Каба - 35⁠⁠

Аннотация: На прием к подростковому психотерапевту Виктору Петрову попадает 13-летний Игорь Мещеряков, страдающий лунатизмом. Неожиданно Петров обнаруживает, что его молодой пациент обладает жизненной философией, глубина которой удивляет. В процессе дальнейшего общения Петров начинает подозревать, что вся эта философия, равно как и лунатизм - ширма, за которой скрываются более глобальные и страшные вещи.

Часть 1. Докапывальщики: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25

Часть 2. Бог из машины: 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34

Игорь Мещеряков пробирался через удушливое марево гулкого изначального мира. Он знал это место, Петров разбудил в нем память на сеансе гипноза. Сначала он обнаружил вокруг себя ничто, немногим позже в ничто возникли книги. Гигантский поток миллиардов печатных изданий, в центре которого съежился маленький человек, подросток, что угодил сюда случайно, вопреки законам жанра, через прореху в страницах.

Откуда они пришли? Куда движутся? Кто написал их? Они текли мимо суровой процессией: рассохшиеся фолианты и новенькие издания, пространные тома и легковесные книжонки, философские труды и сухие справочники, сборники стихов и неторопливая проза, редкие экземпляры и бульварная беллетристика, запрещенные сочинения и похабная безвкусица, наследие погибших цивилизаций и зарытые в землю рукописи, творения безумцев и шедевры святых. От обложек рябило в глазах и подташнивало. Однотонные и крикливые, матовые и в крапинку, изъеденные жучком и сверкающие суперобложками, цвета утренней зари и угольно-черные, широкоформатные и карманного типа.

Нигде на обложках не существовало названий. И авторов. Потому что они — не книги. Они — люди. У них нет названий, у них есть имена, но для бесконечности они — незнакомцы. Мимо проплыла Книга его отца, Сергея Мещерякова, — бежевого цвета обложка, на лицевой стороне которой красовался крючковатый разрыв, словно в книгу когда-то швырнули копье или нож. Невдалеке Игорь видел парящую Книгу тети Нины, — на ее обложке было нарисовано домино, и Игорь понятия не имел, что это значит. Он видел Книгу дяди Радика, - она выглядела потрепанной и малостраничной, на обложке фигурировал полустертый поезд на рельсах. Он видел книгу Лены Козленко, и ее иллюстрация его поразила: на ней была изображена старая эмблема медицины, змея, обвивающая сосуд и источающая яд. Чуть дальше Игорь мог различить Книгу дяди Саши. Она была бледно-зеленой, в нижней части изображен молящийся монах, и Игорь знал, что дядя Саша — тот еще кладезь тайн, несмотря на то что рисуется балагуром и бабником.

Книга Карыча, его соседа по парте. Это была одна из тех немногих книг, чью обложку скреплял замочек на цепочке. Игорь знал, что с легкостью сможет порвать цепочку, если захочет, но сама символика его веселила. Он видел Книгу песочника Валеры, и — вы не поверите!- на ней действительно была изображена песчаная дюна. Издалека от книги веяло позитивом, однако, приглядевшись, можно было заметить лица людей, тонущих в песке и борющихся за последний глоток воздуха. Всего лишь одного взгляда на книгу хватило Игорю, и он уже знал, что куда как больше Бога из машины Валера Лобов боится чудовища — своего отчима, любимой воспитательной мерой которого было — прижигать Валере пальцы на ногах зажигалкой. И память тут же услужливо освободила территорию: Валера Лобов часто прихрамывал в садике, и все это видели, и все — молчали. Он, Игорь Петраковский, хоть раз поинтересовался у Валеры, с чего тот хромает? Кто-то поинтересовался?

Игорь подловил взглядом Книгу Анзура Атоева, и он очень обрадовался, разглядев ее, и еще больше он обрадовался тому, что от книги веет здоровьем и крепостью, а сама обложка имеет приятный бирюзовый оттенок. На бирюзовом фоне почему-то танцевали гусеницы; Игорь не мог определить природу этой символики. Он видел Книгу Марты Точилиной. Он был всегда уверен, что на Книге Марты будут присутствовать кабаллистические символы, и он поразился, увидев на обложке — ребенка, малыша.

Он не видел Книг Димы Шиляева и Надежды Шиляевой. С некоторых пор эти книги перешли в архив.

Он завидел ее издали — ту самую, которую искал. Знакомая книга в ярко-желтой обложке приближалась, уловив его настрой и намерения. И по мере того, как она приближалась, она начала открываться, и изнутри распространилось свечение, это было похоже на какую-то сказку, так происходит только лишь в сказках, но здесь — никакая не сказка. Веером прошелестело несколько страниц и улеглось где-то посередине книги.

Игорь приблизился вплотную и протянул руки.

Книга окутала его свечением и захлопнулась.

Игорь Мещеряков перестал существовать в любых сюжетных реальностях.

Остался только Петров, Виктор Петрович.

Это был их последний сеанс, и к этому времени Петров намного лучше понимал природу и направление мыслей Анжелы Личагиной. Никогда еще его первое впечатление не было столь провальным. Девушка выглядела, как рядовая малолетка, заблудившаяся в поисках зачатка собственного разума. Ее одежда из раза в раз меняла цвет и форму, и никогда — стиль. Коротенькая юбчонка и блузка с открытым животом, почти — маечка, сквозь которую пробивались первые распустившиеся подснежники, служа манифестом ко всему мужскому населению планеты, независимо от возраста. Странно еще, что у нее нет пирсинга или татухи, подумал Петров, а уже через неделю она заявилась к нему с пирсингом на пупке, а когда он спросил, как к этому отнеслась мама, то узнал, что пока никак не отнеслась, потому как мама зависла у очередного любовника, и Анжела временно живет одна. Для нее это было в порядке вещей, мать оставляла ей деньги. Сколько считала нужным, на макароны. Пирсинг был сделан явно не из этих средств.

Она улыбалась ему улыбкой деревенской простушки, накручивала на палец локон, демонстративно покачивала ножкой, стреляла глазками, закатывала глазки, отводила глазки, опускала глазки долу. Это было настолько типично, что уже через 15 минут Петров засомневался. Она как будто была рождена каналом ТНТ, слишком характерно, чтобы быть правдой. Теперь же, после нескольких сеансов, его отношение к Анжеле поменялось радикально. Он знал ее сюжет. Он не успел прочитать всю книгу, но это ему и не требовалось. Он — психотерапевт, он обязан угадывать концовку по разрозненным главам. Финалов этой книги могло быть только два. Либо Анжеле уготована райская жизнь на богатства мужа или любовника. Либо ее ждет скорейшая могила. Середины — не существует, как не существует полумер в жизни и сознании самой Анжелы. Какой бы ни была ее мать, интуиция у нее сработала вовремя, когда она решила препроводить дочурку в кабинет психотерапевта.

Официально беспокойство мамы выражалось в том, что ее дочь в 14 лет в совершенстве овладела искусством вранья, заговаривания зубов, манипулирования другими (в том числе и ею же, родной матерью), что она безответственная, не слушается, таскает деньги из кошелька горстями и никогда не признается, хотя больше таскать некому. А еще она якшается не пойми с кем, с какой-то гопотой местной. Больше всего внимания мама уделила не кражам или гопоте, а именно вранью — она буквально мочилась кислотой от возмущения, рассказывая, как мастерски Анжела могла смахрячить историю, буквально на коленке, и она никогда не врала кусками, она выстраивала целый иллюзорный мир, придумывала персонажей, и, самое главное,- никогда не путалась. Черт, да ее вранье выглядело даже более реальным, чем сама реальность!

Мать сказала, что Анжела будет ходить к нему на сеансы, а он был уверен, что она не будет ходить к нему на сеансы. Если только из-под палки и под конвоем, но это явно не тот случай: мамке некогда таскать эту дылду за ручку. Когда Анжела все же пришла повторно, и они поговорили, Петров был уверен, что вот теперь она точно не будет ходить больше. Но он и тут ошибся. Анжела исправно посещала все их встречи. Без опозданий. Без отмазок. Без нытья. Без прогулов. Это как-то совсем не вязалось у Петрова с безответственностью. Она сидела в кресле напротив него, где всего лишь месяц спустя будет сидеть Игорь Мещеряков, которого Петров пока знать не знал. Она закидывала ногу на ногу, сверкала ляжками, покачивала туфлями, наматывала на палец волосы, стреляла в его сторону синими глазками и тут же их отводила. И никакой провидец даже не подумал бы, что эта тупая малолетка прощается в его кабинете с детством. А она прощалась. Анжела Личагина хотела выговориться и раз и навсегда закрыть за собой дверь. Переступить в новую комнату.

Ее самые ранние воспоминания сводились к частым пробуждениям ночью — по большей части, от сдавленного шепота, реже — ругательств. Они жили в однокомнатной квартире, однокомнатная квартира — игольное ушко для моральных ценностей, и чем квартира однокомнатнее, чем больше народу в ней ютится, тем корявее ценности. Анжела помнила, как родители о чем-то сдавленно шушукались в темноте, и мама часто шипела «ну что?», «ну скоро ты?», «ну давай быстрее, мне завтра на работу!», словно они там под одеялом играли в домино или шашки. Иногда она слышала отца, как тот раздраженно бросал что-то вроде «сука, не получается!», а потом он шел на кухню и начинал там очень громко стучать дверцами от шкафов, и мама отворачивалась к стене и спокойно засыпала, а Анжела лежала и вздрагивала от этих кухонных стуков, а еще почему-то чувствовала себя виноватой.

Прошло немного времени, и папу посадили в тюрьму за растление малолетнего. Нет, не малолетней Анжелы, совсем и категорически нет, другого какого-то малолетнего, которого она знать не знала, но, когда чуть подросла, очень не прочь была бы узнать. Папе дали семь лет, привет УК и системе, прощай — полноценная семья. Они с мамой стали жить вдвоем. Анжеле было ужасно плохо без отца. Она любила отца. Если она и могла кого-то любить, то она любила отца. Он никогда не делал ей ничего плохого, ни разу он ее не ударил и даже не отругал, даже когда ей купили белое платье на утренник в детском саду, а она взяла ножницы и решила его чутка укоротить. Укоротила до талии, привет - юным мастерицам, прощай - утренник и подарки. Она помнила, как бесилась мама, а отец только посмеивался, и когда страсти поутихли, он стал ее звать Анжела Руконожница. Ей казалось, что звучит очень прикольно.

А теперь вдруг все изменилось, и нет отца, одна ностальгия и воспоминания, привет — скучные вечера с мамой в разных углах, прощай — прозвища и эксперименты с ножницами. Семь предстоящих лет для нее — как семь поколений. Анжела Личагина спрятала боль за фарфоровыми глазками.

В первом классе Анжела, хоть и не читала книжек, повелась на всеобщие традиции и хороводы: завела подругу. Подругу звали Катя, ее фамилия была Ерофеева, и она умела хихикать. Примерно так: ик-ик-ик-ик-ик-ик-ик. Смешила Анжелу. К тому же у Кати водились карманные деньги, а это ценилось Анжелой в людях в первую очередь. Без отца вопрос с деньгами стоял остро, а если не стоял остро, то мама так преподносила. Так что Анжела выбрала Катю в качестве подруги, и та не возражала, а потом однажды Катя спросила, где ее отец, почему вдруг у нее нет отца, и Анжела ответила, что тот в тюрьме.

- Ик-ик-ик-ик-ик,- сказала Катя, а потом осеклась, осознав, что это не прикол, и вылупилась на Анжелу как на террористку.

Коли сказала «а», пришлось «бэкать». Анжела не знала многих подробностей,- лишь подслушала мамку, когда та болтала по телефону. Ее батя притиснул какого-то пацана в подъезде и сексуально того развратил. Конец истории, привет — небо в клеточку, прощай — возможность сексуально развращать малолеток впредь. Сама Анжела ни в грош не верила в эту версию, она была уверена, что тут кроется какая-то тайна и интрига, но мозгов разгадать загадку у нее пока не хватало. Она предположила, что, возможно, пацан этот, пострадавший, на самом деле сильно накосячил. Натворил чего-то, и когда припекло, он прикрылся такой дебильной историей и подставил ее папу. Она надеялась, что вскоре сможет выяснить, что это за тип, и у нее появится возможность задать вопросы лично.

- И что ты с ним сделаешь?- округлила глаза Катя.

- Я его сексуально возвращу на место,- спокойно сказала Анжела.

- Ик-ик-ик-ик-ик,- сказала Катя, на том и закончили.

А на следующее утро секрет Анжелы знал весь мир. Весь гребаный класс был в курсе, как и за что, и Анжеле пришлось в срочном порядке менять прозвище с «Руконожницы» на «Дочь педофила». Не обзывался только ленивый; Анжела Личагина не понаслышке познала все прелести травли, она бы уж точно понимала чувства Анзура Атоева. Впрочем, к тому времени, как она могла бы познакомиться с Анзуром, Анжела уже избавилась от мусора сочувствия и сострадания. Да и учителя хорошие попались, не чета Имовичам. Ее дразнили, драли за одежду, давали щелбаны, дергали за волосы, на нее выливали воду, рвали ее тетради, кидались со спины какой-то хренью. И главную роль в этом спектакле играла ее бывшая лучшая подруга Катя Ерофеева. Катя Ерофеева буквально лучилась от счастья, что именно ей досталась эта потрясающая, многообещающая роль, ик-ик-ик-ик-ик.

Они притиснули ее в угол за школой после уроков. Учителя тут не шастали, только ученики, так что место вполне подходящее, чтобы расправиться с педофильной дщерью. Для приличия пообзывались, не давая проходу, потом стали зачерпывать грязь и кидаться в нее. Прямо-таки предвестники и прототипы шайки Кореянина, которые сначала заставляли Анзура пить из лужи, чуть позже в этой луже и избили. Им стоило задуматься над тем, почему эта девочка не плачет, она должна была сопли на кулак наматывать, однако глаза — сухие, и зырят исподлобья. И она не пыталась увернуться от грязи, Анжела не пыталась увернуться от грязи, даже когда грязь попадала ей в лицо, хотя она знала, что вечером ее ждет прессинг уже от мамы за перепачканную одежду, и мама будет винить ее, Анжелу, потому что мама редко верит ей, когда та ей о чем-то рассказывает. Она говорит: не болтай, вся в отца, папина дочка. Анжела молча терпела и ждала, когда ее оппозиция выдохнется.

У оппозиции, похоже, с мозгами было набекрень, на то она и оппозиция. Несгибаемость Алены подтолкнула одноклассников к извращениям. Они принялись хватать всех встречных-поперечных школьников, которые шли мимо из школы. Они в двух словах рассказывали им ужасы про тюремную дщерь, о том, как они ее вычислили, гадину, а теперь вот притиснули за дело, и — на, возьми, бро, грязь, не погнушайся, братишка, вот же она, жмется в углу и ссыт. Кинь в нее справедливо, пусть знает.

Ну, кто-то сразу слал и продолжал свой путь. Кто-то крутил пальцем. Находились такие, кто грозился пожаловаться. Но большинство — брали грязь и кидали. Потому что они - квартет, они обречены всю свою жизнь пересаживаться с места на место, они будут за компанию подписывать все подлые цидульки против вчерашних друзей, ведь правила просты как три копейки: либо — заодно, либо — ты предатель.

Одним из таких ушлепков, кто кинул грязь и зашагал дальше, был Игорь Мещеряков. А все потому, что в первом и втором классах Анжела Личагина училась в двадцатой школе. В его школе.

Ик-ик-ик-ик-ик-ик.

Продолжение следует...