Как я люблю такие книги, с такими илюстрациями! К сожалению, при переезде, многие книги остались на старом месте обитания, а после и вовсе потерялись. Хотя я не об этом. Пару лет назад, наткнулся в книжном магазине на это:
А. Стругацкий и Б. Стругацкий "Понедельник начинается в субботу" 2015 года издания.
Это переиздание 1965 года. С иллюстрациями Е. Мигунова.
В общем, я её тогда купил в коллекцию. Ещё, помню, были книги Булычева про Алису. Тоже с илюстрациями похожими. Чёрт! Эти луковые ниндзи!
Рассказывает С.В.Голд — переводчик и исследователь творчества американского фантаста.
1984, «Pabel/Moewig», «Atlan» № 672. Художник Colin Langeveld
Картинка, конечно же, левая. Она позаимствована с одной из обложек немецкой мега-серии «Atlan», а во избежание проблем с копирайтами порезана и отзеркалена.
Положа руку на сердце, в урезанном виде картинка выглядит гораздо лучше. Несмотря на легкомысленное отношение к картинкам, серия «Delta SF» была хорошей серией с качественными твёрдыми переплётами и отличным содержанием. Она начала выходить в 1972 году с романа Уиндема «День Триффидов». В ней печаталась не только англоязычная фантастика, но и фантасты всего мира. Надо сказать, Стругацких в этой серии вышло не меньше, чем Хайнлайна. На пятнадцатый год издания количество томов «Дельты» перевалило за двести, но в 1988 году вышел сборник под названием «Ктулху-II», после чего выпуск книг предсказуемо прекратился.
Ещё немного космических корабликов, чтобы закрыть тему. Вот эти две летающие конструкции работы Уайта разлетелись по разным изданиям британской фирмы NEL:
1977, «NEL». Художник Tim White
Оригиналы космического дизайна:
В конце прошлого столетия эти кораблики летали на обложках разного дизайна то вместе, то порознь, и в итоге их так заездили, что они развалились на кусочки:
2014, «Gollancz». Художник Tim White
На самом деле это шикарное восьмисотстраничное издание, в котором впервые оказались на месте все рассказы и предисловия/послесловия, плюс довольно необычная компоновка произведений: две повести, из которых состоят «Пасынки Вселенной», не слиты в единое целое, а подчёркнуто разделены. Здесь они обрамляют с двух сторон роман «Дети Мафусаила».
Думаю, на этом довольно корабликов. Что касается прочих бессмысленных или абстрактных художественных творений, мне хочется отметить две симпатичные работы. Во-первых, английское клубное издание 1965 года:
1965, «SFBC». Художник John Griffiths, «City», 1961
На эту суперобложку стоит посмотреть с обеих сторон:
По-моему, это замечательно. Простенько, но со вкусом – и многозначительность присутствует. Дизайнеры любят использовать подобные картины с многозначительностью в разных интерьерах типа «Пентхаус Миллионер» или «Офис Современной Компании».
Вторая картинка – с итальянского издания «Революции» 1971 года:
1971, «La Tribuna», серия «Galassia» №156. Художник Franco Lastraioli
В ней нет ничего гламурного, она просто забавная и как бы со смыслом. Возможно, это и в самом деле не вольный полёт фантазии художника, а вполне конкретная иллюстрация к новелле «Ковентри», входящей в сборник. Но даже и в этом случае картинка симпатичная.
А вот это точно не иллюстрация, а просто красивая обложка первого сербского издания «Истории Будущего»:
1995, «Polaris». Художник Peter Jones, «Interface», 1977
Как видите, у сербов в 90-х был свой «Полярис», правда, в мягкой обложке, без иллюстраций, да и серийным оформлением там не пахло. Но это была довольно объёмная, хотя и малотиражная серия «SF biblioteka Polaris», которая собирала мировые шедевры фантастики. «История Будущего» вышла в четырёх книгах с одинаковыми обложками, под незатейливыми названиями «Knjiga Prva», «Knjiga Druga», «Knjiga Treća» и «Knjiga Ćetvrta»:
Разбивка по книгам почти такая же, как в японском варианте «The Past Through Tomorrow», т.е. «Человек, который продал Луну» и «Зелёные холмы Земли» причудливо перемешаны, а «Революция 2100 года» сохранила изначальный состав. Плюс «Дети Мафусаила» отдельным томом.
И напоследок – две шикарные картинки из Нидерландов. «Революция 2100 года» от издательства «Het Spectrum» за 1972 год:
1972, «Het Spectrum», серия «Prizm» №1524. Художник Roger Wolfs
И её творческое переосмысление семь лет спустя:
1979, «Het Spectrum», серия «Prizm» №1524. Художник Roger Wolfs
Выглядит неожиданно резко для мирной страны ветряков и тюльпанов. Но если вспомнить историю, там тоже были свои Салтыковы-Щедрины и едкая сатира «Тиля Уленшпигеля». Именно в Голландии пятьсот лет назад началось восстание против католической церкви и инквизиции, так что «Революция 2100 года» должна была прийтись голландцам ко двору.
Несмотря на чёткую антиклерикальную направленность, повесть «Если это будет продолжаться…» часто издавали в традиционно-католических странах, Италии, Германии, Испании, странах Латинской Америки и т.п. Она выходила на Дальнем Востоке, в Китае и Японии, но миновала Южную Корею. Она отметилась на Ближнем Востоке, в Турции, но её проигнорировали в Израиле. И, за исключением чехов и сербов, её проигнорировала вся Восточная Европа, включая Прибалтику. Что плавно подводит нас к стране, где эта повесть выходила двенадцать раз – поменьше, чем в Америке, но побольше, чем в Великобритании. Если же посчитать суммарные тиражи, то мы, понятно, впереди планеты всей.
12. Тонзуры и цензура
Среди прочих крупных вещей повесть «Если это будет продолжаться…» выделяется наличием нескольких версий. У Хайнлайна не так много официально опубликованных переделок: «Дети Мафусаила», «Панки-Барсум: Число Зверя», «Гражданин Галактики», «Взрыв всегда возможен» и «Если это будет продолжаться…». Вариативность произведений иногда позволяет заглянуть в голову автора и отследить направления (и изменения) его мысли. А помимо внутренних вариаций сюжета, у произведений существует внешний культурный шлейф – волны, разбегающиеся в ноосфере, отклики, искажения и трансформация в массовом сознании исходной авторской мысли. Портрет произведения «снаружи» не менее интересный объект исследования, чем портрет «изнутри». А если их, вдобавок, сопоставить друг с другом… Но для подобных культурологических проектов требуется солидный временной ресурс, которым я не располагаю, поэтому вернёмся к истории взлёта и падения теократии Скаддера на Американском континенте. Она существует в нескольких вариантах.
«Нулевая» версия этой истории – соответствующий абзац в дебютном романе Хайнлайна «Для нас, живущих». Первая версия – вариант, опубликованный в феврале-марте 1940 года в журнале «Astounding Science Fiction». Вторая версия – книжная публикация 1953 года в сборнике издательства «Shasta» «Revolt in 2100».
Ещё стоит упомянуть роман Сирила Корнблата и Джудит Меррил «Канонир Кейд», написанный в 1952 году. Конечно, соавторы творчески переработали сюжет Хайнлайна, но источник вдохновения, на мой взгляд, слишком очевиден. И Сирила с Джудит трудно этим попрекнуть, ведь они действовали точно по рецепту Грандмастера: «наткнулись на хорошую идею – не стесняйтесь, смело спиливайте номера и перекрашивайте кузов, главное, чтобы машинка поехала». Ну или как-то так.
На версии 1953 года вариации текста не закончились. Правда, дальнейшие метаморфозы происходили уже с русскими переводами повести. Точнее, с одним переводом. Некоторые вещи Хайнлайна переводили в 90-е по десять-двенадцать раз подряд, но это не тот случай. Первый же перевод «Если это будет продолжаться…» стал единственным, и более на этот текст никто не покушался. Зато сам перевод претерпел несколько изменений:
Первый вариант – публикация 1967 года. Второй вариант – публикация 1991 года. Третий вариант – публикация 2020 года.
Почему перевод оказался единственным? Вообще говоря, это не совсем типично. В среднем романы и повести Хайнлайна переводили на русский не менее трёх раз, а рассказы ещё чаще. Но при наличии старого, советского перевода, новые появлялись заметно реже, а в данном случае, возможно, дополнительную роль сыграл статус переводчика, ведь это был великий детский писатель И.В. Можейко, более известный как Кир Булычев.
И.В.Можейко, фото периода 60-70-х
Для перевода повести «If This Goes On…» Можейко придумал псевдоним «Ю.Михайловский» («Кирилл Булычев» в те времена специализировался на детективах). Многие переводы Можейко, сделанные в 60-70-х, до сих пор остаются первыми и единственными. Так получилось и с повестью «Если это будет продолжаться…». Перевод был сделан в 1966-м, а напечатали его в 1967 году в альманахе «НФ» № 7 издательства «Знание».
1967, «Знание» альманах «НФ» №7. Художник В.Провалов
В этом сборнике были напечатаны три замечательные повести, Ольги Ларионовой, Пола Андерсона и Роберта Хайнлайна, плюс несколько проходных рассказов и дежурных статей. Снаружи его украсила обложка художника Провалова, и, надо признать, фамилия соответствует, картинка так себе. Из положительных моментов стоит отметить, что иллюстратор оставил без внимания повесть Р.Хайнлайна, отдав предпочтение О.Ларионовой (Пигмалион справа), П.Андерсону (дельфинчик слева) и непонятному старичку с собачкой (уже и не помню, откуда они взялись).
Альманах «НФ» изначально имел вызывающий дизайн. В смысле, оформление обложки с таким дизайном бросало вызов художнику. Разместить картинку внутрь буквы «Ф» – это было весьма креативно. Дело в том, что всевозможные «иллюминаторы» в шестидесятых встречались часто:
1966, «Pan Books». Художник неизвестен
1968, «Géminis». Художник неизвестен
Я уже не говорю об итальянской серии «Urania» издательства «Mondadori», где с 1964 года «иллюминатор» стал фирменным элементом:
1997, «Mondadori», серия «Urania Classici» № 241. Художник Jacopo Bruno
Но одно дело вписать картинку в кружочек – традиции итальянской «тондо» тянутся с эпохи Ренессанса – и совсем другое дело гармонично разместить картинку в полукружиях кириллической буквы «Ф». Альманах «НФ» цеплял взгляд как раз этими картинками, начиная с самой первой, с подводным динозабером из повести Емцева и Парнова:
1964, «Знание», альманах «НФ» №1. Художник В.Пивоваров
К сожалению, большинство художников не приняло вызов дизайнера и проигнорировало как предлагаемый формат диптиха, так и саму круглую форму, просто подставив за круглое окошко с перекладиной обычный посткард. Но некоторые графики честно пытались обыграть и бинарную структуру, и круглую форму, в том числе В. Провалов. Откровенных шедевров на этом поприще создано не было, и после «НФ» № 20 от вызывающего дизайна отказались (а после № 36 отказались и от самого альманаха). Но за это время энэфки успели поиллюстрировать Г.Басыров и его коллеги из «Химии и жизни», а в самом альманахе успели напечатать разные запоминающиеся вещи типа «Арены» Ф.Брауна или «Абракадабры» Э.Ф.Рассела.
Я не большой любитель всяких сборников-альманахов-антологий, обычно в них напиханы очень разные по качеству вещи, даже в самых титулованных сборниках, типа «Лучшее за год» Дозуа, можно найти от силы один-два хороших рассказика, остальное откровенный шлак. Но в советские времена, до эпохи копирайта, составителям было из чего выбирать, и результатом стали маленькие шедевры, типа тематических подборок в серии «ЗФ» издательства «Мир», а также большие шедевры типа «Эллинского секрета» или «Пасынков Вселенной». Где-то посредине между «Эллинским секретом» и отстойной «Фантастикой-19…» располагались альманахи «НФ» издательства «Знание». Некоторые выпуски (концептуальные, посвящённые одной теме) были очень даже ничего, другие совсем ни о чём. Мне кажется, «НФ» сильно мешало отсутствие чёткой редакционной политики. В антологиях то появлялся блок науч-поп статей, то исчезал, в некоторых выпусках приводилась справка об авторах, в других она отсутствовала, деление на рубрики появлялось и исчезало, в роли составителей выступали самые разные люди, они могли написать предисловие, обосновывая свой выбор, а могли ничего не написать. Многие альманахи были как будто собраны из случайных вещей, и шедевры в них попадали чисто по статистике, а не по воле редактора. Поэтому и запомнились эти книжечки по большей части не как сборники, удачные или не удачные, а по одной-двум вещам, которые в них вошли.
1990, «Знание», альманах «НФ» №34. Художник Г.Бойко
Впервые с выпусками альманаха «НФ» я познакомился ещё в очень юном возрасте, и мои первые впечатления не были замутнены ни средним образованием, ни чтением классики, а это значит, что я воспринимал литературное вещество в его чистом виде, как оно есть. Каждый альманах был для меня вместилищем парочки шедевров, остальное просто не существовало. Моими кумирами тех лет, соответственно, были Шаров, Фирсов, Горбовский и ещё несколько импортных имён, среди них Саймак («Фактор ограничения») и Хайнлайн («Дом, который построил Тил»).
Хайнлайна в «НФ» публиковали трижды: в №6 вышел «Дом, который построил Тил», в №7 повесть «Если это будет продолжаться…», а в № 16 (который внезапно вышел в твёрдой обложке) рассказ «Испытание космосом». Из всех трёх вещей меня поразил только «Дом», остальное я по малолетству просто проигнорировал. И «НФ» №7 мне запомнился не Хайнлайном, а повестью Пола Андерсона «Сестра Земли» с её душераздирающей концовкой. После неё Хайнлайн как-то не пошёл – показался слишком сухим и скучным. Тогда я просто не осознал, что это тот же самый автор, что написал «Скрюченный домишко». Краткая справка в конце книги об этом рассказе даже не упоминала. Она вообще мало о чём упоминала. Вот что там было написано:
Известный американский писатель-фантаст, автор романов «Восстание в 2000 году», «Дверь в лето», «Послезавтрашний день», «Двойная звезда», «Повелитель марионеток», сборник рассказов «Зелёные холмы Земли» и других книг.
Сейчас, конечно, забавно читать про роман «Восстание в 2000 году», но это не единственная проблема в альманахе «НФ» №7, как выяснилось позднее. Много лет спустя переводчик признался, что повесть Хайнлайна «подверглась решительным сокращениям по идеологическим соображениям и потеряла почти треть своего объема». Повесть действительно заметно порезана, но «треть» – это, мягко говоря, преувеличение, да и насчёт «идеологии» можно поспорить. В тексте подчищены упоминания масонов, так что у невнимательного читателя могло сложиться впечатление, что революцию против религиозной диктатуры устроили отпавшие от церкви безбожники. Кроме того, в описании работы подполья и просто быта главного героя были опущены некоторые мелкие детали. Всё это, как мне кажется, служило одной цели: оставить у читателя впечатление, что подполье – исключительно светский проект, что заправляют им сплошные атеисты или хотя бы агностики, наподобие Зеба, а никак не религиозные сектанты.
По сути, редактор Г.Малинина очистила текст Хайнлайна от остатков маскировки, за которыми пряталась его антиклерикальная сущность. Назвать это «идеологической цензурой» у меня язык не поворачивается, поскольку собственно идеологии эти правки практически не коснулись. Я бы назвал это «атеистической цензурой», но, как я уже говорил, она была рассчитана только на невнимательного читателя. Для читателя внимательного в тексте осталось достаточно зацепок. То ли редактура была проделана небрежно, то ли товарищ Малинина оставили эти зацепки с каким-то дальним умыслом, во всяком случае, результат цензуры не вполне однозначный.
Если говорить конкретно, то из текста вырезаны все формулы масонского ритуала приёма Лайла и Зебадии в Ложу. Истинная природа подполья в переводе тоже более-менее завуалирована, слова «Ложа», «Мастер», «Архитектор» и прочая масонская атрибутика удалены или заменены безобидными синонимами. Однако это сделано не во всём тексте. В главе десятой происходит какой-то сбой – и слово «Ложа» внезапно выскакивает перед читателем, как чорт из коробочки. А затем ещё раз, в главе тринадцатой. Вдобавок там появляются «Мастер» и «шляпа каменщика» – достаточно прозрачный намёк для тех, кто в теме. Затем, в четырнадцатой главе, все упоминания Ложи и Братства вновь исчезают, причём здесь они вырезаны с особой жестокостью – вместе с большими кусками текста – и поэтому советский читатель так и не узнал, что зачинщики и организаторы революции после её победы немедленно самоустранились от дальнейшей политики.
Помимо отсылок к масонам, исчезла религиозная лексика в разговорах героев. Разные благочестивые завитушки в речи Ангелов заменили обыденные мирские обороты, в результате Зеб и Лайл стали меньше походить на выпускников семинарии. Редактура также вычистила названия подпольных организаций, ведь все они имели отношение к религии. Однако при этом библейские имена боевых сухопутных кораблей остались в тексте нетронутыми. Странная непоследовательность, а может, и своеобразный кукиш в кармане.
И ещё пара слов о замене религиозной лексики на мирскую. Иногда мирские слова – почти эквиваленты оригинала, их выбор дело вкуса переводчика (хотя при этом теряются оттенки смысла). А иногда замены – это нечто совершенно несуразное. Скажем, герои часто произносят междометие «Sheol!» в тех местах, где русскоязычные люди закатывают глаза и говорят «о боже!». Можейко или Малинина, не моргнув глазом, заменили «шеолы» на «чорт побери!» – и это очень грубый косяк. Дело в том, что слова эти произносят послушники, богобоязненные христиане, которые надеются когда-нибудь получить рукоположение в сан. Они никак не могли ни чертыхаться, ни богохульствовать. Для такого случая в английском языке имеется своеобразный сленг, в котором активно используются слова-заместители: «fer Gossake» вместо «for God's Sake» (О, господи!), «(Hully) Gee» вместо «(Holy) Jesus» (Святой Иисус), «Gosh» вместо «God» (О, боже!) и т.п. Упомянутый «Sheol» заменяет созвучное «Hell» – то есть Ад. Но тут есть нюанс, «Sheol» – это не просто созвучие, это название преисподней в иудейской мифологии.
Русским эквивалентом «шеолов» мог бы стать какой-нибудь «тартар», «ёксель-моксель» или ещё что угодно, но никак не «чорт побери». Подобных косяков в переводе Можейко хватает, всё-таки он не был профессиональным переводчиком, да и вылавливать религиозные цитаты, имея под рукой только словарь Мюллера, довольно сложно. Возможно, по этой причине слова Верховного Инквизитора, повторяющего лозунг иезуитов AMDG («К вящей славе Господней»), превращены И.Можейко в нечто неопознаваемое, «К дальнейшему процветанию Господа». По некоторым косвенным данным я могу предположить, что у Можейко, когда он занимался переводом повести, не было под рукой даже Библии – в том месте, где герой цитирует «Песнь Песней», он оставил в черновике подстрочник и многоточие, планируя вставить точную цитату позднее (много лет спустя это обернулось позорным конфузом, но об этом позже).
Давайте посмотрим, как пострадала в результате сокращений научно-техническая составляющая повести.
В пещерной базе подпольщиков, как мы помним, происходит не слишком много событий, зато имеют место много разговоров. Эти разговоры изымались из текста целыми страницами – рассуждения о семантике, об истоках психометрии в рекламном бизнесе, а заодно и разговоры о свободе и религии и о других неинтересных советскому читателю вещах. В общем, в итоге повесть была «сильно урезана и приведена в достойный коммунистического читателя вид», как позднее писал переводчик.
За кадром осталось и подробное описание детектора лжи, которое Хайнлайн приводит в пятой главе повести. Его вполне современный графический дисплей со световой индикацией зачем-то был превращён в набор допотопных шкал со стрелками, а прочие детали устройства и размещение датчиков на теле просто опущены.
Вырезанным оказалось описание системы катапультирования:
«Вы шлёпаете по кнопке катапульты и начинаете молиться, дальше всё происходит само. Вокруг вас схлопывается спасательная капсула и герметизирует стыки, а затем она выбрасывается из корабля. В своё время, когда давление и скорость воздуха достигнут нужной величины, появляется вытяжной парашют. Он раскрывает основной парашют...»
В переводе описание ужалось до «простым нажатием кнопки, которая катапультирует вас с креслом». А дальше из текста выкинут весь трюк, проделанный героем, чтобы незаметно покинуть бешено мчащуюся ракету. Там слишком много гаджетов, какие-то прямоточные воздушно-реактивные двигатели, срыв факела, перепады давления, особенности субстратосферных прыжков и прочая тирьямпампация. Действительно, к чему эти подробности? Ведь главное в повести – это любовь и Революция...
Последовавший за прыжком угон аэрокара также подвергся сокращениям – читатель вряд ли понял, почему машина сначала тихо выехала из города, и лишь потом мотор «кашлянул и заурчал». Фокус в том, что по земле аэрокар шёл на бесшумном электроприводе, а вот в воздух его поднимал шумный дизельный или керосиновый движок. Причём аэрокар не был самолётом, «распахивающим крылья». На самом деле перед взлётом он разворачивал не крылья, а лопасти основного ротора, потому что это был вертолёт.
Ещё одна пропавшая подробность – упоминание автопилота, установленного на аэрокаре, «старого разбалансированного робота «Сперри». «Сперри Рэнд» – компания, с начала XX века производившая гироскопы. Их связь с роботами заслуживает пояснения. В 30-40-х годах в ходу была идея механического автопилота: что-то вроде патефона, но не с плоской, а с трёхмерной грампластинкой, «игла» передаёт колебания на органы управления самолёта или ракеты, а «бороздки» на «грампластинке» задают курс. Ну, так, в общих чертах. Подобные автопилоты встречаются в ранних произведениях Хайнлайна – их вырезают на токарном станке под конкретный маршрут и ставят на ракету. Никакой цифровой электроники – тёплый аналоговый ход... А десятилетия спустя компания «Сперри» вновь появляется в тексте Грандмастера, на этот раз как поставщик «гиросов» для континуумохода профессора Берроуза в романе «Панки-Барсум: Число Зверя».
Описание монстра-грузовика, подвозившего Лайла, также опущено, хотя оно вставлено в текст не зря – оно подготавливает читателя к поездке в по-настоящему монструозном сухопутном крейсере в финальной главе повести.
Но картина финального боя также подверглась нарезке – устройство главного калибра, электронная схема управления боем, телепатическая система связи – всё это пошло под нож – вместе с деталями сражения.
Стоит отметить, что часть изменений в тексте не имеет отношения ни к идеологии, ни к атеизму, ни к техническому футуризму, а вызвана исключительно бережным отношением к советским читателям: переводчики в Союзе боялись грузить читателей разными незнакомыми терминами и понятиями. Поэтому футуристические бластеры превратились в «пистолеты» [тут, конечно, отчасти виноват сам Хайнлайн – он пишет то blaster, то blast pistol, подразумевая то принцип действия оружия, то его конкретное воплощение, переводчика легко запутать], вихревое оружие исчезло как класс [«вихревые пушки» почему-то активно не нравились советским переводчикам, они исчезли практически из всех переводов, с которыми я работал. Возможно, люди подсознательно старались избегать упоминания всего, на чём может стоять штамп «сов.секретно»?], а сотрудники Инквизиции вместо оригинальных «масок с прорезями для глаз» в переводе вдруг переоделись в «капюшоны».
Подозреваю, что виной тут многочисленные иллюстрации в книгах и учебниках, где изображают пытки и казнь еретиков. Люди духовные носили откидные капюшоны, клобуки, они, конечно, никак не могли превратиться в «капюшоны с дырками для глаз», но зато такие головные уборы носили палачи. В массовом сознании образ палача (который был сугубо светским лицом) намертво переплёлся с понятием «инквизитор», и, наверное, любой советский школьник представлял себе инквизитора не человеком в красной сутане и кардинальской шапочке, а жуткой фигурой в красном колпаке с дырками для глаз. Этот колпак до степени неразличения смешался в коллективном бессознательном с другим головным убором – капиротом.
Капирот, высокий картонный колпак, разрисованный пауками и прочей мерзостью, надевали на грешников перед казнью. Он не закрывал лица, но фанатичные христиане-флагелланты добровольно надевали на себя во время шествий точно такие же колпаки, признавая свои грехи. Они, правда, не рисовали на них пауков и деликатно закрывали свои лица матерчатой оторочкой с дырками для глаз. Вслед за ними капироты стали носить члены ку-клукс-клана и «капюшон с дырками для глаз» окончательно превратился в символ злодейства.
Пожалуй, на этом стоит закруглиться. На тему замен и изъятий в Первом варианте перевода повести можно рассуждать долго, но так мы никогда не доберёмся ни до второго, ни до третьего вариантов.
В течение двадцати лет первое усечённое издание повести на русском так и оставалось единственным. Ветхие бумажные томики «НФ» ветшали и разваливались (никакого сравнения с сигнетовскими клееными корешками!), и замены этому изданию не было. Но потом случилась Perestroyka, и то, что раньше было дефицитом, появилось на каждом углу.
Наверное, в 90-е годы вышло на порядки больше сборников зарубежной фантастики, чем в советское время. Они делались чрезвычайно просто: старые советские переводы собирались из старых советских альманахов и компоновались под новой обложкой с дурацкой картинкой и зажигательным названием. Второе издание повести «Если это будет продолжаться…» вышло вот в этом сборнике:
1990, «Хабаровское книжное издательство». Художник А.Медведев
Снова мягкая обложка с аляповатой картинкой. А внутри солянка из Гаррисона, Хайнлайна и Лейнстера. В общем, ничего примечательного. Единственный плюс таких сборников – в них не было обязательной нагрузки из фантастики ближнего зарубежья или статей «поговорим ни о чём» условного Бестужева-Лады. Но у них по-прежнему был скверный клееный переплёт.
Третье издание повести Хайнлайна на русском тоже вышло в мягкой обложке с аляповатой картинкой, но аляповатость её была иного качества.
1991, «Московский рабочий». Художник А.Кукушкин
Сравните унылую геометрию Медведева и остросоциальную конкретику Кукушкина. В начале 90-х лёгкая воздушная шиза a la Басыров/Златковский ещё котировалась но уже начала трансформироваться в нечто более приземлённое и брутальное. Картинка Кукушкина откровенно пост-советская, но своей пост-советскости ещё не изжившая.
Однако главным в этой книжке была не дурацкая картинка на обложке, а эксклюзивное содержание – Второй вариант перевода повести на русский. В определённом смысле, как и предыдущее издание, творение «Московского рабочего» тоже было продуктом лихих 90-х, попыткой по-лёгкому срубить денег на советских наработках. И, вместе с тем, это был специфический продукт времён «Огонька», когда все приличные люди то вставали с колен, то, наоборот, присаживались, чтобы отметиться в борьбе со свергнутой тиранией. Первый и единственный переводчик повести «Если это будет продолжаться…» не стал исключением, он тоже поспешил попинать дохлую собаку и заработать немного денег.
В выходных данных составителем сборника «Цех фантастов» значился И.Можейко, предисловие к нему написал Кир Булычев, а повесть Хайнлайна перевёл с английского Ю. Михайловский. Такой, понимаешь, человек-оркестр.
Насчёт «заработать немного денег», я, возможно, не прав. В 90-е годы у писателя Кира Булычева в год выходило по 10-15 книг в твёрдой обложке, на их фоне брошюрка «Московского рабочего» как-то теряется. Возможно, она просто была способом заявить свою принципиальную позицию по событиям двадцатилетней давности.
Такую задачу поставил Little.Bit пикабушникам. И на его призыв откликнулись PILOTMISHA, MorGott и Lei Radna. Поэтому теперь вы знаете, как сделать игру, скрафтить косплей, написать историю и посадить самолет. А если еще не знаете, то смотрите и учитесь.
А сам журнал был у каждого фотолюбителя и уж конечно профессионала. На его материалах воспитывалось несколько поколений мастеров отечественной фотографии и фотолюбителей. Издавал Союз журналистов СССР, в 1970-е тираж достигал 240 тысяч экземпляров. Вообще, журнал Советское фото оказал мощнейшее влияние на развитие советского фотоискусства, фотожурналистики и советскую школу фото.
Первый номер журнала. Дизайн Александра Родченко
Он начал выходить еще в 1926 году благодаря инициативе легендарного писателя и журналиста Михаила Кольцова (редактировал также Огонек, Крокодил, За рулем и много чего еще). А обложку первого номера журнала сделал не менее легендарный фотограф, плакатист, родоначальник дизайна и рекламы в СССР и основоположник конструктивизма Александр Родченко.
Портрет Лили Брик, фото Александра Родченко, 1924
Среди авторов журнала были знаменитые фотомастера, ставшие классиками мирового фотоискусства - Аркадий Шайхет, Борис Игнатович, Георгий Петрусов, Абрам Штеренберг, Игорь Гневашев, Лев Бородулин, Лев Шерстенников, Василий Малышев, Алексей Васильев, Андрей Князев, Валерий Плотников, Виктор Ахломов, Валерий Щеколдин, Андрей Баскаков, Владимир Вяткин...
Духовой оркестр общества "Динамо", 1926. Фотограф Борис Игнатович
С. М. Буденный на Красной площади. 1927 г. Фото - Аркадий Шайхет
Комсомолка, 1930-е. Фотограф Григорий Зельма
Первый номер журнала, апрель 1926 года
Развороты журнала за 1981 год
Советской рекламе товары не нужны - шутка советских рекламистов. Но реклама была, даже в специализированных журналах.
(Продолжение. Начало здесь. Извините, на Пикабу есть ограничение на количество иллюстраций, поэтому текст пришлось разбить надвое)
Ну я возвращаюсь к двум художникам, чью жизнь нечаянно переломали шестеренки этого мутного дела.
Константина Ротова отправили отбывать наказание в Усольский исправительно-трудовой лагерь - это в городе Соликамске. Масштабы своей популярности он узнает еще на этапе, когда его раз за разом спрашивали: "Что, правда это ты нарисовал драку на кухне?".
Речь идет о невероятно популярной карикатуре 1927 года под длинным названием «Будни общежития. Маленькие разногласия на общей кухне по поводу исчезновения одной иголки для прочистки примуса».
Поэтому нет ничего удивительного в том, что и в заключении Константин Ротов работал по специальности - профессионалами такого уровня даже в Гулаге не разбрасывались. Его назначили руководителем оформительской бригады Усольлага, которая славилась на весь Урал и занималась не только наглядной агитацией. К примеру, Ротов очень много сделал для оформления Солекамского краеведческого музея, где до сих пор в фондах множество его работ.
Вот, например, ротовская реплика портрета Ивана Грозного из "Царского Титулярника".
А это - одно из наглядных пособий по истории человечества:
В оформительской бригаде Ротова, кстати, трудился и осужденный по 58-й Михаил Танхилевич, который после войны учился в Ростове на архитектурном факультете и потому неплохо рисовал.
Правда, прославится он совсем на другом поприще - как поэт-песенник Михаил Танич, автор множества советских шлягеров и создатель группы "Лесоповал".
Во время войны друзья Ротова - художники Кукрыниксы, М. Черемных, Б. Ефимов, Л. Ленч, поэты B. Лебедев-Кумач и C. Маршак, писатели М.Зощенко и В. Катаев - дважды писали в высокие инстанции ходатайства о пересмотре дела художника:
"Мы знаем тов. Ротова и как человека, и как художника по его многолетней работе в ЦО "Правда", в журнале "Крокодил", в Детиздате и др. И в своей работе, и в своей личной жизни Константин Ротов всегда был вполне советским человеком, искренне любящим свою Родину и отдающим ей все свои силы своего незаурядного таланта. Все это дает нам полное основание просить Вас о пересмотре дела Константина Ротова. Сознавая всю ответственность возбуждаемого нами ходатайства, мы просим Вас затребовать дело Ротова в порядке надзора и по результатам рассмотрения принять решение о его возможном освобождении".
Не помогло. Свой восьмилетний срок Ротов отсидел от звонка до звонка.
Незадолго до окончания срока он писал в письме: «Говорят, раненый не сразу чувствует свое ранение. Я был ранен семь лет тому назад. Прошел достаточный срок, чтобы почувствовать свою рану, но я до сих пор не могу разобраться, смертельна ли она или есть еще надежда на выздоровление. Я говорю, конечно, о моральном ранении. Думаю, что, если попаду в нормальную обстановку, я поправлюсь и смогу быть пригодным для дальнейшей жизни и работы, а, следовательно, и физически буду здоров. <…> Когда думаешь, что погублены лучшие годы жизни, годы, в которые человеку положено делать лучшее, — становится очень больно и обидно. <…> Я настолько отвык от нормальной жизни, что вообще не представляю, как можно ездить в трамвае, как можно пользоваться вилкой, ножом».
Позже он много раз говорил, что его спасло только то, что его не лишили возможности рисовать - потому что не рисовать он не мог, это было необходимым условием существования. Вот его лагерные наброски.
И вот восемь лет истекли, срок отсижен, надо возвращаться к прежней жизни. Правда, возвращаться ему было особо некуда.
Жена, Екатерина Долбежева, ставшая за годы его отсидки детской писательницей, творившей под псевдонимом "Екатерина Борисова", от него ушла. Пока Ротов сидел, она оформила развод (в случае с осужденным это можно было сделать в одностороннем порядке) и вышла замуж за сценариста и литературоведа Н. А. Коварского. Хотя бывшего мужа продолжала поддерживать, и регулярно, вплоть до освобождения, отправляла ему в лагерь посылки. Вот Ротов с женой в молодости.
Дочь Ирина, которую он оставил ребенком, за время отсидки успела стать взрослой и тоже выйти замуж - за молодого актера Алексея Баталова.
Да и не смог бы он жить с семьей, даже если бы это было возможно, у Ротова было "минус 100" - освобожденному художнику было запрещено проживание в ста крупнейших городах СССР, в том числе и в Москве.
Поэтому он выбрал для проживания город Кимры в Калининской (ныне - Тверской) области. В основном - из-за близости к столице. В Кимрах он стал на учет, устроился на работу, не требующую полной занятости и принялся, нарушая режим, периодически ездить на поезде в Москву.
Мало-помалу жизнь налаживалась. Ротов восстановил какие-то профессиональные связи, не полностью, разумеется: «Откровенно говоря, не все стремились со мной встретиться. Ведь я еще не был реабилитирован». Пошли первые заказы, в том числе один большой и серьезный - на серию иллюстраций к собранию сочинений Анатоля Франса.
На удивление прекрасные отношения сложились с выросшей дочерью. С зятем они тоже нашли общий язык и даже стали друзьями. Константин Павлович даже использовал Алексея Баталова в качестве модели для иллюстраций к "Дяде Степе" Михалкова.
Но как только все стало более-менее хорошо, так сразу случилось "плохо". Ротов расслабился и начал иногда оставаться в Москве на ночь - все-таки в почти пятидесятилетнем возрасте так мотаться тяжело, электрички тогда еще не было, ее пустят только в 70-х. И однажды, ночуя у старшего брата в "коммуналке", попал под проверку паспортного режима. Не то плановую, не то стуканул кто-то из соседей.
И вместо работы над Анатолем Франсом Константин Ротов, не прожив в Кимрах и года, в декабре 1948-го за нарушение режима был выслан на вечное поселение в поселок Северо-Енисейский Красноярского края, где прожил до середины 50-х, работая художником в рабочем клубе.
После марта 1953-го, когда начались пересмотры дел репрессированных, Кукрыниксы в июле обратились с заявлением о реабилитации Ротова, а в ноябре написали о том же Ворошилову.
10 февраля 1954 года Военная коллегия Верховного суда СССР, рассмотрев дело Ротова К. П., исключает из обвинения две статьи. Отпали шпионаж и измена Родине. Но осталась статья 58–10, часть 1 — «пропаганда и агитация против Советской власти».
Та самая злополучная лошадь.
Проблема была в том, что рисунок не был приложен к делу и потому эксперты не смогли оценить степень "антисоветчины".
Ротов на допросах подробно рассказал о рисунке, даже нарисовал его копию.
Но слова к делу не пришьешь. Нужен был оригинал тридцатых годов.
Тогда Кукрыниксы - напомню, что это художники КУприянов, КРЫлов и НИКолай Соколов - перевернули верх дном всю редакцию "Крокодила", но все-таки нашли оригинал. Как выяснилось, карикатура не пошла в печать, и все эти годы так и валялась в какой-то из бесчисленных папок с рисунками "крокодильцев".
Экспертиза подтвердила, что ничего антисоветского в карикатуре нет: "Дополнительным расследованием установлено, что карикатура, которая рассматривалась как антисоветская, в действительности не является таковой. В настоящее время эта карикатура изъята из редакционного альбома и приобщена к делу".
Эти строки из постановления о реабилитации Ротова Константина Павловича.
Полностью оправданный художник в 1954-м вернулся в Москву. Лагерь и ссылка - даже при работе художником - это очень серьезное испытание для человека, но Ротова больше всего угнетал не диктат "блатных", не обязанность рисовать коврики и альбомы начальству, и даже не тяжелые условия жизни с постелью на нарах и ложкой в сапоге. Больше всего ему было жаль потерянных лет.
Он писал из Северо-Енисейска первой жене Кире (вот он с ней в молодости):
«На днях мне стукнет пятьдесят. Из этих лет нужно вычесть 20 лет щенячьего возраста (в начале) и двенадцать - собачьего (в конце). Итого только восемнадцать лет сознательной человеческой жизни! И сделано за это время так мало из возможного! Просто страшно обидно!»
Может быть, поэтому после реабилитации Ротов буквально горел на работе и менее чем за пять лет жизни, которые были отпущены ему после оправдания, создал огромное количество рисунков.
Его работы появляются практически в каждом номере "Крокодила", при этом художник создал немало карикатур, ставших маркерами хрущевских времен - в частности, знаменитую "корову из штата Айова" - догоним и перегоним Америку, ага.
С момента создания журнала "Веселые картинки" был одним из ведущих художников этого детского издания, признаваясь: "«Крокодил» - это мой долг, а «Весёлые картинки» - любовь". И обложку первого номера новорожденного журнала нарисовал тоже он:
Но больше всего Ротов работает в иллюстрации, причем именно в детской. Ведь он еще из лагеря писал:
«Что может быть лучше и прекрасней детской аудитории — искренней и правдивой».
Ротов переделывает свои рисунки к переписанному "Хоттабычу", иллюстрирует Чуковского и Маршака, создает свои знаменитые "Три поросенка" в переводе Михалкова.
В 1957-м все-таки выходит многострадальный "Дядя Степа". Одной из последних работ художника стали иллюстрации к книге одного из его заступников Валентина Катаева "Белеет парус одинокий".
А еще... Еще в его жизни вновь появился бывший друг Михаил Храпковский.
Тот тоже отсидел свой "восьмерик" от звонка до звонка, потом жил в ссылке на юге Казахстана.
Сотрудничал с Казгосиздатом, в основном рисовал агитплакаты на сельскохозяйственные темы. Но были и хорошие заказы - так, в 50-е Храпковский проиллюстрировал для "Казахского государственного издательства художественной литературы" дилогию Ильфа и Петрова. У меня в детстве была именно такая книга.
И еще - он учил детей рисовать. Судя по всему, учил хорошо, потому что эти дети, даже став взрослыми, часто его вспоминали. Вот что писал, например, Илья Жаканов, заслуженный деятель культуры Казахстана и Кыргызстана:
"В этой галерее я встретил своего давнего знакомого – Храпковского, учителя художественного кружка средней школы имени Сталина, что в городе Каратау Джамбульской области, где я и учился. Этот человек был знаменитым художником. Его сослали в наш городок по политическим мотивам. Эта встреча принесла мне много пользы. Храпковский пригласил меня в свою художественную студию, где я в течение 7-8 месяцев обучался работе с кистью и холстом. Однажды Храпковский провел персональную выставку, которая поразила всех и после, неожиданно, уехал в Москву. Меня среди его творений больше всего поразила картина «Карагачи». Я до сих пор помню этот пейзаж. И каждый раз, когда я вижу старые карагачи с опавшими листьями на берегу Жайыка, я вспоминаю ту картину".
После реабилитации Михаил Храпковский даже выпустил книгу «Письма начинающему художнику», своеобразный самоучитель по рисованию, в которой обобщил свой педагогический опыт.
В Москву, кстати, после реабилитации возвращаться не стал - остался в Казахстане, переехав в Алма-Ату. Но через несколько лет вольной жизни не выдержал и все-таки поехал в столицу.
Зашел по старой памяти в "Крокодил", принес свои рисунки. Просить Ротова о встрече не рискнул, но оставил бывшему подельнику большое письмо:
"Вспоминая вновь и вновь историю моей катастрофы, я все же прихожу к печальному выводу, что, если, не дай бог, со мною вторично случится то же самое, то я снова поступлю так, как поступил, ибо есть предел сил каждого человека. Я сопротивлялся столько, сколько у меня было сил, и сдался только после того, как этих сил не стало. Ведь мы попали в руки многоопытных палачей, которые искусно сочетали в своей работе мучения физические с моральными… Я прошу тебя быть снисходительным ко мне и, если можешь, простить мне все зло, которое я причинил тебе".
Но Ротов его не простил.
«Зла этому человеку не желаю, но видеть его не хочу, - признавался Константин Ротов друзьям. - Не могу... А теперь вот письмо. Снова просит прощения. Нечего мне ему ответить. Ничего я ему не напишу».
Вскоре после этого Константин Павлович слег. Парализовало правую руку. Тогда он попросил планшет, бумагу, карандаш и настойчиво стал учиться рисовать левой рукой. Не рисовать он не мог.
Переучится не успел - 16 января 1959 года художник Константин Павлович Ротов скончался и был похоронен на Введенском кладбище в Москве.
В "Крокодиле" долго думали, что делать с рисунками Храпковского, но когда Ротов заболел, решили отправить их обратно, чтобы не травмировать Константина Павловича.
Так случилось, что Михаил Борисович Храпковский получил бандероль с рисунками одновременно с известием о смерти Ротова. И этого удара человек со сломанной судьбой уже не перенес - с Храпковским случился инфаркт и через несколько дней, 17 февраля 1959 года, он скончался. Похоронен на Центральном кладбище Алма-Аты.
Бывшие друзья умерли с месячным интервалом.
Вот, в общем, и вся история двух художников, которых судьба затянула в шестеренки времени.
Раз уж разговор пошел о сказках, родившихся в непростые времена, упомяну еще одну.
В 1940 году Валентин Катаев написал сказку "Цветик-семицветик", посвятив ее погибшему на финской войне другу, писателю Борису Левину: «Написал сказку "Цветик-семицветик", думая о том, как надо жалеть людей».
Первая публикация вышла в журнале "Мурзилка", а первыми иллюстраторами стали сразу два художника. Рисунок на обложке журнала сделал Константин Ротов, бывший тогда в зените славы.
Те, кто помнят сказку, сразу же закричат: "Это по книжке, по книжке!!!". Да, действительно, это прямая визуализация фразы из сказки: "А тем временем из-за льдины вышли семь белых медведей и прямехонько к девочке, один другого страшней: первый - нервный, второй - злой, третий – в берете, четвертый - потертый, пятый - помятый, шестой - рябой, седьмой – самый большой".
Но внутри журнала сказку иллюстрировал другой художник, Михаил Храпковский.
Мы уже сталкивались с ним в этой книге - это он на пару с Лаптевым рисовал довоенного Винни-Пуха в журнальной версии. В подобном разделении сказки на двоих не было ничего удивительного - оба художника были большими друзьями.
Константин Ротов на вопрос о наиболее близких друзьях назвал четырех художников-крокодильцев: Льва Григорьевича Бродаты, Юлия Абрамовича Ганфа, Николая Эрнестовича Радлова и Михаила Борисовича Храпковского.
А Михаил Борисович Храпковский заявлял, что знает Ротова с 1924-25 г., находился с ним в дружеских взаимоотношениях, всем делился в жизни.
Как я уже сказал, у Константина Ротова тогда все было хорошо.
Невероятно популярный карикатурист, главный художник "Крокодила", чьи карикатуры обсуждала вся страна. Художник-иллюстратор, только что отрисовавший дилогию Ильфа и Петрова (своих соседей по даче), "Хоттабыча" и "Врунгеля", после чего его известность взлетела до небес. Материально жил прекрасно - трехкомнатная квартира, собственный автомобиль, хорошая дача, жена-красавица, дочка-умница, командировки по стране, волейбол на даче, посиделки и розыгрыши в редакции...
Все это закончилось 22 июня 1940 года, когда в 4 утра к ним на дачу в компании с понятыми пришли сотрудники НКВД.
Дочь художника вспоминала: «Мама быстро собрала папу, и он успел, склонившись надо мной, спокойно сказать: «Ирка, я уезжаю в командировку в Тулу. Что тебе привезти? Хочешь, самовар привезу?» И тут же подошёл человек и вежливо сказал: «Разговаривать не надо. Уже нет времени, пора». И я почему-то поверила, что всё будет хорошо. Мама уехала вместе с папой, а когда вернулась, то заперлась в своей комнате и целый день не выходила. Я думала, что она умерла. Но она вышла и сказала, что папа уехал надолго, но обязательно вернётся. И мы поехали в Москву, где две комнаты были уже опечатаны, а одна оставлена нам. Я всё время ковыряла ногтем красную печать на дверях, за что мама меня ругала. От нас все отвернулись, домработница ушла, телефон замолчал. Мы остались одни: я, ещё совсем ребёнок, и молодая красивая мама без специальности».
После первого же допроса Ротов понял, что его оговорил друг, недавно арестованный Михаил Храпковский.
Из заключения по архивно-следственному делу № 902940 по обв. Ротова Константина Павловича (все следственные документы цитируются по публикации Новоселова Д. С. Всё моё несчастье в том, что я рано начал работать и печататься...»: документы о судьбе художника К. П. Ротова (1943-1944) // Русский сборник: Исследования по истории России. — М., 2007):
"Обв<иняемый> Храпковский <…> показал, что знает Ротова с 1924-25 г., находился с ним в дружеских взаимоотношениях, всем делился в жизни. По возвращении из Германии в 1928 г., находясь в гостинице г. Одессы, он рассказал Ротову, что был вызван в ОГПУ, где спрашивали о поездке. Ротов спросил: «Всё ли ты рассказал, что с тобой произошло с тобой за границей?» Храпковский ответил, что всё. После этого Ротов многозначительно спросил: «А о том, что с тобой случилось в полицай-президиуме, ты тоже рассказал?» (Там Храпковский был завербован немецкой разведкой). Ротов сказал, что ему всё известно и что в дальнейшем связь от имени германской разведки Храпковский должен поддерживать через него — Ротова".
Ротов дал задание сообщать о настроениях художников, заводить знакомства и выявлять антисоветски настроенных лиц. Все сообщения передавал Ротову до последнего времени. Примерные сведения в сообщениях: о Каракумском пробеге в 1934 году, о жизни в Средней Азии, о загибах в сельском хозяйстве, вошел в доверие в военную среду через жену Кулика, о военных действиях в Монголии, о подготовке войны с Финляндией, о ходе военных действий. О своем сотрудничестве в ОГПУ поставил в известность Ротова".
Предательство друга было тем обиднее, что Ротов, в отличие от Храпковского, всегда старался максимально дистанцироваться от политики. Насколько это, конечно, вообще было возможно в то время.
Так, самым известным до ареста произведением Михаила Храпковского была популярная серия карикатур «История одного предательства», обличающая разоблаченного Георгия Пятакова и его "покровителя" - Льва Троцкого.
В составленном же НКВД списке прегрешений Ротова есть и такие пункты:
4) В 1930 г. Ротов был подвергнут персональной чистке в редакции «Крокодил» за отказ рисовать карикатуры на Троцкого, отказывался рисовать потому, что в 1924 г. лично видел Троцкого, когда иллюстрировал его книгу, и он произвел сильное впечатление, поэтому в разгар внутрипартийной борьбы сочувствовал Троцкому.
5) В 1932 г. отказался от секретного сотрудничества с ОГПУ, т. к. это шло вразрез с его убеждениями.
Надо сказать, что Ротов в работе на немецкую разведку тоже сознался, хотя подельники периодически и путались в показаниях, так, на очной ставке "Храпковский показал, что его завербовал для шпионской работы Ротов, а Ротов показывает, что его завербовал Храпковский".
Почему сознался? Много лет спустя художник писал: "Следствие вел Влодзимирский. Высокий, стройный красавец. Он сажал меня перед собой. Придвигал к моему лицу настольную лампу и направлял свет мне в лицо. Мощная лампа так сильно светила и грела, что, казалось, вот-вот глаза лопнут. Потом красавец снимал с левой руки часы и надевал на правую. Он был левша. Я знал — будет бить. А он не просто бил, а пытал, да так, что и вспоминать об этом страшно". (Воспоминания Ротова - из книги «Злополучная лошадь», вышедшей в серии «Библиотека журнала «Крокодил» в 1991 году).
Сын польских революционеров и участник Гражданской войны Лев Емельянович Влодзимирский, занимавший в то время должность начальника следственной части ГЭУ НКВД СССР и впрямь был мужчиной видным.
"Иногда он на сутки запирал меня в маленькую камеру, скорее в шкаф. Там не то что лечь, сидеть было нельзя. Только стоять. Сутки… Одно время держал меня в одиночной камере. Для меня это тоже было пыткой. Я очень тяжело переносил одиночество. Чтобы не сойти с ума, я рисовал. Маленьким обмылочком — на брюках. Рисовал, стирал нарисованное и снова рисовал… Я человек не злой, но этому красавцу я желал смерти".
Влодзимирский был опытным чекистом, поэтому довольно быстро сломал сначала одного, а затем второго художника.
Но даже с признанием, работа на германскую разведку выглядела хиловато - ну какие секреты может выдать художник? - поэтому в обвинительном заключении упоминались еще два преступления. Первое - Ротову припомнили, что до прихода красных в Ростов, в 17-летнем возрасте он сотрудничал в «реакционном органе контрреволюционного донского казачества журнале «Донская волна».
Кроме работы на "белых", его также обвинили в распространении антисоветских клеветнических карикатур. Еще один обвиняемый, некто Панов, заявил следующее:
«Вопрос: Что вы можете показать о конкретных фактах антисоветской деятельности Ротова?
Ответ: В 1934 году, не помню в каком месяце, Ротов принес в редакцию «Крокодила» карикатуру, изображавшую дискредитацию советской торговли и советской кооперации. Эту карикатуру видел ряд сотрудников редакции, большинство которых возмущались ей. Других конкретных фактов, относящихся к 1934 году и началу 1935 года, я сейчас припомнить не могу…»
Панов говорил о карикатуре, на которой была изображена лошадь, кушающая из торбы овес, а на ее спине сидели голодные воробьи в ожидании «переработанного овса». На хвосте висела табличка: «Закрыто на обед».
Под следствием Ротов пробыл почти год - дело было закрыто только в мае 1941 года. Обвинительное заключение подписали: начальник следственной части НКГБ майор государственной безопасности Влодзимирский, его заместитель капитан Эсаулов и мл. лейтенант госбезопасности Сидоров. Согласовал документ заместитель наркома ГБ СССР, комиссар государственной безопасности 3-го ранга Кобулов.
По совокупности за юношеские рисунки в белогвардейском журнале, шпионаж в пользу Германии и антисоветскую лошадь Константин Ротов был осужден на 8 лет лагерей. Михаил Храпковский получил ровно столько же. После окончания следствия подельники даже встретились. В 1943 году художник писал в жалобе прокурору, категорически отрицая шпионаж:
"Почему поверили такой личности, как Храпковский? (Кстати, о Храпковском: когда я встретился с ним в Бутырской тюрьме, он плакал и просил у меня прощения за то, что вынужден оклеветать меня)".
Эту же встречу бывших друзей вспоминал и Михаил Храпковский. Вот выдержки из его письма Ротову:
"А на следующий день, когда нас повели в уборную, я увидел из окна ваш этап, уходящий на станцию. Был серый печальный осенний день, балашевские домики выглядели особенно печально, на улице густая, черная, глубокая грязь, и, утопая в грязи, идет длинная вереница согбенных людей и среди них вижу я твое серое пальто".
И здесь самое время сказать, что оба художника просто стали невольными жертвами интриг сильных мира сего. Вернее, разборки в верхах зацепили Храпковского, а уж он потянул за собой Ротова.
Дело в том, что Храпковский сел "через жену", или, точнее, "через родню".
Нет, так-то он попал в поле зрения органов еще несколько лет назад. Вот что в 1937 году сообщал о нем на допросах Аркадий Бухов - бывший "сатириконец", после эмиграции и возвращения в СССР ставший "крокодильцем" и расстрелянный во времена Большого Террора. Цитирую по книге Киянская О. И., Фельдман Д. М. Портреты и скандалы: Очерки истории русской советской литературы и журналистики. — М.: Форум, 2015.
"Мне известны следующие лица как активно контрреволюционно настроенные, с которыми я встречался по своему общественному и личному положению: 1) Олеша Юрий Карлович, писатель. Он настроен фашистски. В разговорах со мной он развивал теорию сильной личности типа Муссолини. 2) Булгаков Михаил Афанасьевич, писатель. В разговорах со мной он постоянно указывал на неизбежное возвращение к капитализму как результат неудачи Советской власти. 3) Катаев Валентин Петрович, писатель. Критиковал успехи советской власти и говорил, что в случае столкновения с капиталистическим миром СССР потерпит поражение, так как, по его словам, все успехи раздуваются в прессе и отчетах и что в действительности СССР страна слабая. <...>
6) Храпковский Михаил Борисович, художник. Агитировал за капиталистический путь развития и т.п. демократические свободы слова, печати, партий и т.п.
<...>
Несколько подозрительными мне казались те вечеринки, которые устраивал художник М.Б. Храпковский, не напоминающие те скромные по размаху вечера крокодильцев, какие имели вообще. Правда, Храпковский довольно много зарабатывал, но его вечеринки явно обходились дорого и на них бывали люди, абсолютно ничем цехово не связанные с нами. На этих вечеринках я встречал героя Союза М. Слепнева, героя Союза Ляпидевского...
Но, как мы видим, с 1937-го до 1940-го "антисоветски настроенный" художник Храпковский пережил вполне благополучно - как, впрочем, и другие "антисоветчики".
Что же изменилось в 1940-м? Как я уже сказал, Михаил Борисович погорел на родственниках, если точнее - на свояченице, то бишь сестре жены. Сестра жены художника была замужем за Маршалом Советского Союза Григорием Куликом. Вот маршала как раз и "копало" ведомство Берии, отсюда и фраза из следственного дела: "вошел в доверие в военную среду через жену Кулика".
Девичья фамилия и Татьяны Ивановны Храпковской и Киры Ивановны Кулик была Симонич. Вообще история семейства Симонич достойна авантюрного романа, но я его подробно рассказывать не буду - по крайней мере, в этой книге - а пробегусь буквально пунктиром.
Сестры были "из графьев". Самых натуральных - графский титул получил от польского короля один из их предков, Матвей Симонич, еще в 1648 году.
Их отец, граф Иван Константинович Симонич, имел непосредственное отношение к спецслужбам, перед революцией занимая должность начальника контрразведки Свеаборгской крепости, то есть военного гарнизона, расположенного в Гельсингфорсе, нынешнем Хельсинки.
После окончания гражданской войны в Финляндии Симонич-старший вернулся в Советскую Россию и в мае 1919 года был арестован. В заключении граф просил о скорейшем освобождении, ссылаясь, в частности, на то, что ему нужно заботиться о жене и шести малолетних детях - у него было четыре дочери и двое сыновей. Прошения не помогли, и бывшего предводителя дворянства питерское ЧК приговорило к расстрелу. О жизни старшего Симонича весьма подробно рассказано в книге Рупасова А. И. и Чистикова А. Н. Советско-финляндская граница. 1918-1938 гг. Очерки истории. — Санкт-Петербург: Издательство «Аврора», 2016.
А у детей судьбы сложились совсем не весело.
Оба сына погибли в 30-х. 26-летнего ответственного исполнителя строительного управления "Свеклотрактороцентра" Константина Ивановича Симонича расстреляют в 1933 году за шпионаж и подготовку теракта. Его младший брат, инструктор физкультуры на агитационном пароходе Наркомата водного транспорта СССР Сергей Иванович Симонич проживет на год дольше - его расстреляют 23 сентября 1937 года в 27 лет за контрреволюционную агитацию и пропаганду. И это были последние носители герба графов Симоничей.
Что касается четверых сестер Симонич, то все они будут так или иначе связаны со спецслужбами. Как писалось в секретном досье на маршала Кулика, "три сестры жены [маршала] имели непосредственную связь с иностранными разведывательными органами. Одна из них — Александра в 1930 году вместе со своим мужем — секретарем итальянского военного атташе — Макки выехала в Италию с сыном жены Кулика от первого брака. Жена Кулика все время поддерживала связь с этой сестрой, а Кулик Г.И., будучи в заграничной командировке, имел встречи с ней.
Там же, в Италии, проживает и мать жены Кулика — Раменская, выехавшая из СССР в 1934 году. За границей проживает и вторая сестра жены — Нина, выехавшая из СССР с мужем — германским подданным Вилендером. Третья сестра Татьяна неоднократно арестовывалась за шпионаж".
Третья сестра Татьяна - это супруга художника Храпковского. После ареста мужа она тоже была осуждена, по крайней мере, по состоянию на июль 1950 года Татьяна Храпковская находилась в городе Енисейске в качестве ссыльной. Кстати, в том сборнике компромата нашлось место и свояку маршала: "В 1940 году Кулик настойчиво содействовал в командировании на Северо-Западный фронт для работы в редакции газеты 7-й армии свояку — художнику Храпковскому, арестованному впоследствии за шпионскую деятельность".
В общем, Кира Ивановна Симонич, по первому мужу Плавнек, по второму - Шапиро, по третьему - Кулик, сыграла роковую роль в судьбе многих людей.
Невероятная красавица, она была к тому же очень умна. Дочь Кулика от первого брака Валентина Осипенко характеризовала ее так: «Кира была не просто красивая, а очень красивая. И еще в ней была та самая изюминка, которая даже некрасивую женщину делает привлекательной. <...> Нрав веселый. Умна, хитра — не простушка. Да и воля была твердая, мужа-маршала держала в руках крепко! Мужчин как магнитом притягивала: артисты, писатели, музыканты и другие знаменитости вокруг нее постоянно кружили. Ей это нравилось. Любила быть в центре внимания. А какой красивой женщине это не нравится?».
Именно Киру Ивановну органы разрабатывали всерьез, пытаясь нарыть компромат на маршала Кулика. В итоге 5 мая 1940 года Кира Кулик таинственно исчезла - вышла из дому и не вернулась. Маршал поднял большой шум, пропавшую объявили во всесоюзный розыск и, между делом, НКВД тогда арестовало несколько человек, так или иначе связанных с роковой красавицей. Через десять дней после исчезновения, 15 мая 1940 года, был арестован главный режиссер Большого театра Борис Мордвинов, у которого, на беду, с Кирой случился мимолетный роман. Сел на три года.
В том же самом мае арестовали и зятя пропавшей, художника Храпковского. Сел на 8 лет, потянув за собой Ротова.
Позже было объявлено, что гражданка Кира Кулик бежала за пределы СССР к родственникам за границей. Маршал Кулик, кстати, долго по жене не горевал, и уже в октябре 1940 года женился на школьной подруге своей дочери — 18-летней Ольге Яковлевне Михайловской, которая была младше его на 32 года.
Как вы помните, компромат на Кулика вытащили в 1950 году - именно тогда бывшего маршала расстреляли.
И только после ареста Берии о пропаже жены Кулика дал показания бывший следователь Влодзимирский, сделавший за эти годы блестящую карьеру - он дослужился до генерал-лейтенанта и стал одним из ближайших людей Берии.
Обвиняемый Влодзимирский рассказал, что в 1940 году Берия с Меркуловым поручили ему произвести секретный арест жены маршала Кулика в каком-нибудь пустынном переулке, что и было исполнено. А примерно через месяц-полтора тот же Влодзимирский доставил гражданку Кулик из Сухановской тюрьмы (где в то время сидели и Ротов с Храпковским) в здание НКВД в Варсонофьевском переулке. Там ее, не дождавшись прокурора, расстрелял комендант Блохин. За что и получил втык от подъехавшего вместе с замнаркома Кобуловым прокурора Бочкова. Несколько протоколов допросов по этому делу можно прочитать в книге "Политбюро и дело Берия. Сборник документов" — М.:, 2012.
Вот, собственно, и все, что мы знаем по этому делу. Недостаток фактического материала вовсе не мешает СМИ и блогерам вновь и вновь писать про "таинственное убийство жены маршала", обсуждая все новые и новые леденящие душу версии.
Я пока не готов влиться в их ряды, поэтому могу только сообщить, что Льва Влодзимирского расстреляют в декабре 53-го, предварительно лишив всех званий и наград - но это и без меня общеизвестно.
Гораздо меньше людей знают, что умершая в 35 Кира как будто бы выкупила долгую жизнь всем трем выжившим сестрам Симонич.
Оставшаяся в СССР "неоднократно арестовывавшаяся за шпионаж" Татьяна Ивановна, несмотря на все отсидки, покинет этот мир только в 1991 году, в 84-летнем возрасте. Две старшие сестры уйдут одновременно в 1997 году: Нина Ивановна скончается в бразильском Сан-Паоло в возрасте 94 лет, а Александра Ивановна - в итальянском Милане в 92 года.
Ну я возвращаюсь к двум художникам, чью жизнь нечаянно переломали шестеренки этого мутного дела.
Продолжение здесь (извините, на Пикабу есть ограничение на количество иллюстраций, поэтому текст пришлось разбить надвое)