Авторские истории

Забор поднимается на высоту двадцати метров и украшен жёлтыми треугольниками со значком молнии. Через каждые пятьдесят метров стоит вышка, на вершине которой за тяжёлым пулемётом скучает человек в форме. За сеткой забора тянется широкая полоса выжженной земли с редкими пнями. Дальше поднимается густой лес, с фиолетовыми листьями.

Марго подняла фотоаппарат, приятно тяжёлый, с длинным и толстым объективом. Ещё сохранивший волнующий аромат новой вещи. Дважды щёлкнул затвор и в память улетели снимки сторожевой вышки и фиолетового леса. На край второго снимка попал проводник. Мужчина тридцати с лишним лет в спортивном костюме, рукава и штанины замотаны синей изолентой.

Проводник курит, задумчиво глядя на группу туристов, выползающую из пузатого автобуса. Пепел стряхивает в хромированный капсуль, похожий на флягу. Марго навела объектив на него, настроила выдержку и глубину, выждала идеальный кадр и сделала пару снимков. Мужчина покосился, но промолчал. В конце концов его работа провести туристов-фотографов в Заповедник. А что фотографировать, они выбирают сами.

Туристы нестройной толпой копятся у пропускного пункта, явно раздражая охрану. Солдаты за оружие не берутся, но смотрят на гостей... недружелюбно. У самого старого заметно дёргается глаз. На проводника же посматривают сочувственно.

Когда автобус опустел, проводник пошёл вдоль толпы. Внимательно осматривая клиентов. Всего десять человек, глаза горят любопытством и энтузиазмом. Все одеты в пёстрые футболки с длинным рукавом и штаны, хотя пекло стоит дикое. Проводник закончил обход и ткнул пальцев в высокого мужчину, одетого в фиолетовую футболку, и девушку в босоножках.

— Так, вы, переоденьтесь. В заповедник нельзя в фиолетовом и в незакрытой обуви.

— Чем плох фиолетовый?! — Выпалил мужчина. — Это моя счастливая футболка!

Девушка потупилась на обувку, прикусила губу, судя по виду запасную обувь она не брала. Проводник пожал плечами, прикурил вторую сигарету.

— Просто нельзя. Вы все подписали бумаги, что обязуетесь соблюдать указания проводника. То есть меня. В противном случае, туристическая компания ответственности не несёт.

— Да, это моя любимая футболка!

— Очень хорошо. — Проводник устало и отрешенно кивнул. — Но, если Прыгун или Лешак заберут вас, мне по фигу, но они покалечат других. А это уже моя ответственность.

Взгляды девяти человек пересеклись на фиолетовой футболке, мужчина скрипнул зубами и сделал последнюю, отчаянную попытку отстоять:

— У меня нет другой!

— Это не важно, у нас есть.

По сигналу Проводника двое солдат вытащили приземистой коморки две коробки. Одна с мятыми футболками, нежно коричневого цвета, а другая с грязными высокими кедами. Поставили у группы и отступили.

— Настоятельно советую всем, у кого есть хоть что фиолетовое или обувь открывает лодыжки, — сказал Проводник, указывая сигаретой на коробки, — переодеться в предоставленное. В противном случае компания не несёт ответственности за ваши жизни. Также, если вы отказываетесь, автобус увезёт вас назад. Но в этом случае возврата денег не будет.

Лес за оградой шумит, деревья раскачиваются под порывами ветра. Вот только ветра нет. Стоит полный штиль, солнце припекает голову и плечи. Пахнет прогретой землёй и цветущей травой.

Проводник безучастно наблюдает за переодеванием, стряхивая пепел в капсуль. Когда все закончили, раздал изоленту и красноречиво указал на собственные обмотки.

— Замотайте надёжно, но не передавливайте.

— Там так много клещей? — Спросил кто-то.

— Клещи, это самое безобидное, что там можно подцепить.

Марго со всем тщанием замоталась изолентой почти до локтя. Остальные обошлись парой мотков. Проводник удостоил их тяжёлым взглядом и выдохнул дым через нос. Внутри КПП зазвенел телефон. Красный, без кнопок или диска, с толстым витым проводом. Солдат поднял трубку, кивнул и махнул рукой напарнику.

— Нас пропустят через пять минут, когда убедятся, что экскурсионная зона безопасна. — Пояснил Проводник, туша сигарету о подошву и, бросая, бычок в капсуль. — Для вас, господа и дамы, есть только два правила поведения. Первое, не сходить с тропы. Второе, прежде чем делать что-то, спрашивайте меня. Ясно?

Нестройных хор голосов и кивки, мужчина вздохнул и махнул на ворота.

— Строитесь в колонну по два. Старайтесь не упускать соседа из виду.

Ворота дрогнули и сдвинулись, Проводник выждал пока распахнутся полностью и повёл группу. Проходя мимо КПП Марго услышала разговор солдата с трубкой.

«Ворота номер пять, туристы зашли. Время тринадцать двадцать. Так точно.»

Солдат повесил трубку, поймал взгляд девушки и помахал, тепло улыбнувшись. Девушка рефлекторно помахала в ответ. Колонна медленно проходит через ворота, с некоторой опаской глядя на приближающийся фиолетовый лес. Через выжженную полосу в лес проложена тропа из широких досок с ограждением до середины бедра. Первая двойка ступила на них следом за Проводником.

— А там точно безопасно? — Спросила женщина в белой панаме, крепко держа мужа, того самого без запасной футболки.

— Если следовать правилам.

— В интернете говорят, что там творится всякая чертовщина, это правда?

— Ну да, иначе зачем огораживать.

— А что мы увидим?

— Всякое интересное.

По мере приближения деревья разрастаются, а когда люди оказались рядом, прекратили раскачиваться. Застыли в наклоне, будто наблюдая за чужаками, решившими ступить в неизвестность. Пахнет древесиной, смолой и сырой землёй. Однако, присутствует ощутимая нотка, которую нос отказывается распознать. Марго ощущает её, как мягкое прикосновение с внутренней стороны носа.

Панамка не унимается.

— А что это так пахнет?

— Деревья. — Ответил Проводник, не оборачиваясь, добавил, вытягивая из пачки сигарету. — Наверное.

— То есть, вы не знаете? А если оно опасно?!

В голосе женщины проступили визгливые нотки тревоги, а по группе прокатилась волна шёпота. Проводник обернулся, вздохнул и сказал, довольно громко:

— Дамочка, никто не знает, что и почему здесь происходит. Вы, наверняка, слышали не одну теорию. От пришельцев до потусторонних сил, но факт в том, что никто не знает причин.

— Но как вы можете быть уверены, что это безопасно?!

Она просто хочет устроить скандал, осознала Марго. Либо Панамка очень любит мужа и стремится отомстить за прилюдный позор, либо просто любит ссоры.

— Ну не нужно понимать, что такое огонь, чтобы не обжечься. — Ответил мужчина, тоном отметающим дальнейший дискус, развернулся и указал на деревья. — Перед вами первая линия фиолетового леса. Если ветви будут над тропой, можете сорвать листок другой, но не больше пяти. Главное, не сходите с тропы. Это опасно.

Марго сфокусировала камеру и сфотографировала ветку при сильном приближении. Так что смогла рассмотреть каждую прожилку на листьях. Дерево брезгливо подняло ветвь повыше. Девушка вздрогнула. Она покупала тур, за огромные деньги, чтобы посмотреть на аномалии, но... когда они вот так обыденно случаются, это пугает.

Зато в личном блоге от этих фотографий будет огромный прирост трафика! Люди обожают всё странное и волшебное, то что возвращает им детскую веру в непознанный мир. Сказку, что затмевает серые будни.

Деревья сторонятся тропы, поднимают ветви, когда люди тянутся за листьями. Проводник через каждые десять метров, повторяет не сходить с тропы. Прикуривает сигарету от окурка и выдыхает дым перед собой. Идёт медленно, как по минному полю. Туристов это заметно раздражает, ведь тур ограничен тремя часами.

Стоит людям пройти, как деревья вновь начинают шуметь, словно беседуя. А через шелест листьев отчётливо проступает нарастающий плеск воды. Марго вертит головой, прижимая камеру к груди, не понимая, откуда звук. Деревья впереди искажаются, как отражения кривого зеркала. Стволы изгибаются, огибая нечто незримое... перед тропой появился ручей. Мгновение назад его не было и вот, вода весело журчит, поднимаясь вертикально вверх к фиолетовым кронам.

С запозданием Марго поняла фундаментальную неправильность звука. Ощущение, что это видео, запущенное задом наперёд.

— Перед вами обратный ручей. — Сказал Проводник, выдыхая дым в сторону воды. — Касаться категорически запрещено, пить тем более.

— Он ядовитый? — Осторожно спросила Марго, щёлкая фотоаппаратом.

— Нет, но вас вывернет наизнанку и прокрутит назад во времени, но не в пространстве. Зрелище премерзкое, должен сказать.

— Вы слишком много курите! — Вклинилась Панамка. — Меня тошнит от запаха!

Мужчина пожал плечами.

— Либо я буду курить, либо все мы умрём медленной и мучительной смертью.

Женщина распахнула рот для очередного вопроса, но её прервала рыба, появившаяся в ручье. Она поднялась из мелкой травы, двигаясь хвостом вперёд, огромная, как собака. Чешуя медленно мельчает, как и сама рыба. К моменту, когда она приблизилась к тропе, превратилась в малька.

— О, знакомьтесь, это Петя. Аномальный окунь. Да, мы не знаем, откуда он тут и как так вымахал. Но точно можем сказать, что бедняга вместе с ручьём во временной петле. Нам повезло, он появляется раз в два часа. На сайтах турагентств его называют Поликарпом, но по мне Петя куда лучше.

Под щелчки фотоаппаратов малёк превратился в икринку и скрылся из виду в переплетении фиолетовых крон. Группа, полюбовавшись инверсированным ручьём, двинулась дальше.

Слева на тропу падает яркий сине-серый свет, а при приближении проступает чужеродный пейзаж. Врезанный в реальность неумелой рукой, как кривое окно.

— Перед вами достаточно знаменитый объект. — Скучающе сказал Проводник, затянулся сигаретой и добавил. — Окно в иной мир.

По ту сторону открывается каменистый пейзаж, на тёмном небе застыли две луны. На горизонте розовеет городское зарево. Чужой ветер гонит по земле пыльные змейки. Марго охнула, сердце забилось быстрее, стиснутое лапой тревожной тоски.

— Это портал? — Спросил кто-то в глубине строя.

В голосе чувствуется затаённая надежда. Будто вот прямо перед ними билет на побег из серой обыденности. Проводник покачал головой, зажав сигарету в зубах и выдыхая дым из уголков рта.

— Нет. Окно, непроницаемое. Лет пять тому учёные его чуть ли не облизывали. Но ничего не добились.

Вопрошавший грустно вздохнул, бросил тоскливый взгляд на «окно».

Тропа поскрипывает и извивается, обходя неведомо что, выгибается, образуя мостики над зарослями травы. В такие моменты Проводник велит держаться за ограждение. Часы на запястье пикнули, отмечая половину окончание первой половины отведённого на экскурсию времени.

Все разом посмотрели на запястья и телефоны. Муж панамки поджал губы и выдал, крайне обиженным тоном:

— Я хотел посмотреть на Баханку, в маршруте она была указана!

— Ага, на обратной его части. Прошу за мной.

Проводник прошёл вперёд и перед туристами появилась вторая тропа, прилегающая к первой. Марго заморгала, попятилась, почти сбив идущего позади. Тропа исчезла. Девушка ойкнула, шагнула вперёд, и новый маршрут появился.

— Как это так...

— Ну вот так. — Ответил Проводник, ступая на новый участок.

Стоило группе перейти на него, и старая тропа исчезла. Люди перешёптываются, кто-то опустился на корточки и тщательно ощупывает доски. Если с ручьём была оптическая аномалия, то тут... непонятно.

— Умники говорили про наслоение пространств. — Сжалился Проводник. — Пожалуй, это единственная аномалия с которой можно контактировать.

— А мы по этой тропе вернёмся в своё пространство? — Осторожно спросила Марго.

— Да, мы проверяли.

Притихшая группа продвигается, любуясь причудливыми растениями и бронированными белками. Зверьки наблюдают за людьми с высоких веток, потирая длинные лапки с когтистыми пальцами. Пространство вокруг тропы идёт волнами, свет преломляется и рассыпается. В стороне меж стволов проплыло фосфорическое облако, втянулось в дерево и вышло из другого.

Совсем рядом сиреневые кусты расступились, и к тропе вышел олень. Марго ахнула, увидев кристаллические рога, венчающие вытянутый череп как корона. Проводник выругался, ухватился за бок и в ладони появился пистолет. Олень величаво оглядел людей, задержал взгляд на оружии и, совсем по-человечески, фыркнул. Неспешно удалился.

— Какая красота! — Выдохнула Марго, продолжая фотографировать.

— Т-т-твою мать... — Выдохнул Проводник.

Побледнел, а седых волос, кажется, стало больше. Пистолет в руке мелко подрагивает, а ствол направлен в кусты, поглотившие зверя.

— Он опасен?

— Хищник. Это плохо, что он так близко к периметру.

— Олени травоядные! — Фыркнула Панамка.

— Ага, ну видать, в прошлом году посетитель был редкостным овощем. — Буркнул Проводник, опуская пистолет и щёлкая предохранителем. — Ему такой за секунду голову отгрыз.

Группа притихла и поглядывает в сторону ушедшего оленя. Проводник перевёл дыхание, нервно затягиваясь сигаретой, махнул двигаться вперёд. Сам пошёл замыкающим, часто оглядываясь и стискивая пистолет.

Впереди справа лес расступается, образуя идеально круглую полянку. Земля голая и утрамбованная, а воздух идёт густыми волнами. Туристы замедлились, с опаской косясь на Проводника.

— Это ваша Бахалка. — Бросил тот, протискиваясь вперёд.

— Прям как в сталкере! — Выдохнул мужчина, засовывая руку в карман, широко и по-детски улыбнулся.

В ладони сверкнула гайка, с подвязанным лоскутом белой ткани. Глаза Проводника округлились, рот раскрылся для крика, но мужчина уже замахнулся. Стальной кругляш сорвался с ладони и полетел в сторону аномалии, трепеща белым шлейфом. Воздух перед гайкой сминается, перед вокруг расходятся концентрические волны.

Марго зажала кнопку фотоаппарата.

Лес затих, а воздух уплотняется в центре поляны. Слой за слоем, темнеет, наливается тяжестью и расширяется. Гайка ударилась о землю. Мир отзывался дрожью и взорвался.

Ударная волна расширяется, вскидывая комья земли, ломая деревья. Ограждение тропы швырнуло в людей, смело их, как сухие листья. Незримая сила ударила Марго в живот сразу во всё тело, подняла в воздух по косой и швырнула в лес. Мир завертелся, в спину ударили ветви, ствол дерева. Девушка упала на землю, задёргалась, раскрывая рот в тщетной попытке вдохнуть.

Тропа разрушена, а люди раскиданы вокруг, как сломанные куклы. Мужчина, бросивший гайку, лежит на жене, обломок ограждения торчит из его глазницы. Панамка кричит, пытается выбраться, хватаясь за землю.

— Не двигаться! Все, оставайтесь на местах!

Хриплый вопль Проводника потонул в общем крике и стоне. Двое шатаясь побежали к тропе... Ноги первого разрезало на множество кусков. Он упал и распался, на мелкие слои. Второй размазался и исчез в облаке кровавого тумана. Капли крови осели на тончайших нитях, густо натянутых вдоль тропы на уровне колена.

— Стоять, идиоты! Мать...

Кусты в стороне раздвинулись и к тропе, величавой походкой, вышел олень с кристаллическими рогами. Покосился на Проводника, что оглядывается в поисках пистолета, выбитого из рук взрывом. Открыл пасть и наружу, меж кривых клыков, вывалился трубчатый язык. Олень издал трубный рёв и в два прыжка подскочил к Панамке. Женщина успела выбраться из-под мертвеца, развернулась на шум.

Звернь ухватил пастью за горло, вздёрнул над землёй и неспешно, будто насмехаясь, пошёл прочь. Вслед несётся ругань Проводника. Тело женщины безвольно покачивается, а стекленеющие глаза смотрят прямо на Марго.

Девушка закрыла рот ладонью, вжалась в землю, позабыв про боль.

Мужчина достал из кармана рацию, проорал в неё:

— База, код тридцать пять! Седьмой сектор! Повторяю, код тридцать пять.

Вслушался и с ненавистью отбросил. Огляделся и, наконец, заметив лежащий в траве пистолет, шагнул к нему. Замер в половине движения, медленно вернул ногу. Нервно огляделся на застывших и жмущихся к земле людей. Трясущимися руками достал пачку сигарет, прикурил одну и выдохнул густой клуб дыма. В серой, быстроисчезающей, дымке отчётливо проступили тонкие струны, натянутые на уровне груди и живота.

Лёг на землю, затянулся и выдохнул в сторону пистолета. Облегчённо выдохнул и протянул руку, сомкнул пальцы на рукояти. Когда он поднялся, среди стонов и плача звучно щёлкнул предохранитель.

— Спокойно, скоро за нами придут. Просто не двигайтесь. Я вас защищу. Просто ложитесь на землю.

Аномалия на поляне издаёт вибрирующий гул, хлопает. Злополучная гайка подскакивает на земле и медленно сдвигается в сторону, как горошина на барабане. Марго сглотнула колючий ком, запоздало осмотрела камеру. Объектив сломан, линза треснула и покрылась белой сеткой.

За деревьями влажно трещит, будто рвётся мокрая ткань. Слышен смачный хруст и фырканье. Мужчина, ближайший к Марго, затрясся всем телом, попятился, игнорируя крики Проводника. Развернулся и побежал к тропе, огибая окровавленные нити. Добежал до целого участка ограждения и пропал. Как картинка удалённая с экрана. Появился на прежнем месте, побежал и пропал. Снова и снова.

Марго сжалась и закрыла глаза, накрыла голову руками. Когда в стороне зашумело и закричал человек, она только сильнее зажмурилась. Вздрогнула от грохота выстрелов и злого вопля.

***

Сильно позже, когда спасательный отряд достал выживших и доставил к КПП. Марго села на землю, бездумно глядя, как на фиолетовый лес ложатся отсветы заката. Деревья тянутся к убывающему свету, двигают ветвями в ритмичном танце. Меж деревьев мелькают кристальные рога, а пулемётчик на вышке держит опушку на прицеле.

Рядом с девушкой опустился Проводник, молча протянул раскрытую и почти пустую пачку. Девушка взяла сигарету, прикурила и глубоко затянулась, наплевав на здоровье и долгие годы борьбы с зависимостью. Иногда тебе просто надо закурить.

— А что там дальше? — Спросила она, наблюдая, как вдали на дороге едет туристический автобус.

— В Заповеднике? Да много чего. — Вздохнул мужчина. — Зоны обратной гравитации, порталы на орбиту Меркурия. Места, где человек распадается на атомы или тело перестраивается. Руины...

— Руины?

— Да, мы их только видим. Но как ни пытайся, подойти не получится, они будто удаляются. А когда смотришь через оптику, уменьшаются.

— А как там, в сердце заповедника, побывать?

Проводник посмотрел на неё долгим, тяжёлым взглядом. Вздохнул.

— Не боишься после всего?

— Ну, если соблюдать правила, опасности нет?

— Да, но... тех правил мы ещё не знаем.

Проводник перевёл взгляд на автобус, проезжающий мимо, помахал водителю. Подумав, порылся в кармане и протянул Марго гайку с обрывком ткани.

— Сувенир. Памятка, о том, что техника безопасности пишется кровью.

Последняя пластинка исчезла под водой, и я сел, вытянул ноги. Рассеянный свет играет бликами на поверхности болота и обломках звездолёта. Кажется, что он идёт и снизу, но я уже ни в чём не уверен. Ноль, не получив указаний, принялся обустраивать укрытие. Стаскивает обломки корпуса, организуя подобие блиндажа.

Болото, как камень на распутье. Налево пойдёшь — застрелят. Направо — сожрут. Прямо — утонешь. А если назад?

Я оглянулся. Вдали поднимается чадное зарево горящего города. Там нас и застрелят, и ограбят, и сожрут. Пайки кончаются, патронов тоже не раздолье. Только энергии в ячейке Нуля хватит на пару месяцев.

По поверхности болота расходятся круги от упавших пластинок. Ударяются о берег с удручающим плеском. Ноль с грохотом выдрал кусок обшивки размером с самого себя, поставил набок, утрамбовав в обломки. Сверху уложил куски поменьше. Высокочастотным ножом вырезал отверстия для обзора... вырезал. Я коснулся клинка на груди и задумчиво осмотрел пустошь вокруг. Вырезал.

— Ноль, найди мне листы примерно в пару метров длиной и не уже метра.

Биоробот замер на мгновение и принялся за работу, методично, как муравей. Уж не знаю, как здесь с плавучестью материалов, но раз нас не разорвало, значит, давление приемлемо, а значит, может получиться. Космические корабли могут быть разными, даже на войне я видел самые причудливые конструкции. Как по виду, так и по назначению, но всегда их роднит одно. Лёгкость материалов. Конструкторы просто обязаны соблюдать баланс прочности и веса, чтобы корабль мог взлетать и его ускорение не сжирало топливо, как голодная свинья.

Высокочастотный нож режет обшивку на ровные листы, нагревается до красноты. Верп мигает зелёным и жёлтым, но молчит, наблюдая, как мы складываем из них подобие лодки. Переплетая слои и загибая. Получается подобие славянского лукошка, но только из сверхпрочных и гибких материалов. Первая космическая корзинка!

Спустя время я с некоторой гордостью воззрился на неё, покачивающуюся на воде у берега. Прямоугольная, довольно узкая, но плавучая! На дне лежат два «весла», крепления под них сделать не смогли, так что наша лодка скорее каноэ.

— Должен признать. — Сказал Верп. — Это довольно интересное применение местному мусору. Ну и... самый странный гроб на моей памяти.

— А то, — с кривой улыбкой ответил я, — похоронимся как викинги.

— Как кто?

— Неважно.

Я забрался в лодку, та заметно просела, под ногами проступила вода. Не критично. Следом залез Ноль. Воды прибавилось, но выше она не поднимается. В груди заметно потеплело, я взял весло и, шумно выдохнув, оттолкнулся от берега.

Лодка качнулась и будто нехотя поплыла! Напарник орудует веслом с левого борта, я с правого. Сначала вразнобой, отчего «корзинку» повело зигзагами, но постепенно подстраиваясь.

Вода плещет о плетёные борта, берег удаляется, а острова-обломки приближаются. В толще болота покачиваются ленты водорослей и кажется, что тянутся к нам... Проклятье, они и правда тянутся!

Бледная лента коснулась весла и отпрянула, на мгновение я увидел прилипшие к ней кости. Не человеческие, но крупные и почти белые. Остальные водоросли раскачиваются, сплетаются и расплетаются, взволнованные нашим присутствием. Некоторые тянутся, но коснувшись металла, возвращаются.

— М... — Протянул Верп. — Засадный хищник-растение, очень интересно. Откуда он берёт энергию на движение?

— Главное, что нас не трогает.

— Да, тут сложно возразить.

Лодка стукнулась о первый «остров», из которого торчит похожий на скалу обломок корпуса. Ноль выпрыгнул и затащил лодку. Вместе осмотрели клочок суши, на предмет полезного, но не нашли ничего. Я захотел нарезать запасных лент, но скривился, посмотрев на нож. Клинок частично оплавился у острия, а лезвие перестало быть даже похожим на острое. Теперь это скорее короткая дубинка.

Просушив лодку, направились к следующему островку, в этот раз вода поднялась почти до щиколоток. Всё-таки плетение не наша сильная сторона. Верп помигивает фиолетовым, что-то бормочет. Рассеянный свет озаряет путь, а противоположный берег скрывается в зыбкой дымке. Мы движемся от острова к острову, минуя огромные обломки-горы. Бледные хищники-водоросли преследуют нас, но быстро теряют интерес.

Ноль частенько откладывает весло и заглядывает в умный прицел, водит стволом из стороны в сторону.

— Опасность? — Спросил я, после очередной проверки, порядком уставший от постоянной гребли.

— Мало данных, но вроде... нет.

— Ну, должно же нам повезти разнообразия ради. — Вздохнул я.

Противоположный берег ударился о нос и дно лодки, переплетение металлических лент спружинило и... разошлось. Вода хлынула в лодку. Ноль выпрыгнул, протянул руку мне. Лодка предательски отходит от берега, погружается, задирая нос. Я спрыгнул и почти упал на колени от прострела в боку. Зарычал, сцепив зубы.

— Ты в порядке? — Спросил Верп.

— В полном... — Просипел я.

— Чудненько, осталось совсем немного.

Перед нами лежит бесконечная равнина, прочерченная высохшими руслами, пестрящая кратерами и разбитыми космолётами. На отдалении медленно движется нечто похожее на танк. Приглядевшись, осознал, что это он и есть. Приземистая боевая машина с широкой башней, украшенной массивным стволом. Гусеницы крошат ссохшуюся землю, у люка поник пулемёт. На вид примитивный, но даже такой способен очередью перерубить механоида.

Плечи осыпало морозом, сражаться против танка парой изношенных ножей и винтовкой, это даже не самоубийство. Форменное безумие, лишённое даже тени надежды на успех.

Танк, к моему облегчению, сместился в сторону, повернул, будто красуясь дыркой в боку. Размером чуть меньше кулака, она расположена ровно напротив места мехвода. Я вздохнул, глянул на Нуля и кивнул на технику. Биоробот качнул головой и поспешил за мной, держа винтовку наготове.

Экипаж, скорее всего, мёртв, а тело мехвода придавило приборы управления. Отчего машина ушла в вечный хоровод смерти. Ну как вечный, пока не кончится топливо.

По мере приближения становится различимо огромное кольцо взрыхлённой почвы. Сбитые и вмятые обломки. Танк кружит как минимум сутки, а как максимум бесконечность. С другой стороны, раз до него не добрались мусорщики, может статься, он «свежий».

Танк движется с величественной неспешностью. Механизмы гремят, лязгают гусеницы, а воздух вокруг пропитан дивным ароматом машинного масла. В среднем танк, без дозаправки может проехать до пяти сотен километров, это если не брать в расчёт модели на термоядерных батареях. Но они даже у ТИП-один встречались крайне редко.

Если нам повезёт, сможем на этой малютке с ветерком доехать до точки спуска. Конечно, если разберёмся с управлением и оно не рассчитано на склизистых спрутов с сотней другой щупалец.

Ноль с разбегу запрыгнул на броню, протянул руку и затащил меня, держась за ствол. Броня приятно вибрирует, навевая воспоминания о курсантских поездках снаружи БМП. А ещё она ощутимо тёплая, будто живая.

Крышка люка откинулась от пинка, и биоробот спрыгнул вниз. Я напрягся, ожидая выстрелы или звуки борьбы, но внутри относительно тихо. Спустился и замер, держась за люк. Внутри горит мягкий свет, кабина почти человеческая. Вот только экипаж, совсем не люди. Причудливые существа с острыми лицами и отростками на месте носов.

Мехвод, как я и думал, лежит на рычагах. Напротив него в броне та самая аккуратная дыра. Стены кабины посечены и пестрят опалинами. Часть приборов разбита. Наводчик, что ж, то что было им, больше похоже на фарш. Бедняга принял на себя большую часть осколков снаряда. А вот третий, откинулся на спинку кресла и смотрит на нас чёрными глазами. Живой. Почти, шестипалая ладонь зажимает рану на животе. Форма пропиталась кровью, а нос-хобот подёргивается, со свистом втягивая воздух.

Пришелец смотрит на нас, а рот кривится, в попытке выдавить хоть звук.

— Разговори его. — Сказал Верп. — А я расшифрую язык...

— Не стоит. — Перебил я.

Клинок выскользнул из ножен, я быстро шагнул к инопланетянину и воткнул нож в горло. Провернул и торопливо скинул тело на пол, чтоб меня не забрызгало.

— Ноль, вышвырни их.

Мамка была уверена, что у нее все путем. Она была уверена, что у нее джекпот, но это оказалась двойная гашетка. Она запретила подросшей дочке видеться с отцом: тот как раз подтянулся, откинувшись по досрочке. Они даже встретились однажды в парке, и Анжела почувствовала, что она его уже совсем не любит, она его не знает, она его практически не помнит и ничего к нему не чувствует. Это наполнило ее горечью и отвращением, и она подумала, что время решает все, а значит — ей просто нужно некоторое время, чтобы привыкнуть. Чтобы снова его полюбить. Она хотела, чтобы у нее был отец, как раньше, она не хотела довольствоваться цыкающим дядей Борей, к тому же дяде Боре вообще было положить с картошкой, видится Анжела с отцом-сидельцем или нет. А вот мамке — не все равно. Мамка сначала делала ей мозги по поводу их свиданий, а потом перестала. И надо же, одновременно с этим отец перестал ей писать е-майлы и звонить, он — канул. С концами. Анжела наведалась к своей бабке по отцу, но та даже не стала с ней разговаривать, хлопнула дверью перед носом и уже из-за двери крикнула, что отец уехал в другой город. Навсегда.

Потом Анжеле не спалось как-то ночью, и она от нечего делать подкралась к двери и подслушала, о чем шепчутся мамка и ее цыкающий ёпырь. Интуиция подтолкнула ее подслушать, и не зря, эти как раз обсуждали инцидент с отцом и свою аферу номер один. Как выяснилось, это матушка попросила дядю Борю решить проблему, ну а тому было по барабану, хоть так, хоть эдак. Он нанял каких-то забулдыг, те отметелили отца на улице и передали привет. Отец, оклемавшись, видимо, смекнул, что лучше быть живым, но бездетным, чем мертвым, но с дочерью. И слинял. Однушка их прежняя все равно была мамкина, ему тут ничего не светило.

Анжела должна была возненавидеть отца, что тот так трусливо сдристнул, но возненавидела она матушку. Она была убеждена, что время сблизило бы их с отцом, и все стало бы… ну, почти как раньше. Педофилы, бывает, тоже имеют детей, и они их ничуть не педофилят, а очень даже любят. Да и не верила Анжела по-прежнему в эти сказки с педофилией, но у отца так и не решилась спросить, правда ли это. Короче говоря, если у нее и был шанс вернуть папаню, мамка увела этот шанс из-под носа раз и навсегда. Она лишила ее отца, взамен подсунув дядю Борю, и пусть тот чернобров, черноволос и черногруд, еще умеет цыкать, он, тем не менее, жениться на мамке не спешил и всегда смотрел на Анжелу так, словно вспоминал, кто это. Вот так-то, потому что гребаный гладиолус, цыт-цыт-цыт-цыт-цыт.

В ту ночь Анжела впервые попросила. Раньше она никогда не протягивала руку, а тут — взмолилась от всей души, и у нее даже закололо в груди от ненависти, которой просьба сопровождалась. И она услышала ее, Каба услышала ее, потому что это — больше чем надпись на камне, это — больше чем мелкотравчатые хотелки деревенского неудачника. В отличие от квартетных особей, заполнивших мир и соцсети, каждый раз чего-то нудно вымаливающих, а потом делающих вид, что они — не квартет вовсе, а золотой фонд человечества; в отличие от большинства Анжела никогда не сомневалась насчет долгов. Она всегда платила по счетам.

Анжела сходила на кухню и взяла нож и салфетки. Мать с дядей Борей уже дрыхли. Вернувшись к себе, Анжела перевела дух, а потом вспорола ножом себе плечо. Место она выбрала наугад, как удобно. Порез был неглубокий, но кровь хлынула обильно. Анжела заткнула кровь салфетками и сидела около часа перед компом, зажимая рану, дожидаясь, когда можно будет лечь спать без риска к утру извозюкать всю постель. Ни мать, ни дядя Боря никогда не узнали об этом ее поступке. Порез быстро зажил, но шрам остался до сих пор.

Анжела Личагина скрепила сделку.

И она стала присматриваться к своему навязанному папане. И если Анжела Личагина начинает к кому-то присматриваться, будь спок, вскорости она разложит объект на составные атомы, каждый из которых промаркирует. Днем мать ходила на работу и работала до вечера, Анжела ходила в школу и училась до обеда; Борян никуда не ходил. Околачивался дома и залипал на монитор, «бэха» пылилась и собирала птичий помет во дворе. В соседней комнате стоял дядиборин комп, который с некоторых пор стал навязчивой идеей Анжелы. Днем Борис торчал в своей комнате и редко нос казал, у него даже электрочайник там имелся, и он пил кофе, и не жрал днем почти, отъедался на ночь глядя и потому успешно прогрессировал вширь. Как только Анжела возвращалась из школы, дядя Боря затворял дверь в свое логово и сидел. Несколько раз Анжела внаглую забуривалась к нему — дверь затворена, но не заперта, замков внутри не было. Каждый раз Борюсик встречал ее вопросительно-недоуменным взглядом.

- Я хотела спросить, ты обедать будешь?

- Цыт-цыт-цыт-цыт-цыт.

Что в переводе с древнегреческого означало «вали-ка ты нахрен отсюда».

Как-то раз Анжела дождалась момента, когда дядя Боря свалил, и попыталась залезть к нему в комп. Бесполезно. Комп оказался запаролирован, привет — бесконечные варианты цифр и букв, прощай — надежда на легкую победу. Тем не менее, наличие пароля уже само по себе предполагало тайны мадридского двора, но их Анжела решила отложить на десерт. Для начала она перерыла всю комнату и нашла кучу презиков в самых неожиданных местах. Под подушкой, в кармашке футляра для планшета, между страниц книжек и даже парочку в дядиборином носке. Она поразмыслила, что бы могла значить такая дислокация, но ничего не придумала и взяла себе парочку презиков на всякий случай, хотя понятия не имела, каким этот случай должен быть.

Одновременно с этим она обратила внимание, что периодически отчима навещают странные гости. Не друзья и не водопроводчики из управляющей компании. Весьма стыдливые гости, во всяком случае, чайку попить они никогда не заходили. Буркали что-то на пороге и — драпать. После них всегда оставались вместимости, в основном — спортивные сумки. Средней величины; хоккейная форма точно не влезет, но пара коньков — запросто. Отчим, правда, не выглядел конькобежцем или хоккеистом, скорее — диванным витязем, который промышляет сумарями. Он и промышлял: ныкал сумари себе в комнату, откуда те вскорости исчезали, очень часто — в тот же день. Но иногда - не в тот же. Анжела улучила момент, когда сумка задержится, а дядя Боря — свалит на время, зашла к нему в комнату и выволокла сумку из-под кровати. Пароли на сумке отсутствовали, как и кодовые замки, только молния, которую она с легкостью открыла, не подумав даже, что из сумки может ей что-нибудь выстрелить прямо в милое личико.

Ловушек там не оказалось, а оказалось какое-то заскорузлое тряпье, запах от которого окутал Анжелу; но та даже не поморщилась. Имея цель, Анжела становилась роботом. Она без содроганий переворошила тряпье и на самом дне сумки обнаружила несколько пакетиков с белым порошком. Находка нисколько ее не шокировала, чего-то такого она и ожидала, не дура ведь. Она закрыла молнию и запихнула сумку назад под кровать.

Прикольная нычка, но — не для ее нужд. Сумка с белым сахарком может сыграть нехилый погребальный гимн при правильном использовании, но в 99 случаях из ста это будет ее персональный гимн. Куда ей лезть в эту кухню, она не знает, как тут все работает, где входы-выходы и кто шеф-повар? Уже к обеду ее саму нашинкуют и бросят в суп для вип-гостей, а с ней за компанию — и мамку тоже. Так что Анжела не была настроена химичить в этом направлении, ее фантазии хватало только на анонимку в полицию. А дальше что? Ее вычислит любой утренний голубь и постучит клювом в окно. Можно еще отсыпать чуток, и люди подумают на дядю Борю, но и тут ее запросто расколют, потому что кроме нее крысить больше некому. Нет, ее деятельность должна сосредоточиться на компьютере. Что-то подсказывало ей, что пароли на домашний комп так просто не ставятся.

Но до взлома паролей не дошло, вопрос решился сам собой – стихийно и кардинально. Ведь сделка есть сделка, а Каба ни разу не была замечена за халтурой. Однажды отчим ушел из дома по своим ратным подвигам и канул. Вместе с «бэхой». Превысил все лимиты отсутствия. Мамка, вернувшись с работы, стала ему названивать, а он гордо не брал трубку. А потом мамке самой позвонили, и она воскликнула «наконец-то, бляха-муха!», потому что звонили с телефона любимого Бореньки; но не Боренька сей был. Мамка сняла трубку, алекнула коротко, потом надолго замолчала, потом принялась верещать истошно и камерно. И по этим камерным воплям Анжела поняла, что ее просьба — исполнена, сделка состоялась, ее никто не обманул, и раз так — перед ней открываются невероятные возможности. Потому что нет ограничений в количестве сделок, если ты готов к возрастающим хотелкам, «Клуб Х» знал это, а теперь это узнала сама Анжела, и одно это знание прочило ей великое будущее, ибо истинно велик тот, кто готов заплатить названную цену, какой бы высокой она ни была.

Анжела так и не поняла, случилось ли обычное уличное хулиганство, или же дядю Боряныча грохнули из-за его мутных схем с сумарями. У дяди Бори намечалась встреча, куда тот двинул на своей машине, и кто-то либо на этой самой встрече, либо где-то на полпути, познакомил его со своей битой. Не исключено, что бита имела имя, как в известном сериале про мертвяков, а может, она имела только инвентарный номер и следы прежних поединков, или была куплена специально для этих целей, как бы то ни было, результат работы биты мало отличался от сериального. Таким образом, дядя Боря неожиданно склеил ласты, цыт-цыт-цыт-цыт-цыт, прощай, бро, бывай, братишка, ты был луДшим!

Последствия оказались стремными. Не успел дядя Боря преставиться, нарисовались добрые родственнички, бывшие жены и даже сын от бывшей жены. Сынуля оказался таким же дикоросом, как и его папаня, не смотри, что 16 всего. Короче говоря, вылетели Анжела с мамкой из трехкомнатной квартиры с реактивным хлопком. Даже комп не удалось зажулить, так что запаролированные секреты Борьки остались секретами вовеки веков. Анжеле с мамкой пришлось вернуться в убогую однушку и делить скупые квадратные метры на двоих. Денег значительно убыло, потому как основные средства шли от дяди Бори, а у него — от десятков и сотен городских наркалыг, в чьих венах в итоге оседал белый порошок из сумарей. Каждое утро, глядя на нахмуренное, обрастающее морщинами, лицо матери, все чаще и чаще застигая ту за рюмкой по вечерам, Анжела ощущала блаженство. Ради такого она была готова перетерпеть мелкие неудобства. Маленькая хата? Да и хрен с ней, она уже в таком возрасте, что может вообще не появляться дома, и на отмазки «переночую у подруги» мамка реагирует все более вяло, ей теперь вообще не до дочки. Мало денег? Ничего, лох не вымрет, всегда можно раскрутить школьных задротов, или просто пацанов с улицы, или завести подружку с деньгами — вариантов масса. А скоро Анжела станет совершеннолетней и пошлет мамку подальше.

Мамка же запаниковала. Если после развода с отцом у нее был относительно грамотный подход к обустройству своей судьбы и судьбы дочери, то теперь она стала совершать ошибки, хватаясь буквально за каждого встречного-поперечного. Лихорадка, вызванная осознанием ускользающего времени, прорывалась даже в жестах; мамка стала дерганой. В какой-то степени ей удалось «встать на ноги»: очертился более или менее постоянный круг поклонников, с которых она тянула деньги. Коечники – так называла их Анжела. Любили мамкину койку. Оставаясь крепко женатыми, дальше койки они не заглядывались. Ну разве что некоторые заглядывали чуток дальше - в сторону взрослеющей Анжелы.

Главная разница между мамкой и коечниками заключалась в том, что последние могли в любой момент сдать ее в утиль и заменить новым экземпляром, а вот ей из раза в раз замена давалась все большей и большей кровью. Анжела наблюдала за этими плясками с бубном с затаенной ухмылкой.

Продолжение следует...

И когда я, изворочавшись и искрутившись в своем одеяле, все же уснула, она мне приснилась – вполне ожидаемо, конечно.

Снилось, как я, маленькая, купаюсь в ванне, и бабушка помогает промыть мои непослушные волосы. Густые, длинные, которые не стригли с рождения, лишь каждый год отрезали локон, прятали в конверт, сложенный из тетрадного листочка, и подписывали «Нета, 2 года», «Нета, 3», «Нета, 4»… Те, которыми хвастались, которые гордо демонстрировали соседям: «Вот у нашей Неточки какие косы!» Сама я просто не могла с ними справиться, была не в силах.

Потом, в юности, когда я была почти взрослой, бабушкина помощь и навязчивое внимание уже стали раздражать, вызывать гнев и досаду. Защелка на двери ванной, стук, безнадежный вой: «Ты сама не промоешь!!!» Яростная попытка отстоять границы: «Оставь меня в покое!»

Кажется, лет в двенадцать я стала стесняться своего тела – до этого и в голову не приходило. Почему она может смотреть на меня голую, как будто так и надо? Я не думала, что со мной что-то не так, просто пришло внутреннее осознание своей наготы, ощущения ее как чего-то личного. И стремление отгородиться, обособиться. Мыться в одиночестве, спать в другой комнате – в детстве я часто ночевала рядом с бабушкой, на соседних кроватях…

А еще она меня порой водила в баню – несмотря на наличие ванны, бабушка была любительницей попариться. Помню, меня это поражало: алюминиевые тазы, пар, огромное количество чужих незнакомых женщин, абсолютно голых… В детской памяти осталась одна немолодая, может быть, ей было около пятидесяти, с пустой, тощей грудью, вероятно, у нее было прооперированная онкология, но я, ребенок, конечно, этого не понимала. Меня просто ужаснуло это природное несовершенство, нарушение естественной физиологической нормы. Да и вообще там, в бане, все было странно и не похоже на обычную жизнь. Никто не обращал внимания на чужую наготу, и совсем не было мужчин и мальчиков, не так, как всегда.

После ванны, когда волосы были наконец промыты да и все остальное тоже, меня ждал на кухне стакан компота или морса. На стакане был узор из аккуратных листьев, в стекле отражалось печальное заходящее солнце, светившее сквозь такое же чистое, как мои волосы, окно, от кислых ягод немел язык, и мне было хорошо.

Я не была счастлива. Но мне было хорошо и спокойно.

Меня любили, несмотря ни на что. Мне не нужно было ничего для этого делать – меня любили просто так, нипочему. Без обязательств.

Потом, когда бабушки не стало, в голову вдруг стукнуло: все. Этого больше никогда не будет. Никто никогда не сделает мне компот после ванны. Никто не будет с криком ломиться в дверь: «Ты не справишься!» Никто не будет часами расчесывать мои волосы, глядя в бормочущий телевизор…

Теперь мне придется справляться самостоятельно.

Нравится мне или нет.

И как будто земля ушла из-под ног.

И наступила свобода – настоящая, не придуманная. И стало страшно. Оказалось, что вовсе не нужен мне мир, о котором я грезила когда-то – во всяком случае в такой степени, как приходилось с ним взаимодействовать…

Я проснулась в десять, спустилась к завтраку. Крестная уже встала, суетилась на кухне. Она была в свободном домашнем платье в индийском стиле, спокойная и собранная, как всегда.

– Доброе утро, Нета. Ты будешь яичницу, бутерброды? Чай, кофе?

– Только бутерброды, спасибо. Чай. Да я и сама могу сделать, не беспокойтесь…

– Ну как же, ты же у меня в гостях. Поешь, пойдем на кладбище?

Я замялась.

– Если честно, я хотела бы сходить одна.

– Да, разумеется. Если ты хочешь… Как тебе будет лучше.

Я жую бутерброды и благодарно молчу. Все-таки крестная – умная женщина. Когда она не в стрессе, не на грани, она всегда очень тактична, с ней приятно иметь дело.

Хотя и не настолько просто, как с моей матерью. Может быть, потому что она все же не моя мать, только тетя, а может быть, потому что с моей матерью не прокатывал никакой политес. Она всегда выражалась предельно прямо и делала это так, что и тем, кто рядом с ней, было просто невозможно ходить вокруг да около.

Ты сам с ней становился предельно откровенным – люди ведь по сути обезьяны, они не могут не копировать друг друга.

Справившись с бутербродами, я благодарю, сухо прощаюсь и выхожу на улицу. Свежий воздух приятно холодит лицо. Дорога до кладбища мне хорошо знакома.

Вверх по улице из серого известняка, мимо вросших в землю деревянных домиков на бутовом фундаменте, выложенных из камня оград и  арок, мимо яблоневых и сливовых садов, колодцев, лающих собак и равнодушно взирающих с крыш сараев кошек; эти кошки – настоящие сфинксы: в их глазах – память о чем-то, что людям совершенно неизвестно, высшая мудрость, недоступная суетным двуногим, они познали истину, они узрели свет, эти деревенские кошки, а может быть, она была с ними изначально, с рождения – то, что мы, отравленные цивилизацией, ищем всю жизнь и зачастую так и не находим.

Мокрые от ночного дождя деревья, пожухлая трава, воздух, от которого кружится голова… Все вперед и вперед, все выше и выше, мимо старорусской крепости на высоком холме – нарядной игрушки для туристов, когда-то неприступного оплота, места, где спасались в годину бедствий, а сегодня – только аттракциона для детей и скучающих взрослых…

Я любила крепость, как любила все средневековое, но мне не нравилось, сколько народу вилось вокруг нее, все эти любопытные, пресыщенные сограждане, у которых не хватило денег на Турцию и Египет, и которые вместо этого решили удовольствоваться местными достопримечательностями, школьники, не слушающие объяснения учителей и экскурсоводов, а просто радующиеся возможности выскочить из душного класса, и их учителя, радующиеся, в общем-то, тому же…

По сути я, наверно, не любила людей, во всяком случае когда их много, когда невозможно запомнить лиц, да и не нужно, когда ты этих лиц – не видишь. Это травмировало меня как художника, ведь художнику всякое лицо – интересно, всякая история заслуживает того, чтобы быть рассказанной.

Но чтобы сосредоточиться на чем-то одном, нужно уединение, тишина. Когда кругом толпа, это невозможно.

И поэтому, наверное, я никогда не перееду в большой город – слишком много информации, слишком мало смысла.

«Все больше информации, все меньше смысла, таков сегодня мир», – так, кажется, сказал, какой-то современный философ. И был прав.

От крепости дорога начинает идти вниз. Дома в этой стороне богаче, новодел, много возведенных в последние десятилетия особняков из современных материалов. Уже не дерево, не бут, но кирпич, сайдинг, сип-панели… Клены, пихты, еще какие-то декоративные деревья в садах. Вот только мало кто из владельцев этих апартаментов живет в городке постоянно. Кто-то приезжает летом, но часто дома стоят вовсе пустые… У обеспеченных людей мало времени, и они не умеют долго сидеть на одном месте.

В городке остаются больше старики да некоторые многодетные семьи, которых привлекает близость к природе и безопасная обстановка.

Наконец позади остается последний дом. Кладбище на высоком холме, поросшем лесом. Здесь тихо и пусто, людей совсем нет. И меня это радует. Я не хочу никого видеть.

Знакомые фамилии на памятниках – о родственниках этих людей мне часто приходилось слышать от крестной. Нелепые низенькие оградки, выкрашенные традиционной черной краской, металлические и гранитные кресты, крошечные столики и скамейки, как будто кладбище – это место, куда приходят, чтобы поесть…

Русское кладбище – вообще странное место.

Здесь сочетается трагическое и нелепое, милое и смешное.

И что-то бесконечно родное и дорогое сердцу, может быть, просто оттого, что мы так привыкли, что так у нас принято, что все эти оградки, столики и скамейки тесно связаны с нашей историей, с нашей собственной жизнью. И только поэтому – и ни по чему больше.

Узкой тропкой, мимо мокрых кустов, пробираюсь я к знакомой могилке.

Вот она.

На серой гранитной плите гравировка – «Котова Наталья Вячеславовна».

Ну и, разумеется, «Помним. Любим. Скорбим».

Не очень оригинально.

И лицо – портрет с фотографии, сделанной на моем выпускном вечере в академии… Бабушка, конечно, пришла на выпускной. Разве она могла пропустить такое событие?

Милое, простое лицо, словно выплывающее из далекого детства. В нем нет силы, характера, какого-то особого ума – только доброта. Только готовность отдать всю себя – ничего не прося взамен.

Седые кудряшки, выбивающиеся из строгой прически, робкая, неуверенная улыбка. Тонкие, узкие губы – пожалуй, то немногое, что досталось мне от нее… Симпатичные ямочки на щеках. Кокетливый шарфик на шее – бабушка и в пожилом возрасте любила наряжаться, она считала, что женщина всегда должна «хорошо выглядеть». Любовь к нарядам – пожалуй, еще одно качество, унаследованное мной от нее… Или быть может, выученное…

И я сажусь на нелепую крошечную скамеечку, и закрываю лицо руками.

У меня как будто кончаются силы. И остаются только тоска, и беспомощное желание вернуть то, что вернуть невозможно.

— Вояки!

— Инкиде! — взвизгнул офицер, — Маса! Френгие!

Ещё двое кинулись в дом и через минуту, протискиваясь в двери, вытащили на улицу стол.

— Аколё! — офицер ткнул пальцем, указывая на огромный ствол грецкого ореха.

Солдаты поставили стол под дерево, один взобрался на него и стал привязывать верёвку. Верёвка сопротивлялась, соскальзывала змеёй с голой ветки, падала в грязь. Наконец над столом повисла петля. Солдат подёргал её, проверяя прочность и, оставшись доволен, спрыгнул на землю.

— Гата!

Державшие руки Захара солдаты потащили его к столу.

— Аштепта! — крикнул с крыльца второй офицер и ловко вскинул руки к лицу. В руках офицера блеснуло стёклышко в круглой оправе, которое торчало из миниатюрной чёрной коробочки. Захар с интересом посмотрел на диковинку. Коробочка издала щелчок, и офицер отнял от лица коробок.

«Так вот он какой — фотоаппарат», — догадался Захар, который слышал от сына о чудесном изобретении, которое можно было носить с собой и делать снимки везде, где придётся.

— Аурка! — гаркнул первый офицер в лицо Захару и кивнул на стол.

— Ты думаешь, я тебя испугаюсь, подлая фашистская морда? — Захар оттолкнул пыхтящих рядом с ним солдат и сам забрался на стол. Сунул голову в петлю.

— Стай лянга! — скомандовал офицер с камерой, и солдаты засуетились вокруг стола, принимая выгодные позы.

Что-то случилось в небе. Потерявшееся солнце неожиданно прорезало лучом серую мглу и залило светом двор: задушенного нагайкой кота, зарезанную ножом Марьяну и его, Захара, с петлёй на шее.

— Снимай, гад, снимай, для истории. Чтоб дети наши помнили, чтоб дети их детей знали, чтоб внукам рассказали и никогда вам, проклятым, это не простили, — голос Захара, будто завершив свою миссию, сел.

— Ну, соареле есте ин кале. Интоарче. — Офицер сбежал с крыльца и обошёл орешник. Солдаты приподняли стол и закружили, разворачивая Захара спиной к дому. Снова встали в позы.

— Ну и дурни! — усмехнулся Захар.

Затвор щёлкнул, и стол, выбитый ногой солдата, грохнулся. За ним с верёвкой вокруг шеи на землю упал Захар.

— Тьфу, сукины дети, даже повесить, как надо, не могут.

— Депашеск! — нервно заорал первый офицер, и солдаты суетливо забегали.

Снова верёвка, стол, только теперь он стоит к дому спиной, а перед глазами сад. Голые деревья уткнулись ветками-раскоряками в небо, и только чёрный обрубок яблони, той самой, на которой этой зимой повесился доведённый до отчаяния сосед, мозолит вечным упрёком глаза.

— Скоро свидимся! — подмигнул Захар, и солнечный свет погас.

Молдавия (Бессарабия). 1941-1944 годы.