Они с бабушкой не боялись ковида – та еще в городе вместе со своим другом профессором Кляйцманом разработала противоковидный гомеопатический порошок, такой же белый и сладкий, как и все остальные. Порошок был нарасхват, и до самого отъезда к ним домой приходили люди в масках и покупали по десять, по двадцать порций. Один толстый мужик с противным кашлем купил сразу сто. Бабушка говорила, что гомеопат на хлеб с маслом всегда заработает.
На даче она сразу же занялась приготовлением порошков специально для них с Мишей, потому что средства, разработанные индивидуально, намного эффективнее. Миша обожал смотреть, как она работает. Как из ничего рождается все.
– Ты не боись, Мишаня, – говорила бабушка, – мы с тобой не пропадем. Завтра в город к Кляйцману съезжу, возьму новых препаратов. К нам еще очередь выстроится, вот увидишь. Не все же люди дураки. Кто-то и жить хочет.
И действительно, вскоре поселок перестал казаться заброшенным – то в один домик, то в другой заезжали люди. В огороде теперь было шумно – слева из колонок пели про «плачу на техно», справа – важным голосом сообщали, сколько трупов нынче собрали на площади Нью-Йорка.
На участке напротив тоже появились новые жильцы. Пока Миша слушал бубнеж учительницы по биологии, бабушка уже успела познакомиться с тетей Наташей – она всегда знала, с кем нужно знакомиться. Вид у тети Наташи был так себе, она переговорила с бабушкой и сразу же скрылась в домике. А к Мише через забор заглянул тети-Наташин муж – дядя Женя.
– Будем соседями, дружище, – бодро сказал он, не улыбаясь.
У него были модные очки в черной оправе и бородка.
– Будем, – неуверенно промямлил Миша.
– Не знаю. Мама уехала работать, когда я был маленьким.
– Невесело тебе с бабулей?
Теперь дядя Женя пожал плечами. Больше говорить было не о чем.
Тетя Наташа сразу подружилась с бабушкой. Тетя мучилась мигренями, и бабушка быстро сделала ей нужный порошок. Еще у новых соседей была дочка Анита, на три года младше Миши, и волнистый попугай по имени Геннадий. Миша тоже подружился с Анитой, и они часто играли то в одном, то в другом домике: в казаков-разбойников, подкидного дурака или обучали Геннадия плохим словам. Но Геннадий оказался птицей никудышной и ничего повторить не мог, только стрекотал и танцевал под музыку, когда был в хорошем настроении.
Когда в конце мая испортилась погода, дядя Женя достал из кладовки старый видик и кассеты с японским мультсериалом «Евангелион».
– Сам записывал с телика, когда был маленьким, – гордо сказал дядя Женя.
Мише и Аните мультик очень понравился (дядя Женя поправлял – аниме, а не мультик), и они быстро выучили песню: «Заункоку на тенши но тезе…» и горланили ее на весь огород. Правда, Анита боялась сражений и иногда закрывала глаза.
Мише казалось, что они все тоже немного герои «Евангелиона». Он – Синдзи, дядя Женя в его очках – вылитый Гэндо Икари, а бабушка, конечно, Рицуко с ее умными компьютерами. В мире – катастрофа с ковидными ангелами, и жить теперь нужно будет как-то совсем по-другому. А в конце тоже была песня, и девочка парила в воде, совсем такой, какой ее представлял себе Миша – мудрой, всепоглощающей и всезнающей. Вода заполняла легкие пилотов, но те не умирали, потому что от воды невозможно умереть.
Потом Миша рассказывал об этом бабушке, и та соглашалась. Бабушка верила только в воду и свою гомеопатию, и немного – в профессора Кляйцмана. Миша верил бабушке.
Сериал на кассетах был не полностью. Миша ждал финальной битвы и чуть не расплакался от досады.
– Там все равно никакой битвы не будет, – успокоил его дядя Женя-Гэндо.
– У них денег не хватило на битву. Поэтому нарисовали какую-то ерунду. Не ссы.
К концу лета все ограничения в городе сняли, и семья Аниты засобиралась домой. Перед самым отъездом к Мише с бабушкой зашел дядя Женя, воровато оглядываясь по сторонам. В руках у него была клетка, накрытая платком.
– Настасья Семённа, – сказал он, – у нас попугай заболел. Уже две недели его лечим, я даже в город за антибиотиками ездил. Но он совсем плохой, вот-вот ласты склеит. Анитка расстроится. Я оставлю его у вас? Может, очухается на ваших порошках. А Аните скажу, что улетел.
Миша видел, что дяде Жене не нравится ни бабушка, ни ее гомеопатия. Но от порошков у тети Наташи переставала болеть голова, и дядя Женя терпел.
Геннадий умер через несколько дней.
– Вот видишь, что бывает от этой дряни, – сказала бабушка и велела Мише закопать птицу за забором.
Миша положил Геннадия в коробку от конструктора, но решил не закапывать, а спрятать в книжный шкаф, чтобы посмотреть, что станет с трупиком после антибиотиков. Книг на даче была просто тьма, не перечитать до конца света. Миша уже проглотил и «Всадника без головы», и «Детей капитана Гранта», и рассказы Зощенко. В каждой книжке попадались высохшие веточки ивы, колоски, лепестки цветов. Миша хотел спросить, кто собирал этот гербарий, но все не решался. Вдруг мама, а при вопросах о маме бабушка всегда злилась.
Чтобы Геннадия никто не тревожил, Миша встал на табуретку и с верхней полки вытащил пару самых старых книжек, еще с дореволюционными «ятями» – «Жизнь животных» Брэма и «Толковый словарь живого великорусского языка» Даля. За ними была пустота, в которой уютно расположилась коробка с Геннадием. Довольный Миша поставил Брэма обратно, а Даля оставил себе.
Про него он много слышал от бабушки. Даль тоже был гомеопатом. Бабушка рассказывала, что сначала Даль сомневался, но потом ему открылась истина – и про воду, и про порошки.
– А ведь он был не абы кто, – говорила бабушка, – а врач, хирург. С Пироговым дружил. С Пушкиным.
Миша уселся в кресло и от скуки стал листать пахнущий пылью и старостью словарь. Между его страницами тоже были лепестки и «вертолетики» с клена.
В мультике мама Синдзи исчезла. Кажется, ее поглотил один из гигантских роботов, который оказался вовсе не роботом. Сложный там сюжет, не то, что «Всадник без головы»: Кассий Колхаун – злодей, Морис Джеральд – классный мустангер. В «Евангелионе» была какая-то каша.
Незаметно Миша уснул. Ему снилась мама – не Синдзи, а его, Мишина, мама в пузыре воды. Крутились «вертолетики», звучала песня про «флай ми ту зе мун». Миша почему-то плакал.
В середине осени и они с бабушкой вернулись в город – их домик не был приспособлен к зиме. Ученые изобрели прививку от ковида, и теперь ее делали всем желающим прямо на автобусных остановках. Правда, про прививку говорили, что она вовсе не прививка, а чип. Зато после нее выдавали код, с помощью которого можно было жить обычной жизнью – ездить на метро, ходить в торговые центры и рестораны.
Вирусу, впрочем, было плевать на прививки и чипы. Как на дрожжах росли новые штаммы, один опаснее другого. По телевизору говорили, что вот-вот изобретут лекарство – универсальное, от всех штаммов сразу.
– Лекарство от жизни! – ругалась бабушка. Она работала сутки напролет – делала порошки, растворы, усиливала память воды, боролась с эпидемией так же яростно, как с одуванчиками в огороде. Почти все вырученные от продажи гомеопатии деньги она откладывала на ремонт дома в поселке, потому что было понятно, что в городе нормальным людям больше не жить. Миша надеялся, что семья дяди Жени тоже вернется, и все будет как раньше. Но от них не было вестей, даже тетя Наташа перестала заказывать порошки от мигрени.
Когда лекарство от ковида – «Интерфект» – поступило в продажу, разгулялся новый штамм. Все вокруг кашляли, прятались в маски и, как сказал бы дядя Женя, склеивали ласты пачками. Миша с бабушкой принимали гомеопатические капсулы для профилактики и пока держались.
Но потом заболел Кляйцман. Старик кашлял, как пулемет, и лежал дома в горячке. Миша с бабушкой ходили к нему по очереди – у гениального профессора почему-то совсем не было родни, словно ее тоже поглотила вода, как Мишину маму. От Кляйцмана заразилась сначала бабушка, а потом Миша. По телевизору говорили, что вирус особенно опасен для пожилых, но оказалось все наоборот: бабушка еще ходила, а Миша слег и чуть не умер.
– Вспомни, кто мой папа? – спрашивал он в бреду у бабушки, как у воды. – Где моя мама?
– Что тут вспоминать, если я не знаю, – отвечала вода, – какой-то залетный твой папа. А мамочка в Америке, где трупы на площадь выносят. Красивой жизни захотелось. Грозилась тебя забрать, а только шиш ей, Мишаня…
Когда Миша выздоровел, бабушка сообщила, что профессор Кляйцман умер, а новым лекарством от ковида теперь лечат принудительно. Заболел – получи дозу, живи как-нибудь, а потом маринуйся в земле.
– Надо уезжать, Мишаня, – сказала бабушка, – а то и нас с тобой обколют.
Через пару месяцев ремонт в домике закончился, и они переехали в поселок со всем своим барахлом.
Когда в окно постучал дядя Женя, Миша печатал сочинение по литературе. Написать нужно было про выдающегося деятеля XIX века, и по переписке в ватсапе выходило, что почти все писали про Пушкина. Миша с бабушкой выбрали Даля – врача, сказочника, собирателя словесности и, конечно же, гомеопата. Еще в ватсапе постоянно дублировали новости из города – про людей, перенесших ковид, но отказавшихся от лекарства. Бедняги сильно болели – теряли зрение и голос, скрючивались и слабели. Синдрому даже дали название – микрохироптеризм, от латинского названия летучих мышей. У вируса, как и у воды, тоже была память, и каким-то образом он превращал людей в животных, с которых и началось его распространение.
Конечно, Миша с бабушкой ни в каких мышей не превращались, спасибо гомеопатии, Владимиру Далю и старику Кляйцману, царствие им всем небесное. Бабушка так и вовсе считала, что никого на самом деле не скрючивает, а в новостях только пугают, чтоб все глотали опасные лекарства.
– А я так и знал, что вы здесь, – сказал дядя Женя без приветствия, – дом продаю, вот решил зайти.
На нем не было очков и бороды Гэндо Икари, и выглядел он совсем молодым, но каким-то серым, бесцветным.
– Как вы, Женя? – спросила бабушка, жестом предлагая дяде сесть на свободный стул.
Но тот не сел, а только внимательно вглядывался то в бабушку, то в Мишу.
– Вы так и не болели ковидом? – спросил он.
– Болели, – сказал Миша, а бабушка странно на него посмотрела и отвела взгляд, – в прошлом году. Нас спасли гранулы.
– Гранулы, – повторил дядя Миша, – гранулы. Конечно, гранулы. Вы же до сих пор их делаете, да? И принимаете сами?
– Это моя работа, – с достоинством сказала бабушка.
– Работа. Вы не пили «Интерфект»? Не пили ведь?
– Как здоровье Наташи, Женя?
– Наташа умерла. У нее была опухоль, а не мигрень. Рак. Она наслушалась ваших бредней. Сначала не хотела ехать на диагностику. Потом не хотела лечиться. Долбаные гранулы и порошки. Долбаные вы.
– А Анита? – спросил Миша.
– Анита уже не может смотреть на свет. Ее пальцы как… крючки, – дядя Женя сглотнул и сжал кулаки, – и одного я не пойму…
– Женя, я попробую сделать порошок для девочки…
– Да пошли вы в жопу со своим порошком! Мы все заболели – я, Анита, Наташа. Наташа… еще была без диагноза. Она не разрешала давать Анитке «Интерфект», говорила, от него кровь законсервируется, или как там вы ее учили?.. А я, дурак, послушался. Теперь Наташи нет, а Анита…
Дядя Женя зажмурился и громко вздохнул. Разумеется, он не плакал – взрослые мужчины если и плачут, то только в дурацких сериалах или фильмах для девчонок.
– Но я одного не пойму, – снова начал дядя Женя, открыв глаза, – если вы тоже болели и не лечились, почему с вами все в порядке? Пальцы, глаза – все целое. Почему?..
– Нас спасла гомеопатия, – робко сказал Миша. Это должна была быть бабушкина фраза, но бабушка почему-то молчала.
– Или вы все-таки его пили? «Интерфект». Вы пили «Интерфект»? Пудрили другим мозги, а сами…
– Тебе лучше уйти, Женя, – наконец подала голос бабушка, – нам с Мишаней правда очень жаль.
– Похоже, тебя наипали, дружище, – сказал дядя Женя и ушел.
Миша так и не понял, запрещенное ли это было слово или нет. Бабушка должна была что-то сказать, что-то очень важное, решающее, но тоже молча поднялась к себе на второй этаж. Миша остался один. Думать о дяди-Жениных словах не хотелось, но и про Даля больше не писалось. Миша минут пятнадцать пытался сформулировать мысль, но пальцы не слушались и промазывали мимо клавиш.
И тут он вспомнил про Геннадия, замурованного в книжном шкафу. В мире произошло столько событий, что бедный попугай совсем вылетел из Мишиной головы. Если от попугая остался законсервированный трупик – а от него должен остаться законсервированный трупик – то дядя Женя дурак.
Миша встал на табуретку, убрал Брэма и открыл коробку, но чуть не выронил ее из-за мерзкого запаха. Так пахнет все, что раньше жило, цвело, летало, а потом успокоилось. Геннадий превратился в зловонную кучу перьев и костей с остатками плоти и точно не напоминал младенцев в банках. Миша закрыл коробку и аккуратно, словно мог разбудить мертвую птицу, убрал ее обратно на полку. Когда он ставил Брэма на место, из книги вылетел одинокий листочек. Миша спустился и попробовал взять его в руки, но тот рассыпался в труху.
Дядя Женя не был дураком, а кто был дураком?
Она сидела над своими склянками. Когда Миша был совсем маленьким, она дала ему лизнуть на пробу таблетки – кислый аспирин, горький левомицетин. «Разве может что-то полезное иметь такой вкус?», – спросила бабушка, и Миша яростно завертел головой. Конечно, нет. Другое дело – сладкие гранулы.
– Ты давала мне «Интерфект», когда я болел?
– Почему доктор Кляйцман умер, а мы – нет?
– Где моя мама? – контрольный, в голову. Этот вопрос всегда возвращал бабушку к жизни.
– Я испугалась, – тихо сказала она, – я не могла позволить тебе умереть. И себе. Больше ведь о тебе некому заботиться.
– Значит, все эти порошки, растворы…
– Нет! – закричала бабушка. – Они работают! Ты же видел! Мы никогда ничем не болели. И простуды, и отравления, все нам было нипочем!
– Вы с доктором Кляйцманом всех обманывали… И мама Аниты могла бы…
– Она верила этому идиоту! Ты же его видел! Он первый побежал прививку ставить! Да у него вся рука искорябана этой дрянью! Зомбированный! Чипированный!
Миша вспомнил, как они с Анитой пели: «Заункоку на тенши но тезе…». Анита была такая хорошенькая – светловолосая, голубоглазая. У нее тоже был шрамик на плече, но теперь Миша знал, что это всего лишь прививка от туберкулеза.
У воды не было памяти, поэтому вода не могла помнить, где Мишина мама и кто Мишин отец. Вода была просто водой.
– Даже Даль был гомеопатом! – продолжала кричать бабушка. – А он врач! Хирург! Даже левой рукой мог делать операции! А потом все бросил! Потому что гомеопа…
Миша спустился вниз и удалил старый текст в документе. Где-то далеко крошка Анита превращалась в летучую мышь. Миша закусил губу и начал печатать:
«Александр Сергеевич Пушкин родился в 1799 году в Санкт-Петербурге…»