Славянское фентези
Порекомендуйте что нибудь почитать из славянского фентези.
Порекомендуйте что нибудь почитать из славянского фентези.
Рассказ первый: По что бесы скачут?
Он появлялся всегда из-под кровати, ближе к полуночи. Маленький, бойкий, озорной. Много раз я потом пытался найти щель, из которой вылезал мой ночной гость, но как ни старался, ничего не мог разглядеть. Гладкая и ровная стена. Даже спичку вставить негде, будто прямо из неë выбирался. Выползет, прокрадëтся с тихим скрипом по половицам до печки на кухне, пошуршит в горшках остатками щей и каши, поскребëтся в сковородках. Ну, а как наестся, начиналось веселье. Будто не скакалось ему на голодный желудок. На печку – с печки, на печку – с печки. На лавку – на стол – на подоконник – на пол. Опять потом на печку. И так мог всю ночь прыгать.
Сначала он просто меня забавлял. Даже шкодил вполне безобидно. Один раз только, в первые дни, рассыпал муку и побил в чугунке яйца. Но наутро я пëк пироги, и оставил на пробу ему немного, с картошкой и с луком. Положил возле ножки стола, в небольшой тарелке, как домашних котов подкармливают. И вскоре стало понятно, что это было его любимым лакомством. Если пирогов на ночь не было, то и шумел он, задевал углы, ронял ухваты и цокал копытцами, пока не наскачется вдоволь, гораздо громче обычного.
О том, что он у меня появился, знала только моя соседка, баба Клава. Увидела его однажды в моëм дворе. Он там прыжки свои репетировал, а она на грядках возилась ночью, не спалось ей видать. Такая же блаженная, как и я, в деревне нас обоих не сильно жаловали. Еë – за хромоту и дурной глаз, как говорили за спиной, и ведьмой даже называли, плевали в след; а меня – сам даже не знаю, за что. Когда мужики ловили иногда и поколачивали возле речки, куда я ходил купаться, твердили, мол, что били за дело, не просто так. А за какое, как не просил их, ни разу не сказали. Смеялись только и продолжали валять по земле. Клавдию Антиповну, соседку, хотя бы так не дубасили. Злословили только...
– В чëрта ведь вырастет, – предупреждала она меня, – не привечай. Домового он уже выжил. Ко мне от тебя пришёл, вдвоём вместе с моим в подполе живут.
– Да играется он так, не со зла… – защищал я свою зверушку. Домового, признаться, ни разу в избе не видел. Даже не знал, что он есть, и каков от него дому прок. Но раз баба Клава сказала, то так оно и было – жил домовой раньше, получается. Кошек и собак я не очень любил самих по себе, зловредные для меня сущности были. Одни из них постоянно царапали, другие норовили облаять, куснуть. Будто украл у них что-то. Но зверь, который завёлся вот так случайно, казался мне каким-то особенным. Вроде и шумел всю ночь, изба порой ходуном ходила. А только меня это не беспокоило.
– Игривый – это пока растëт, – объясняла соседка, – маленький ещё просто. Станет побольше – и игры будут другими. Душу выманит хитростью, в кости или карты выиграет. Не садись с ним играть… А уж как совсем взматереет, на грех подбивать начнëт на смертный. Никогда его не приручишь-не переделаешь, с другой стороны он пришёл...
Я вроде и верил бабе Клаве. Но только зверька своего выживать из дома не хотел. Как она его… бесёнком назвала что ли? В чёрта, говорила, вырастет? Ну и пусть себе растёт, я вон тоже не пойми во что из дитёнка превратился. А зверей таких, как он, я никогда не знал, хотя вроде с рождения в деревне был. Вот и подумал, что пусть живёт, не мешает он мне. Наоборот, веселит. Когда ночью в тишине, бывает, становится тошно, аж до мыслей о верёвке на шее доходит, кто-то хотя бы копытцами в доме цокает, делает что-то на кухне рядом да шуршит по-всякому: прыгает, возится, чавкает и попискивает, миски с места на место перекладывает, таскает заслонку и чугунки, ухватами и большой сковородой гремит. Иной раз воды из колодца в дом принесёт, не сама же она наутро в вёдрах появляется? В общем, будто я не один, а живёт кто-то кроме меня в доме. Приятно же.
Гошка – вот, как я назвал его. Не знаю, почему. Из-за кота? В детстве у нас был кот Гошан. Шкодливый, блохастый и с характером, как у колхозного председателя, у бывшего. Маленькие злобные глазки, как у того, вечно только и смотрел, что бы и где исподтишка стащить, пока мать на кухне готовила. А когда родители умерли, Гошан убежал куда-то. Старый уже был котяра, но будто понял, что вдвоём не уживёмся. Места в доме стало вроде больше, а нам с ним от этого – только теснее. А теперь, вроде как, и стыдно было за того кота. Зверя, хоть и не любил, а выжил его, получается, ни за что. Он всего-то за жизнь два раза подрал мне ладони и обмочил как-то калоши зимой. Может, потому и начал я бесёнка прикармливать, для себя-то бывало ленился пироги ставить в печь, а для него в радость что ли было, забота. Шкодили они с котом примерно одинаково, но только у нового Гошана шерсть была покороче и росла вразнобой, будто сваляная. И морда – ей-ей Тянитолкай с обложки Доктора Айболита, вытянутая и с зауженным носом. Косуля такая на лапках, тощая, не в образ прожорливая и разве что не с двумя башками. Единственная книжка с детства у меня осталась, раз двадцать её перечитывал.
Так прошли лето и осень. Зажили мы с Гошаном хорошо поначалу. А следом за осенью пережили первую зиму. В хозяйстве бесёнок мне не вредил, скорей наоборот, помогал. Ясли один раз починил ночью в хлеву – больше некому было. Как раз в тот год колхоз двоих телят выдал, как дурачку, которому иногда помогать полагалось. За такую подачку, правда, в деревне меня ещё больше возненавидели. Кому-то на целую семью с детьми и одного телёнка не перепало, а тут сразу два ко двору привели от нового председателя. Я предлагал потом забрать одного, но на это обиделись ещё больше. Вроде как зазорно у убогого забирать выделенное ему государством. Вот и вышел плохим всё равно я, потому что посмел предложить такое, им, честным хорошим сельчанам… Ещё же Гошан удавил во дворе двух хорьков, что пришли ко мне кур красть. Свернул им шеи и сложил тушки на крыльце. И пока я, копаясь в сарае под утро, думал, что с ними делать, выкинуть за забор подальше или захоронить, он начал жрать одного из них. Обоих тогда ему и оставил. Доел с потрохами. От пирогов на ночь, правда, не отказался – от лакомства отказываться бес не умел. А скакать научился так, что в феврале, клянусь, своими глазами видел, два раза, как Гошан с места на конёк дома запрыгивал. Запрыгнет и сидит рядом с трубой, на луну смотрит, хвостом себя по бокам бьёт. Вот же, чёрт прыгучий попался! Да собственно, им он и был – чёртом. Просто пока чертёнком. Кажется, я начинал понимать это слово, которым люди так часто ругались…
Жили тем не менее хорошо мы до поры до времени. Пока не наступила весна и не сошёл снег. Тогда и начали сбываться первые слова бабы Клавы.
Сначала Гошан задушил петуха. Выпотрошил его и съел. Полтушки оставил мне, в миску на кухню подбросил. Саму миску поставил на стол, а не как ему оставляли внизу у ножки. Я же вообще видел его мало, не любил он особо на глаза показываться. Чаще слышал его копошение в доме. Так оно, наверное, обоих больше устраивало. Бывало, раз в неделю, мелькнём перед глазами друг у друга, он прижмёт свои уши, а я просто отвернусь. Дальше же опять только слышались. И где-то с рассветом он потихоньку проползал под мою кровать, чтобы исчезнуть в стене.
За первого петуха я ничего ему не сделал. Даже не злился. Платили мне за то, что был ночным сторожем на свинарнике, в колхозе немного, и мясо доводилось есть изредка. Была надежда, что выращу двух бычков и в осень их сдам. Вот тогда часть возьму деньгами, а часть говядиной. Сразу наварю холодца вдоволь, спущу в чугунках и кастрюльках в погреб. Гошан же просто рос, думал я. И чаще по ночам скрестись начал в сковородках, где что-то жарилось на сале или бывало с остатками курицы. Не зря ж он съел двух хорьков. И крыс передушил, больше ни одной с осени не видел ни в хлеву, ни в бане, ни в сарае.
А потом, после петуха, стали пропадать куры. Наорал я на него тогда, понял, что больше некому. И перья, закопанные во дворе нашёл, кладбище там целое мой чертёнок устроил, аж пять могил обнаружил. Так он же, когда понял, что я этим его поведением сильно не доволен, начал чужих кур таскать. То к бабе Клаве сходит, то ещё к кому. И по деревне пошёл слух, что якобы у меня собака завелась, что это она у всех соседей кур таскает. Понятно, что Гошан на глаза никому не попался, просто кто у всех и всегда бывал во всём виноват? Увечный горбун-дурачок. Ему телят забесплатно колхоз даёт, а он вон чего вытворяет. От старого родительского Полкана во дворе будка ещё стояла, вот кто-то и пустил слух, что ко мне брошенный пёс приблудился, что не кормлю его, а он ходит по дворам добывать себе еду ночью. Даже поговаривали про какую-то яко бы овчару, видел, мол, кто-то. Я перья все сразу тогда перепрятал, всю ночь копал яму поглубже под домом, что б, если придут, никаких следов ни от моих кур, ни от чужих не нашли. А остатки ночи просидел в комнате у окна, смотрел на стёкла, и слушал, как капает по ним апрельский дождик. Гошан сидел на кухне, тяжело вздыхал и занимался тем же самым. На улицу смотрел. Как горько ни было ему подводить меня, а поделать с собой, видно, ничего не мог. Хотелось ему мяса, он его и добывал.
Решение созрело только на следующий день. Избавиться мне нужно было от него, и тянуть с исполнением задуманного не стоило. Очень не хотелось идти на подобные крайности, но иначе возникнут серьёзные проблемы, решил, поразмыслив, я. Дождался в ночь, когда Гошан вылезет из-под кровати и пойдёт шарить на кухню. Долго пришлось ждать – тот будто почуял что-то и вышел из стены не сразу. А потом, когда захотел есть сильнее и выбрался-таки к чугунку с остатками гречки с тушёнкой, я тихо подкрался к нему со спины. И накинул мешок.
Гошан взвизгнул неистово и сразу зашвырялся в плену. Размером он давно был не с кота или мелкую косулю, а почти что со среднюю дворнягу. Барахтался, пищал противным голоском, пытался вылезти. Только сил у меня хватило. Мешок я перевязал верёвкой крепко, взвалил на плечи и вышел из избы. Зла никакого ему не желал, хотел вынести за деревню подальше, а там выпустить и припугнуть. Пусть себе бежит на все четыре стороны – чёрт же, не пропадёт! А я как-нибудь снова обойдусь без друга. Зато будем оба целы…
Когда вышел за околицу, Гошан в мешке на спине трепыхаться перестал. Смирился. Почуял, что уже не в деревне. Вздохнул протяжно со стоном. К озеру его я нёс, хотел перейти в сапогах вброд впадавшую в него речушку и выпустить сразу за ней. Баба Клава говорила, что черти страх как боятся воды, назад он её не перепрыгнет, живую и бегущую, не стоячую.
Вот только до воды я дойти не успел. Нагнали меня. От самого моего дома, видать, шли. Или случайно увидали, а потом увязались и выследили.
– Что – от пса своего избавляться пришёл? – весело спросил Гришка и обернулся на троих, что всегда ходили с ним. – А говорил, нет у тебя собаки. В мешке тогда кто? Порося топить будешь?..
Поржали.
– А мы тебе сейчас и верёвку с камнем найти поможем. И сам, может, с ним, ко дну сплаваешь, проверишь, глубоко ли…
Топить они меня не стали, но бить начали сразу и сильно. Гошка весь извивался в мешке, а им только смех. Пинали и его, только я его собой сверху закрывать пытался.
Когда перестали и отошли, Гришка один склонился надо мной.
- К осени, когда бычков сдашь, деньги все наши будут. Понял?.. – сказал он с нажимом и ещё раз пнул под рёбра. – А не утопишь пса, что кур таскает, точно на дно вместе с ним пойдёшь. Только сначала избу продашь…
И ушли.
До дома я добрался только к утру. Сил перепрыгивать через ручей не было и просто развязал мешок с Гошаном, оставил его на этом бережку. Он так и лежал там внутри, не вылез, когда уходил. А я кое-как один добрёл до деревни. Раза три останавливался у чужих домов и отдыхал на скамейке, подолгу сидел. Хорошо намяли бока Гришка и его свора, дышать в полную грудь не мог. И здорово, что доковылять успел затемно, пока другие не видели. День отлежаться у меня в запасе имелся, не мой черёд был выходить сторожить свинарник, со сменщиком мы работали по две ночи к ряду. Так, почти целые сутки, я один и провалялся на кровати, не ел и пил только воду. Затем с трудом отработал две ночи своей смены, дневал и ночевал прямо там, у свиней, а бабу Клаву просил присмотреть за курами и телятами дома. Немного полегчало, вернулся. И на эту четвёртую ночь что-то опять тихо зашуршало под моей кроватью. Повозилось немного, выкарабкалось. И на кухню прополз... Гошан.
Как же я радовался тогда, что он вернулся! Сразу забыл и про бычков, которые были уже не мои, и про трещины в рёбрах. Утром, когда выспался немного в первый раз за последние четыре дня, сразу замесил побольше теста. Напёк пирогов с яйцом и луком, с рисом, с капустой, с картошкой, с грибами. А вечером, сжав зубы, зарезал курицу. Из половинки наварил себе супу, а другую, самую большую, оставил сырой. Положил в миску на пол, рядом с пирогами перед сном. И быстро уснул, потому что очень уж за день намаялся. А как проснулся, увидел, что обе тарелки пусты. Гошан всё съел, до чистоты вылизал. И ночью по дому скакал и шумел совсем тихо, потому что я ни разу не проснулся. Не то пожалел меня, не то это я спал так крепко и спокойно. Зная, что друг мой вернулся…
Больше о том, чтобы избавится от чертёнка Гошки, я не задумывался. С питанием, для нас обоих, конечно, было совсем тяжко. Не столько для меня, сколько для него, растущего и играющего как котёнок. Что б он не таскал соседских кур, я продал свой не очень старый телевизор. Всё равно не смотрел, читал только изредка. Больше лежал в огороде на траве и вглядывался в небо, когда дела по хозяйству заканчивались. На деньги с продажи родительского телевизора выкупил в другом конце села два десятка взрослых утят. На какое-то время хватит. Гошан рос быстро и был уже со взрослую крупную дворнягу. Утки ему хватало на два дня. По-прежнему любил кашу и ел пироги. И каждый день, по полночи, мы с ним вместе молчали. Он о своём, а я о своём, всегда по разным комнатам. Только было такое чувство, будто всё равно за одним столом сидим и чай пьём.
– В карты играть будешь?.. – спросил я как-то его в одну из августовских ночей, когда настроения совсем не было. Дни осени приближались, бычки росли быстрей, чем Гошан, и скоро нужно было их сдавать. А что? Проиграю чёрту душу, как говорила баба Клава, тогда вообще братьями станем с ним, решил я. Что-то к своим двадцати пяти годам жить с душой я малость подустал. Уж больно болела она, стоило и без души жить попробовать. Может, так станет легче…
Гошан не ответил. Только шумно сопел у окошка на кухне – снаружи опять шёл дождь. Мы оба любили смотреть, как струями заливает окна. И если не было ветра, то открывали их настежь и дышали ночной свежестью, смотрели, как лопаются пузыри в лужах. Он из своего окна, а я из своего. А ещё нюхали дым из печной трубы. Нарочно в такую ночь я зажигал в печке дрова, и дым из трубы прибивало водой к земле. Даже шум ливня как-то успокаивал нас одинаково – Гошан начинал скакать тише и меньше, будто от пуза пирогов объедался, а я тогда легче засыпал…
Проблемы начались в конце сентября. Позднее в этом году у нас выдалось лето, и всё оттого, что весна после зимы тоже подзадержалась малость. Мой огород стоял вплотную к дому, все шестнадцать соток, огорожены. А рядом был огород Бабы Клавы, поскольку она со мной соседствовала. Ей я выкопал всю картошку первой, целых двадцать пять мешков вышло. Потом же наступило два дня моей смены сторожем на свинарнике, и на вторую ночь зарядил затяжной хороший ливень. Я побоялся, что так начинались осенние дожди – уж если зарядят, то не остановишь. Тогда и мой урожай весь погниёт, коли надолго оставить неубранным. Из мокрой земли выкапывать тоже было тяжело, в позапрошлый год так двое вил сломал, пришлось потом черена менять. Надо было, дурню, днём, перед ночной сменой выкапывать, пока сухо было. Да только баба Клава просила помочь с забором безногому деду Василию. Потому по светлому времени пришлось повозиться у старика. Забор у него стоял вокруг всего большого двора и дома, длинный такой и почти целиком разваливался. Вот и настроился я на тяжёлое выкапывание, когда возвращался со второй ночи домой. А как только зашёл в сарай, заметив, что дверь в него почему-то осталась открытой, увидел, что вся картошка там уже стояла в мешки уложенная. Нелепо, конечно, и по-бесовски глупо расставлена – где пол мешка или четверть, где целый, но всклень и не завязанный. Зато гнуть спину не надо – весь, до последней картофелины, мой урожай был убран с огорода.
– Чёрт твой по ночам копал, домовые сказали, – подтвердила тихо через забор баба Клава. – Руками, говорят, всю вырыл и перетаскал на горбу в корытце. Полы иди мой. Следами поди изгваздал…
Вот тебе и Гошан. Всё только тосковали вместе, а тут всерьёз хозяйством занялся. Неужто, не верил я, соображать начал? Сердце-то у самого от этого радовалось.
Однако вечером радость мне хорошо подпортили. Гришка пришёл, как всегда не один, со своими «волчатами». Засветло ещё, пока только смеркалось. Прознал, что к первым машинам, что скот у людей забирали и увозили на взвешивание, я даже не выходил. Вот и решил предупредить ещё раз.
– Ты не тяни. А это тебе, что б не забыл…
Один раз только ударил. Хватило. И нос хорошо разбил, и в глазах было долго светло. Но после этого такая злость появилась, что решил я уже про себя, не уступлю. Самим жрать зимой нечего будет, утки давно кончились, и кур оставалось мало. Что ж теперь, голодной смертью уйти в зиму обоим?
Гошан будто чуял всё, что у меня на душе творилось. Второй уже раз, лёжа с кровати, звал его в карты играть. А он опять не пошёл, смолчал. Обманула что ли старая Клава и не играл чёрт с людьми вовсе? Зато всю ночь бес мой потом ворчал и скакал по кухне как угорелый, хлопал дверьми, выбегал наружу. А там запрыгивал на конёк и – с крыши во двор, на копыта приземлялся. Маленький вроде, а грохот стоял, будто сверху большое ведро с землёй скидывали. Под утро только успокоился, съел все пироги, гречку, пол куры и уполз к себе спать. Я уж не знаю, чем он там занимался до следующей ночи, спал, наверное. В стене не поскачешь…
Ни во второй раз, ни в третий я так к машинам и не вышел. А с собой начал носить маленький прут из свинца. Что б защититься смог, если Гришка с Юркой и другие опять нападут. Однако в тот единственный день, когда прута с собой не взял, они меня и подловили. Пытался убежать от них, только хорошо погнали, окружили так, что не вырваться. И где-то у околицы настигли. Бабка Нюра, сердобольная женщина, видела всё. Крикнула своему мужу в дом, с лавки у забора:
– Выйди, Степан, заступись! Опять дурачка-Савёлушку бить волокут…
Но дед её не вышел. Один был, испугался. А меня так и утащили к речке. Пинками гнали почти до того самого места, где речка в озеро впадала, и где они в первый раз меня застали, с Гошаном в мешке на плечах …
– Предупреждали же, дурья пустышка?.. – спросили зло, обступив с четырёх сторон. И больше уже ни о чём не спрашивали.
Долго били меня. Сверху дышали отвратно водкой и самогоном. Два раза я лишался чувств, и приходил в себя всего лишь от новых ударов. Всё думал, когда уже забьют, чтобы муки мои закончились.
Но потом надо мной промелькнула тень. Будто ветерком лицо обдула. Даже как-то приятно стало на миг, на разбитых в кровь губах и дёснах. И что-то рядом в воде сразу булькнуло громко, нырнув в неё.
– Это ещё что? – гаркнул Гришка. – Собака его что ли?.. Сама утопилась?..
Гадко, противно заржали. Рожи у всех отвратные. Сумерки к тому времени только наступили, и лица их в закате смотрелись будто кровью умытые.
А затем снова булькнуло. Что-то вынырнуло из воды, вызвав «охи», «ахи» да «йоп твою мать». И из мелкой речушки на берег выскочила уже не моя «собака», а вышел самый настоящий чёрт. Высокий, шерстистый, с большими рогами. Огромный хвост с кисточкой, хлещет себя по бокам. Глаза горят красным и будто пар, светящийся и зелёный, из пасти и из ноздрей клубами густыми вылетает.
Как взревел тогда вылезший из воды чёрт, да как начал по ним скакать. Гришкина ватага даже разбежаться не успела. Самого Гришку, кажется, чёрт заскакал насмерть – всю грудину ему проломил, прыгая на ней своими ножищами. Я всё хотел заступиться за них, пытался повернуть голову, руку тянул. Но сил у меня не хватило даже на слово. Рёбра все самому сломали и избили в сырое мясо.
Запомнил, что подняли меня с земли, полумёртвого и изувеченного. И помню, как лилось на меня сверху чем-то тёплым. Так… слёзы горячие капали. Плакал мой чëрт, пока бежал и нëс меня на руках к дому. По мне убивался рогатый. А ведь, кроме бабы Клавы, никто меня не жалел по-настоящему раньше. Даже родители. Любили, наверное, по-своему народившегося в семье уродца, не утопили ж в пруду во младенчестве? А, значит, любили...
Очнулся я после того, как лишился чувств в бешеной скачке, уже в нашей избе, на моей кровати. Голый и в мокрую простыню обёрнутый. В печке жарко горел огонь, слышно было, как трещат в ней угли. Чёрт мой… снова стал маленьким и привычным. Что-то ворчал себе под нос, заправлял крупу в чугунок, заливал водой. Видел потом, как он ставит его ухватом на шесток и толкает дальше. Жмурится от жара. Погремел затем пустой сковородкой, нашёл в погребе сала, лука, картошки. Зажарилось сразу, зашипело и зашкварчало. От боли я не мог пошевелиться. И тогда он потащил кровать к печке, вместе со мной на ней. Размером Гошан был снова с дворнягу, но напряг все свои жилы и доволок меня как-то. Что б я и огонь видел с середины кухни, и что б слышал дождь в открытое окно. Опять шёл ливень.
Сжёг слегка Гошан кашу. И сало с картошкой подгорели тоже. Потом он намочил другую простынь в колодезной воде и сменил на мне старую. А после мы ели с ним подгоревшее. Он жевал с аппетитом, а я глотал едва-едва, валял языком в разбитом рту. Только всё равно сидели в одной комнате вместе, не прятались друг от друга, но и посматривали пока исподтишка. Будто болеть даже стало меньше и легче дышалось. Он верно был настоящим чёртом – шерсть у Гошана от бликов огня просто искрилась. Точь-в-точь как у кошек на солнце. И пусть в деревне меня теперь ненавидеть станут намного больше, зато тронуть уже не посмеют. Гришка с друзьями, если и выживут, говорить могут, что захотят. Кто ж им поверит, после водки, которую пили всё время? Вот пусть и скажут, увидели, мол, рогатого, когда он к ним сам из воды вышел. Скажут, и люди ещё посмеются над ними. А вот меня с бабой Клавой обидеть точно не смогут. Потому что жил у меня самый взаправдашный чёрт. Мой друг Гошан, моя ночная погремушка и добрый защитник. Попробуйте троньте, коли придёте.......
Истории эти я начал записывать давно, лет тридцать назад, когда познакомился с Василием Матвеевичем Шушпановым. В то время, закончив с отличием техникум, я только-только приехал по распределению в наш заповедник работать егерем и был назначен, по существующим там правилам, на полугодовую стажировку. Это меня ужасно расстроило. Был я по молодости лет крайне самоуверен и считал этот этап в своей карьере совершенно лишним. Сергей Иванович, директор заповедника — человек весьма деликатный и дипломатичный — терпеливо объяснил мне, что в моём профессионализме никто и не думал сомневаться, а стажировка нужна для того, чтобы я мог узнать нюансы работы конкретно нашего заповедника.
— Поймите, Слава, в каждом хозяйстве своя особинка есть, да не одна.
“Особинка” — забавное слово. Мне понравилось, и я кивнул.
— Вот и славно, — Сергей Иванович облегчённо вздохнул, — тем более что Вам очень повезло с наставником. Он наш самый старый, в хорошем смысле, и самый уважаемый егерь.
Наставником и был Васи́ль-Матве́в. Именно так его все называли. Так он и сам мне представился при встрече.
Лет Василь-Матвеву в то время было уже хорошо за шестьдесят, но глядя на высокого, стройного мужчину с лёгкой походкой, я с трудом в это верил. Видимо, и он лет своих не чувствовал, потому что на пенсию выходить не собирался, а продолжал бегать по лесу. Дело он своё знал досконально, и я вдохновенно принялся перенимать его опыт.
По закрепившейся ученической привычке я завёл специальную тетрадку, и первые дни таскался с ней по пятам за наставником, то и дело распахивая её, стоило ему открыть рот. Но, к моему разочарованию, Васи́ль-Матве́в оказался довольно скуп на слова, так что от науки тетрадка, прямо скажем, не пухла. Через неделю мой энтузиазм подувял, и вскоре я предстал перед ним с пустыми руками. Васи́ль-Матве́в эту перемену заметил.
— Тетрадку забыл? — спросил он, искоса оглядев меня.
— Нет, — буркнул я.
Наставник вопросительно поднял брови.
— Так а что писать-то?! Вы ведь ничего не говорите, — решил я излить своё недовольство, — я у Вас вторую неделю стажируюсь, а мы только и делаем, что кормушки чиним.
— А ты что хотел?
— Ну... — замялся я, пытаясь сформулировать свои ожидания, — опыт перенять.
— На. Перенимай, — Василь-Матвев сунул мне в руки ножовку. Мы с ним только что приехали к лосиным кормушкам и разгружали нашу “буханку”.
— Я не о том.
— А о чём?
— О нюансах.
— Чего? — не понял Василь-Матвев.
— Ну ведь есть же у нашего заповедника какие-то особинки? — напросилось забавное слово.
— М-м, — Василь-Матвев поджал губы и покивал, — вон ты о чём. Особинки есть.
На этом разговор и закончился.
В тот день мы, как всегда в полном молчании, чинили кормушки в своём обходе и так же молча в конце дня выдвинулись домой.
По пути нас захватил мощный ливень, и когда до асфальтовой дороги оставалось совсем немного, машина прочно увязла в грязи. Несколько минут я обречённо следил за тем, как мой наставник безуспешно пытается вырваться из густой жижи, и порядком приуныл. Толкать машину по колено в дорожной хляби мне, конечно же, не хотелось, как и брести на трассу в поисках помощи. Но хочешь не хочешь, а выбираться надо. И я уже было собрался наружу, как Василь-Матвев меня остановил жестом.
— Сам, — бросил он и полез через сидение в салон кузова.
Следующие пятнадцать минут я наблюдал, как он в плащ-палатке и болотных сапогах проворно орудует лебёдкой.
Когда дело было сделано, и мы снова двинулись в путь, Василь-Матвев, указав на меня пальцем, наставительно изрёк:
— Без лебёдки в лес не выезжать!
— Угу, — кивнул я.
— “Угу”, — передразнил меня Василь-Матвев. — Не “угу”, а пиши.
Я, не веря своим ушам, мигом достал из рюкзака свою тетрадку и замер в ожидании.
— Хотел писать — пиши, — хмуро повторил он. — Особинка первая.
Обрадованный тем, что меня наконец-то стали учить, я старательно записал. Василь-Матвев, чуть подумав, продолжил диктовать:
— Русальная неделя.
Моя рука было дёрнулась, но тут же замерла. Да он издевается?! Я закрыл тетрадь и с осуждением глянул на наставника, ожидая увидеть довольное от розыгрыша лицо. Но он и не думал смеяться, а совершенно невозмутимо вёл машину. Сбитый с толку, я всё же решил уточнить:
— Издеваетесь?
Василь-Матвев не ответил.
Я сунул в рюкзак тетрадку и отвернулся к окну.
Некоторое время мы продолжали молча ехать, как вдруг Василь-Матвев заговорил.
— Был у меня по молодости случай. Так же вот, после хорошего дождичка сел я под Передельцами на брюхо. Хвать! А лебёдки-то и нет. Кто-то из мужиков, видно, брал, да на место не положил, а я перед выездом не проверил. Ну что делать? Попробовал я и так, и эдак, да быстро понял, что самому мне не выбраться и надо идти за помощью.
До деревни там было недалеко: чуток по лесу да речушку переплыть. Можно было б и через мост, но это крюк километров семь. А уже смеркаться начало. Поэтому долго я не думал и побежал напрямик.
На берег вышел, когда уже стемнело. Правда, ночь тогда выдалась хорошая: на небе ни облачка, луна полная и речка блестит. Знаешь, такая полоска света на воде?
— Лунная дорожка, — подсказал я.
— А?
— Говорю, это называется лунная дорожка.
— А-а. Да. Вот она. Красиво в общем: звёзды, река...
— И тишина, — вспомнил я известный фильм.
— Какой там, — не понял шутки Василь-Матвев, — когда это в начале июня ночью тишина бывала? Да ещё в лесу. Птицы гомонят, гнус гудит. Шум стоит такой, что шагов не слышно. Ещё и рыба плещется. Да как! То тут, то там: шлёп, шлёп!
Постоял я пару минут, полюбовался и стал искать подход к воде. Нашёл быстро. Там что-то наподобие песчаного пляжика было, а на противоположной стороне мостки разглядел. Вот туда я курс и наметил.
Одежду и сапоги снял, в узел сложил и полез в речку.
Окунулся я в прогретую за день воду с удовольствием, если не сказать с наслаждением, и поплыл потихоньку: одной рукой загребаю, а вторую с узлом над водой держу.
А вокруг рыба играет — вот что значит заповедник — вообще ничего не боится. Наоборот, всё ближе и ближе плещется.
Доплыл я примерно до середины, вижу прямо передо мной — плюх! — я от неожиданности воды хлебнул и закашлялся. Слышу, на берегу вроде как девчонка хихикает. Смотрю — никого: лужок, мостки, да старая ветла изогнулась до самой воды. Думаю: “Ну проказница, наверняка за деревом прячется и камешки бросает. А я, дурачок, радуюсь: “Рыба играет”.
А рядом опять — плюх! И снова смех.
Решил я тогда немного схитрить.
— Можешь не прятаться, — кричу, — я тебя видел. Дай только до берега добраться. Поймаю и…
Я замялся, потому что не успел придумать, чем ей пригрозить.
А со стороны берега снова смех и голосок девичий:
— И что сделаешь?
Глянул я снова на ветлу, а на ветке — она. Сидит в одной нательной сорочке, ногами болтает, да волосы длиннющие в реке мочит. И такая вся… В общем, загляделся я так, что забыл про вопрос. А она смеётся и опять спрашивает:
— Так что сделаешь, коли поймаешь? А?
— Поцелую, — говорю.
А она снова хохочет.
— Вот уж напугал. А ну как я сама тебя поймаю, не забоишься?
Я в это время к берегу уже близко подплыл и дно под ногами почуял. Встал, руки раскинул и говорю:
— А чего меня ловить? Вот он я, иди.
А моя красавица волосы через плечо перекинула — и в воду.
Не успел я опомниться, как она уже возле меня показалась. Руками меня обвила, а волосы словно водоросли по воде расплылись.
— Пришла, — говорит, — ну, целовать будешь или передумал?
А я передумал.
Смотрю я на неё вблизи — девчонка совсем, лет пятнадцать, не больше.
— Не рано тебе с мужиками целоваться? — спрашиваю.
— В самый раз, — говорит.
“Ну уж, — думаю, — нет. Такого мне не надо”.
— Как же тебя зовут?
— А кто как. Кто Марусей, кто Манечкой, а тебе и вовсе звать не надо: пришла уже.
И всё ближе ко мне льнёт, а сама холодная, словно ледышка.
“Нет, — думаю, — что-то не то с девчонкой творится. Не в себе она”.
— Давай-ка, Манечка, я тебя домой отведу. Замёрзла ты совсем.
— Вот и согрей, — говорит.
А я будто не слышу:
— Что же ты, Манечка, одна ночью на речке делаешь? Родители твои, наверное, беспокоятся?
— Нет у меня родителей. Померли. Тиф. Мне дядька Ермолай, перевозчик здешний, заместо отца. А ты мне гостинцы принёс?
“Странно. Не слышал я никогда ни про вспышки тифа, ни про перевоз в Передельцах”, — подумал я так, а вслух другое сказал:
— Нет у меня для тебя гостинца. Не знал я, что тебя встречу, а так бы обязательно взял. Я ведь в деревню вашу за помощью шёл. У меня в лесу машина застряла. Ты меня к дядьке Ермолаю проводи, будь добра.
— Нет, — встрепенулась она, — Он меня ругать будет.
“Конечно, — думаю, — будет. Какому понравится, что девчонка малолетняя со взрослыми мужиками обнимается”.
— Хорошо, — говорю, — тогда хотя бы дорогу укажи. И пойдём уже на берег. Холодно.
Вода, которая мне поначалу казалась тёплой и согревала, сейчас была будто колодезная. У меня даже зубы стучать начали.
А она всё о своём:
— Сначала поцелуй.
И так она это сказала: еле слышно, одними губами, что противиться невозможно. Телом ко мне приникла, головку запрокинула, губки приоткрыла и в глаза мне так заглянула, словно в душу посмотрела. И такая сладость от её взгляда у меня по телу разлилась, такое тепло — вечность бы в эти глаза смотрел.
“Разве может так ребёнок смотреть? — думаю, — Нет, внешность обманчива. Лишь сердце правду чует. Лишь оно не лжёт. Что же ты, дурак, сопротивляешься? Вот же счастье, рядом. Само к тебе пришло. А ты его от себя гонишь. Обними. Возьми. И не отпускай. Двумя руками крепче держи”.
Спас меня мой узел с одеждой. Забывшись, разжал я руку, он в реку и шлёпнулся. От неожиданности Манечка глаза от меня отвела, и я будто очнулся. Очнулся, и сам себе испугался, потому что понял, не свои мысли я сейчас думал.
Выловил я из воды свой промокший узел и говорю:
— Давай так сделаем. Сначала мы из реки выйдем, а то у меня скулы от холода сводит. А там решим, что делать дальше.
Меня действительно тогда озноб бить начал.
Подхватил я её свободной рукой и к берегу двинулся. А сам на неё не смотрю, хотя хочется мне этого больше всего на свете. Сил нет, так и манит меня снова в эту тёплую негу окунуться.
А она тем временем по щекам меня ладошками гладит и всё в глаза норовит заглянуть:
— Посмотри на меня, — шепчет. — Неужели не нравлюсь? Вся деревня говорит, что я красавица. А тебе неужто нехороша, что ты ни посмотреть, ни поцеловать не хочешь.
— Хочу, — говорю, — очень хочу. И красавица ты, так и есть. Только подрасти тебе надо годков пять. Вот тогда, если не передумаешь, я тебя и поцелую, — а сам в сторону глаза отвожу.
Соврал тогда, конечно. Не собирался я к ней ни через пять, ни через пятнадцать лет возвращаться.
А она будто поняла. Взвилась как пружина, в голову мне пальцами впилась. А голос будто ветер по листве:
— Посмотри на меня — шелестит.
А сама к моим губам тянется. Я лишь мельком на неё глянул, не удержался, и словно жаром меня обдало. Испугался я тогда не на шутку; столько в этом лихорадочном взгляде хищного желания было.
Оттолкнул я её от себя, но куда там, вцепилась, как капкан. И откуда в такой девчушке столько силы взялось?
— Врёшь, — шипит. — Вы все врёте.
— Да что ты? — кряхчу, — Не вру.
А она знай своё:
— Нет. Ты останешься здесь. Со мной. Навсегда.
И чувствую я, что так оно и будет. Сила меня какая-то в глубину тащит, словно течением от берега толкает.
— Нет, — говорю, — не останусь.
А сам понимаю, что вырваться уже не смогу: волосы её мне руки-ноги опутали. Ещё миг, и под воду вместе с ней уйду.
Не знаю я, что тогда на меня нашло. Но вдруг искрой вспыхнули в уме её слова: “Он меня ругать будет”. И я, от отчаяния, что ли, завопил:
— Дядька Ермолай! Дядька Ермолай! По…
Закончить я не успел, захлебнулся. Последнее, что помню, это как посмотрел на неё под водой, и какая она была — красивая и пугающая, и как кожа её в лунном свете словно перламутр переливалась.
Потом — только боль. Помню, как голову зелёный туман разрывал, да как лёгкие словно огнём жгло. И всё.
В себя я пришёл в лодке. Минут десять от рвоты и кашля заходился, а когда немного очухался, наконец разглядел, кто меня спас. Обычный деревенский мужик. Не старый и не молодой. Небольшой такой, жилистый, загорелый и с бородой.
Мне хоть тогда говорить и тяжело было: голова дико болела, и горло саднило — но слишком много вопросов мне покоя не давало.
— Спасибо, — прохрипел я и снова зашёлся кашлем. — Где она?
— На своём месте, а ты — на своём, — ответил хмуро дядька Ермолай. В том, что это именно он, я не сомневался ни секунды.
— А она… — меня перебил новый приступ, — она кто?
— Давай-ка сначала я тебя на берег отвезу. Ты куда шёл-то? В деревню или из деревни?
— В дере…, — я опять закашлялся и просто махнул рукой в нужном направлении.
— Вот и ладненько. У меня как раз там шалашик. А ты помолчи, помолчи пока.
Он взялся за вёсла, а я обхватил себя руками и продолжил трястись от озноба и кашлять.
— Сейчас костёр разведём. Согреться тебе надо, — смерил меня угрюмым взглядом дядька Ермолай, — да и вещи просушить.
Только тогда я заметил, что рядом мокрой кучей валялась моя одежда.
Причалив к мосткам, он ловко выбрался из лодки, привязал её к одному из столбиков и направился по тропинке прочь от берега. Я подхватил одежду и немедля поспешил за ним. Задерживаться у воды мне совсем не хотелось.
— Я летом тут часто ночую, — бросил он не оборачиваясь. — Как коров в пойму переводят, так я здесь. С деревни не набегаешься. А сенокос когда начнётся, то и вовсе. Затемно косарей перевези, со светом — баб на дойку.
Я шёл, слушал, а сам всё думал о том, что со мной произошло, и кто это был.
Тем временем мы обогнули ту самую разлапистую ветлу и подошли к шалашику, возле которого чернел круг кострища. Строго говоря, это был не шалаш, а навес, обустроенный на ветвях обломанной берёзы. То ли ураганом, то ли по другой причине переломило её в паре метров от земли, но не до конца, потому как ветви её были в свежей листве. Вот так, уткнувшись кроной в землю, она и продолжала жить, пригодившись даже своим увечьем.
Дядька Ермолай на миг скрылся в темноте времянки, а когда вернулся, то подал мне шерстяное солдатское одеяло.
— Накинь пока.
Я поблагодарил, но прежде чем укутаться, отжал свою одежду и развесил всё на ту же берёзу. В одеяле мне стало значительно теплее, но дрожь не проходила. Вероятно, сказывалось пережитое недавно утопление.
Дядька Ермолай в это время занимался костром. Он уже соорудил из толстых сучьев подобие колодца и сейчас складывал в середину тонкие берёзовые веточки и полоски бересты.
— На-ка, разжигай, — он постучал коробком спичек по бревну, на котором сидел, как бы показывая, куда их положил, а сам пересел на другое бревно, ближе к реке. — Грейся да сушись.
— Я бы выпил сейчас, — сказал я с надеждой. Но дядька Ермолай в ответ недовольно хмыкнул:
— Лишь дураки пьют у реки. Слыхал поговорку?
— Нет, — признался я.
— Ну вот теперь слыхал. Тебе бы сейчас чайку́ горячего. Вот это было бы дело. Ох, ты, батюшки!
Он подхватился с места и споро зашаркал по траве, бормоча под нос:
— Как же я сразу не подумал? Совсем из ума выжил.
Дядька Ермолай качнул недовольно головой и уже для меня продолжил:
— Девясил! — он торжественно потряс указательным пальцем, — Девясил — девять сил. Слыхал?
Я отрицательно покачал головой.
— Ну что ты, — авторитетно протянул он, — девясил при недуге — это первое дело.
Снова нырнув в шалашик, он вернулся с закопчённым чайником.
— Вот. Полный. Закипятишь.
Огонь занялся быстро и горел жарко. Я повесил чайник, поставил на просушку кирзачи, и всё думал, как опять подступиться к расспросам, но дядька Ермолай начал разговор сам.
— Ты чей будешь-то? И зачем тебе ночью в Передельцы? По делу или так, к бабе шёл?
— По делу. Егерь я. Машина у меня застряла неподалёку. Бежал в деревню помощью разжиться. И…
— И в новую беду угодил.
Я кивнул.
— Ну так немудрено. Кто ж на русальной неделе в реку-то лезет?
— На русальной? — о таком я слышал впервые.
— Ну да. На русальной. После Семика три дня, да потом ещё неделю русалки с того света на землю выходят. К людям тянутся. А молодого мужика могут и к себе утащить.
— Так это что?! Русалка была?! У них же хвост.
Дядька Ермолай осуждающе покачал головой:
— Комсомол… Порядков не знаете, уклад не блюдёте, вот и гибните по дурости своей. Сколько уж говорено: “Не суйтесь к реке по эту пору, а если неминуче уж, то хоть с гостинцами: гребешки, пряжа, лоскуты всякие. Они хоть и русалки, а всё одно — бабы: рукоделие любят”.
— Дядя Ермолай, а почему они Вас боятся?
Он как-то сразу поник. И заговорил медленно, словно через силу:
— Не они, а она. Дочка это была моя. Приёмная, — разговор давался ему тяжело. Дядька Ермолай делал длинные паузы, вздыхал, тряс головой. — Сиротка. Взял вот, а не уберёг. Такая судьба видно. Сирота — она ж всегда к ласке тянется. А я что? Не умею я это. Может, потому и не женился. Мне бы как-то помягче с ней: пошутить или ободрить лишний раз. А я… эх, что уж теперь. Но ты не подумай, я её не обижал. И жалел, и берег, как родную дочь, а всё ж не мать. Вот она на ласку-то и купилась. Хлыщ столичный к нам в колхоз приезжал. Он поманил, а она и поверила. А потом… в воду. Позор, значит, смыть. А то ведь грех пострашнее. Кабы она мне сказала, а не топиться пошла, разве ж я б её оттолкнул? И что обидно, рядом был, а не видал. Услыхал, когда она кричать стала. Звать меня, значит. Отчаянно так: “Дядька Ермолай”. Выходит, в последний миг испугалась на грех-то идти, спасения у меня искала. А я не поспел. Нырял, нырял. Нет моей Машеньки. Видно, подводным течением унесло. У нас ведь здесь не смотри, что речушка, а омута встречаются. Так и не нашёл её. И потом много дней искал, чтобы, значит, похоронить. Всё дно облазил — нет.
Дядька Ермолай надолго затих. Молчал и я, не зная, как можно утешить, возможно ли это и нужны ли ему слова утешения от чужого человека.
Тишину прервал закипевший чайник. Дядька Ермолай встрепенулся, но с места своего не встал:
— Ты это, кулёк в шалашике возьми. Прям у входа, в кружке. И её тоже бери.
Найти названное труда не составило, поскольку под навесом никаких других вещей не было, только белая обливная кружка и засунутая в неё газета.
Дядька Ермолай следил вполоборота за моими действиями.
— Нашёл, гляжу? Прям в чайник сыпь. Во-от. Да отодвинь малясь, чтобы не бурлило.
Воздух наполнился ароматом с тонким мятным оттенком.
Дядька Ермолай снова отвернулся к воде.
— Понял я тогда, что её Речной Хозяин в русалки забрал. Вот с тех пор, чуть теплеть начнёт, я на берегу и ночую. Всё надеюсь её увидеть, прощения попросить. А она, вишь ты, боялась, стало быть, хоть и знала, что я рядом. Умеют они это: и глаза, и слух отвести. Рядом будешь, а не увидишь и не услышишь.
— Дядька Ермолай, а как же Вы меня услышали?
— Так ты меня по имени позвал. То совсем другое. Имя — оно ключ ко многому даёт. От веку каждый своё имя берег и по людям не трепал. Это сейчас на прозвище обижаются. Потому как уклад не блюдут. А прозвище — оно первый оберег. Ты это запомни, парень.
— Хорошо, запомню. А почему Вы к костру не идёте? От реки сыростью тянет.
— Я привыкший. Столько лет на перевозе. Да и от огня глаза слепнут. Отвернёшься от него, и вроде как темнота гуще, не видно, что на реке делается.
— Это да, — согласился я.
— Привык я ночами на реку смотреть. Всё её ждал. Дочку. Теперь вот уж и не надо. А я всё смотрю.
— А почему сейчас не надо?
— Так свиделись мы с ней. Спасибо тебе, свиделись.
— Мне-то за что? Я ничего не сделал.
— Вот за то и спасибо. Что перед чарами устоял и на красоту не соблазнился. Что пороку не поддался и сироту не обидел. Она же не тебя первого в соблазн вводила. Сколько парней да мужиков в этой речке за похоть свою поплатилось — у-у. Посчитай, кажный год кто-нибудь да топнет. А ты устоял, не поддался, значит. И её тем от зла освободил. А что меня позвал, то отдельная тебе благодарность. Простила она меня. И у меня прощения попросила. Ушла она. А стало быть и мне тут боле дела нет.
Мы опять помолчали.
Я постепенно отходил от пережитого, переваривал в голове услышанное и пытался принять то, с чем столкнулся.
— Значит, на пенсию пойдёте? А как же перевоз? — я пододвинул бревно поближе к костру и снова уселся, поплотнее укутавшись. — Что-то никак я не согреюсь.
— Ты это… парень… наливай из чайника-то, наливай. Да пей. Настоялся уже, — забеспокоился дядька Ермолай.
Я так и сделал. Настой оказался горьким и совершенно невкусным. И я, обхватив руками горячую кружку, просто дышал его ароматом. Дядька Ермолай это сразу заметил:
— Нет-нет, ты пей. Выпить непременно надо. Ты ж с того света вернулся, за Кромку заглянул. Тебя тамошним холодом обдало, а это без следа не проходит. Корень девясила он не тело, душу греет. Потому, парень, пей, чтобы душа не простыла. Ты его теперь под рукой держи. Я тебя потом научу, как правильно корень из земли взять, чтобы в нём сила была. Тебя ведь теперь там знают. А стало быть эта встреча не последняя.
— В смысле не последняя? Мне теперь к воде подходить нельзя?
— Да нет, к воде-то как раз можно. От воды тебе никакого вреда теперь не будет. Вода с сегодняшнего дня твоя защитница, но про подарки для русалок ты всё же не забывай.
— Погодите, а там и другие русалки есть?
— Есть, как не быть. Штук двадцать, а может, и поболе. Тут же испокон веку люди жили. Уж набралось горемык. Но вредить они тебе теперь не будут, раз ты их сестрице такую услугу оказал. И помогут — зарок дали. Но подарочек лишним не будет. Понял ли?
— Вроде понял, а вроде и нет. А в чём они мне помогать будут?
— Когда помощь понадобится, сам поймёшь. Ты, главное, не скупись и про русальную неделю помни.
— И ты помни. — это уже Василь-Матвев ко мне обратился. Он заглушил двигатель и подытожил:
— Такая вот, брат-егерь, особинка. Всё. Приехали.
Он дал финальный аккорд, хлопнув ладонями по рулю, и уже вознамерился покинуть кабину, но я остановил:
— То есть как “всё”?! Чем закончилось-то?
— Что закончилось? — Василь-Матвев посмотрел на меня с недоумением.
— История с дядькой Ермолаем. Вы с ним ещё виделись? И про машину недосказали, и про корень, как его из земли брать? И про других этих… — я неопределённо покрутил в воздухе рукой. Называть их нечистью я постеснялся, вдруг Василь-Матвев обидится, а как по-другому сказать, не знал. — Лешего, кикимору, кого Вы ещё видели?
Василь-Матвев недовольно мотнул головой и захлопнул дверцу кабины, которую всё это время держал приоткрытой, и очень серьёзно продолжил:
— Во-первых, Слава, это не история. Это и есть наш заповедник. И чем быстрее ты это поймёшь, тем лучше, — он сделал паузу, — если, конечно, хочешь здесь работать. Это, Слава, во-вторых.
Я неуверенно кивнул.
— А относительно дядьки Ермолая… Мы с ним досветла тогда проговорили. Он мне и про корешок рассказал и ещё много чего полезного. А когда светать стало, да одежда подсохла, я в деревню пошёл. Нашёл тракториста. Он мне и подсобил машину вытащить.
— А Вы к нему ещё ходили потом?
— Нет. Зачем? Я с тех пор без лебёдки в лес не выезжаю, зачем мне тракторист?
— Да нет! К дядьке Ермолаю.
— А-а, ну да, ходил. Тем же летом. Думал, может, помощь какая нужна. Только выяснилось, что перевоза в Передельцах ещё до войны не стало. Как мост построили и летнюю ферму к нему перенесли, так в перевозе надобность и отпала. Я тогда у стариков местных поспрашивал, и некоторые припомнили, что да, была вроде такая история после революции. Пошла, мол, у перевозчика дочка топиться, а он как-то прознал и её спасать бросился. Только вот, и её не спас, и сам потонул.
— Так он что? Не живой был, когда с Вами разговаривал?
— Выходит, что так. Был я и на том месте, где он меня настоем отпаивал. Ветла и берёза есть, а мостков нет. Как нет ни тропинки, ни кострища — всё вековой травой заросло. Вот так, брат-егерь.
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
Я взялся за переработку серии рассказов о Егоре и Хутхе в роман. Так как редактировать старые посты нельзя, выкладываю новым. Сюжет в целом остался тем же, но доработан характер и мотивация Егора. СКоР теперь будет ФСНСП (Федеральная Служба по Надзору за Сверхестественными Проявлениями). Давно хотел переименовать, но не мог придумать, как :)
"Воспитанник Старого Ворона" -- рабочее название. Однажды, скорее всего ближе к середине истории, я найду более подходящее название :)
Приятного чтения :)
Под козырьком подъезда, на границе между светом и ночной темнотой, опершись о шершавую стену, стоял парень. Выглядел он немногим старше двадцати. Одет он был просто: джинсы, футболка, да мокрая серая ветровка, слишком лёгкая для нынешней погоды. Он вглядывался в конус света под фонарём неподалёку, и размышлял о том, зачем он в это ввязался. Говорил ведь себе после того случая, что больше никакой нечисти, никаких духов. Это больше не его ответственность. Хотел жить обычной жизнью. В Москву ради этого переехал, даже на бюджет поступил, выучился.
«Ну ничего, — успокаивал он себя, — один единственный раз. Всего-то разобраться с безобразничающим на складе призраком.»
Шелест дождя в ночи расслаблял, и мысли свободно текли туда, куда желают сами. Интересно, что в темноте дождь совсем не видно, зато под фонарями, на свету, его капли заметны даже лучше, чем днём. Наверное, дело в контрасте. Свет, окружённый тьмой, всегда кажется ярче. Как и тьма, окружённая светом, всегда непрогляднее и чернее.
— Вы Егор Сорокин? — из подъезда вышла женщина в бежевом плаще и круглых очках.
Егор кивнул. Женщина протянула ему связку ключей.
— Вот этот от склада, — показала она на один из них, желтоватый, сувальдный. — И не думайте что-нибудь оттуда прихватить! — добавила она строго. — Всё на складе пишется камерами.
— Ага, — ответил Егор, — только, кажется мне, призрака вашего камеры не ухватили.
Женщина вздохнула:
— Вы же сумеете с этой чертовщиной разобраться? Если всё так и продолжится, то я больше не выдержу. Уволюсь. Не могу так больше, — протараторила она и вышла прямиком под дождь. Ощутив ошибку, она вскрикнула, вбежала обратно под козырёк, вырвала из сумочки зонт и ушла.
Как только стук каблуков растворился в шелесте дождя, из ночной темноты выпорхнул, как чёрный призрак, грач. Птица уселась Егору на плечо и тщательно встряхнулась, обдав его тучей брызг.
— Хутха! — возмутился Егор. — Ты же мокрый!
— Ничего, потерпишь, — сварливо ответил грач, — я же мок под дождём битый час. И ты раздели со мной эту участь.
— Разделю, — ответил Егор, бессильно выдохнув. Он вытер воду с лица и зашёл в подъезд. — Так что мы там ожидаем?
— Мы это уже обсуждали, — сказал Хутха. — Скорее всего неупокоенный дух или мелкая нечисть какая. Кикимора или ещё кто того же племени.
— Что ж, думаю, проблем возникнуть не должно, — пробормотал Егор, поворачивая ключ в замке.
Квартира, которую Егору предстояло очистить, находилась на первом этаже и была переоборудована в склад. Халтуру эту Егор нашёл по чистой случайности: Хутхе внезапно захотелось варёной кукурузы. Егор пошёл к ларьку, рядом с которым он случайно услышал разговор двух мужиков. Один жаловался другому на странности, которые происходят в квартире. То окно само по себе откроется, то коробка с товарами упадёт. И вот надо было Егору ляпнуть, что это, должно быть, призрак какой-нибудь. Слово за слово, Егор рассказал, что с призраками дело имел и даже их изгонял. И не сказать, что соврал. Так, преувеличил немного. В деревне они с бабушкой очистили одну избу. В ней давно уже никто не жил, но обитали два призрака, которые изводили жителей деревни. Главное, что как это делать, он знал.
Егор открыл дверь. Слабый свет из подъезда осветил небольшую прихожую, коридор и проход в комнату, заставленную коробками. В квартире давно не делали ремонт: обои местами порваны, старый мелкий паркет ёлочкой разошёлся, и между дощечками забилась грязь.
Егор нащупал выключатель и захлопнул дверь, только когда в прихожей загорелся свет.
— Какой стыд, — пробормотал Хутха, — ещё никого не появилось, а у тебя уже поджилки трясутся.
— Ничего подобного, — ответил Егор, — просто отвык немного.
— Ну конечно! — едко ответил Хутха. — Ладно, двигай вперёд. Стоя на пороге, ты никого не изгонишь. А раз так, то и денег не видать.
— Да знаю я, знаю, — ответил Егор, и прошёл внутрь.
Слева от прихожей — проход в комнату, прямо — короткий коридор, заканчивающийся кухней. Точнее тем, что в нормальных квартирах кухня. Тут же всё, кроме одной тумбы у окна и небольшой раковины, было заставлено коробками почти до самого потолка. На тумбе стоял электрический чайник, а на подоконнике прямо за ней — микроволновка. Там же лежало печенье, пачка чая в пакетиках и несколько упаковок лапши быстрого приготовления.
Из комнаты донёсся грохот: что-то упало.
— А вот и наша нечисть, — сказал Хутха.
Медленно, хрустя старым паркетом, Егор пошёл в комнату. Там никого не оказалось, но одна из коробок лежала на полу. Она треснула, и из дыры выпали несколько пульверизаторов с моющим средством.
— Хорошо, — сказал Егор, глубоко вздохнув, — пора нам, наверное, взглянуть на того, кто тут безобразничает.
Он сосредоточился, закрыл глаза и сделал шаг вперёд, выходя из тела. Его обдало холодом, как бывает, когда осенним утром выбираешься из-под тёплого одеяла в остывающую без отопления квартиру. Очертания предметов стали зыбкими, будто подёрнулись рябью.
Егор посмотрел на Хутху. В духовном мире его спутник выглядел как тёмно-серая человеческая фигура с зыбкими очертаниями. «Цвета души и правда вороньи», — мелькнула у него мысль, но он быстро её прогнал, и внимательно осмотрел комнату. Неожиданно между коробками мелькнула тень.
— Ну-ка выходи, — сказал Егор грозно.
Из-за коробки вылез небольшой, ростом до колена, мужичёк. Взлохмаченный, с густой клочковатой бородой и большим приплюснутым носом.
— Ты чего это ко мне домой заявился, а? — ворчливо спросил мужичок, приосанившись.
— Да вот хозяин квартиры попросил разобраться, кто это тут бардак разводит.
— Хозяин тут я! — невозмутимо заявил мужичок, — и я ни кого ни о чём не просил. И что ещё значит бардак?! Это я развожу тут бардак? Разве я разобрал кухню?! Разве я заставил тут всё этими, — он со злости пнул ближайшую коробку, — ящиками?! Разве я каждый день оставляю на подоконнике крошки от печенья?! — он так кричал, что аж покраснел. — Хотя крошки вкусные, — добавил он спокойнее. — Но без молока! Кто оставляет домовому печенье без молока? Они дождутся, — погрозил он кулачком в воздух, — я сожгу эти треклятые ящики к кузькиной матери! — Для достоверности он махнул рукой, и в воздухе возник сноп искр.
— Тише, тише, — умиротворяюще поднял руки Егор, — не горячись. Дом ты спалить всегда успеешь. Ты, получается, домовой?
— Ну да.
— И как давно ты тут живёшь?
— Да сколько себя помню, — гордо ответил домовой.
— И на что я рассчитывал? — пробормотал Егор.
— Скорее всего он тут поселился почти сразу после постройки дома, — сказал Хутха из-за спины.
— Тебя же прислал тот мужик, который иногда приходит сюда и расхаживает по моему дому важный, как индюк, да?
— Думаю, да.
— Скажи ему, что если он не приведёт мой дом в порядок, я тут сожгу всё к едрене фене!
Егор устало выдохнул и ответил:
— Я поговорю с ним. Но ты пообещай, что пока от меня не будет новостей, ты не будешь ничего жечь или ломать. Хорошо?
Домовой посмотрел на Егора с подозрением, но всё же, махнув рукой, согласился.
— Ну тогда я, наверное, пойду, — сказал Егор.
— Иди. А не хочешь тут поселиться? Ты мне нравишься больше, чем тот индюк.
— Не могу, — ответил Егор, — это не мой дом.
— Да? Жаль. Ну ладно, иди, поговори с тем индюком поскорее, чтобы он быстрее дом мой в порядок привёл. Передай ему, что тут, — он ткнул пальцем в угол, — до́лжно кровати стоять. А тут — он ткнул в другой угол, — была прялка! Или она была там?…
Пока домовой отвлёкся, Егор вернулся в тело. Он размял затёкшие конечности, и пошёл к выходу.
— Что будешь делать? — спросил Хутха.
— Попробую договориться с нанимателем. Может он сможет переоборудовать эту квартиру под сдачу…
— Решил поселиться с домовым?
— Ещё мне сейчас переезда не хватало, — отмахнулся Егор. — Просто надо постараться эту квартиру в жилую перевести. А то как бы и вправду не поджёг чего.
— Да не подожжёт. Это же его дом, — махнул крылом Хутха.
Егор достал мобильник, нашёл в телефонной книге нанимателя, и нажал “вызов”. Гудки. Один, два, три…
— Слушаю, — раздалось в трубке.
— Виктор Григорьевич, я не слишком поздно звоню?
— Нет. Ты по поводу склада? Побывал там?
— Да. У вас… на складе живёт домовой.
— Ты его выгнал?
— Нет. Его не выгнать.
— Почему?
— Насколько я знаю, домовой накрепко привязан к останкам человека, которого похоронили под порогом дома.
— Ну а я знаю, что любую погань выгнать можно! И вообще, откуда под порогом квартиры могила? — медленно сказал Виктор Григорьевич, — ты в своём уме?
— Думаю, когда-то давно, тут была деревня. И в одном из домов жил домовой. И, видимо, так получилось, что порог вашего склада оказался как раз над порогом этого дома. А так как это первый этаж, домовой решил, что это его дом.
— Ты сможешь его изгнать?
— Нет.
— Если ты хочешь договориться на другую сумму…
— Дело не в этом, — оборвал нанимателя Егор, — чтобы избавиться от домового, нужно добраться до останков, с которыми он связан. А я не думаю, что смогу достать останки из под девятиэтажки?
— Бесполезный… — послышалось в трубке, — Считай, что наш контракт аннулирован.
— Вы же заплатите мне за работу, — в трубке послышались гудки, — которую я уже выполнил? — закончил Егор в пустоту.
— Не заплатит, — озвучил очевидное Хутха.
— Да, — подтвердил Егор мрачно, — видимо не заплатит. Ну ничего, — бодро добавил он, — что-нибудь придумаю… Гречки надо купить. На развес. Так дешевле.
***
Две недели спустя, волею случая, Егор оказался в тех краях. Забирал подержанное вешало из Икеи, которое продавала девушка, живущая в этом же доме. Приехал он затемно и увидел, как из дома выходила знакомая уже ему женщина, работница склада.
— Здравствуйте, — поздоровался Егор наполовину машинально, и добавил: — смотрю, вы так и не уволились?
— Ты тот псевдо-экстрасенс, — сказала она с издёвкой.
— Вообще-то я шаман, — поправил её Егор.
— Да хоть Папа Римский. Я из-за твоего обмана столько страха натерпелась… Но теперь Виктор Григорьевич нашёл нормального экстрасенса. Завтра он придёт изгонять призрака. И он, в отличие от тебя, настоящий! Уже много призраков изгнал! Уж он то всё как следует сделает! — сказала она, развернулась, и пошла дальше.
— Это плохо, — сказал Хутха.
— Почему? — удивился Егор.
— Тебе бабушка не рассказывала про переродившихся?
— Кажется говорила, что с духами нужно уважительно, — старался вспомнить Егор наставления бабы Нюры.
— Ну что за оболтус, — пробормотал Хутха. — Если насильно разорвать связь духа с его местом, то дух переродится в лихо.
— Ну пусть с ним тот экзорцист и разбирается, — бросил Егор, заходя в подъезд. — Ему за это заплатили.
— Экзорцист этот задницы голубинной не стоит! Помрёт он там, да ещё и на дом лихо накличет.
Егор вошёл в лифт, нажал на кнопку нужного этажа, и спросил:
— Ну а я то тут при чём?
— А при том, что тут начнут умирать люди, которые ни в чём не виноваты.
Лифт остановился, двери открылись, и Егор пошёл искать нужную квартиру.
— Это не моё дело, — тихо сказал Егор скорее себе, чем Хутхе, нажимая кнопку звонка, и добавил: — Ты хочешь, чтобы я сразился с лихом, что-ли?
— Нет. Останови того экстра… дурака, — возразил Хутха.
Дверь открыла невысокая круглолицая девушка в круглых же очках. В коридоре рядом с ней стояли обмотанные плёнкой белые железные трубки. Девушка с удивлением посмотрел на Хутху, который сидел у Егора на плече.
— Это ручной ворон? — спросила она.
— Это? Нет, грач — неловко улыбнулся Егор. — Я его, вроде как, птенцом нашёл.
— Видимо не врут, когда говорят, что хозяева похожи на своих питомцев.
— В каком смысле?
— Ну есть в тебе что-то… похожее на твою птицу, — попыталась объяснить она. — Волосы чёрные, и лицо, — она замялась, подбирая слово, и, видимо, ничего не подобрав, закончила: — такое.
— Такое?
— Не важно, забудь, — отмахнулась она и подала Егору связку железных трубок: — Вот. При сборке осторожнее. Можно перетянуть, и тогда всё будет болтаться. И ещё оно не рассчитано на что-то тяжёлое. Вот.
— Спасибо, — неловко улыбнулся Егор. — Пятьсот рублей. Так ведь договаривались?
Девушка кивнула.
— Да не за что. Мы с соседкой шкаф купили, это нам больше не нужно. Рада, что смогла помочь.
— Ещё раз спасибо. Пока, — Егор развернулся, и пошёл к лифту.
— Птенцом нашёл, — едко каркнул Хутха, когда дверь захлопнулась, и тут же сменил тему: — Если ты ничего не сделаешь, эта девушка может умереть.
— Я уже как-то сделал… — тихо сказал Егор, — и не очень-то это помогло.
— Да, не всех удаётся спасти.
— Это не моё дело, — лифт открылся, и Егор вошёл внутрь.
— Не забывай, что бездействие тоже выбор.
Двери закрылись, и вниз они ехали молча.
— Хорошо, — сказал Егор наконец, когда двери открылись, — хорошо. Завтра после работы приду, постараюсь вразумить этого… экстрасенса.
***
На следующий вечер Егор снова пришёл к тому же дому. Дверь на склад оказалась не заперта. Внутри всё выглядело так же, как в прошлый раз. Вошёл, включил свет.
«Что-то не так».
Егор сделал пару шагов вперёд и понял, в чём дело: слишком тихо. Он не слышал ни шороха одежды, ни собственных шагов. Ничего.
— Мы опоздали, — тихо сказал Хутха, — уходи.
Повинуясь странному порыву, Егор сделал ещё лишь один шаг. Он заглянул в комнату и застыл перед дверным проёмом. На полу прямо посередине комнаты лежало тело. Должно быть тот самый экзорцист. А в тёмном углу, под потолком, было нечто. Оно сидело, скрючившись, спиной к Егору, и что-то неразборчиво бормотало.
— Лихо, — тихо сказал Хутха, — Беги.
Дважды повторять не понадобилось. Егор пулей кинулся к выходу. С ужасом он увидел, как дверь сама захлопывается перед его носом. Через секунду погас свет, и тут же раздался нечеловеческий вопль. В нём смешалось множество голосов: мужские, женские, детские.
— Мо-ой До-о-ом! — вопило существо. — Верните мой до-о-ом!
— Проклятье, — бросил Хутха.
Через окно на кухне в квартиру проникал свет от уличного фонаря. И в этом свете Егор увидел, как по потолку из комнаты выползает существо. Многорукое, многоногое, оно непрестанно бормотало на множество голосов:
— Мой дом. Мой домик. Отобрали. Испо-ортили!
Лихо взглянуло на Егора и с неестественной скоростью бросилось к нему. Он зажмурился, приготовившись уже к смерти, но тварь остановилась, будто бы врезавшись на стену. Прямо перед ним, перекрывая коридор, появилась серая завеса. Лихо взвыло и принялось яростно биться о преграду всем телом. Его морда то и дело мелькала перед Егором, каждый раз с новым лицом, искажённым лютой злобой.
— Чего встал столбом?! — хрипло крикнул Хутха. — Решил тут помереть?
— А что мне делать? — растерянно спросил Егор.
— Ты же шаман!
— Но у меня нет с собой ничего… — пробормотал Егор.
— У тебя всегда с собой кровь!
Егор достал из рюкзака канцелярский нож и сделал небольшой надрез на ладони. Собрал руки лодочкой, собирая больше крови.
— Я готов, — сказал он Хутхе, взмахнул перед собой рукой, разбрызгивая кровь, и сделал шаг из тела.
В тот же миг завеса спала, но появилась другая. Перед Егором висела пелена мелких светлых капель. Лихо очередной раз кинулось вперёд и со всего размаху налетело на поставленную Егором ловушку. Там, где капли касались тела твари, оно дымилось. С воплем, от которого у Егора помутилось зрение. Тварь отпрянула, будто ошпаренная, но, оклемавшись, тут же снова бросилась вперёд в появившуюся в завесе брешь.
— Мо-о-ой до-ом! — протянуло лихо, и накинулось на Егора.
Завеса крови качнулась, и метнулась к Егору, обжигая тварь. Нож у него в руке стал белым как мел, и Егор изо всех сил резал им тварь, которая стремилась порвать его душу в клочья.
Позади раздалось горловое пение на каком-то древнем языке. На секунду тварь отвлеклась на стоявшего сзади Хутху, а затем ей в грудь прилетело переливающееся, будто полярное сияние, копьё. От удара тварь отлетела к стене, взвыла и бросилась к окну.
— Отступило, — выдохнул Егор. Он вернулся в тело и тяжело осел, прислонившись спиной к стене.
— За ним! Оно ранено! Нужно добить! — крикнул Хутха, вылетая, вслед за тварью, в окно.
Невероятным усилием воли Егор поднялся. Он побежал в кухню, влез на подоконник и грузно спрыгнул на покрытую влажными листьями землю. Осмотрелся, но ни лиха, ни Хутхи нигде не было.
— Сюда! — услышал он карканье справа. Присмотревшись, Егор увидел, что тьма в том месте сгущалась. Он подбежал, закрыл глаза, сделал шаг. Выйдя из тела, он увидел тварь, которая, будто сколопендра, металась в тёмно-серой полусфере.
— Я долго не удержу, — сказал Хутха.
Егор раздумывал лишь миг. В руке у него всё ещё был нож. Решив, что этого достаточно, Егор подошёл вплотную к тёмной клети.
— Ты собираешься драться этим? — воскликнул Хутха.
— Да, — ответил Егор, — в любом случае на большее у меня уже не хватит сил. Да и лихо, кажется, уже вымоталось.
— Только не умри, — пробормотал Хутха, и снял клеть.
Тварь тут же бросилась на Егора. Не сдвинувшись, молодой шаман взмахнул правой рукой, на долю секунды вспыхнул свет, и оба рухнули.
***
Когда Егор открыл глаза, он понял, что лежит на заднем сидении машины. Дверь открыта, и ноги, согнутые в коленях, торчат на улице. Он приподнялся на локте и осмотрелся. Джинсы и толстовка измазаны в грязи. Голова кружилась. В машине никого. Снаружи раздавались голоса, но слов было не разобрать. Преодолевая головокружение, Егор сел и выглянул. Неподалёку стояли двое мужчин и разговаривали с Хутхой.
— Он очнулся, — сказал один из них, заметив Егора, и все трое приблизились к машине.
— Ты себя как чувствуешь? — хрипло прокаркал Хутха. Он сидел на плече одного из мужчин, и, казалось, едва оставался в сознании.
— Вроде не плохо, — ответил Егор, — голова только немного кружится.
— Федеральная Служба по Надзору за Сверхестественными Проявлениями. Я оперативный сотрудник Бочкарёв. Это — он кивнул в сторону второго мужчины, — оперативный сотрудник Верилов. Расскажи, что тут произошло. Мы уже опросили духа. Но ты тоже свидетель, так что…
Егор рассказал всё, что помнил о произошедшем, а затем услышал нечто, что совсем не ожидал:
— Не хочешь устроиться к нам на работу?
— Мне нужно подумать, — уклончиво ответил Егор.
— Торопить не будем. Но тебе всё равно придётся проехать в отделение. Установление личности, показания…
***
— Ты чего не согласился? Хорошее ведь предложение, — сказал Егору Хутха, когда они вернулись домой.
— Я не гожусь для этой работы. Ты и сам это знаешь.
— Ничего подобного! Я знавал многих, и мало кто годился для этой работы лучше тебя!
— Повторишь это Анютке?!
Хутха не ответил.
— То-то же… Не хочу, чтобы кто-то ещё… Из-за того, что я не успел.
— Тебе не удастся убежать от этого, — сказал Хутха наконец. — Чем дольше ты игнорируешь свою сущность, тем больше людей пострадают.
— Чушь! Они страдают, когда я лезу не в своё дело! И даже домовой был бы сейчас жив, если б я не полез!
Егор выключил свет.
— Спать пора. Завтра на работу рано вставать.
На следующий день Хутха пропал с самого утра. Когда Егор проснулся, грача уже нигде не было. «Ну и черт с ним», — решил Егор и пошел на работу.
Когда он уже подходил к парку, смартфон тренькнул оповестив о входящем сообщении. Егор взглянул на оповещение: «Пётр Иванович. Шеф. Есть информация об Окса…». Только он собирался разблокировать мобильник, чтобы полностью прочитать сообщение, как едва с кем-то не столкнулся, увернувшись в последний момент.
— Ой, п… простите, — спотыкаясь пробормотала подвыпившая женщина, которую едва не сшиб Егор.
Выглядела она на сорок с лишним, худая, без шапки, в поношенном пуховике. Воздух рядом с ней рябил и искажался: вокруг сновали, словно маленькие полупрозрачные змейки, едва-заметные новорождённые ду́хи, но женщина их совсем не замечала. Было в её виде что-то такое, из-за чего Егору стало жаль её, и он зачем-то принялся оправдываться:
— Нет, это я в телефон засмотрелся…
— Тогда будет уместно в качестве извинения угостить даму выпивкой, — не растерялась она.
Егор решил, что лучше разобраться, из-за чего рядом с ней вьётся столько духов, и согласился.
— Тут магазинчик недалеко совсем, — сказала она, и пошла вперёд. Весь рой духов последовал за ней. — Тебя как зовут то? Я — Лена.
— Егор.
— Хороший ты, Егорка, парень! Не каждый готов прийти на помощь женщине в беде!
— А вы в беде?
— А не похоже? — повернулась Лена к Егору и слегка пошатнулась. — Пить то нечего!
— Вы бы под ноги смотрели, — заметил Егор.
— А чего смотреть то? Мы уже пришли!
«Что я делаю?» — спрашивал себя Егор, проходя мимо витрин с бутылками. Найдя коньяк, который, не очень-то разбирающемуся в крепком алкоголе Егору, показался более-менее нормальным, он пошёл на кассу. Как только он вышел из магазина, сразу угодил в облачко вонючего сигаретного дыма и от неожиданности закашлялся. Разогнав дым рукой, он протянул Лене бутылку. Духи, что интересно, предпочитали наветренную сторону, где дыма меньше.
— Ого! Такое в одиночку пить нельзя. Раз ты угостил меня, я угощу тебя, идёт?
Это показалось Егору излишним и он мотнул головой:
— Мне работать надо.
Лена сразу изменилась в лице: погрустнела и, казалось, вот-вот заплачет.
— Вот всегда так, — промямлила она. — Мне б просто компанию… душу, с кем поговорить можно.
— Не плачьте, ну… — растерялся Егор, и сдался: — пойдёмте, составлю компанию.
— Правда? — всхлипнула Лена.
«Всё же стоит узнать, что так привлекает духов», — решил Егор и ответил:
— Да, правда.
Лена улыбнулась и уверенно направилась к панельке по соседству, в лифте нажала кнопку тринадцатого этажа. Весь путь наверх она несла всякую чушь о погоде и магнитных бурях.
На этаже ей принадлежала дверь с обшарпанным, уставшим деревянным декором, самая невзрачная и при этом самая выделяющаяся на фоне добротных соседских дверей с блестящими ручками.
В тесной прихожей Лена сняла пуховик, небрежно набросила его на вешалку и пошла к кухне, захлопнув мимоходом дверь комнаты.
Свернув в коридор, она открыла одну из дверей слева, туалет, и сказала:
— Я быстро, ты располагайся, — махнула рукой в сторону кухни и протянула Егору бутылку с коньяком, — и открой пока это, — и закрыла дверь.
Егор прошёл в кухню, нашёл табурет и сел за небольшой прямоугольный стол на четырёх ножках. Столешница на одном углу расслоилась, а сам стол немного качался. Егор открыл бутылку, из которой сразу повеяло крепким спиртным — пить это ему совсем не хотелось — и достал телефон, чтобы прочитать сообщение от Петра Ивановича.
«Есть информация об Оксане. Живёт с матерью рядом с парком. Что странно, отец погиб за 10 месяцев до её рождения. Навести её мать, узнай подробности.»
Адрес Пётр Иванович, почему-то, прислал следующим сообщением.
Едва Егор убрал телефон, как Лена вышла из туалета.
— А чего рюмки не взял? — удивилась она. — Ладно, сейчас достану.
И она принялась один за другим обшаривать кухонные шкафы, приговаривая: «Где-то тут были… Да где же они? Сбежали, что-ли?». В итоге, не найдя рюмки, она достала два отливающих бирюзовым стеклянных стакана и грохнула их об столешницу. Затем взяла бутылку и щедро плеснула коньяка сначала в один стакан, затем во второй. Подняла свой, произнесла:
— За знакомство! — и одним глотком осушила.
Егор нерешительно взялся за второй стакан.
— Ты пить не собираешься что-ли? — спросила она с удивлением и обидой.
— Нет, нет! Задумался, — ответил он и храбро опрокинул стакан. Коньяк обжёг горло. От неожиданности Егор судорожно вдохнул, и его едва не вырвало.
— Ты до этого вообще хотя бы раз в жизни пил?
— Такое крепкое ни разу, — сдавленно ответил Егор, поморщился и сразу сменил тему разговора. — А вы из парка шли?
Лена кивнула:
— Вроде того. Меня не пустили. Говорят, там то-ли ремонт, то-ли дезинфекция. Паразиты! Ну какая дезинфекция зимой-то, да? Ещё по одной?
— Попозже, — попросил Егор и, чтобы отвлечь Лену, спросил: — Вы любите в парке гулять?
— Да нет, — отмахнулась Лена, — дочь моя, Оксанка, постоянно там пропадает в последнее время. Я и хожу, вытаскиваю её оттуда. До того дошло, что вчера она даже домой ночевать не пришла. Я её искать ходила, но если она не в парке, то где ж искать-то?
В голове у Егора что-то щёлкнуло и он спросил:
— А какая квартира? Я что-то не запомнил номер.
— Пятьдесят первая.
— А Оксана как выглядит? Невысокая, с длинными тёмными волосами… — начал-было Егор, но Лена его перебила:
— Да! Немного ниже меня, в оранжевом пуховике, на капюшоне ещё искусственный мех, — затараторила она, руками водя вокруг головы, изображая капюшон.
— Кажется, я вашу Оксану позавчера в парке видел. Выглядела здоровой и в порядке. Думаю, скоро домой вернётся. С подростками бывает такое, может к подруге ночевать пошла и не позвонила.
— Бывает, как же… — пробормотала Лена, плеснула ещё коньяка в стакан, и выпила, не поморщившись, — посмотри на меня. Как думаешь, хорошая я мать? Не отвечай. Я и сама знаю, что нет. Вот это, — она потрясла бутылкой, — вот это, — обвела рукой вокруг, — кому понравится? Ей не хочется тут жить. Не могу её винить, мне бы тоже не хотелось.
— Так бросайте пить.
Лена горько усмехнулась.
— Я бы рада, и даже пыталась. Результат ты видишь, — она на какое-то время замолчала, а затем заговорила почти-что шёпотом. — Когда Серёжа умер, Оксанин папа, — по щеке скатилась слеза, — я очень переживала. Он на вахте был на севере, письмо прислали заказной. Знаешь, что написали? «Сергей Поту́рин погиб в ДТП». Я сначала не верила, думала ошибка, а потом, думала, скоро за ним на тот свет отправлюсь. Знаешь, мир совсем серый стал, как будто кто-то краски все смыл. А потом Серёженька стал приходить ко мне. Во сне, представляешь? Утешал, говорил, что жив, что мы будем ещё вместе. Ну и… зачали мы тогда Оксанку, — Лена выпила ещё, — только… Серёжа то на самом деле погиб там, на севере. Его же сюда доставили хоронить. Я тело своими глазами видела — на какое-то время Лена замолчала, упёршись взглядом в стену, а затем внезапно спросила: — Кто отец Оксаны? Кто приходил ко мне под личиной Серёжи?! — последнее Лена уже выкрикнула, а спустя миг стакан, из которого она пила, в дребезги разбился о стену. Несколько секунд Лена сидела, глядя в одну точку, а затем спрятала лицо в ладони и разрыдалась. Навзрыд. И в воплях время от времени можно было разобрать: «Кто? Кто её отец?».
Ошарашенный Егор сидел, боясь двинуться. Со временем, вой сменился всхлипами, которые звучали всё реже. Наконец Лена подняла раскрасневшееся заплаканное лицо и сказала:
— Извини, что вывалила на тебя всё это. Я не должна была…
— Всё в порядке, — выдавил из себя Егор, — вы как?
— Как всегда, — ответила Лена. грустно глядя на осколки — Хороший стакан был. Может я с ума сошла? — пожала она плечами, — Просто не заметила.
Она грустно улыбнулась.
— Тебе, должно быть, на работу пора. Давай провожу.
Егор не стал отнекиваться и пошёл к выходу.
У подъезда его уже ждал Хутха. Егор скользнул по грачу взглядом, и пошёл к парку, делая вид, что того не существует. Вскоре он почувствовал привычную тяжесть на плече.
— Раз уж ты вернулся, скажи, может ли женщина зачать от духа? — безразлично спросил Егор.
— Я о таком никогда не слышал, но теоретически, думаю, может. Только духу это будет стоить большого количества силы. Не каждый на такое способен.
— Дух должен быть достаточно могущественным?
— Да.
— Может быть достаточно могущественным летавец?
— Я, кажется, понимаю, к чему ты клонишь. Оксана?
— Её отец погиб за десять месяцев до её рождения, а к матери потом приходил летавец. И, как видишь, и мать и дочь живы.
— Это странно. Обычно пламенный змей быстро иссушает жертву.
— Зачем летавцу может понадобиться оставить потомство? — задумчиво пробормотал Егор.
— Затем же, зачем и человеку, — ответил ему незнакомый голос.
Егор повернулся к говорившему. Им оказался высокий мужчина. Его лицо обрамляли пламенно-рыжая буйная шевелюра и того же цвета густая борода с усами, а глаза, ярко карие, не мигая, смотрели на Хутху.
— А зачем человеку? — спросил Егор.
— Разделить любовь, — не моргнув, ответил рыжий.
— Дух может любить? — удивился Егор.
— Спроси у своего пернатого друга. Почему-то мне кажется, что у него есть на этот счёт мысли.
Хутха не отвечал. Напряжение росло, и Егор, не выдержав, спросил:
— Ты знаешь отца Оксаны?
Рыжий кивнул.
— И кто это?
— Я.
— И ты пришёл к нам сам? — удивился Егор.
— Я не причиняю вреда людям, и вы не причините вреда мне.
— Что ж, это правда, — сказал, наконец-то, Хутха. — Так зачем ты пришёл?
— Хочу увидеться с дочерью. Я искал её семь лет и теперь, наконец, почти нашёл. Не хочу всё испортить.
— И ты думаешь, мы сумеем тебе помочь? — спросил Егор.
— Если не вы, то никто не сможет. Ты, — сказал он Егору, — похож на неё. Ты, как и она, принадлежишь двум мирам. Никто не поймёт её лучше тебя. А ты, — он обратился к Хутхе, — старый и мудрый. Ты сумеешь понять меня.
— Как тебя зовут? — спросил Егор.
— Патрике́й.
— Что ж, Патрикей, пойдём в парк. Уверен, Оксана там.
У входа их встретил уже знакомый Егору колдун. Он предупредил, что людям в парк нельзя — опасно.
— Я не человек, — ответил Патрикей, и Егор, внимательно за ним следивший, заметил, как глаза у летавца на секунду стали оранжево-жёлтыми, а зрачки вытянулись в вертикальную чёрную щёлку. Миг, и всё вернулось как было. Колдун, охранявший вход, немного помялся, но всё же впустил их в парк.
Пройдя немного вглубь, Егор ощутил необычное оживление. Слышался тихий треск и шелест, будто деревья переговаривались друг с другом. Егор невольно замедлил шаг
— Леший решил, что пришло время действовать, — сказал Хутха, и улетел у лес. Егор видел, как чёрный силуэт грача мелькает неподалёку среди деревьев.
Патрикей, видимо воодушевлённый скорой встречей с дочерью, ушёл вперёд. Вскоре дорога разошлась в разные стороны, и летавец повернул налево. Егор прибавил шаг, чтобы догнать его, но на перекрёстке вместо широкой дороги, достаточно просторной для машины, обнаружил тропу, на которой едва разминутся два человека. Обернувшись, позади он увидел точно такую же тропу, хотя пришли они по одной из главных дорог парка, которая была не меньше трёх метров в ширину.
И куда теперь идти? Что впереди, что позади тропа совершенно одинаковая. Наугад выбрав направление, Егор пошёл вперёд. Голые ветви берёз, тополей, буков и каштанов нависали прямо над Егором, лезли в лицо и цеплялись за куртку. Еловые лапы то и дело хлестали его, будто кто-то шёл впереди и постоянно оттягивал ветви, отпуская в последний момент так, чтобы те со всего размаха прилетали Егору в лицо.
Так прошло минут десять. Тропа стала едва заметной, а ветви всё настойчивее цеплялись за одежду, ноги всё глубже утопали в снегу, холодный воздух всё сильнее обжигал лёгкие с каждым новым вдохом. Казалось, лес затягивает его всё глубже, и чем упорнее Егор пробивался через снег, тем надёжнее увязал в чаще. Заметив это, он остановился и задумался: «Что делать?». Патрикей и Хутха пропали, и вряд ли это было случайностью. Куда бы то ни было идти бессмысленно, сходить с тропы точно нельзя — точно пропадёшь. Стоять на месте бесполезно — околеешь.
Можно бы было шагнуть в мир духов, но так он окажется совсем уж беззащитным перед лешим.
Раздался звон, будто лопнула струна на гитаре, послышался глухой рык, а по деревьям прошла дрожь. Казалось, кто-то доставляет лешему много неприятностей.
«Пока его отвлекли, можно попробовать… Была ни была», — решил Егор и сделал шаг, покидая тело. Мир окрасился в оранжевый цвет, будто кто-то добавил фильтр сепии. Неожиданно Егора обдало тёплым сухим ветром. Он дул откуда-то слева. Там, среди деревьев, было что-то слабо светящееся, что-то тёплое.
Раздался глухой звук, будто кто-то ударил в очень большой бубен, волна силы толкнула Егора в спину, и покатилась дальше по лесу, искажая перспективу.
— Орфа кайрахи, — раздался неподалёку властный женский голос.
— Ай, — ответил мужской.
Егор повернулся на голоса, и увидел перед собой двоих человек: мужчину, который был одет как крестьянин встарь, и женщину в одеждах, которые Егору никогда видеть не доводилось. Больше всего её одеяние было похоже на богатое платье жрицы. Егор протянул руку. Казалось, он вот-вот коснётся грубой ткани, из которой была сшита рубаха мужчины, но как только он дотянулся до видения, оно развеялось, словно дым. Сзади послышался шорох, будто кто-то идёт по мелкому щебню. Егор обернулся и увидел ещё один мо́рок. Лес пропал. Мужчина, которого он только что видел перед собой, идёт по горному ущелью. Справа и слева в нескольких метрах от него вздымаются скалы, под ногами шуршит мелкая каменная крошка. Он останавливается и кричит что-то кому-то позади, а затем его нагоняет огромное существо, отдалённо напоминающее косматого носорога настолько громадного, что массивный рог его, который располагался прямо между маленьких глазок, был длиннее взрослого человека.
Очередной взрыв энергии сдул мо́рок. Егор вновь ощутил сухой жар от чего-то, лежащего впереди среди деревьев, и пошёл к источнику этой силы. Затем волны энергии, будто от взрывов, пошли одна за другой, почти без перерыва, и Егору пришлось вернуться в тело. Заколдованная лешим тропа вновь стала обычной, и Егор обнаружил неподалёку приусадебный пруд. Источник необычной силы пропал вместе с колдовской тропой.
Стоял ужасный шум: что-то трещало, грохало, хлопало и чавкало совсем рядом. Не раздумывая, Егор побежал к источнику шума. Между деревьями мелькнула пламенным росчерком лисица, но Егор, проигнорировал её.
Скоро он выбежал на край поляны. Снег на ней полностью растаял, земля превратилась в болото, а деревья вокруг были опалены и поломаны. Огромный, в человеческий рост, чёрный ворон и змей, сотканный из пламени, бились с высокой, этажа в три ростом, тварью, отдалённо похожей на уродливого, узловатого деревянного человека. Страшного, с наростами по всему телу и пятью руками-ветками, которые оканчивались длинными пальцами с острыми шипами вместо когтей. В груди у него мерцал, словно билось сердце, бледно-жёлтый свет. Таких, совсем диких леших бабушка называла «чащей».
Хутха чёрной кометой врезался в монстра и принялся терзать того когтями и клювом. Чащей схватил его, и пронзил шипами крылья. Хутха хрипло каркнул, но в этот миг летавец, огненным тараном врезался в монстра сбоку, опалив того, и отбросив к краю поляны.
Чащей приник к земле, и быстро погрузился в грязь.
Под Хутхой из земли выпростались, как щупальца, длинные, гибкие корни, опутали его и потянули к земле. Ворон мгновенно уменьшился в размерах, и выпорхнул из хватки, а корни, уже без добычи, со всего размаху грохнулись о грязь. Тут же подлетел Патрикей и хлестнул по корням хвостом, спалив их до углей.
Земля под летавцем вспучилась, и из под неё выскочил монстр, разбросав комья грязи по поляне. Он выбросил вперёд руку, и проткнул змею бок. Страшно закричав, Патрикей взлетел выше, роняя на поляну пламенную кровь. Чащей тоже пострадал: его ветка полыхала. Пламя разрасталось и жадно пожирало деревянное тело монстра.
Чащей вновь приник к земле, но Хутха, теперь став просто огромным, налетел на него чёрной тенью и схватил за спину, что бы не дать уйти, но его сил не хватило, и монстр снова погрузился под землю. Прошла минута, две, а чащей никак не появлялся. Хутха, всё ещё огромный чёрный ворон, сел рядом с Егором.
— Сбежал, — сказал он.
Патрикей тоже спустился и принял человеческий вид. Левый бок был залит кровью.
— Что будем делать? — спросил летавец.
— Его надо добить, — безжалостно ответил Хутха.
Егор поймал себя на мысли, что огненный змеи в человеческом обличии, общающийся с огромным чёрным как ночь вороном его совсем не удивляют, хотя должны бы. Даже для колдунов такое зрелище было бы необычным.
— Но откуда в нём столько силы? — спросил Патрикей и поморщился крепче прижав руку к левому боку.
— Возможно я знаю, — вклинился Егор. — Когда он завлёк меня на колдовскую тропу, я заметил странный источник силы. Правда я не успел до него дойти, и потерял его из виду, когда колдовская тропа разрушилась.
— Веди туда, где ты оказался, когда вышел с тропы? — сказал Хутха.
Оказавшись на месте все трое принялись озираться, но ни один не мог ничего заметить.
— Как ты его обнаружил?
— Леший затащил меня на тропу. Когда я понял, что в ловушке, то встал на этом самом месте и… — Егор замолчал и ударил себя ладонью по лбу, — ну конечно, я же из тела вышел.
Окрылённый догадкой, он сделал шаг из тела, и сразу же ощутил всей душой тепло. Сухое, песчанное, иссушающее, как дыхание пустыни. Вокруг шептались мороки, но Егор, не обращая на них внимания, пошёл к источнику силы. Каждый следующий шаг, давался тяжелее предыдущего. Внезапно, будто из ниоткуда, перед ним появился человек. Он был немногим выше Егора, лысый и безбородый, его серая кожа была испещрена трещинами, из которых лениво струился золотистый дым.
— Ты кто? — спросил Егор.
Вместо ответа, фигура человека начала увеличиваться, кожа покрылась корой, руки превратились в ветви, а ноги — в корни.
Мимо ошарашенного Егора пробежал, сотканный из переливающейся пурпуром тьмы человек — Хутха, с антрацитово-чёрным копьём в руке. С другой стороны пронёсся пламенный змей. Егор, наконец-то, пришёл в себя. У него в руке появился клинок души, переливающийся белым и синим, и Егор решительно шагнул вперёд, тоже вступая в бой.
Тьма и пламя, будто ожившие стихии, нападали на лешего, но тот не только умудрялся отбиваться, но и нападал в ответ.
Деревянная лапа пронеслась над Егором, он взмахнул клинком и оставил в теле духа глубокий порез. Следующий удар Хутхи окончательно отломил ветку. Егор бросился вперёд, замахиваясь клинком души. Он проскочил под второй лапой, чудом избежал острых шипов, прыгнул и вонзил клинок твари в грудь. От руки через Егора прошла волна боли, и грудь лешего лопнула, обнажив светящееся изнутри живое сердце.
Поверженный монстр рухнул на колени, но ещё был жив. Подошёл Хутха. Он схватил сердце и рванул его из груди.
— Тут что-то есть внутри, — удивлённо сказал он, а затем, вскрикнув, выронил добычу.
Непонятно откуда выскочила лисица, схватила сердце, и молнией понеслась прочь. Патрикей и Хутха бросились следом. Егор вернулся в тело, и побежал за ними, но куда ему было угнаться за духами?
Когда он их нагнал, лисицы нигде не было, зато на земле лежала девушка, лет шестнадцати, с огненно-рыжими волосами. Нагнувшись над ней на коленях стоял Патрикей, а рядом, медленно погружаясь в тающий снег, лежал неогранённый жёлтый самоцвет.
— Что случилось? — спросил Егор у Хутхи, который теперь снова был грачом.
— Нечто немыслимое.
— Кто она?
— Оксана.
— Она точно была младше, — с сомнением сказал Егор.
— Камень, — Хутха клювом показал на проталину рядом с Патрикеем, — сплавил вместе души Оксаны и духа лисицы, и теперь перед нами некто… необычный. И не человек, и не дух. Если она выживет, конечно.
— Но почему она повзрослела?
— Потому что лисица уже давно была взрослой. И, если она повзрослела так не сильно, значит от человека в ней должно оказаться больше, чем от духа.
В этот миг Оксана пошевелилась. Жива. Патрикей притянул дочь, и крепко обнял. На лице девушки смешались непонимание и испуг, но сил сопротивляться у неё, по всей видимости, не было.
Звонок телефона. «Пётр Иванович. Шеф.»
— Алло.
— Что у вас там происходит? Полчаса до тебя дозвониться не могу!
— Сейчас уже ничего, — ответил Егор, плюхнувшись на снег. Он осознал, что всё закончилось, и почувствовал, насколько же устал. — Всё кончилось.
— Что кончилось? Я сейчас направлю к вам людей. Никуда не уходите!
— Хорошо, не уйдём.
Вскоре в парк начали прибывать колдуны. Они осматривали поле битвы, удивлённо охали, присвистывали и приставали с расспросами, но Егор слишком устал, чтобы по нескольку раз повторять историю, которую он всё равно должен будет рассказать Петру Ивановичу, поэтому он только отнекивался. К Хутхе и Патрикею приставать было и вовсе бессмысленно. Летавец хотел уйти сразу, как всё закончилось, но Хутха наотрез отказался отпускать с ним дочь, и Патрикей решил остаться, чтобы присмотреть за ней.
Вскоре, как и ожидал Егор, появился Пётр Иванович. Он сразу же затребовал от Егора подробный отчёт о том, что тут произошло. Довольно быстро вокруг них собралась немалая публика. Пётр Иванович попытался разогнать любопытствующих, но особого успеха не добился, и смирился.
— Хорошо, ты Летавец, — сказал он наконец, когда Егор и Хутха закончили свой рассказ, — почему ты в это влез?
— Защитить дочь, — просто ответил Патрикей.
Пётр Иванович выглядел так, будто голова от сегодняшних происшествий у него шла кругом. Он пытался что-то сказать Патрикею, но слова не шли, и он оставил попытки, и обратился к Хутхе.
— Что это за камень? — сказал он, показывая самоцвет, который сейчас сложили в деревянную шкатулку. — И почему его нельзя трогать?
— Я не знаю, что это за камень, но в нём слишком много силы. Настолько много, что слабого человека он убьёт, а достаточно сильного лишит рассудка. Не рекомендую проверять.
— Поверю на слово, — Пётр Иванович захлопнул шкатулку. — Откуда он?
— Думаю, что из другого мира. По крайней мере других идей у меня нет.
— Я тоже так думаю, — встрял Егор, — мне кажется, что это камень насылал видения, о которых я рассказал.
Пётр Иванович тяжело вздохнул, помолчал и пошёл к выходу.
— Постой, — сказал ему в спину Патрикей, — что с моей дочерью?
— Мне тоже интересно узнать, — услышал Егор знакомый голос от входа в палатку. Там, опираясь на трость с костяным набалдашником, стоял Кащей. — Я её видел мельком, пока шёл сюда и, если кому-то интересно моё мнение, она не человек. Требую отдать её под мою опеку.
— Она и не дух, — коротко ответил Хутха.
— Такое решение может принять только Сева́йр, — явно нервничая возразил Пётр Иванович.
— Пришёл разобраться со своими делами.
Пригнувшись, чтобы не задеть полог, Кащей вошёл в палатку.
— И в первую очередь наказать одну зазнавшуюся змею, — сказал он, глядя на Патрикея. Внезапно он повернул голову к Хутхе: — Но не тут, не тут. Патрикей пойдёт со мной, и его дочь тоже.
— Нет, — возразил Хутха. — Патрикей пусть уходит, но Оксана останется. Она не принадлежит ни людям, ни духам. Либо принадлежит сразу и тем, и другим, но человеческого в ней осталось больше. У тебя меньше прав на неё. Люди возьмут её под свою опеку.
— Я не могу согласиться на это.
— У тебя нет выбора, — жёстко ответил Хутха, и тут же добавил мягче, — конечно, ты тоже имеешь право на общение с ней. Как и Патрикей.
— Ты делаешь мне одолжение? — с угрозой спросил Кащей.
— Я делаю тебе компромисс.
Какое-то время Кащей молчал, сверля Хутху глазами, но в конце концов ответил:
— Хорошо. Пусть будет так. Но мы это ещё обсудим. И с тобой, — сказал он Хутхе, — и со стариком Севайром, — добавил, глядя на Петра Ивановича, затем развернулся и, сказав Патрикею следовать за ним, вышел из палатки.
— Кто же ты такой? — спросил Пётр Иванович у Хутхи, когда Кащей ушёл.
— Старый ворон, — ответил Хутха, — очень старый.
Звон будильника показался Егору звоном разбивающегося стекла. Он едва разлепил веки и наощупь выключил звук, руками надавил на глаза и с тихим стоном сел на кровати. Ещё минута ему понадобилась, чтобы заставить себя встать и медленно, пошатываясь, пойти в ванную. Голову будто сдавило тисками. Полчаса спустя, быстро сходив в душ и наскоро позавтракав, он вышел из дома. Прогноз обещал, что на улице будет около нуля, но отвратительный ветер, казалось, продувал насквозь саму душу. Егор плотнее запахнул воротник осенней куртки и пошёл к метро. По пути он зашёл в кофейню, надеясь, что хоть кофе его согреет, а когда вышел, Хутха уже куда-то улетел.
— Куда он опять свинтил? — зло пробормотал Егор, и продолжил путь.
Кофе ни капли не помог. Всё так же слипались веки, всё так же едва волочились ноги, всё так же мучил пронизывающий ветер.
Скучающий на входе в парк колдун задал Егору несколько вопросов и пропустил внутрь. Парк казался на удивление спокойным, будто затаился. Егор доложил Антону, что вышел на патрулирование, получил свой маршрут и отправился бродить по парку. В голову, соревнуясь друг с другом, настырно лезли мысли о вчерашнем происшествии и о битве с сытыгахом. Поначалу Егор отгонял их как мог, но вскоре сдался и погрузился в размышления.
«Кто же такой Хутха?». Ещё вчера Егор задался этим вопросом, но подумать над ним у него не оказалось ни времени ни сил. Зато сегодня времени хоть отбавляй. Он попытался вызвать в памяти день, когда встретился с Хутхой впервые.
Был конец июня. Полтора месяца тому назад Егору исполнилось восемнадцать. Уже неделю стояла жара. Ни единое облачно не смело покушаться на безграничную лазурь неба. Егор только-только отстрадался с ЕГЭ и с утра сбежал на озеро. Как сейчас он помнил этот вид: и сверху, и снизу небо, а между ними тонкая неровная полоска гор. Домой он в тот день вернулся, когда горизонт стал алеть. Уставший, голоднющий, но счастливый. Баб Нюра поймала его у входа в дом, и сразу повела к обрядовому кругу. Ничего особенного он из себя не представлял: несколько установленных кругом камней и бетонных обломков с неприметными символами. Обычный человек и внимания не придал бы.
Баба Нюра велела Егору встать в середину, а сама обошла кругом и выложила реликвии: кусочек хрусталя, старую ониксовую брошь, маленькую косточку — бабушка всегда говорила, что это крестцовая кость лисы — полую загнутую костяную иглу — клык гадюки. После она подошла к Егору и, со словами: «Отпрыск сей ныне наследует роду», — вложила ему в руку старый, череп ворона. «Приди на родную кровь», — тихо добавила она и маленьким ножиком порезала Егору ладонь. Сделав это, она тут же выскочила из круга, как из огня, и шепнула:
— Капни кровь на череп.
Егор сделал как велела бабушка. Кровь окрасила кость в красный, потекла к клюву и в глазницы, оставляя алые разводы, а затем, неожиданно, без остатка впиталась в кость.
— Приняли, — облегчённо выдохнула баба Нюра.
Егор стал озирался, ожидая, что вот-вот поднимется ураганный ветер, разверзнутся небеса, но ничего такого не происходило. Шли минуты, баба Нюра всё больше нервничала.
— Кажется, ничего не произойдёт, — пожал плечами Егор и собрался пойти прочь, но бабушка страшно на него зашипела:
— Не смей! Жди!
Егор послушался и остался на месте. Прошло ещё несколько секунд, когда из черепа медленно и лениво, как мёд, полилась тьма. Она расползалась по земле вокруг. Череп взмыл, покрылся чёрным и ниспадающая из него тьма расползлась в воздухе, образуя плащ, который всё рос и рос, закрывая от Егора весь мир. Он успел увидеть, как баба Нюра рухнула на колени прежде, чем тьма закрыла от Егора и её.
Егор почувствовал, будто все чувства притупились. Тьма обволакивала мягкой шалью, уютным покрывалом, принуждала довериться ей. А потом во тьме появился силуэт. Мужчина с вороньей головой и руками, покрытыми перьями, внимательно смотрел на Егора жёлтыми глазами. Бесконечно долго существо изучало Егора, а затем раскрыло клюв и прокаркало единственное слово:
— Он.
После этого клубящаяся вокруг тьма вцепилась в Егора, и дальше он уже ничего не помнил. Баба Нора говорила, что когда мгла рассеялась, Егор лежал в обрядовом круге без чувств, а рядом сидел Хутха, тогда ещё в облике ворона.
Егор вынырнул из воспоминания, осмотрелся, но не заметил ничего необычного. Тогда мыслями он вернулся ко второму беспокоящему его вопросу: что же случилось в бою с сытыгахом? Егор знал, что воспоминание существует, но добраться до него никак не получалось. Стоило лишь попытаться его вызвать, как Егору становилось плохо, по хребту выступал холодный пот, а зрение и слуг подводили. Раньше Егор всегда отступался, но в этот раз твёрдо решил докопаться до этих воспоминаний.
Он начал издалека: вспомнил, как они с Хутхой осматривали жертв сытыгаха, затем то, как сытыгах напал на Егора. День охоты. Егор вышел из метро и нашёл последнюю жертву. Взял след. Тупиковый проулок, и сам враг. Егор помнит, как его едва не проткнули сотканные их мрака лезвия, а дальше провал. А в провале холодный, липкий бесформенный ужас. Егор попытался коснуться этого воспоминания, и его замутило, зрение заволокло серой пеленой. Чтобы не упасть, он остановился и, жадно хватая ртом воздух, опёрся на растущую у дороги липу. Собравшись с силами, он вновь подступился к злосчастному воспоминанию и окунулся в него с разбега. Дыхание перехватило, голову сдавило тисками, а сразу следом на Егора навалился всепоглощающий ужас. Он не понимал, кто он, не понимал, где он. Мир сжался до бесконечного ничто, и сам он был частью этого ничто: никем и ничем. Это не было похоже на смерть, но казалось чем-то худшим.
— … очнись! Егор! Егор, очнись!
Мир ходил ходуном. Егор чувствовал тело. Он вспомнил своё имя. Перед ним стоял мужчина, и тряс его, крепко ухватив за плечи. Тут Егор понял, что он вопит во всё горло. Медленно, будто кто-то неторопливо убавлял громкость, Егор прекратил. Закрыл рот. Постепенно он узнал человека, перед собой — Антон Горецкий. Он отпустил плечи Егора и спросил:
— Что стряслось?
— Плохое. Воспоминание, — ответил Егор, помедлив. Слова выходили с трудом.
— Это из-за воспоминания? — опешил Антон, — Я на твои вопли от самой палатки прибежал! А где, кстати, твоя птица?
— И сам хотел бы знать, — пробормотал Егор.
—Ладно, идём. Обедать давно пора, часа три как.
Только сейчас Егор заметил, что уже смеркается. Принуждая себя двигаться, он побрёл следом.
В палатке на Егора, подрагивающего от холода и усталости, навалилось тепло. Он рухнул на стул, и, облокотившись о собственные колени, несколько минут совершенно не двигался. Вчерашняя усталость наложилась на сегодняшнюю и теперь Егору казалось, что он стал тряпичным, абсолютно бессильным. Казалось, кто-то скребком вычистил его голову от мыслей.
Из транса его вывел голос Антона. Он предлагал Егору термокружку, над которой клубился пар.
— Спасибо, — пробормотал Егор, заставив себя протянуть руку и взять кружку.
Напиток пах терпко. Трудно было предположить, какие травы использовал Антон. Егор осторожно отпил. Вкус под стать запаху: терпкий, с горчинкой, чуть сладковатый. С глотком по телу, начиная с груди, расплескалось тепло.
— Что это? — спросил Егор.
— Зелье, — с ухмылкой ответил Антон, — ты пей, пей. Поможет силы восстановить.
Егор послушно сделал ещё глоток.
— А грач этот кто вообще? — спросил Антон, тыкая пальцем в экран смартфона.
— Дух. Какой-то мой дальний предок.
— Ты, получается, подчинил дух предка? — присвистнул Антон.
— Подчинил, как же…
— Ты ему подчиняешься что-ли?
— Это сложно объяснить, — медленно сказал Егор. — Наши души связано. Что-то вроде симбиоза, наверно…
Снаружи послышалось хлопанье крыльев. Порыв ветра распахнул полог палатки, и влетел Хутха. Он сел не плечо Егору и, уловив запах из кружки, сказал одобрительно:
— Хорошее снадобье, — и тут же спросил: — Что с тобой стряслось?
— Ничего, — ответил Егор, — просто устал.
— Ты это, иди, наверно, домой. Отдохни. Мне не надо, чтобы ты завтра такой же измученный был.
— Со мной всё в порядке, — сказал Егор, поднимаясь. Снадобье на самом деле прибавляло сил.
— На одном отваре долго не продержишься. Если не дашь себе отдых, потом только хуже будет. Всё, иди домой. Будешь упираться, могу и приказать.
— Ладно, ладно, убедил, — улыбнулся Егор и пошёл к выходу из палатки. — Спасибо, — добавил он.
— Ага, — ответил Антон, — давай до завтра.
Перед сном Егор хотел вплести ещё нить в клинок души, но Хутха его остановил.
— Антон был прав, — сказал он, — тебе лучше отдохнуть. Если будешь напрягаться, снадобье во вред пойдёт, — когда Хутха убедился, что Егор внял его совету, он добавил: — расскажи, что с тобой сегодня стряслось.
— Пытался избавиться от яда, который ты мне оставил, — ответил Егор горько, — не получилось, правда.
Он выключил свет и лёг спать, демонстрируя, что не собирается продолжать этот разговор.
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
Когда Егор вышел из палатки, уже стемнело, а Хутха дожидался его снаружи. Дел больше не было, и они отправились домой. По пути к метро Хутха внезапно отлетел в сторону и сел на вывеску с надписью «На другой стороне» и припиской рядом «Ресторан» и каркнул:
— Подойди.
Нехотя Егор подошёл.
— Нам надо сюда зайти, — сказал грач.
Егору почему-то совсем не хотелось внутрь.
— Зачем?
— Нас пригласили. И будет не вежливо отказываться.
— Нас? — удивился Егор, — мне никакого приглашения не приходило.
— Да, нас, — надавил Хутха, — заходи давай.
Егор открыл дверь и вошёл. Одновременно с ним внутрь влетел и Хутха.
Стоило Егору переступить порог, как он ощутил, словно на плечи ему положили незримую ношу.
Ресторан был оформлен в старинном стиле. Бревенчатые стены, бревенчатые же колоны с искусной резьбой, и резные косяки у дверей. По правую руку расположился гардероб, в котором работала невысокая девушка с острыми чертами лица, тонким длинным носом и заплетёнными в две косы каштановыми волосами. Егор отдал девушке куртку и пошёл вперёд, к повороту налево, который вывел Егора в большую двухэтажную залу, причём второй этаж нависал над первым только наполовину, как балкон. В самом конце зала, напротив входа, Егор разглядел бар, сработанный из причудливо изгибающейся целиковой доски. Столы все были массивные, деревянные. Вместо стульев — скамьи со спинками, вместо ножек которым служили пеньки. Не верилось, что такое заведение умещалось на первом этаже панельки.
Из ниоткуда появился молодой человек с глазами разного цвета: карим и серым, и сказал:
— Вас ожидают на втором этаже. Я провожу, — и двинулся к лестнице.
Ошарашенный Егор пошёл следом. Балясины тоже оказались с резьбой, причём каждая изображала какой-то сюжет. Егор успел разглядеть скачущего на волке юношу в богатом кафтане с высоким воротом; поющую птицу с женским лицом; жабу со стрелой во рту; Прекрасную девушку, у которой из рукава кафтана вылетают лебеди. С каждой преодолённой ступенью невидимая ноша на плечах Егора становилась тяжелее. Когда он ступил на второй этаж, ему казалось, будто кто-то водрузил ему на плечи мешок с песком.
На втором этаже, сидело нескольких посетителей. В дальнем конце, в углу, в мягком кресле, устроился крупный мужчина, лысый, с могучими усами. На столе перед ним стояла большая лохань с варениками и плошка со сметаной. С другом углу тихо переговаривались два удивительно высоких и худощавых человека. Один повернулся, взглянув на него, и Егору показалось, что-то странное, звериное, в лице этого посетителя.
— За мной, — сказал проводник зазевавшемуся Егору, и он, отвлёкшись от разглядывания посетителей, поспешил следом.
Они подошли к самому дальнему от лестницы столу у перилл. За ним идеально ровно сидел высокий, через чур худой человек. Он был одет в тщательно выглаженный дымчато-серый костюм-тройку с чёрным галстуком на ослепительно белой рубашке. К скамье рядом с ним была прислонена трость из воронёной стали с костяным набалдашником, а на столе лежала только большая книга в чёрном кожаном переплёте.
При взгляде на этого человека у Егора по хребту пробежали мурашки.
— У мальчишки неплохое чутьё, — промолвил мужчина. Голос у него оказался низкий, глубокий и завораживающий.
— Иначе я б его не выбрал, — ответил Хутха.
— Само собой, — сказал мужчина и указал рукой на скамью напротив себя, — прошу.
Егор, вздрогнул, словно приходя в себя, и сел на самый край. Хутха же удобно устроился на спинке, прямо напротив мужчины.
— Зачем звал?
— Поприветствовать, — делано улыбнулся мужчина.
— Ближе к делу, — ответил Хутха, — рассказывай, что хотел.
— Остеречь тебя хотел. Чуть больше двух месяцев тому назад кто-то перебаламутил всю округу, явившись во плоти. Ведь понимаешь, о ком толкую?
— Что значит во плоти? — спросил Егор, не удержавшись.
— Учителя своего спроси, — резко ответил мужчина, и на краткий миг Егору показалось, будто тот изменился. На Егора строго взирал древний старец. Он выглядел как мумия: иссохший, с пергаментной серой кожей. При этом его окружала аура величия. Его глаза пылали бледным пламенем, а голову его венчала тонкозубая, из призрачной кости, корона. Миг, и всё вернулось как было, но за этот миг на лбу у Егора выступил пот. Мужчина тем временем повернулся к Хутхе, и продолжил: — Мне бы очень не хотелось, чтобы это повторилось. Ты ведь меня понимаешь?
— Ты мне угрожаешь?
В ответ на это собеседник поднял в примирительном жесте руку, бледную, худую, с длинным тонкими пальцами.
— Я не ищу битвы. Лишь желаю, чтобы на моей вотчине было спокойно.
— Тогда мог бы сам успокоить сытыгаха, объявившегося в округе. Он, небось, тоже переполох поднял.
— К сожалению, не мог. Появились неотложные дела. К слову, я благодарен за то, что ты избавил меня от его присутствия.
— Тогда какие претензии?
— Никаких. Только небольшая просьба, — он навис над столом и с нажимом сказал: — не делай так больше. Мне бы не хотелось ссориться.
— Я тебя услышал.
После этих слов собеседник сдержанно улыбнулся и едва заметно кивнул, взглянув куда-то в сторону. Рядом тут же возникла девушка, точь-в-точь как та, что была в гардеробе. Только у этой в волосах были зелёные пряди.
— Что-то приготовить? — спросила она бойко.
— Мне — нет, но, вероятно, мои гости захотят что-то заказать. Не стесняйтесь, я угощаю, — закончил он, улыбнувшись Егору и Хутхе.
— Не смей, — тихо каркнул Егору Хутха, не сводя глаз с собеседника, — тебе тут есть нельзя.
— Почему? — удивился Егор.
— Разуй глаза, бестолочь!
Егор обвёл взглядом ресторан и понял, что вокруг нет ни единого человека. Официантка оказалась шишигой, с бледно-зелёной кожей, длинным острым носом и острыми когтями. Внизу, за барной стойкой стоял бес, похожий на человека, но покрытый бурой шерстью, а крупному мужчине в углу зала вареники сами в рот запрыгивали. Причём сперва они сами себя макали в сметану, а затем влетали в рот.
— Что это за место? — тихо спросил Егор.
— Лучшая корчма Москвы, — ответил их собеседник. — Хотя нынче такие места ресторанами именуют.
Судя по тону ответа, напряжение спало.
— И ты тут хозяин? — спросил Хутха.
— А кто ж ещё?
— А он смотритель? — Хутха, кивнул на беса за стойкой.
— Да. Думаю, люди именовали бы его «корчмовой» или «ресторанник», если б всё ещё общались с нами, но те времена давно минули.
— А кто ты? — тихо спросил Егор.
— Если ты до сих пор не понял, то и не заслуживаешь ответа, — резко ответил хозяин ресторана, — спроси потом у своего наставника.
— Идём, — каркнул Хутха, — нам тут делать больше нечего.
С трудом Егор встал и поплелся к лестнице. Когда он опустил ногу на первую ступеньку, их собеседник неожиданно спросил у Хутхи:
— Как твои поиски? Успехи есть?
— Откуда ты… — удивился Хутха.
— Я тоже кое-кого поспрашивал. Уже после тебя.
— Никак, — признался Хутха.
— Если что-то узнаю, дам тебе знать. Поверь, мне совсем не нравится мысль о том, что силой твоей завладеет кто-то, кого я не знаю хотя бы пару сотен лет. Да сберегут тебя боги, Старый Ворон.
— Боги мертвы, — мрачно отозвался Хутха.
— Знаю, — ответил хозяин ресторана, — но хочется верить…
— Идём, — сказал Хутха Егору, немного помедлив.
Только на улице с Егора спала невидимая ноша. Он хотел-было ещё раз взглянуть на вывеску, но она пропала. Позади была ничем не примечательная стена панельной многоэтажки.
— Кто это был? — спросил он Хутху.
— Ты на самом деле не понял?
Егор мотнул головой.
— Может когда-нибудь боги благословят тебя мозгами, — проворчал Хутха.
— Боги мертвы, ты сам сказал.
— Сказал. Но хочется верить… — пробормотал Хутха и ненадолго замолчал, но вскоре продолжил: — Сегодня ты повстречался с Кощеем. Запомни этот день как следует и надейся, что повторится это не скоро.
— А что он имел в виду, когда говорил о том, что ты явился во плоти во время боя с сытыгахом?
— Это… — Хутха стушевался
— Там что-то произошло. Что-то, чего я не знаю, — Егор попытался вспомнить, что же тогда случилось, но нашёл липкий ужас и тьму. У него закружилась голова, и он упал бы, если бы не опёрся о растущий рядом тополь.
— Расскажи, что произошло тогда, в бою с сытыгахом, — потребовал Егор.
Хутха тяжело вздохнул и ответил:
— Я вселился в твоё тело.
— Что?! Как… — Егор не мог найти слов, — Значит это ты отправил меня… туда? Я думал, что сошёл с ума!
— Иначе ты погиб бы. Ты не был готов к битве с сытыгахом. Слишком молодой, слишком неопытный, слишком…
— Слабый? — едко спросил Егор.
— …добрый, — закончил Хутха. — Сытыгах пришёл тебя убить, но ты не был готов убить его.
— И что, теперь каждый раз, когда мне будет “грозить опасность”, ты будешь захватывать моё тело?
— Нет. Это слишком тяжёлое испытание. Я не посмею больше.
— А если я снова окажусь слишком слаб?
— Ты не слаб. И никогда не был. Думаешь я избрал бы тебя, если бы ты был слаб? Если бы я считал, что ты не сумеешь вынести эту ношу? Нет, Егор, ты не слаб, но ни один птенец не умеет летать сразу как родился.
Какое-то время Хутха молчал, будто выдохся, но некоторое время спустя продолжил:
— Я сожалею о том, что сделал, но больше я никогда не займу твоё тело. Обещаю тебе.
Не отвечая, Егор пошёл к метро. Говорить с Хутхой не хотелось, на душе было скверно. Всё осточертело: противный зимний дождь, уродский лёд под лужами, невыносима давящая с неба хмарь и унылая, серая, грязная зимняя Москва. А больше всего осточертел этот грач. Странный, сварливый, раздражающий, древний и непонятный. И от этого страшный. Егор внезапно осознал, что знает о своём спутнике до ужаса мало.
У входа в метро из мрачных мыслей Егора вырвал телефонный звонок. Пётр Иванович. Ещё и ему что-то надо…
— Ты сейчас где находишься? — услышал он, приняв звонок.
— У входа в «Новогиреево».
— Сейчас пришлю машину. Хочу с вами переговорить с глазу на глаз.
— Понял, — устало ответил Егор, — мне у метро ждать?
— Да. Минут через десять за тобой подъедут, — ответил Пётр Иванович и завершил звонок.
Когда Егор добрался до кабинета Петра Ивановича, вечер уже перетекал в ночь. Казалось бы, ехать всего ничего, но московские пробки оказываются препятствием даже для колдунов. Раздражение схлынуло, и остались только грусть и усталость, которые, казалось, питали друг друга. Блуждание по сугробам, общение с лешим и Кощеем отняло у Егора неожиданно много сил как физических, так и душевных.
Кабинет Петра Ивановича условно делился на две половины: слева от себя вошедший видел рабочую зону с небольшой картотекой, шкафами и добротным дубовым столом, стоявшим прямо перед одним из двух окон. Справа, в самом углу, рядом со вторым окном, росла декоративная пальмочка высотой с человеческий рост, рядом с ней, у стены, стоял потрёпанный кожаный диван, перед которым расположился журнальный столик с застаревшими следами от кофе и чая. Все знали, что Пётр Иванович частенько засиживался на работе допоздна и ночевал прямо на этом диване.
— Я скучаю по временам, когда мне не надо было договариваться со всеми этими крючкотворами и крохоборами в дорогих костюмах, — принялся жаловаться Пётр Иванович вместо приветствия. — Я им говорю: «Будут человеческие жертвы», а им знаешь, что интересно? Как долго они в простое, видишь ли, будут! Сколько денег потеряют. Я им про жизни, а они мне про деньги. И в последнее время так всё чаще. Да нет, всегда так в последнее время. Не знаю, Егор, может раньше люди были иные, а может я был раньше иной и не замечал этого… Но очень я скучаю по временам, когда этим всем занимался кто-то другой, — он сокрушённо покачал головой, поднял взгляд на Егора и добавил: — Спасибо, что приехали.
Будто Егор мог не приехать.
— Садись, отдохни, — он махнул рукой в сторону дивана, — знаю, у тебя день тоже не был простым, — сказав это, он уткнулся взглядом в какой-то документ, лежавший на столе.
Егор опустился в обнявший его диван, и сразу как-то обмяк, растёкся. Голова потяжелела, а веки стали закрываться сами собой.
— Я вас для чего попросил приехать-то, — донёсся до Егора голос Петра Ивановича, — расскажите ка мне подробно, как обстоят дела в парке и ваши мысли по этому поводу.
Усилием воли Егор заставил веки открыться, сел прямее, чтобы меньше хотелось спать, и начал рассказ с того, как пришёл в парк и заметил, что что-то не так. Вместе с Хутхой они рассказали о встрече с лешим и девочкой-двоедушницей.
— В первую очередь, откуда, чёрт возьми, в небольшом парке взялся леший? Ты говоришь, он умеет путать тропы? — сказал Пётр Иванович, когда Егор и Хутха закончили рассказ.
— Мне показалось, будто в какой-то момент я очутился не в парке, а в древнем лесу.
— Вот! Ещё и с пространством умеет играть. Откуда он такой взялся то?
— Что-то в парке увеличивает количество… энергии. Думаю, леший родился как раз из этой энергии, — сказал Хутха.
— Надо как можно скорее найти источник этой энергии. А то, боюсь, мы получим ораву диких духов в густонаселённом районе. И что ещё за двоедушница? Они в городах давным-давно не появлялись.
— Не думаю, что она знает, в чём причина странностей, — сказал Егор.
— Я тоже, но двоедушницу нельзя оставлять без внимания. Нужно узнать, где она живёт, и откуда появилась. К тому же леший её, почему-то, охраняет.
— Может получится собрать информацию со школ в округе? — предположил Егор.
— Надо попробовать. Но на это понадобится время, — с сомнением сказал Пётр Иванович и замолчал, а после недолгого размышления продолжил: — Сделаем так. Вы с завтрашнего дня будете патрулировать парк. Главная задача — найти источник энергии. Если встретите диких духов… уничтожить.
Он снова сделал небольшую паузу, после которой сказал:
— На этом, пожалуй, всё. Идите домой, отдыхать.
Егор встал с нагретого дивана, вздрогнул от неожиданно вцепившегося в него холода и направился к двери, но на полпути остановился и спросил:
— Почему вы хотели пообщаться со мной с глазу на глаз? Почему я вообще в личном подчинении, а не в оперативной группе?
— Я уж думал, что тебе не интересно или и так всё понимаешь, — улыбнулся Пётр Иванович. — Ты мог заметить в наших рядах много колдунов разного пошиба, но вот шаманы — люди редкие. На всю Москву вас, кажется, трое, и, будь уверен, работы хватает у всех. Твои таланты слишком ценны, чтобы хоронить из в оперативном отделе.
— Тогда, может, поднимете мне зарплату?
Пётр Иванович улыбнулся и махнул рукой:
— Иди отдыхай. Думаю, ближайшие дни будут не простыми. Всё, давай-давай.
— Ну, попробовать стоило, — вяло усмехнулся Егор, выходя из кабинета.
До дома Егор добрался, едва держась на ногах, но всё же перед сном он заставил себя, как и каждый вечер прежде, покинуть тело и вплести ещё одну нить в «клинок души».
Хутха рассказал о «пурт’амевад» — клинке души — через несколько дней после битвы с сытыгахом. По его словам, это самое надёжное оружие шамана, но его нужно плести из нитей, сотканных из собственной души. Пурт’амевад не обычное оружие, а часть души владельца. Он не имеет постоянной формы, и только владелец решает, как «клинок» будет выглядеть.
Прежде чем лечь спать, Егор сел на пол, опершись спиной на кровать, и покинул тело. Он коснулся своей души, и с ужасной болью за пальцем потянулась тонкая, как паутина, нить. Казалось, что Егору в спину медленно вгоняют раскалённый гвоздь. Сердце бешено билось. После битвы с сытыгахом, покидая тело, Егор всё ещё отлично его ощущал. Наконец, нить отделилась от души и плавной волной затрепетала на эфемерном ветру. Медленно, Егор поднёс нить к правой ладони, на тыльной стороне которой появился тонкий, длинной в полторы ладони, луч света в форме лезвия. Когда Егор смотрел на него, ему всегда вспоминались зилоты протоссов. Нить притянулась к клинку и впиталась в него без остатка. Закончив, Егор вернулся в мокрое от пота тело. Извлечение нити с каждым разом было всё тяжелее. Может стоит сделать перерыв? Остаток сил ушёл на то, чтобы взобраться на кровать, и, как только его голова коснулась подушки, он провалился в беспамятство: на сны не осталось сил.