Прощающий да прощён будет…
Первое, что он почувствовал, шагнув из вагона на перрон железнодорожной станции – ослепительный, почти невозможный после полутёмного тамбура, солнечный свет. Казалось, он выжигал не только сетчатку заслезившихся глаз, но и сам мозг, спрятавшийся за мгновенно упавшей заслонкой покрасневших век.
И жара. Жара была такой, что он почувствовал себя лягушкой, вытащенной из прохладного болота и брошенной в раскалённую белизну африканской пустыни.
И пыль. Даже не пыль — песок, крупный, настойчиво лезущий в глаза, за шиворот и в распахнутый ворот тонкой льняной рубашки. Он скрипел на зубах, путался в волосах и скользил по мокрой от пота коже с нежностью наждачной бумаги.
И тишина. Оглушающая, бьющая по нервам не хуже пронзительного крика испуганного ребёнка.
Денис, бросив дорожную сумку, выцарапал из кармана стильные зеркальные авиаторы от «Ray Ban» и, нацепив их на глаза, осмотрел станцию.
И пустота, констатировал он, сплёвывая жёлтую от песка слюну прямо на пути. Успев загадать: попадёт на верхушку рельса — будет у него всё «о’кей». Не успев, правда, сформулировать, что значит это «о’кей». Плевок смачно попал не на загаданный металлический оголовок, а на бетонную шпалу.
Плюнув, на этот раз мысленно, и на «о’кей», и на его значение: всё равно хуже, чем сейчас, не будет, Денис подобрал сумку и, поскрипывая подошвами дорогих мокасин, направился к зданию станции.
Дом совсем не изменился. Всё тот же пятиэтажный прямоугольник светло-серого кирпича. Пыльное остекление лоджий, облезлые двери подъездов, оклеенные по бокам рекламными листовками, и даже пластиковых окон не особо прибавилось за время его отсутствия. Пустые лавочки перед бетонными подъездными козырьками. Вот это было странно: насколько он помнил, скамейки пустовали только в проливной дождь, да в сильные морозы. Впрочем, это жара могла разогнать всех бабулек, этих шпионов районного масштаба – всё знающих и всех помнящих – по домам.
Денис осмотрел пустой двор. Ни гуляющих детей, мамаш с колясками, дворовых собак и кошек, даже вездесущих летающих крыс — голубей — не наблюдалось. Всё выглядело так, словно жители окрестных домов дружно собрались и спешно куда-то уехали.
Он поёжился и сдёрнул с носа очки: их тёмно-дымчатые стёкла делали окружающий мир странно нереальным, зыбким, словно бы ненастоящим. И взглянул на заветное окно — второй подъезд, пятый этаж…
— Ба, кого я вижу! — От громкого крика, прозвучавшего сзади, Денис дёрнулся и суетливо оглянулся. — Это, же сам Дэн, красавчег и чемпийон с нашего района.
На Дениса, скалясь во все тридцать два, большей частью сточенных, пожелтевших и гнилых зуба, смотрел незнакомый не то парень, одних с ним лет, не то мужик хорошо за пятьдесят. Точный возраст Денис не определил: уж слишком потрёпанным выглядел незнакомец. Изгвазданная тельняшка под синей рабочей спецовкой, спортивные штаны, закатанные почти до середины голени, и сланцы на грязных ступнях.
Денис быстро развернулся всем телом к окликнувшему его мужчине.
— Не узнал, что ли, Дэнчик? — Мужик, продолжая радостно скалиться, слегка отклонился назад и развёл руки в стороны, словно готовясь обнять его.
Денис перенёс вес тела на одну ногу и чуть развернул правое плечо. Сжав кулак, он приготовился бить с опущенных рук снизу-вверх, прямо в небритый подбородок, если доходяга попробует слишком резко дёрнуться в его сторону.
Давно он не дрался, последний раз лет пять назад, если не больше. Хотя нет, точно — пять. Он тогда как раз с последней женой расстался, ну и ударился в разгул, как говорится — гуляй рванина, раз душа просит. Влип он в историю около ночного клуба и, кажется, в Ярославле, а может и не в Ярике, а в Челябе, хотя нет, точно не в Челябинске, там бы его просто зарыли. Он закусился с местными, из-за какой-то то ли блондинки, то ли брюнетки. Ему, конечно, тогда здорово наваляли, но и он хорошо так уронил парочку.
— Ты, чё, Шуба, правда, что ли, не узнал? — Мужик искренне огорчился. — А если так?
Доходяга повернулся к Денису в профиль и, лихо взъерошив редкие, пегого цвета волосёнки, задёргал головой, словно ищущий зёрна цыплёнок, весело и громко при этом заухав.
— Хоп-хоп-хоп, а мы тебя не ждали, хоп-хоп-хоп, а мы не ожидали… — Голосил он какую-то смутно знакомую песню.
— Стоп. — Прервал его пассажи Денис, смутный призрак узнавания замаячил где-то на периферии его памяти. — Как ты меня назвал?
— Шуба. — Искренне удивился прекративший петь мужик. — А ты чё, обиделся? Ну, пардон, не знал, что старое школьное прозвище тебя оскорбит.
— Витька Чесноков, Чеснок, ты, что ли? — Призрак наконец-то обрёл плоть.
— Я, что ли, Дэня, я. — Мужик захохотал. — Узнал?
— Нет. — Денис мотнул головой. — Вспомнил.
— Что, — огорчился старый школьный приятель, — сильно изменился?
— Сильно. — Кивнул Денис в ответ.
— Вернулся? — Витька кивнул на дорожную сумку.
— Ну, да. — Денис опять кивнул, доставая из кармана пачку сигарет.
Раскрыл, машинально отметив: чёрных цилиндриков с золотистым ободком у фильтра осталось всего восемь, надо бы купить. Подкурил и протянул пачку Чесноку.
— Не. — Витёк опасливо покосился на пачку, словно это были не сигареты, а граната с выдернутой чекой. — У меня свои.
Он достал мятый прямоугольник «Беломора» и, смяв мундштук, тоже задымил.
— Надолго? — Сквозь вонючие клубы папиросного дыма поинтересовался Витёк.
— Не знаю. — Денис пожал плечами. — Гештальт закрою и уеду.
— Чего? — Удивлённо вытаращился на него Чеснок.
— Проясню для себя кое-что, — пояснил Денис. — И уеду.
— А-а-а, — протянул школьный приятель и, покосившись на окно на пятом этаже, тяжело вздохнул.
— Может, отметим встречу? Как-никак пятнадцать лет не виделись. — Витёк щелчком отбросил бычок в палисадник.
— Почему бы и нет. — Денис поискал глазами урну. Не найдя, он уронил окурок на растрескавшийся асфальт и тщательно затоптал его. — Вещи только закину и зайду.
— Давай, — оживился Витёк, — буду ждать.
Денис пожал протянутую руку и, подхватив сумку, сквозь жару и пыль пошёл к своему дому.
Вода в ванне была именно той температуры, что нужна для полной релаксации уставших мышц, а коньяк в толстостенном стакане – именно того вкуса и градуса, чтобы расслабить напряжённую голову.
Сейчас прикурить, а после, через затяжку, отпивать пряно-горьковатую маслянистую жидкость, и будет, вообще, зашибись. Дэн лениво потянулся за чёрной пачкой, удобно устроившейся на раковине, едва не уронив при этом стакан, но даже ругаться не стал. Ни вслух, ни мысленно, так было лениво и хорошо.
Прикурив, он прикрыл глаза и, откинув голову на край ванны, начал пускать ароматный дым в потолок. Было хорошо и покойно. Не «спокойно», а именно «покойно», как когда-то говорила она:
— Мне с тобой покойно, Деня.
Дэн поморщился — воспоминание, словно холодная игла, неприятно кольнуло сердце — и выкинул эти мысли из головы.
Было хорошо, но чего-то не хватало. Он затянулся, сделал глоток и потянулся к лежавшему рядом с пачкой телефону. Оживил его прикосновением пальца, нашёл иконку плеера, крутанул список плейлиста и, не глядя, ткнул в первый попавшийся трек.
Из динамиков бухнуло чем-то техно-электронным, и голос, старательно подражающий Цою, запел:
Что можно вечером порой…[1]
Дэн скривился: что за хрень? Никогда он не увлекался электронщиной. Откуда это в его телефоне? Потянулся, чтобы переключить эту муру, но палец замер в сантиметре от экрана, когда он понял, о чём поёт певец.
Беру портвейн, иду домой.
Там, где рассвет красной мечты.
Там, где закат — всё позади.
Там где любовь, там, где есть ты.
Мы перемен ждём, как весны…
С зажатой в пальцах сигареты на экран упал столбик пепла. Дэн моргнул, певец пропел последние строчки.
И кину взор на отчий дом.
Рассветы встретит летний гром
Как будто бы в последний раз
Друг другу смотримся в глаза.
Тлеющий огонёк неведомо как скуренной сигареты ожёг кожу, пальцы инстинктивно разжались, и окурок упал на экран. Песня кончилась и телефон замолчал. Дэн сглотнул. Ему стало вдруг нетерпимо холодно, как тогда, когда…
Денис встал, открыл ящик с туалетными принадлежностями, принялся шарить в нём, с грохотом роняя пузырьки, баночки и флаконы на пол. Да где же… Он ругнулся, не находя искомое.
Денис опустился в горячую воду, откинулся на борт ванны и прикрыл глаза…
— А-а-а. — Денис проснулся с полупридушенным криком.
С трудом выдравшись из цепких лапы кошмара, он сел на продавленном диване и покрутил затёкшей шеей.
Приснится же хрень такая! С трудом сглотнул. В горле царила пустыня, но голова, что удивительно, не болела, а ведь пили они вчера с Витьком такую сивуху, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Голова, хоть и не болела, но похмельной была — словно набитая ватой и соображала плохо.
В полутёмной квартире царили липкая жара и пыльная духота давно непроветриваемого помещения. Какого хрена Чеснок законопатил все окна? Вчера вроде открывали.
Денис, тяжело поднялся на похмельных ногах и покачиваясь прошлёпал на кухню. Там, припав ртом к покрытому ржавыми потеками крану, он принялся жадно пить прохладную, отдававшую рыбой и хлоркой воду. После долго, пока не ушла тяжесть, держал голову под струёй воды.
Придя в себя, он отдернул плотные шторы, закрывающие грязные стекла, и распахнул окно. Лучше не стало: на улице, как и вчера, было солнечно и удушающе жарко.
Хоть бы ветерок какой подул, вяло подумал Денис, нашаривая на украшенном липкими разводами столе пачку.
Выцарапав из фольгированного нутра сигарету, он жадно прикурил. Вот он сча…
Стоп! Какие сигареты? Он же вчера добил свою пачку, а после, мучаясь, дымил Витькиным «Беломором». Денис смотрел на чёрно-золотистую пачку с витиеватыми зарубежными надписями, мучительно пытаясь понять, как смятая и брошенная в мусорное ведро, да-да, и такое оказалось в хозяйстве Чеснока, она снова оказалась на столе. Может, он вчера всё-таки купил сигарет? Да какой там, на хрен, купил! Таких тут не продают.
Денис осторожно, кончиками пальцев, пошевелил пачку, словно это был не картонный прямоугольник, а дохлый таракан. Наконец взял её, открыл и пересчитал золотистые пятки фильтров. Семь штук, в уголке рта дымится восьмая.
Хм, интересно: как так оказалось? Вчера их оставалось ровно восемь штук, разве нет? Да, вроде так и есть — ровно восемь.
Он снова хмыкнул, какая-то нескончаемая пачка, вроде неразменного пятака? Где-то это уже было, или нет?
Сзади грохнуло, брякнуло и на кухню ввалился изрядно помятый Витёк. Громко выпустив газы, он оттолкнул Дениса и жадно, как тот пять минут назад, принялся пить прямо из-под крана.
Денис сунул пачку в карман и тут же о ней забыл. Он смотрел на тощий, обтянутый застиранными почти до прозрачности сатиновыми трусами Витькин зад, вспоминая, как он, Денис, здесь очутился.
Поднимался на свой третий этаж Денис тяжело, словно не домой шёл, где провёл, возможно, самые счастливые годы своей жизни, а на допрос в кабинет следователя.
Дойдя наконец до знакомой двери, обитой плотным кожзамом, он замер в нерешительности. Надо же, за столько лет дверь не поменяли, и обивка как новая: не залоснилась, не потёрлась и нигде не порвалась.
Денис потянулся, чтобы позвонить в звонок, но вспомнил — нет у них звонка. Не любил отец эти тренькающие приспособления для оповещения хозяев о приходе гостей. Поэтому всем гостям, и не только, приходилось стучать в дверь.
Он усмехнулся, вспоминая отца, ворчавшего на мать, когда та пилила его за отсутствие звонка, и три раза бухнул кулаком в дверь. Подождал. Не дождавшись реакции, вновь забухал кулаком. Тишина. Дома никого нет? Так вроде сегодня суббота, должны быть.
Денис полез за телефоном. И вновь чертыхнулся, глядя на экран дорогущего смартфона — сети не было, от слова совсем. Да, как так? Утром в поезде всё было. Он попытался вспомнить, лазил ли он в сеть утром, или звонил кому. Но вместо утра и значительной части ночи в памяти зияла дыра размером со штат Мэн. Он помнил только, как встал из уже холодной ванны, и, не обращая внимания на воду какого-то странного цвета, капающую с него на кафель пола, принялся, не разбирая, кидать вещи в сумку и одновременно бронировать билет на поезд и вызывать такси. Как потом оделся и спустился к подъехавшей машине.
Денис постоял с минуту и ещё несколько раз ударил в дверь, на этот раз пяткой. Результата ноль – за дверью родительской квартиры царила мёртвая тишина.
Зато приоткрылась дверь соседской квартиры. Поверх натянувшейся цепочки на него уставился старческий любопытный глаз, странно увеличенный толстой линзой очков.
— Привет, баб Нюр, — машинально поздоровался Денис, размышляя, где искать родителей.
И осёкся: а разве она не умерла? Мать вроде в телефонном разговоре упоминала, что… Он почувствовал, как по спине тонкой липкой струйкой потёк холодный пот страха, но тут же облегчённо выдохнул. Это не тётя Нюра отдала Богу душу, а её приятельница, такая же иссохшая от времени и тягот жизни маленького городка, сгорбленная, одетая в клетчатую юбку и вязаную кофту, с вечным тёплым платком на седой голове, баба Вера. Она жила в точно такой квартире, но этажом выше. Вечно он их путал, обе бы похожи, как близняшки, только баба Нюра носила бордовый платок и очки с толстыми линзами на пол-лица, а баба Вера — синий, и очков не носила.
— Здравствуй-здравствуй, — зашамкала старуха беззубым ртом, — ты хтой-то такой, ась?
— Это я, Денис, сын тёти Светы.
— Ась? — переспросила баба Нюра, мелко тряся головой. — Дениска, ты што ля? Как вырос, не узнать шалопая.
— Я, баба Нюр. — Денис улыбнулся. — Вы не знаете, где родители?
— Так уехали они, ещё вчерася. — Бабка в ответ осклабилась беззубым ртом. — Рассаду покидали в машину и укатили на дачу. Да.
Денис нахмурился: какая рассада в середине августа? Какая дача? Мать вроде говорила, что они её продали. Что за чушь! Или это бабка перепутала что? Лет-то ей под девяносто будет, если не больше. Вот и перепутала.
Бабка закивала повязанной в платок головой и, сняв цепочку, открыла дверь. Из тёмного нутра старухиной квартиры на Дениса пахнуло пылью, лекарственным перегаром и застарелым запахом старческого тела, смесь вышла приторной и тошнотворной одновременно.
Денис сглотнул едкую тошнотную кислоту, подступившую к самому горлу, и, стараясь не дышать носом, спросил.
— Не знаю, милок, не знаю. Но, думаюсь, завтря вечерком приедуть. На работу им надоть. — Бабка сделала шаркающий шажок в его сторону. — Тебе чёй-то, в квартиру попасть надоть?
— Такося, у меня ключ есть. Мне Светка завсегда, на всякий случай, ключи оставляеть, цветочки полить, и так, мало ли што приключиться. Моху дать.
Денис собрался радостно кивнуть, но бросив взгляд на знакомую дверь, внезапно передумал.
— Да, нет, баб Нюр, не надо. Давайте, я у вас сумку кину, а завтра вечером заберу, когда родители приедут.
— А чёсь, кидай. Места, чай, много не займёть, — согласилась старуха. — А сам, небось, к дружбанам своим-шалопаям рванёшь?
Она отступила вглубь квартиры, давая ему пройти в маленький пыльный коридор.
— Скидавай вон, в кладовку.
Денис, затаив дыхание, шагнул было в квартиру, но остановился. Тревога и чувство опасности не давали ему переступить порог и шагнуть внутрь заполненной полутьмой и вонью квартиры.
— Чё, замер? — Старуха быстро, словно змея, облизнула тонкие покрытые трещинками морщинок губы. — Проходь унутрь.
— Да, я…— не зная, как объяснить свою заминку, и не желая обидеть соседку, замялся Денис.
— Ноги грязные у меня, боюсь натоптать, я же знаю, как вы чистоту любите, — выкрутился он и, повинуясь импульсу, быстро отступил назад, зачем-то добавив, словно в оправдание: — А впрочем, не надо, что я буду вас утруждать, она не тяжёлая. Пойду, пройдусь по знакомым местам, может, встречу кого из старой компании.
Старуха сверкнула на него злобным взглядом.
И неожиданно подавшись к Денису прошамкала.
— Видала я тут недавнося, твоего дружбана. Небось помнишь, как селитру у меня под окнами жгли, да цигарки жабали?
На Дениса пахнуло давно немытым старческим телом, мочой и ещё чем-то прогорклым, он чуть отодвинулся, силясь вспомнить, о ком говорит бабка. Денис слабо улыбнулся.
— Это которого? Мы много с кем в кустах курили.
Ему хотелось закончить этот разговор и свалить куда подальше от дурно пахнущей старухи и от её вонючего жилища.
— Ну, как же, Лёнька Шалый, в соседском доме живёт.
Дениса опять пробил холодный пот, а в груди образовалась пустота. Лёня Шальнов, был мёртв уже года четыре как, мать писала — утонул по пьяни.
Старуха махнула сморщенной ладошкой и как-то странно посмотрела на Дениса. Показалось, что на дне её блёклых глаз, скрытых за толстыми линзами роговых очков, блеснули злорадство и… злость?
Бабка дребезжаще-противно захихикала.
Она переступила с ноги на ногу, словно хотела шагнуть на площадку, но что-то её не пускало. Денис отступил ещё на шаг, испытывая облегчение от слов бабки.
— Ладно, баб Нюр, пойду я. — Он начал пятится к лестнице.
Денис развернулся и, прыгая через ступеньку, рванул вниз.
— Дениска, стой, шальной. — нагнал его на площадке дребезжащий крик бабы Нюры.
Он обернулся. Старуха, замершая в дверном проёме, качнулась в его сторону словно собираясь выйти на лестничную клетку, но так и не перешагнула порог. Отсюда ему было видно только верхнюю часть её тела и оплывшее морщинистое лицо со страшно заострившимся, словно у трупа, носом и медленно плавающими за очками-аквариумами глазами-рыбинами.
— Не перепутала я, Лёнька это был, точно. Тобой ещё интересовался, ты уж зайди к нему ува…
Денис, не дослушав, опрометью бросился вниз, а вслед ему неслось мерзкое дребезжащее хихиканье.
Вырвавшись в зной летнего вечера, он отбежал под раскидистый тополь и, швырнув на землю сумку, дрожащими пальцами, едва не уронив пачку в пыль, достал сигареты. Подкурил, жадно затянулся сладким дымом. Отёр пот со лба.
Вот ведь старая ведьма, маразматичка! Напугала аж два раза подряд, он чуть в штаны не надул. Это же надо придумать — мертвец его искал. А впрочем, чего ждать от старой — всё на свете перепутала, что было вчера, что пять лет назад, что пятнадцать. Но что на него нашло? Почему испугался зайти в квартиру? Таскайся теперь по жаре с сумкой.
Денис стоял, курил и смотрел на окна своей квартиры, незаметно для себя погружаясь в прошлое.
[1] «Невидимка» — «Молодым» (здесь и далее).
