Зачем Астрахани на убийство собак выделяют 224 млн рублей из бюджета?
В Астрахани приняли закон об эвтаназии (читай-убийстве): "бездомных и агрессивных собак будут держать в пунктах временного содержания до 15 дней, после чего, в случае отсутствия нового хозяина их будут усыплять".
Но на этом власти не остановились, нет. Кроме этого "Правительство Астраханской области «доработает вопрос наказания» за нарушение запрета на подкармливание бездомных животных", сообщила на пресс-конференции замглавы правительства региона Виктория Гурьянова.
Теперь смотрим, сколько же народных денег "сожрёт" убийство животных в Астрахани: На отлов бездомных животных в 2024 году власти региона выделили 224 млн рублей, и это в полтора раза больше, чем в 2022, когда в области должно было работать ОСВВ.
Очевидно, чтобы как-то скрыть исчезновение бюджетных денег, потраченных не на животных, и решили запросить новые бюджетные средства на новую программу — эвтаназии.
О кошках
Кошачьи глаза - это часто последнее, что видела млекопитающая протомартышка, чуть позже ставшая хомо сапиенсом. Миллионы лет кошачьи являлись для людей - смертью. Таким образом, эволюционно было отобрано свойство ужаса перед кошачьими. Кошки вызывают у людей страх смерти.
Страх, так как одомашненная мелкая кошка рационального страха вызывать не может, обязательно вытесняется из сознания, становясь иррациональным. И принимает форму поклонения. Необъяснимой привязанности.
Кормление кошек, таким образом - это задабривание смерти. Тот, кто боится смерти (почти каждый человек, таким образом), в ком этот невроз силён - будет приносить идолу смерти жертвы - кошачьим кормом. Заводя кошку, невротик, таким образом, пытается оформить, проявить свою фобию. Взаимодействовать со своей смертью. Владеть ей. Занимая позицию хозяина, самообмануть себя тем, что теперь он всё контролирует.
Не контролируя, по прежнему, ничего.
То есть, чистая псевдотерапия через самообман, как и все психологические практики. Напоминая этим все остальные "достижения" этой псевдонауки, которые на какое-то время способны произвести впечатление работающих.
Те, в ком невротический узел смертного страха не настолько силён, либо вообще почти отсутствует - не любят кошек, так как видят в них глупых и бесполезных животных. Без подсознательного макабрического флёра. Так сказать, видят их "как есть".
И выбирают собак.
Человеческая лежанка
Так получилось что я стала участником семейного дела-создание мебели. Диваны, стулья, кровати это да, все понятно, но мы всей нашей молодой командой думали о чем то прикольном. У большинства из них есть собаки (город Самара, да, тут будто у большинства-собаки, а в Казани, где я жила долгое время-кошки. То ли религия, то ли необъяснимые силы повлияли на это)
Так вот в ходе размышлений и благодаря насмотренности, фантазии и личных хочушек и появилась Лежанка Лунджил для человеков. А на видео просто классная распаковка от Паши)
Мир обречён?
Иногда я вижу, как собаки стоят у светофора и ждут, пока загорится зелёный для пешеходов. В такие моменты я понимаю, что мир не обречён.
А затем я вижу людей, которые перебегают дорогу на красный свет. И даже собаки в шоке. В такие моменты я понимаю, что мир обречён.
Ответ на пост «Показушная доброта»
Одному моему товарищу однажды аукнулось за доброту, правда не показушную, а самую обычную. Далее с его слов.
Я сидел на лавочке у себя во дворе. Подбегает собачка, ну самая обычная маленькая, я не знаю породы, ручная такая, ещё какашки свои ест. Ну в общем, явно не дворняга, и что-то бегает вокруг, тявкает, но хозяев не видно. Уже вечерело, посидев какое-то время ещё на той самой лавочке, понимаю, что сбежала собачка, ну нет хозяев, не слышно чтобы кто-либо окрикивал или искал её. Мне самому она нафиг не нужна, но жалко стало, пропадет же. Взял я её домой, чтобы разместить объявление о найденыше. Буквально через пару дней, звонок на телефон, женщина на том конце провода:
- Ой, алё! Здравствуйте! Вы нашли собачку мою, спасибо! Спасибо вам, как вас можно отблагодарить?
- Да, здравствуйте, всё хорошо, вознаграждений никаких мне не надо, за корм только верните рублей 300 и всё
- Ой, а как с вами встретиться можно?А Вы не могли бы подъехать туда-то, для передачи?
- Да в принципе никаких проблем
- Отлично, договорились
В час Х. Я в назначенном месте с этой собачкой. Ничего не предвещало беды. В мою сторону идет дама, ну судя по всему хозяйка, но есть одно «Но». Это «Но» - два амбала, выбегающих из кустов, с криками что-то вроде - «Ах ты пидорас, собаку сп@здил, ещё и навариться реш..». Да - прилетело мне тогда знатно. Домой я возвращался освещая путь свежим фонарем. Собачка благополучно вернулась нерасторопной владелице. И вроде бы все счастливы.
Мораль? Не будьте гондонами, помогайте животным, во чтобы то ни стало, они гораздо лучше нас - человеков.
А как вам такое, цари мира?
Гуляем с Максом. Ну очень узкая тропинка.
Навстречу - среднестатистическийпикабушник.
Макс сел.
Тот встал.
Прям, война миров: человек vs собака.
А теперь игра "угадайка":
Кто ушел в сугроб?
Артур Кларк: Созвездие Пса
Неистовый лай в первый миг только раздосадовал меня. Я повернулся на другой бок и сонно буркнул:
— Замолчи, глупая собака.
Но дремота длилась лишь долю секунды; тут же я совсем очнулся, вернулось сознание, и с ним пришел страх. Страх одиночества, страх безумия.
Я боялся открыть глаза, боялся увидеть. Рассудок говорил мне, что еще ни одна собака не ступала на поверхность этого мира, что между мной и Лайкой — четверть миллиона миль в пространстве, больше того — пять лет во времени.
— Тебе приснилось, — сердито сказал я себе. — Не будь идиотом, открой, глаза! Крашеные стены — вот все, что ты увидишь.
Разумеется, так и было. Крохотная кабина пуста, дверь плотно затворена. Я был наедине со своими воспоминаниями, во власти неясной печали, которая часто овладевает человеком, когда яркий сон сменяется тусклой действительностью. Ощущение утраты было настолько горьким, что хотелось снова уснуть. Хорошо, что я устоял: в тот миг сон был равносилен смерти. Но я не подозревал этого еще пять секунд — целую вечность, которую я провел на Земле, ища утешения в прошлом.
Откуда взялась Лайка, так и не удалось установить, хотя сотрудники обсерватории расспрашивали знакомых, а я поместил несколько объявлений в газетах Пасадены. Я нашел ее — одинокий, брошенный комок шерсти — на обочине шоссе летним вечером, направляясь в Паломар. Я не любил собак, вообще не любил животных, но нельзя же бросить беспомощное маленькое существо на произвол судьбы, которую олицетворяли стремительные автомашины. Подавляя отвращение и жалея, что нет перчаток, я подобрал ее и затолкал в багажник. Мне вовсе не хотелось рисковать обивкой моей новенькой машины, а в багажнике собака, как мне казалось, не могла натворить большой беды. Я ошибся.
Остановив машину возле «Монастыря» (жилой дом для астрономов, где мне предстояло провести следующую неделю), я без особого восторга изучил свою находку. Сперва— то я думал отдать щенка сторожу, но тут песик заскулил и открыл глаза. Он смотрел так беспомощно, так доверчиво… Словом, я передумал.
После я иногда жалел об этом, правда, недолго. Я и не подозревал, сколько хлопот может доставить подрастающий пес, намеренно и нечаянно. Счета за чистку и починку росли; особенно страдали мои носки и «Астрофизический журнал». Но в конце концов Лайка научилась вести себя и дома, и в обсерватории; мне кажется, из всех собак только она одна побывала внутри купола, где помещался двухсотдюймовый телескоп. Там она могла часами тихо лежать в укромном уголке, а я занимался наладкой в своей клетушке; ей достаточно было слышать мой голос. Другие астрономы не меньше моего привязались к ней (имя «Лайка» предложил наш физик, старик Андерсон), но с самого начала она была моей собакой и больше никого не слушалась. Да и мне она не всегда подчинялась.
Это было великолепное животное, почти чистокровная восточноевропейская овчарка. Видимо, из-за этого «почти» ее и бросали. (До сих пор злюсь, как вспомню, а может быть, это зря, ведь я не знаю, как было дело.) Если не считать двух темных пятен над глазами, она была дымчато-серой, с мягкой, шелковистой шерстью. Когда уши торчали, ока казалась необычайно умной и внимательной. Обсуждая с коллегами типы спектров или эволюцию звезд, я готов был поверять, что Лайка следит за нашей беседой.
Я по сей день не могу понять, почему она так привязалась ко мне; даже среди людей у меня друзей очень мало. И, однако, когда я после долгого отсутствия возвращался в обсерваторию, она выходила из себя от восторга, прыгала на задних лапах, опираясь передними на мои плечи (она шутя дотягивалась до них), и радостный визг совсем не вязался с могучим ростом Лайки. Уж я старался не уезжать надолго; в дальние путешествия нельзя было взять с собой собаку, но в коротких поездках она почти всегда меня сопровождала. Лайка была со мной и в тот раз, когда я поехал на север, чтобы участвовать в этом злополучном семинаре в Беркли.
Нас приютили мои друзья по университету. При всей их учтивости было очевидно, что их не радует присутствие в доме такого чудовища. Я заверил хозяев, что Лайка ведет себя безупречно; с большой неохотой они разрешили мне держать ее в комнате.
— Сегодня ночью вы можете не бояться грабителей, — сказал я.
— В Беркли грабителей нет, — последовал ответ.
Но среди ночи мне на миг почудилось, что они ошиблись. Меня разбудил яростный визгливый лай, я слышал от Лайки такое только раз — когда она впервые увидела корову и не могла понять, что это такое. Бранясь, я сбросил одеяло и нырнул во мрак незнакомого дома. Главное — утихомирить Лайку, не дать ей разбудить хозяев, если только я не опоздал. Грабитель, конечно ж, давно удрал. Я от души надеялся, что это так…
Несколько секунд я стоял возле выключателя на лестничной площадке. Зажигать или не зажигать? Наконец, я рявкнул: «Молчи, Лайка!» — и нажал кнопку; холл внизу озарился ярким светом.
Лайка неистово скреблась в дверь и продолжала визгливо лаять.
— Если тебе надо погулять, — сердито сказал я, — вовсе не обязательно поднимать такой шум!
Я спустился, отодвинул задвижку, и собака ракетой вырвалась наружу.
Было тихо, безветренно, лунный серп боролся с сан-францисским туманом. Стоя в светлой мгле, я смотрел через залив на огни города и ждал Лайку, чтобы отчитать ее по заслугам. Я все еще ждал, когда — во второй раз в двадцатом столетии — пробудились от спячки здешние подземные силы.
Как ни странно, я не испугался, во всяком случае, в первый миг. Помню, прежде чем я осознал угрозу, две мысли мелькнули у меня в голове. «Уж эти геофизики, — сказал я себе, — могли бы хоть как-то предупредить нас». И удивился: «Вот не думал, что от землетрясения такой шум!».
Почти одновременно до меня дошло, что толчок незаурядный. О том, что было дальше, предпочитаю не вспоминать. Только на следующий день спасателям удалось увезти меня: я отказывался расстаться с Лайкой. Глядя на рухнувший дом, в котором лежали тела моих друзей, я знал, что обязан ей жизнью. Но разве можно было требовать от пилотов вертолета, чтобы они это понимали? Не упрекну их и за то, что они сочли меня обезумевшим, ведь столько несчастных бродило среди обломков и пожарищ.
С той поры мы разлучались разве что на несколько часов. Мне говорили — и я охотно верю этому, — что я все меньше и меньше интересовался обществом людей, хотя и не стал отшельником или мизантропом. Звезды и Лайка заполняли все мое рабочее время и досуг. Мы подолгу гуляли вместе по горам, это было самое счастливое время моей жизни. И лишь одно облако омрачало горизонт: я знал, в отличие от Лайки, что счастью скоро придет конец.
Переброска готовилась уже больше десяти лет. Еще в шестидесятых годах было признано, что Земля — неподходящее место для астрономической обсерватории. На Луне даже малогабаритные навигационные приборы намного превзошли возможности всех телескопов, которые глядели в космос сквозь мрак и мглу земной атмосферы. Исчерпалась история. Маунт-Вильсон. Паломара. Гринвича и других славных обсерватории. Для обучения они еще годились, но границы исследования надо было переносить в космос.
И я должен переехать. Мне уже предложили должность заместителя директора обсерватории Фарсайда. В несколько месяцев я решу проблемы, над которыми бился много лет. За пределами атмосферы я узнаю, что значит быть слепым, который вдруг обрел зрение.
Конечно, нечего было и говорить о том, чтобы взять с собой Лайку. На Луну допускались только подопытные животные; наверное, пройдет еще не один десяток лет, прежде чем можно будет заводить там любимцев, да и то понадобится целое состояние, чтобы доставить их туда и прокормить. Я подсчитал, что моего — совсем неплохого — жалованья никак не хватит: Лайка привыкла съедать два фунта мяса В день.
Выбор был предельно прост. Я мог остаться на Земле, отказавшись от ученой карьеры. Или отправиться на Луну, отказавшись от Лайки.
В конечном счете, она была всего лишь собака. Десяток лет и Лайка умрет; к этому времени я могу достичь зенита своей ученой карьеры. Ни один здравомыслящий человек не стал бы колебаться, все же я колебался, и если вы до сих пор не поняли, почему, то никакие мои слова не помогут.
Приговор был вынесен заочно. До последней недели я не мог решить, как поступить с Лайкой. И когда доктор Андерсон вызвался присмотреть за ней, я вяло согласился, забыв даже как следует поблагодарить. Старый физик и его жена с первого дня полюбили Лайку; боюсь, я показался им человеком бесчувственным и бессердечным. А ведь было как раз наоборот.
Мы в последний раз прошли с ней вместе по холмам, затем я молча вручил собаку Андерсонам и больше ее не видел.
Вылет задержался почти на сутки, ждали, пока уймется сильное магнитное возмущение, да и то активность поясов Ван-Аллена была настолько велика, что мы выходили через «трубу» над Северным полюсом. Невесомость всегда неприятна, а в придачу мы все осовели от антирадиационных медикаментов. Когда я снова стал интересоваться окружающим, корабль был уже над Фарсайдом; не увидел я, как Земля ныряет за горизонт. Да я и не очень-то жалел об этом, мне тогда совсем не хотелось вспоминать прошлое, я предпочитал думать только о будущем. Меня преследовало чувство вины: я покинул существо, которое меня любило, верило в меня. Чем я лучше тех, кто бросил щенка на обочине пыльного Паломаросого шоссе?
Весть о том, что она умерла, пришла через месяц. И никакой видимой причины, Андерсоны делали для нее все, и они сильно горевали. Просто Лайке не хотелось жить. Несколько дней я сам думал о смерти, но труд — великое лекарство, а моя программа развивалась полным ходом. Забыть Лайку я не мог, но постепенно воспоминания перестали причинять боль.
Почему же они с такой силой вернулись теперь, пять лет спустя, на обратной стороне Луны? — Я пытался понять, в чем дело; вдруг все здание вздрогнуло, точно от могучего удара. Дальше я действовал не размышляя, руки сами закрыли гермошлем аварийного скафандра, когда опоры подались и стена распахнулась, выпустив на волю взвизгнувший воздух. Благодаря тому, что я автоматически нажал кнопку Общей тревоги, мы потеряли всего двоих, хотя толчок — самый сильный из всех, зарегистрированных на Фарсайде, — разрушил все три герметических купола обсерватории.
Нужно ли говорить, что я не верю в сверхъестественные силы. Все, что произошло, объясняется рационально, нужно лишь немного разбираться в психологии. Во время второго Сан-францисского землетрясения Лайка была не единственной собакой, которая почуяла близкую беду; известно много случаев. И когда мое недремлющее подсознание уловило первые, слабые вибрации в недрах Луны, настороженный воспоминаниями рассудок тотчас отозвался.
Человеческий разум избирает необычные и хитроумные пути, он знал, какой сигнал быстрее всего дойдет до меня. Вот и все, конечно, можно сказать, что в обоих случаях меня разбудила Лайка, но тут и не пахнет мистикой, не было никакого чудесного зова через бездну, которой ни человеку, ни собаке не дано преодолеть.
В чем, в чем, а уж в этом я уверен. И все-таки случается, я просыпаюсь в лунном безмолвии, мечтая, чтобы сон продлился несколько секунд, чтобы я еще раз мог заглянуть в эти ясные карие глаза, исполненные бескорыстной, чистой любви, равной которой я не нашел нигде — ни на Луне, ни в других мирах.
Просто понравился рассказ, решил поделиться.