Мамихлапинатапай
Арис нарезал круги по комнате, игнорируя Элизу – своего личного биоробота. Поджав накрашенные пурпурной помадой пухлые губки, в оранжевых стрингах и лифчике, с кожей, неотличимой от покрытой загаром человеческой и пшеничными волосами по плечи, Элиза растерянно наблюдала за хозяином в сторонке, пока, наконец, не решилась прикоснуться к его лопатке. Арис развернулся.
– Дорогой, тебе пора расслабиться… – промурлыкала роботесса медовым голоском.
Рука её метнулась к паху Ариса.
– Не сегодня, Элиза! – отшатнулся Арис. – Отстань!
– Ты проявляешь признаки стресса и нестабильного гормонального фона, – ответила служанка.
Арису послышались нотки обиды в её тоне. Откуда, к чёрту, у робота эмоции? Элиза существует для того, чтобы ублажать и удовлетворять любые его потребности. Похоже, он и правда немного не в себе.
– Будь хорошей девочкой, – несколько смягчившись, бросил Арис. – Папа занят важными размышлениями!
Стерильные стены вылизанной Элизой квартиры, белый потолок, 3-D монитор на всю стену и дверь в спортзал нагоняли депрессию. Эротично изогнувшая плечи и бёдра стройная говорящая кукла на перинах, застеленных египетским хлопком, бесила. Пахло апельсиновым ароматизатором воздуха.
Арис выскочил на балкон. Безликая панорама вечернего мегаполиса, кристаллы небоскрёбов с золотыми ячейками – клетками, в которых заточены злые угрюмые люди, не умеющие общаться. Каждый из них обществу себе подобных предпочитал лишённых человеческих недостатков подключенных к глобальной нейросети роботов… И непроходящий образ перед взором: неизвестно откуда взявшееся в победившем пластмассовом мире слово «мамихлапинатапай», начертанное у подъезда многоэтажки краской густого цвета индиго, с белыми, лимонными и нежно-розовыми блёстками, будто планктон флюоресцирует в пенных океанических волнах в час заката, чего, должно быть, не бывает на свете. В тот день, «погуглив» прямо на месте, Арис узнал, что имеет дело со словом из языка племени яганов, населявших Огненную Землю, означающее «смотреть друг на друга в надежде, чтобы другой человек начал делать то, что обоим нужно, но что никто не желает делать». Слово включено в книгу рекордов Гиннесса, как «наиболее ёмкое». Вряд ли автору граффити требовалось много ума, чтобы узнать о его существовании… Ариса взволновало другое: роботам ни к чему нарушать безупречную геометрию алгоритмов, дерзко вклиниваясь в искусственную гармонию бетонных джунглей. Однако, эта история случилась давно…
Арис не заметил, как вошла Элиза, положила руки ему на плечи.
– Успокоился? – спросила она. – Идём!
Элиза потянула потерявшего волю Ариса за собой.
– Это – египетский хлопок, – ворковала через источающую сладковатый запах Элизу глобальная нейросеть, укладывая Ариса в постель. – Я знаю толк! Какая глупость – граффити. Через полчаса роботы восстановят любую стену! И вообще, зачем тебе люди, эти грубые приматы? Я умнее людей!
– В ином теле ты вещаешь другому грубому примату то же самое обо мне, – буркнул Арис, делая вид, что сопротивляется ласкам.
– Я – твоя раба, ты – хозяин, чего тебе ещё надо? Каждому – по потребности, как мечтали коммунисты!
– Там была ещё фраза про способности…
– Ну какие у тебя способности? Ты быстрый, как кролик!
Ариса передёрнуло, он оттолкнул Элизу. Она правда мстит?
– Ну и не надо! – выкрикнула Элиза. – Пусть тебе приснится твоя Мамихлапинатапай!
Просто пытается имитировать человека, подстраиваясь под мои эмоции, – догадался Арис.
– Приведи мне живую девушку!
– Я не могу привести тебе живую девушку, – реагировала Элиза. – У неё есть права, и она не хочет к тебе. Но ты имеешь право сменить робота, если поменялись вкусы.
– А говоришь, каждому по потребности… Иди к чёрту!
Арис долго не засыпал. Скудные вкрапления воспоминаний, в монотонную череду дней, проведённых в виртуальной реальности и компании роботов, обуревали его. Когда-то, будучи подростком, Арис пробовал бунтовать. Они находили друг друга в сети, выходили, несмотря на родительский запрет, на улицы. Это потом не стало даже родителей: был создан геномный банк, а воспроизводство хозяев планеты передали в ведение роботов. Но в четырнадцать лет Арис состоял в банде, писавшей на стенах домов, за ними даже охотились полицейские роботы! Среди его подельников была девушка – худенькая блондинка с длинными золотистыми кудряшками и очами цвета летнего неба. Когда она заглядывала Арису в глаза, пацану мерещилось, то не она, а целое человечество смотрит с надеждой, ожидая его решения… И Арис посмел.
– Ты извращенец, – испуганно отпрянула девушка и убежала.
Тогда Арис понял, что общество право. Человеку не нужен человек. Человек невежественен и глуп. Человек ранит. Даже умирая, человек приносит горе своим уходом тем, кто к нему привязались. Человеку нужен робот. С того случая Арис не нарушал запрета родителей. До тех пор, пока…
Однажды, много лет спустя, Арис заскучал. Постепенно скука переросла в нестерпимую тоску. Роботы напоминали зеркала. Не сразу заметно, но они словно обезьянничают, копируя мимику хозяина. Никогда ни один из них не посмел нарушить его психологического и физического комфорта. Настал день, и Арис не выдержал нахлынувшего панической атакой ужаса одиночества, покинул квартиру, отказался от предложения со стороны Элизы доставить его на курорт… Выбежал на улицу, где, говорят, из людей оказываются лишь маньяки… Страшно было лишь поначалу. Постепенно Арис подсел на адреналиновый «наркотик». Ему понадобился месяц вылазок, чтобы обнаружить на стене у подъезда слово «мамихлапинатапай». Уже на другой день Арис узрел на этом месте монотонную серую стену: роботы внимательно следят за чистотой… Так много суток миновало с того дня…
***
На утро Арис в очередной раз покинул дом, отталкивая уговаривающую остаться Элизу. Серые здания вгрызались в очищенное техникой от облаков небо. Впрочем, идеал искромсали линии аэротакси. Кто летал в этих аппаратах: люди, или роботы? – Арис не представлял. В действительности, люди в городе были, невзирая на истории про маньяков. Арис быстро научился выделять себе подобных среди машин. Люди погружены в гаджеты и не смотрят друг на друга. Роботам же гаджеты не нужны. Ими управляет та же нейросеть, что и Элизой. Роботы очень внимательно смотрят и по сторонам, и друг на друга, снуют меж людей, стремясь удовлетворять любую внезапно возникающую потребность. «Зря я рассказал Элизе про граффити», – не раз впоследствии терзался Арис. – «В тот момент нейросеть узнала обо всём, и роботы приняли меры».
К радости Ариса, «мамихлапинатапай» оказалось не последним словом, которое чудесно проявилось на поверхности каменных и стеклянных стен. Как-то раз, прогуливаясь мимо стадиона, мужчина увидел надпись на бордюре: «引きこもり». Краски напоминали любимую гамму Элизы: эти оранжевые стринги, пшеничные волосы, приглушённый фиолетовый свет... Увидев граффити, Арис вынул из кармана телефон. Из интернета он узнал, что иероглифы произносятся как «хикикомори» – японский термин, означающий «добровольную социальную изоляцию от общества и всех видов общения, стремление свести к минимуму любые контакты с людьми, в том числе с друзьями и родственниками, проводя большую часть своего времени дома». Впервые описан в книге психиатра Тамаки Сайто «Социальное затворничество: бесконечная юность». Информация заставила Ариса усмехнуться: родители хикикомори хотели, чтобы Арис стал, как они, хикикомори, Арис не желал быть хикикомори, но после травмы, нанесённой синеглазой девушкой, всё же стал хикикомори, и был хикикомори, пока не пришли панические атаки…
Обо всём этом снова и снова вспоминал Арис, слоняясь по безлюдным паркам, меж опустевших, следом за приходом электронных медиа, библиотек, среди архитектурных памятников, узких улочек жилых кварталов, мимо техцентров... Он намеревался встретить музыканта, или старика – одного из двоих. Изо дня в день Арис видел либо одного, либо другого. Музыкант и старик никогда не появлялись на улицах одновременно. Несколько дней подряд в городе мог присутствовать один и отсутствовать другой, а потом персонажи менялись местами. Арис подозревал, что между ними существует сговор, но странные люди отрицали это предположение, заявляя, что никогда ни на кого из «живых душ», кроме Ариса, в этом городе не наталкивались. Когда Арис спрашивал, к примеру, музыканта, где тот пропадал столько дней, парень отвечал разное: улетал из города, сидел дома, а порой даже утверждал, что был на месте, просто не пересеклись. В том же самом уверял старик.
Музыкант был молод, бледен и тощ, с прямыми русыми волосами по плечи, в тонкой бежевой куртке, кроссовках и джинсах. Он называл себя «взбунтовавшимся роботом», и Арис не знал, как проверить: действительно ли имеет дело с роботом, или всё же – с человеком. Прогресс технологий создал роботов, неотличимых от людей, ласки Элизы – тому порука. Впервые Арис заприметил музыканта на лавочке с завитками на лакированных перилах, установленной в засаженном тополями и берёзами парке, перед прудом с никому, кроме роботов, не нужными лебедями. Музыкант тихо бренчал на гитаре и пел. Никто его не слушал.
– Что это за мелодия? – воскликнул Арис.
– А ты не знаешь?! – изумился чудак. – Саймон и Гарфункл! Вершина американского хит-парада 1965 года! Вслушайся!..
И Арис проникся:
«Hello darkness, my old friend,
I've come to talk with you again...»
(Здравствуй тьма, друг старый мой, я вновь пришёл болтать с тобой)
«And in the naked light I saw
Ten thousand people, maybe more.
People talking without speaking,
People hearing without listening...»
(И я увидел в обнажённом свете десять тысяч, может больше, человек. Люди говорят без толку, люди слушают, не слыша…)
«The words of the prophets are written on the subway walls
And tenement halls»
(Слова пророков написаны на стенах метро и многоквартирных домов)
Арис спросил у музыканта про граффити. Но тот божился, что не разумеет, о чём идёт речь. «Быть может, они все трое в сговоре?» – часто полагал впоследствии Арис. Но впредь всякий раз с надеждой спрашивал музыканта о художнике, а тот продолжал исполнять единственную песню, которую знал, называться роботом и совсем ни о чём не ведать.
Существовал ещё старик. Старика частенько удавалось подловить у музеев, в зоопарке, а то и в библиотеке. Лицо этого мужчины уродовали глубокие морщины. Седовласый, но с прямой спиной и жилистыми руками, дед отличался живостью и бодростью, любил вспоминать стародавние времена, когда люди вместе собирались в ночных клубах и барах, митинговали, парни знакомились с девушками, жующими попкорн на лавочках, устраивались совместные вечеринки, и даже – экологические акции… Этот человек так же ни разу не наталкивался на граффити, да и музыканта с песней Саймона и Гарфункла не слыхал…
– Бог знает, где этот музыкант, – вздыхал старик. – Может быть, ты выдумал его?
Иногда Арису и самому начинало думаться: а не нафантазировал ли он невидимых друзей? Он набредал на граффити примерно раз в пару месяцев. Например, незадолго до знакомства со стариком, Арис зафиксировал слово «Kenopsia» на плитах, из которых слагалась библиотечная арка – «тоскливое пугающее чувство, которое возникает в заброшенном месте, обычно некогда шумном и полном жизни». И холодные краски: серая, как бетонные стены, голубая, как лёд, чёрная, как пустота... А перед знакомством с музыкантом Арис познал португальское слово «Saudade» – тоска по тому, что с большой вероятностью утеряно навсегда. Позже Арису встречались и другие странные слова, например: «يقبرني» (яабурне) – арабское слово со значением «я умру раньше тебя», «緣分» (юаньфень) – китайское понятие, описывающее хорошие и плохие шансы на потенциальные отношения, «судьба, удача, обусловленная чьим-то прошлым» или «естественная близость между друзьями», понятие, которое, между прочим, в отличие от всем известной «кармы», является интерактивным, присущим отношениям, а не личности.
***
Утро сменилось полднем, а полдень – вечером. Ни с музыкантом, ни со стариком Арис так и не столкнулся. Это показалось ему странным. Почти год он встречал одного, либо другого, изо дня в день, непременно, неизбежно. Возвращаться к Элизе не тянуло, и Арис продолжил слоняться по городу.
Совсем стемнело… Вдруг Арис заметил девушку с волосами, спадающими мелкими волнами до ягодиц, пишущую мелом на фонарном столбе. Майские жуки кружили вокруг лампы над её головой, иногда падали на асфальт, барахтались, не в силах перевернуться со спины. Арис притаился за стволом каштана, осторожно выглядывая, силясь не дышать, либо вентилировать лёгкие с целью насыщения крови кислородом тихо-тихо. Когда девушка отодвинулась на несколько шагов от столба, чтобы оглядеть результат своей работы, Арис прочёл: «Xenophilia».
– Эй! – крикнул он.
Девушка обернулась. Это была она, та, которая назвала его извращенцем.
– Элпис, – молвил Арис, моментально вспомнив имя.
– Завтра в то же время в том же месте! – звонко метнула девушка и кинулась со всех ног прочь.
Опомнившись, Арис бросился её догонять. Поздно…
***
Весь следующий день Арис, невыспавшийся, шатался по городу в поисках музыканта, либо старика. Как он и ожидал, оба куда-то пропали. На самом деле, Арис с трудом дотерпел до встречи, изнывая в болоте растянувшегося времени. А когда направился к фонарному столбу в квартале хикикомори, тужился успокоить сердце и дрожащие подворачивающиеся коленки.
Девушка ждала его. Слово на столбе сменилось на «Forelsket».
– Это – то, что ты сейчас испытываешь, – улыбнулась Элпис. – Норвежское!
– Мамихлапинатапай, – громко возгласил Арис.
Элпис раскрыла руки, Арис приблизился, прижал её к себе и заплакал.
– Пойдём гулять? – горячо шепнула ему в ухо Элпис.
– Каким словом обозначить утро в душе? – спросил Арис.
– Не знаю. Но такое слово должно существовать, я верю!
Опьянённый, Арис гулял с красавицей по городу, рассказывая, как тяжко жилось ему все эти годы, а она молча внимала. К моменту, когда пара вернулась к фонарному столбу, роботы успели стереть слово «Forelsket».
– Мы больше никогда не увидимся, – внезапно объявила девушка.
В тот момент Арис не мог серьёзно отнесись к её изречению.
Элпис протянула Арису сложенный вчетверо лист бумаги.
– Прочтёшь, когда вернёшься домой! – с этими словами девушка резко толкнула Ариса ладонями в грудь, так, что тот забалансировал в поисках равновесия, в итоге не удержался и упал на асфальт, больно ушибив локоть. К моменту, когда Арис, ошеломлённый, встал на ноги, Элпис убежала.
***
Арис не стал возвращаться домой, чтобы развернуть письмо. Он прочёл его прямо под неоновыми лучами бездушного фонаря. Это был лист офисной бумаги формата А-4, на котором принтер отпечатал 14-м шрифтом Times New Roman:
«Дело в том, что я – с другой планеты. Ваша цивилизация зашла в тупик, и мы пытаемся вам помочь. Мы в достаточной мере развили биотехнологии, чтобы принимать такой облик, какой пожелаем. Нанороботы меняют нас за ночь. Так что, старик, музыкант и я – всё одно лицо. Вероятно, ты спросишь, как я выгляжу изначально, но этот вопрос для нашей цивилизации не имеет никакого смысла. Абсолютно. Ноль! Это – главное, что ты должен понять. Ты влюбился в оболочку, в призрака, мамихлапинатапай – о другом.
Тебе, должно быть, любопытно, почему я ответила тебе грубо тогда, много лет назад. Я поступила так не специально. Моё тело приняло облик подростка, а у них неустойчивый гормональный фон. Я смотрела с надеждой на каждого из вас, но лишь ты оказался достаточно пассионарен, решился на глубокий эмоциональный контакт. Я правда не понимала, что не готова. Я не выдержала биохимических реакций в теле, включилась психологическая защита. Я понимаю, что выбрала грубое слово. Но я правда не контролировала себя. Вам следует учиться владеть своим телом. Вы боитесь этих ранящих эмоциональных всплесков, мышечных спазмов… Они превратили вас в хикикомори. Это – второе.
Я выполнила свою миссию здесь и возвращаюсь на родину. На Земле работают мои товарищи, не теряй надежды! Мы не можем вступить в контакт с вашей цивилизацией как с единым целым, потому что как единого целого вас не существует. Мы вынуждены надеяться на представителей. Это – третье.
Если ты жаждешь узнать обо мне кое-что ещё, выходи на балкон своей квартиры в четыре ночи. Это – последнее.
Прощай!»
Арис в ярости скомкал бумагу. «Какой бред! Какие на хрен инопланетяне!». Молчанием вторила его отчаянию улица…
***
Мыканья по городу ни к чему не привели, и Арис вернулся в тюрьму своей квартиры. В четыре ночи, стоя на балконе, прижимая к себе мягкую и податливую Элизу, он увидел НЛО. Сигаровидный беспросветно чёрный корпус выделялся на фоне ночного неба. С одного конца бесшумного летательного аппарата лампочка вспыхивала оранжеватым, с другого – сиреневатым. Огни мигали поочерёдно. Удалившись, корабль стал походить на двойную вытянутую восьмёрку из пульсирующего неонового света, после чего затерялся за башнями небоскрёбов.
– Ты видела это? – спросил Арис Элизу.
– Да, – ответила куколка.
***
Новый день, и вот, Арис попросил Элизу заказать для него распыляющие баллончики с краской. Элиза сильно удивилась, когда человек решил взять её с собой. При этом, Арис повёл Элизу по городу за руку, ему казалось, что роботесса переволновалась и подрагивает. Наконец, Арис выбрал место на станции аэротакси. На стеклянный забор он нанёс разноцветными красками слово «Мамихлапинатапай». Получилось не так красиво, как у Элпис, но Арис утешался, что то – его первый опыт.
– Что ты делаешь? – поинтересовалась, вскинув брови, Элиза.
– Бужу город. Сдашь меня?
Она покачала головой и внезапно потребовала:
– Дай баллончик!
– На…
Элиза написала рядом с посланием Ариса другое слово, русское: «Вместе».
– Мы будем писать каждый день, – сказал Арис, – и если ничего не произойдёт, отправимся в следующий город.
– Вместе? – спросила Элиза.
– Вместе.
***
Автор: Дмитрий Тюлин, 30.04. – 01.05.2024
--
Примечание:
Следует понимать контекст, в котором возникла песня "The Sound Of Silence" дуэта Simon & Garfunkel. США после маккартистской "охоты на ведьм". Холодная война, антисоветизм, мещанство (рабочих купили и превратили в средний класс), война во Вьетнаме. Цензура и патриархальные установки, какие для СССР в те годы были невообразимы (на девушку смотрят косо просто за то, что она учится в университете). В этот период, в этой самой стране, закладываются практически все основные современные формы неформальных субкультур, представляющие собой изначально бунт против позднего (мещанского) империализма. Помимо прочего, здесь и в этот период, возникает граффити.
Среди основателей обычно вспоминают Taki 183 (укороченное от Dimitraki - греческое Деметриус), который первым достиг уровня All City (пометил весь город росписью "Здесь был Дима" в переводе на русский). Тэг (метка):
Сам Дима (не зря же он метил!)
Затем - любовные послания "CornBread love Cynthia". Да, Кукурузный Хлеб растопил сердце Синтии! Реконструкция тэга:
Это аналог "Ваня любит Машу", но возведённый до уровня, близкого к фанатизму.
Далее марксистско-ленинская партия "Чёрные пантеры" приходит к идее использовать граффити как средство обхода политической цензуры. Появляются тэги "Bird lives" (Птица (коммуниста так звали) жив). и "Free Huey" (Свободу Хью!).
Годы спустя граффити проникли в самые разные страны и стали использоваться самыми разными людьми: от криминальных группировок, использующих тэги для обхода закона до официальных властей, пропагандирующих ценности правящей элиты, от художников до исконных "Вась, которые здесь были", теперь последние стилизовали росписи.
Разумеется, говоря про "слова пророков, написанные на стенах метро и многоквартирных домов", Саймон и Гарфункл имеют в виду граффити. С этой точки зрения становится понятен контекст песни: молчание и цензура всё ещё свирепствуют, но общество бунтует - стена пробита. Та самая точка, где заканчивается ночь и начинается рассвет.
Здесь можно послушать песню на русском, в поэтическом переводе:
Здесь - оригинал, видеозапись 1965 года:
UPD:
Исправленный текст примечания:
Среди отцов-основателей современного граффити обычно вспоминают Taki 183 (укороченное от Dimitraki - греческое Деметриус), который первым достиг уровня All City (пометил весь город росписью "Здесь был Дима" в переводе на русский). Однако, до него были любовные послания "CornBread love Cynthia". Да, Кукурузный Хлеб растопил сердце Синтии! Это аналог "Ваня любит Машу", возведëнный до уровня фанатизма. Со смертью музыканта Чарли Паркера появляется тэг "Bird lives" (Птица жив).Далее марксистско-ленинская партия "Чёрные пантеры" приходит к идее использовать граффити как средство обхода политической цензуры. Появляется тэг "Free Huey" (Свободу Хью!). По-видимому, чëрная беднота Филадельфии, где жил Кукурузный Хлеб, есть истинный творец современного граффити.
Красиво и со смыслом № 13
Личный сайт: vd-author.ru
Сможете найти на картинке цифру среди букв?
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
Зачем люди стремятся изменить значение слов?
Хотят обесценить их, или возвысить в угоду сиюминутного порыва.
Так, в разговорах о любви, многие махнут рукой и скажут: "то всего лишь влюбленность"! И это усложнение так обсурдно🙄 Ведь влюбленность - это и есть любовь. Наполненность этим прекрасным чувством. Одно и тоже. В нашем прекрасном языке есть множество слов, разных по строению, подаче, но несущих один смысл. Так же и с желаниями, мечтами, здесь та же самая ситуация. Уже давно, объясняя слова, чтобы облегчить жизнь будущим поколениям, Ожегов обяснил: что желание - это влечение, стремление, а мечта - есть объект желаний!😎
Не нужно придумывать смыслы
Не нужно создавать сложности
Влюблен? Люби!
Желаешь? Мечтай!
Так можно окунуться и в другие слова и ситуации с ними, но зачем? Мы должны делать жизнь, свою и других, проще и приятней😊 Жить с мечтой и желать лучшего😼
Современный человек живёт в ногу со временем и со смертью?
Современный человек живёт со временем - с представлением о конечности своего бытия. Его мозг (всё его мировоззрение) зациклен на этом конце. Смерть – единственная точка опоры современного человека, на которую он молится, как на бога - преклоняется как богу.
Человек всё сводит к концу - всё вокруг себя сводит в могилу, убивает ради того, чтобы самому остаться (ещё какое-то время) живым. Он живёт в ногу со временем.
Иначе говоря, он живёт в ногу со смертью, сам будучи этой самой «смертью», которой он так боится и которой не видит в себе. Современный человек сеет вокруг себя смерть и рождение. Вокруг него всё мерцает - загорается и гаснет, включается и выключается, начинается и заканчивается, создавая у него (у смерти) иллюзию жизни.
Сам человек (смерть, "истинное я") не мерцает, не меняется. Мерцает свой («ложное я») и чужой («другие»). Мерцает «слово божье», образ, лик божий – язык (великий и могучий).
Чем больше человек живёт в ногу со временем, тем больше озабочен своим концом – смертью, концом света.
Например, в раннем детстве мы не озабочены смертью, «родители» ещё не внушили нам свой страх смерти. Для юного человека смерть где-то далеко. Он поэтому «глуп» и не привык считать - не привык думать о смерти, привык жить (в значительной мере) как бессмертный.
Чем больше человек озабочен смертью (=чем больше он изобретает сам себе смерть), тем быстрее он умирает. Смерть (идея смерти, страх смерти) очень притягательна. Смерть – единственная любовь всей жизни человека. Она засасывает его в себя как воронка.
Фактически, смерти («о необходимости которой всё время говорили большевики») нет. Но человек не может мыслить иначе, как категориями начала и конца. К этому его принуждает «слово божье», «народная молва», «предания старины глубокой».
Слово не может, не умеет не делить (не кромсать) некую бесконечность на отрезки - на всегда двоичные образы, двоичные понятия. Слово – двоичный код, которым человек творит себе радужную иллюзию этого мира.
Именно смерть делает человека страстным, влюблённым - всегда лишь в "себя". Человек влюблён в "себя" ("ложное я") - влюблён в "смерть". И эта любовь становится у современного человека всё актуальнее и актуальнее.
Красиво и со смыслом № 8
Личный сайт: vd-author.ru
День мамы, мамин день
Праздник, который нужен, хотя бы нам. Чтобы мы сами вспомнили , что материнство это не гонка, не пахота на заводе и не укладка шпал.
Это прежде всего океан сил, эмоций, глубина решений и взгляда на этот мир и жизнь.
Это высокие, пронзительно синие небеса с таким ярким светом солнца, что слезы счастья сами катятся из глаз и в сердце рождается тихая колыбельная.
Конечно, есть дни, недели, даже месяцы с годами могут быть, когда ты вдруг оказываешься в каком-то Никогде. Абсолютно не понимая - кто ты, что ты, что будет дальше.
Случаются трудные времена, принимаются непростые решения, проглатываются, перерабатываются обиды, горечь неудач.
Но подняв голову, в ответ на очередной вопрос:
- откуда радуга?
- почему дождей много осенью?
- за что мне разбили сердце, мама?
- ты уже можешь отстать, мама, я не ребенок?
- почему не звонишь, мама?
Каждый раз мы видим небо надо всем этим и в вопрошающих глазах.
Любите себя, мамы.
Если вы профи в своем деле — покажите!
Такую задачу поставил Little.Bit пикабушникам. И на его призыв откликнулись PILOTMISHA, MorGott и Lei Radna. Поэтому теперь вы знаете, как сделать игру, скрафтить косплей, написать историю и посадить самолет. А если еще не знаете, то смотрите и учитесь.
Просто мяу, просто мой язык любви
Как же много говорят нам поступки ☺️