Пьянство

Глава девятнадцатая. Кошмар.


Конфеты, которые Игорек дал Вере, чтобы она раздала врачам и медсестрам, она просто бросила под кровать, уезжая в детскую больницу. Павлик, в отличии от других детей, не кричал совсем, было видно, что свою маму он очень боится. Она вела себя очень плохо, постоянно была раздражена, грубила всем и часто без всякого на это повода. С ней невозможно было ни о чем разговаривать, она постоянно к чему-то придиралась и устраивала истерику. В детской больнице главврач пригласила меня в свой кабинет и начала на неё жаловаться, говорила, что впервые сталкивается с такой невоспитанной и недисциплинированной матерью. Рассказала, что она поломала жалюзи в палате, отказывается взвешивать ребенка до и после кормления, ходит по отделению там, где ей ходить нельзя, ругается матом. Меня просили сделать что-то с моей женой, призвать её к порядку. Я стыдливо извинился за её поведение и обещал сделать все, что от меня зависит.

От моей работы до детской больницы было не очень далеко. На велосипеде я доезжал за двадцать минут. Однажды я освободился с работы достаточно поздно, приехал в больницу, и застал веру в совершенно невменяемом состоянии. Сначала она несла какую-то чепуху про полнолуние и разную чертовщину, потом пожаловалась, что от неё требуют взвешивать ребенка, а она боится механических весов, и потому больше не будет его кормить. Я пытался её успокоить, хотя и не умел этого делать, и это привело её в ещё более возбужденное состояние, в котором она заявила, что хочет убить нашего сына, чтобы он не мучился. Я спросил, почему она думает, что он будет мучиться, и она ответила, что у него слишком маленькие гениталии, и расти они больше не будут. Только тут до меня дошло, что она психически больная, и с этим надо что-то срочно делать, а то она и вправду может навредить Павлику.

Стены одноместных палат были прозрачные, но дежурная медсестра не особенно утруждала себя наблюдением за матерями с маленькими детьми. Слушать, что несет Вера у меня больше не было сил, я подошел к медсестре, сказал, что у моей жены очень плохо с головой, попросил понаблюдать за ней повнимательнее, пока я не вернусь. Медсестра подозрительно посмотрела сначала на меня, потом подошла к Вериной палате, увидела её странное поведение и кивнула мне, в знак согласия со мной. Я пошел в кабинет главного врача. К моему счастью, она была на месте, и сразу начала опять жаловаться на плохое поведение моей жены. Я перебил её жалобы своим требование срочно вызвать скорую помощь для моей жены.

- Понимаете, - замялась она. – У нас детская больница, мы занимаемся только детьми. Мамы – это не наш профиль…

- Она мне сейчас сказала, что собирается убить ребенка! Надо срочно что-то делать! Она совсем не в себе, у неё вообще после родов что-то не так с головой стало. Ей нужен психиатр! Вы же сами только что говорили, что она ведет себя неадекватно! Если что-то случится вам придется за это отвечать!

После этой истерической триады, главврач отделения сказала, что вызовет скорую помощь. Я немного успокоился и пошел обратно в палату. Мне разрешили еще немного побыть с женой и ребенком. Потом пришли врачи, и я отправился домой, уже темнело, когда я доехал до своей любимой студии. На небе была полная луна. Я только у входа в дом обратил на это внимание, и вспомнил о том, что у многих психически больных людей обострения наступают именно в полнолуние.

Заснуть мне не удавалось, в голову лезли вопросы. А если приехал не психиатр? А если ей сделают укол, но он ей не поможет? Я не выдержал, сел на велосипед и поехал в бар «Зайга», который работал круглосуточно. Там я пил одну кружку пива за другой. Туда то и дело заходили проститутки, стоявшие на улице Лачплеша и отдавали свою выручку женщине за стойкой. Одна из них села в темном углу и зарыдала. Барменша, наливая мне пиво, шепотом сказала мне, что у неё ВИЧ. В ответ я рассказал ей о том, что происходит с моей женой и она выразила мне словесные соболезнования. Под утро, пьяный я кое-как доехал на своем велосипеде по пустынным улицам до дома, рухнул на диван, проспал пару часов, пожарил себе яичницу и поехал на работу.

На следующий день я освободился с работы пораньше, отложил на следующий день много того, что мог сделать тем вечером и вместе с мамой поехал в детскую больницу. Там мне передали рецепт на таблетки для жены. Вера была уже спокойна, сидела, уставившись в одну точку, на её лице, когда я с ней ласково говорил, иногда появлялось выражение похожее на улыбку. Я тут же сходил в ближайшую аптеку за таблетками и проследил за тем, чтобы она их приняла. Что это были за лекарства, я не запомнил. Благодаря этим таблеткам Вера до самой выписки из детской больницы вела себя прилично, и с ней даже можно было немного поговорить на общие темы.

После больницы Вера решила на какое-то время поехать к маме. Я был не против этого, хотя и не хотелось расставаться с сыном. Мой отец взялся довезти её до Прейли на машине. На полпути он пригласил нас в придорожный ресторан и угостил там дорогим обедом. Вере был очень приятен тот факт, что её возят на автомобиле и приглашают в ресторан. Уже на следующих выходных она позвонила мне и сказала, что хочет приехать в Ригу на несколько дней, очень прозрачно намекая на то, чтобы я попросил своего отца приехать за ней. Это вывело меня из себя, я наорал на неё, сказал, что больше она не будет мотаться туда-сюда, тратя мои деньги.

- Хотела отдохнуть у мамы? – вопил я в трубку. – Отдыхай, сколько влезет, но потом никто не будет тратить тонны топлива, чтобы ты потешила свое самолюбие.

- Все вы рижские солущие, как крысы мокасейные!

- Да, я жадный! И я больше не буду кидать деньги на ветер, только потому что тебе чего-то вдруг захотелось!

Но я все-таки пошел в ломбард тем же вечером и купил ей большие золотые серьги. И перевел по почте ей денег на коляску, которую она хотела купить именно в Даугавпилсе. Я так расщедрился, потому что город Рига выплатил мне единовременное пособие по рождению ребенка в двести лат. Как я узнал впоследствии, Вера тоже получила единовременное пособие по рождению ребенка в сто лат и начала получать пособие по безработице с минимальной зарплаты. Рождение ребенка ей засчитали, как год трудового стажа. Она мне о получаемых деньгах ничего не говорила, а когда я заявил о том, что все знаю, она сказала, что её деньги – это только её деньги, а мои деньги – это уже наши деньги.

Когда я пришел получать это пособие в какую-то государственную контору, чиновница выплатила мне его очень нехотя, основательно проехавшись нелестными комментариями о моей внешности, свидетельствовавшей о моем неправильном образе жизни. Да, вид у меня был довольно помятый и неопрятный, после бессонных ночей на работе и отдыха на выходных за кружкой пива. Чиновница сомневалась в том, что пособие будет истрачено на ребенка. Меня это высказанное вслух сомнение очень задело, и я все чаще стал задумываться о том, как бы изменить существующее положение вещей. И сколько я ни думал об этом, всегда приходил к тому, что, чтобы бросить пить, мне необходимо уйти от Веры, ибо жить с ней в трезвом состоянии было разрушительно для психики.

Она требовала, чтобы я звонил ей каждый день, а когда я ей звонил, она только орала на меня, недовольная тем, о чем я с ней говорю, и как я с ней говорю. Я спросил её, принимает ли она таблетки, которые ей выписал психиатр. Она сказала, что выбросила их, и никогда больше принимать не будет, потому что ей очень не понравилось, как она себя вела под их воздействием.

- Черт возьми! – взревел я. – Ты под этими таблетками была нормальным человеком, с тобой можно было разговаривать. Ты даже мне немного нравиться начала…

- Я была какой-то глупой овцой! – возразила она. – У меня защитные функции совсем не работали. На меня мог кто-то напасть, и я бы не дала ему сдачи…

И тут мне стало ясно, что та психическая болезнь, которой она наверняка страдала, зашла так далеко, что она уже отождествляет проявления этой болезни со своей сущностью, и потому категорически не желает лечиться, не хочет избавиться от того, что портит ей жизнь. Да, она была убеждена в том, что её кто-то уважает, за её хамство, за её агрессию, за её невежество. Ей казалось, что её все боятся, а если её перестанут боятся, то тут же набросятся и уничтожат. И в каком же постоянном ужасе перед окружающем мире она живет! Но жаль после осознания всего этого её мне не стало.

Я уже точно не помню, сколько именно она жила у мамы, а я жил один в этой студии. Вероятно порядка месяца длился мой отпуск от Веры. Помню, что мне позвонила её мама и попросила её забрать побыстрее. Да, у моей тещи уже не выдерживали нервы, я должен был поблагодарить её за предоставленный отдых, взять у неё этот крест, нести его по жизни и радоваться. Пока не было жены, пил я только по пятницам и только пиво, в субботу целый день парился в бане, в воскресенье долго спал, а потом готовил себе есть на неделю. Как-то раз в субботу утром, я отсыпался после ночи в пивной и тут сначала послышался стук в стеклянную дверь с улицы, потом кто-то открыл стальную дверь ключом, это была Вера. А её подруга стояла около стеклянной двери на улице. Моя безумная жена принялась обыскивать комнату. Заглянула в тумбочку под раковину, в тумбу под телевизором, посмотрела, что в ящике для белья в диване.

- И что ты хочешь найти? – спросил я, ничего не понимая, протирая глаза.

- Где баба? – спросила она, открывая холодильник. – Уже выпроводил, нидзяглый?

- А где Павлик? У тебя что денег много – туда-сюда кататься и подругу с собой возить? Вот! Возьми эти сраные золотые серьги, и вали обратно к ребенку! Ты мать или кто?

Она завела свою потасканную жизнью подругу внутрь, предложила ей попить чаю. Я тоже сел позавтракать. Она со злорадной улыбкой спросила меня, что лежит у меня под подушкой. Я без всяких стеснений ответил, что там лежит порнографический журнал.

- И ты при Олеське не стесняешься об этом говорить? – возмутилась она. – Да настоящий мужик бы со стыда сгорел!

- Твой косяк – вышла замуж за ненастоящего мужика и живешь с мамой, пока он онанизмом тут занимается. Ладно, делайте тут что хотите, только дверь закройте, когда уходить будете. Я в баню пошел, буду поздно.

- В какую еще баню? Я тебя не отпускала!

- В общественную баню на улице Таллинас, мне нужно расслабиться и почистить перышки после долгой и трудной недели. Пока!

Я быстро взял приготовленный заранее мешок с банными принадлежностями, сунул туда домашние тапки, обулся и вышел. Парился я в тот день с неприятным ощущением того, что в моем доме хозяйничают чужие нехорошие люди. Пока курил, взял телефон из шкафчика, и прочитал множество сообщений от Веры. Она писала о том, что я её опозорил перед подругой, а значит перед всем её родным городом. Я ей коротко ответил, что не надо было спрашивать меня о том, что у меня под подушкой при подруге, и никакого конфуза бы не было.

Глава одиннадцатая. Пьяная и голодная Весна.


Время весной побежало гораздо быстрее, нежели тянулось зимой, когда не было денег, не было заказов. Правда, наличие денег не делало меня ни сытым, ни прилично одетым, ни прибавляло в доме добра. Веру вполне устраивало то, что я вкладывал все капиталы в алкоголь, она считала это нормальным, а я вечно пытался как-то перестроиться на другой лад, хотел, если не бросить пить, то хотя бы делать это как-то культурнее и реже, но у меня это не получалось. И моя бедная мама видела, мое падения, и ничего не могла сделать. Когда она говорила мне о том, что с Верой жить невозможно, я говорил о том, что скоро её перевоспитаю и злился, если мама утверждала, что воспитываю не я жену, а жена воспитывает меня, и итогом этого воспитания будет то, что я допьюсь до того, что пришибу её и попаду в тюрьму. Я злился, когда слышал подобные прогнозы потому, что именно к этому все и шло. Меня будто увлекало каким-то потоком в черную бездну, а я уверял себя в том, что эта бездна является раем на земле.

Как-то раз в пятницу вечером, ко мне зашел Виталий. Вера была очень недовольна тем, что я его пустил, но у него было две бутылки вина, это была как бы компенсация за невыплаченые деньги за проживание. Он делал вид, что Веры вообще нет, а она не решалась влезть в наш разговор. Я не чувствовал никакого дискомфорта от всего этого, расслабился и говорил на философские темы, совершенно не замечая того, что Вера сначала напряглась, потом её затрясло, потом она ушла в комнату. А я все пел, как тетерев на току о той мудрости, которую почерпнул в буддийских притчах. Вино осталось недопитым, когда Виталий ушел. Я пошел в комнату, разделся, лег на диван, и тут что-то острое вонзилось мне в плечо. Особенно больно не было, но меня страшно возмутил тот факт, что моя иждивенка, мало того, что разводит дома бардак, ни черта не может приготовить и постирать, так еще и втыкает мне грязную вилку в плечо непонятно из-за чего. В тот раз я разозлился как-то иначе, чем обычно. Я был очень спокоен, не кричал, не собирался её шлепать или выкручивать руки, я только тихо сказал хриплым голосом, что сейчас эту вилку засуну ей в одно место. Как-то медленно взял её за горло, замахнулся этой грязной вилкой, но тут в дверь кто-то начал отчаянно ломиться.

- Твоя любимая дружная родня! – прошипел я и направился к двери. – Хорошо! Сначала им эту вилку в одно место засуну, а потом тебе. Жди, дорогая!

Я открыл дверь, а на пороге стоял Игорек. Он был слегка пьяным, и чем-то очень расстроенным. Вера на всякий случай заперлась в комнате, двигала мебель к двери.

- Я прорубил окно в Европу! – тихо заявил Игорек. – Да, так получилось, что пришлось его прорубить, потому что эти цербера достали. Я ни в кои веки вовремя сказал себе - «Стоп!», пошел домой, не стал пить на все деньги, как обычно. Я был горд и доволен собой, а она начала на меня орать и бить, и я вскипел! Я мог её убить, если бы она в комнате не заперлась на её счастье. А мне под руку саперная лопатка попалась, которой я золу из печки выгребаю, так я этой лопаткой всю дверь разворотил, прорубил в ней окно в Европу. И только уже дверь начала поддаваться, как она сказала мне, ласково так, что я устал, чтоб отдохнул немного. И тут я почувствовал, как у меня сердце, колотится, ведь давление повысилось и инсульт может быть! Я тут же в туалет курить пошел, чтобы как-то успокоить свой гнев. А когда я вернулся к двери, чтобы продолжить, лопатки там уже не было. И тут я подумал, что не стоит на неё силы и нервы тратить…

Я рассказал ему про то, что случилось с моим плечом и вилкой, и он сказал, что Веру обязательно надо проучить, спросил, где у меня топор, вытащил его из трюмо, вручил мне и скомандовал, чтобы я начинал рубить дверь. Я пару раз рубанул, но вспомнил про то, что квартира-то не моя, и на место изрубленной двери придется вставлять новую. Да и дверь ломать было совершенно ни к чему, деньги у меня были спрятаны на кухне. Мы взяли деньги и отправились ловить такси до Засулаукса, чтобы попасть к Наполеоновичу. У того в квартире так плохо пахло, что мы не решались туда зайти, но хозяин был так весел, так радушно зазывал туда, что мы вошли. Все дело было в том, что после травмы Юрис не чувствовал запахов и часто забывал проветривать квартиру, при том, что он курил очень дешевые и вонючие сигареты. Сначала мы, конечно, распахнули окна настежь, но потом стало холодно, мы их прикрыли, а потом хозяин закупорил их наглухо.

Очнулся я в середине воскресенья на ходу. Игорек тащил меня к железнодорожной станции и был чем-то очень расстроен.

- Да очнись же ты! – раздраженно воскликнул он. – Нас там не любят, а ты там спать собрался! Как только деньги кончились, надо идти домой! Ты это хоть сейчас понял?

- Слушай! – радостно заговорил я, придя в себя и начав принюхиваться и к себе, и к нему. – Ты помнишь, мы встретили соседа Юрика, когда шли из бара? Ну, этого, Генриха, который нам еще скинуться на бутылку крутки предложил. Помнишь, как от него воняло? Ты еще за это прозвал его Генрихом Воняевым…

- Да, помню! И на что ты намекаешь? От него тогда воняло натуральным говном!

- От нас теперь тоже так пахнет! Мы теперь тоже стали Воняевыми!

- Что ты ржешь? От нас не может так вонять! Я же проветривал помещение два раза! Ты думаешь, я сейчас ничего не чувствую?

На станции он купил билеты на электричку, старательно приглаживал зачесанные назад редкие волосы, сморкался в платочек.

- Не подходите к нам! – крикнул я молодой и симпатичной кондукторше, когда она подошла к нам тамбуре электрички. – От нас дурно пахнет!

- Извините! – Игорек дрожащими руками проверял карманы и вытирал платочком выступившие на лбу бисеринки пота. – Да покупал я! Ну люди же видели! Эй, мужик, ты же видел, как я покупал! А ты что ржешь? Вот из-за тебя я потерял талоны!

Когда мы зашли в мою квартиру, дверь в комнату уже не была заперта. Вера лежала на диване и смотрела телевизор. Рядом с ней валялась грязная посуда с остатками пищи. У дивана стояло ведро полное мочи. Игорек сказал, что так жить нельзя, что она молодая женщина, что он старый, но он все выходные гулял, общался, а она столько времени пролежала и только мочи в ведре у дивана больше стало.

- А ну встала и прибрала за собой! – взревел я, выключив телевизор. – Если не нравится тебе со мной жить, то убирайся, и портрет своего возлюбленного прихвати с собой, вместе с этим ящиком!

И тут я поднял телевизор и попытался бросить его в лежавшую Веру. Бросить не получилось, я просто поставил тяжелое чудо советской электроники на неё и слегка придавил. Она выползла из-под телевизора и бросила в меня тарелкой. Я кинул в неё антенну. Игорек визгливо напомнил мне, что делал эту антенну для меня своими руками. Но было поздно, эта громоздкая конструкция из ламината и медных трубок уже была брошена в меня и немного травмировала. Я снова кинул антенну в Веру, но она уклонилась, подарок Игорька стукнулся о стену и сломался пополам…

Расстроенный я с Игорьком пошел в бар, где опять напился на еще одну заначку. Добравшись до дома, я улегся спать на кресле в кухне, но был тут же разбужен Верой, которая в грубой форме потребовала секса. Какое-то время я от нее отбивался, но потом решил, что проще будет уступить. Как обычно, это был секс без каки-либо нежностей и ласк, только шлепки, пощечины, грязные оскорбления. Она считала, что это круто, а я мечтал попробовать этим заняться в несколько ином стиле.

На работу в понедельник я пришел поздно, офис уже давно работал, за что был облаян отцом директора. Поспать толком не получилось, да и все выходные я практически ничего толком и не поел. И тут еще монтажники привезли мне жалюзи, которые надо было укоротить на два сантиметра. Сначала я распарывал материал, а потом заряжал полоски материи в пресс с обратной стороны. Натягивать полоски было очень неудобно, левая рука соскользнула именно в тот момент, когда нога нажала на спусковой педаль. Под пресс попали только кончики двух пальцев, но покорежило их серьезно. Я спрятал руку в карман и пошел в туалет делать себе перевязку скотчем. В туалете я увидел, насколько серьезно травмировал пальцы и понял, что вряд ли выполню множество заказов в срок. Боли я совсем не чувствовал, но меня захлестнула бессильная ярость на самого себя.

В глазах потемнело, тело начало обмякать, и я, шатаясь вышел из туалета в курилку, где начал заматывать себе пальцы, но потерял сознание. Очнулся на грязном полу, весь в крови. Кровь текла не только из пальцев, а еще и из скулы, которую я. Падая, ободрал об острый угол жестяной пепельницы. Испуганный папа директора, панически боявшийся крови бегал на расстоянии и звал других коллег. Мне стало очень стыдно за свою слабость, я поспешил подняться, но только встал во весь рост, как снова потерял сознание. Я не почувствовал, как рухнул на пол, у меня было такое ощущение, что я прыгнул в какую-то бесцветную пустоту, там не было ни света, ни темноты. Это было какое-то бескрайнее ничто, нырнув в которое я почувствовал очень сильную вибрацию и необъяснимый ужас. Потом было такое ощущение, что эта пустота вытолкнула меня.

Я очнулся. Меня хлестал по щекам коллега, остальные столпились вокруг и испуганно смотрели на меня. Мне снова стало стыдно и снова я провалился в эту бесцветную пустоту, снова меня там начало не то, что даже трясти, а уже рвать на части, я почувствовал жуткий приступ тошноты, такой будто мне ввели в горло зонд, до самой прямой кишки и начали его дергать, прямо выворачивало наизнанку. В тот момент до меня как-то дошло, что я умираю, вспомнил про маму и опять стало очень стыдно. Пустота вытолкнула меня, было такое ощущение, будто я вынырнул с большой глубины. Опять испуганные лица коллег, я уже лежал не на полу, а на лавке. Мне сказали, чтобы я не переживал, потому что скорую помощь уже вызвали.

Стыдно мне уже не было, теперь я чувствовал только животный страх перед пустотой. Мне сказали, что я бился в конвульсиях, как эпилептик, потому все пытались меня держать, как могли. Мне стало ясно, что работа, Вера, стыд, пальцы – мелочи, по сравнению с той бесцветной пустотой. И тут почувствовал, как меня уже снова начинает туда затягивать. Я пытался сопротивляться, процедил сквозь стиснутые зубы, что не хочу обратно, но снова провалился в этот ужас, снова была боль во всем теле и иррациональный ужас. На этот раз я прилагал усилия, чтобы вынырнуть из этого ада и был очень рад возвращению в реальный мир. Я почувствовал, что весь взмок, и такую слабость, что не смог даже пошевелить рукой. Дышать было тяжело. Мне засунули таблетку валидола под язык, и это меня как-то успокоило. Хотелось закрыть глаза и заснуть, но было страшно это сделать.

Когда врачи меня погрузили на носилки и повезли в травмпункт, я уже был спокоен и окончательно пришел в себя. Из офиса пришла моя мама и поехала вместе со мной. Она рассказала врачу о том, что со мной произошло, но тот сказал, что вероятно это эпилепсия или болевой шок и сейчас со мной все в порядке, только пальцы надо зашить. Пока шили пальцы, я даже не морщился. От больничного я, конечно, отказался, порывался ехать обратно на работу, но мама сказала, чтобы я ехал домой, поел и поспал. По дороге она купила мне пару булок, и я их проглотил, практически не прожевав. Материнское сердце не выдержало, и она дала мне денег, чтобы я купил себе продуктов или поел где-то в бистро. Именно это я и сделал на железнодорожном вокзале.

Вера орала и не давала мне спать, когда я сказал, что повредил пальцы и не знаю, как буду завтра работать дальше. Она теперь переживала, что меня уволят, и мы не сможем жить вместе.

- Если уволят, то поедем в Прейли жить…

- Не говори ерунды! Лучше заткнись и дай поспать. Что я там буду делать в этой дыре, где нет работы? Да и друзей нормальных там тоже не найти, одна пьянь, вроде твоих подруг…

Заснул я как-то быстро и проспал до утра следующего дня. Приехав на работу пораньше, я зашел в столовую и плотно поел. С поврежденными пальцами работать было не очень удобно, скорость была не та, но кое-как я выполнил все заказы в срок.

Однако надвигалась еще одна беда – у меня кончались комплектующие для сборки жалюзи. Директор и его заместитель, сказали, что прибудут они не скоро, они даже сами не знают когда. И я бездействовал, в то время, как стопка несделанных заказов на моем столе становилась все толще. Я понимал, что как только привезут комплектующие, мне придется в срочном порядке сделать все заказы. То есть надо будет работать круглыми сутками. И за работу круглыми сутками мне ничего не доплачивали, и не было даже никакой словесной благодарности за стойкость, я слышал только упреки в медлительности. Можно было, конечно, купить комплектующие в других фирмах, но это были дополнительные издержки, на которые фирма ради меня никогда бы не пошла. Можно было не принимать заказы на следующий день, объяснить заказчикам ситуацию, но и этого приемщица делать не хотела, чтобы не дай бог заказчики не ушли в другую фирму. Сама работа круглыми сутками была не так страшна, как её ожидание.

В один прекрасный вечер, после дня ожидания, я загулял с Игорьком, до самого утра. Был уже апрель, лопались почки, распускались листики, небесная лазурь была чиста, солнце пригревало. А я стоял, опершись о стену Яшиного киоска, пил пиво и обдумывал свое увольнение. Хотелось уйти как-то ярко, со скандалом. Почему-то меня больше занимала мысль о том, как уйти, а не куда уйти. А уходить было особенно некуда. Депо, где меня ждали, уже закрылось, так что мне предстоял поиск работы, которого я очень боялся, который мне казался унизительным.

И тут случилось неожиданное. По середине улицы Гоголя к нам ехал человек на лошади в джинсовой куртке и ковбойской шляпе с красной звездой. Брюки у всадника были милицейские – серые галифе, как и блестящие сапоги. Он подъехал к киоску под наши аплодисменты и гудение автомобилей. Мы предложили ему пива, и он, спустившись с усталой кобылы, жадно присосался к двухлитровой бутылке. Ковбой – милиционер сказал, что зовут его Ян Янович и приехал он в Ригу из Иецавы менять власть.

- Если среди столичных не найду достойного человека, то сам стану президентом! Вы меня поддержите?

Мы, конечно, обещали его поддержать, хотя и признались ему в том, что избирательного права у нас нет, так как мы неграждане Латвии. Он обещал дать нам гражданство без всяких экзаменов, а потом попросил купить пару батонов хлеба для своей лошади, которая все тянулась к голым кустарникам. Я и сам не помню, как влез на лошадь с разрешения её хозяина, конечно. После небольшого инструктажа, я с удивлением обнаружил, что то ли у меня талант к верховой езде, то ли лошадь слишком смирная, то ли в этом нет ничего сложного. Мне даже захотелось поехать работать на ферме у этого ковбоя, предварительно заехав уволиться на работу верхом на этой кляче. Однако Ян Янович поехал домой по тротуару, пугая прохожих, а Игорек начал уговаривать меня пойти на работу.

- Понимаешь, - назидательно обратился он ко мне. – Если ты потеряешь эту работу, то в лучшем случае ты найдешь себе работу лат за сто пятьдесят в месяц, и физически тяжелую, грязную. Я недавно с Шуриком ходил на лесопилку, так там за сотню в месяц надо бревна ворочать. Там и спортсмены не выдерживают. А с моей больной спиной там нечего делать. У тебя тут зарплата в два раза выше средней, и на неё ты можешь конкретно отдохнуть с друзьями. Так что, давай! Уже одиннадцать часов! Бери мотор и мчись на работу! Если хочешь, я поеду с тобой и что-нибудь навру твоему начальнику…

И я поехал на работу, пьяный, голодный, не спавший. Встретили меня там не очень дружелюбно. Материал только что привезли и коллеги мужского пола разгружали его без меня. Они отправили меня в офис писать заявление об увольнении, но заместитель директора, сказал, что никакого заявления от меня не примет, пока я не сделаю все заказы, а их было очень много. Несколько дней, в том числе и в выходные я безвылазно провел на работе. Какую-то еду я покупал в магазине, что-то ел в столовой. То и дело я пил водку, с колой, растворимым кофе, очень крепким чаем и энергетическими напитками. В курилке мне попалась газета, в которой была большая фотография Яна Яновича на лошади, на фоне здания кабинета министров. Оказалось, что он дал интервью не только нам. Правда в газете было написано, что он из Валмиеры, и что у него была не старая кобыла, а молодой жеребец. Газетчику наш знакомый наговорил о каких-то пятнах на солнце, которые были ему сигналом к взятию власти и много разной галиматьи. Прочитав статью, я тут же позвонил Игорьку.

- Ну что, таможня, очухался?

- Да я чуть копыта не откинул! – сдавленным голосом уныло отозвался Игорек. – На копытном катался ты, а копыта чуть не откинул я. Что мы пили? Я потом пачку пищевой соды сожрал! У меня такая ломка была…

- А мне было не до ломки! Столько заказов, что уже к полуночи трясти перестало. Ты в курсе, что этот Ян Янович в газету попал?

- Нас, надеюсь, в этой газете не было? А то моя меня точно из дома выгонит, если узнает, что мы творили. Кстати, не привезешь мне чего-то пожрать, а то я все свои запасы подъел, а она все никак не подобреет. У меня от пуза практически ничего не осталось. А она мне только морковку кинула, сказала: «Жри, бомжара!». Сколько я эту морковку ни сушил на солнышке, она все равно она какая-то влажная…

Тогда я поставил рекорд – не спал больше пяти суток. Наконец выйдя с работы, я шел под дождем, и как завороженный смотрел на небо. Двигался как-то очень медленно, спать уже давно не хотелось, и было очень приятно просто идти по улице. Первым делом я пошел не домой к Вере, а к Игорьку, и мы с ним пошли пить в бар. Я заказал себе и ему карбонад с картошкой и салатом и пиво. В том баре был полумрак и я, только начав трапезу, увидел сон наяву. Мне показалось, что в углу сидит отец директора и записывает в свой блокнот то, что я делаю.

- Пошли отсюда быстрее! – сказал я Игорьку, пытаясь засунуть тарелку с едой себе за пазуху. – За нами следят, папа моего шефа. Он очень строгий, когда-то в КГБ служил…

Потом я как-то оказался дома, лежал на разложенном кресле в кухне. Оказалось, что моему верному собутыльнику пришлось практически тащить меня до дома на горбу. Я проспал, не вставая часов двадцать, а потом сутки не мог заснуть. После такого трудового подвига, я спросил директора об отпуске, и он сказал, что я могу, конечно, пойти в отпуск хоть на месяц, но только если найду себе надежную замену. Где её искать я не знал, из коллег никто меня подменять даже пару дней не хотел. И я начал водить на работу Веру, чтобы она хотя бы немного мне помогла, но ничего из этой затеи не получилось. Поднять её утром вовремя было невозможно, а на работе она боялась всего и всех. Зная о недостатках своих друзей, я никому из них не предлагал даже временную работу. Я смирился с тем, что мне предстоит возможно всю жизнь работать без отпуска и больничного.