Речь в данной статье пойдёт о быте и нравах при дворе Петра I.
Но вначале о том, что в этом смысле происходило при дворе его отца – Алексея Михайловича (Тишайшего), поскольку именно в XVII веке была подготовлена почва для смены религиозной культуры Средневековья на новую, светскую культуру, ориентированную на гуманистическую европейскую традицию, что связано со становлением империи в эпоху Петра Первого.
Ведь в семье царя, окружённой боярством, господствовали те же понятия, привычки, вкусы, обычаи, домашние порядки, суеверия, что и в народной среде. Более того, нравы того времени, ярко проявлявшиеся в царской семье, дожили в своих реликтовых формах и до нашего времени, о чём зачастую многие и не подозревают (например, грубые нравы, матерная речь, произвол в отношении нижестоящих и раболепие перед начальством). Иными словами, можно провести определённую параллель между нравами седой старины России и нравами нашего общества XXI столетия.
Многие исследователи средневекового общества отмечают, что структура психического аппарата самоконтроля человека характеризуется большими контрастами, неожиданными скачками, «яростной эмоциональностью» и вообще множеством бурных эмоциональных взрывов. Само собой понятно, что «дисциплина эмоций» является неизбежным психологическим компонентом любого человеческого общества, независимо от занимаемой им исторической ступени, речь может идти лишь о степени этой дисциплины. И если в западном средневековом обществе свирепость и яростная эмоциональность рыцарей на протяжении столетий подвергалась очистительной полировке эпическим и этическим спиритуализмом, куртуазностью (о ней можно говорить отдельно – это очень своеобразная тема), то в русском средневековом обществе господствовала «рабская психология» с её необузданными эмоциональными вспышками и весьма грубыми нравами.
Существенный отпечаток на нравы допетровской, а потом и петровской эпохи наложило крепостное право. Недаром до Петра даже дворянство официально титуловалось «холопами» в своих обращениях к государю. Поэтому неудивительно, что это проявлялось и в царской семье, приобретая зачастую различные нюансы, зависевшие от природного нрава самодержца.

Весь уклад семьи Алексея Михайловича с его восьмиаршинными комнатами (аршин – мера длины, равная 71 см.), с палатами, выстроенными по типу древних гридниц, с «мы́ленками» - банями, со слюдяными оконцами, изразцовыми печами, со скамьями и лавками, с дворцовыми забавами, обрядами, обедами, богомольями и т.п., по сути отражал мир русского средневековья, пронизанного патриархальными порядками.
Ярким примером, подтверждающим вышеизложенное, является Теремной дворец Московского кремля, построенный при отце Алексея Михайловича, царе Михаиле Фёдоровиче Романове.

Общественный статус царицы и других женщин, входящих в состав семьи самодержца, практически был равен нулю: они, так же, как боярыни, купчихи и крестьянки, подчинялись правилам Домостроя, считались лишь приложением к особе владыки, государя.
Алексей Михайлович отличался чрезвычайным благочестием, читал священные книги, ссылался на них и руководствовался ими, соблюдал посты. Как замечает Н.И. Костомаров, «чистота нравов его была безупречна: самый заклятый враг не смел бы заподозрить его в распущенности; он был примерным семьянином». От природы он был весёлого нрава, обладал поэтическим чувством, не держал долго зла, добросовестно ежедневно выполнял все положенные ему предписания, перед большими праздниками обходил богадельни, раздавал милостыню, посещал тюрьмы, выкупал должников, миловал преступников, обедал в своих палатах с нищими.
При этом в нравах Тишайшего царя проявляется удивительное сочетание глубокой религиозности и аскетизма с удовольствиями и потехами, деликатности и мягкости - с грубостью. В качестве примера его дикого нрава можно привести случай, когда он в гневе оттаскал за бороду своего тестя, боярина И. Д. Милославского, затем изругал его и пинками вытолкал из комнаты.
Но бранчливый и вспыльчивый, царь был весьма отходчивым и легко переходил от брани к ласке. Такое поведение самодержца объясняется в первую очередь тогдашней сравнительной простотой и раскованностью нравов при московском дворе.

Такого рода старинный уклад московской жизни доживал свои последние дни в эпоху Петра Первого, причём он проявился и в нравах самого́ царственного преобразователя.
Своей неутомимой деятельностью Пётр вывел Россию на новый путь, разрушив одновременно с этим гнёт предшествующего уклада жизни и преобразовав нравы дворянского сословия. Прежде всего в его эпоху нарушается замкнутость семьи: боярские жёны и дочери выходят в свет, принимают участие в общественной жизни. Великий реформатор обрушивается на ханжество, на соблюдение многочисленных религиозных и домашних обрядов, преследует старую русскую одежду, бороды, вводит западноевропейские нравы и обычаи. И здесь русское общество раскололось на несколько частей: одни пошли за самодержцем в освоении приёмов европейской жизни и обучали им своих детей; другие держались старых нравов, ненавидели Петра и его реформы, готовы были даже на жертвы; третьи (их оказалось большинство) избрали «золотую середину» и стремились, как говорится, быть и нашим, и вашим, т.е., и с новаторами и с консерваторами.

Интересно, что в самой семье царя (а потом и императора) тоже проявился этот раскол, хотя он имел некоторые нюансы. Здесь сложились довольно сложные взаимоотношения между Петром, его первой женой Евдокией Лопухиной, второй женой Екатериной Алексеевной, его сыном Алексеем, царицей Прасковьей Фёдоровной, вдовой царя Ивана V Алексеевича (неполнокровного брата и номинального соправителя Петра) и матерью будущей императрицы Анны Иоанновны, и другими членами семьи.
Та же Евдокия Лопухина, которую выдали замуж за Петра, когда ему не было ещё и 17 лет, представляла собой идеал допетровских женщин, образец московских цариц XVII века. Выдающийся русский историк прошлого века М.И. Семевский пишет о ней так: «В самом деле, скромная, тихая, весьма на́божная, она обвыклась с теремным заточением: она нянчится с малютками, читает церковные книги, беседует с толпой служанок, с боярынями и боярышнями, вышивает и шьёт, сетует и печалится на ветреность мужа». Она, давшая Петру наследника престола, была пострижена в монастырь.
Вместе с тем царица Евдокия сумела внушить царевичу Алексею мысль о том, что отца испортили немецкие нравы. Вполне понятно, что наследник впитал в себя многое из нравов старорусской жизни, однако на него оказали влияние и образованные люди. В связи с этим сын Петра понимал необходимость реформ, но организовывать их нужно было, по его мнению, иначе. В итоге царевич Алексей был осуждён по велению своего грозного родителя на смертную казнь.

Совершенно иной была Екатерина Алексеевна (Марта Скавронская), сначала фаворитка Петра Великого, а потом государыня, «сердешнинький друг». Весёлая и энергичная, она умела распотешить своего супруга и затеей веселого пира, и проделками князь-папы Никиты Зотова, с которым была в прекрасных отношениях. К тому же всегда разделяла с царём его горести и радости, заботилась о нём, принимала участие в его размышлениях о будущем страны. Иными словами, Екатерина Алексеевна поддерживала Петра морально и психологически в его глубоких преобразованиях, в разрушении старых нравов. И нет ничего удивительного в том, что «суровый деспот, человек с железным характером, спокойно смотревший на истязание на дыбе, а затем и на смерть родного сына», Петр в своих отношениях к Екатерине был решительно неузнаваем: письмо за письмом посылалось к ней, одно другого нежнее, и каждое полное любви и предупредительной заботливости». И когда к Петру попал донос об «опасном» романе императрицы и камергера Виллема Монса (брата Анны Монс, первой любви Петра), последний был публично казнён. Но Екатерину Пётр не тронул, что было совсем не в его привычках.

Царица Прасковья Фёдоровна, (повторимся – супруга брата Петра, Ивана V) вступив в семью самодержца, сумела найти своё место среди дворцовых интриг, соблюдала принятые обычаи, ладила с сестрами и тётками своего супруга (из рода Милославских) и одновременно умудрялась оставаться в хороших отношениях с Петром и Екатериной, ласково обходилась с царевичем Алексеем. Преобразования Петра и его нрав создавали для неё немалые трудности. Но её ум и изворотливость привели к тому, что приверженцы старых обычаев и нравов считали её своей. При этом и Петр уважал её и заботился о ней и её дочерях.

Грандиозность реформ Петра Великого неразрывно связана с нравами, сформировавшимися под влиянием ряда обстоятельств.
Во-первых, он к 10 годам испытал «самые различные впечатления, переносившие его от грозного призрака смерти к обаянию самодержавной власти и всенародному поклонению». Иными словами, смуты и волнения стрельцов, интриги бояр и царевны Софьи, вражда между родственниками царя, великолепие венчания на царство наложили очень серьёзный отпечаток на его характер и нрав.
Во-вторых, Петр воспитывался и рос не так, как все царевичи - он был с детства предоставлен самому себе, в забавах его окружали дети спальников, дворовых, конюхов, сокольников, он черпал знания у плотников и матросов.
В-третьих, Пётр нашёл собеседников в Немецкой слободе, где он не только получал необходимые ему сведения у иноземцев, но и проводил время в попойках и ночных загулах. В определенном смысле эта слобода с её разноплеменной компанией заменяла ему домашний очаг, она привила ему многие дурные привычки, грубый нрав, пороки и цинический дух улицы, любовь к бесшабашным загулам, привычку к пьянству и развратной жизни.
Поэтому нет ничего удивительного, что Пётр бесцеремонно проявлял свои нравы не только на родине, но и за границей. Так, в 1717 году он прибыл в Париж и после приёма, устроенного им для 7-летнего короля Людовика XV, нанёс ответный визит в Тюильри. Когда французский король увидел приближающуюся царскую карету, он подбежал к ней, а Петр выскочил из неё, подхватил Людовика XV на руки и занёс его в зал для аудиенций, обращаясь к ошеломленным придворным: «Несу всю Францию!». Какое нарушение общепринятого придворного этикета во Франции, славящейся своей изысканностью!
В отношении к женщинам Великий Преобразователь грубость совмещал с глубокой и нежной привязанностью. Его врач заметил, что «у Его Величества должен быть целый легион демонов сладострастия в крови». Из-за своей чувственности Пётр оставил незаконное потомство, чья численность вполне может соперничать с размерами потомства, оставленного Людовиком XIV. Во всяком случае, характерен анекдот (который, по-видимому, является всё-таки преувеличением) о том, что у каждой из 400 дам, состоявших при жене императора, был от него ребенок. Надо сказать, что он, как правило, платил женщинам солдатскую цену: одну копейку за три объятия, и обычно с ними не церемонился. «Случалось ему, - пишет Е. Оларт, - и переносить побои от лиц, желавших защитить честь девушки, на которую заявлял он претензии». Однако среди многочисленных женщин нашлись и такие, которые внушили ему глубокую привязанность: Анна Монс, леди Гамильтон и Марта Скавронская.
Наконец, нельзя пройти мимо знаменитой петровской дубины, которой он охаживал не только царедворцев, провинившихся мздоимством и халатностью, но и собственного сына Алексея. С. Князьков пишет: «Слушая постоянно осуждения всей деятельности отца от людей, которых отец не любил..., Алексей приучился скрывать это всё от отца, обманывал его на случайных экзаменах (например, по навигации с фортификацией), говорил ему не то, что думал. Когда обман раскрывался, Пётр, не терпевший лжи, хватал дубинку. Жестокие побои, конечно, были плохим средством создать путь сердечной доверчивости между отцом и сыном...». Более того, царевич потом стал желать смерти своего гениального родителя, в чём и признался духовнику, приверженному старинным нравам и потому не выдавшему царственного отрока.
Петр Великий был набожным человеком, печалился по поводу невежества православного духовенства и непорядка в церковных делах, чтил и знал Церковный обряд, по праздникам становился на клиросе в ряды своих певчих и пел вместе с ними сильным голосом. И в то же время он был подвержен церковно-народной слабости подшутить над священными предметами и изречениями. Склонностью к юмору он напоминал своего отца, Алексея Михайловича, любившего пошутить и словом и делом: царь за опоздание купал своих стольников в пруду и приглашал затем их к столу, император же создал не менее известный церемониал «Всешутейшего собора».

Петр Первый любил повеселиться, им был заведён значительный календарь придворных ежегодных праздников. Хватало также и различного рода торжеств, балов и маскарадов, где веселились на западноевропейский манер. Следует отметить, что в гостях, на свадьбах, на заведенных им в Петербурге зимних ассамблеях, среди столичного бомонда, по очереди съезжавшегося у того или иного вельможи, император проявлял нравы старорусского властного хозяина с грубыми замашками. Наш известный историк В.О.Ключевский пишет, что «Пётр вообще не отличался тонкостью в обращении, не имел деликатных манер». Он был добрым по природе, как человек, но - грубым как самодержец, который не привык уважать человека ни в себе, ни в других.

По сообщениям иностранцев, лиц из его окружения, Пётр в своей будничной жизни был весьма скромен, стремился её устроить как можно проще и дешевле. Он вставал рано, знакомился с делами. После завтрака в шесть часов объезжал верфи, стройки, сам работал, затем отправлялся в адмиралтейство или сенат. В полдень обедал, отдыхал часа два; к вечеру отправлялся к кому-нибудь в гости на ужин или дома веселился с ближними; спать укладывался рано. И хотя его считали одним из самых могущественных и богатых монархов Европы, он часто ходил в стоптанных башмаках и заштопанных женой или дочерьми чулках, носил незатейливый кафтан из толстого сукна, разъезжал на одноколке или плохоньком кабриолете. В домашнем быту Петр до конца жизни оставался верен привычкам древнерусского человека, не любил просторных и высоких помещений, и за границей старался избегать пышных королевских дворцов. Оставив кремлевские хоромы, Пётр покончил с пышностью прежней придворной жизни московских царей, - с простотой петербургского двора мог поспорить разве что двор короля-скряги Фридриха Вильгельма I. Не случайно он любил сравнивать себя с этим королем и говорил, что они оба не любят мотовства и роскоши.

Несмотря на отрицательное отношение Петра Первого к великолепию и пышности, он в последние годы делает исключения для Екатерины Алексеевны, чей блестящий и многочисленный двор был устроен на немецкий лад и мог соперничать с любым двором тогдашней Германии. К этому необходимо добавить, что Пётр не вмешивался в дела, и даже помогал царице Прасковье Федоровне, так что, в общем, в его семье причудливо переплетались старинные (московские), и новые, (европейские, преимущественно немецкие) нравы.
Действительно, царица Прасковья со своими тремя дочерьми после смерти Ивана V Алексеевича поселилась в подмосковном селе Измайлове, причем Петр содержал её деньгами и припасами, согласно её сану. В Измайлове все порядки, времяпрепровождение и нравы были старорусскими. Для многочисленных небольших комнат дворца характерны были беспорядок, грязь, ничегонеделанье; они были населены богомолками, богомольцами, нищими, карликами, шутами и скоморохами. Они своими жалобными песнями, кривляньями, плясками забавляли невзыскательную царицу и её дочерей. Царевен обучали грамоте при помощи телесных наказаний, ибо наши предки полагали, что без них никакая наука не может укрепиться в головах учеников.
Чтобы угодить своему государю, Прасковья в качестве воспитателя и учителя немецкого языка пригласила А.И.Остермана и преподавателя танцев и французского языка С. Рамбура; в течение пяти лет царевны не смогли овладеть даже французской речью, не говоря уже о письме. В общем, образованность их по сути мало отличалась от прежних, допетровских времён - царевны были склонны к праздности, привязаны к шутам и скоморохам и не уважали человеческую личность.

Своих дочерей, Анну и Елизавету, Пётр воспитывал по-новому, поощряя изучение иностранных языков: первую наставляли в знании немецкого, вторую - во владении французским языком, обеих обучали испанским танцам и великосветским европейским манерам. Ведь Анну сватали за одного из немецких принцев, тогда как 10-летнюю Елизавету прочили в жены будущему французскому королю Людовику XV. «Заботы о раннем браке дочерей побуждали царственных родителей приучать детей к обществу и торжественным выходам. Перестраивая весь общественный уклад, Пётр I требовал, чтобы и его семья подчинялась, наравне с другими подданными, новым порядкам: и Екатерина Алексеевна, и обе его малолетние дочери должны были обязательно посещать все пиры, вечеринки, гулянья и ассамблеи, где танцевали до упаду с шумными и весёлыми кавалерами. На этих вечеринках и ассамблеях мужчины и женщины носили европейские наряды. На них же возникла и страсть любовная, почти незнаемая при старых грубых нравах. Вместо водки домашней выделки здесь употреблялась голландская анисовая водка, венгерское вино и т.д. В общем, можно сказать, что благодаря деятельности Петра Алексеевича в Российской империи наряду с немецкой ученостью и техникой, военным и морским опытом вошли в жизнь немецкие нравы (а также и немецкие бюрократические порядки), а также, увы, и варварское распутство.
И хотя сам Петр Великий избегал всякую роскошь и излишества, своих дочерей он баловал, воспитывая их в богатстве и довольстве как и подобает дочерям могущественного монарха. Он стремился также к тому, чтобы некоторые его подданные жили в великолепии и роскоши, вводя тем самым в новой столице России европейскую моду. Вопреки его уверенности, что «при жизни его излишнее великолепие и сластолюбие не утвердит престола своего при царском дворе», его преемники делали всё для увеличения роскоши и великолепия императорской семьи, двора и высшего света, что сопровождалось дикими тратами, необузданными страстями и любовными похождениями.