствовал, что в глазах темнеет. Резко втянув ртом воздух, он осознал, что не дышал всё это время. Помотав головой, Дыба отвернулся и завел машину.

— Развелось долбанутых! — буркнул он, выжимая сцепление.

*

Сегодня у Дыбы намечалось ещё одно дело, гораздо приятнее предыдущего. Припарковавшись у двухэтажного — дореволюционной ещё постройки — здания, уродливо облицованного пластиком, он было подбежал к двери, но потом хлопнул себя по лбу. Вернулся в Широкий, положил кастет в бардачок. В заднем стекле машины мелькнула низенькая тень — будто мальчишка какой. Совсем обнаглели!

— Э, алё, вагон здоровья? Помочь разгрузить?

Тень не ответила, а на разборки времени не было — импортные котлы показывали почти четверть девятого. Опоздал.

Вбежав в раздевалку, Олег наскоро содрал с себя одежду, бросил на скамью и, обернувшись выданным на входе полотенцем, буквально влетел в предбанник, встреченный сытым пьяным хохотом.

Вокруг деревянного стола, уставленного закуской и запотевшими бутылками, собрался весь цвет Тулы. Тряслись от смеха обвисшие, почти женские сиськи Гагика — тот держал Пролетарский. Рядом, ссутулившись, недоверчиво нюхал шашлык костлявый Шухер — этот отвечал за все пряничные палатки на пригородных трассах. Неловко ютился меж бугристых плеч бычков смущённый полукоммерс Женя Василенко, заправлявший производством и реализацией поддельных самоваров из крашеного алюминия. На елозящую у него на коленях рыжую ранетку он не обращал никакого внимания — не до неё, быть бы живу. А в дальнем углу одинокий, точно его окружало защитное поле, нет, не сидел – восседал – благообразный старичок с грустными добрыми глазами. Щёки его непрестанно шевелились. Варикозные вены на бледной коже перемешивались с синюшными контурами наколотых звёзд, крестов и колючей проволоки. Купола православного храма на груди нежно окутывало облачко седых волос, а вот у порога было насрано раскидистым поносом старческих пятен. И когда этот старичок легонько, словно кто чиркнул спичкой, откашлялся, воцарилась тишина. Смолк Гагик, подавившись смешком, затихли проститутки, напряглись бычки, завертел головой полукоммерс.

— Что ж ты, Олежа, опаздываешь? Уважаемые люди ждут, нервничают…

Занервничал и Дыба, глядя в теплые усталые глаза законника. «Полны любви», — мысленно усмехнулся он. А было не до смеха.

Вор в законе со смешным погонялом Юра Писка отличался крутым нравом. Бывший щипач, загремевший на кичу еще пацаном, он заехал на хату к одичавшим азерам. Южане, почуяв легкую добычу, прельстились молодым телом карманника, но тот оказался не робкого десятка. Заточенной монеткой — пиской – которую он всегда держал при себе за щекой, Юра пописáл троих человек, а потом еще час с лишним держал оборону против вертухаев. После смотрящий по камере рассудил, что Юра поступил по понятиям и спросить с него нечего. Советский суд за понятия был не в курсе и накинул ему ещё двадцатку за мокруху в камере. Откинулся Юра Писка уже взрослым, заматеревшим уголовником — с репутацией, погремухой, наколками и той самой монеткой, что сейчас перекатывалась во рту законника.

Электричество наполнило воздух, пропахший табачным дымом, по́том братков и дешёвыми духами проституток. В следующую секунду могло произойти что угодно — угодно маленькому старичку в расплывшихся наколках. Наконец, тот выдохнул и огласил вердикт:

— Шучу я, Олежа, чего напрягся? Штрафную опоздавшему! Ну-ка, Гагик, намути, нехер руки менять. А что все притихли? Мент что ль родился?

И лишь после этой фразы, будто бы разрешающей времени течь дальше, гул разговоров вновь заполнил предбанник. Дыбе всучили до краев наполненный стакан, и тот одним глотком осушил его под одобрительное кряканье Гагика. Нос щекотнуло не пойми откуда взявшимся запахом гари.

— Так, ну, теперь, когда все в сборе… А ты чего тушуешься, Олежа? Тоже девочку выбери, пущай пока тебе плечи помассирует — вон ты какой нервный, — проскрипел Юра Писка. — Выбирай на вкус!

Проститутки дружно повернулись к Олегу. Одна под тяжелым взглядом Дыбы застенчиво подтянула полотенце на грудь; морда же другой была покрыта прыщами как глубоководная мина — поди ещё восемнадцати нет. Рыженькая Дыбе понравилась — и грудь, и жопа — всё на месте, но лишний раз обделять безобидного в общем-то Василька ему не хотелось. Решение нашлось само – оно пьяно пошатывалось в тёмном проходе, ведущем к бассейну.

— А эта тоже работает? — кивнул Олег на силуэт в коридоре. — Эй, милая, ближе подойди!

— Ты чего, Дыба? — испуганно спросил чернявый Гагик, вглядываясь во тьму коридора. — Нет там никого.

— Как нет? А эта… — Дыба не договорил.

— Олежа, — ласково спросил вор в законе, — ты на хмурый подсел? Или чего похуже?

— Да вы разводите, пацаны! — с деланной бодростью хохотнул Дыба, но почувствовал, как капля холодного пота сбежала по позвоночнику и затерялась меж ягодиц. Одно дело, когда Юра Писка вперяет в тебя свои омертвевшие за десятилетия лагерной жизни фары, решая, жить тебе или умереть, и совершенно другое — когда видишь что-то, чего нет и быть не должно. — Вот я сейчас схожу, проверю! Смотри, Гагик, если разводишь — я с тебя спрошу!

Так, бросив угрозу и придав себе тем самым уверенности, Дыба пошлёпал босыми ногами по кафелю во мрак. За спиной звенела тишина. «Ну, суки, я вам устрою!» — думал он в таком ключе, приближаясь к тени у бассейна.

— Ну что, красивая, давай знакомиться! — нарочито громко обратился он к ней и щелкнул выключателем. В помещении загорелся свет, и Олег Дыбов — младший сержант триста сорок пятого парашютно-десантного полка, переживший бойню в ущелье Микини, успешно штурмовавший перевал Саланг, он же Дыба — грозный глава Зареченской ОПГ, которого побаивались даже цыгане — шлепнулся на задницу, взвизгнул совершенно по-бабьи и пополз назад, отталкиваясь пятками прочь от воплощённого кошмара, что с шипением тянул к нему покрытые волдырями ладони.

«Красивая» и правда была бы ничего, если бы не страшный, до обугливания, ожог, покрывавший всю левую половину тела. Левый глаз запёкся варёным яйцом, правый беспорядочно вращался в глазнице; волосы продолжали тлеть, левая же грудь, вывалившаяся из легкомысленного пеньюара, аппетитно шкворчала.

— Сука! — сочтя, что отполз достаточно далеко, Олег вскочил на ноги и бегом вернулся в предбанник, тряся гениталиями, чем вызвал смех ранеток. Те, однако, умолкли, едва Юра Писка цыкнул зубом.

— Олежа! Что ж ты старика расстраиваешь! Вам, молодым, новое подавай, понимаю. В мои годы кокса никакого не было. Чефир там, анаша чуйская — это да. А ты, Олежа, этой дрянью не увлекайся. Ты нам живой и здоровый нужен, и при делах, — скрипуче подосадовал законник.

— Да. Да, — Дыба смотрел в пол, пучил глаза. «Может, в водку что подсыпали? Или приколы у них такие? Наняли актрисульку… А как же она тогда шкворчит?» В носу ещё колыхался противный флёр паленых волос и аппетитный аромат шашлыка. Поднять голову и посмотреть в сторону коридора Олег не решался. Перед глазами вновь темнело, как тогда на шоссе.

— Мальчики, он не дышит! Синий весь! — пискнула одна из ранеток.

— Дыба, ты чего, Дыба? — посыпалось со всех сторон; Олега подхватили со спины, голова погрузилась во что-то мягкое. Подняв глаза, он встретился взглядом с волосатыми ноздрями Гагика. Дыба чувствовал, что умирает, но хуже того — не знает, что с этим делать. Лёгкие горели огнём, тем самым, что дотлевал в волосах страшилища у бассейна.

— Ему искусственное дыхание делать надо! — пискнула рыжая избранница Василенко.

— Тебе-то, лохудре, откуда знать?

— Я вообще-то интернатуру заканчивала!

«Зачем искусственное? — вдруг мысленно возмутился Дыба. — Я же и сам могу. Могу же?»

И, чтобы проверить, вдохнул полной грудью. Тут же отступила тьма в уголках глаз, отхлынул из конечностей новокаин оцепенения; Олег встал на ноги, вырвавшись из объятий Гагика.

— Прикиньте, мужики… Как дышать забыл! — ошарашенно произнёс Дыба, ощупывая горло. В сторону коридора он смотреть опасался.

— Расслабиться тебе в мазу, Олежа. Может, в Сочах недельку прибалдеть, — по-отечески проскрипел Писка. — Ты мне набери завтра, у меня лепила есть проверенный…

Олег ошалело кивнул и, не прощаясь, как ошпаренный выскочил из предбанника.

*

Дыба гнал Широкий по ночной Туле, изо всех сил стараясь смотреть только на дорогу. Нужно было скорее добраться домой и проспаться от этой вездесущей дряни. «Утро вечера мудреней», — пульсировала мысль.

В подъезде кто-то опять выкрутил лампочку, но сегодня Дыба, вопреки обыкновению, был благодарен неведомому хулигану — так был ниже шанс увидеть лишнее. Не раздеваясь, Олег тяжело плюхнулся на разложенный диван, отпил добрые грамм сто коньяка и уткнулся носом в подушку. Но сон, будто издеваясь, то накатывал, то вдруг отступал, наполняя сознание утренней бодростью, как труба горниста в пионерлагере.

— Сука, да что ж ты будешь делать! — выругался Дыба, поднимаясь. Отправился на кухню, щёлкнул плитой. Конфорка озарилась венцом синих болотных огоньков. Олег открыл шкаф над раковиной и принялся сбрасывать содержимое на столешницу — там, в глубине, должен лежать травяной сбор, подаренный Алевтиной Михайловной. «Сама сушила, — говорила она тогда. — Ты, Олежа, как плохо спать будешь, завари и пей на ночь, и никаких больше кошмаров». В тот день он не раз пожалел, что разбередил душу пожилой женщины жалобами на гнетущие муторные сны о товарищах, что навсегда остались в степях Афганистана.

Травяной сбор Олег нашёл на столе — как месяц назад бросил, так с тех пор он там и валялся, завёрнутый в фирменный пакет «Мальборо». Потянувшись к столу, Дыба случайно посмотрел в окно и замер. С высоты шестого этажа были хорошо видны неподвижные фигурки, застывшие на снежной глазури посреди растасканной на металлолом детской площадки, — дворник не убирался уже неделю: может, запил, а, может, и сгинул. Там, по колено в снегу, стояло человек пять. Их бледные лица были направлены вверх, и Дыба не сомневался — смотрят они именно в его окно. Одноногий в шапке, натянутой на лицо, и обожженная проститутка — видать, кто-то с досады приложил профуру щами к каменке — были Олегу уже знакомы. К ним присоединился обледенелый, перекрученный бомж и огромная вспухшая старуха, из которой на снег сочилась тёмная жижа. Пятого было не разглядеть — низкорослый жмур влез в самый центр кустарника.

Твари не шевелились, не дышали, лишь как загипнотизированные пялились в его темное окно. Через толпу мертвецов как ни в чём ни бывало прошагал дедок в брежневском «пирожке» и с авоськой. В этот момент Олег почувствовал себя предельно, бесконечно одиноким и беззащитным — один на один с этими тварями. Хотелось отойти, отпрыгнуть прочь из-под слепого взгляда жмуров, но из глубин рассудка утопленником всплыло чёткое осознание: «Пока ты смотришь — они не двигаются».

Так они и торчали друг напротив друга: Дыба на кухне под бешеный свист давно закипевшего чайника, и жмуры — по колено в снегу, точно остатки снесённого джипом частокола. Когда в глазах начало темнеть, Олег уже знал, нужно делать: совершив над собой усилие, он вдохнул и выдохнул, напрягая едва ли не все мышцы, чтобы расправить слипшиеся от ужаса легкие. Под взглядами жмуров вегетативная нервная система сачковала, и дышать приходилось «самому». Всё решил шаг — неуверенный и неловкий шаг обожженной проститутки в сторону подъезда.

Олег, вернув себе контроль над телом, рванул в коридор, вынул из висящей на вешалке кобуры верный «Тульский-Токарев», прижался спиной к стене и зарычал, целясь в массивную железную дверь:

— Ну, сукины дети, подходи по одному!

Тут Дыба немного лукавил, подбадривая себя самого яростной бравадой. Чтобы сукины дети подходили, ему хотелось меньше всего. Поэтому, когда дверной глазок погас, загорожённый чьим-то силуэтом, Олег, не раздумывая, выпустил пулю по двери. Та оставила неглубокую темную вмятину в самом центре, а силуэт пропал. Заслышался топот по лестнице, прогремело подъездное эхо: «Долбанутый!»

Бессильно Дыба осел по стенке на пол, не спуская глаз с двери; он сверлил её взглядом, пока по гофрированному металлу не поползли тусклые лучи рассвета. Олег поднялся на ноги, сбегал в ванную, умылся и спешно покинул квартиру.

До офиса Сайдуласа он доехал минут за семь, едва не стесав отбойник перед самым рынком. Цой из уличных колонок настойчиво требовал: «Перемен!»

Выскочив из Широкого, Олег в три шага преодолел расстояние до двери офиса гипнотизёра… чтобы обнаружить промокшее, отпечатанное на принтере объявление: «Вилкас Сайдулас временно приостанавливает приём граждан на неопределенный срок. Просим прощения за неудобства. Администрация»

— Твою мать! — Дыба с досады саданул по двери каблуком. «Облажался ведь как пацан! — ругал он себя. – Надо было сначала пробить, где живет, куда ходит, чем дышит! Как его теперь искать?»

Впрочем, это проблемой не было — один звонок, и Чача с Келоидом поднимут на уши всю Тулу и к вечеру доставят гипнотизёра насаженным на самовар. Одна беда — дожить бы до вечера. Недолго думая, Дыба запрыгнул обратно в джип и рванул с места.

Вырулив на Оборонную и подрезав возмущенно зазвеневший трамвай, Олег припарковался у ворот храма. Он выскочил из машины, провалился в лужу, хлебнув полный ботинок ледяной жижи, и побежал к крыльцу хлюпающей трусцой. Уже было заскочил внутрь, но опомнился.

— Как там… — Олег перекрестился, тыкая двумя пальцами в случайном порядке то в лоб, то в плечи, после чего дёрнул дверь на себя.

Храм Двенадцати Апостолов почему-то встретил Дыбу не тяжелым духом ладана, а кислой вонью половой тряпки — безвозрастная баба в платке разгоняла серую водицу по глянцевым плитам. Поп обнаружился у иконостаса; как положено: большой, круглый, с бородищей. Полный фарш. И крест на пузе такой, что иному и на могилу поставить не стыдно. Увидев Дыбу, тот сразу посерьезнел, отмахнулся от какой-то прихожанки — иди, мол, с Богом, и степенно зашагал навстречу. Олег его узнал — этот поп освящал Дыбе Широкий.

— Давно не заходил, сын мой! — поп по-мамзельски протянул руку для поцелуя, но, будто вспомнив что-то, тут же отдёрнулся и поприветствовал Олега рукопожатием. — Новую ласточку купил?

— Здорово, отец. Да не, мой на ходу ещё, тут вот… — оглядевшись по сторонам, не слышит ли кто, Дыба интимно пробормотал в нос: — Нехорошо мне на душе последнее время, видится всякое: жмуры там и прочее…

— То грехи за тобой ходят! — трубно пробасил священник, раздуваясь как рыба фугу. — Душа у тебя грязная, кровью замаранная…

— Слышь, какой кровью? Ты за помелом-то следи! — набычился Олег.

— Почиститься надо! Исповедоваться!

— Ну так давай, командуй, колдуй! Что делать-то надо?

— Куда ты так спешишь? —пузатый служитель культа поморщился. — Ещё это «колдуй»… Тебе сначала подумать надо, в уединении побыть, грехи свои упомнить, а лучше записать…

— Слышь, бать, я свои грехи тогда до старости записывать буду. Нельзя как-то, ну, экспресс-вариантом, чтобы сразу? Я вот тебе… — Дыба стащил с запястья котлы и протянул попу. Тот ловко повел пухлой ручкой; часы исчезли в складках рясы.

— В принципе, если душа требует покаяния…

— Требует, ещё как требует! —Дыба закивал, залез рукой в барсетку, отсчитал три миллиона и обратился к бабе с тряпкой: — Эй, милая! Поди сюда! На-ка тебе… Поставь свечек на все деньги! И ещё вот… сверху. На помаду-колготки, сама решишь.

Растерянная уборщица приняла деньги, дождалась благосклонного кивка священника и пропала за колонной.

— Ну, вставай на колени… Да не здесь, вот, тут почище!

Поп принялся осенять Олега крестным знамением и монотонно гудеть:

— Боже, Спаситель наш, иже пророком Твоим Нафаном покаявшемуся Давиду о своих согрешениих оставление даровавый, в покаяние молитву приемый, Сам и раба Твоего Олега, кающагося о нихже содела…

Слушать все эти непонятные слова Олегу быстро наскучило, и он принялся водить взглядом по буроватым от времени иконам. Те изображали предельно одинаковых людей в банных халатах. Вдруг в груди потяжелело, дыхание сперло: там, в черной дыре посреди иконостаса, за испачканной краской стремянкой виднелось еще одно лицо, разительно отличающееся от прочих – круглое, кипенно-белое. Волосы вперемешку с водорослями облепляли лоб пожилой тётки; глаза запали; изо рта сочилась болотная тина. Под ноздрёй копошился речной рачок, похожий на крупную козявку. В метре над этой жуткой сценой висел распятый Иисус и виновато разводил руками — что, мол, тут поделаешь?

— Не усрамись передо мной, я лишь свидетель, ты говоришь со Христом! — напутствовал поп, а Дыба, уже поднимался на ноги, активно работая легкими – точно к погружению готовился. — Ты куда?

— Да поговорили уже… — процедил тот сквозь зубы, бегом направляясь к выходу. Дыба выбежал на крыльцо и остановился, переводя дух. Дышал носом, чтобы успокоиться — как учил старшина. Сырой холодный воздух царапал носоглотку, «Стиморолом» прокатываясь по ноздрям. Вдруг к мятному аромату примешался гадкий привкус мышиного помёта и корвалола. Раздался скрипучий голосок:

— Мальчики кровавые в глазах стоят?

***

Продолжение следует...

Автор - Герман Шендеров

Доступ к эксклюзивам автора

Игорь прошёл через кладбищенские ворота и свернул на одну из узких аллей вдоль ряда могил. Ночная мгла уже погрузила всё вокруг в полнейшую темноту. Спотыкаясь и цепляясь за оградки, Игорь брёл между могил, время от времени чиркая зажигалкой и осматриваясь.

- А ведь где-то здесь могила матери, - пронеслось вдруг в голове: - Как же давно я не навещал её... Теперь уж и не найду...

И вот, наконец, удача улыбнулась Игорю. На одной из надгробных плит мужчина заметил стакан, накрытый кусочком хлеба.

Стакан оказался до краёв наполнен водкой. Игорь махом опрокинул его, и не поморщившись, занюхал хлебом. После чего поставил стакан обратно и присел на скамейку отдохнуть с дороги.

- Неплохое начало, - мелькнуло в голове у мужчины, после того, как приятная волна стала накрывать его тело, - Сейчас вот малость дух переведу и продолжу обход.

- Какой тебе обход, - услышал он вдруг скрипучий голос за своей спиной, - Здесь есть, кому обходить.

От неожиданности Игорь вздрогнул и свалился со скамейки. Он повернулся и увидел перед собой человеческий силуэт.

- Ты...ты к-кто т-так-кой? - заплетающимся языком еле выговорил Игорь.

- Я Виктор Иваныч, - холодно произнёс незнакомец, - А вот ты кто такой? И почему берёшь то, что не для тебя оставлено?

- Сергей меня зовут, - соврал Игорь, - Я...просто...ну... Всё равно ведь пропадёт.

- Ты чего это ночью по кладбищу шастаешь? - спросил незнакомец, присаживаясь на скамейку, - Уж не сатанист ли?

Игорь поднялся с земли и чиркнул перед собой зажигалкой. В отблесках света он увидел лицо пожилого человека.

- Садись, - хлопнул ладонью по скамейке Виктор Иванович, - Рассказывай.

Игорь присел на краешек скамейки. Разговорились. Отчего-то вдруг нестерпимо захотелось исповедоваться этому незнакомому старику, излить душу. И он рассказал всё. Как жил последние три года, про потерю семьи, про большие проблемы со здоровьем.

Виктор Иванович дослушал всю историю до конца и покачал головой.

- А знаешь ли ты,- спросил он, немного помолчав, - Что жизнь твоя уже привела тебя на самое дно ямы, подобной тем, что в большом количестве вырыты здесь и ожидают своих "постояльцев"? Твой путь окончен, да и есть ли смысл продолжать его?

- Да я уже пытался уйти, - к горлу Игоря подкатил огромный ком, и слёзы показались на его глазах, - На-наглотался т-табле-ток и уснул. Но во сне ко мне при... при-шла покойница-мать. Она плакала и просила не уходить к ней. Ради детей. Откачали меня тогда...

- Что ж ты не внял словам матери? Ради детей не бросил пить?

- Я хотел... я пробовал. Но это сильнее меня.

Старик почесал голову.

- Ты вот что. Выпить ещё хочешь?

- Не откажусь.

- Тогда сходи во-он туда, через три могилы, потом направо ещё две. Там большой черный обелиск стоит. Рядом с ним непочатая бутылка возле скамьи. Тащи её сюда.

Игорь сходил. И действительно, возле скамейки в свете зажигалки он обнаружил целёхонькую бутылку водки, видимо забытую кем-то второпях.

- Дай-ка её сюда, - протянул руку Виктор Иванович, когда Игорь вынырнул из темноты рядом с ним.

- Держите,- Игорь передал бутылку, - А вон там на плите стакан есть.

- Да мне стакан не нужен, - усмехнулся старик, - Я, почитай, уже лет пятьдесят не пью.

И холодок пробежал по спине Игоря после этих слов.

- А ты бери стакан, - дружелюбно сказал старик, откупоривая бутылку, - Давай налью тебе.

Виктор Иванович наполнил стакан.

- Ну, ваше здоровье, - Игорь поднёс стакан ко рту, собираясь выпить.

- Ты бы лучше за упокой души своей матери выпил. Сколько не навещал её. Уж и дорогу забыл к могиле.

- Ага. Покойся с миром, мама, - Игорь опустошил стакан, - Постойте... А откуда вы знаете?

Старик поднялся с места и зашвырнул бутылку в кусты.

- А мне, Игорёк, она сама рассказывала.

В голове у Игоря помутилось.

- Откуда вы знаете, как меня... Мать мою откуда вы...

Игорь почувствовал, как теряет сознание. Всё вокруг стихло и погрузилось в кромешную тьму. Он отчётливо слышал лишь голос старика, хотя уже и не видел его.

- С матерью твоей мы соседи. Скоро уж три года как. Это она попросила помочь тебе, когда узнала, что отмерено тебе лишь несколько дней. Сегодня ты выпил последний раз в своей жизни... Помни мать... Вот и сейчас... Она стоит и плачет... Помни её...

Игорь открыл глаза и огляделся. Он лежал на скамейке прямо посреди кладбища. Уже начинало светать, и лёгкий туман окутывал могилы, деревья и кусты, словно в волшебной сказке. Игоря очень удивила необъяснимая лёгкость и свежесть, которую он ощущал в своей голове. Подобных ощущений он не испытывал очень давно.

Мужчина поднялся со скамейки. Удивительно, но такую же лёгкость он чувствовал во всём теле. Вдруг взгляд его упал на ближайшую к нему гранитную плиту. Какое-то очень уж знакомое лицо отпечатано на ней... Игорь прочёл надпись: Пашенин Виктор Иванович 1902 - 1969.

Словно разряд тока прошёл через всё тело. Игорь стал лихорадочно оглядываться. Он уже знал, что здесь... Да, вот она!

- Мама! Мамочка родная! Прости! - и Игорь, рыдая, упал на колени рядом с могилой матери.

А слова ночного гостя сбылись. Игорь с тех пор стал испытывать стойкое отвращение к алкоголю в любом его виде. Проблемы со здоровьем тоже остались в прошлом. Вскоре он нашёл хорошую работу, а ещё немного времени спустя воссоединился со своей семьёй.

Эта история взята с моего телеграм-канала https://t.me/mysticfor

Вы умеете внушать людям чувство их значимости?
=Вы умеете быть Сатаной (дьяволом)? Конечно умеем. С этим (как раз) у нас всё в порядке (всё "чики-пуки").

«И создал Господь Бог человека из ПРАХА земного, и ВДУНУЛ в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою.»

"Вдунул" =внушил самому себе, что есть, якобы, "живые" люди. Где? В его собственном сновидении. А значит "живые" люди - это что? Галлюцинации, призраки, привидения, миражи).

"Я могу обнять твоё тело
И сказать тебе два-три слова,
Но зачем ведь ты лишь мираж мой,
А рассвет, рассвет очень скоро.
*
Тонкий лёд пустых обещаний
Разобьёт водою весенней,
Мой мираж плывёт надо мною,
А я опять плыву по теченью.
*

Миражи - это наша жизнь,
Это наша жизнь - мираж.
Вся наша жизнь это только мираж...»

Чувство значимости – это дефицит значимости (=неполноценность). Внушать чувство значимости – внушать человеку его не-полноценность (ин-валидность, ин-фантильность, им-потентность).
Все «люди» - это (как раз) не-полноценные (половинчатые) существа, полу-умные "половинки".