Жду новый пост

Серия «Каба. Часть 1. Докапывальщики.»

Он благоухал завершением чего-то очень важного и дорогого.

Игорь смотрел вглубь этого прощального вечера и, попивая чай, рассказывал Виктору Петрову свою историю:

- Мне было двенадцать где-то, когда я впервые с ним столкнулся. Потом я вспомнил, что о нем тоже рассказывала бабушка. Только она называла его Вахтер. Вкратце история такая: Вахтер был сторожем на кладбище. Почему он Вахтер, а не Сторож — я не знаю, в истории так. И вот на кладбище приходят дети, у некоторых детей ведь погибают очень близкие люди. А Вахтер очень сильно переживал, ему казалось, что грустные дети ломают всю картину мира, такие дети делают мир неправильным. И стал он после вахты выслеживать этих детишек и утаскивать к себе. В общем, я в тот день шел домой со школы, мне влепили двойку, Димон Шиляев порвал мне рубашку. Димон Шиляев в классе первым козлом был… Ну, он умер потом… Не важно. Я шел домой весь грустный-грустный, потом что-то… как-будто кольнуло. Всегда же чувствуешь, когда кто-то пялится. Я обернулся и увидел его, Вахтера. Серьезный такой мужик, идет за мной следом и пялится. Я перепугался и вспомнил бабушкину историю. Она говорила, что Вахтер давно перестал работать на кладбище и теперь он караулит детей везде, где может. Ходит по улицам, высматривает грустных детей, которые своей грустью делают мир неправильным. Находит таких, нападает, уносит к себе в берлогу и там совершает над ним всякие вещи.

Игорь прочистил горло, и было похоже, что он тем самым сдержал нервный смех.

- В общем, Вахтер этот топал за мной до самого подъезда. Я же грустный был… Делал мир неправильным. Я в последний момент догадался, что не стоит мне соваться в подъезд сейчас. Сел на скамейку, там безопаснее. Вряд ли он на улице ко мне полезет. А если полезет, я заору, и кто-то услышит или увидит. В подъезде — по-любому кранты. И мужик тот походу реально за мной шагал, я не придумал себе. Потому что когда я сел на скамейку, он даже растерялся и сперва не знал, куда ему деться. Не ожидал от меня такого, стал зачем-то рассматривать окна, а потом развернулся и утек. Нелепо все так. Сдается мне, кто-то пострашнее Вахтера за мной увязался в тот день.

Игорь хладнокровно отпил глоточек. Сказал:

- Есть такое выражение «бог из машины». Бог спускается на колеснице и разруливает всю замуту. Или же кто-то, типа бога. Какой-нибудь мудрый и могучий парень, наподобие кардинала Ришелье или Гэндальфа. Почти всегда в книгах этот бог из машины — добрый. Появляется под самый конец и всех спасает из-под колес от гибели, плохих же давит как клопов. Потом все уходят в закат, так строится сюжет, весь хэппи энд строится на этом приемчике. Гарри Гаррисон, Лукьяненко — там вообще бог на боге, они любители таких фишек. И ты потом такой прокручиваешь сюжет назад и удивляешься: всю дорогу ГГ ходил под наблюдением, всю дорогу его оберегали, а он даже об этом не подозревал до последнего момента. Хотя, если бы подозревал, то не сильно бы старался, наверное, и сюжету хана.

Петров не мог не улыбнуться. Глубина познаний этого кадра всегда ему импонировала, это выносило Игоря над его сверстниками на нереальную вертикаль. Игорь хлебнул глоточек. Потом сказал:

- Это все в книгах, но книги – врут. Писатели очень стараются писать так, чтобы люди поверили в чухню. Словно чудеса — бывают, словно желания исполняются просто так, потому что человек хороший, и ничего не нужно для этого делать. Что можно выиграть в лотерею, или спасти умирающий вид, или победить все мафии мира, досточно лишь целеустремленного ГГ и толики удачи. Словно бедные люди смеются всю жизнь, и им не нужны деньги. Словно трактирщика нужно наказывать только за то, что он родился бедняком. Словно над квартетом нужно глумиться, потому что они просто не знают, с чего начать, и пересаживаются. Бог из машины — самый чудовищный обман писателей, и кто-то это однажды придумал, а потом другие — подхватили. В реальном мире бог из машины — злой. Он — Вахтер. Он убийца и маньяк. Психопат. Он – посланник Кабы.

Несколько секунд Игорь молча прихлебывал свой чай мелкими-мелкими глоточками. Его взгляд, направленный в окно, сделался вдруг грустным-грустным, и Петров на секунду испугался, что парень заплачет. Вот только это будут не нюни, не сопли, это будут горькие мужские слезы. Слезы мужчины, который стоит перед обломками своего дома, который он строил всю жизнь. Или перед обломками детства.

К счастью, этого не произошло. Игорь сглотнул и сказал:

- Вы сами об этом рассказывали, помните, в первый раз? Робер Ледру. Который убил незнакомого человека. Я почитал потом в Интернете. Так работает Бог из машины, когда кто-то отмазывается платить по долгам. Этот Ледру что-то попросил у Кабы, что-то очень и очень важное. А когда это сбылось, он убедил себя, что совпало, или он просто сыщик такой крутой, или повезло. Пришлось расплачиваться жизнью другого человека. Вряд ли тот другой, художник или кто он там, вообще был при делах. Все крутится вокруг Ледру и сделки. Но сначала долгое время Каба слала ему предупреждения. Этим можно объяснить нервный срыв Ледру на работе. Каба предупреждает с помощью докапывальщиков.

Петров удивленно поднял бровь. Игорь хмыкнул и пояснил:

- Ну, я их так для себя прозвал. Это люди, которые любят цепляться к другим людям. Докапывальщики. Любят докапываться. Они так-то нормальные челы, они — как мы. Но когда Каба объявляет «фас!», они реагируют первыми. По жизни они как-то заточены под чужие неприятности. Всегда чувствуют, когда кому-то плохо, и летят наперебой. Если тошнит в автобусе, обязательно прижмется вонючая бабка и будет нагнетать, и от нее уйти не получится, она так и будет елозить следом по всему автобусу. Если подвернул ногу на тренировке, на нее обязательно кто-нибудь наступит по пути домой. Хорошо, если только один раз. Если болит голова, в школе кто-то обязательно подкрадется сзади и двинет учебником. Если настроение плохое, кто-то обязательно сделает его еще хуже. Докапывальщики — пехота Кабы. Они сами этого не знают, они вообще не в курсах. Многие не осознают, что делают, бабка в автобусе по-любому думает о своих огурцах, а не о том, что кого-то там тошнит.

Игорь допил остатки чая. Потом он сказал:

- Когда докапывальщиков оказывается недостаточно, приходит Бог из машины. От него почти нереально спастись. Он очень непредсказуемый и не делает то же самое два раза. Однажды мне очень сильно повезло, когда я не стал заходить в подъезд, и Вахтер слинял по-тихому. Но в следующий раз за мной поедет трактор. Или камень упадет с крыши. Или подо мной провалится асфальт. Или перестрелка, и я — на линии огня. Все произойдет быстро и непредсказуемо.

Игорь глубоко вздохнул и сказал:

- Может быть, нет никакой Кабы. Мы ее просто придумали всем миром. Кто-то давно начал придумывать, потом каждый добавил что-то свое. Я не уверен, что услышал от бабушки историю именно так, как я ее вам рассказал. А может, и бабушка добавила что-то свое. И тот человек, который ей рассказал.

- Ну что ж,- негромко произнес Петров, поскольку Игорь потрясенно замолчал, удивленный своим же собственным признанием,- я рад, что ты это признаешь. И что не придется тебя переубеждать.

- Я всегда это подозревал,- смущенно сказал Игорь, словно и не услышал его.- Ну то есть — пятьдесят на пятьдесят. Либо Каба — это действительно существо, какая-то темная энергия, которая ко мне прицепилась. Либо — я и есть Каба. Я сам. И синяки я наношу себе во сне тоже сам. И родители это знают, но говорить боятся. Боятся, что у меня от этого еще больше крыша поедет. Чего-то они боятся в любом случае, я по их глазам вижу. Папа еще норм так, а мама сильно изменилась за последние годы. Я так-то сам изначально накосячил, сам все испортил, мой длинный язык всех подвел, всем подкинул свинью, всем нам… Может, я сам себя за это и наказываю. Давно было, а все простить себя не могу.

- Не хочешь поделиться?- спросил Петров.

- Не хочу.- Игорь поморщился.- Честно. И вообще, это не мои секретики, так что не имею права. Лучше я промолчу. Да и не суть ведь? Суть в том, что однажды я попросил у Кабы. И теперь я тоже должен для нее что-то сделать. Даже если я это просто выдумал, кредит есть кредит. У меня долг перед семьей, перед самим собой.

- Вот это и будет твоя следующая отправная точка!- оживился Петров. Парень выговорился, теперь пришел его черед.- И от этой точки ты пойдешь к выздоровлению. Ты должен что-то сделать, но ты не делаешь. А ответы – перед тобой.

- В смысле?- Игорь вопросительно воззрился на него.

- Твои книги. Которые тебе снятся. Которые хотят быть прочитанными, но ты их отталкиваешь. Что если в этих книгах – сюжеты? Эти сюжеты хотят быть реализованными. Они выбрали тебя, они хотят воспользоваться тобой, как инструментом, чтобы выйти на поверхность. А ты отрекаешься от них. И в глубине души ты понимаешь, что ты – предатель.

Игорь скривился.

- Намекаете, что я писатель по призванию? У меня не очень хорошо получается в плане творчества. Пробовал уже.

- Квартет должен тренироваться,- подловил Петров. - Звери не знали, с чего следует начать. Ты — знаешь. Открой книги во сне, прочитай сюжеты. А потом сядь и пиши. Но это не важно, писатель ты, худодник или Брэд Питт. Вопрос не в писательстве. Вопрос – в реализации. Ты должен разрешить себе реализовываться, Игорь. Ты должен разрешить себе быть первым. Писать лучше всех. Сочинять лучше всех. Бегать лучше всех. Плавать. Или изобретать. А если сразу не получится, вспомни Соловья, наплюй и тренируйся усерднее. Только так ты сможешь прийти к своей мечте.

- Я не знаю свою мечту,- кисло отозвался Игорь.

- Но ты узнаешь!- воскликнул Петров.- В этом суть! Узнать не из книг, узнать не потому, что кто-то сказал, а узнать на своем собственном опыте. И я надеюсь, что когда-нибудь мы снова встретимся, и ты уже будешь знать свой путь.

Игорь дернулся и насторожился.

- Что это значит? Мы расстаемся?

- Ни в коем разе, Игорь. Мы – не расстаемся. Но мы пришли к такому переломному моменту, когда необходимо сделать паузу. Время разговоров закончилось. Наступило время действий.

Теперь сам Игорь — открытая книга. Он — исписанная страница за миг до того, как ветер истории перелистнет ее, но на этой странице — поистине все. Ошеломление новостями, пришедшими с почтовыми телеграммами. Боль разлуки перед открытыми дверями поездов. Сомнение в разумности мира над раскопанными братскими могилами. Надежда, когда врач выходит из операционной. Отрицание, когда взрываются дома или терпят крушение самолеты. Радость победы, когда взбираешься на Эверест. Веер человеческих чувств на лице одного лишь мальчика, и теперь Петров понимал его как никогда.

- А с чего вдруг?- недоверчиво пробормотал Игорь.

- Действия! - веско повторил Петров.- Тебе нужно начать действовать, и любые последующие сеансы этого не изменят. Ты должен начать реализацию персонажа по имени Игорь Мещеряков. Не обязательно в качестве писателя. Просто это лежит на поверхности, и намного проще взять в руки готовую книгу из сна, чем изобретать велосипед.

- Я понятия не имею, когда снова увижу этот сон с книгами,- проворчал Игорь.- Графика-то нету.

- О том и речь,- подтвердил Петров.- Сдвиги или результаты появятся только после того, как ты начнешь действовать. Только так мы сможем понять, верное ли мы выбрали направление. По результатам. Мы можем продолжать встречаться, но все разговоры будут крутиться вокруг этого. Либо вокруг отвлеченных тем, что вообще неприемлемо. Но мы и не сможем встречаться впустую.

- Предки,- кивнул Игорь.

- Рано или поздно твои родители начнут задавать вопросы и будут правы. Я не хочу жульничать и вытягивать деньги попусту, хотя руководство меня только похвалит. Но ты должен обязательно позвонить мне после того, как тебе приснится этот сон с книгами. Расскажешь, как все прошло, и мы будем по ходу решать, нужно ли возобновлять встречи. Есть большая вероятность, что этого не потребуется.

Игорь перевел взгляд в окно, на детскую площадку, окутанную косыми лучами заходящего солнца; но он не видел ее. Он кусал губы. И вновь думал. Напряженно думал. Он всегда будет думать, всегда будет анализировать, всегда — оценивать, всегда — строить теории. Потом Игорь импульсивно схватил лямку рюкзака, лежащего на полу у его ног, и Петров внезапно испугался, что парень сейчас психанет, обидится и молча уйдет. Это было бы наихудшим итогом их знакомства.

Но Игорь не психанул. Не обиделся, не стал рвать и метать. Он всего лишь чуть расслабился, опустил рюкзак назад. Осталось еще что-то, что его тревожит.

- Если вы правы, и все устаканится… Все пройдет, никакой Кабы… Может так быть, что я после этого перестану читать? Потеряю интерес и перестану?

Петров совершенно не ожидал этого вопроса, однако в то же время он ему ничуть не удивился. И он обрадовался, что этот вопрос прозвучал. Это был правильный посыл. Это был вопрос юноши, который впервые идет на медведя. Это был вопрос перед дверями монастыря, прежде чем принять послушание. Правильный, совершенно логичный итог. И он сказал:

- Знаешь, что больше всего боятся алкоголики, почему не бросают пить? Что уйдет радость. Что это будет ноша, они будут тянуть лямку до конца жизни, держаться в завязке на зубах. И ничто не будет радовать. Они пробовали пару раз, уходили в завязку. И вот, поглядите, солнце, оказывается, не такое уж яркое, как думалось. Мясо не такое уж ароматное, как казалось. Да и вообще отвратное мясо продают в последнее время. Жена, оказывается, не такая уж красавица. Друзья — с ними и поговорить не о чем, как без водки-то говорить? И люди вокруг не такие уж милые. Да совсем не милые, надо заметить. Докапывальщики одни.

Игорь хохотнул. Петров охотно присоединился.

- Это нормальный страх, логичный. Потому что алкоголь давно стал синонимом радости, это такая ловушка, она так работает. С утра похмелье — никакой радости. Вечером выпил — блаженство. Так вырабатываются рефлексы, как у собаки Павлова. Ты тоже алкоголик, Игорь. Твой алкоголь — книги. И так уж случилось, что книги у тебя прочно ассоциируются с ночными кошмарами. Говорю тебе по опыту. Если бросишь пить, то субъективные вещи — действительно не те, какими они были раньше. С друзьями может быть реально говорить не о чем, с женой — тоже может статься, что не о чем. А вот объективные вещи — наоборот. Солнце — оно правда ярче. Трава — она правда зеленее. Мясо тоже вкуснее, если его выбрать в хорошем магазине. Я бы на твоем месте переживал не за это, Игорь. Я бы переживал за то, что, когда твое эмоциональное состояние улучшится, ты захочешь читать еще больше. А у тебя вроде и так с этим проблемы, как я слышал. Неуспеваемость в школе, и все такое.

Он ехидно ему подмигнул. Игорь постарался сдержаться, но не сдержался, расплылся в благодарной улыбке. Счастливой улыбке. Так ли часто Петров видел счастье на лице этого мальчика? За все время их общения, видел ли он его хоть раз? Истинное счастье, сиюминутное, пусть на мгновение. Но теперь — вот оно. Наверное, ради таких моментов и стоит жить. Ради одного такого момента, даже одного, стоило совершить сделку с Кабой…

Перед тем, как подняться, Игорь обстоятельно проверил рюкзачок, все ли кармашки застегнуты. Потом встал, но вместо того, чтобы двинуться к двери, как он это всегда делал, он приблизился к столу и протянул руку.

- Спасибо,- сказал он.- За все. Что послушали и поверили.

Петров в свою очередь поднялся из-за стола в полный рост и с удовольствием пожал руку Игорю. Вышло немного торжественно.

- Удачи тебе, Игорь. Если у родителей будут вопросы, пусть тоже мне звонят. И ты сам звони. Как только будут новости, обязательно звони.

Игорь Мещеряков пересек кабинет и открыл дверь. На миг он застыл в дверях, и Петров подумал, что вот теперь парень сломает свое правило и уйдет без оглядки. Не обернувшись. И для него, Игоря, это будет легко. Ведь это так кажется, что он — один в поле воин. Но за ним — юность. Его раны исцелятся стремительно. Самое большее через год он даже не вспомнит о том, что посещал психотерапевта. А если и будет помнить, то как занятный эпизод из биографии, о чем можно по секрету поведать друзьям или девчонке. Ему будет казаться, что все это произошло не с ним. Что он прочитал книгу, очень хорошую, яркую, впечатляющую книгу, и он соотнес себя с персонажем, вжился в главного героя, в ГГ, и теперь он наполовину верит, что это — реальность, а наполовину — что это всего лишь выдумка. Быть может, не особо честная, и уж точно жестокосердная по отношению к персонажу, но всего лишь — сказка.

А его, Виктора Петровича Петрова, как человека с лицом, как живую личность, тот вспомнит лишь однажды. Только для того, чтобы сообщить ему о своем исцелении. А потом просто забудет. Навсегда.

Но Игорь все же обернулся. И нет никаких синяков, очень хочется верить, что уже и не будет. Чистое мальчишеское лицо. Лицо будущего мужчины перед открытой дверью.

Он сверкнул улыбкой и исчез.

Больше они не виделись в этой сюжетной реальности.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

Продолжение следует...

Он шел к Кабе.

- Что ты видишь вокруг себя?- вопрошал Петров, и пепел всколыхнулся, пошел волнами, в нем начало что-то образовываться. То оживали книги, они всегда восстают из сожженной земли. Им не место в костре, не место в канализации или в выгребной яме, и если от них пытаются избавиться, они — мстят. Они переносят образы во внешний мир. Книги формировались из пепла повсюду вокруг Игоря, их обугленные поверхности обновлялись, исцелялись, становились цветными обложками.

А потом книги наводнили собой все.

- Я вижу книги,- говорил Игорь. – Много книг, они все вокруг меня. Не видно конца. Только они не книги на самом деле, они просто такими кажутся, чтобы было интереснее. На самом деле они — люди. Они хотят быть прочитанными. Все люди хотят быть прочитанными. С виду они зажатые, у них секреты и личная жизнь. Но втайне все мечтают найти своего верного читателя. Все в глубине души думают, что их история — самая увлекательная, их жизнь — самая увлекательная. Они, с одной стороны, боятся, что эту историю узнает много людей, но одновременно и хотят, чтобы кто-то их прочитал от корки до корки и рассказал остальным. Они верят, что от этого они станут бессмертными.

Игорь сделал паузу.

- Им хочется, чтобы кто-то заглянул в самое сердце,- продолжил он.- В первоисточник. Люди чувствуют, что другие их — не знают, даже самые близкие думают, что они не те, кто они есть. Постепенно люди и сами забывают, кто они есть. Они надеются, что, если их кто-то прочитает, они снова вернутся к себе. Но одновременно они боятся, что их кто-то прочитает, потому что тогда кто-то сможет причинить им вред. Этот конфликт, он всегда в людях.

Он помолчал, потом вдруг улыбнулся.

- Вы там тоже есть,- добавил он.- Вы тоже хотите быть прочитанным. У вас много тайн, ваша книга очень толстая…У вас желтая обложка.

Петров непроизвольно дотронулся до своего желтого галстука.

- Книги стоят на полках?- уточнил он.- Это библиотека? Хранилище?

- Это изначальный мир,- сказал Игорь, и Петров почувствовал, как покрывается мурашками.- Базовый мир. В нем нет еще ничего, только пространство для фантазии, свет, чтобы писать, и тени, чтобы прятать в них свои страхи. И эти книги, но на самом деле они не книги, тут не может быть книг. Я их вижу, как книги, просто по-другому не могу их видеть.

- Книги висят в воздухе?

- Они плывут. Мимо меня. Еще здесь есть дверь. Где-то в этом мире есть дверь, всего одна дверь. Но я ее не вижу, она за книгами. Я просто знаю, что она там.

- Куда ведет эта дверь?- спросил Петров, уже заранее спрогнозировав ответ. И он угодил в точку.

- Там — Каба. Это в сказке она лежала под камнем. Сказки меняются со временем. На самом деле Каба живет за дверью. Любая дверь в реальном мире может оказаться дверью Кабы.

- Забудем пока про Кабу,- быстро сказал Петров.- Поговорим о книгах. Ты можешь взять их в руки?

Игорь нахмурился, словно раздумывал или проверял.

- Могу. Руки у меня есть, я их вижу. Значит, могу трогать и брать.

- Но ты их не брал? Книги? Они тебе снятся каждый раз, но ты их не трогаешь?

- Я не могу их брать,- пояснил Игорь.- То, что в них написано,- не для меня.

- Ты считаешь, что не подходишь под определение «верного читателя»?

Игорь долго молчал, на лбу углубилась складка.

- Мне кажется, никто не должен их читать…

- Ты же сам говорил, что они хотят быть прочитанными,- возразил Петров.- И вокруг больше никого, только ты. Значит, они хотят быть прочитанными именно тобой.

Игорь вновь замолк, и теперь он молчал так долго, что Петров подумал, будто тот уснул или отключился. Он хотел уже его окликнуть, но Игорь его опередил:

- Мне кажется, это ловушка,- сказал он.- Они все — ловушки. Их вообще здесь не должно быть. Они здесь, потому что чтение — мое слабое место, я люблю читать. Если я начинаю читать, я отключаюсь. Люди всегда отключаются, когда читают. Даже если они читают газету или журнал. Когда кто-то читает, то можно подойти незаметно и вылить на него чай. Он заметит только когда обожжется. Люди так устроены, они должны периодически растворять свое «я». Те, кто не читают книги, могут заниматься спортом. Только это не обычное занятие спортом для удовольствия, они в нем теряют себя, свою личность. Или кто-то работает от зари до заката. Не просто работает, а тонет в работе. Всем нужно отключаться. И я отключаюсь. Это не просто книги вокруг, это все — люди, и многие — мои знакомые.

- Знакомые? - переспросил Петров.

- Знакомые люди,- эхом повторил Игорь, хмурясь.- Там есть папа. Там есть «Это». Там есть Леха Воробьев и Лена Козленко. Там есть Имович. Все там есть. Кроме мамы… Мамы нет.

Петров не понимал и половины из услышанного. Он не знал всех этих имен. Он быстро прикинул, имеет ли это сейчас значение. Решил, что нет. Сейчас важны только книги и Каба. Он даже не стал заострять внимание на том, что мама отсутствует среди Игоря «знакомых книг», хотя этот факт его царапнул.

- Ты видишь ее? Каба здесь?

- Каба,- бесцветно произнес Игорь, и его пальцы сжались на подлокотниках кресла.- Она всегда где-то здесь. Пока я не отдам долг.

«И ты об этом умолчал!»- в сердцах подумал Виктор Петров. Выходит, Игорь думает, что заключил с Кабой пакт, как это сделал сказочный Крив. И теперь он в долгу перед ней.

Интересно, что мог попросить для себя этот парень, мельком задумался Петров. Но решил, что на данный момент это тоже второстепенно.

- Ты можешь описать ее?- спросил вместо этого Петров.

- Нет. Она стоит  за спиной, - неопределенно ответил Игорь. Потом добавил:- Она стоит прямо позади вас. И смотрит в окно.

На секунду Петров испугался. Он отчаянным усилием заставил себя не оборачиваться. Потому что он и так знал, что там увидит. Он увидит окно, за окном — детскую площадку, чуть дальше — жилой дом. Никакой Кабы тут нет.

- Она сейчас пришла к вам. Потому что и вы тоже должны для нее что-то сделать.

- Игорь, ты, вероятно, путаешь меня с Кривом?- возразил Петров.- Я не Крив, я Виктор Петров, и ты у меня в кабинете. Ты осознаешь, кто я?

- Вы пообещали, но не сделали,- говорил Игорь, не слыша вопросов.- Вы тоже не помните своих снов, когда она к вам приходит. Вы попросили ее о чем-то, и она исполнила. О чем-то очень сильном, очень масштабном. Теперь ваша очередь.

Петров покрылся мурашками. О чем мелет этот парень? У него нет никаких незавершенных пактов - ни с Кабой-Худобой, ни с Бабой Ягой, ни с проклятым дядей Гргой. Фишка в том, что подобные психологические тесты можно отнести к кому угодно. Любому человеку можно поставить в упрек: ты ведь просил, ты молился, и теперь за тобой должок. Потому что все люди о чем-то просят, постоянно, всю свою жизнь. Излюбленный метод шарлатанов – нажимать на распространенные кнопки.

- Все люди просят,- говорил Игорь, словно прочитав мысли Петрова.- Но они даже не знают, кого просят. Говорят: «Боже, исполни!» Говорят: «Хоть бы сбылось!» Наверное, когда-то давно они знали. Но потом время прошло, и сказки стали другими, и люди забыли. Но просить — не перестали. Часто то, о чем просят, сбывается. Значит, есть кто-то, кто исполняет просьбы. Никто не задумывается об этом. Они думают: само собой так стало. Они думают: повезло! Другие думают: видимо, удача на моей стороне. Верующие думают: бог помог или ангел-хранитель. Атеисты думают, что этого добились они сами, своим трудом. Все делают вид, что так и должно быть. Все убеждают себя, что это просто они такие хорошие, поэтому желание сбылось. Никто не хочет признаться, что он теперь в кредитах. Поэтому люди и не становятся теми, кем они хотят быть. Потому что сначала они, как Крив, просят какую-нибудь ерунду. Глаз чтобы выздоровел. Богатство чтобы пришло. Когда они понимают, что нужно просить мозгов и уменья, а не ходить вокруг да около, уже поздно. Долг накопился, и теперь это очень серьезный долг. Приходится расплачиваться не просто горстью землицы, а собственными мечтами. Каба – пожиратель мечтаний.

- Сосредоточимся на твоем долге,- прервал Петров.- Что ты должен для нее сделать?

- Я не знаю. Я не помню, что она просит. Я только помню книги.

- А что если ты должен написать книгу?- предположил Петров.- И все крутится вокруг этого?

- Книгу,- эхом отозвался Игорь, и голос его звучал задумчиво.

- Написать книгу и отдать ее в качестве долга?

- В качестве долга,- тупо повторил Игорь.- Книгу в качестве долга. Она заберет ее. Заберет книгу стихов. Она хочет книгу стихов. Она хочет, чтобы я написал стихи. И отдал их ей. Только ей одной, больше никому. Хочет забрать мою мечту. Забрать ее себе.

Виктор Петров вспомнил. Он вспомнил о том, о чем ему рассказывала Вероника Мещерякова, мама Игоря, в тот первый день их знакомства, когда он попросил ее подробно описать случаи лунатизма. Она рассказывала, как Игорь стоял у стены и бубнил стихи с закрытыми глазами. Вот оно! То же самое, о чем Петров всегда подозревал! Задавленное честолюбие, убитые напрочь мечты и стремления, погребенный под плитой талант.

- Спроси ее! - вдруг предложил Петров.- Спроси, прав ли я. Хочет ли твоя Каба книгу?

Внезапно Петров отшатнулся. Спинка его кресла отпружинила, однако сила толчка была такая, что Петров откатился на колесиках к окну. Если бы это был не офисный стул, а, скажем, табурет, он бы свалился навзничь.

Лицо Игоря вдруг стало безжизненным. Оно стало мертвым. Только что на нем читалась глубина эмоций, - Петров моргнул, и перед ним — мертвец. Белое, пергаментное лицо, застывшие черты, неподвижное тело, свернувшаяся кровь. Виктор Петров не мог поверить своим глазам, что возможен такой резкий переход.

- Не говори о любви, придет страх, - прошамкал Игорь бесцветным, недосоленым, старческим голосом.- Со словом «измена» заснешь на устах. Видишь дверцу? Войди в нее. Видишь бутылочку? Выпей ее. Видишь петлю? У тебя нет пути. Назад. Ведь счастье нельзя обрести. Без потерь. Просто так.

- Игорь!- Петров преодолел желание схватить парня за плечо и встряхнуть.

- Мой сон, как всплеск, одно мгновенье. Закат-рассвет. А между ними – плач. Сквозь слезы предвкушаю вдохновенье. Во мгле. На пепелище неудач. Луна. 2 ночи. Чай давно остыл. Душа трепещет. Страх не превозмочь. Заклятый сном, рвусь из последних сил. Жить. Видеть эту ночь.

- Игорь! Ты меня слышишь?!- Сейчас Петров даже не задумывался над тем, что долдонит парень, смысл речитатива всего лишь касался подкорки. Его очень пугал этот безжизненный голос и мертвое лицо.

«Помните, был такой мульт, «Тайна третьей планеты»?- спросила его Вероника Мещерякова, и он помнил. Теперь он понимал, что она имела в виду. Нечеловеческий, дребезжащий, монотонный бубнеж. Планета Шелезяка. Воды нет. Растительности нет. Населена роботами.

- Кусками явь обрушилась на землю. Вновь дивный сон на белой плащанице. Там хоровод фиалковый, весенний. И нежный шепот, и родные лица. Вскочи же на загривок мирозданья! Увидь, мой друг, порвав обмана сети! Что сон – один из вымыслов страданья. А плащаница – одеянье смерти.

- Игорь!- воззвал Петров, начиная паниковать.- Игорь, двигайся на мой голос.

- Печаль. Вдали, за пеленой дождя. Гнев раскаленной лавы добела. Мне торопиться – не познать тебя. И не спешить – постигнуть, не любя. В огонь рванувшись, двери распахнуть. Мне не хватает храбрости. А жаль. Тоска и пепел. Вымостили путь. И тихо плачет даль. Печаль.

- Игорь, я сосчитаю до пяти, и ты проснешься. Ты будешь помнить только книги, больше ничего. Все остальное ты забудешь. Только книги! Раз, два…

- С утра – покупки. Вечером – застолья. Зимой – лыжня. А летом – по грибы. Мы обратились. Мы вам больше не рабы. Теперь довольствуемся только главной ролью.

- Пять!

Щелчок пальцами.

- Что, уже все?- буднично поинтересовался Игорь Мещеряков, оглядевшись по сторонам.

Продолжение следует...

Игорь умершего учителя не знал, хотя наверняка сталкивался с ним в коридорах школы. На первом этаже на стенде с утра висел некролог, но Игорь прошляпил мимо, никого и ничего не замечая. Уже в классе ребята рассказали ему, что помер какой-то Михалыч, старый учитель по истории, поэтому вся школа на рогах,- а ты разве не видел объяву внизу, там же написано?

После звонка явилась училка и объявила, что уроки на сегодня — отменяются. Все могут пойти домой. Но только не прямо сейчас, а просьба на минуточку задержаться: в дань уважения учителю она расскажет, кто таков был Михалыч, чем знаменит и так далее. Минут двадцать училка песочила им мозг болтовней о заслугах Михалыча, которого никто не знал. При этом она умело делала вид, что не замечает, как стулья под учениками становятся раскаленными.

Игорь тоже ерзал и хотел улизнуть. Недавно он открыл для себя «Тома Сойера» и по уши влюбился в книгу. Накануне он едва успел войти во вкус, как пришлось баиньки. И с утра вдруг — такой приятнейший сюрприз. Ну, смерть и похороны старенького педагога — не так чтобы подарочный набор, но Игорь в те славные денечки имел стойкий иммунитет к чужому горю. Кончина посторонних людей (тем более — учителей) его никак не трогала. Смерть для него представлялась явлением литературным. Это как гибель героя на страницах книги: его жаль, иногда глубоко до слез, однако через какое-то время всегда можно открыть книгу на первой странице, и умершие восстают из могил, чтобы вновь порадовать читателя.

А еще в тот день была пятница, канун выходных. Ура Михалычу, это он вовремя! Сегодня Игорь может законно читать до полуночи. В итоге училка все же сжалилась над ними и распустила по домам, завершив экскурс в богатое событиями прошлое Михалыча. Школьники ринулись вон гончими и борзыми, а Игорь не ринулся. Он единственный выходил из школы не сломя голову. Он возвращался домой сквозь тепло и солнце, чувствуя, как его переполняет любовь ко всему живому. Он намеренно не спешил, оттягивая приятное, представляя ту минуту, как он, устроившись поудобнее у окна и обложившись подушками, поставит ноут на колени, высветит вордовский файл и погрузится в мир, полный приключений и эмоций.

Что ж, приключения в меню действительно наличествовали. Не те, что он заказывал официанту.

Что именно первым бросилось в глаза, едва Игорь открыл дверь своим ключом и ступил в прихожую - чужой запах или чужие туфли,- он уже не помнил. Или все разом. В прихожей завесой стоял запах духов. Приятный такой аромат, насыщенный и сладкий. Одно «но» перечеркивало всю приятность: это был не мамин запах (не папин тоже). От мамы никогда так не пахло, у нее не было таких духов, это был чужой запах. Но и не чужой одновременно, на секунду Игорю показалось, что он его узнал. Так могло пахнуть от училки в школе или от соседки по подъезду… Существование в доме постороннего запаха было сродни тому, как если бы к ним забрался грабитель. Сейчас вообще ничем не должно пахнуть, ведь родители на работе.

Еще стояли туфли. Они были женскими и совсем чужими. Это были туфли на низком каблуке; мама никогда не носила туфли на низком каблуке. Только на высоком. Однажды Игорь любопытства ради напялил ее туфли, чтобы проверить, каково в них, и попытался пройтись. Он чуть не переломал ноги и решил, что такие туфли — для избранных небожителей, у которых по особому устроены ноги. Само по себе наличие таких туфлей ничего не значит: отчего бы маме не попробовать низкий каблук? Для разнообразия. Есть возражения? Ни капельки.

Вот только, как уже было сказано, мама с утра на работе. Они работают обычно в будни, а папа — и в выходные частенько. Мама тормошит Игоря с утра и убегает. Игорь плетется в ванную, потом за обеденный стол, где его ждет завтрак, потом ковыряется с одеждой, собирается; потом идет в школу. Когда он возвращается — не важно, в котором часу, не важно, умер сегодня Михалыч или здоров,- он отзванивается маме или пишет смс-ку, что добрался, все норм. Никаких маньяков по дороге и злобных собак. Разогревает готовый обед. Затем «учит уроки». До первой светлой идеи «а не почитать ли мне минут десять?»

Игорь, как репка, застрял в прихожке, не решаясь, куда стронуться. Теперь он обратил внимание на третью особенность. Дверь в родительскую комнату была закрыта. Дверь в родительскую комнату так-то бывает периодически закрыта. Двери в родительскую комнату должны быть закрыты время от времени, Игорь же свою дверь закрывает. Вот только они дома должны быть при этом, родители, иначе кому закрывать дверь? Барабашке? Игорь точно помнил, что перед школой дверь была открыта. Он сам туда заходил за зарядкой от телефона.

Потом дверь в комнату предков распахнулась, и оттуда выглянул отец.

В первое мгновение Игорь его даже не узнал. Никогда прежде он не видел на лице отца растерянность и страх. Это на его собственной физиономии растерянность и страх — привычные явления, но только не у отца, это невозможно! Даже когда на соседку во дворе напала стая бродячих собак, отец без раздумий кинулся на выручку, в то время как остальные во дворе тупили и ежились. На бегу отец подхватил камень, швырнул в гущу собак и выиграл первенство «Меткий глаз»: попал одной шавке прямехонько в башку. Кобельки кинулись врассыпную, а тот, который принял головой пас,- не кинулся. Позже его труп убрали дворники.

Шрам на лбу отца сейчас выделялся особенно отчетливо. Он пульсировал, сигнализируя о некоей неведомой опасности. Еще Игорь заметил, что отец не особо одет. Только джинсы на нем, выше пояса — голый. Может, он спал? На работе выдалась свободная минутка, он приехал и прикорнул, ведь у него нет рабочего графика, он работает сам на себя...

- Игорюня, а ты чего дома?- растерялся отец, и у Игоря несколько отлегло от сердца. Это же просто его папа! Кто еще зовет его Игорюней, кто еще мог оказаться дома посреди буднего дня! Но чужие туфли продолжали маячить на периферии.

- Уроки отменили!- выпалил Игорь, оправдывая свое нежданное появление.- Нас домой отпустили. Всю школу.

- Отменили?- тупо повторил отец, словно забыл значение этого слова.

- Какой-то Михалыч умер. Учитель истории. Всех отпустили, там траур.

Отец обернулся и бросил взгляд внутрь комнаты. Что же он там прятал? Подарок? Или секретные разработки новых пластиковых окон?

- Игорюнь, ты посиди пока у себя, мне нужно тут закончить,- неопределенно предложил отец и исчез внутри.

И дверь закрыл.

Игорь сбросил свою обувь. Он секунду помешкал, потом отпихнул ботинки подальше от незнакомых туфель. Он не знал, зачем он так делает, словно от этих туфель его ботинки могли подцепить какую-то обувную инфекцию, просто сделал машинально. Он шмыгнул в свою комнату и тоже притворил дверь, чтобы не быть исключением.

Пока Игорь переодевался в домашнюю одежду и включал ноут, его локаторы так или иначе были навострены в сторону прихожей. Он слышал вошканье в прихожке, слышал приглушенные голоса. Один голос принадлежал отцу, второй, женский,- обладательница туфель на низком каблуке и воняющая духами тетка. Игорь уселся за ноут. Он не ждал больше отца, но тот вдруг отворил дверь и сунулся в комнату. Он уже не был полураздетым, вполне снаряжен по-уличному, собран и уверен в себе. Игорь почему-то обрадовался, что отец уходит.

- Игорюнь, я убегаю...- Отец оглядел комнату так, словно видел ее впервые.- Ты это… Мне тут по работе пришлось встретиться, пока ты в школе был. Маме только не говори, что меня видел. Она не любит, когда дома посторонние.

Игорь не замечал, что мама не любит, когда дома посторонние. Может и не любит, ему какое дело? Он с готовностью закивал. Раз папа говорит, что не любит, значит, не любит, вот и весь сказ. Отец добродушно подмигнул напоследок и был таков. Входная дверь хлопнула. За секунду перед этим уши Игоря уловили сдавленный женский смех. От этого смеха он почему-то не на шутку разозлился, словно бы это над ним смеялись.

Обложившись подушками и уместив ноут на колени, Игорь попытался погрузиться в чтение. Но погрузиться не получалось. Снова и снова он возвращался в мыслях к туфлям и к проклятым духам. Он не знал, что для него хуже: то, что дома побывала посторонняя тетка, которая закрылась с отцом в родительской спальне, или что тем самым Игорю сбили весь настрой на чтение «Тома Сойера». И это в тот единственный день, когда отменили уроки!

Вечером, дождавшись маму с работы, Игорь пошел ее встретить. Он любил встречать родителей в том возрасте; он и отца встречал, если тот приходил вовремя, а не когда Игорь уже дрых в постели, что случалось нередко.

- Так что там в школе стряслось?- с ходу поинтересовалась мама главной новостью. Днем по телефону Игорь описал ей ситуацию всего в двух словах: умер, отпустили. Мама прошла на кухню с полным пакетом продуктов. Игорь семенил следом, вдыхая запах маминых духов. Это был родной запах, это был любимый запах, этот запах Игорь узнал бы, где угодно. Мама раскладывала продукты в холодильник, а Игорь оседлал стул, поджав под себя одну ногу.

- Отменили все уроки…- повторил он, уже в который раз за сегодня.

- Кто умер-то?

- Какой-то Михалыч!

- Какой-то! - фыркнула мама. Потом съехидничала: - Вы, видимо, все в глубоком трауре?

- Угу, во всей школе траур,- кивнул Игорь, не угадав юмора.

- Поинтересовался бы ради приличия, что за Михалыч.

- Ну так это учитель истории!- в момент реабилитировался Игорь и вкратце обрисовал маме педагогические высоты Михалыча, о которых узнал от училки.

Мама слушала вполуха, фасуя продукты по холодильным полкам. Игорь быстро завершил отчет о жизненном пути Михалыча и некоторое время молчал, болтая одной ногой и наблюдая за мамиными действиями. В обычный день он бы давно унесся в свою комнату, посчитав ритуал приветствия завершенным. Но не сегодня. Этот день не был обычным ни с какой стороны.

- Мам, а кто у нас был сегодня днем?- наобум выстрелил Игорь. Вспомнился финальный смешок в прихожке, и Игорь испытал что-то вроде мстительного удовлетворения.

- То есть?- Мама не прервала своего занятия, ее голос был рассеянным. Она думала о чем-то. Быть может, о том, что сварить на ужин.- Опять долбился кто-то?

В списке обязательных правил, которые родители разработали для Игоря перед тем, как он пошел в первый класс и стал самостоятельным, фигурировало также: не открывать двери кому бы то ни было. Даже если нагрянет полиция с обыском. Только полиция с обыском вряд ли нагрянет, а вот для разных аферюг — продажников, агентов негосударственных пенсионных организаций, просто вороваек, день — излюбленное время. Когда дома - только пенсионеры и дети.

- Не… У нас дома кто-то был...- Игорь не воспользовался последним, данным ему судьбой, шансом. Слишком уж задел его самолюбие тот язвительный, мерзкий смешок.

В руках у мамы напоследок остался кочан капусты, и она прикидывала, куда его пристроить. Она уместила капусту в ящик для овощей, придавив лежащую там морковь, задвинула ящик. Закрыла холодильник. Взглянула на Игоря.

- Игорь, чего темнишь? Выкладывай уже, не юли. Дурная привычка, искорени ее. Есть что сказать - говори, не темни.

Игорь внезапно испугался. Он вдруг допетрил своим куриным котелком, что корабль дал крен, и теперь его фиг выровняешь, он так и будет крениться, пока не черпнет воду и не утонет. Единственный выход — бежать следом за крысами. Вспомнился отец: вот он стоит в дверях его комнаты перед тем, как отбыть. Только маме не говори, ладно? Мама не любит, когда дома посторонние. Так какого черта он раззявил свой проклятый рот?!

- Да низнай,- неопределенно ляпнул он, криво попытавшись отмазаться. Но и сам понимал, что поздняк метаться.

- Игорь, сказал «А», говори и «Б»,- приободрила мама с улыбкой, которая Игорю показалась вовсе не бодрой.

Он съежился на кухонном стуле, перестав болтать ногой.

- Ну… Папа был дома, когда я пришел со школы. И еще какая-то тетка. Я ее не видел. Туфли только видел. И слышал.

Ему уже было глубоко по барабану, чьи же это туфли стояли в прихожей с утра. Он просто хотел, чтобы ничего этого не было, чтобы его рот оставался на замке, чтобы Михалыч никогда не умирал и здравствовал тыщу лет, чтобы Игорь не нагрянул сегодня из школы пораньше. Он бы оттрубил положенные пять уроков, вернулся бы домой в урочный час, потом уселся бы у окна, обложился бы подушками и читал бы до упаду.

Мама молча изучала его, обдумывая услышанное. А Игорь вдруг вспомнил о том, о чем ему рассказывала бабушка незадолго до переезда. Она рассказывала ему о Криве, она рассказывала о Кабе. Рассказывала о волшебном камне, на котором что ни высечешь — все сбудется. Но не камень исполнял желания, камень тут ни при чем. Желания исполняло существо, погребенное под камнем с незапамятных времен.

Каба.

И он взмолился. Он воззвал, что было сил, он напряг каждый нерв, каждую клеточку; в глубине себя Игорь Мещеряков истошно вопил, вознося крик к небесам, или же глубоко под землю. Если ты есть… если ты действительно существуешь и лежишь где-то под камнем - услышь меня! Пусть все изменится! Пусть все вернется назад! Пусть Михалыч оживет и отправится на урок истории! Пусть Игорь пробудет в школе до обеда, а когда вернется — дверь в родительскую комнату будет открыта, какой он и запомнил ее с утра!

Игорь отчетливо понимал условия игры; он знал, что и он должен будет потом что-то сделать. Но ведь поначалу Каба просит какую-то ерунду. Она может попросить его собрать хлебные крошки со стола и отдать ей. Или оторвать полоску обоев и отдать ей. Или вырвать из книжки страницу и отдать ей. Черт, да все, что угодно, хоть всю книжку, хоть ноут. Только пусть все изменится теперь.

И оно изменилось. Реальность изменилась. Каба услышала его, и это стало так, без возможности вернуть ход. Мама молча вынула кастрюлю из шкафа, налила в нее воды, поставила на плиту и зажгла газ.

- Я сегодня знакомую встретила в маршрутке,- сообщила она буднично.- Тетя Вера; ты ее, наверное, не помнишь. Она раньше к нам заходила пару раз. У нее еще сын постарше тебя, Кирилл зовут. Не помнишь?

Игорь заторможенно мотнул головой. Он смотрел на маму во все глаза и не верил своим ушам.

- Этот Кирилл — чтец, как и ты. У него куча старых книг валяется, которые он уже прочитал, и они ему не нужны. Он хотел их в подъезд вынести, да жалко. В общем, тетя Вера пообещала принести тебе несколько. В основном фэнтези, тебе сейчас самое то. Живую книгу читать всегда приятнее, чем с ноутбука. А вообще, тебе надо читалку купить путевую, чтобы ты глаза не ломал.

Выдав это, мама спокойно отправилась в свою комнату переодеваться. Некоторое время Игорь тупо рассматривал кастрюлю, фырчащую на огне, потому что мама вдруг круто забыла, о чем он только что ей насплетничал, и собралась варить всем ужин. Каба подправила маме память, она подправила само существование. Вряд ли ожил Михалыч, но ход в обратку все-таки совершить удалось.

Он ожидал, что мама отдохнет, сварит поесть, наберется сил, а потом все-таки придет в его комнату, прижмет в угол и уж теперь-то потребует мельчайших подробностей. Но мама не зашла. И не потребовала. Ни словом, ни намеком она ни разу не вернулась к этой теме.

Игорь ожидал, что вместо мамы к нему вечером заглянет отец; он был уверен, что неприятного разговора не избежать. Что он скажет? Что Игорь — предатель? Мерзкий промокашка? Или посмотрит на него, как на говнецо? Или сообщит, что нет больше между ними связи? И не будет больше увлекательных, таинственных или смешных историй, рассказанных одним духом? Игорь даже поплакал от жалости к себе, потом вытер сопли и принялся ожидать своей участи.

Но и отец не зашел. Потому что если Каба что-то делает, она делает это на совесть. Тем справедливее потом ее собственные требования. Отец пришел домой поздно, поужинал на кухне, они с мамой засели в их комнате, и звуки прекратились. Возможно, они просто залипали каждый на свой телефон. Или легли спать.

Ничего не произошло и на следующий день. Самое потрясающее: не изменилось даже папино поведение или отношение к Игорю. Ну то есть абсолютно, сколько Игорь ни всматривался. Если бы за пазухой лежал камень, Игорь бы почувствовал, он был очень напряженным в те несколько дней после инцидента с туфлями. В будни отец уезжал засветло, возвращался затемно. В редкий выходной залипал на телефон и беззлобно бурчал, когда его кто-то дергал. Случись им втроем выехать куда-нибудь, отец травил байки, а мама время от времени его подкалывала.

Ничего не изменилось. Каба услышала его просьбу. Но готов ли теперь Игорь отдавать свои долги? Игорь был убежден, что готов весьма, и будет всю жизнь благодарен, но через несколько дней уже забыл об этом. Ему было шесть лет, он ходил в первый класс; обещания, даваемые первоклассниками, редко чего-то стоят. Многие дети просто убеждены, что мир существует исключительно для них, и все, что с ними случается, воспринмают как должное. Игорь был как раз таким.

Но не прошло и полугода, как Каба напомнила о себе. Напомнила о долге; и ее приход сильно отличался от описанного в легенде. Игорю приснилось, что в дом пробрался грабитель. Они с мамой заперлись в его комнате, Игорь прижался к батарее отопления, стараясь быть подальше от двери. Стояла зима; он четко запомнил, как батарея жгла ему ягодицы, сон был удивительно детальным. Он продолжал от страха вжиматься в раскаленную батарею, не обращая внимания на жжение. Потому что это был не просто грабитель, это был убийца. Посланец Кабы. Гребаный Бог из машины.

Если бы он был просто домушником, он набил бы карманы и свалил, так поступают домушники. Все родительское добро лежало в соседней комнате, у Игоря в комнате нечем поживиться. Но грабитель все равно стал ломать дверь. Он хотел добраться до них с мамой, он жаждал убрать свидетелей, убить их. Дверь содрогалась от каждого удара, Игорь вздрагивал в унисон всем телом и еще сильнее вжимался в горячую батарею отопления, обжигаясь.

Они даже попытались перехитрить злодея. Это был наивный способ, но во сне он казался весьма и весьма здравым. Они затаились, как будто их здесь нет. Мама погасила в комнате свет и положила руку Игорю на лицо, крепко сжав рот. Игорь беззвучно плакал. Он взмолился, чтобы грабитель поверил, будто их здесь нет, и убрался уже долой. Сейчас главное, чтобы выдержала дверь! Пусть она выдержит, эта дверь, молил Игорь. Однако в следующую секунду в щель между косяком и дверью просунулся край острого лезвия. Топор.

Игорь завопил, не обращая внимания на мамину руку, сжимавшую рот. Он завопил изо всех сил, в трое легких, и… проснулся.

С тех пор Каба повадилась к нему по ночам. Она напоминала ему, что и он должен что-то для нее сделать. Ведь она выполнила его просьбу, его длинный язык не заимел последствий ни для него, ни для семьи. Теперь его очередь идти к камню. Ужас ситуации заключался в том, что Игорь не мог вспомнить по утрам, чего от него требовала Каба. Чем он может воздать за услугу, как он должен расплачиваться? Тот страшный сон, когда в дом забрался убийца, определил штамм поведения: Игорь погружался в кошмар, и лунатизм стал его защитной реакцией. Он вскакивал во сне, бился лбом об стену, ребрами о косяки, затылком об пол. Он просыпался от удара и боли, и ни разу ему не удалось воскресить, о чем говорила Каба. Он точно знал, что она приходила во сне, но не мог с ней расплатиться, и его долг рос. Появились докапывальщики. Которые перманентно напоминали о кредите в реальной жизни. Появился Алик-Фонарик, кусающая собака-рассобака и много чего еще.

Так что он встретится с ней. Согласится на предложение Петрова и встретится. Это его единственный шанс узнать, в чем состоит его долг, и вернуть его, даже с лихвой. Иначе, как он подозревал, ситуация будет ухудшаться. Докапывальщики только и ждут, что он сделает неверный шаг, чтобы поставить ему подножку или накинуть на шею петлю. Он встретится с Кабой лицом к лицу, имея поддержку Петрова за спиной, который обещал его выдернуть, если переговоры вдруг сорвутся и что-то пойдет не так. Игорь ему верил. Другого ему не оставалось.

Продолжение следует...

Однажды весной ему приснилось, как его покусала собака; и его покусала собака. Он шел со школы домой, и эта увязалась, этакий четырехлапый Алик-Фонарик, а вокруг опять ни души, как назло. Активный люд — где-то на периферии; поблизости ни человечка, ни Маугли. Только Игорь и Блохастый. Это был странный Блохастик, не собачий какой-то. Игорь не особо разбирался в псах, ему казалось, что те либо лезут дружить, либо нападают сходу. Упомянутый собакен-имярек тащился за ним какое-то время, метя хвостом и вынюхивая собачью радость. Едва Игорь заметил преследователя, то прервал путь и настороженно обернулся. Кабыздох тоже притормозил. Стал метать хвостом истошно, будто приглашая к играм на траве. Беспородный пес светло-грязного окраса, гладкошерстный, полметра в холке. Знаток улиц, по нему видно.

- Собака-рассобака,- ровным голосом констатировал Игорь, оглядывая бобика. Тот на миг застыл, осмысливая услышанное, потом хвост возобновил свою песнь метлы.

У Игоря не было с собой пожрать, он бы дал. Ему не жалко, но домашние обеды в школе запретили, так что с собой не нашлось, что можно бросить песьеморде, чтобы тот отлупился наконец. Поэтому Игорь отвернулся и просто продолжил путь. Как глупо, он совсем забыл свою же собственную теорию про докапывальщиков, и знакомство с Аликом-Фонариком так ничему его не научило, кроме того что отвадило от бега по утрам. Собака тащилась следом, как безмолвный четырехногий Лесной Орел-мутант, и уже это должно было насторожить. Но в тот день Игорь потерял нюх на опасность. А псина нюх не потеряла. Подкралась тишком сзади и куснула за ногу. После чего дристанула прочь.

- Ой, бля!- вскрикнул Игорь от неожиданности. Собачий хрен драпал, куда глаза глядят, воодушевленно помахивая на прощание хвостом.- Собака-рассобака, твою мать!

Он даже не осознал, что все серьезно. Не успел испугаться, все произошло слишком неожиданно и слишком быстро. Посмотрел на правую брючину и увидел две рваные дырочки. Плохо. У него несколько рубашек для школы, но брюк всего пара. А так остаются вообще одни.

Расстроенный, Игорь поплелся домой. Он вдруг вспомнил, что собирался читать «Кусаку» Маккаммона и покачал головой, поразившись совпадению. Но теперь чтения не выйдет. Нужно звонить маме и объяснять ей про дырочки. Вероятно, вечером они пойдут в магаз за новыми брюками.

- Собака-рассобака!- в сердцах подытожил Игорь на подступах к своему подъезду, и только тут он обратил внимание, что в правом ботинке хлюпает.

Кровищи в тот день он потерял знатно. Дома Игорь обнаружил, что собакен прокусил ему лодыжку, и из прокусов до сих пор струится кровь. Кровь пропитала весь носок и весь ботинок. Но обуви, слава богу, у него полно сменной. Игорь достал бинт и туго обмотал ногу. Бинт окрасился красным. Игорь засел за мобильник. Он уже передумал звонить маме, он позвонил отцу.

Отец примчался за десять минут и влетел в квартиру взъерошенный и с испуганным лицом. Внезапно Игорь вспомнил свой сон, где его укусила собака, и он уже точно знал, какую фразу выпалит отец с порога. Так ему приснилось, так случилось и наяву. И это было не совпадение, потому что таких совпадений не бывает.

- Ты что, травил ее?!

Он объяснил отцу, что ничего подобного, он вообще не при делах, разве что жрачки не дал. Но у него и не было. Отец повез Игорь в травмпункт, где ему прописали уколы от бешенства в плечо и тут же засандалили первый. Было больно, но Игорь стерпел и не поморщился.

Однако собака-рассобака — это цветочки. Так, для затравки. Выпадали события и страннее. И тоже связанные со снами.

Случилось так, что Игорь наткнулся в коридорах школы на кучку одноклассников. Леха Воробьев, Валерка Ткач и Максим Сапожников — кореша как в школе, так и вне ее. Троица что-то горячо обсуждала, размахивая руками, а Игорь просто проходил мимо и без задней мысли вскользь поинтересовался:

- О чем базар?

Троица глянула на него, прервав дискуссию.

- Мы про кино говорим,- ответил за всех Макс Сапожников, который представлял собой смесь скинхеда и кощея, поскольку носил экстремально короткую стрижку и сверкал остроконечными ушами. Игорь был немного знаком со стилем общения Сапожникова на форумах и полагал, что внешность у Максима определяющая: тот был завзятым кащенитом.

- Что за кино?

- Группа такая, Мещеряков,- снисходительно сообщил Воробьев.- Школоте не понять. Виктор Цой.

Игорек, который был знаком с такими музыкальными явлениями, как «Крафтверк», «Криденс Клируотер Ривайвл» и «Сопор Аетернус», а также отчетливо знал разницу между «U96» и «М83», пожал плечами и прошел мимо. По части музыкальной эрудиции он мог дать фору любому школьному фанфарику, так что на мнение других в этом плане он мог начхать. Леха Воробьев и присные схлопотали бы приступ икоты, узрев игоревскую музыкальную подборку на жестком терабайтном диске.  Но Цой туда не входил, так что составить троице достойную компанию он все равно не мог, поэтому тут же забыл об инциденте.

А ночью вдруг приперся сам мэтр. И гитару приволок. С чего вдруг, Игорь так и не понял. Он не был поклонником Цоя, по правде говоря, тот даже ему не нравился. Только ли с того, что о нем упомянул кощей-кащенит Сапожников? Опять загадки в колдовском болоте…

Они вдвоем пребывали в полумраке, где конкретно — непонятно, как это и бывает в снах. Цой откуда-то надыбал стул и сел; Игорь обнаружил, что и так сидит уже, искать стул не нужно. Цой был одет в черную куртку с закатанными рукавами — все, как по Википедии. Волосы поблескивали. В общем, Цой и Цой, ничего такого, подумаешь,- Виктор.

Тот стал вертеть колки и чего-то бренькать. При этом он периодически бросал на Игоря настойчивые взгляды, словно уличил его в измене. А потом вдруг начал петь. Вопреки собственным музыкальным пристрастиям, Игорь заслушался. Это, конечно же, не «Найтвиш», не «Аморфис» и точно не «Апуланта»… Но то, что пел ему во сне Цой, было даже не целиком цоевским.

Допев песню до конца, Виктор поднялся, забросил гитару за спину и ушел в темноту. Игрь еще подумал, глядя на удаляющуюся фигуру: уместно ли похлопать? Персонально для него пел как-никак, старался тут… Любой фанат убил бы за такой шанс, или почку бы продал. Пока Игорь раздумывал, пошел снег. Снежинки падали на волосы удаляющегося Цоя и не таяли. Цой ни разу не обернулся, а вскорости совсем исчез.

Игорь проснулся. Слова цоевской песни никуда не делись, они удивительно твердо застряли в памяти. Игорь в одних трусах включил настольную лампу и вытащил из ящика стола блокнот с ручкой. Включать ноут он не рискнул. Пока тот загрузится, полвека пройдет, особенно после последних обновлений, и слова за это время истаят. Игорь переписал стих в блокнот слово в слово, как ему казалось.

Более в ту ночь он снов не видел. Ну, или не помнил, что видел.

Утром он первым делом ринулся к блокноту. Он был уверен, что никакого стиха нет. Это все сон, ведь так? Ему приснилось, как ему приснился Цой, а потом ему приснились, как он переписывает по памяти песню. Но стихи там были, можете верить, можете — нет. Игорь, презрев утренний моцион и чай, перечитал их трижды.

Что случилось? Крик в ночи!

Он задул огонь свечи,

Он порвал гитары струны,

Стер написанные руны.

Ты проснулся? Дом твой пуст!

Страх притих под каждой тенью.

Что теперь бродить в сомнении,

Вслушиваясь в каждый хруст?

Изготовился? Беги!

У тебя пока есть ноги.

В темноте пустой дороги

Не подступятся враги.

Давит сердце? Вяжет жуть!

В венах кровь свернулась в ртуть.

То ли воля, то ли случай

Завалили камнем путь.

В общем и целом, Игорь отдавал себе отчет, что произошло. Он, мать его, вдруг проснулся пейсателем-докапывальщиком! Он испытал инсайт. Крылов недоделанный. Никакой это не Цой написал, а он сам написал, собственной персоной, написал во сне. Цой умер, не будет больше песен.

Игорь не знал, что надлежит делать со стихами. Ему не особо понравилось написанное, он вообще никогда не жаловал стихи. Он вырвал лист из блокнота, хотел разорвать его и спустить в унитаз. Хватит с него «Петрушки». Еще не хватало прослыть «Потемкиным», не дай бог папа наткнется на это чудо-творение. Небо, солнце, луна, я, блин, иду одна. Нет уж, долой баснописцев из семьи Мещеряковых! Но по какой-то неведомой причине он не стал рвать листок. Только сложил его вчетверо и заныкал подальше с глаз. Позже отправился в школу, заработал трояк по литре, и его настроение значительно улучшилось.

Учителя по русскому языку и литературе звали Конь. Видимо, оттого, что фамилия у него была Лошадников. А имя — ни много, ни мало — Эрнест Георгиевич. У Эрнеста Георгиевича Коня был портфель, он любил портфели. Портфель выглядел новым, но был скроен на старомодный манер, с откидывающимся верхом. Конь копошился в своем портфеле всегда, когда мог. Даже во время урока, вещая о Сервантесе или о причастном обороте, он мог на минуту прерваться на полпути и начать ковыряться. Если бы его ковыряния заканчивались извлечением какой-либо штуки, Игорь еще мог бы понять. Расчески, там, зажигалки, тетради, салфетки или зубочистки. Однако в подавляющем большинстве ковыряния ничем не заканчивались. Ковырялся Конь, стало быть, ради ковыряния. Ковырялся, ковырялся, а потом также неожиданно захлопывал портфель и продолжал балаболить, как ни в чем не бывало. Еще этот его острый нос — вовсе не конский, а как у Шапокляк,- и очки. Когда тот утыкал нос в портфель и начинал ковыряться, у Игоря всегда создавалось впечатление, что он ищет чего-нибудь схомячить. Но ничего схомячить не находилось; Конь оставлял свой портфель в покое и возвращался к нему спустя полчаса или минуты две, чтобы проверить, не появилось ли чего. Любил ковыряться. А так — нормальный чел.

Через парту впереди Игоря рядом сидели Гера Шилков и Саня Мылин. В классе их называли не мудрствуя Шиломыло. Родственниками парни не были, но были корефанами с первого класса и удивительно похожими внешне. Долгое время Игорь вообще избегал с ними общаться. Он реально никак не мог запомнить, кто из них кто. Зовут к доске Шилкова, идет почему-то Мылин, и наоборот. Мылин и Шилков неизменно сидели за одной партой, никогда не ссорились, имели одно и то же хобби (хоккей), болели за одну и ту же команду (Спартак), и даже на больничный ходили одновременно. В общем, были единым организмом, Шиломылом.

В тот день Конь запалил Шиломыло за уголовщиной и атаковал санкциями. Шиломыло шушукались промеж себя, склонив головы над чем-то, подозрительно не относящимся к уроку, и Конь решил разделаться. Подошел и изъял противоправный предмет. Это оказалось безобидным листом бумаги формата А4.

Конь вернулся за учительский стол, сел, положил изъятый лист бумаги перед собой, открыл портфель, покопался там для проформы, осуществляя свой молебен, потом пододвинул лист к себе и принялся его изучать. Поначалу Игорь думал, что там какая-нибудь порнушная картинка, однако по тому, как долго и внимательно Конь вглядывался в содержимое, он заключил, что вряд ли. Иначе это бы выглядело охрененно настораживающе. Пока Конь созерцал лист бумаги, его нос становился все острее, очки приняли неестественный блеск, русые волосы зашевелились, а взгляд периодически соскальзывал с листа, чтобы коснуться спасительного портфеля.

- Что за дрянь?!- вспыхнул Конь. Он поднял голову и угрожающе вперился в Шиломыло.

Шиломыло начал ежиться и чесаться. Не сказать чтобы они все шибко благоговели перед учителями, но перед Конем немного робели. Все-таки мужик, хоть и со странным призванием — учитель русского языка и литературы. К тому же — Конь. К тому же — Эрнест Георгиевич. Класс притих. Кто-то по привычке неуверенно хихикнул. Сбоку зашептались. Ромка Гунько очнулся от шпионских головоломок и теперь озирался по сторонам, пытаясь понять, что происходит.

- Спрашиваю, что это?- повысил голос Конь-Лошадников.- Что за бред?

- Это Гнойный...- проблеяла одна из голов. То ли Шилкова, то ли Мылина, Игорь не разобрал.

- В смысле?  Сами что ли состряпали?

- Да нет!- заговорила другая голова.- Это Гнойный.

- Это рэпер!- громко разъяснил с задней парты Леха Воробьев.- Певец один. Наш, современный.

Смешки стали более решительными.

- Вы сейчас серьезно?- удивился Конь, и смешки задохнулись. В классе повисло настороженное молчание. Конь обвел всех и каждого взглядом. Сейчас самое время вернуться к портфельным делам, подумал Игорь и не угадал. Конь не обратился к портфелю, и это выглядело угрозой номер один. Потом Конь покачал головой и показательно разорвал лист с текстом Гнойного на множество клочков. Поднялся, выбросил клочки в мусорное ведро, вновь сел, игнорируя портфель. Помолчал немного, пошевелив губами. Потом сказал: - Не, ребята, я, конечно, все понимаю. Вы — не мы. Другая культура. И вы молоды, а у молодости свои кумиры. Это нормально. У меня дочь «Раммштайн» слушает - нет проблем, я тоже прислушиваюсь. Я же не «Ягодой-малиной» в молодости увлекался, угорал под «Блэк Саббат». Но вот это...- Он брезгливо покосился в сторону мусорного ведра, где сейчас бесславно прозябало разорванное творчество рэпера Гнойного.- Считать это искусством, где мат на мате, и ноль смысла. Это выше моего понимания.

Молчание стало гнетущим. Конь все-таки схватил свой портфель, положил руку на застежку, однако дальше не продвинулся — так и не поковырялся в нем. Игорь начал за него волноваться. За Коня, не за портфель. Да и за портфель тоже.

- Пушкин тоже матерные стишки писал!- попытался разрядить обстановку Леха Воробьев с заднего ряда.

Игорь решил, что Конь сейчас распсихуется и начнет орать, но тот только грустно посмотрел.

- Ты их читал, Воробьев?

- Ага!- залыбился тот.

- Ну если ты ставишь их в один ряд, ты просто дурак, Алексей. Без обид.

Леха пожал плечами, как бы показывая, что хотел как лучше. Конь снял очки, извлек платок из кармана пиджака, протер очки, вновь водрузил. Сказал:

- Стихи — это не рифма, ребята. Стихи — это душа. Рифма — это просто обертка. Обратите внимание, что слова «рифма» и «ритмы» имеют схожие корни. Рифма просто помогает настроить человека на необходимый ритм, чтобы воспринять стихотворение. Но главное в нем — то, что заложено внутри. Вы сами знаете, я противник таких фраз, навроде «вот в наше время». Никогда не думал, что скажу такое. И вот теперь я вынужден сказать: в наше время кумирами были Бутусов, Гребенщиков и Цой. А таких, как ваши Тимати, никто бы ко сцене не подпустил. Да и слушать бы не стали.

Игорь ворохнулся. Он вдруг понял, что правильно сделал, что не разорвал свой стих. Стих достучался из сна в этот реальный мир, а Конь подал Игорю знак. В то время Игорь еще верил в знаки. Все обстоятельства недвусмысленно возвещали: стиху – быть!

Ему была отлично известна традиция Коня. В конце каждого урока, по сигналу школьного звонка, тот брал свой портфель, укладывал в него свои причиндалы со стола, а потом еще ковырялся в нем минуту-две, бороздя недра. Заканчивал он ковыряния уже после того, как последний ученик покинет класс, так что никто не мог сказать, какой была эта концовка. Игорь решил подловить учителя как раз во время этих сакральных манипуляций с портфелем.

Он дождался следующего урока и после звонка неуверенно приблизился к учительскому столу. Конь самозабвенно ковырялся, мечтая о бутерах и куриных крылышках. Он заметил Игоря только тогда, когда тот приблизился вплотную, чуть ли не на стол залез.

- Мещеряков?- отсутствующе удивился он, размышляя о пропавшем хавчике.- Что-то хотел?

- Я это...- Он стыдливо вынул из кармана брюк вчетверо сложенный лист.- Я хотел посоветоваться.

- Посоветуйся, Мещеряков,- благосклонно согласился Конь и вновь с надеждой заглянул в свой портфель.

- Я тут стих написал,- выпалил Игорь.- Хотел вам показать. Ну, дать почитать.

Конь поразился настолько, что забыл на секунду свой портфель напрочь. Воззрился на Игоря, как на внезапное решение всех своих продовольственных проблем.

- Стихи? Ты?

«Сейчас он скажет: ты что, дурак?»- уныло подумал Игорь. Но Конь так не сказал. Он вдруг заулыбался, засиял, залучился, словно действительно нашел в портфеле свои засохшие харчи.

- Не ожидал от тебя!- искренне поздравил Конь.- Стихи… Надо же. Ну, давай, я с удовольствием ознакомлюсь.

Игорь с готовностью протянул листок. Конь развернул его, коротко оглядел содержимое, убеждаясь, что Игорь не прикалывается, и тут же вновь его свернул. Читать пока не стал.

- С удовольствием ознакомлюсь,- повторил он и умыкнул листок в свой портфель. Игорь проследил за этим с опаской. Существовала вероятность, что с портфелем что-то не так. Портфель может быть почти как «Бьюик» из повести Кинга. И вещи внутри теряются навсегда. Или там обитает сама Каба. Эрнест Георгиевич продолжал лучиться, весь добрый.- Ты знаешь, я ведь тоже в школе стихи писал. Я тогда не знал еще, что стану учителем. Просто мода была, многие писали. Сейчас я уже не жду такого от твоего поколения. Даже не припомню, кто из моих учеников меня так удивлял, как ты. Что ж, почитаю обязательно.

Конь застегнул портфель. Игорь смекнул, что это намек на то, что ему пора отчаливать. Он пробормотал скомканные благодарности и по-быстрому улизнул.

И? И — ничего!

Минуло два урока по русскому языку и один по литературе, а Конь молчит как молчит. Игорь не знал, чего он конкретно ждет от г-на Лошадникова. Что тот кинется к нему с утра, пожмет от души его пятерню, а потом потащит за шкварник в ближайшую редакцию? Если честно, то на нечто подобное, минус редакция, он втайне и надеялся. В любом случае, хоть на какую-то реакцию, учитывая, как тепло учитель отреагировал на Игоря поэтический дебют. Лошадников вел себя так, словно Игоря не существовало, хотя тот мелкими шажками отсвечивал перед ним после каждого урока. Конь — ноль внимания. Ковырялся себе чего-то. Может, стих искал?

В конце концов Игорь дождался, пока все одноклассники выйдут из класса, и приблизился к Коню, на этот раз смелее. Конь взглянул на него, и смелости у Игоря поубавилось. Взгляд учителя был колючим и раздраженным. Злым был. Игорь совершенно не ожидал от Эрнеста Георгиевича подобный негатив. Он слегка стушевался.

- Мешеряков? Чего тебе?

- Я хотел спросить…

Конь пару раз загреб «лопатой» в своем портфеле.

- Ну так спроси. Только давай в темпе, я уже опаздываю.

- Я насчет стиха,- затараторил Игорь.- Хотел просто насчет стиха узнать.

- Стиха?- удивился Конь.- Какого стиха?

«Ты че, дурак?- подумал в сердцах Игорь.- Или прикалываешься?» Он продолжал стоять, как пригвожденный, оцепенело пялился на Коня, а Конь ковырялся в портфеле.

- Что вы все стихи рветесь писать!- рассуждал Конь, барражируя недра своего сумаря. - Куда ни глянь, все либо певцы, либо писатели. Тоже, Мещеряков, мечтаешь прославиться? Тупые песенки для попсы сочинять? Или на ТНТ попасть, стендапить? Бросай это дело, Мещеряков, ох бросай. Я тебе говорю, бросай пока не поздно, не будь идиотом, не беги за толпой. Пройдет время, и вся эта шушера вымрет. Подумай лучше о будущем. Расставь приоритеты, у тебя вся жизнь впереди. Не профукай ее.

Домой Игорь возвращался с ощущением, что ему плюнули в душу. А через неделю история окончательно завершилась. Эрнест Георгиевич Лошадников скоропостижно уволился и переехал в другой город. Поговаривали, Конь получил заманчивое предложение по работе, долго раздумывать и ковыряться не стал и ускакал без оглядки.

И стих прихватил.

Продолжение следует...

- И ты в пять или шесть лет умудрился настолько подробно все запомнить?

Игорь махнул рукой с пустым стаканчиком.

- Да не… Совсем не так. Я часто сам для себя проговариваю эту историю. Я по-любому в нее уже добавил отсебятины. Заполнить белые пятна и все такое. Но сюжет не изменился, те же яйца. Это моя любимая история, я просто представлял, как я ее тоже кому-то рассказываю. Вот вам рассказал.

Петров придвинулся к столу, сцепил руки в замок, внимательно взглянул на собеседника и приготовился, возможно, к одному из переломных вопросов в их отношениях.

- Игорь, а ты сам не видишь параллели? Должен видеть, с твоими-то мозгами! Твоя бабушка рассказывает тебе в детстве историю про Крива, который был лунатиком. И вдруг ты тоже им становишься. Она рассказывает тебе историю про Кабу, которая приходит во сне и наводит тень на плетень. И тебе она тоже начинает сниться. Это ведь не совпадения, правда?

- Конечно, это не совпадение!- убежденно отозвался Игорь- Я же говорил! Сначала что-то нужно написать, а потом это появляется. Историю про Крива когда-то написали, а бабушка мне передала устно. Историю про Кабу когда-то написали. И старожилы передали ее самому Криву.

- И как же выглядит эта Каба?

- Не знаю.- Игорь пожал плечами.- Я не помню, как она выглядит. Помню только, что снилась.

- Ну, хорошо!- Разговор явно заходил не туда, куда планировал Петров. Либо Игорь отмазывается, либо ему мешает абстрактное мышление.- На одной чаше весов у нас человеческие желания. Твои желания, Крива, какого-нибудь зяблика – не важно. Важно то, что когда исполняются желания, нормальный человек должен переполняться радостью, счастьем, ощущением реализации. Завершенности даже. Но есть и другая сторона. На ней страх. Ответственность.  За все нужно платить. И плата может быть безобидной, а может быть злой. Человек, находящийся в равновесии, понимает, что одно не бывает без другого, он должен как получать, так и отдавать, для него это естественный процесс. И отдача соразмерна приобретению. У человека с весами, склоненными в сторону страха, искажается восприятие. Он начинает думать, что должен за свое приобретение чуть ли не душу продать. Но на самом деле это не так, все происходит только в его больном восприятии. И вот твой Крив. Вместо того, чтобы начать помогать своим соседям, когда он стал богатым, вместо того, чтобы взять на себя заботу о благе деревни – это было бы вполне естественно для нормального человека,- он начинает заниматься ужасами и резать уши.

- А кем вы были до того, как стали психотерапевтом?- внезапно спросил Игорь, и Петров осекся.- Ну в смысле — по специальности?

- Я работал в автомастерской. На шиномонтаже.

- Ни фига себе!- не сдержался Игорь. В его глазах вспыхнуло восхищение.- Значит, вы полностью поменяли свой сценарий?

- Ну, это громко сказано,- уклончиво улыбнулся Петров.- Не факт, что тогдашний сценарий был вообще моим. Я просто заблудился, а потом я нашел дорогу.

- Но все равно трудно было?- настаивал Игорь.- Искать дорогу?

- Даже не сомневайся,- уверил Петров. - Когда я вернулся из Индии, то снова устроился в шиномонтаж, а учился по вечерам. Так что жил под двойной нагрузкой. Много денег на учебу уходило, я жил на «Роллтоне», и это совсем не метафора. Даже тройная нагрузка была, ведь приходилось еще шифроваться ко всему прочему. Ребята бы на работе не поняли, если бы узнали, а я не хотел лишних разговоров.

Он снова осекся. Только на сей раз Игорь перебил его не неожиданным вопросом, а многозначительным взглядом. Сияющим многозначительным взглядом. Глаза Игоря сигнализировали, что пришло время сбросить маски и поговорить по душам.

- Игорь, я не понимаю...- признался Петров.

- Если бы мужики узнали, что вы хотите вместо шиномонтажника стать психотерапевтом, они начали бы говорить про вас. И они бы вас осуждали. Ведь так всегда бывает, правда? Они бы говорили, что вы возомнили о себе. Они бы подкалывали про вас. А если бы вы продолжали упорствовать, они бы начали говнить. Просили бы подменить на работе или задержаться, обижались бы на пустом месте, строили бы подляны. А потом стали бы вас травить. Говорили бы, что зря вы время тратите на ерунду. Говорили бы, что это не ваше дело, вы — работяга, а не психолог. Говорили бы, что ничего не получится. Говорили бы, что так просто психологом не стать, вот чего удумал. Чтоб психологом стать, тут надобно уменье.

- И уши ваших понежней...- пробормотал Петров, начиная понимать, куда клонит Игорь. Внезапно вся философия парня вдруг увязалась в единую картину.

- Точно!- вскричал Игорь.- Но это мелочи, это лишь тревожные звоночки. Вы не помните, в тот период, когда вы начали идти к своей мечте, случилось у вас в жизни что-то странное? Что-то очень и очень странное?

- Да вроде нет...- Петров нахмурился и пожал плечами.- Все, что я сейчас помню, это дикую усталость. И море сомнений. Мне некогда было смотреть по сторонам. Да еще сестра…

Он замолк. Он смотрел на Игоря и отчетливо понимал: что-то происходит. Больше нет пациента, равно как и нет психотерапевта. Кто ты, Игорь? Кто ты на самом деле? И зачем ты здесь? Почему ты открываешь мне мою жизнь с той стороны, с какой я ее никогда не видел? Мне, Виктору Петрову, психотерапевту со стажем?

- У меня умерла сестра,- глухо произнес он.- И я до сих пор не знаю, умерла она сама или нет.

Он молчал какое-то время. Игорь выглядел слегка сконфуженным, но по нему было видно, что отступать он не намерен. Он хочет отыграть эту партию до конца.

- Я заходил к ней накануне, и она меня спровадила. Она сказала, что ждет гостей. Я так понял, что ухажера. Мы немного поболтали в прихожей, и я ушел. Потом она не брала трубки. Я пришел к ней домой, звонил в дверь, но никто не открыл. Было воскресенье, и я решил дождаться понедельника. В понедельник я позвонил на работу, мне сказали, что она не вышла. Я вызвал слесаря, мы вскрыли дверь. Мы нашли ее на диване, она сидела перед работающим телевизором, мертвая. На столике перед ней валялся шприц. Вскрытие тоже показало, что она умерла от передозировки. Вот только она не употребляла наркотики. - Петров сглотнул. Игорь молчал слушал.- Я долго убеждал себя, что я просто не знал всего. С чего бы ей мне рассказывать, например, что она сидит на игле? Такими вещами не рвутся делиться с братьями, даже родными. Но были странности. Сестра ждала гостя, и на столике, помимо шприца, стояла начатая бутылка коньяка и два бокала. Если сестра сделала укол до прихода гостя, а потом решила выпить коньяка, то зачем два бокала? Второй обычно достают после того, как гость придет. А если этот человек уже присутствовал, то где его следы? Чужих отпечатков на бокале не нашли, мне в милиции сказали.

- Может, он просто испугался, стер отпечатки и убежал?- аккуратно предположил Игорь.- Или не успел выпить из бокала?

- Как вариант. Но дверь-то! Дверь была закрыта на замок. Значит, у этого человека был свой ключ. Значит, это не просто ухажер. Это довольно близкий знакомый. Но почему он исчез, и почему милиция не нашла никаких зацепок, кто он такой?

Петров вновь помолчал, мрачно глядя на свой телефон, который продолжал вести запись. Потом взял его в руки и отключил диктофон.

- На этом я чуть не сломался,- подытожил он.- Я не смог спасти близких мне людей. Не смог спасти сына, не смог спасти сестру. Куда я рвусь, спрашивал я сам себя. Куда я лезу помогать кому-то, если не в состоянии помочь даже родным.

Он взглянул на Игоря.

- Это была она?- спросил он в лоб.

Игорь кивнул.

- Каба?

Игорь, помедлив мгновение, решительно кивнул.

- Так это работает,- сказал он извиняющимся тоном.- Почему-то большинство не замечает этих связей. Другие, кто посмелее, об этом пишут. Но пишут тоже иносказательно, ведь не принято говорить как есть, принято называть вещи не своими именами. Каждый раз, когда человек хочет что-то серьезно изменить в жизни, что-то начинает активно сопротивляться. Вокруг человека начинают происходить неприятные вещи. У кого-то они идут фоном. Просто понемногу пьют кровь и жизнь портят. У других случается шок. Почти все люди хотят быть кем-то еще. Но они не становятся тем, кем они хотят быть. И каждый раз находится причина. Нужно учиться, нужно думать о семье, нужно думать о карьере, а не о мечте. Но по факту люди начинают просто бояться. Они понимают, что все эти случайности вокруг — это не случайности. И они отступают. Они не хотят быть как Крив. Который явно видел, что ерунда какая-то творится, но предпочел не замечать, пока не уничтожил все, что ему было дорого. Нормальные люди всегда чувствуют такие вещи и не хотят рисковать. Боятся ее. Кабу.

- И зачем она это делает, по-твоему? Эта Каба, для чего ей отнимать у людей мечту? - спросил Петров.

- Я не знаю.- Игорь вздохнул.- Если бы знал, было бы все проще. Я только думаю, что так она живет. Ей это нужно для выживания. Как с Кривом: но и ты должен кое-что для меня сделать. Она может забрать все, что угодно. Не просто землицу с деревенского двора.

Теперь молчание длилось дольше. Петров рассеянно крутил в руках телефон. Он вспоминал о том, как во время первого сеанса он поддался экспромту и перескочил сразу на личные темы, открыв Игорю часть своей жизни. Это были всего лишь авансы с его стороны, попытки добиться расположения. Только теперь Петров видел это уже в ином свете. Быть может, остается место еще для одного экспромта? Только на сей раз все по серьезному.

- Что если мы вытащим ее на поверхность?- предложил он.- Твою Кабу? Сила Дьявола в том, что никто не верит в его существование. Сила демона в том, что никто не знает его имя. Что если сила и слабость Кабы спрятана в твоей памяти?

- Гипноз предлагаете?- тут же догадался Игорь, в очередной раз блеснув проницательностью.

- Гипноз,- кивнул Петров.- А вот теперь — внимание! По правилам я должен эту тему сначала обсудить с твоими родителями. После того, как я с ними это обсужу, кто-то из них должен будет прийти сюда и подписать согласие на сеанс гипноза. Как ты думаешь, какая у них будет реакция?

- Они откажутся,- без заминки ответил Игорь.- Папа посмеется. Мама может разозлиться, причем вы узнаете об этом не сразу, а когда она уже двинет на вас танки. Или вы предлагаете втихаря это сделать?

- Предлагаю втихаря,- кивнул Петров, чувствуя в глубине души ужас. Он шел на должностное преступление. Сознательно. Ради этого парня сейчас он все ставил на карту. Если об этом узнают, он вылетит с работы. Возможно, будет суд. Возможно, на какое-то время ему запретят заниматься деятельностью. Но он также отчетливо понимал, что без этого шага они с Игорем не продвинутся дальше. А он очень хотел помочь этому мальчику. Потому что полюбил его. Полюбил как сына, которого у него однажды украла Каба.

- Так-то я не против,- хмыкнул Игорь.- Только я знать хочу. Если будет совсем плохо, и Каба пойдет на меня войной. Мы сможем в любой момент закончить сеанс? Сможете меня сразу же выдернуть?

Виктор Петров посмотрел на него. Он сказал:

- В этом я могу тебя уверить.

Продолжение следует...

Впрочем, парень и бровью не повел.

- А чего такого? Ну да, я верю в людей. Если несколько человек объединятся, они могут сдвинуть горы. Тысячи людей могут перевернуть мир. Человечество, задавшись целью, может переделать всю реальность. Не просто покорить космос, как в книжках, оно может переделать все. Саму суть мира. Я думаю, что нет никакого бога, потому что люди — они и есть боги. Только они не хотят думать об этом.

- Боятся ответственности?

Игорь мотнул головой.

- Боятся, но не ответственности. Многие же пытались, но потом пожалели. Сколько было изобретателей, которые вдохновились нестандартными идеями. Альтернативные двигатели, бесплатные лекарства, продление жизни. И где они все? Я думаю, что-то вдруг начало случаться, что-то нехорошее, и они испугались. И это никакие не теории заговора, я не верю в рептилоидов. Умники пишут о том, что нельзя зарывать талант в землю. Говорят, нужно идти к своей мечте. Но оглянитесь, кто доходит? Почти никто. Принято думать, что известные и богатые люди добились, но откуда людям знать, о чем мечтали известные и богатые в детстве? Не исключено, что о другом совсем. Все когда-то пытались, но что-то начало происходить вокруг, и они перестали. Выбрали другой путь, другую специальность, другое мировоззрение, я не знаю...

- И чего же они боятся по-твоему?- осторожно поинтересовался Петров, отчетливо понимая, что сейчас они переходят к истинным причинам Игоря лунатизма. Вытесненное честолюбие и желание быть уникальным налицо, как он и подозревал. А также страх, который к этому привел.

- Каба,- пошевелил Игорь одними губами.- Они боятся Кабу. Может, они называют ее по-другому. Я знаю ее под этим именем, потому что так мне бабушка рассказала. Но не суть, как называть, хоть пирожком. Она приходит ко мне во сне иногда. Не бабушка, в смысле. Каба.

Повисла пауза. Каба… Интересно. Уже большой шаг вперед. Обычно требуются неимоверные усилия, чтобы вытянуть на поверхность детские страхи, и по большому счету они неоформленные и расплывчатые. А тут четко сформированный образ и имя. Очень хорошо! Остается только понять, что в действительности скрывается за этим образом и именем.

- Опять был приступ?- мягко спросил Петров.

Игорь кивнул, залипая по обыкновению в окно. Так принято у него в кабинете психолога, он не любитель буравить глазами собеседника. А еще под летней футболкой, на правом боку, прятался очередной синячище. Кололо ребра, и Игорь искренне надеялся, что ничего не сломано. Очередной приступ, и очередное падение во сне.

- Колокольчик не помог?

Игорь удивленно посмотрел на него. Потом замешательство сменилось досадой.

- Не было колокольчика, так ведь?- подсказал Петров.

Игорь помешкал, мотнул головой. Колокольчика не было. Как наверняка не было выкрученных ручек на окнах, закрытых наглухо входных дверей и спрятанных ключей. Что это, коллективное бессознательное? Такие вот безынициативность, инертность, равнодушие и задвигание — продукт библейских сказок, что нужно поменьше напрягаться, верить в лучшее, или вообще зажмуриться, и Бог спасет?

- Что за Каба такая?- спросил Петров.

- Может, и не Каба,- был ответ.- Я просто ее так называю, потому что ее бабушка так называла.

- Фольклор?- предположил Петров.

- Ну да, он.- Игорь хмыкнул.- Только без черных гробиков.

- Тогда тебе стоит поведать мне эту историю.- Петров неуловимым движением коснулся телефона, чтобы проверить, идет ли запись. Шла.- Чтобы мы понимали друг друга.

- Есть подозрение, что это может быть заразным,- предупредил Игорь. - Если расскажу… Как в фильме «Звонок».

Петров позволил себе легкую улыбку.

- Я переживу. Мне снился Слендермен.

Игорь оторопело воззрился на него, но спрашивать ничего не стал, только кивнул. Потом заговорил:

- Когда-то была одна деревня. Жил в ней парень по прозвищу Крив. Так его все и звали, потому что он был косой на один глаз и почти этим глазом не видел. Как настоящее его имя — никто не знал. Крив работал плотником, жил на краю деревни и ни с кем особо не общался. И была одна девушка по имени Людмила. Красавица, и все при ней. Крив был тайно влюблен в Людмилу, но боялся своих чувств. Он боялся, что если кто-то узнает о его страсти, его просто засмеют. И сама Людмила засмеет вперед всех. Он бы этого не вынес. Так что Крив умело прятал свою любовь и предпочитал после работы слоняться по лесам.

Так и шло какое-то время, пока Крив не наткнулся в лесу на камень. Он сразу же сообразил, что за камень ему встретился. Ходили слухи, что есть в лесу непростой камень, который исполняет желания. Родители в детстве рассказывали. Старожилы судачили под пивко. Нужно загадать желание и вытесать его на камне. И камень все исполнит, чего бы ни пожелал. Крив обошел камень со всех сторон, выискивая надписи, которые могли оставить другие люди. Никаких надписей не обнаружилось, но на камне все-таки было высечено одно слово. Крив понятия не имел, что это значит. На камне было написано: КАБА.

Крив подумал, что надо попробовать. Конечно, это может оказаться любой дурацкий камень из лесу, но что он теряет? Терять ему нечего. Отсутствие других пожеланий было объяснимо: это глухие места, народ сюда не забредает, только разные не совсем везучие по жизни фрики, вроде него, тут и лазают. Вывод не совсем логичный, ведь в деревне говорили о камне, значит, кто-то им таки должен был воспользоваться. Однако умным Крив никогда не был, и сейчас он тоже загорелся просить совсем не ума. У него счастливым образом обнаружились в заплечной сумке кое-какие инструменты. Он понятия не имел, что следует писать, да и грамоте был обучен через пень-колоду. Тогда он просто-напросто взял на вооружение это одно-единственное слово на камне и высек также одно-единственное слово: ЗРЯЧИЙ.

Потом он постоял какое-то время в ожидании фейерверков и чуда. Чуда не произошло, вообще ничего не случилось, Крив разочарованно побрел домой и завалился спать. А утром его поврежденный глаз полностью восстановился. Крив возликовал и тут же подумал о Людмиле. Теперь-то ему можно не бояться, что его засмеют, теперь он не кривой дуралей какой-нибудь, а вполне себе парень. Но тут его ждало первое разочарование. Для жителей деревни он как был Кривом, так и оставался. Ну да, глаз алмаз теперь, Бог-то есть на небе, видать, осенил своей милостью лишенца-Крива, да и посты тот бдит усердно. Народ пошептался и забил. Никто не стал набиваться Криву в друзья, никто не вспомнил его настоящее имя, все продолжали звать его Кривом, и Людмила как смотрела мимо, так и продолжала смотреть. Так что облом по всем фронтам.

Крив психанул и потопал к камню. Он ведь теперь рубил фишку; не получилось с глазом, попробует что-то еще. Да он теперь все что угодно может пожелать, камень-то работает! Когда он пришел к камню во второй раз, то вдруг увидел, что слово ЗРЯЧИЙ исчезло. Теперь, как и раньше, на камне оставалось лишь одно слово. КАБА.

Крив подумал, что бы это значило, но ничего толкового не придумал. Наверное, так это работает, решил он. Камень всасывает в себя слова, проглатывает пожелания и исполняет их. Ладно, он ничего не имеет против. Крив достал инструменты и высек новую смс-ку: БОГАЧ. И со спокойной совестью отправился домой, где завалился спать.

В ту ночь Каба пришла к нему впервые. Я не знаю, почему именно после второй просьбы, почему не после первой. Вроде бы это называется индульгенция. Ну типа первый раз бесплатно, а за второй – выкладывай наличку. Если бы Крив ограничился только своим глазом, могло бы ничего не случиться, и сказке конец. Когда я слышал эту историю от бабушки, мне не пришли в голову все эти нестыковки. А когда пришли, спрашивать уже было некого, бабушка умерла. Да и вряд ли она знала, пересказывала мне, как сама услышала от кого-то. В общем, приходит к нему во сне Каба и говорит, мол, мил человек, пора и честь знать. Он типа тоже должен кое-что для нее сделать. И это сущая мелочь по сравнению с его собственной просьбой. Он всего лишь должен прийти к середине деревни, черпнуть там горсть земли и принести к камню. Только и всего. Криву не пришло в голову спрашивать, за каким фигом ей земля с середины деревни,- ну, это же во сне все было. Он ничего не понял, но обещал исполнить.

А утром случились две вещи. Крив проснулся, и его ноги были в грязи и исцарапаны. И руки в грязи, как будто он в земле рылся. Он вспомнил свой сон и понял, что он уже каким-то образом отработал свое обещание Кабе. Во сне, ночью, он пошел к середине деревни, черпнул там горсть земли и отнес к камню. Крив всполошился весьма! Не самое приятное чувство - понимать, что бродил по ночному лесу, без оружия, без элементарной палки, как нетопырь. Тут бы всему и конец, потому как даже в тупорылую башку Крива пришло понимание, что он куда-то явно не туда вляпался. Но вдруг в дверь постучали. Приехал посыльный из города. Какой-то тридевятый родственник Крива умер и оставил ему наследство. Криву нужно срочно ехать в город подписывать бумаги. И, как говорится, все завертелось.

Игорь перевел дух. Петров поднялся из-за стола и прошел в дальний угол к кулеру. Он был поражен тому, как вдруг в Игоре проснулся великолепный рассказчик. Черт, да Петров нищий перед его красноречием! Он налил воды в пластиковый стаканчик и передал стаканчик Игорю. Тот отпил половину и продолжил:

- Какое-то время Крива не было в деревне. Он занимался наследством, еще какими-нибудь делами в городе. Все думали, что не увидят его больше, а чего ему теперь делать в глухомани? Но Крив вернулся. Он же в Людмилу эту был влюблен, вот и вернулся. Они за все время ни разу не поговорили с глазу на глаз, ни разу не встречались в общей компании, вообще не пересекались. Крив не знал ее, но все равно был почему-то в нее влюблен.

Потом он вернулся и поселился в своем прежнем доме. Деньги у него теперь водились, но дом он перестраивать не стал, слишком привык к нему. Только забросил плотницкое дело и приоделся, чтобы выглядеть осанистым. Когда он перестал быть кривым, ничего особо не изменилось. Когда же он разбогател, люди стали заискивать. Стали величать его господин Крив. Крив не противился и бучу не поднимал, он и сам привык к своему прозвищу, как к своему дому. Вот только Людмилы все эти изменения не касались. Она оставалась к нему равнодушной.

Крив подумал-подумал и опять двинул к камню. Воспоминания о той ночи, когда он бродил по лесу как лунатик, поблекли. Люди же умеют себя уговаривать. Крив решил, что просто не повезло ему тогда. Трудный день выпал, переволновался. Что до Кабы — ничего удивительного, что Каба приснилась. А кто должен был присниться - камень? В общем, пришел Крив к камню и уже без удивления обнаружил, что слово БОГАЧ исчезло, камень поглотил его. На камне рисовалось все то же первоначальное слово. КАБА. Как код запроса. Крив привычно достал инструменты и вырубил рядом новую команду: ЛЮДМИЛА. Он вернулся домой, лег спать. И на всякий случай он все-таки лег в постель одетым, в обуви и с заплечной сумкой.

Ночью пришла Каба. Она сказала ему, что и он тоже должен для нее кое-что сделать. И это сущая мелочь по сравнению с его собственными нездоровыми запросами. Он должен отправиться к церкви, подойти к бревенчатым стенам, срезать ножом деревянную стружку и отнести ее к камню. Если он это сделает - что ж, Людмила будет его. Крив заверил, что сделает. Отчего бы не сделать, стружка, только и всего! Когда он проснулся, то обнаружил, что держит в руках нож. Он уже исполнил обещание и снова ходил к камню во сне. Второй раз оказался не таким уж травматичным, Крив начал привыкать. Он убедил себя, что Каба позаботится о нем, и ему ничего не грозит ночью в лесу. Ей же нужна эта дурацкая щепка!

С того момента дела с Людмилой пошли на лад. Никто в деревне не удивился особо. Людмила была первой красавицей, а Крив уже стал местной легендой: и глаз себе выровнял, и разбогател. Вполне логично, что Людмила его присмотрела, посчитали люди и на том успокоились. Очень скоро Крив и Людмила поженились. Он обещал жене все-таки перестроить свой дом попросторнее, ну а пока Людмила переехала в его скромную хату. Она и тогда не стала звать Крива его настоящим именем, а звала его или «дорогой», или «хозяин».

Проблемы начались почти сразу же. Крив был богатым, но он понятия не имел, что нужно делать с богатством, он мог только тратить. Он был женат, но он понятия не имел, как обращаться с женой. Он ведь никогда с девушками не общался, откуда ему знать, и телека тогда не было.

Игорь хмыкнул и допил остатки воды. Петров не пошевелился, завороженно слушая.

- Поэтому у Крива всегда были проблемы: то деньги вдруг пойдут на убыль, то жена разозлится, то в деревне слухи про него расползутся, то еще что. Чтобы сохранить позиции, ему не оставалось ничего другого, кроме как шастать к камню раз за разом с очередными хотелками. Возвращаясь, он шел спать в одежде в другую комнату. Людмилу он вряд ли мог этим обмануть, она сразу стала о чем-то догадываться, но молчала. То ли боялась, то ли сама договорилась с Кабой втихушу, мы не знаем. Поначалу ответные просьбы Кабы были действительно мелкими, она просила все время какую-то фигню. То попросит нарвать травы у соседей. То попросит срезать бубенчик у коровы. То попросит принести старую подкову, которая валялась возле кузнецкого дома. То попросит вырвать кусок ветоши с крыши старосты. То выкопать у кого-нибудь пару картофелин. То попросит отрезать локон волос у Людмилы. В общем, какой-то бредовый ужас, меня бы все эти дурацкие просьбы еще больше пугали. Крива, похоже, не особо, на то он и Крив.

Но однажды проняло и его. Потому что просьбы Кабы стали злее. Крив так-то тоже зарвался, сколько раз он уже ходил к камню? Приходилось отрабатывать. Теперь Каба просила его, к примеру, зарезать чью-нибудь курицу и приволочь ей труп. Или отрезать ухо чьей-нибудь свиньи. Или спереть из церкви икону. Или вырвать ноготь у трупа накануне умершего человека. Надо понимать, что все это делал Крив, как лунатик, ночью, не помня себя. Он, может, и не хотел больше участвовать в этих играх, но уже не владел собой. Каба управляла им полностью. А еще он понимал, что ночью его запросто может кто-то застукать. Вряд ли, когда он резал ухо у свиньи, та тихонько похрюкивала. Наверняка визжала на всю деревню. А ноготь у покойника, когда тот еще лежит в доме накануне похорон? Криву бы задаться вопросом, а почему его и впрямь никто до сих пор не поймал за руку и не отчекрыжил башку за все выкрутасы, но Крив есть Крив.

Крив начал киснуть. Людмила уже давно кисла. Детей у них не было. Они быстро надоели друг другу, Крив уже не любил ее. Или просто понял, что не любит. Никогда не любил, напридумывал просто. Теперь он был готов отказаться от всего своего добра, отказаться от Людмилы, отказаться от глаза. Просто стать тем, кем он был. Но он не знал, как это сделать, и поделиться ни с кем не мог. Он вернулся к своему любимому занятию: стал бродить по лесам. При этом он старался лишний раз не забредать в те места, где стоял колдовской камень.

Во время одной из таких прогулок ему повстречался не местный старец. Старик попросил у Крива еду, и тот дал, у него с собой было в котомке. Они разговорились, и Крив не вытерпел. Взял да и выложил старику всю эту историю с каменюкой. А старик ему такой: знаю этот камень! И Кабу знаю. Не камень это вовсе для желаний, а надгробный памятник. А под ним лежит она. Каба. Лежит там с незапамятных времен. И чтобы от нее избавиться, нужна всего лишь мелочь. Прийти к камню и сточить ее имя. Стереть его.

Крив вдохновился и побежал домой за инструментами. Он так хотел избавиться от своей ноши, что даже не попрощался с Людмилой. Если все получится, он ее потеряет, но ему уже было все равно. Крив прибежал к камню и принялся ожесточенно сдалбливать слово КАБА. Он полагал, что камень будет сопротивляться. Как в сказке: он стачивает слово, а слово раз за разом возникает в других местах.

Но все прошло легко, а оттого — подозрительно. Крив не заподозрил подставы, ума-то он себе так и не додумался загадать. Это замкнутый круг, как в басне «Квартет», где звери просто не знают, с чего следует начать, и от незнания пересаживаются, вместо того чтобы репетировать. Так и Крив. Ему бы попросить у камня мозгов, но мозгов не хватало, чтобы догадаться попросить.

Он сточил имя Кабы и вприпрыжку стартовал домой. Вот только дома больше не было. Ни его собственного дома, ни дома кузнеца, ни дома старосты, ни церкви, ни дома соседей. Не было самих соседей, не было старосты, кузнеца, не было Людмилы. Не было домашней скотины. Не было ничего, только пустырь. Вся деревня с ее постройками, с ее жителями, все животные, все огородные посевы — все исчезло без следа. И тут даже Крив с его куриным мозгом догадался, что случилось. Ведь он сам таскал Кабе кусочки деревни, частички жителей. То щепку принеси, то картошку принеси, то клок волос. Так, постепенно, Каба заполучила себе всех. Всю деревню без остатка.

Он бы и сам заметил, не будь тупым и погруженным в свои проблемы. Стоило только приглядеться. Деревенские дома стали выцветать. Люди теряли краски, ходили как в воду опущенные. Этим и объяснялся тот факт, что Крива никто не поймал во время его ночных диверсий. Люди выцветали, как и дома, становились вялыми, какими-то пассивными. Собаки почти перестали лаять, не реагировали на слоняющегося по ночам Крива. Коровы давали мало молока, урожай оскудевал. А теперь Крив стер имя Кабы, и она забрала с собой всю деревню. Она равным образом стерла ее из существования, и никто из других деревень не вспомнил о ней, словно ее никогда и не было. Вся деревня сохранилась только в памяти Крива.

Но самое интересное в конце. Крив, конечно, разревелся и побежал назад к камню, проклиная подлого старика, который его надоумил. Он надеялся что-то исправить. Он мог вновь выдолбить имя Кабы. Ему и тут не хватило мозгов вспомнить, что это бессмысленно, ведь все, что он высечет на камне, все равно исчезнет. Он прибежал назад. На камне было вырезано одно слово. Но не Каба. На нем было написано: КРИВ.

Продолжение следует...

- Пока не дошел. Планирую почитать. Читал Гарднера.

- Чейза почитай. Гарднер — детсад. Или Дэшила Хэммета.

- Да я чет на фэнтези подсел. Эндрю Нортон.

- Тоже ничего,- одобрила тетя Нина.- Я в детстве думала, что Эндрю Нортон — мужик.

- Так в Википедии же написано вроде…

- Угу. Тебе сколько лет, гений? У нас интернетов не было.

Игорь слегка покраснел. Он уже с родителями попадал впросак по поводу разницы поколений.

- А в школе как?- продолжала допытываться тетя Нина.- Слышала, проблемы у тебя?

- Пытаюсь решать понемногу...- Игорь скривился.- С физикой засада.

- С физикой я тебе помогу,- буднично заявила тетя Нина, и Игорь вылупился на нее.- Чего так смотришь, у меня «отлично» было по физике. Могу даже дневник засветить, он у меня сохранился. Так что подтяну к школе, не вопрос. Напиши мне Вконтакте, если хочешь. Только учебник с собой прихвати.

- Родители просили?- насупился Игорь.

- Родители не просили,- серьезно успокоила тетя Нина.- И ты сам им не говори. Потом скажу, почему.

Она обошла его, обдав запахом духов и еще чем-то нестерпимо женским и дьявольским, и исчезла.

Игорь заскочил на кухню, чтобы скоммуниздить кусок пиццы, если еще осталось, и увидел маму, курящую на балконе в одиночестве. Пицца тут же забылась. Тетя Нина забылась! Все-таки мама — его главная эрогенная зона, как ни крути, только в ментальном смысле. Предки так-то не дымили. Отец вообще никогда не курил, мама позволяла себе изредка, когда выпьет. Как сейчас. Повинуясь импульсу, Игорь решительно отворил дверь и вышел на балкон.

- Игорь, не дыши дымом,- тут же отреагировала мама. Черт, она даже не обернулась, сразу поняла, что это он. Может, она датчик ему вмонтировала?

- Я спросить хотел,- сказал Игорь и остался. Мама промолчала, продолжая курить. Игорь встал рядышком, вдохнул запах дыма и выглянул во двор, на детскую площадку. На застекленной лоджии оставалось достаточно свободного места. Когда-то тут громоздился скарб со всего мира, но потом однажды отец сгреб всю эту рухлядь и увез в деревню. Игоря детские игрушки за компанию. А позже, когда продавался дом, все это добро куда-то делось. Игорь не знал, куда.

- Раджив Ганди не свалил еще?- спросила мама, стряхнув пепел с балкона.

- Незнай, я не заглядывал,- отозвался Игорь. - Почему папа с ним дружит? Он мутный и бухает.

- Пацанские игры.- Мама небрежно повела бровью.- Один накосячил, другой выручил. Теперь любовь по гроб жизни.

- В смысле?- Игорь ни черта не понял. Мама в подпитии — тот еще сфинкс.

Она помолчала. Видимо, раздумывала, продолжать ли свою милую беседу с четырнадцатилетним уже сыном, или хватит с него. Потом пояснила:

- Папа когда с войны вернулся, сам не свой был. Пил часто, занимался всякой хренью. Колобродил где попало. Спутался с гавриками, те позвали его на дело. Радик узнал и отговорил. И перед гавриками отмазал как-то. Потом гавриков по тюрягам рассадили, а папа уцелел. Вроде как благодаря дяде Радикулиту. Тот теперь и пользуется. Папа же у нас добрый. Все эти подробности мне бабушка рассказывала, отец вроде как стремается. Нашел, тоже мне, повод для стыда.

Удивительно, сколько всего, оказывается, происходит во время празднования дней рождений. Игорь не знал эту историю с папой. Не мудрено, если даже мама узнала ее от бабушки. Гребаный Раджив Ганди! По сути, четырнадцатилетнее существование Игоря в этом мире тоже можно вменить в заслугу дяде Радику.

- А почему они переехали? Бабуля с дедом? Мы же вместе жили…

- Так они всегда хотели,- хмыкнула мама. - Как только мы с папой поженились, они уже тогда замыслили слинять в свою деревню. Потом решили тебя дождаться, когда ты родишься. А потом первое время из-за тебя не уезжали. Слишком полюбили.

У Игоря защипало в носу. Он никому никогда не признавался, до какой степени он был шокирован их смертью. Мама перегнулась через перила и высунулась в окно, чтобы проверить, нет ли кого внизу. Ее блузка с открытыми плечами слегка отвисла, и Игорь обнаружил, что на маме нет лифчика. Он еще успел мельком подумать о тете Нине, прежде чем быстро отвел взгляд. Мама выбросила окурок, который спиралью полетел вниз, но тут же закурила новую сигарету. Из чего Игорь заключил, что время балконных посиделок еще не вышло.

- Мам, а твои родители живы?

Мама взглянула на него. Не сказать, чтобы вздрогнула там, или опешила, или удивилась. Но посмотрела внимательно. Изучающе.

- С чего вдруг интерес?

- Да просто… С Петровым говорили, он как-то спрашивал. А я даже ответить не смог.

- И как там у вас, с сыном Петра?- тут же переключилась мама.

- Ну...- Игорь смешался от неожиданности. Как? Он по правде и не знал, как.- Ну, мы общаемся…

- Договорились до чего-нибудь?

- Да вроде нет...- Игорь понял, к чему мама клонит, но крыть было действительно нечем.

- Может, ну ее, эту канитель?- спросила мама, больше сама себя.

Игорь вдруг испугался. Он осознал, что вопрос вполне может решиться здесь и сейчас, на балконе, и уже бесповоротно, - как обычно решает мама. Нужно было что-то предпринять. Он не готов пока расставаться с Петровым. Перспектива расставания его ужаснула, и он не знал, почему.

- Мы же только начали!- запротестовал он.- Он говорит, не нужно торопиться.

- Разумно.- Мама кивнула.- И очень по-деловому.

- А что с родителями твоими?- поспешил Игорь. Маме явно наскучило, она хочет вернуться к гостям.

- Они умерли давно. Погибли.- Мама совершила последнюю затяжку, потом отбросила щелчком окурок, уже не заботясь, стоит кто-то внизу или нет.- На машине разбились.

Игорь, честно говоря, прифигел. Нет, он догадывался, конечно, что с ним в доме соседствуют тайны. Но не думал, что до такой степени. Сегодня ему 14 лет, и он впервые узнает о том, что его дед с бабкой со стороны матери погибли в автоаварии. Это было круто даже для его конспиративной мамы.

- А почему ты не рассказывала?- рассердился он.

- Я вообще никому не рассказывала, только папе. Даже твои бабушка с дедом не знали. Я всегда отмазывалась, когда они спрашивали про родителей.

- Но почему?- недоумевал Игорь.

- Мне нравилось помнить их живыми. Хоть мы и не очень хорошо ладили, мне нравилось помнить их живыми. Если бы я начала со всеми говорить об их смерти, они умерли бы во второй раз. В памяти. Не знаю, понимаешь ты или нет…

Вновь вся конструкция мира пошатнулась. Игорь понимал это, как никто другой понимал, но косяк его в том, что он и тут был уверен в своей исключительности. Он считал своих родителей неспособными на подобные чувства. Он был уверен: родители не знают своих детей. А дети? Что знают о родителях дети, что стремятся знать? Они живут параллельно в одной квартире почти незнакомцами.

- А почему ты сюда переехала?

- Так из-за тети Нины! - рассмеялась мама.- Мы с ней переписывались в «аське». Потом она позвала меня к себе. Я сначала у нее жила, потом мы с твоим папой познакомились. - Мама оглядела его скептически.- Пошли, разведчик, у меня где-то фото родителей заныкано. Раз уж ты родословной увлекся, покажу. Только с возвратом. Не вздумай заляпать чем-нибудь, оно у меня одно. Заляпаешь — в дзюдо вернешься.

Мама хохотнула, открывая балконную дверь, а Игорь в который раз покраснел, как рак. Вдвоем они вернулись в гостиную, где уже вовсю играла музыка. Игорь не стал заходить внутрь, созерцая в дверях процесс празднования его собственного дня рождения. Нормально празднуют день рождения. Дядя Саша танцевал со своей молодой женой и защитницей четвероногих. Тетя Нина скучала, залипая на смартфон. Отец с дядей Радиком уселись прямо на пол и о чем-то жестикулировали. Дядя Радик уже «в слюни». Тупой Кот исчез с горизонта. Вероятно, какал. Дядя Леша любил серить в гостях, заседал с расстановкой и надолго, нервируя хозяев.

Мама что-то коротко спросила у тети Нины, та совершила неопределенный жест рукой и что-то ответила; обе рассмеялись. Потом мама шуганула дядю Радика с насиженного места и залезла в шкаф. Ковырялась она там достаточно долго, Игорь уже начал сомневаться, что его ждет удача. Но вот мама обернулась с обещанным фото в руках.

- Держи.

Игорь взял фото. Серьезно кивнул, давая понять, что помнит мамины напутствия и будет предельно аккуратен. Потом понес семейную реликвию к себе.

Это было обычное цветное фото формата 10х15, однако Игорь с первого же взгляда на него подумал, что с ним что-то не так. На снимке трое: двое взрослых по краям и одна молодая девушка в центре. Маму Игорь узнал сразу. Он понял, что уже этого само по себе достаточно, он увидел то, что всегда хотел увидеть. Он был прав, он не выдумывал, он не играл в конспиролога и не бредил зелеными человечками. Мама — она не та, какой кажется. Он всегда это чувствовал, и сейчас он получил подтверждение. В ее смеющихся глазах бушевал огонь и бунт. Она носила юбку намного короче тех, что носит сейчас, каблуки намного выше тех, что носит сейчас, ее прическа была взбалмошной и растрепанной, не такой уложенной, как сейчас. Но главное — это огонь, который шел из ее глаз.

Игорь перевел взгляд на ее родителей, на своих деда с бабкой, которых он никогда не знал. Он вглядывался в их лица и честно прислушивался к своему сердцу. Он пытался поверить Петрову, который утверждал, что человек имеет потребность — в дружбе, в самопожертвовании, в любви. Но этой потребности не было, и Игорь ничего не чувствовал, на снимке улыбались чужие люди, и от того, что они дед с бабкой, чужими они быть не переставали. Кажется, мама больше похожа на деда. Дед был одет в строгий костюм, пиджак еле сходился на его внушительном животе, бабушка была в цветастом платье, явно не повседневном. Наверное, они на каком-то празднике,- очень трудно определить, потому как фото сделано на улице и фоном служат стены зданий.

Вдруг он понял, что не так с фото. Кажется, это называется «диссонанс». В то время как люди на фото выглядели достаточно четко, стены зданий за их спинами казались размытыми. Словно в дымке. Словно в мареве. Они как будто пиксельные были. Игорь вглядывался в феномен некоторое время, потом пожал плечами. Кто его знает, эти фото-фокусы. Особенно если это касается старых некачественных фотоаппаратов типа «мыльниц».

Он перевернул снимок и увидел на обороте надпись от руки.

АРЫК, 2000

Игорь хмыкнул. Так вот как назывался город, откуда мама сбежала. Немудрено, он бы тоже сбежал.

Он положил снимок в ящик стола, намереваясь отдать его завтра, и вернулся к наушникам. Скоро народ начнет расходится, а он сможет вернуться за чтение. Сегодня он намеревался отложить Нортон до лучших времен, а скачать и почитать что-то из Джеймса Чейза.

Продолжение следует...