Их любовь родилась не из нежности, а из общего безумия. Она проросла в трещине реальности, которую они вдвоем раскапывали, как археологи-самоубийцы. Сначала это были лишь встречи - долгие, изматывающие сеансы в его квартире, больше похожей на штаб сумасшедшего полководца. Карты на стенах, распечатки на полу, экран ноутбука, светящийся в ночи, как единственный маяк в море тьмы.
Они говорили. Говорили бесконечно. О биохимии ужаса и истории кошмара. Но постепенно в эти разговоры начали вплетаться иные нити - внезапная пауза, взгляд, задержавшийся на секунду дольше обычного, случайное прикосновение к руке, когда она передавала ему распечатку, молчаливое понимание, когда оба одновременно тянулись к чашке с остывшим кофе.
Он смотрел на нее - на ее ясный, холодный взгляд, на тонкие губы, сжатые в концентрации, на прядь волос, которую она постоянно откидывала с лица. Однажды она, разбирая очередную стопку немецких протоколов, зевнула так, что челюсть хрустнула.
- Ты не можешь больше ездить через всю Москву, - заявил он с внезапной, прямотой. - Это нерационально тратит каждый день время и силы на дорогу. Тебе нужно жить здесь.
Она, ошеломленная, лишь кивнул.
- Я… могу найти тебе гостиницу поблизости, - пробормотал он.
- Нелепо, - отрезала она. - Здесь есть диван. Он меня устраивает.
Так началось их сожительство. Сначала - формальное, рациональное. Она спала на старом диване в гостиной, ее нехитрый скарб теснился в углу рядом с его книгами. Они работали до изнеможения, питались тем, что придется, и засыпали в разных комнатах, каждый со своим грузом видений.
Перелом наступил в одну из ночей. Гроза бушевала над Москвой, окна дребезжали. Они сидели, спиной к спине, каждый за своим столом. Внезапный оглушительный раскат грома заставил ее вздрогнуть и уронить стопку бумаг. Он обернулся, чтобы помочь собрать и их руки встретились среди разбросанных фотографий исковерканной техники. И он вдруг почувствовал, как дрожат ее пальцы, не от страха, а от колоссального, накопленного за годы напряжения.
Он не отпустил ее руку, а она не отняла. Они смотрели друг на друга в грохоте грозы, и в этом взгляде было все: их общее одиночество, их одержимость, их страх перед тем, что ждет в Бору, и страшная, щемящая потребность в другом человеке.
Иван поцеловал ее. Это был не нежный поцелуй, это было столкновение, жесткое и требовательное, как их общая цель. Она ответила ему с той же яростью, с какой копалась в архивах. В порыве охватившей их страсти они даже не пошли на диван, а остались на полу, среди карт и документов, срывая с друг друга одежду с поспешностью людей, у которых нет времени на нежности. Это был не секс, это был акт утверждения жизни перед лицом смерти, которую они изучали. Это была яростная попытка забыться, ощутить не чужую боль, а свою собственную, животную плоть.
После этого все изменилось. Диван пустовал, она перебралась в его узкую кровать и их совместная жизнь обрела новое, страстное, плотское измерение. Перерывы в работе были заполнены жадными ласками, тихими стонами в полумраке комнаты, влажностью их тел, сплетенных в единый клубок против окружающего их безумия.
Планирование экспедиции продолжалось, но теперь оно было окрашено новой краской. Они обсуждали маршруты, лежа в постели, ее голова на его груди. Он чертил схемы на ее обнаженной спине. Их разговоры стали мягче, нежнее и они начали мечтать.
- После… - говорил он, гладя ее волосы. - После того, как мы вернемся, мы купим дом. Не в Москве, а где-нибудь подальше, с большими окнами.
- Мне нужна лаборатория, - возражала Алиса, но уже без прежней резкости, а с легкой улыбкой. - Маленькая, но своя.
- Будет тебе лаборатория. И мы напишем книгу. Вдвоем.
- Сначала экспедиция, - напоминала она, но уже целуя его в шею. - Сначала мы должны узнать.
Они уже меньше думали о хозяине топи как о цели. Он стал для них условием, препятствием, которое нужно преодолеть, чтобы начать их общую, настоящую жизнь. Их любовь стала их коконом, их убежищем от давящего знания, которое они несли. Они строили планы на «после». После Бора, после ужаса. Они говорили о детях с опаской, как о чем-то немыслимо далеком и прекрасном.
Они были двумя одинокими островами, которые нашли друг друга в бушующем океане безумия и срослись в один материк. Их общая одержимость была цементом, скрепившим их отношения. Они знали, что их миссия может закончиться гибелью. Но эта возможность лишь заставляла их сильнее цепляться друг за друга, сильнее желать того «после», которое маячило где-то за горизонтом, за гранью Черной Топи.
Они уже почти забыли, с чего началось их путешествие. Почему они вообще искали эту тень. Теперь это было просто дело, которое нужно было завершить. Чтобы можно было, наконец, обернуться друг к другу и сказать: «Все, теперь только мы, теперь наша жизнь».
