user8392233

Истории эти я начал записывать давно, лет тридцать назад, когда познакомился с Василием Матвеевичем Шушпановым. В то время, закончив с отличием техникум, я только-только приехал по распределению в наш заповедник работать егерем и был назначен, по существующим там правилам, на полугодовую стажировку. Это меня ужасно расстроило. Был я по молодости лет крайне самоуверен и считал этот этап в своей карьере совершенно лишним. Сергей Иванович, директор заповедника — человек весьма деликатный и дипломатичный — терпеливо объяснил мне, что в моём профессионализме никто и не думал сомневаться, а стажировка нужна для того, чтобы я мог узнать нюансы работы конкретно нашего заповедника.

— Поймите, Слава, в каждом хозяйстве своя особинка есть, да не одна.

“Особинка” — забавное слово. Мне понравилось, и я кивнул.

— Вот и славно, — Сергей Иванович облегчённо вздохнул, — тем более что Вам очень повезло с наставником. Он наш самый старый, в хорошем смысле, и самый уважаемый егерь.

Наставником и был Васи́ль-Матве́в. Именно так его все называли. Так он и сам мне представился при встрече.

Лет Василь-Матвеву в то время было уже хорошо за шестьдесят, но глядя на высокого, стройного мужчину с лёгкой походкой, я с трудом в это верил. Видимо, и он лет своих не чувствовал, потому что на пенсию выходить не собирался, а продолжал бегать по лесу. Дело он своё знал досконально, и я вдохновенно принялся перенимать его опыт.

По закрепившейся ученической привычке я завёл специальную тетрадку, и первые дни таскался с ней по пятам за наставником, то и дело распахивая её, стоило ему открыть рот. Но, к моему разочарованию, Васи́ль-Матве́в оказался довольно скуп на слова, так что от науки тетрадка, прямо скажем, не пухла. Через неделю мой энтузиазм подувял, и вскоре я предстал перед ним с пустыми руками. Васи́ль-Матве́в эту перемену заметил.

— Тетрадку забыл? — спросил он, искоса оглядев меня.

— Нет, — буркнул я.

Наставник вопросительно поднял брови.

— Так а что писать-то?! Вы ведь ничего не говорите, — решил я излить своё недовольство, — я у Вас вторую неделю стажируюсь, а мы только и делаем, что кормушки чиним.

— А ты что хотел?

— Ну... — замялся я, пытаясь сформулировать свои ожидания, — опыт перенять.

— На. Перенимай, — Василь-Матвев сунул мне в руки ножовку. Мы с ним только что приехали к лосиным кормушкам и разгружали нашу “буханку”.

— Я не о том.

— А о чём?

— О нюансах.

— Чего? — не понял Василь-Матвев.

— Ну ведь есть же у нашего заповедника какие-то особинки? — напросилось забавное слово.

— М-м, — Василь-Матвев поджал губы и покивал, — вон ты о чём. Особинки есть.

На этом разговор и закончился.

В тот день мы, как всегда в полном молчании, чинили кормушки в своём обходе и так же молча в конце дня выдвинулись домой.

По пути нас захватил мощный ливень, и когда до асфальтовой дороги оставалось совсем немного, машина прочно увязла в грязи. Несколько минут я обречённо следил за тем, как мой наставник безуспешно пытается вырваться из густой жижи, и порядком приуныл. Толкать машину по колено в дорожной хляби мне, конечно же, не хотелось, как и брести на трассу в поисках помощи. Но хочешь не хочешь, а выбираться надо. И я уже было собрался наружу, как Василь-Матвев меня остановил жестом.

— Сам, — бросил он и полез через сидение в салон кузова.

Следующие пятнадцать минут я наблюдал, как он в плащ-палатке и болотных сапогах проворно орудует лебёдкой.

Когда дело было сделано, и мы снова двинулись в путь, Василь-Матвев, указав на меня пальцем, наставительно изрёк:

— Без лебёдки в лес не выезжать!

— Угу, — кивнул я.

— “Угу”, — передразнил меня Василь-Матвев. — Не “угу”, а пиши.

Я, не веря своим ушам, мигом достал из рюкзака свою тетрадку и замер в ожидании.

— Хотел писать — пиши, — хмуро повторил он. — Особинка первая.

Обрадованный тем, что меня наконец-то стали учить, я старательно записал. Василь-Матвев, чуть подумав, продолжил диктовать:

— Русальная неделя.

Моя рука было дёрнулась, но тут же замерла. Да он издевается?! Я закрыл тетрадь и с осуждением глянул на наставника, ожидая увидеть довольное от розыгрыша лицо. Но он и не думал смеяться, а совершенно невозмутимо вёл машину. Сбитый с толку, я всё же решил уточнить:

— Издеваетесь?

Василь-Матвев не ответил.

Я сунул в рюкзак тетрадку и отвернулся к окну.

Некоторое время мы продолжали молча ехать, как вдруг Василь-Матвев заговорил.

— Был у меня по молодости случай. Так же вот, после хорошего дождичка сел я под Передельцами на брюхо. Хвать! А лебёдки-то и нет. Кто-то из мужиков, видно, брал, да на место не положил, а я перед выездом не проверил. Ну что делать? Попробовал я и так, и эдак, да быстро понял, что самому мне не выбраться и надо идти за помощью.

До деревни там было недалеко: чуток по лесу да речушку переплыть. Можно было б и через мост, но это крюк километров семь. А уже смеркаться начало. Поэтому долго я не думал и побежал напрямик.

На берег вышел, когда уже стемнело. Правда, ночь тогда выдалась хорошая: на небе ни облачка, луна полная и речка блестит. Знаешь, такая полоска света на воде?

— Лунная дорожка, — подсказал я.

— А?

— Говорю, это называется лунная дорожка.

— А-а. Да. Вот она. Красиво в общем: звёзды, река...

— И тишина, — вспомнил я известный фильм.

— Какой там, — не понял шутки Василь-Матвев, — когда это в начале июня ночью тишина бывала? Да ещё в лесу. Птицы гомонят, гнус гудит. Шум стоит такой, что шагов не слышно. Ещё и рыба плещется. Да как! То тут, то там: шлёп, шлёп!

Постоял я пару минут, полюбовался и стал искать подход к воде. Нашёл быстро. Там что-то наподобие песчаного пляжика было, а на противоположной стороне мостки разглядел. Вот туда я курс и наметил.

Одежду и сапоги снял, в узел сложил и полез в речку.

Окунулся я в прогретую за день воду с удовольствием, если не сказать с наслаждением, и поплыл потихоньку: одной рукой загребаю, а вторую с узлом над водой держу.

А вокруг рыба играет — вот что значит заповедник — вообще ничего не боится. Наоборот, всё ближе и ближе плещется.

Доплыл я примерно до середины, вижу прямо передо мной — плюх! — я от неожиданности воды хлебнул и закашлялся. Слышу, на берегу вроде как девчонка хихикает. Смотрю — никого: лужок, мостки, да старая ветла изогнулась до самой воды. Думаю: “Ну проказница, наверняка за деревом прячется и камешки бросает. А я, дурачок, радуюсь: “Рыба играет”.

А рядом опять — плюх! И снова смех.

Решил я тогда немного схитрить.

— Можешь не прятаться, — кричу, — я тебя видел. Дай только до берега добраться. Поймаю и…

Я замялся, потому что не успел придумать, чем ей пригрозить.

А со стороны берега снова смех и голосок девичий:

— И что сделаешь?

Глянул я снова на ветлу, а на ветке — она. Сидит в одной нательной сорочке, ногами болтает, да волосы длиннющие в реке мочит. И такая вся… В общем, загляделся я так, что забыл про вопрос. А она смеётся и опять спрашивает:

— Так что сделаешь, коли поймаешь? А?

— Поцелую, — говорю.

А она снова хохочет.

— Вот уж напугал. А ну как я сама тебя поймаю, не забоишься?

Я в это время к берегу уже близко подплыл и дно под ногами почуял. Встал, руки раскинул и говорю:

— А чего меня ловить? Вот он я, иди.

А моя красавица волосы через плечо перекинула — и в воду.

Не успел я опомниться, как она уже возле меня показалась. Руками меня обвила, а волосы словно водоросли по воде расплылись.

— Пришла, — говорит, — ну, целовать будешь или передумал?

А я передумал.

Смотрю я на неё вблизи — девчонка совсем, лет пятнадцать, не больше.

— Не рано тебе с мужиками целоваться? — спрашиваю.

— В самый раз, — говорит.

“Ну уж, — думаю, — нет. Такого мне не надо”.

— Как же тебя зовут?

— А кто как. Кто Марусей, кто Манечкой, а тебе и вовсе звать не надо: пришла уже.

И всё ближе ко мне льнёт, а сама холодная, словно ледышка.

“Нет, — думаю, — что-то не то с девчонкой творится. Не в себе она”.

— Давай-ка, Манечка, я тебя домой отведу. Замёрзла ты совсем.

— Вот и согрей, — говорит.

А я будто не слышу:

— Что же ты, Манечка, одна ночью на речке делаешь? Родители твои, наверное, беспокоятся?

— Нет у меня родителей. Померли. Тиф. Мне дядька Ермолай, перевозчик здешний, заместо отца. А ты мне гостинцы принёс?

“Странно. Не слышал я никогда ни про вспышки тифа, ни про перевоз в Передельцах”, — подумал я так, а вслух другое сказал:

— Нет у меня для тебя гостинца. Не знал я, что тебя встречу, а так бы обязательно взял. Я ведь в деревню вашу за помощью шёл. У меня в лесу машина застряла. Ты меня к дядьке Ермолаю проводи, будь добра.

— Нет, — встрепенулась она, — Он меня ругать будет.

“Конечно, — думаю, — будет. Какому понравится, что девчонка малолетняя со взрослыми мужиками обнимается”.

— Хорошо, — говорю, — тогда хотя бы дорогу укажи. И пойдём уже на берег. Холодно.

Вода, которая мне поначалу казалась тёплой и согревала, сейчас была будто колодезная. У меня даже зубы стучать начали.

А она всё о своём:

— Сначала поцелуй.

И так она это сказала: еле слышно, одними губами, что противиться невозможно. Телом ко мне приникла, головку запрокинула, губки приоткрыла и в глаза мне так заглянула, словно в душу посмотрела. И такая сладость от её взгляда у меня по телу разлилась, такое тепло — вечность бы в эти глаза смотрел.

“Разве может так ребёнок смотреть? — думаю, — Нет, внешность обманчива. Лишь сердце правду чует. Лишь оно не лжёт. Что же ты, дурак, сопротивляешься? Вот же счастье, рядом. Само к тебе пришло. А ты его от себя гонишь. Обними. Возьми. И не отпускай. Двумя руками крепче держи”.

Спас меня мой узел с одеждой. Забывшись, разжал я руку, он в реку и шлёпнулся. От неожиданности Манечка глаза от меня отвела, и я будто очнулся. Очнулся, и сам себе испугался, потому что понял, не свои мысли я сейчас думал.

Выловил я из воды свой промокший узел и говорю:

— Давай так сделаем. Сначала мы из реки выйдем, а то у меня скулы от холода сводит. А там решим, что делать дальше.

Меня действительно тогда озноб бить начал.

Подхватил я её свободной рукой и к берегу двинулся. А сам на неё не смотрю, хотя хочется мне этого больше всего на свете. Сил нет, так и манит меня снова в эту тёплую негу окунуться.

А она тем временем по щекам меня ладошками гладит и всё в глаза норовит заглянуть:

— Посмотри на меня, — шепчет. — Неужели не нравлюсь? Вся деревня говорит, что я красавица. А тебе неужто нехороша, что ты ни посмотреть, ни поцеловать не хочешь.

— Хочу, — говорю, — очень хочу. И красавица ты, так и есть. Только подрасти тебе надо годков пять. Вот тогда, если не передумаешь, я тебя и поцелую, — а сам в сторону глаза отвожу.

Соврал тогда, конечно. Не собирался я к ней ни через пять, ни через пятнадцать лет возвращаться.

А она будто поняла. Взвилась как пружина, в голову мне пальцами впилась. А голос будто ветер по листве:

— Посмотри на меня — шелестит.

А сама к моим губам тянется. Я лишь мельком на неё глянул, не удержался, и словно жаром меня обдало. Испугался я тогда не на шутку; столько в этом лихорадочном взгляде хищного желания было.

Оттолкнул я её от себя, но куда там, вцепилась, как капкан. И откуда в такой девчушке столько силы взялось?

— Врёшь, — шипит. — Вы все врёте.

— Да что ты? — кряхчу, — Не вру.

А она знай своё:

— Нет. Ты останешься здесь. Со мной. Навсегда.

И чувствую я, что так оно и будет. Сила меня какая-то в глубину тащит, словно течением от берега толкает.

— Нет, — говорю, — не останусь.

А сам понимаю, что вырваться уже не смогу: волосы её мне руки-ноги опутали. Ещё миг, и под воду вместе с ней уйду.

Не знаю я, что тогда на меня нашло. Но вдруг искрой вспыхнули в уме её слова: “Он меня ругать будет”. И я, от отчаяния, что ли, завопил:

— Дядька Ермолай! Дядька Ермолай! По…

Закончить я не успел, захлебнулся. Последнее, что помню, это как посмотрел на неё под водой, и какая она была — красивая и пугающая, и как кожа её в лунном свете словно перламутр переливалась.

Потом — только боль. Помню, как голову зелёный туман разрывал, да как лёгкие словно огнём жгло. И всё.

В себя я пришёл в лодке. Минут десять от рвоты и кашля заходился, а когда немного очухался, наконец разглядел, кто меня спас. Обычный деревенский мужик. Не старый и не молодой. Небольшой такой, жилистый, загорелый и с бородой.

Мне хоть тогда говорить и тяжело было: голова дико болела, и горло саднило — но слишком много вопросов мне покоя не давало.

— Спасибо, — прохрипел я и снова зашёлся кашлем. — Где она?

— На своём месте, а ты — на своём, — ответил хмуро дядька Ермолай. В том, что это именно он, я не сомневался ни секунды.

— А она… — меня перебил новый приступ, — она кто?

— Давай-ка сначала я тебя на берег отвезу. Ты куда шёл-то? В деревню или из деревни?

— В дере…, — я опять закашлялся и просто махнул рукой в нужном направлении.

— Вот и ладненько. У меня как раз там шалашик. А ты помолчи, помолчи пока.

Он взялся за вёсла, а я обхватил себя руками и продолжил трястись от озноба и кашлять.

— Сейчас костёр разведём. Согреться тебе надо, — смерил меня угрюмым взглядом дядька Ермолай, — да и вещи просушить.

Только тогда я заметил, что рядом мокрой кучей валялась моя одежда.

Причалив к мосткам, он ловко выбрался из лодки, привязал её к одному из столбиков и направился по тропинке прочь от берега. Я подхватил одежду и немедля поспешил за ним. Задерживаться у воды мне совсем не хотелось.

— Я летом тут часто ночую, — бросил он не оборачиваясь. — Как коров в пойму переводят, так я здесь. С деревни не набегаешься. А сенокос когда начнётся, то и вовсе. Затемно косарей перевези, со светом — баб на дойку.

Я шёл, слушал, а сам всё думал о том, что со мной произошло, и кто это был.

Тем временем мы обогнули ту самую разлапистую ветлу и подошли к шалашику, возле которого чернел круг кострища. Строго говоря, это был не шалаш, а навес, обустроенный на ветвях обломанной берёзы. То ли ураганом, то ли по другой причине переломило её в паре метров от земли, но не до конца, потому как ветви её были в свежей листве. Вот так, уткнувшись кроной в землю, она и продолжала жить, пригодившись даже своим увечьем.

Дядька Ермолай на миг скрылся в темноте времянки, а когда вернулся, то подал мне шерстяное солдатское одеяло.

— Накинь пока.

Я поблагодарил, но прежде чем укутаться, отжал свою одежду и развесил всё на ту же берёзу. В одеяле мне стало значительно теплее, но дрожь не проходила. Вероятно, сказывалось пережитое недавно утопление.

Дядька Ермолай в это время занимался костром. Он уже соорудил из толстых сучьев подобие колодца и сейчас складывал в середину тонкие берёзовые веточки и полоски бересты.

— На-ка, разжигай, — он постучал коробком спичек по бревну, на котором сидел, как бы показывая, куда их положил, а сам пересел на другое бревно, ближе к реке. — Грейся да сушись.

— Я бы выпил сейчас, — сказал я с надеждой. Но дядька Ермолай в ответ недовольно хмыкнул:

— Лишь дураки пьют у реки. Слыхал поговорку?

— Нет, — признался я.

— Ну вот теперь слыхал. Тебе бы сейчас чайку́ горячего. Вот это было бы дело. Ох, ты, батюшки!

Он подхватился с места и споро зашаркал по траве, бормоча под нос:

— Как же я сразу не подумал? Совсем из ума выжил.

Дядька Ермолай качнул недовольно головой и уже для меня продолжил:

— Девясил! — он торжественно потряс указательным пальцем, — Девясил — девять сил. Слыхал?

Я отрицательно покачал головой.

— Ну что ты, — авторитетно протянул он, — девясил при недуге — это первое дело.

Снова нырнув в шалашик, он вернулся с закопчённым чайником.

— Вот. Полный. Закипятишь.

Огонь занялся быстро и горел жарко. Я повесил чайник, поставил на просушку кирзачи, и всё думал, как опять подступиться к расспросам, но дядька Ермолай начал разговор сам.

— Ты чей будешь-то? И зачем тебе ночью в Передельцы? По делу или так, к бабе шёл?

— По делу. Егерь я. Машина у меня застряла неподалёку. Бежал в деревню помощью разжиться. И…

— И в новую беду угодил.

Я кивнул.

— Ну так немудрено. Кто ж на русальной неделе в реку-то лезет?

— На русальной? — о таком я слышал впервые.

— Ну да. На русальной. После Семика три дня, да потом ещё неделю русалки с того света на землю выходят. К людям тянутся. А молодого мужика могут и к себе утащить.

— Так это что?! Русалка была?! У них же хвост.

Дядька Ермолай осуждающе покачал головой:

— Комсомол… Порядков не знаете, уклад не блюдёте, вот и гибните по дурости своей. Сколько уж говорено: “Не суйтесь к реке по эту пору, а если неминуче уж, то хоть с гостинцами: гребешки, пряжа, лоскуты всякие. Они хоть и русалки, а всё одно — бабы: рукоделие любят”.

— Дядя Ермолай, а почему они Вас боятся?

Он как-то сразу поник. И заговорил медленно, словно через силу:

— Не они, а она. Дочка это была моя. Приёмная, — разговор давался ему тяжело. Дядька Ермолай делал длинные паузы, вздыхал, тряс головой. — Сиротка. Взял вот, а не уберёг. Такая судьба видно. Сирота — она ж всегда к ласке тянется. А я что? Не умею я это. Может, потому и не женился. Мне бы как-то помягче с ней: пошутить или ободрить лишний раз. А я… эх, что уж теперь. Но ты не подумай, я её не обижал. И жалел, и берег, как родную дочь, а всё ж не мать. Вот она на ласку-то и купилась. Хлыщ столичный к нам в колхоз приезжал. Он поманил, а она и поверила. А потом… в воду. Позор, значит, смыть. А то ведь грех пострашнее. Кабы она мне сказала, а не топиться пошла, разве ж я б её оттолкнул? И что обидно, рядом был, а не видал. Услыхал, когда она кричать стала. Звать меня, значит. Отчаянно так: “Дядька Ермолай”. Выходит, в последний миг испугалась на грех-то идти, спасения у меня искала. А я не поспел. Нырял, нырял. Нет моей Машеньки. Видно, подводным течением унесло. У нас ведь здесь не смотри, что речушка, а омута встречаются. Так и не нашёл её. И потом много дней искал, чтобы, значит, похоронить. Всё дно облазил — нет.

Дядька Ермолай надолго затих. Молчал и я, не зная, как можно утешить, возможно ли это и нужны ли ему слова утешения от чужого человека.

Тишину прервал закипевший чайник. Дядька Ермолай встрепенулся, но с места своего не встал:

— Ты это, кулёк в шалашике возьми. Прям у входа, в кружке. И её тоже бери.

Найти названное труда не составило, поскольку под навесом никаких других вещей не было, только белая обливная кружка и засунутая в неё газета.

Дядька Ермолай следил вполоборота за моими действиями.

— Нашёл, гляжу? Прям в чайник сыпь. Во-от. Да отодвинь малясь, чтобы не бурлило.

Воздух наполнился ароматом с тонким мятным оттенком.

Дядька Ермолай снова отвернулся к воде.

— Понял я тогда, что её Речной Хозяин в русалки забрал. Вот с тех пор, чуть теплеть начнёт, я на берегу и ночую. Всё надеюсь её увидеть, прощения попросить. А она, вишь ты, боялась, стало быть, хоть и знала, что я рядом. Умеют они это: и глаза, и слух отвести. Рядом будешь, а не увидишь и не услышишь.

— Дядька Ермолай, а как же Вы меня услышали?

— Так ты меня по имени позвал. То совсем другое. Имя — оно ключ ко многому даёт. От веку каждый своё имя берег и по людям не трепал. Это сейчас на прозвище обижаются. Потому как уклад не блюдут. А прозвище — оно первый оберег. Ты это запомни, парень.

— Хорошо, запомню. А почему Вы к костру не идёте? От реки сыростью тянет.

— Я привыкший. Столько лет на перевозе. Да и от огня глаза слепнут. Отвернёшься от него, и вроде как темнота гуще, не видно, что на реке делается.

— Это да, — согласился я.

— Привык я ночами на реку смотреть. Всё её ждал. Дочку. Теперь вот уж и не надо. А я всё смотрю.

— А почему сейчас не надо?

— Так свиделись мы с ней. Спасибо тебе, свиделись.

— Мне-то за что? Я ничего не сделал.

— Вот за то и спасибо. Что перед чарами устоял и на красоту не соблазнился. Что пороку не поддался и сироту не обидел. Она же не тебя первого в соблазн вводила. Сколько парней да мужиков в этой речке за похоть свою поплатилось — у-у. Посчитай, кажный год кто-нибудь да топнет. А ты устоял, не поддался, значит. И её тем от зла освободил. А что меня позвал, то отдельная тебе благодарность. Простила она меня. И у меня прощения попросила. Ушла она. А стало быть и мне тут боле дела нет.

Мы опять помолчали.

Я постепенно отходил от пережитого, переваривал в голове услышанное и пытался принять то, с чем столкнулся.

— Значит, на пенсию пойдёте? А как же перевоз? — я пододвинул бревно поближе к костру и снова уселся, поплотнее укутавшись. — Что-то никак я не согреюсь.

— Ты это… парень… наливай из чайника-то, наливай. Да пей. Настоялся уже, — забеспокоился дядька Ермолай.

Я так и сделал. Настой оказался горьким и совершенно невкусным. И я, обхватив руками горячую кружку, просто дышал его ароматом. Дядька Ермолай это сразу заметил:

— Нет-нет, ты пей. Выпить непременно надо. Ты ж с того света вернулся, за Кромку заглянул. Тебя тамошним холодом обдало, а это без следа не проходит. Корень девясила он не тело, душу греет. Потому, парень, пей, чтобы душа не простыла. Ты его теперь под рукой держи. Я тебя потом научу, как правильно корень из земли взять, чтобы в нём сила была. Тебя ведь теперь там знают. А стало быть эта встреча не последняя.

— В смысле не последняя? Мне теперь к воде подходить нельзя?

— Да нет, к воде-то как раз можно. От воды тебе никакого вреда теперь не будет. Вода с сегодняшнего дня твоя защитница, но про подарки для русалок ты всё же не забывай.

— Погодите, а там и другие русалки есть?

— Есть, как не быть. Штук двадцать, а может, и поболе. Тут же испокон веку люди жили. Уж набралось горемык. Но вредить они тебе теперь не будут, раз ты их сестрице такую услугу оказал. И помогут — зарок дали. Но подарочек лишним не будет. Понял ли?

— Вроде понял, а вроде и нет. А в чём они мне помогать будут?

— Когда помощь понадобится, сам поймёшь. Ты, главное, не скупись и про русальную неделю помни.

— И ты помни. — это уже Василь-Матвев ко мне обратился. Он заглушил двигатель и подытожил:

— Такая вот, брат-егерь, особинка. Всё. Приехали.

Он дал финальный аккорд, хлопнув ладонями по рулю, и уже вознамерился покинуть кабину, но я остановил:

— То есть как “всё”?! Чем закончилось-то?

— Что закончилось? — Василь-Матвев посмотрел на меня с недоумением.

— История с дядькой Ермолаем. Вы с ним ещё виделись? И про машину недосказали, и про корень, как его из земли брать? И про других этих… — я неопределённо покрутил в воздухе рукой. Называть их нечистью я постеснялся, вдруг Василь-Матвев обидится, а как по-другому сказать, не знал. — Лешего, кикимору, кого Вы ещё видели?

Василь-Матвев недовольно мотнул головой и захлопнул дверцу кабины, которую всё это время держал приоткрытой, и очень серьёзно продолжил:

— Во-первых, Слава, это не история. Это и есть наш заповедник. И чем быстрее ты это поймёшь, тем лучше, — он сделал паузу, — если, конечно, хочешь здесь работать. Это, Слава, во-вторых.

Я неуверенно кивнул.

— А относительно дядьки Ермолая… Мы с ним досветла тогда проговорили. Он мне и про корешок рассказал и ещё много чего полезного. А когда светать стало, да одежда подсохла, я в деревню пошёл. Нашёл тракториста. Он мне и подсобил машину вытащить.

— А Вы к нему ещё ходили потом?

— Нет. Зачем? Я с тех пор без лебёдки в лес не выезжаю, зачем мне тракторист?

— Да нет! К дядьке Ермолаю.

— А-а, ну да, ходил. Тем же летом. Думал, может, помощь какая нужна. Только выяснилось, что перевоза в Передельцах ещё до войны не стало. Как мост построили и летнюю ферму к нему перенесли, так в перевозе надобность и отпала. Я тогда у стариков местных поспрашивал, и некоторые припомнили, что да, была вроде такая история после революции. Пошла, мол, у перевозчика дочка топиться, а он как-то прознал и её спасать бросился. Только вот, и её не спас, и сам потонул.

— Так он что? Не живой был, когда с Вами разговаривал?

— Выходит, что так. Был я и на том месте, где он меня настоем отпаивал. Ветла и берёза есть, а мостков нет. Как нет ни тропинки, ни кострища — всё вековой травой заросло. Вот так, брат-егерь.

В одной далёкой и жаркой стране, там, где солнце восходит и заходит всегда в одно и то же время, а после обеда почти всегда идёт дождь, в сумраке экваториального леса жила-была Большая Лужа. Жила себе и жила, как и миллион других луж по всему свету. Не лучше, не хуже, а также как все.

Весь день Лужа только и делала, что смотрела, как ссорятся в ней нудные щитни из-за личинок малярийных комаров, да слушала сплетни болтливого попугая. А когда в лесу становилось совсем душно, Большая Лужа отправлялась на прогулку. Для этого она немного подсыхала, чем вызывала ворчание вечно недовольных лягушек, и струйками пара пробиралась наверх.

Вырвавшись на простор, она с удовольствием растягивалась маленькой тучкой над своим вечнозелёным лесом и любовалась извилистой рекой, которая змеёй уползала в неведомую даль.

Маленькая Тучка любила подниматься наверх. Во-первых, здесь её никто не называл Большой Лужей. Согласитесь, “Маленькая Тучка” звучит намного приятнее. А во-вторых, тут можно было встретить Чёрного Стрижа, послушать его рассказы о далёких странах и помечтать о путешествиях.

Ближе к вечеру, нагулявшись, Маленькая Тучка снова возвращалась в лес, проливаясь тёплым дождём обратно в Большую Лужу.

“В общем, не самая плохая жизнь, — думала Большая Лужа, укрываясь перед сном ряской, — а то, что все мои дни похожи друг на друга, это даже хорошо. Во всяком случае, я уверенно смотрю в будущее”.

С этой мыслью она засыпа́ла под привычный стрекот неуёмных цикад, чтобы завтра встретить новый день.

И прожила бы так Большая Лужа ещё много-много лет, если бы не один случай.

Однажды во время прогулки над рекой Маленькая Тучка заметила привязанную к дереву лодку, а рядом с ней, на берегу, очень странного человека. Маленькая Тучка и раньше видела здесь людей: неподалёку была деревня, и рыбаки часто причаливали к этому берегу. Но этот мужчина Маленькой Тучке был не знаком.

“Подберусь поближе, — подумала Тучка, — может, узна́ю что-то любопытное. Вероятно, это путешественник. Он странно одет и не похож на тех, кто здесь рыбачит”.

Маленькая Тучка приблизилась и с интересом стала наблюдать.

Было видно, что Путешественник недавно пообедал и теперь просто отдыхал. Он сидел на траве, рассматривал небольшую фотографию и улыбался.

“На что он там смотрит? — спросила себя Тучка и опустилась ещё ниже.

На снимке она увидела кудрявую рыжую девочку. Она стояла возле украшенного игрушками дерева и счастли́во улыбалась. В белом пышном платье и серебристой диадемке она была похожа на принцессу. Рядом с ней в расшитой голубой шубе опирался на посох высокий и седой старик с огромной бородищей, усами и такими же белыми и косматыми бровями. В руке он держал большущий мешок.

“Это наверняка его дочка, — решила Маленькая Тучка, — вот почему он так радуется на неё глядя. Но кто этот дедушка? Неужели его отец? Они совсем не похожи”.

Тучка и не заметила, что, разглядывая фотографию, совершенно заслонила собой солнце. Берег накрыла серая тень, и Путешественник поднял голову.

— Добрый день, — пробормотала Тучка, ей было неловко оттого, что она подглядывает.

— Привет, — Путешественник помахал ей рукой и улыбнулся, — Спасибо, что укрыла меня от палящего солнца. Признаться, я уже немного устал от вечного лета. И соскучился по снегу. Ты не против ещё чуть-чуть повисеть надо мной?

Путешественник с наслаждением растянулся на траве, прикрыв глаза.

— А разве бывает что-то ещё кроме лета?! — удивилась Тучка, — И что такое “снег”?

— Как?! Ты не слышала о снеге?! — изумлённо распахнул глаза Путешественник, — Как это возможно?! Снег идёт из таких же тучек как ты.

— Нет, это неправда, — нахмурилась Тучка, и большая капля дождя шлёпнулась Путешественнику на нос, — я, когда захочу, могу стать лишь тропическим ливнем, а никакого снега во мне нет.

— Потому что здесь всегда жарко, — рассмеялся Путешественник, — снег только там, где холодно. Неужели ты никогда не была на Севере?! Ты могла бы туда слетать и увидеть сама и настоящие морозы, и снег. В Большом городе, где я живу, очень красивая зима. Её особенно любят дети и очень радуются первому снегу.

— За что же они её любят, если там так холодно, как ты говоришь? — поёжилась Тучка и уронила ещё пару капель на Путешественника, — и что радостного в том, чтобы мёрзнуть?

— Потому что после снегопада можно кататься на лыжах, лепить снежную бабу и играть в снежки. А можно любоваться снежинками или морозными узорами на окнах. Они очень красивые и их рисунок никогда не повторяется.

— Хм, — призадумалась Маленькая Тучка, — я хочу, чтобы мне радовались. Здесь никто не рассматривает капли, когда я проливаюсь дождём. Все только прячутся от меня.

— А ещё зимой празднуют Новый год.

— Вот уж удивил! — рассмеялась Маленькая тучка, — Новый год и у нас отмечают. Я тысячу раз видела, как это делают жители деревни. Все идут к реке, где купаются и поздравляют друг друга с праздником. А у вас, должно быть, купаться холодно?

— Да. У нас принято встречать Новый год в кругу семьи, наряжать ёлку и ждать подарков от Деда Мороза. Но потом все тоже выходят на улицу и продолжают веселье на главной площади возле самой большой ёлки. Вот так, — закончил Путешественник.

— Дед Мороз? Это его я видела рядом с твоей дочерью на фотографии? — спросила Тучка снова смутившись. Ей было очень стыдно признаваться в плохом поступке. Но Путешественник не рассердился, а только рассмеялся.

— Да, — сказал он, — Это Дед Мороз. Он исполняет самые заветные желания и дарит подарки детям.

— А у тебя есть такое желание? — спросила Тучка.

— Да. Очень-очень заветное. Я тороплюсь в Большой Город, потому что очень соскучился по своей семье и хочу встретить праздник с ними.

— Тогда почему ты просто не попросишь Деда Мороза? — удивилась Маленькая Тучка.

— Попросил, — ответил Путешественник, — но надо и самому стараться, иначе Дед Мороз решит, что желание не такое уж важное и не будет его исполнять.

— Так иди, — поторопила его Тучка, — до Нового года осталось не так уж много.

Вскоре Путешественник, попрощавшись с Маленькой Тучкой, снова отправился в путь. А Тучка ещё долго смотрела вслед удаляющейся лодке и думала о Севере, о Большом Городе и о зиме.

На следующий день, когда Тучка снова гуляла по небу, она увидела знакомого Чёрного Стрижа. Он неподалёку мастерски выписывал крутые виражи, ловя насекомых.

— Здравствуй, Стриж, — окликнула его Тучка, — приятного аппетита!

Тучка была очень воспитанной и знала как правильно начать беседу.

— Здравствуй, — поприветствовал её Стриж и подлетел поближе.

— Скажи, Стриж, ты же прилетаешь сюда с Севера? Там, правда, так интересно зимой, как об этом рассказывают?

— Я никогда не видел зимы, — ответил Стриж, — я покидаю северные страны задолго до её наступления.

— Но почему? Неужели тебе никогда не хотелось увидеть снегопад?

— Снегопад?! Это когда в воздухе кружатся белые мухи? Да, я об этом слышал. Они не утоляют голод. Я предпочитаю им настоящих насекомых, но с наступлением холодов они прячутся. Поэтому я лечу туда, где тепло, и в воздухе много мелких мошек.

— Жаль, что тебе нечего рассказать про зиму, — расстроилась Тучка.

— А почему бы тебе само́й не слетать на Север. Это же так скучно всё время жить на одном месте. Ты всегда расспрашиваешь меня о том, что я видел и где бывал, но почему бы тебе само́й не отправиться в путешествие?

— Да, мне часто бывает скучно, и я хочу путешествовать, но как это сделать? У меня нет таких крыльев как у тебя. Я могу лететь только туда, куда несёт меня ветер, а пассаты всегда дуют в сторону экватора и здесь заканчивают свой путь. Мне никогда не вырваться отсюда, — грустно закончила Маленькая Тучка.

— Просто тебе нужно подняться повыше. Там ты найдёшь попутные потоки.

— Повыше?! — удивилась Тучка. — Но там же холодно!

— Если ты не готова преодолевать трудности, то лучше тебе ни о чём не мечтать, а возвращаться в Лужу и забыть про путешествия, — сказал Стриж и, заложив очередной лихой вираж, скрылся в голубой дали.

Тучка уныло посмотрела ему вслед. Забывать о путешествиях она совершенно не желала, как и возвращаться к нудным щитням. Ей хотелось увидеть зиму, просы́паться на землю густым снегопадом и отпраздновать Новый год с Дедом Морозом около нарядной ёлки. Поэтому Тучка перестала хмуриться, набралась решимости и уверенно поплыла вверх. Она поднималась, поднималась и поднималась, а ветра всё не было и не было. Тучка совсем уже выбилась из сил и хотела вернуться, но вспомнила, что сказал ей Стриж. Она должна была научиться преодолевать трудности. И Маленькая Тучка, немного передохнув, вновь устремилась наверх, пока её не подхватил попутный ветер.

Поначалу ей было довольно страшно мчаться на большой скорости в такой вышине. Ведь там, где она жила, был всегда штиль. Но вскоре она привыкла, и ей это даже начало нравиться. Она смотрела на лес, изрезанный реками, и маленькие тучки над ним, и думала, что ещё лишь утром она была одной из них. А теперь она летит на Север к своей мечте, и от этого на душе у неё становилось радостно и немного тревожно.

День постепенно начал клониться к вечеру и Тучка, утомлённая переживаниями, задремала.

Пробудилась она, когда солнце уже вновь сияло. Маленькая Тучка немного расстроилась, ведь она так хотела посмотреть рассвет. Но долго печалиться ей не пришлось, потому что, глянув вниз, она позабыла обо всём. Её родной лес, которому, казалось, нет ни конца ни края, исчез. Его сменили зелёные луга с редкими деревьями и кустарником. Маленькая тучка смотрела сверху на кочующие стада антилоп, жирафов, слонов и удивлялась. Она никогда не видела ничего подобного, лишь слышала из рассказов Стрижа. Так прошёл день, а потом и второй. И чем дальше летела Тучка, тем всё меньше и меньше становилось внизу зелени. Луга сначала обрели ржавые оттенки, а вскоре и вовсе исчезли. Потянулись монотонные пески. Если и росло на них что-то, то разглядеть с такой высоты, было совершенно невозможно.

“Спущусь пониже, — подумала Тучка, — Может быть, я увижу хоть что-то интересное. Не может же быть здесь совершенно пусто”.

Но внизу, если не считать несколько колючих кустиков, был всё тот же скучный пейзаж, да пустыня казалась ещё безграничнее. Воздух здесь был совсем сух от зноя. Даже Маленькой Тучке стало жарко, и захотелось пить.

“Теперь понятно почему здесь так пустынно. Мало кто может выдержать такую жару. Наверняка днём тут все прячутся и выходят только тогда, когда зайдёт солнце”.

Когда Тучка, оставив затею кого-нибудь встретить, уже вновь собралась наверх, то вдруг заметила на песке рыжее пятнышко. Она бы ни за что не обратила на него внимание, если бы оно не шевельнулось.

“Кто же это может быть? — подумала Маленькая Тучка и тут же устремилась вниз, чтобы разглядеть того, кто не боится палящего солнца.

Вблизи рыжее пятнышко оказалось маленьким, ушастым зверьком.

“Фенек, это щенок фенека”, — Тучка узнала его по огромным ушам. Она вспомнила, как Стриж рассказывал ей о ловких и выносливых пустынных лисах. Но этот лежал на песке совершенно обессиленный и тяжело дышал. Его шерсть, ещё по-щенячьи редкая, была всклочена и выглядела неважно.

— Эй, — тихонечко позвала Тучка. Зверёк дёрнулся, пытаясь встать, но не удержался на лапах и ткнулся носом в песок, да так и замер. Щенок был так слаб, что даже не повернул головы.

— Тихо-тихо. Не бойся. Я тебя не обижу, — поспешила успокоить его Тучка и подобралась к зверьку так, чтобы укрыть его от солнца. Она вспомнила, как радовался её тени Путешественник на берегу реки и решила, что измученному ушастику тоже будет приятно.

Маленькая Тучка не знала, что ещё ей сделать для малыша. Ей хотелось спросить его о многих вещах, но она сомневалась, что тот в силах ответить. Поэтому Тучка просто висела над ним, давая немного тени, и надеялась, что это хоть чуть-чуть облегчит его состояние.

И щенок вскоре действительно зашевелился.

— Спасибо, — еле слышно сказал он и тоскливо взглянув на Тучку, — немного тени не спасёт меня от гиен, но мне приятна твоя забота. Я не знаю кто ты, но лучше улетай, лети дальше. Скоро вечер и гиены снова возьмут след. Не стоит тебе здесь быть, когда они меня настигнут.

— Я — Маленькая Тучка, а ты — я знаю — Фенек, пустынный лис. Скажи, почему эти гиены гонятся за тобой? И где твоя мама?

— Мама, — щенок тихонько заскулил и отвернулся, — мама наверняка ищет меня. Она предупреждала, что мне ещё рано далеко отходить от дома и самому охотиться, что я ещё не готов. Но я не послушал. Я хотел сам. Я ушёл в пустыню и так увлёкся, что слишком поздно почуял пару гиен, и из охотника превратился в добычу. Они отрезали мне путь домой, где можно укрыться в извилистых длинных тоннелях. А вырыть хорошую нору сам я ещё не могу. Гиены это знали и глумливо смеялись надо мной. И я побежал. Они гнали меня всю ночь и часть дня. А когда они, наконец, отстали, то мне хватило сил лишь на то, чтобы найти хоть какое-то укрытие от зноя. Но к вечеру они опять встали на след и всё повторилось. Так продолжалось несколько дней. Мы, фенеки, можем долго обходиться без воды, но не бесконечно. К тому же моя шерсть ещё не слишком густая и не так хорошо спасает от солнца. С каждым днём я терял всё больше и больше сил, и сегодня я не смог даже спрятаться от солнца. Да и неважно. Всё равно я слишком слаб, чтобы бежать. Это очень обидно, потому что я сумел обмануть гиен. Я удирал от них, заложив большой круг, и они сейчас, сами того не зная, гонят меня к дому. Мне осталось не так далеко. Если бы я мог хотя бы напиться, то мне хватило бы сил к утру добраться домой. Ты знаешь какой у нас дом? О! Это лучший дом на свете. Он уютный, прохладный и надёжный. Там гиенам меня никогда не достать. Там живёт моя семья. И ждёт мама.

Фенек вздохнул и уронил голову на песок.

— Вода?! — воскликнула Маленькая Тучка, — это всё, что тебе нужно?! Всего лишь?!

Тучка от такого простого решения даже расхохоталась. Фенек грустно посмотрел на неё и ответил:

— Да. Вода. Но её здесь, как ты видишь, нет.

— Нет! То есть, есть! Как ты не понимаешь? Я же Тучка!

Маленькая Тучка не стала тратить время на пустые разговоры и заморосила дождём.

Фенек сначала не поверил своим глазам и просто лежал под тёплыми каплями, глядя вверх, а потом опомнился и стал жадно ловить ртом воду.

Солнце уже коснулось горизонта, когда вдали раздался жуткий зловещий хохот.

— Идут, — сказал встревоженно Фенек, — слышишь? Это они. Предвкушают свою победу. Но им меня не поймать! Спасибо, тебе Маленькая Тучка, ты не просто дала мне напиться, ты подарила мне жизнь!

— Беги домой и обрадуй свою маму возвращением!

— Счастливого пути тебе, Тучка, куда бы он ни лежал! — крикнул Фенек.

Он уверенно поднялся на лапы и стремительно понёсся по пескам, вильнув ей на прощание пушистым хвостом. Тучка в ответ лишь улыбнулась. Ей тоже пора было в путь.

Она изрядно уменьшилась, пролив на Фенека добрую половину своей влаги, но не жалела об этом. Наоборот, ей было очень радостно и легко. Взмыв повыше, она снова поймала попутный ветер, который помчал её на Север. Нужно было поторапливаться, ведь Новый год совсем скоро.

Через пару дней пески пустыни сменились более разнообразным пейзажем. Впрочем, Тучка уже не считала пустыню унылой, ведь в ней жил её новый друг — отважный и смекалистый Фенек. А ещё там были самые удивительные закаты на свете. Поэтому Тучка пообещала себе, что ещё когда-нибудь туда вернётся.

Тучка продолжала свой путь и иногда вспоминала симпатяжку-Фенека. Она была уверена, что её друг достиг своей цели.

Дни сменялись днями. Тучка летела всё дальше и дальше среди других таких тучек и облаков.

Остались позади скалистые горы и лазурные моря, на смену оливковых и мандариновых рощ пришли степи с пожухлой травой и сильными ветрами. Погода стала заметно холоднее, и почти каждый день Тучка видела, как другие её попутчики проливаются на землю дождями, не желая следовать дальше.

Но она продолжала бежать по небу, что есть сил. Ведь до Нового года оставалось три дня, а она ещё даже не увидела снега.

Но глядя на землю, было понятно, что зима уже близко. Деревья внизу стояли без листьев, лишь ёлки да сосны своей тёмной зеленью разбавляли черноту голого леса.

И вот одним холодным утром Тучка открыла глаза и тут же зажмурилась — белизна, разлившаяся повсюду, ослепляла.

“Снег! Наконец-то я вижу снег! — подумала Маленькая Тучка и устремилась вниз, чтобы поближе всё рассмотреть.

Сверху ей казалось, будто снег лежит сплошным покрывалом, но спустившись, она обнаружила, что это вовсе не так. Он лежал совсем тонюсеньким слоем, и повсюду виднелись чёрные прорехи земли. 

Она медленно плыла по лесу, разглядывая окрестности, как вдруг её внимание привлёк непонятный шум.

“Надо посмотреть, что там”, — сказала себе Маленькая Тучка и направилась на звук.

Подкравшись поближе, она обнаружила, что под корнями вывороченного ураганом дерева, в большой яме, устроила берлогу Бурая Медведица. Рядом с ней непрестанно копошился и тёр сонные глазки новорождённый медвежонок. Он всё время пискляво ревел и елозил, пытаясь устроится поудобнее, а Медведица обнимала его огромными лапами и баюкала, что-то басисто приговаривая.

— Добрый день, — вежливо поздоровалась Маленькая Тучка и малыш захныкал сильнее.

— Не такой он уж и добрый, — недовольно отозвалась Медведица, продолжая укачивать беспокойного малыша, — в добрые зимние дни медведи спят крепким сном, а не разговоры разговаривают не известно с кем.

Маленькой Тучке стало очень неловко, она поняла, что вторглась в чужой дом без приглашения, к тому же не в самое подходящее время. Не хватало ещё, чтобы её посчитали любопытной Варварой, потому она поспешила как-то оправдать свою бесцеремонность.

— Меня зовут Маленькая Тучка. Я услышала, как кто-то плачет, и подумала, что, может быть, нужна моя помощь, но вижу, что ошиблась. Извините и… с наступающим Новым годом! — добавила она напоследок.

— Не обижайся, я не хотела быть невежливой, — посетовала Медведица, — просто мой малыш никак не может уснуть, и я вся измучилась с ним.

— Почему? Он заболел?

— Нет, но я очень этого боюсь. Ему холодно. Дело в том, что у нас, медведей, малыши рождаются среди зимы, когда берлогу уже хорошо заметает снегом. Под толстым покровом в ней становится тепло и уютно. Новорождённым медвежатам ничего не грозит в таком доме под боком у мамы. Но этой зимой всё не так. Снега так мало, а морозы всё крепчают и крепчают. Я всерьёз опасаюсь за здоровье своего малыша. Послушай, Тучка, может быть, у тебя найдётся немного снега для моей берлоги, ты бы нам здорово помогла.

— Конечно, как же я сразу не сообразила?! — воскликнула Тучка, — Это оттого, что я никогда раньше не видела зимы и не привыкла к тому, что могу не только проливаться дождём, но и просы́паться пушистым снегом. Подождите немного, я сейчас. Не думаю, что это сложнее, чем сделать дождь.

Маленькая Тучка поднялась над деревьями, там ей было проще сосредоточиться. Кроме того, она не была уверена, что всё получится с первого раза, и немного волновалась. А ей не хотелось, чтобы кто-то видел её неудачные попытки.

Но она напрасно переживала. Снегопад у неё вышел отменный: снежные хлопья были крупные и пушистые. Тучка сыпала ими изо всех сил и не успокоилась, пока берлога Бурой Медведицы не превратилась в огромный сугроб.

“ Фух, — облегчённо перевела дух Маленькая Тучка, — вроде неплохо получилось”

Она спустилась к берлоге и прислушалась — из-под сугроба не доносилось ни звука.

“Вот и славно. Спокойного сна, — ласково прошептала Тучка и вновь взмыла ввысь. Ей предстояло ещё долететь до Большого Города, а Новый год был уже на носу. Нужно было торопиться.

После обильного снегопада она стала совсем крошечной и попутный ветер легко подхватил её. Короткий зимний день закончился. Маленькая Тучка плавно покачивалась на воздушных потоках, смотрела на замёрзшие капельки звёзд и представляла, как сладко спит медвежонок, скрутившись уютным калачиком возле мамы, и вскоре тоже задремала.

Когда наутро Тучка проснулась, города не было видно даже вдали. Внизу по-прежнему чередовались леса и поля. Маленькая Тучка уже привыкла и к зимним морозам и к слепящей белизне снега, которого с каждым днём становилось всё больше. Он уже не только покрыл всю землю сугробами, но и огромными шапками лежал на деревьях и кустах.

Весь день Маленькая Тучка с волнением вглядывалась в даль. Она очень боялась, что не успеет к началу праздника и совсем уж было отчаялась, когда в синеву сумеречного неба ворвалось жёлтое зарево, а вскоре на горизонт тонкой лентой огней выплыл город.

“Большой Город! — воскликнула Маленькая тучка. Она не могла сдержать радости и повторяла это снова и снова.

Полоса огней разливалась всё шире и шире, пока не затопила весь горизонт. Тучка вглядывалась в него пристально и неотрывно. И казалось, что это не она летит к городу, а город несётся ей навстречу.

Когда она, наконец-то, добралась до окраин, наступил уже поздний вечер, а нужно было ещё разыскать Главную Площадь. Логично рассудив, что всё главное располагается в центре, Тучка направилась туда.

По дороге она всё время смотрела по сторонам и удивлялась. Всё сияло огнями. Ночь здесь как будто отступила. Фонари, гирлянды, окна домов, фары редких автомобилей, разноцветные вывески, всё это заворожило Тучку, и она чуть не забыла о том, что спешит.

“Удивительно, что в таком огромном городе, так мало людей, — подумала Тучка. 

И впрямь прохожих на улице почти не было.

“Должно быть, все они дома за новогодним столом”, — предположила Тучка, рассматривая высоченный многоэтажный дом. Его окна были ярко освещены, и почти в каждом мерцала гирлянда. Тучке так захотелось увидеть семейный праздник, что она уверенно направилась к одному из окон. Она знала, что подглядывать неприлично, и воспитанные тучки так не делают. Но это было так интересно, что она не удержалась.

“Я это сделаю только один раз. Просто посмотрю секундочку и всё”, — пообещала себе Тучка.

Она уже было направилась к самому яркому окну, за которым переливалась огнями ёлка и слышалась весёлая музыка, как вдруг с удивлением остановилась. Прямо напротив неё в тёмной комнате, поджав колени к подбородку, сидел на подоконнике мальчик. Он старательно дышал на стекло и что-то рисовал.

— Привет, — сказала Маленькая Тучка, — почему ты такой грустный? Мне говорили, что маленькие дети очень любят Новый год. Но первый ребёнок, которого я встретила в этом городе, совсем ему не рад. Как тебя зовут, малыш?

— Митя. И я не малыш, — вздёрнул подбородок мальчишка, — мне уже пять лет. А Новый год я тоже люблю.

— Тогда почему ты грустишь?

— Потому что встречать Новый год в городе — полный отстой. Я хочу к деду в лес! Там нет этих дурацких искусственных ёлок, зато можно нарядить любую прямо в лесу. Там сугробы, знаешь, какие огромные?! И они белые-белые. А ещё там печка! А в лесу рысь! Самая настоящая! Я сам видел! Там всё настоящее! — выпалив это, Митя снова сник и добавил, — Но мама не хочет.

— Да, в лесу здорово — посочувствовала Маленькая Тучка, — а что ты рисовал на стекле?

— Я хотел нарисовать лес. Тогда я мог бы смотреть на окно и представлять, что я там. Но у меня ничего не получается, — вновь загрустил Митя и с надеждой добавил: — А ты умеешь рисовать?

— Не знаю, я никогда не пробовала.

— Понятно, — разочарованно протянул Митя и вновь положил голову на колени.

И хоть Маленькая Тучка очень торопилась, но всё же сказала:

— Но это не значит, что не хочу. Давай, покажи, что надо делать. Я уверена, что вдвоём у нас всё получится.

Митя недоверчиво покосился на новую знакомую, но всё-таки начал объяснять:

— Сначала нужно подышать на стекло и когда оно помутнеет, просто рисовать, что захочешь.

— Ну, на первый взгляд, это не кажется слишком сложным, — уверенно сказала тучка и дыхнула на окно.

— Ого!

Митя издал восторженный возглас, глядя на то, как бо́льшая часть окна помутнела. Тучка поняла, что всё делает правильно, и собравшись с силами, сделала ещё один глубокий выдох.

Стекло заволокло плотной плёнкой тумана, и мальчик издал очередной радостный вопль. И только Тучка хотела предложить Мите начать рисунок, как заметила, что мутное полотно само начало меняться. Со всех четырёх краёв к центру стали стремительно прорисовываться морозные веточки, и вскоре всё стекло покрылось причудливым ледяным узором.

Митя во все глаза смотрел на это чудо и заворожённо шептал:

— Лес. Зимний лес. Совсем как у дедушки. Смотри, вот ёлка, а вот, под кустом, как будто рысь сидит. А вот это на зайчика похоже. Ты видишь? Видишь?!

— Вижу, это очень красивый лес, — тоже тихонько ответила Тучка, — счастливого Нового года!

— Счастливого Нового года, — повторил эхом Митя — и, спасибо тебе, Маленькая Тучка!

За морозным узором Митя, конечно, не видел, что его знакомая, отдав последнюю влагу рисунку, уже перестала быть тучкой, а превратилась в необыкновенно большую снежинку.

— С Новым годом! — оглядев себя, радостно крикнула ещё раз Большая Снежинка. Такой вид ей нравился гораздо больше. И пусть по сравнению с тучкой она была совсем крошечной, но зато для снежинки — просто огромной.

“Чем не новогодний наряд, — весело думала Большая Снежинка, устремляясь на городскую площадь, — по-моему, куда как празднично!”

Напрасно Большая Снежинка переживала, что заблудится, она издалека увидела и площадь, и зелёную красавицу на ней. Не было сомнений, что эта ёлка главная в Большом Городе. Огромного роста с пушистыми раскидистыми ветвями, она сияла разноцветными огнями гирлянд и других украшений. Праздник ещё не начался, и у Снежинки было время не только с восхищением осмотреть ёлку со всех сторон, но и найти себе место на её мохнатой лапе вместе с другими снежинками, которых здесь оказалось довольно много.

Большая Снежинка быстро перезнакомилась с новыми подругами, отмечая, что каждая выглядела неповторимо нарядно, а те, в свою очередь, восхищались её особенной красотой и размерами. Компания оказалась весёлой и дружелюбной. Все наперебой рассказывали, откуда они прилетели и в какие приключения попали по пути. Они так увлеклись, что, наверное, проболтали бы всю ночь, если бы их не прервал грохот салюта. А потом небо озарилось волшебством — там вспыхивали и рассыпа́лись причудливыми узорами мириады разноцветных звёзд, а когда они опадали, то им на смену взмывали, загорались и расцветали новые букеты огней.

Праздник наступил!

Большая Снежинка так была захвачена происходящим в небе, что не заметила, как площадь наполнилась людьми. Они смеялись, обнимались, пели и танцевали. То и дело взрывались хлопушки, рассыпая повсюду конфетти, и летали ленточки серпантина.

Снежинка не знала, куда смотреть, всё для неё было ново, весело и интересно.

В какой-то момент танцующая перед ёлочкой толпа расступилась, образовав широкий проход, и Большая Снежинка увидела Деда Мороза. Он был таким же, как на фотографии Путешественника, и даже большой мешок в его руках был точь в точь, как на снимке.

Дед Мороз поздравил всех с началом Нового года, и праздник стал ещё интереснее: конкурсы, подарки, хороводы, казалось, что этому веселью не будет конца. 

Большая Снежинка уже порядком устала — она ведь попала на праздник прямо с дороги — но была счастлива.

“Моя мечта наконец-то исполнилась! У меня было увлекательное путешествие! Я видела пустыню, горы, моря и леса и даже добралась до Севера, где отпраздновала настоящий снежный Новый год! А главное, у меня появились друзья” — так думала Большая Снежинка, раскачиваясь на ветке рядом со своими новыми подругами.

— Папа, папа, смотри какая снежинка. Она просто чудо! Смотри, какая она огромная и красивая! — вдруг раздался рядом звонкий голосок. А в следующее мгновение Большая Снежинка увидела перед собой знакомое лицо девочки.

Тучка сразу вспомнила рыжеволосую принцессу. А голос Путешественника не оставил никаких сомнений:

— И правда, редкая красавица! Возможно, она специально прилетела сюда, чтобы украсить наш праздник. Как думаешь?

— Из далёких стран?

— Очень может быть, — пожал плечами Путешественник, — Возможно, когда-то она была Большой Лужей где-то на Экваторе, потом, став Маленькой Тучкой, преодолела непростой путь и опустилась Большой Снежинкой на эту ёлку. А когда придёт весна, может статься, она вместе со своими подругами превратится в Облачко, и они дружной компанией отправятся в новое путешествие.

— Папа! — воскликнула девочка. Её глаза горели огнём предвкушения, — Это что?! Новая сказка?!

— Кто знает? — Путешественник хитро подмигнул Большой Снежинке, — Каждая мечта поначалу кажется сказкой.

— С Новым годом! — прошептала ему Большая Снежинка. Из-за общего шума её голос никто не расслышал, но она не расстроилась. Ей было радостно оттого, что у Путешественника тоже исполнилось заветное желание, и он встретил этот праздник с семьёй.

Большая Снежинка невольно вспомнила родные места: тёплый экваториальный лес, полноводную реку, добродушного болтуна-Попугая и даже щитней, которые сейчас казались не такими уж и нудными, и чуть-чуть загрустила, но совсем ненадолго, потому что впереди её ожидало самое лучшее на свете путешествие — путь домой.