— Бьюсь об заклад, им снится, как мы растопим чёртову льдину своими горячими ботинками.
Он приглушенно засмеялся, не обращая внимания на моё скептическое молчание. Кристофер отлично знает русский, хотя родился в Сиэтле. Его родители — эмигранты из России и много говорили с сыном на своём языке. Он вообще-то хороший парень, но постоянно несёт чушь и пытается шутить, но получается очень плохо. Это раздражает, и не только меня — лицо сидящего справа радиста Дэвида Мартинеса недовольно скривилось.
— Какие ботинки? Зачем топить льдину, по которой нам ходить? Крис, что за чушь! Помолчи хотя бы полминуты. Ты вообще умеешь молчать? — раздражённо сказал Дэвид, поправляя рукой портативную радиостанцию, закреплённую в нише для груза.
— Умею. Но зачем? Дэв, ты просто занудный нытик.
— А ты — болтливый придурок.
— Хорош, парни, — я развёл руки, отодвигая спорщиков от себя и друг от друга. — Взлетаем. Началось…
Самолёт задрожал и тронулся с места. Сначала покатился, будто нехотя, потом всё быстрее, и, подпрыгнув, оторвался от земли. База, люди на взлётно-посадочной полосе - всё стало маленьким, как игрушечным, а потом исчезло. Мы набрали высоту.
Я засмотрелся в иллюминатор. Под нами расстилались плотная пелена пушистых облаков. Они были похожи то ли на морские волны, то ли на пышную перину. У горизонта всходило солнце. Оно окрашивало и облака, и небо вокруг себя в золотые, розовые и красные тона. Красотища!
Однообразные сухие щелчки вывели меня из задумчивости. Пока я сообразил, что слышу звук, и он раздаётся справа, проснувшийся Джеймс уже напустился на радиста:
— Какого чёрта ты щёлкаешь этой штукой?
— Привычка, — слегка обиженно и рассерженно ответил Дэвид и убрал руку с переключателей на радиостанции. — Тебе что, мешает? Здесь и так шумно.
Радист был прав: самолётные моторы громко и мерно гудели, и их гул вибрацией отдавался в мышцах и костях.
— Какая разница? Щёлканье бесит. Не делай так.
Джеймс посмотрел в иллюминатор, поёжился и нервно облизнул губы:
— Эй, Крис, как думаешь, на станции можно разжиться трофеями? Ну, русские могут оставить там что-то ценное? Не для ЦРУ, а для нас.
— Не знаю. Дорогие часы, золотые кресты, цепочки и прочее — вряд ли. Это же большевики, — последнее слово Кристофер произнёс с презрением. — Может, найдётся что-то из техники. Или почтовые марки, открытки, советские деньги — их можно продать всяким чокнутым коллекционерам.
— Понял. Я очень рассчитываю вернуться с чем-нибудь ценным в кармане. Парни, вы же не будете мне мешать?
Он сказал это с улыбкой, как бы шутя, но взгляд был серьёзным и злым. По крайней мере, мне так показалось.
…Полёт затянулся: пришлось покружить над морем, пока наши пилоты уточняли у патрульной эскадрильи координаты и правили маршрут — льды ведь не стоят на месте. Но вот объявили, что снижаемся. Все засуетились и стали готовиться к высадке.
В насыщенно-синей, почти чёрной воде плавали ярко-белые льдины самых разных форм и размеров. Сверху они казались совсем плоскими, но я знал, что это не так: каждая льдина - маленький остров со своим рельефом.
— Вот она! Советская станция!
…Высадка прошла успешно. Нам сбросили запас еды и нужный инвентарь. Качнув крылом на прощание, самолёт сделал в воздухе круг и умчался.
А мы остались — пять жалких человеческих фигурок посреди льда и воды.
Патрик, командир нашей отчаянной пятёрки, построил всех в шеренгу, прокашлялся и проникновенно сказал:
— Парни! Все мы здесь — уже лучшие из лучших. Ведь наша страна выбрала нас среди многих и доверила очень важное дело. И мы не подведём!
— У нас есть трое суток. За это время мы должны разбить лагерь, осмотреть станцию, отделить важное от барахла и подготовить материалы к перевозке. Через семьдесят два часа за нами прилетят. И мы вернёмся героями! Вопросы, предложения?
— Прогноз погоды, — напомнил я. — Он обещает бурю, надо поторапливаться.
— Ты прав, Райт. Пока позволяет погода, поделим льдину на квадраты, бегло осмотрим снаружи и сделаем фото. А помещения обшарим позже. Ещё вопросы? Нет? Тогда идём.
…Льдина была неправильно-овальной формы, около мили в длину и чуть больше полумили в ширину. Везде виднелись проталины и разводья, а кое-где — трещины, даже такие, что в них можно провалиться. Про их глубину страшно даже думать: отвесные, обросшие сосульками стены провала уходили в полную темноту. Выглядит жутко.
С одного края льдины явно недавно отвалился кусок, и на краю разлома ещё болтался оборванный трос. Я предположил, что откололась та часть, которую русские использовали как взлётно-посадочную полосу.
М-да, состояние льдины так себе. Дай бог, чтобы она протянула эти три дня, пока мы тут. А потом уже плевать.
Нас, конечно, инструктировали, чего ждать от советской станции. Но почему-то у меня упорно стояла в голове картинка, что там будут одни палатки и какие-нибудь ржавые железяки. Но “Вьюга” оказалась просто набита всякой техникой! Чёрт побери, тут даже был новенький трактор! Богато и расточительно живут комми, раз бросают всё подряд.
Все постройки станции были щитовыми сборными домиками на полозьях, с круглыми окошками-иллюминаторами. Жилых строений было пять, мы заглянули во все по очереди. Интерьер везде одинаковый: справа — печка, слева — умывальник, в глубине — стол, стулья и кровати. На полу — длинный узорчатый коврик-дорожка. Меня это умилило: надо же, они заботились об уюте. На стенах закреплены полки, и на них лежат книги, фотографии и разная мелочь. Кстати, в каждом домике проведено электричество, есть телефон.
Видно было, что люди уходили в спешке: на полках — бардак, постели скомканы, на полу валяются вещи, а на столе стоят недоеденные консервы. Интересно, советские правда удрали из-за разрушения льдины? Но станцию забросили больше месяца назад, а льдина ещё цела. Может, было что-то ещё, что заставило их удирать, бросив всё?..
От этой мысли стало так неуютно и холодно, что меня всего передёрнуло. Это заметил Патрик и подбодрил:
— Выше нос, Генри! Тут всё в отличном состоянии. Сейчас затопим печку и согреемся.
— А здесь, похоже, жил главный, — заметил Джеймс. — Стол с ящиками, а не простой, плакаты на стенах. Крис, что на них написано?
— “Бдительность — наше оружие”, “Мы требуем мира”, “Отчизна! Прогресса и мира звезду ты первой зажгла над землёю”.
— Фу, коммунистическая пропаганда! — скривился Джеймс. — Но эта лачуга побольше прочих, и кроватей как раз пять. Останемся тут?
— Остаёмся, — подтвердил Патрик, оглядываясь по сторонам. — И раз мы здесь, давайте всё осмотрим. Тем более тут жил начальник.
Впятером мы быстро обшарили домик сверху донизу. Но ничего интересного не обнаружилось, даже в ящиках, закрывающихся на ключ. Там были только пустые конверты и фантики от конфет. Но под столом Крис нашёл обрывок страницы то ли из дневника, то ли из журнала наблюдений. Почти всё расплылось, но несколько строчек можно было прочесть: “...эвакуация! Так жаль бросать на полпути… А мы только стали стабильно регистрировать неизвестную сейсмоактивность в глубине. Аномалию под льдиной не успеем изучить… Люди важнее всего —за нами вылетели. Наползают льды, станцию раздавит, если…”.
— Всё. Больше ничего не разобрать, — Крис умолк.
В кои веки просто так, без комментариев и дурацких шуток. Повисло тяжёлое молчание. Я будто ступнями ощутил, что под полом домика — многометровый лёд, а под ним — бездонная глубина холодного моря. И в этой глубине может таиться всё, что угодно. Даже такое, о чём мы и не подозреваем. Я вздрогнул и энергично потёр лицо руками, прогоняя дурные мысли.
— Советские полярники нашли что-то странное. И, видимо, опасное, — медленно, будто спросонья сказал Мартинес. — Жаль, нет координат, где это было.
— Уже наплевать, — решительно сказал Патрик. — Эту льдину забросили больше месяца назад, она проплыла сотни километров. Что бы там ни нашли комми, это далеко отсюда. Соберитесь парни, у нас есть дела. Мартинес, расчехляй радиостанцию и наладь связь с мысом Барроу. Фостер, приберись и затопи печку в этой ночлежке. Райт и Хейз, вы — со мной. Нужно запустить электричество.
Погода портилась на глазах: небо быстро затягивали серые свинцовые тучи, из них сыпалась мелкая и колючая снежная крупа. Ветер усилился и дул порывами: то стихал, то резко толкал в спину. Мы дружно натянули капюшоны и подняли воротники.
Патрик показал на большую постройку, составленную из двух модулей; от неё тянутся провода к остальным домикам. Мы обошли её кругом — сзади, метрах в трёх от стены, чуть-чуть торчал верх уродливой здоровенной железяки, похожей на разобранный двигатель. Эта штука почти целиком была утоплена в лёд и намертво там вмёрзла. Наверняка она была неисправна, и мы не стали с ней возиться, только сфотографировали. А потом пошли внутрь.
Это было техническое сердце станции. В первом домике-модуле на высокой и на вид массивной пластине были закреплены два больших дизель-генератора. У стены стояли бочонки с топливом, вполне годным. От генераторов тянулись толстые кабели под пол и к стоящим в проходе трём железным ящикам с кучей лампочек, кнопок и переключателей. А уже от ящиков тянулась паутина проводов во второй модуль. Здесь было царство научной аппаратуры: стеллажи и столы со всякими датчиками, радарами, магнитофоны с катушками плёнки. Из-под дальнего стола выглядывала большая картонная коробка.
— Проект “Ноль-ноль-У. Вариант номер пять”, — прочитал Крис на коробке. — Понятия не имею, что это значит.
— Надо сфотографировать для отчёта. Генри, пошли, подсветишь фонарём, — сказал Патрик.
Мы прошлись везде и старательно засняли всё, включая стол с разбросанными на нём листами разлинованной бумаги.
— Это из журналов наблюдений, — пояснил Крис. — Вот тут фиксировали скорость ветра, тут описаны пробы воды. А тут… Не понимаю, плохой почерк.
— Бери всё, — распорядился Патрик. — А теперь надо включить это барахло.
Это оказалось просто: шумно чихнув, генераторы завелись. Пол дрогнул и мелко, неприятно завибрировал.
— Что-то из этих железных ящиков должно быть распределителем. Крис, найди, где эта дрянь включается.
— “Открыть водкопровод, подставить кружку”.
Мы на секунду замерли, соображая. Потом я воздел руки вверх и вопросил с укоризной:
— Боже, ну за какие грехи ты послал нам этого придурка?!
— Кристофер Хейз, не время для шуток! — гневно воскликнул Патрик.
— Простите, не сдержался. “Резервный аккумулятор”, “Усилитель датчиков”, “Общее”, “Цепь”, “Эхо”, “Энергопитание вкл/выкл”... Во, кажется, понял!
Хейз нажал несколько кнопок, взялся за рубильник и с явным усилием опустил его. Внутри одного ящика загудело, потом в остальных, и зажёгся свет. Через секунду запищало и защёлкало во втором модуле — включились какие-то приборы. Не все, но вибрация пола усилилась.
Я выглянул наружу: над дверями жилых домиков зажглись зелёные фонари, а над прочими постройками — белые. Кое-где даже включились фонари над тропинками.
— Порядок, там тоже работает, — доложил я.
— Отлично. Тогда возвращаемся. Погода становится совсем дрянь.
…Пообедав запасами из своих пайков и попив чай, заваренный на печке, мы немного отдохнули. Домик прогрелся, лампочка на потолке горела стабильно. Было даже уютно, учитывая, что мы сидим на льдине посреди моря, а снаружи бушует буря. Ветер тряс наш бедный домик и порывами бил в стены, будто огромными кулаками. Всё ревело, свистело и стонало, а если посмотреть в окно, то увидишь только снежную завесу. Даже и не сразу скажешь, что день. Но всё это бушевало снаружи, а внутри было вполне хорошо. Если бы не одно “но”: нам поплохело.
У меня кружилась голова, очертания предметов плыли, а в теле засела сильная слабость, будто с большого недосыпа или с похмелья. Подташнивало, так резко и противно, будто желудок пытался взобраться в горло. В ушах беспрестанно звенело.
Остальным было ещё хуже: Мартинес постоянно бегал к ведру и уже выблевал весь обед; Крис лежал на койке, скрючившись, его била крупная дрожь. Патрик и Джеймс более-менее держались, но и они побледнели нездоровой, аж до зелени, бледностью и покрылись испариной.
Мы внимательно проверили консервные банки, коробки и прочее — всё в порядке, ничего просроченного, упаковка целая. Но почему нам так хреново?
— Варианта два, — сказал Патрик, почёсывая затылок, — или пайки с самого начала были испорченные, и нам выдали их случайно. Или…
— Это диверсия! В ЦРУ окопались предатели и отравили еду. Чтобы мы тут сдохли и не раскрыли секретов комми, — простонал с кровати Крис.
— В ином случае я сказал бы тебе: заткнись. Но сейчас скажу: может, ты и прав. Мартинес, соедини с Барроу, нужно доложить о ситуации. Пусть проверят пайки со склада.
Шатаясь, бледный Дэвид добрёл от ведра до стул, со стоном взгромоздился на него и стал колдовать над радиостанцией.
— Никак, — удручённо сказал он через какое-то время. — Одни помехи. Пока погода не улучшится, связи не будет.
— Вот дерьмо! — выругался Патрик, и я согласно кивнул.
Ты чертовски прав, командир, всё это — дерьмо! В которое мы вляпались.
Вдруг снаружи раздался душераздирающий скрежет. Он был похож на усиленный в тысячу раз скрип ржавых дверных петель. Я выругался и зажал уши, Крис накрылся подушкой, Дэвид дёрнулся и чуть не упал со стула, а Патрик с Джеймсом выхватили ножи. За стенами раздались адские звуки: грохот, высокий потусторонний визг, а затем — низкий гул, похожий на отголосок далёкой канонады.
— Пушки… Русские пушки… Стреляют по нам… — забормотал Крис, сползая с подушкой в обнимку на пол.
— Не угадал, — усмехнулся я. — Это льды.
— Льды. Из-за ветра и течений огромные льдины движутся. Они сталкиваются, трутся и ломаются. Сам не верил, пока на Аляске не увидел, как они наползают на берег и друг на друга. И не услышал, какие жуткие звуки получаются.
— Проклятая Арктика! Чёртов север! Здесь всё неправильно.
— Не раскисаем, парни, — Патрик попытался бодро улыбнуться. — Всем взять аптечки и выпить таблетки. И займёмся делом, это лучшее лекарство. Садимся писать рапорт и оформлять те находки, что есть.
Так мы и сделали. Таблетки помогли слабо, хотя в аптечках лежали самые лучшие лекарства. Стало чуть полегче, и только — у меня перестало плыть в глазах и желудок уже не так лез в горло. Слабость и звон в ушах уменьшились, но остались.
Мы засели каждый над своим рапортом. В домике воцарилось молчание. Я по-настоящему увлёкся работой и ни о чём больше не думал, только мельком заметил, что буря стихает — за окнами светлело.
Не знаю, сколько времени прошло. Я уже заканчивал описание документа, когда почувствовал, что внутри растет страх. И растёт с каждой секундой. Стены будто двигались и грозили схлопнуться, как створки мышеловки. Темнота в углу шевелилась, и я был уверен, что кто-то вот-вот выскочит оттуда. В висках противно стучал странный чужой ритм. Я сжал голову руками и закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Но вышло только хуже: сердце учащённо забилось, всё тело задрожало. Какой-то животный инстинкт внутри вопил: опасность, беги, спасайся! И где-то на грани восприятия… Я не уверен, что на самом деле услышал… Но… Я еле уловил то ли шёпот, то ли песню. И это было внутри моей головы.
Поражённый, я вздрогнул и посмотрел на сидящего рядом Кристофера.
Он таращился в стену круглыми от страха глазами и тихо повторял:
— Призраки… Русские призраки… Они здесь!
— Генри, они здесь! Они ждут!
— Призраки… Души мёртвых… Они там, за окнами… Они меня зовут!
Я нервно сглотнул вставший в горле комок. Никогда не верил во всякую паранормальную дрянь, но… Сейчас это было чертовски убедительно.
Я посмотрел на остальных: у Джеймса — злое, набрякшее лицо, как у тех парней, что ошиваются у дешёвых баров и ищут выпивки или драки. Мартинез одной рукой вцепился в стол так, что от напряжения побелели костяшки пальцев, а другой теребил туда-сюда переключатель на радиостанции. Глаза у него тоже были ошалевшие. Патрик сидел ко мне спиной, но даже так я видел, что он напряжён и готов к бою.
— Эти места — сущий ад, — буркнул Джеймс и встал. — Пойду освежусь.
— Куда, болван? Там буря. Потеряешься и замёрзнешь.
— Командир, здесь воняет рвотой так, что я не могу дышать. Я просто постою на крыльце пять минут. Погода-то улучшается.
— Хорошо. Только с крыльца никуда!
Как только закрылась дверь, Патрик поднялся на ноги:
— Не нравится мне эта прогулка. Генри, пошли-ка, проверим.
Мы вышли наружу. И я сразу заметил две вещи. Первая: буря стихала, ветер был крепкий, но уже не валил с ног. Вторая: из-под крыльца торчала задница Джеймса, так и прося оставить на ней отпечаток ботинка. Честно, я еле сдержался. А Патрик нахмурился и сказал:
— Вылезай! Фостер, это приказ!
Задница нехотя попятилась, и из-под крыльца показался весь Джеймс. Лицо раскраснелось, глаза блестели, и от него отчётливо тянуло спиртным.
— Смир-р-рно! Генри, проверь, что там такое.
Долго искать не пришлось: в снегу были видны свежие следы — тут что-то закапывали. Я порылся и нашёл потёртый вещмещок. Он был набит соломой, а в её глубине кто-то бережно спрятал две бутылки виски — целую и пустую на треть. Злой, как чёрт, Патрик сунул их под нос Джеймсу:
— Зачем ты приволок сюда выпивку?! Как умудрился?! Отвечай!
— Хочешь сказать, это советские полярники оставили под крыльцом американский вещмешок с техасским виски?
Джеймс молчал и смотрел исподлобья. Глаза от злобы налились кровью, широкие ноздри гневно раздувались, усиливая сходство с быком.
— Молчишь? Ну молчи, кретин. Ты понимаешь своим пустым котелком, что это пахнет трибуналом?
— Ещё и пьёшь втихушку, как школьник, — добавил я.
— Полный кретин, — вздохнул Патрик. — Как только ты пролез в морскую пехоту? Кто-то недоглядел на комиссии. Ты же ставишь под удар не только команду, но и всю страну. Тебе доверили секретную миссию, дали шанс стать героем. А ты готов всё просрать из-за глотка виски! В конце концов, почему ты не сказал: “Парни, у меня есть кое-что классное, давайте угостимся в удобное время?”. Понимаешь? Все и без ущерба для миссии!
— Провались ты к дьяволу! — завопил Джеймс, пуча глаза и брызгая слюной во все стороны. — Иди в задницу, рыжий ирландец! И ты, тупица Райт, туда же. Провалитесь вы все! Все! И эта хренова страна, которая меня загнала в долги и притащила в этот ледяной ад! Все, все вы сдохнете здесь, на радость северным чертям. Они за спиной, они уже готовят вилы! Точат ножи!
Джеймс бросился на Патрика, они сцепились и покатились с крыльца в снег. Отшвырнув вещмешок, я коршуном прыгнул на них. У Джеймса изо рта шла пена, он утратил всякий разум и только злобно выл на одной ноте. Эти звуки никто не назвал бы человеческими. Но даже в таком состоянии техасский бычок был весьма силён и ловок. Только вдвоём с Патриком мы смогли его скрутить и связать ремнями руки и ноги. Обездвиженный, он теперь жалобно подвывал, как раненый пёс. Мы заткнули ему рот перчаткой.
Тяжело дыша, мы с командиром посмотрели друга на друга. У Патрика рассечена бровь, лицо в крови; у меня синяк на всю скулу и остро болят рёбра — этот гад изловчился хорошенько пнуть меня в бок.
— Потащили его в дом, Генри.
У Криса и Мартинеса, сидящих на кровати, одинаково вытянулись от удивления лица, когда в дверь вошли побитые мы и втащили извивающегося Джеймса. Швырнув его на кровать, Патрик велел построиться и, прохаживаясь перед нашей поредевшей шеренгой, сказал:
— Парни, я знаю — всем тяжело. Вы ведь тоже чувствуете эту дрянь? Накатывает паника, страх, кажется, что кто-то смотрит в окно, хочется убежать, да? И посторонние звуки чудятся.
— Голоса, голоса!.. — это Крис. — Русские призраки!
— Я… Я видел их за окном, — дрожащим голосом добавил Мартинес.
— Что-то странное творится — факт, — продолжил Патрик. — То ли отравление виновато, то ли арктическая буря так плющит мозги. А может, комми как-то отравили льдину… Я не знаю. Но, как бы то ни было, Джеймс Фостер нарушил правила, подставил всех и поднял руку на своего командира. Поэтому он сейчас в таком хреновом виде. Хочу сказать, парни: всем тяжело, но не будьте, как кретин Фостер. У меня самого сердце бешено стучит, и я хочу удрать подальше отсюда. Но мы не на прогулке, а на важной миссии. И мы выполним её! Не позволяйте неведомой дряни выбить вас из строя! Помните: всё это глюки! Пейте таблетки, если совсем накрывает — скажите тому, кто рядом. Держимся по двое, следим друг за другом и помним о долге. У нас есть трое суток, но мы ускоримся. Предлагаю взять себя в руки и максимально быстро найти всё, что нужно ЦРУ. День длинный, мы можем долго работать, и есть электричество. Как только появится связь, сообщим всё на мыс Барроу и потребуем забрать нас раньше. Обшарим эту станцию сверху донизу и выполним приказ! А, парни?!
— Мартинес, попробуй прямо сейчас. Буря стихает, может, получится.
Радист встал и пошёл к столу. Он шатался, как пьяный, и Крис поддержал его и помог сесть. А потом сам мешком осел на стул рядом и согнулся в рвотных позывах над заботливо подставленной мной кастрюлей.
Мы же с Патриком достали аптечки, и я обработал ему рассечение на брови. А затем мне пришлось задрать рубашку, и Патрик проверил мои рёбра — целы, но на боку налилась здоровенная гематома. На выдохе было больно, но это ерунда, жить буду. То ли лекарства уже переставали действовать, то ли из-за драки, но мне стало хуже. Голова уже не просто кружилась, она болела так, будто сейчас разломится пополам. Патрику, судя по всему, тоже поплохело, он съел сразу горсть таблеток.
— Нет, никак, не могу, не могу связаться с Барроу! — с истеричным надрывом взвыл Мартинес. — Ловится всякая дрянь: разговоры рыбаков, радиолюбители болтают, даже русская волна попалась. Всё, что угодно, но не база — эти никак! Ну вы только послушайте!!!
Возмущённый Дэвид выкрутил ручку и переключил на динамик. Мы услышали треск радиопомех и сквозь них бодрый русский голос: “Дорогие товарищи! Жители и гости столицы, мы рады пригласить вас на выставку, посвящённую сорокалетию…”.
Кристофер, согнувшийся над кастрюлей, вздрогнул и замер. А потом вскочил, как ужаленный. Глаза побелели и стали совершенно безумными. Он швырнул стул в стену и заорал:
— Русские идут! Призраки! Станция захвачена! Не-е-е-е-ет!
И бросился бежать, едва не высадив плечом дверь. Мы с Патриком переглянулись и ринулись вдогонку.
Крис бестолково метался в панике, визжал и орал про призраков, которые пьют его кровь. Только что у него, сволочи такой, еле сил хватало, чтобы сидеть, а сейчас вон как быстро бегает! Только хорошего в этом не было: Крис никого не узнавал, наоборот — удирал во всех ног, наверное, видя вместо нас тех самых призраков.
Он поскользнулся, упал и… кубарем покатился прямиком в большую трещину в льдине. Он отчаянно пытался остановиться, зацепиться за что-то, но бесполезно. Жуткий миг на краю, и он рухнул вниз.
— А-а-а-а-а-а! — донёсся из ледяной пасти и сразу оборвался крик.
Мы с Патриком осторожно, на животе, подползли к краю трещины и заглянули в неё. На стенах кое-где видны были сбитые сосульки — их снесло, ударяясь и отскакивая от стен, человеческое тело при падении. Внизу, в тёмно-синей темноте, вися над чёрной бездной, распластался Крис, спиной рухнувший на маленький выступ. Голову почти отрезало от шеи ледяной пластиной, не хуже, чем гильотиной. Левая нога вывернута под жутким углом, и даже сверху видно, как из штанины торчат сахарно-белые обломки кости. Вокруг тела ширилась лужа крови, она утекала вниз, в жадную чёрную бездну.
Мы отползли подальше от края, встали, сняли шапки и прочли короткую молитву. И дураку ясно, что спасать некого.
Упокой, Господи, душу несчастного Кристофера Хейза…
Обратно мы вернулись нескоро. Сначала Патрик сфотографировал тело и заставил это сделать меня. “Доказательства”, — многозначительно произнёс он. Потом мы позволили себе отдохнуть, присев на пустую бочку. Мне стало хуже: в голове беспрестанно били барабаны, сердце колотилось как бешеное и не желало замедляться. Перед глазами висела дымка, и я не мог понять, то ли у меня отказывает зрение, то ли действительно наполз туман.
Чёртов Север! Здесь всё неправильно!.. Эх, Крис. Уже покойный Кристофер Хейз, ты оказался прав, чёрт возьми!
Я посмотрел на Патрика — он побледнел ещё больше, из груди вырывались отрывистые хрипы. Челюсти сжаты, глаза прикрыты — он боролся со слабостью тела и безумием, в которое мы все проваливались. Я не слышал голосов (те звуки на грани не в счёт) и не видел ничего необычного. Но остальные… Они уверены, что видят и слышат настоящих чертей и призраков. Или в самом деле видят? И почему эта дрянь не является мне?
— Генри… Ты — следующий по званию и мой заместитель… — вдруг заговорил Патрик. — Слушай мой приказ…
— Эй, ты чего? Не вздумай вот так лечь и помереть!
— Я забочусь о деле. Если я того… сложу полномочия, ты доведёшь всё до конца. Обшарь домики, бери все бумаги, все приборы, которые похожи на акустику, все ленты из самописцев — в ЦРУ разберутся. И делай фото, много фото! Всё фиксируй — это будет твоим… нашим спасением. Обещай мне.
Он с благодарностью кивнул и простонал:
— Как же хреново, Генри! Так хреново мне не было даже в Корее. Эта проклятущая льдина… Она вся трясётся, и от этого ещё хуже.
— Да, её качает море. Хорошо ещё, что наша льдина не столкнулась с другой. Патрик, а ты слышишь или видишь что-то странное?
— Да. Кривые силуэты, то ли люди, то ли… Эти, гуманоиды из Розуэлла. Они глазеют на меня и ждут. Ждут, как птицы-падальщики. Но я ведь знаю, что такого не бывает! Я говорю себе, что их нет, я не должен в них верить. Такая чушь… Я привык доверять себе, своему чутью, а теперь убеждаю себя, что мои глаза мне врут. Это так клинит мозг… А ты, Генри? Что ты видишь?
— Ничего, — с какой-то неловкостью сказал я. — Я еле слышу что-то похожое на шёпот, и всё. И перед глазами туман стоит. Но мне тоже хреново: давит страх, очень болит голова, сердце как бешеное.
— Всё равно у тебя больше шансов закончить миссию. Не подведи, Генри.
— Не подведу, Пат. Обещаю.
Мы пожали руки и коротко обнялись. Посидев ещё минутку и собравшись с силами, мы пошли к домику. Обоих шатало, ноги не хотели слушаться. Но мы упорно шли. Я заметил, что кое-где появились новые полыньи и трещины, а старые расширились. Льдина понемногу разваливалась, и оставалось только молиться, чтобы её хватило на нас.
…Конечно, мы сглупили. Мы не прислушались к звукам внутри, не заглянули в окошко - а стоило, зная, что у всех едет крыша. Но мы этого не сделали. За что и поплатились.
"...воевал в Корее" — имеется в виду Корейская война — конфликт между Северной и Южной частями Корейского полуострова с 1950 по 1953 гг. США принимали в нём участие как одна из главных сил со стороны южан. Войска США вели активные боевые действия на суше и в воздухе, обеспечивали дипломатическую и логистическую поддержку Южной Кореи.
Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!
