Сергей неодобрительно хмыкнул и подтянул ворот рубашки.
— Старый мерзавец… Мешается под ногами...
Уже направляясь прочь, он вдруг увидел, что пожилой человек никак не может подняться. Руки старика, узловатые и шершавые, будто старые сухие ветви, тщетно шарили по влажной поверхности асфальта. В этот миг Сергей почувствовал не запах, а странное ощущение — резкое, ледяное присутствие старой пыли, сухости травяного запаха и металла, похожего на вкус давно забытых ржавых монеток. Это неприятное чувство мгновенно заполонило ноздри, заглушив привычные ароматы дорогого парфюма и спиртного, исходившие от самого Сергея. Столь отчетливое и непривычное ощущение заставило Сергея вздрогнуть и быстро сделать несколько шагов назад.

В этот миг его взгляд уловил другую фигуру. В тени, возле стены клуба, стояла женщина. Высокая, стройная, в облегающем чёрном платье, с кожей фарфоровой белизны и волосами цвета воронового крыла. Она не улыбалась. Она смотрела. Сперва на него, затем на распростёртого на земле старика, после вновь на него. Во взгляде женщины не было ни осуждения, ни страха. Там была… глубина. Тихая, бездонная, словно старый колодец.

Агрессия Сергея мгновенно сменилась интересом. Добыча обнаружена. Он уверенно направился к женщине, забыв о старике, словно о досадной помехе.

— Прости за это зрелище, — сказал он, поворачиваясь, однако старика на тротуаре уже не оказалось. Словно его здесь вообще не было. Осталась лишь потерянная трость. Но тот странный запах ещё витал в воздухе, постепенно растворяясь.

— Я Сергей. Сегодня купил замок, надо отпраздновать. Составишь компанию, красавица?

Девушка молча кивнула. Губы её, алые, словно капли крови на снегу, чуть дрогнули в едва заметной полуулыбке. Своё имя она не назвала.

Поездка в его мощном чёрном внедорожнике оказалась весёлой и стремительной. Сергей плескал в стаканчик виски из бардачка, одной рукой ведя машину, другой дерзко шаря по коленям девушки, касаясь прохладной кожи под платьем.

Она не сопротивлялась. Не кокетничала. Просто позволяла. Молчание её звучало оглушающе. Время от времени он ловил её взгляд — тёмный, непроглядный, в котором отражались мелькавшие за окнами огни, но не ощущалось никакого внутреннего свечения.

Салон наполнился ароматом роскоши: дорогая кожа кресел, запах благородного виски смешались с её духами — густыми, дурманящими, отдающими нотами жасмина, сандала и едва уловимой терпкостью, похожей на лекарство, которую он никак не мог определить. Этот аромат действовал опьяняюще, сильнее любого алкоголя.

— Гляди, полюбуйся, — торжественно объявил Сергей, сворачивая на заброшенную дорожку. Дом возник перед фарами будто мираж — громадный, выполненный в духе «русской неоклассики», однако с абсурдными азиатскими чертами: парой каменных львов-собак возле гаража и вычурно изогнутой кровлей.

Тяжелая дверь из дуба резко отворилась настежь. Внутри витал затхлый воздух, пропитанный пылью, запахом старых купюр и едва ощутимым ароматом ладана, словно впитанным старинными стенами. Воздух был неподвижен и сперт.

— Заходи, чувствуй себя как дома, — глухо рассмеялся Сергей, стремясь обнять девушку за талию.

Но она легко увернулась от его объятий, скользнув в гостиную. Движения её были неестественно тихими.

— Какой... необычный дом, — наконец произнесла девушка. Голос её оказался низким, мелодичным, но совершенно лишенным теплоты, словно звук хрусталя.

— За сущие копейки взял, представляешь? — похвастался Сергей, включая свет. Люстра озарилась ярким светом, отбрасывая резкие тени. — Китайский владелец куда-то смылся, бизнес накрылся. Как повезло встретить такого простака, ведь потерял шикарнейший особняк!

Девушка замерла возле массивной антикварной вазы, стоявшей в углу помещения, откуда небрежно выглядывали сухие прутики бамбука, напоминающие хрупкие кости. Проведя пальцем по запылённому краю сосуда, она повернулась лицом к Сергею. Изящно удерживая между пальцев маленький красный конвертик, прошитый тонкой золотой нитью, девушка осторожно поставила послание обратно на поверхность вазы, будто оно специально ждало именно её появления здесь.

— Так... ты решила отблагодарить официанта чаевыми? — с легкой насмешкой произнес Сергей, делая шаг навстречу.

Она промолчала. Женщина посмотрела сначала на конверт, затем на него. Глубина её взгляда оставалась такой же бездонной.

— Это тебе, — тихо сказала она, указывая на конверт. — Поздравление с новосельем.

Он приблизился и взял конверт. Бумага была на удивление грубой, шершавой, а на ощупь — ледяной, будто только что принесённой с зимнего ветра.

— Что это? — фыркнул он, разрывая незапечатанный край.

Внутри, на красном фоне, лежала единственная старинная монета с квадратным отверстием посередине. Она была тёплой, почти горячей, контрастируя с холодом конверта. На металле отливала патина, а по краю шли незнакомые иероглифы.

— На счастье, — без тени улыбки произнесла девушка. — Деньги к деньгам. Положи её в кошелёк. Не трать.

Сергей усмехнулся: «Дешёвое суеверие». Но его пальцы сами собой сомкнулись вокруг монетки. Она прилипла к его влажной от виски ладони с неестественной теплотой. Он на мгновение почувствовал лёгкий, едва уловимый толчок, будто где-то щёлкнул огромный замок. Но тут же списал это на головокружение.

— Ну хорошо, спасибо, — равнодушно произнёс он, небрежно засунув монетку в карман штанов, даже не удосужившись переложить её в кошелёк, таким образом проигнорировав единственное указание. Уже спустя мгновение он напрочь выкинул её из головы.

Сознание возвращалось к Сергею медленно и вязко, словно густая патока. Голову пронзала острая боль, рот наполнялся отвратительным привкусом дешёвого алкоголя и металла, будто он попробовал батарею на зуб.
— Чёрт, ну и дерьмо был этот виски... — простонал он, протягивая руку к прохладной стороне постели. Но там никого не оказалось. Девушка ушла тихо и незаметно, оставив лишь помятую подушку да воспоминания о себе.

Раздраженный, с неприятной сухостью во рту, он взял телефон и, ворча себе под нос, оформил доставку: две большие пиццы и дорогую бутылку виски. Когда оператор начал уточнять адрес (новый дом ещё плохо индексировался в их базе данных), он резко перебил её раздраженным криком:
— Читайте внимательно, что там написано! Вы разве сами не видите?! — После чего отключился.

Пришлось ждать целую вечность. Голод и похмелье терзали желудок. Сергей еле держался на ногах, отправившись на поиски еды. Особняк был незнакомым лабиринтом комнат. Зайдя не туда, очутился в тесной полутёмной каморке. Атмосфера тут отличалась особым духом — аромат старого дерева, гнилья и воскового дыма заполняли пространство. Посередине стоял маленький столик из тёмного, почти чёрного дерева. Поверх него лежало несколько подсвечников из бронзы с оплывшими свечами, блюдо с высохшими морщинистыми плодами и старинная чёрно-белая фотография в раме.

На фото была снята пожилая китайская пара. Они сидели прямо, в строгих одеждах, их лица были испещрены морщинами, а глаза смотрели в объектив с неким каменным, неодобрительным спокойствием. Взгляд старика показался Сергею знакомым.

Внутри него возникло неясное, тягостное ощущение, словно лёгкий укол совести, которой он уже давно перестал испытывать. Раздражённо сметя всё со стола в картонную коробку, брошенную в углу, он небрежно отшвырнул её ногой и принёс стул. Именно тут, за этим загадочным столом, он вкушал каждый ломтик пиццы, запивая его небольшим глотком виски. Казалось, будто он трапезничает над чьим-то чужим захоронением, однако он упорно отметал эту мысль, списывая её на последствия вчерашнего застолья.

Еду прервал звонок партнёра. Голос в трубке был напряжённым: сорвалась крупная поставка, возникли непредвиденные проблемы с таможней, срочно нужна встреча. Упущенная выгода исчислялась миллионами. Хмель мгновенно выветрился, сменившись яростью. «Жди, я выезжаю!» — прокричал Сергей в телефон.

Он стремительно бросился к гаражу, метнулся внутрь своего могучего автомобиля и привычно вставил ключ зажигания. Но вместо знакомого урчания мотора послышался лишь резкий беспомощный треск стартера. Аккумулятор оказался абсолютно разряжен, словно кто-то вытащил его и бросил подальше ещё несколько дней назад. Мужчина бешено стукнул ладонью по рулевому колесу, выкрикивая от отчаяния: «Это невозможно!» Его дело терпит убытки, а сам он оказался пленником этой ненавистной усадьбы.

Вернувшись в особняк, он мельком прошёл по коридору. В большом зеркале в резной раме краем глаза он уловил движение. Не своё. Он резко обернулся. В отражении, прямо за его спиной, на секунду застыли две фигуры — те самые старики с фотографии. Их лица, прежде спокойные, были искажены немой, древней злобой. Он вздрогнул и вгляделся — в зеркале был только он, бледный и перекошенный злостью. «Галлюцинация. С похмелья», — убедил он себя, но спину прошиб ледяной пот.

Решив прийти в себя, он направился в ванную. Включил воду в раковине, чтобы умыться. Первая струя была ржаво-бурой, с отвратительным запахом стоячей воды и гнили. Он с отвращением отпрянул. Через минуту вода потекла чистая, но осадок остался.

Он наполнил ванну водой. Наблюдая за струёй, вдруг увидел, что в сливе образовался отвратительный комок — спутанные длинные волосы тёмного цвета, мокрые и липкие. Брезгливо отвернувшись, сбросил одежду и погрузился в тёплую воду, мечтая сбросить напряжение.

Через запотевшее стекло душевой кабины ему померещился силуэт. Высокий, женственный, с распущенными длинными волосами. «Катя?» — подумал он с раздражением. — «Решила вернуться?»

Он лениво провёл рукой по стеклу, стирая конденсат, чтобы увидеть её получше.

За стеклом стояла она. Но не Катя. Это была женщина в красном. Её кожа была мертвенно-бледной, а длинные чёрные волосы сливались с тенями. Она не двигалась. И пока он смотрел, не в силах пошевелиться от внезапно сковавшего его ужаса, она резко повернула голову и посмотрела прямо на него. Её глаза были пустыми, чёрными, бездонными.

Сергей дико вскрикнул, попытался выскочить из скользкой ванны, поскользнулся и ударился головой о кафельный край. Яркая вспышка боли — и всё поглотила тьма.

Очнулся он на холодном кафельном полу. Голова раскалывалась. Он поднялся и, пошатываясь, посмотрел в зеркало. На его виске был свежий синяк и ссадина. «Сон. Бред. Надо проспаться», — убеждал он себя, глядя на своё испуганное отражение.

Он кое-как добрался до спальни и рухнул на кровать, проваливаясь в тяжёлый, алкогольный сон.

Его разбудило чувство. Лёгкое движение матраса, как будто кто-то лег рядом. Затем — ледяное прикосновение к его спине. Запах — тот самый, узнаваемый, тяжёлый и дурманящий, с нотками жасмина и лекарственной горечи.

Он замер, не смея пошевелиться, не смея дышать. Он чувствовал её спину к своей спине, невыносимый холод, исходящий от её тела.

Он не выспался. На следующее утро он чувствовал себя не разбитым — опустошённым. Будто за ночь из него высосали все соки. В зеркале на него смотрел не успешный бизнесмен, а измождённый, посеревший мужчина с лихорадочным блеском в глазах. И синяк на виске напоминал: это не сон.

Механики пожаловали только к обеду, растерянно пожали плечами и начали энергично махать руками в пустоту.

— Непонятно, браток, движок загнулся, такое бывает.
Они провозились в гараже до самого вечера, накрутив счет за «диагностику» до неприличной суммы, и в итоге развели руками: «Запчасти ждать три дня, не меньше».

Сергей, уже кипящий от бессилия, вышел из себя.
— Да вы ж, бл..., совсем руки из жопы растут! Три дня ждать! Я вас по судам затаскаю! Вы знаете, кто я?!
Один из механиков, коренастый, в замасленной спецовке, молча собрал инструменты. Второй, помоложе, посмотрел на Сергея не то с жалостью, не то с брезгливостью.
— Ты, дядя, сам с собой побудь хоть минуту. Тебе явно не на машине ездить надо, а к доктору. Ты на себя в зеркало посмотри.
— Пошёл на хер! — рявкнул Сергей и захлопнул дверь гаража.

Решив заказать такси, он столкнулся с настоящей чередой неудач: телефон либо беспомощно гас, будто разрядившись, либо система упорно отказывалась находить нужный адрес. А личный шофер, которого он считал своей палочкой-выручалочкой, внезапно слёг с температурой. Не выдержав напряжения, Сергей набрал номер своей бывшей — последней надежды добраться до места назначения. Но, увы, даже она коротко бросила трубку с едким напутствием: «Забудь мой номер, падаль!»

К вечеру, злой и голодный, он заказал еду из дорогого ресторана. Забрав у курьера пакет, он даже не кивнул, развернулся и ушёл в дом. Еда — стейк с трюфельным соусом — пахла странно. Кисло-сладковато, будто начала портиться. Первый кусок он едва прожевал и выплюнул. Мясо казалось протухшим, жирным, отдавало той самой ржавой водой из ванны. Он позвонил с громкими претензиями, ему услужливо пообещали возвратить средства и провести расследование. Однако настроение было безнадежно испорчено.

Ночь была хуже предыдущей. Она пришла снова. И снова лёгкое движение матраса, ледяное дыхание в затылок, невыносимый холод, исходящий от тела рядом. Он не спал, а проваливался в короткие, тяжёлые обмороки, полные кошмарных обрывков. Утром он чувствовал себя не просто уставшим. Он чувствовал себя выпотрошенным, опустошённым до самой глубины костей. Веки налились свинцом, каждое движение требовало нечеловеческих усилий.

Он побрёл в ванную, опёрся руками о раковину и поднял голову к зеркалу.

И не узнал себя. Тот, кто смотрел на него из зазеркалья, был измождённым, посеревшим стариком. Кожа обвисла, на щеках и под глазами залегли глубокие тени, волосы стали тусклыми и безжизненными. Его мощные плечи и бицепсы, которые он так лелеял в спортзале, исчезли. Рубашка болталась на нём, как на вешалке. За несколько дней он словно потерял годы жизни и десятки килограммов мышечной массы.

— Что со мной... — прошептал он, и его голос был хриплым, чужим шепотом.

И тут за спиной, прямо у уха, раздался тихий, сиплый, пропитанный бесконечной злобой шёпот. Он обернулся.

Прямо перед ним, вплотную, парило лицо старой женщины с той самой фотографии. Её рот был беззубым провалом, глаза пылали чёрным огнём. Она прошипела что-то на своём гортанном языке, и брызги слюны попали ему в лицо. Они были ледяными.

— А-а-а! — дико закричал Сергей и в ужасе отшатнулся назад.

Его спина ударилась о зеркало. Но оно не разбилось. Вместо звонкого хрусталья оно поддалось, как упругая, холодная плёнка. Из его поверхности вырвались бледные, костлявые руки с длинными ногтями и впились ему в плечи, притягивая к себе.

Он отчаянно рвался освободиться, однако тело отказывалось подчиняться. Из зеркальной поверхности внезапно хлынул поток густых чёрных волос, похожих на мерзких извивающихся змей. Волосы заползали ему в рот, обжигая горечью и слизью, душили, застревали в горле, проникали в ноздри и уши. Не было ни воздуха, ни возможности закричать, ни шанса даже шевельнуться. Медленно погружаясь в холодную зеркальную пустоту, Сергей различал там силуэт женщины в красном платье и её мёртвенно-белое лицо. Окружающее пространство исчезло в непроглядной тьме.

Он очнулся под утро на холодном полу в спальне, весь в слюне и собственной рвоте. Он судорожно глотал воздух, давясь кашлем.

На краю кровати, в той самой позе, сидела та красотка. Она смотрела на него, не мигая. Её лицо было бесстрастной маской, а в глазах читалось пустое, безразличное любопытство.

Сергею было уже не до злости. Он был пустой оболочкой, сломанной игрушкой. Он, не говоря ни слова, поднялся и побрёл на кухню. Руки дрожали. Он нашёл на столе недопитую с прошлого вечера бутылку виски и залпом выпил всё, что осталось. Алкоголь ударил в голову с непривычной силой, почти сразу превратив ужас в мутное, апатичное пьяное забытьё.

Он шаткой походкой вернулся в спальню, чтобы рухнуть на кровать, и прошёл мимо зеркала в полный рост. Он не обратил никакого внимания на то, что в его отражении, по обе стороны от его собственного измождённого силуэта, стояли двое — пожилой мужчина и женщина. Они смотрели на него с холодным, безразличным удовлетворением, будто наблюдая за экспериментом, который наконец дал ожидаемый результат.

Сергей больше не мог это выносить. Не дом — сам себя. Свою слабость, этот тлен, проедающий кости.

— Нужно ехать в город. Обязательно надо туда попасть. Там люди, там жизнь кипит, нормальная еда есть, — ворчал он, надевая замызганную рубашку. Дома телефон иногда трезвонил не переставая. Звонили партнёры, звонили приятели. Поднимая трубку, сам себя не узнавал — голос звучал грубо и хрипло, грубил, ругался, швырял аппарат, не дослушав собеседника до конца. Внутри всё бурлила противная, вязкая злоба.

До шоссе, казалось, идти всего полчаса пешком. Вышел резко, громко захлопнув тяжёлую дверь и даже не обернувшись. Морозный воздух резал лицо иглами. Шёл быстро, почти бегом, однако привычные приметы исчезли, словно растворились в тумане. Тропинка извивалась непредсказуемо, завела глубоко в лес. Спустя час, промокший и раздражённый, вновь оказался на знакомой поляне напротив непривычно величественного вида собственного дома. Особняк возвышался там же, неподвижный и горделиво-суровый.

— Да какого чёрта?! — закричал Сергей в пустоту. Он развернулся и рванул в другую сторону, но из кустов, с низким рыком, вывалилась стая диких собак. Глаза горят голодными точками, шерсть дыбом. Они не убегали, а пошли на него, оскалив зубы. С рёвом и лаем они кинулись, пытаясь вцепиться в ноги. Сергей, обезумев от страха, бросился назад, к единственному укрытию — к проклятому дому. Заскочив внутрь, он прислонился к двери, сердце колотилось, вырываясь из груди.

Тишина дома была теперь иной. Из гостиной, из-за двери кабинета, с верхнего этажа доносился тихий, прерывистый шёпот на том самом гортанном языке. Иногда к нему примешивался девичий смех — сухой, как шелест страниц, и оттого ещё более жуткий.

К вечеру он собрался с духом.

— Иду и всё. Прямо по лесу, пока не выйду.

Его путь продолжался дольше двух часов. Сумрак постепенно превратился в непроглядную темноту. Ветви деревьев больно хлестали лицо, а под ногами неприятно похрустывал промёрзший валежник. Впереди, среди стволов, периодически появлялось красноватое пятнышко. Он замедлял шаг, всматриваясь вглубь леса — однако ничего различимого не видел. Но стоило сделать следующий шаг — и опять вдали мерцала полоска алого шелка, притягивая взгляд, заманивая всё дальше от правильного пути. Так прошёл он целую ночь, дрожа от холода в тонкой рубашке, растерянный и совершенно вымотанный. К рассвету, оказавшись посреди чащи, он устало опустился на корточки, лишившись последних сил и желания двигаться дальше.

— Ладно. Ладно. Домой, — прошептал он пустому лесу. И пошел назад.

Через три минуты он вышел на опушку прямо к своему дому. Будто и не уходил.

В доме было холодно, как в склепе. Та девушка сидела в гостиной в кресле. При дневном свете её кожа казалась фарфоровой и неживой. Она не смотрела в окно, не читала. Она просто сидела.
— Эй! — хрипло крикнул Сергей. — Кто ты? Что тебе надо?!
Она не повернула головы. Не моргнула. Он подошёл, схватил её за плечо — тело было твёрдым и ледяным, как мрамор. Он дёрнул руку, будто обжёгшись.

С наступлением ночи она сама подошла к нему. Он сидел на кровати, опустошённый, и просто смотрел на её босые ноги на полу. Она остановилась перед ним. Её глаза были совершенно чёрными, бездонными, в них не отражалось ничего.

Он попытался оттолкнуть её, но её объятия сомкнулись, как стальные обручи. Невыносимо сильные, холодные, парализующие. Он забился в истерике, захлёбываясь собственным воплем. Она наклонила лицо к его лицу. Её алые губы разомкнулись.

И из её рта, клубами, словно гнездо змей, хлынули густые, чёрные, шевелящиеся волосы. Они полезли в его открытый от ужаса рот, заполняя горло, забиваясь в ноздри, вливаясь в уши, обволакивая глазницы живой, удушающей пеленой. Он бился в конвульсиях, пытаясь проснуться от этого кошмара, уже не понимая, где сон, а где его новая, вечная реальность.

Клуб «Геликон». Две недели спустя.

Молодой человек Дмитрий. Избалованный наследник, привыкший к роскоши с рождения. Покидая ночной клуб «Геликон», небрежно поправил манжет, открыв взглядам брендовые наручные часы. Чистый воздух принес ощущение свободы и уверенности в себе. В кармане тихо позвякивали ключи от новенького спорткара, а в руке лежала свежая записка от риелтора...

Конец.

«Показалось, — убеждал он себя. — Эхо собственных шагов по битому стеклу и щебню».

Но звук не уходил. Он стал постоянным саундтреком его движения, преследующим, навязчивым. Иногда Андрею казалось, что он слышит в этом хрусте нечто знакомое, с чем он сталкивался раньше, но мозг отказывался проводить ужасающие параллели.

Он почти добежал до своей цели — знаменитого дома с номером по Фрунзе, где когда-то жил с родителями. Его квартира на четвертом этаже была его штаб-квартирой, местом, где он всегда ночевал, оставлял припасы, читал найденные дневники. Вид на площадь оттуда был лучшим в городе.

Дверь в подъезд была распахнута настежь, хотя он всегда закрывал ее изнутри, заклинивая кирпичом. Внутри пахло не сыростью и пылью, а чем-то кислым, звериным. Андрей, сжимая в руке монтировку, стал подниматься по лестнице. На ступенях валялись обрывки обоев, ошметки чего-то темного, и тот самый, уже знакомый хруст раздавался под его ногами. Он посветил фонарем под ноги — и сердце его упало.

Это были не щебень и не стекло. Это были мелкие, раздробленные кости. Птиц, грызунов, а некоторые обломки были слишком крупными, слишком похожими на фаланги пальцев.

Он вломился в свою квартиру. Дверь была выломана. То, что он увидел внутри, заставило его рухнуть на колени. Все было уничтожено. Мебель — разломана в щепки, матрас — вспорот, перья разбросаны по всей комнате. Его тайник с консервами вскрыт и опустошен. Но не съедено — содержимое банок было выплеснуто на стены, густые, засохшие потеки свисали с потолка. На стенах кровавыми полосами (и он с ужасом понял, что это действительно была кровь) были нарисованы какие-то первобытные символы, кривые круги и палки.

Это был не просто погром. Это было ритуальное осквернение. Мести здесь не пахло. Пахло безумием.

И в этот момент, оглушительно громко, прямо в подъезде, раздался тот самый звук. Не тихий и отдаленный, а громкий, влажный, смачный ХРУСТ, будто ломали толстую сучковатую палку. И за ним — человеческий вопль. Но не крик боли или страха. Это был вопль торжествующей, ненасытной ярости. Звук, который мог издать только тот, кто порвал все связи с человечеством. Вопль людоеда.

Лестничная клетка превратилась в каменный мешок. Путь вниз был отрезан. Там кто-то был. Андрей, не дыша, отступил в квартиру, завалил выломанную дверь обломком шкафа. Его руки тряслись. Он услышал тяжелые, шаркающие шаги на лестнице. Они поднимались. Медленно, не спеша. Хруст-хруст-хруст под ногами чудовища теперь сливался с его тяжелым дыханием.

Шаги замолкли прямо за дверью. Андрей прижался к стене, зажимая рот ладонью, чтобы не выдать себя стуком сердца. В щель между дверью и косяком проник сноп тусклого света от его фонаря, валявшегося на полу.

В щели на мгновение мелькнул глаз. Не человеческий. Безумный, налитый кровью, с узким, как у кошки, вертикальным зрачком.

Потом дверь, которую он так неуклюже загородил, содрогнулась от мощного удара. Посыпались щепки. Второй удар — и массивный обломок шкафа отлетел в сторону, как щепка.

В проеме стояло ОНО. Существо, еще сохранявшее подобие человека, но лишь как жуткую пародию. Одетое в лохмотья старой советской формы, измазанные грязью и бурыми пятнами. Его кожа была землисто-серой, покрытой струпьями и язвами. А рот... Рот был растянут до ушей в постоянной, голодной ухмылке. В его мощных челюстях он зажал обломок человеческой кости, с наслаждением перемалывая его. Хруст. Это был тот самый звук.

— Моя... столовая... — просипело чудовище, и его голос скрипел, как ржавая дверь. Изо рта брызнула слюна, смешанная с костной крошкой.

Андрей отчаянно оглянулся. Спастись можно только через окно. Четвертый этаж. Под окном — старый чугунный карниз, может быть, козырьк подъезда... Это был смертельный риск, но это был единственный шанс.

Он рванулся к окну, отшвырнувая раму. В тот же миг тварь ринулась вперед. Ее рука, длинная и костлявая, с грязными когтями вместо ногтей, впилась ему в плечо. Боль была адской, будто клещи раскалили докрасна и впились в плоть.

Андрей с криком вырвался, чувствуя, как когти рвут его кожу и мышцы. Он кубарем полетел вниз, ударяясь о карниз, сдирая кожу о ржавую арматуру, и с глухим стуком приземлился на клумбу, заросшую бурьяном. Воздух вырвался из легких.

Он не чувствовал ног. С трудом перекатившись на бок, он увидел, как в разбитом окне четвертого этажа возник тот силуэт. Людоед спокойно смотрел на него, все так же пережевывая кость. Он сделал свое дело. Он выгнал его из своего логова. Загнал в ловушку похуже.

Андрей попытался подняться, но его тело не слушалось. Он услышал другой звук. Тихий, на первый взгляд безобидный. Скрип ржавых петель. Одно за другим, на первых этажах, начали открываться двери и окна. В темных проемах замерли другие силуэты. Тени, такие же высохшие и сгорбленные. Они молча смотрели на него. Десятки пар голодных глаз.

Они не были призраками радиации. Они были ее порождением. Те, кто остался и выжил, заплатив за это разумом и человечностью. Они стали новыми хозяевами города. И у них были свои охотничьи угодья.

Хруст костей, который он слышал, — это был звук их постоянной трапезы. А его квартира... его уютная квартира... была для них накрытым столом. Столовой. Куда он сам, добровольно, пришел как главное блюдо.

Сверху, из окна, донесся тот самый вопль. Он не был обращен к Андрею. Это был сигнал. Призыв к началу пира.

Силуэты в дверях зашевелились и начали медленно, не спеша, выходить наружу. Они приближались к нему со всех сторон, окружая его, перекрывая все пути к отступлению. Их тихие, голодные похрюкивания сливались в один жуткий хор.

Андрей отполз к стене дома, прижавшись к холодному бетону. Он смотрел на приближающихся тварей, на их пустые, голодные глаза и наконец понял истинное правило Зоны: самые страшные мутации происходят не с плотью, а с душой. И для них он был не сталкером. Он был просто едой, которая сама пришла в руки.

Последнее, что он увидел, прежде чем на него набросилась первая волна когтистых рук, — это довольную ухмылку людоеда в окне, наблюдающего за трапезой.

Часть 2

Кирилл был зеленым салагой. Для него поход в Зону был способом доказать себе и другим, что он не маменькин сынок, каким его все считали. Рюкзак с тушенкой, дешевый дозиметр, купленный с рук, и дрожь в коленях, которую он тщательно скрывал за напускной бравадой. Его «опытный» проводник, бородатый мужик по кличке Борщ, оставил его «на подхвате» у старой гостиницы «Полесье», строго наказав не соваться никуда и ждать.

И Кирилл ждал. Минуту, пять, десять. Тишина давила на уши. Он услышал крик.

Он был далеким, обреченным, пронзительным. Не крик ужаса, а какой-то животный, последний вопль, в котором было все: боль, страх и осознание конца. А за ним — тот самый звук, который уже преследовал его с самого входа в город. Тот самый навязчивый хруст, только теперь громкий, массовый, будто целая стая чего-то большого грызла сухари.

Любопытство пересилило страх. Осторожно, крадучись от угла к углу, он пополз на звук. Сердце колотилось где-то в горле. Он заглянул из-за ржавого гаража и замер.

То, что он увидел, навсегда отпечаталось у него в мозгу кислотным ожогом. На площади, среди бурьяна, копошились фигуры. Десятки их. Сгорбленные, серые, одетые в гнилые лохмотья. Они окружили что-то на земле. Нет, кого-то. Кирилл увидел разорванную куртку сталкера и окровавленную руку, беспомощно лежащую на асфальте. Твари рвали плоть, с жадностью впивались зубами, их плечи и спины судорожно дергались. Воздух дрожал от низкого, похожего на мурлыканье урчания — звука абсолютного, первобытного насыщения. И непрекращающийся, ужасающий хруст ломаемых костей.

Кирилла затрясло. Из горла вырвался тихий стон, который он еда сдержал, прикусив губу до крови. Он отпрянул за угол, и его тут же вывернуло наизнанку. Он блевал, судорожно цепляясь за холодный кирпич стены, пока перед глазами плясали кровавые пятна.

Сознание кричало одно: «Беги!».

Он побежал. Слепо, не разбирая дороги, спотыкаясь о бурелом и развалены. Он не оглядывался, но ему казалось, что горячее, голодное дыхание преследователя уже чувствуется у него за спиной. Его ноги сами понесли его к первому же укрытию — полуразрушенному дому с зияющим, как черная пасть, провалом в подвал.

Сорвавшись с края, он кубарем скатился вниз, больно ударившись о бетонный пол. Темнота была абсолютной. Пахло сыростью, плесенью и чем-то еще, сладковатым и неприятным. Он лежал, вслушиваясь в стук собственного сердца, пытаясь отдышаться. Снаружи не было слышно шагов. Казалось, он оторвался.

Адреналин начал отступать, и его сменила слабость. Он проголодался. Дико, до спазм в желудке. Страх сжег все его силы. Руки дрожали.

«Надо поесть, — тупо подумал он. — Надо подкрепиться, чтобы бежать дальше».

Он сдернул рюкзак, лихорадочно расстегнул его. В свете включенного фонаря (его руки тряслись так, что луч прыгал по стенам) он начал шарить внутри. Консервы! Вот они. Его пальцы наткнулись на холодную, гладкую жесть банки. Он вытащил ее.

И тут мир перевернулся.

Это была не тушенка. Этикетка была старой, советской, с кривым шрифтом. Но не это было главным. Сквозь полустертые буквы и слои пыли на банке явно проступали темные, засохшие, липкие пятна. Пятна, точь-в-точь как те, что он видел на стенах в квартире, откуда доносился крик. Пятна крови.

Он чуть не выронил банку, но голод был сильнее отвращения. «Наверное, Борщ где-то нашел, старый запасливый черт», — попытался убедить себя Кирилл. Он с трудом вставил консервный нож, начал вскрывать.

Крышка отошла с тихим щелчком. И запах...

Это был не запах тушенки. Это был тяжелый, густой, тошнотворно-сладкий аромат испорченного, протухшего мяса, смешанный с каким-то химическим привкусом формалина. Кирилл снова почувствовал рвотные позывы, но его пальцы уже сами, против его воли, полезли внутрь.

Он вытащил кусок. Он был странным на вид — темно-бурым, с резиновой, склизкой текстурой, с прожилками жира и чем-то белесым, похожим на хрящ. Голод затуманил разум. Он зажмурился и сунул кусок в рот.

Вкус был невыразимо отвратительным. Соленым, горьким и кислым одновременно. Он жевал эту резиновую, вязкую массу, чувствуя, как по его подбородку течет жир, и пытаясь не думать ни о чем. Он проглотил. Потом второй кусок. Третий. Желудок, сначала сопротивляясь, теперь с жадностью принимал пищу, требуя еще.

Он доел банку, облизывая пальцы, чувствуя, как по телу разливается странная, согревающая тяжесть. Страх отступил, сменившись апатичной усталостью. Он прислонился к холодной стене, и его начало клонить в сон.

И тут в темноте подвала раздался тихий, скрипучий голос. Не снаружи. Изнутри. Прямо у него над ухом.

— Вкусно, новичок?

Кирилл вздрогнул и резко повернулся, тыча фонарем в темноту. Луч выхватил из мрака фигуру. Это был высокий, исхудавший до скелета человек в обрывках противогаза и робы. Его лицо было испещрено язвами, а глаза горели лихорадочным блеском. Он стоял вплотную к Кириллу, явно наблюдая за ним все это время.

— Я... я... — не смог вымолвить Кирилл.

— Ничего, — скрипуче прошелебел незнакомец, и его губы растянулись в беззубой ухмылке. — Все сначала боятся. Потом привыкают. Потом им начинает нравиться. Особый вкус, да? Ни с чем не спутать.

Кирилл с ужасом смотрел на пустую банку из-под тушенки, валявшуюся у его ног. Потом на свои жирные, липкие пальцы. Память подсказала ему обрывки лекций по выживанию, которые он пролистывал в интернете. О радиации, о мутациях, о цезие и стронции... и о том, что они накапливаются в мышечных тканях. В мясе.

Он понял, что это была не тушенка. Его проводник, Борщ, не просто так оставил его. Он не искал артефакты. Он был поставщиком. Поставщиком «свежего» товара для местных обитателей. А банка в его рюкзаке была не едой. Это была плата. Или приманка.

— Что... что я съел? — выдохнул Кирилл, и его голос был чужим.

— То, что все здесь едят, сынок, — проскрипел старик. — Добро пожаловать в клуб. Аппетит теперь будет всегда. Только к одной консерве не привыкнешь.

Снаружи послышалось шарканье многих ног. В проеме подвала один за другим стали появляться силуэты. Те самые. Их глаза уже смотрели на него не с голодной злобой, а с любопытством и... пониманием? Они молча стояли, наблюдая.

Кирилл попытался вскочить, но его тело не слушалось. Ноги были ватными, в голове гудел тяжелый, наркотический туман. Он снова почувствовал голод. Но теперь это был другой голод — острый, извращенный, зовущий повторить тот странный, отвратительный вкус. Он посмотрел на свою руку и с ужасом осознал, что облизывает губы.

Старик положил ему на плечо костлявую руку.

— Успокойся. Теперь ты свой. Теперь ты дома. Скоро твой проводник вернется. С новой едой. С новыми консервами. — Он кивнул на приближающихся тварей. — А пока иди к своим. Поделись с ними. Они тоже голодны.

Кирилл не сопротивлялся, когда его подхватили и повели вглубь подвала, в непроглядную тьму. Он уже почти не помнил вкус обычной тушенки. Он помнил только один вкус. И его желудок снова требовал его. Он был больше не жертвой. Он был новым членом их стаи. И впервые за этот долгий день он чувствовал себя по-настоящему сытым и понятым. Скоро он сам пойдет на охоту.

Часть 3

---

Егор был не из тех, кого легко напугать. Он ходил в Зону десять лет, и у него было лишь одно правило: доверять только своему оружию и инстинктам. Его рейды в Припять были рутиной, почти паломничеством. Но этот визит с самого начала пахнал смертью.

Воздух был не просто тихим, а натянутым, как струна перед разрывом. И запах... знакомый запах пыли и тлена дополнился новым, тошнотворно-сладким — запахом старой крови и чего-то протухшего.

Он шел своим обычным маршрутом, но на подъезде к дому на улице Лесной его нога наткнулась на что-то твердое. Он посветил фонарем под ноги. Это была человеческая лопатка, обглоданная дочиста, белая и неестественная на фоне темного асфальта. Чуть дальше — темное, почти черное пятно засохшей крови, растекшееся по земле веером.

Его рука сама потянулась к кобуре на поясе. Он достал дедовский ТТ. Холодная, тяжелая сталь пистолета, прошедшего всю войну, всегда успокаивала его. Сегодня он чувствовал ее вес как никогда.

Он не побежал, но его шаги стали быстрее и тише. Он не просто шел — он сканировал пространство: черные дыры подъездов, зияющие окна, груды мусора. Везде следы. Следы борьбы, волочения, а главное — те самые мелкие, раздробленные кости, которые хрустели под сапогами.

Его квартира на третьем этаже была его крепостью. Дверь, укрепленная им же много лет назад, все еще держалась. Он вставил ключ, резко повернул и ввалился внутрь, сразу же захлопнув ее за собой. Сердце отчаянно стучало. Он щелкнул внутренним прочным засовом, который сам же и приварил — массивная железная скоба легла на место с глухим, обнадеживающим стуком.

Только теперь он позволил себе выдохнуть. Он прислонился к двери, прислушиваясь. Тишина. Та самая, гнетущая тишина, что была хуже любого шума.

«Спокойно, Егор, — сказал он себе мысленно. — Ты дома».

Он бросил рюкзак на пол, поставил ТТ на стол рядом с диваном, стволом к двери, и начал раскладывать снаряжение. Организм требовал калорий, топлива. Он достал маленькую газовую горелку, поставил на нее котелок с водой, собираясь разогреть свою стандартную тушенку. Механические, привычные действия успокаивали нервы.

Вода только начала закипать, когда с улицы донесся звук.

Сначала это был просто шум. Потом он оформился в крики. Не крики ужаса, а какие-то дикие, нечленораздельные вопли, полные то ли ярости, то ли отчаяния. И другой звук — глухой, мощный топот и тот самый, уже знакомый по сегодняшней прогулке, кошмарный хруст.

Егор резко подошел к окну, стараясь не попадать в проем, и осторожно отодвинул грязную тюлевую занавеску.

Площадь перед домом была освещена луной. И на ней было движение.

Он увидел их. Тех самых уродцев. Они сновали, как тени, их сгорбленные фигуры метались туда-сюда. Они что-то преследовали. Или кого-то.

И он увидел этого «кого-то». Это был парень. Одетый в относительно чистую, новую куртку сталкера. Он бежал, отмахиваясь руками, его лицо было искажено чистым, немыслимым страхом. Он кричал что-то, но слова было невозможно разобрать.

«Новичок, — мгновенно оценил Егор. — Заблудился. Или его бросили». Сердце Егора сжалось. Он видел в этом парне себя много лет назад — зеленого, напуганного, верящего в романтику Зоны.

Парень споткнулся о торчащую из земли арматуру и упал. Стая уродцев мгновенно окружила его, сомкнув круг. Егор сжал кулаки. Он ненавидел это. Его пальцы потянулись к ТТ на столе. Он мог сделать несколько выстрелов, отогнать их, дать парню шанс... Но это означало выдать себя. Это была верная смерть для них обоих.

Но прежде чем он успел принять мучительное решение, произошло нечто, от чего кровь застыла в его жилах.

Из-за угла соседнего дома вышел еще один человек. Он шел спокойно, почти небрежно. Он был одет так же, как тот парень — в нормальную, добротную сталкерскую экипировку. Его лицо было чистым, без язв и шрамов. Он выглядел... опытным. Своим.

«Напарник!» — мелькнула у Егора безумная надежда. Этот человек явно знал, что делал. Он не бежал сломя голову, его движения были точными и выверенными. Егор уже мысленно представил, как они вдвоем отобьются от тварей.

Но уродцы не набросились на нового человека. Они даже не обернулись на него. Они расступились перед ним, как стая шакалов перед вожаком, дав ему пройти к центру круга. Человек подошел к лежащему на земле новичку, который забился в истерике, и... наклонился над ним.

Егор увидел, как человек что-то говорит новичку. Его лицо было спокойным, даже успокаивающим. Искаженное ужасом лицо новичка на мгновение выразило недоумение, потом слабую, безумную надежду на спасение. Он даже перестал дергаться, затих, глядя на своего «спасителя».

И в этот момент человек-сталкер двинулся с пугающей, змеиной быстротой. Его рука с зажатым в ней ножом взметнулась и опустилась. Вопль новичка был коротким и обрывистым. И тогда «спаситель» отступил на шаг и кивнул уродцам.

Те с радостным, тихим повизгиванием набросились на добычу, начав свой пир. А человек в сталкерской одежде отошел в сторонку, прислонился к стене и... достал из кармана пачку сигарет. Он закурил, спокойно наблюдая за пиршеством, как зритель наблюдает за спектаклем. Дым сигареты серой струйкой уплывал в лунное небо.

Луна ярко осветила его лицо. Это был молодой парень, лет двадцати пяти. Кирилл. Но для Егора он был просто Незнакомцем. Его глаза были абсолютно пустыми, холодными и спокойными. В них не было ни злобы, ни жажды крови, ни сожаления. Была только рутина. Выполненная работа.

Егор медленно отпустил занавеску и отшатнулся от окна. Его вырвало прямо на пол. Он понял все. Это была не просто стая мутантов. Это была охота. Система. И самый страшный хищник здесь был не тот, кто выглядел как чудовище. А тот, кто выглядел как человек. Свой, который подходил к тебе в самый страшный момент и говорил то, что ты хочешь услышать.

Выстрел из ТТ сейчас был бы самоубийством. Он бы выдал его местоположение. И тогда на его дверь пришел бы не просто безумный скот. Пришел бы спокойный, расчетливый охотник в сталкерской куртке, который знает все о укрепленных дверях и человеческой психологии.

Егор потушил горелку. Есть он уже не мог. Он взял ТТ, отнес его к двери и сел на пол, прижавшись спиной к холодной стене. Он смотрел на массивную железную защелку.

Она вдруг показалась ему смехотворно хрупкой и ненадежной.

Он сидел в полной темноте, не шевелясь, и слушал. Снаружи стихли крики. Стихло и похрюкивание. Послышались неспешные, уверенные шаги. Они приблизились к его подъезду и замерли у входа.

Кто-то сделал глубокую затяжку. Пахнувший дымок дешевой сигареты медленно просочился в щели под дверью, смешиваясь с запахом крови и смерти.

Затем шаги раздались снова. Они поднимались по лестнице. Медленно, с остановками на каждом лестничном пролете, как будто кто-то проверял квартиры. Они добрались до его этажа и замерли прямо напротив его двери.

Тишина длилась вечность. Егор не дышал, сжимая в потной ладони рукоятку ТТ. Он целился в центр двери, туда, где должна быть грудь человека.

Потом с другой стороны двери раздался спокойный, ровный голос. Тот самый голос, что он слышал с улицы, обращенный к новичку. Голос, полный ложного спокойствия и смертельной угрозы.

— Эй, там кто-то есть? Я видел свет. Выходи, не бойся. Я свой. Могу помочь. У меня есть еда.

Егор прикрыл глаза. Он понял, что его крепость стала его склепом. А снаружи ждал не монстр. Незнакомец, который когда-то, возможно, тоже был как он. И от этого осознания было в тысячу раз страшнее.

Он медленно взвел курок ТТ. Звук щелчка был оглушительно громким в тишине квартиры.

Снаружи наступила пауза. Потом Егор услышал тихий, почти неслышмый смешок.

Шаги удалились от его двери и начали спускаться вниз. Охотник понял, что здесь добыча не клюнет на приманку. Здесь придется охотиться по-другому.

Егор остался сидеть в темноте, с пистолетом на коленях, прислушиваясь к каждому шороху снаружи. Он знал, что это ненадолго. Незнакомец теперь знал о нем. И он вернется. Не один.

Консервы в его рюкзаке внезапно показались ему отравленными. А железная защелка на двери — просто нарисованной линией на песке, которую вот-вот смоет прилив.

Азарт первооткрывателей затмил осторожность. Они шли все дальше, оставляя на стенах отметки фломастером, но коридоры ветвились с безумной логикой, петляли, спускались и снова поднимались. Вскоре они поняли, что заблудились. Фонарики начали предательски мигать, отбрасывая пляшущие, уродливые тени.

Именно в момент нарастающей паники они их услышали.

Сначала это был просто звук. Где-то далеко, в глубине этого каменного чрева. Тук. Тук. Тук. Тяжелые, мерные шаги. Не человеческие. Что-то массивное и копытное переставляло ноги по каменному полу. К шагам примешивалось другое — низкое, хриплое, влажное похрюкивание. Звук, полный не голода, а некой древней, беспричинной ярости.

Они замерли, прижавшись к холодной стене. Сердце Гриши колотилось так громко, что ему казалось, что это эхо разносится по всему тоннелю.

— Назад, — просипел Валера, и его лицо было серым от ужаса.

Они побежали. Слепо, не разбирая дороги, сворачивая наугад. Но лабиринт играл с ними. Все их отметки исчезли, словно стены их поглотили. А звуки становились все ближе. Теперь к шагам и хрюканью добавилось громкое сопение, будто чудовищный нюхач улавливал вкусный, животный запах их страха.

Гриша оглянулся на одном из поворотов. В конце длинного коридора, в слабом свете своего умирающего фонаря, он увидел ЭТО.

Это был кабан. Но кабан из самых дурных кошмаров. Размером с быка. Его спина была покрыта не щетиной, а какими-то кожистыми, ороговевшими наростами, как панцирь. Глаза, крошечные и черные, сверкали чистейшим, неодушевленным злом. Из пасти, усеянной желтыми, кривыми клыками, стекала слюна. Но самое жуткое — он шел на задних ногах, по-человечески, его массивные передние копыта с длинными, как боевые ножи, когтями волочились по полу, издавая тот самый скрежещущий звук.

Чудовище издало низкий рык, больше похожий на клокотание в огромной глотке, и рванулось вперед с пугающей для его размера скоростью.

Бег стал абсолютно иррациональным. Они кричали, спотыкались, падали, царапая руки в кровь о камни. Тяжелое дыхание зверя и его топот уже гремели прямо за спиной. Запах — дикий, терпкий, запах крови и грязи — заполнил все вокруг.

Гриша влетел в тупик. Остановился, упираясь руками в холодную стену, с криком отчаяния обреченности. Он обернулся.

Валера отстал. Чудовище настигло его. Гриша видел, как громадная когтистая лапа со свиром рассекла воздух и ударила Валеру в спину. Раздался не крик, а хруст — ломающихся ребер и разрываемой плоти. Тело Валеры взметнулось в воздух и с глухим стуком шлепнулось о стену, оставляя на кирпиче кровавый след.

Кабан-секач развернулся к Грише. Его крошечные глаза сузились. Он медленно пошел к нему, громко втягивая воздух, с наслаждением предвкушая. Гриша зажмурился, зарывшись лицом в колени, плача и что-то беззвучно бормоча.

Он услышал последнее — тяжелое, горячее сопение прямо над ухом, влажное прикосновение щетины к своей шее и оглушительный, разрывающий тишину визг, от которого кровь стыла в жилах.

Боль была стремительной и всепоглощающей. Острый, как бритва, клык вошел под лопатку, пронзая насквозь. Потом второй удар — когти распороли живот. Мир поплыл, превратившись в алое марево боли и ужаса.

Агриппина Степановна ждала внука до ночи, а потом пошла к соседям. Те лишь качали головами: «Лес он, Агриппина, не любит чужих. Особенно тех, кто лезет куда не надо».

На третий день поисков нашли только одну вещь. У старого колодца, на краю того самого леса, валялся мальчишеский кроссовок. Весь в грязи. И в темной, липкой, уже засохшей крови.

А в деревне потом еще долго рассказывали, что по ночам из леса доносится странный звук — не то тяжелые шаги, не то похрюкивание. И будто бы кто-то там, в самой чаще, теперь хрюкает на два голоса.

И в этот миг тишину разорвал звук.

Не вой. Не рык. А тяжёлый, мерный, влажный топот. Шаги. Огромные, грузные, увязающие в сырой земле. Топ… Топ… Топ… Они приближались к избе. С каждым шагом земля, казалось, слегка содрогалась, и стекло в керосиновой лампе звенело тонко-тонко.

Иван замер, превратившись в слух. Сердце молотком билось в горле. Шаги дошли до самой избы и замолкли. Послышалось тяжёлое, хриплое сопение, словно чудовищные ноздри втягивали воздух, выискивая знакомый запах. Запах страха.

Потом раздался скрежет. Медленный, ужасающий. Будто что-то огромное и тяжёлое проводило когтями по внешней стене избы, сдирая с брёвен щепу и старую краску.

Иван, двигаясь как во сне, поднялся. Его движения были вдруг поразительно чёткими и точными. Всё лишнее ушло, остался лишь голый инстинкт и долг. Он взял со стола четыре пули. Рука не дрогнула ни разу. Он подошёл к ружью, висевшему на стене. Щёлк — открылся затвор. Щёлк — первая серебряная пуля легла в ствол. Вторая.

В это время снаружи что-то уперлось в дверь. Послышался треск древесины. Массивный засов, в который он только что вложил всю свою веру, прогнулся внутрь, жалуясь тонким скрипом. В щель между дверью и косяком хлынул поток того самого тяжёлого, звериного запаха, что витал над скотомогильником.

Дверь снова содрогнулась от чудовищного удара. Послышался громкий хруст — это лопнула центральная доска. В образовавшуюся дыру, размером с кулак, пролезло нечто тёмное, покрытое слипшейся от чего-то тёмной шерстью. И в этой дыре на мгновение мелькнул глаз. Не волчий, не человеческий. Жёлтый, как расплавленная сера, с вертикальным зрачком, полным бездонной, древней злобы.

Затвор щёлкнул с финальным, неумолимым звуком.

Раздался третий удар. Самый сильный. Дверь взорвалась внутрь, разлетевшись на щепки и куски разбитого железа. На пороге, заполняя собой весь проём, вырисовываясь на фоне тёмной ночи, стояло Оно.

Существо было гибридом кошмара и реальности. Невероятно высокое, на кривых, мощных задних лапах, покрытое грубой, свалявшейся шерстью, по которой струилась тёмная жидкость. Морда, вытянутая в волчий оскал, была усеяна клочьями чего-то свежего, а из пасти, усеянной рядами ножевидных зубов, капала слюна. Но самое ужасное — в его глазах горел не просто звериный голод. В них светился разум. Древний, извращённый, наслаждающийся моментом охоты.

Оно сделало шаг вперёд, внутрь избы, подняв когтистую лапу для удара.

Иван не видел ничего, кроме этой жёлтой цели-глаза. Он не слышал своего крика, не чувствовал отдачи. Грохот выстрела оглушил всё, заполнив маленькую избушку дымом и яростью.

Серебряная пуля попала точно в цель. Жёлтый глаз погас, разорвавшись в кровавую массу. Существо издало звук, невыносимый для человеческого уха — не крик боли, а вопль абсолютной, вселенской ярости и непонимания. Оно затрепетало, схватилось за морду своими когтистыми лапами, отшатнулось назад, задев косяк двери и обломав его.

Второй выстрел, почти сразу же, угодил ему в открытую пасть. Послышался отвратительный хруст и шипение, будто раскалённый металл коснулся льда. Чудовище рухнуло на порог, забилось в последних, страшных судорогах, издавая хриплые, клокочущие звуки.

Иван стоял, не в силах пошевелиться, с дымящимся ружьём в руках. В ноздри ему ударил запах палёной шерсти, крови и чего-то невыразимо древнего, умирающего.

Судороги стали слабеть. Огромное тело стало медленно меняться, терять форму, словно воск, стекающий с горящей свечи. Шерсть втягивалась, кости трещали и ломались, принимая иное очертание. Через несколько минут на пороге, среди обломков двери, лежало не чудовище. Лежал тощий, измождённый человек с длинными седыми волосами, в лохмотьях одежды, с ужасными ранами на лице и в горле. Незнакомец.

Тишина вернулась. Слышалось лишь потрескивание огня в печи да тяжёлое дыхание Ивана Степановича.

Он подошёл к порогу, выглянул наружу. Ночь была по-прежнему чёрной, но её удушающая густота ушла. Откуда-то снова донёсся стрекот сверчка. Потом другой.

Лес снова дышал. Он был чист.