Купите папиросы (часть 4) ФИНАЛ
Автор: Волченко П.Н.
Ссылки на предыдущие части
Его опять не было на площади. В этот теплый погожий день начавшегося бабьего лета, когда самое то под погожим солнышком потолкаться среди людей, и не зябнуть в ожидании покупателя – его не было. Дошел до пруда, не было и под ивой. Ускоряя шаг, дошел и до «секретной» лавочки – нет. Вернулся на площадь, покурил, все в прохожих всматривался – нет его. Глянул на часы – уже половина второго. Где же он?
К ларьку уже бежал, выскочил наперед негодующей очереди, чуть голову в окошечко не всунул, спросил:
- Теть Ира, вы не знаете, где Ангел живет?
- Да не нервничайте, подойдет он, ну или у пруда, или…
- Его нигде нет. Мы вчера договаривались, а его нет.
- Да подойдет он.
- Вы не понимаете, я его к себе забираю, усыновить хочу, мы договорились встретиться…
- Молодой человек, - пожилая женщина с малым дитем, внуком наверное, попыталась оттеснить меня от окошка, - тут вообще-то очередь. Нам, пожалуйста…
- Он вроде где-то в новостройки ходит… Да подождите вы, женщина, - рявкнула на тетку, та состроила обиженную физиономию, пошла прочь гордо, - это еще высотка где новая, недостроенная. А там… не знаю.
- Спасибо, - я побежал прочь и услышал ее крик сзади:
- Удачи вам! – будто бы и на меня распространилась эта его способность открывать в людях доброе.
До новостроек, извечно огороженных, где бетонными, а где и страшно покосившимися деревянными, некрашеными заборами – было недалеко. Строить начали давно, потом бросили, потом заморозили, потом снова начали строить, потом снова остановились и так и стоят эти недострои и по сей день, щерятся черными, не застекленными провалами окон.
Добежал до забора бетонного, остановился, по сторонам глянул – туда, сюда. Сколько раз тут ходил, никогда внимания не обращал, где тут ворота, есть дыры или нет.
Рядом и слева и справа забор шел сплошняком. Да, можно под ним пролезть, но Ангел не в грязи был, не лежмя тут ползал, можно конечно и перелезть, но, опять же, не видел я на пальтишке его белых бетонных крошек. Побежал вдоль забора направо, вглядываясь в его плавно изгибающуюся плоскость – нет крупных разломов, так – щели только. В такие не то что Ангел, даже Бимка его не протиснется. На дорогу не смотрел, бежал по лужам, оскальзывался об какой-то мусор под ногами и… Врезался, глянул вперед – старушка крепенькая назад отлетела, едва не упала. Стоит кое-как. Взгляд ошалелый, да и у меня наверное не лучше.
- Простите, - выпалил, и тут же кинул на удачу, особо не веря в то, что услышу ответ, - вы тут мальчонку, беспризорника не видали. У него еще пес такой черный, лопоухий – Бимка.
- А, - она вдруг в лице переменилась, взгляд ее стал испуганным, подозрительным, - зачем он вам?
- Мы договаривались. Я его к себе взять хочу, усыновить. Он не пришел.
- Правда? – недоверчивость в ее глазах не пропала, еще и прищур стал этаким, с подковыркой. Мол брешешь ты, друг ситцевый.
- Правда. У него котенок есть, и папиросами он торгует, очень любит пирожки с ливером, как мама делала, - сбивчиво я стал перечислять все, что о нем знал, - а пирожки у тети Иры за двенадцать рублей берет, пес Бим, котенок Тишка, только он еще маленький, с ним не ходит и…
- Он тут, вон там, - она улыбнулась, - дальше. Там дыра, она щитом заколочена. Он отодвигается. Он там. Я не знаю где точно, но, наверное, не далеко. Вроде он в подвале каком-то…
- Спасибо!
И снова вперед. А вот и дыра обещанная, прикрытая древним, с ржавыми гвоздями, поддоном. В сторону его!
Влез в щель, разорвав рукав об торчащую из забора арматурину, и остановился, озираясь.
Куда мне? Огромный, раскатанный пустырь. То там, то здесь штабелями плиты выложены, поддоны с красным кирпичом под саваном рваным полиэтиленовым, глубокие следы гусениц в сырой, но не потерявшей форму, грязи. Куда?
Глянул под ноги в поисках следов – много их тут, видать немало народу знает о лазейке, вот и наведываются кто зачем.: кто побухать вдалеке от дома, кто для дома для семьи стройматериалами разжиться, а кто и на ПМЖ тут проходит.
Вот! Собачий след наполовину перекрытый отпечатком рифленой подошвы здорового ботинка. Туда!
Побежал по грязи, оскальзываясь, вглядываясь в наполовину раскисшие после вчерашнего ливня следы, хотя нет, прошел то он здесь после ливня, значит попросту они оплыли за ночь, стали почти неразличимыми.
Вот, сворачивают за угол одного долгостроя, и я за ними, мимо бетонного, без перил еще крыльца подъездного, и дальше, мимо наваленных, въевшихся уже желтой плотью своей в здешнюю грязь куч песка, отвалов щебня. Следы шли то явно различимые – цепочкой, то пропадали вовсе и я тогда метался из стороны в сторону, как ищейка, потерявшая след. Вот здоровый кусок строительной площадки пересыпанный гореликом – куда здесь? Куда! И как назло на перекрестке – меж четырех домов-коробок. Побежал в одну сторону, остановился на краю горелика, уставился в грязь – нет нужных следов, побежал в другую сторону – туда глянул. Не видно ничего, только лужа огромная разлилась почти от дома до дома. По ней что ли прошлепал? Может да, может и нет. На третью сторону рванул…
- Мужик, ты чего тут мечешься? – с недостроенного крыльца осоловелым взглядом смотрел на меня дородный пьяный мужик. Огромные его красные ручищи, будто не чуя холода, были оголены до локтей, открывая на мощных окороках неумелую вязь татуировок. То ли армейских, то ли с зоны он их принес – никогда я в этом не разбирался. Разглядел только бюст женский любовно вырисованный с неумело же отрисованной головой длинноволосой над ним.
- Мальчика тут не видели? С щенком он ходит.
- Эй, народ! – рявкнул он в черный провал подъезда бездверного, - пацана не видали, с щенком.
Из тьмы на свет потянулся «народ» - синяки конкретные, что называется – «рвань». Я чуть испугался, когда среди прочих увидел того, вчерашнего, что просил одолжить денег на чекушку.
- Кого? – спросил тощий, щурящийся от света мужиченка с увесистым, свернутым на сторону носом.
- Мальчика, - выпалил я, - лет семь, у него щенок типа спаниеля такой – ушастый, черный.
- У тебя курить есть? – спросил другой, как раз тот, вчерашний. Был он, как и вчера, в заляпанной тельняшке, поверх которой накинута была непонятного цвета ветровка, - Ну? Че вылупился? Есть курить? Видали мы твоего шкета, каждый день тут отирается со своим Бимкой.
Я подошел, остановился на безопасном расстоянии, спросил:
- Где?
- Да тама он, - мужик ткнул сбитым кулаком с оттопыренным пальцем в сторону разлившейся лужи, - вон тама, вишь, кочегарка старая? – я оглянулся, кивнул, - Там он трется.
Вроде все верно выходит: найти древние совдеповские папиросы в новостройках – это как-то неправильно, а вот в древней, всеми заброшенной котельной – уже больше на правду похоже.
- Ага, спасибо, - хотел уже рвануть туда, когда этот, вчерашний, в тельняшке, напомнил:
- Э, браток, а табачок?
- А, да, - и я, позабыв о вчерашнем нехорошем с ним разговоре – торопился, опрометчиво шагнул вперед, протянул пачку.
- Знакомые папироски. Да, паря, - и он осклабился, - Чего притих? Сегодня то на чекушку добавишь?
- Да, только я тороплюсь очень, - полез в карман, хватанул скомканные купюры, протянул ему. Тот глянул на них как-то искоса, брать не торопился, сказал своим:
- Друг то из мажористых. Но нас, ребят, не уважает. Что ты мне вчера говорил?
- Что? – попытался отступить, но он крепко ухватил меня за руку, в которой я сжимал деньги.
- Что на мели. Думал забуду? Не, Вован ничего не забывает, ты это себе на носу заруби. Или давай я те зарубку сделаю. Ага?
И он саданул меня свободной рукой под дых, а потом по лицу, а потом я упал и били меня уже все, и уже даже толком боли не чувствовал, разве что мотало во все стороны, и сил не было у рук, чтобы закрыться, спрятаться от ударов, а потом…
* * *
Где-то вдалеке нудно лаяла собака, мешала спать. Все болело, будто я простыл, и кости ломило – ватная боль. И мутило нестерпимо. Где же я так нажрался? Холодно. Очень холодно. Медленно подтянул колени к подбородку, медленно обхватил их руками, и снова попытался уснуть. Почему же все так болит и ноет, и собака еще эта треклятая…
Звуки накатывали, холод становился сильнее и сильнее и боль – боль стала черной, жгучей. Я застонал, очнулся.
Собака лаяла под самым ухом, в шаге, а больно мне не с похмелья и холодно мне не из-за того, что сползло одеяло. Открыл глаза. Не просто мне это далось – глаза заплыли, слиплись сухой корочкой сукровицы. Темно – ночь уже. Луна светит, на луже той громадной отражается белой мертвенной монетой на черном. И Бим рядом то на лай исходит, то отступает, то снова ко мне и заливается.
Застонал, очень хрипло вышло, с клекотом. За что же так, и без того все отдал. Ну поучили бы вежливости чуть, но не так же… Скорую надо. Сам не встану. Что же так больно то. Телефон.
Медленно, больно, до испарины больно, полез за телефоном в карман – нет, перевалился, аж дыханье оборвалось, когда бок болью зашелся – в другой карман. Забрали. А чего ждать то? Само собой забрали. Удивительно было бы, если бы оставили.
Бим лез мне в лицо, лизал мокрым горячим языком щеки, нос, лоб.
- Отстань, - не узнал своего голоса.
Попытался встать, тут же замутило, подкатила тошнота, хорошо хоть натощак на поиски отправился, вываляться в собственной блевотине еще не хватало. Встал. Руки тряслись, ноги тряслись, вес ливер словно подпрыгивал. Тошнота дикая.
Бим побежал впереди, то и дело оглядываясь, возвращаясь, лаял. Я кое-как плелся за ним. Идти и вправду пришлось через лужу. Промок основательно. Все думалось мне, что вот расхожусь, и дальше легче будет, но легче все не становилось и не становилось. И каждый последующий шаг был хуже, больнее предыдущего.
Чуть не упал в лужу, оскользнулся то ли на обломке кирпича, то ли еще на чем. Перебрался. Дальше поплелся к этой заброшенной котельной. Была она черна и разве что контуром прорисовывалась на фоне темно-синего неба – ни толики света, ни проблеска. Как он там – в темноте.
Шатало. Бесило, когда в фильмах показывали убегающего да израненного «от первого лица» и камера в этих сценах шаталась из стороны в сторону со страшной силой – зачем мотать то так, аж до блевотины, а тут… Вот оно как на самом то деле. Не так уж и не правы эти доморощенные режиссеры.
Я брел к едва вырисовывающемуся на общем темном фоне входу напрямую, но Бим вдруг свернул в сторону – пропал. Я замер на месте, оперся руками об колени, чтобы хоть как-то перевести дух. Куда же он пропал. Гавкнул, глянул в сторону, почему же он черный то? Толком и не разглядеть его в ночи. Вон он.
Пошел туда. Сил оставалось совсем чуть: ноги двигались нехотя, ливер просто заходился во мне, в груди будто меха вместо легких – на ребра давят, сердце ухает.
Добрел до места, откуда он лаял – кусты. Чудом оставшиеся на этом сплошь выкатанном, выдранном пустыре. Еще и досками тут все завалено, кучи битого кирпича натасканы – ноги бы не переломать.
Пробрался через завалы кое-как, хватаясь то за то, то за это, все руки сбил, иззанозил, влез в кусты, а там, за ветвями, чуть прочерченный контур люка повыше земли. Уголь сюда засыпали что ли, когда котельная работала? Тьма там, внутри, непроглядная.
Достал зажигалку, чиркнул, вспыхнул огонек и тут же погас под дуновением ветра. Склонился пониже, ладонью зажигалку прикрыл, снова чиркнул – огонек трепыхался, но не гас.
Лаз был небольшой, как раз под ребенка на корточках, а мне разве что ползти. Бим не унимался: бегал вокруг, лаял.
- Тише ты, звонок, - уселся на колени, затем медленно, все тело ломило, оперся на локти, кое-как выпростался во всю длину своего тела. Полез.
Лаз был сделан из толстой клепанной жести и, если бы не кинутый на его дно лист ДСП, то грохоту бы было! Пыхтел и полз, вот уже ни толики лунного света не пробивается снаружи, через меня, через плечи, ноги, спину – ползу и во всем теле каждый рывок отдается то рвущей, то тянущей болью. И хорошо, наверное, что темно, а то бы взыграла клаустрофобия, запаниковал бы. Разве что множащееся железное эхо от дыхания и движений давило на мозги, все казалось, что проход сужается и в скорости я повторю горестную неудачу Вини Пуха. Спереди иногда раздавался лай Бимка, превращенный эхом в лай своры собак.
- Ползу я, ползу, - повторял я каждый раз, сипел и кряхтел дальше. Мне казалось, что ползу я уже очень долго, вот только на самом деле одолел, наверное, по склону этому, метров семь – десять. Вот уже эхо откатилось назад, а впереди гулкость большого непроглядного пространства. И я шарю впереди руками – вот он, край, и он, край этот, наверное высоко над землей, над полом подвальным. Так мне кажется остатками логики. И тянет оттуда, из помещения подвального, пылью, застарелой гарью, а вот сыростью – ничуть.
Подтянулся на руках к «обрыву», чиркнул зажигалкой и увидел пол почти перед глазами. Ну да, а иначе совсем глупо вышло бы – Бим бы как запрыгнул? Да и слезать тоже – то еще удовольствие.
Выполз, хотел усесться, подняться, но вместо этого на спину перевернулся, во мрак уставился. Сил двигаться не было. И снова лаял Бим, я чувствовал его горячее дыхание у себя на лице, морщился от звонкого его зова.
- Да сейчас встану. Дай подышать. Сейчас, - глаза закрывались.
Где-то совсем далеко от меня уже были мысли о малыше Ангеле, будто и не мои то мысли были. Я помнил только об одном – зачем то мне надо идти, ползти, тянуться на корячках за этим чертовым псом, потому как иначе не даст он мне покоя и вот потом, когда я доберусь куда-то…
Кое-как снова перевалился на живот. Дрожащими руками в холодный пол бетонный уперся, но сил усесться, подняться – не было. Мутило почти до беспамятства. Вроде даже рвало, а может и нет. Все в тумане, и мрак еще этот – глаз нет, времени нет, только лай и холод бетона, будто через вату ощущаемый. А еще казалось, будто в лай еще примешивается чье-то уханье, будто совиное, или еще какое – кашель тяжелый.
На ноги поднялся и по стеночке, в след за редким лаем эхатым, за уханьем кашляющим. Шаг за шагом, по шершавой кладке пальцами глазами. Шаг… шаг… шаг… и еще, и еще, не помню – адов бесконечный то ли лабиринт, то ли тоннель. Были ли повороты – не знаю, но вот впереди будто кто золотым песком, взвесью просыпал, а может и кажется мне… Ближе, ближе – там трепещущий свет, будто от язычка пламени – мотылек на привязи фитиля.
- Бим, - то ли послышалось, то ли сам я это сказал, а то ли и вправду чей-то тихий, как шорох листьев голос.
Иду на него, бреду, и свет слепит проетые мраком глаза. Поворот за угол, в карман каменно-кирпичный, и падаю, стекаю через невысокий порожек.
Топчан непонятный, тряпьем заваленный, на ящиках из досок стол выложен, на столе пляшет огонек на оплывшем огарке свечи. Дальше, во мраке, угадывается коробка открытая, большая – папиросы? Книги стопкой у топчана. Стопкой. И тени кругом протянулись от огонька свечного, будто бритвой прорезанная граница света и тьмы.
- Ангел, - хриплю, - Ангел, ты здесь?
- И ворох на топчане движется медленно, шебаршится, и из под тряпья показывается грязная, осунувшаяся мордочка с ввалившимися глазами. И то ли от света свечи, то ли и вправду, в глазах его блеск слез стоит. И испарина на лбу.
- Кто вы? – испуг в голосе, но слабый, обессиленный совсем, мявкнуло что-то и на тряпье рядом с ним увидел маленький комочек, в калачик свернутый – вот и Тишка.
- Дядя Женя, - я улыбаюсь, я рад, что нашел его. Теперь можно закрыть глаза, уснуть, отлежаться, чтобы не болело так нутро, чтобы этот далекий ватный холод отступил наконец, растворился в пляшущем свете свечи – ее хватит еще надолго. Она успеет согреть нас, излечить, спасти. Мотылек из детского ночника – он волшебный. Вместе с ним я ждал деда мороза в новогоднюю ночь, и он шептал мне желтыми отблесками, тихими тенями о чудесах, о волшебстве…
- Простите… я вот…. Заболел, - он улыбнулся, лучше бы не улыбался. Будто череп кожей обтянули, глаза совсем потемнели, а может просто наклонился, но увиделись мне глазницы пустые черепа.
- Я не обижаюсь. Сам дурак. Под дождем и мороженое.
Закрыл глаза. Все – я его нашел. Теперь можно отдохнуть, уснуть. Он отлежится тоже, он тоже выздоровеет и все будет очень хорошо. И будут фотографии в семейном альбоме, Бима мы научим команде «апорт» и «дай лапу», хотя… «дай лапу» он уже знает, умеет. Потом они вместе с Сережей пойдут в школу, и пускай там удивляются, что они – братья, а так не похожи друг на друга. Я попытался представить себе его в школьном костюмчике с цветами, рядом, конечно же, крутится и Бим, мы стоим на мокром, после недавнего дождя, асфальте на площадке перед школой. Народу – уйма, и Лена с Сережей тоже здесь. Я держу Ангела за руку, а он так нелепо смотрится в своей форме школьной с большим портфелем за спиной, да какой там – будто туристический рюкзак ему кто натянул! Я смотрю на директрису – дородная, крепкая женщина. Она говорит ласково, но строго, ее слушают затаив дыхание. Сегодня важный день. Сегодня для них грандиозное событие – первый звонок, первый урок, в первый раз вдохнуть этот особенный запах школьных кабинетов, где и аромат улицы от приоткрытых окон и не до конца выветрившийся запах свежей краски от зеленых парт и едва ощутимый, но все же чувствуется полувкус, полупыль, полущекотка в носу от легкой меловой пыли, что была тут всегда и всегда будет, пока есть эта школа, пока стоят эти стены. И прилипший, приникшей ладонью своей пятипалой - кленовый лист к окну. Я слушаю директрису и тоже радуюсь вместе с детьми своими, с женой, волосы взлохмачиваю Ангелу, а тот смотрит на меня, хмурится недовольно – ведь мы так готовились? Наглаживали, причесывали его, он должен быть опрятным и ухоженным в этот день. И костюмчик, и рубашка белая и это так идущая ему бабочка, и штанишки отутюженные до остроты стрелок и…Я натыкаюсь взглядом на разношенные, истоптанные ботинки… и ветер холодный тут же, и знобит, так что зуб на зуб не попадает. Издалека, из неведома, до меня доносится слабый сиплый голос, слов не разобрать, и вроде трясет меня кто, но я не хочу туда. Я хочу остаться на этой площадке перед крыльцом школы, услышать аплодисменты детворы, увидеть, как Ангел и Сережа подарят букеты своей первой учительнице.
- Дядь Жень, - голос пробился через морок, и все вернулось ко мне в полной мере: боль, холод, муть, - дядь Жень, вы меня слышите?
Разлепил глаза, лик Ангела передо мной – лицо в тени, кудряшки волос сзади подсвечены свечой – будто нимб вознесся на его макушкой вихратой.
- Ангел, скажи, - я улыбнулся, отчего тонко и больно треснула губа, - почему ты Ангел.
- Что с вами, дядь Жень?
- Ничего. Все хорошо. Мне полежать надо и все пройдет, - от такой длинной фразы в горле пересохло, и я зашелся кашлем. Малыш тоже вдруг закашлял глухо, тяжело, надсадно, почти до рвоты, слезы по щекам его скользнули, - ты то как?
- Пойдемте в кровать, там теплее.
Он слабыми своими, немощными силами попытался потянуть меня, на ноги поставить. Переборол себя, бессилие свое и апатию, поднялся и опираясь на Ангела до топчана добрался. Медленно, как старик, опустился в разворошенное тряпье, улегся, вытянулся. Он меня накрыл чем-то, вроде старой фуфайкой, из которой внутренностями торчала сально-желтая вата. Положил мне на грудь Тишку и тот покорно скрутился на мне калачиком, заурчал.
- Вы только его не сгоняйте. Обещаете?
- Обещаю, - улыбнулся. Он попытался отвернуться, убежать поскорее куда-то, но я поймал его за руку.
- Ты Ангел? Я не про имя.
- Вы бредите, дядь Жень.
- Ангел, - отпустил, рука безвольно упала в тряпье, - Спасибо, что ты есть такой.
- Вы только не засыпайте. Скоро. Старайтесь не уснуть. Пожалуйста.
- Я постараюсь. Правда.
И он умчался, загремело железо лаза где-то там, в отдалении. Убежал.
Я старался не засыпать. Обещал. Смотрел на мельтешащие по стенам тени, слушал, как урчит у меня на груди Тишка. Бим, немного побродив вдоль топчана, запрыгнул ко мне, улегся, подсунув лобастую голову мне под руку.
И ничего, что я не пойми где, не пойми какой – так тепло, на душе тепло. Так давно уже не было. В огоньке свечи видел отблески глаз Бима, он смотрел на меня, изредка двигал мохнатыми бровями – умная псина. Такого маленького друга-брата мне не хватало, сейчас я это почувствовал особенно остро. Но ничего – теперь это и мой Бимка тоже. Тишка у меня на груди развернулся, потянулся, зевнул показав острые зубки, небо светлое. И ты тоже теперь мой, нет – ты теперь наш.
Тихо тут, под землей, непривычно тихо. Там, наверху, даже если все окна закрыты, слышится-чувствуется гул машин, скрипят половицы у соседей наверху, журчит вода, капает. А тут тишина абсолютная. И тепло. Очень тепло. Даже жарко. И хочется скинуть с себя фуфайку эту горячую, но сил нет, и не хочется, наверное, уже толком даже двигаться, а хочется глаза закрыть. Что изменится от того, что я закрою глаза и подожду его так, я же не сплю… не сплю…
Толкают. Надо снова открывать глаза и что-то говорить, но глаза не открываются, бурчу что-то сквозь сон. Вонь в нос ударила, открыл таки глаза – ангелы что ли? В белом, суетятся, а за ними маленький, неприметный, испуганный младший их брат замарашка – Ангел. Мой Ангел.
- Как себя чувствуете? – надо мной склонилась белокурая красавица.
- Не очень.
- Что случилось?
- По… побили.
- Как зовут?
- Евгений Валентинович Гросс.
- Где живете?
- Там, - зачем то руку попытался поднять – ватный весь, а внутри вместо мышц и костей гулкая резина черная, - на Победе, - язык заплетался, - дом шесть, квартира… - я вроде говорил что-то. Вроде даже телефон – цифры какие-то. Может свой, а может и нет. Потом меня несли, а Ангел держал за руку, кашлял натужно , и постоянно просил прощения. Светили фонариками, елозили жирные белые светляки по стенам, по потоку надо мной закопченному, потом вышли почти на свет, где через пыльные окна светила луна. Там были МЧСовцы в своих огромных робах, большая железная дверь изрезанная – развороченная. Вскрывали. Потом холодно, улица, машина. Едем. Я и малыш рядом, а я все боюсь, ведь не взяли в машину ни Бима, ни Тишку – вдруг убегут, потеряются.
А Ангел говорит, и гладит, и прикосновения его греют не жаром злым, а теплом, и будто легче от них становится. Ангел – это мой Ангел. Пока он рядом – все будет хорошо. Он меня вытащил из бутылки, он вернул меня обратно, в жизнь, к жене, он вернул меня к сыну. Это мой Ангел. Он свят, и светел, и…
Я услышал его тихое «Прости», сквозь туманную пелену белую, увидел как белокурая красавица тянет его от меня. Зачем?
Глупо. Не надо забирать. И «прости»… за что прощать? Святой мой. За спасения не прощают… благодарят…
* * *
Ночной больничный коридор. Длинный и пустой. Истертый линолеум, на котором почти не угадывается рисунок. Лена бежит по нему, эхом бьется стук ее каблучков об стены. Поворот, и снова коридор, снова двери, только тут есть кто-то: сидит маленький, взъерошенный мальчуган в грязном тряпье на лавочке больничной. Голова опущена, слезы утирает.
Лена остановилась на секунду, а потом подбежала, замерла, боясь спросить, боясь сказать. Смотрела на него. Малыш не повернул головы, носом шмыгнул и сипато, совсем не подходящим возрасту своему, голосом, сказал:
- Сказали ждать.
- Где он?
- В операционной.
- Что, - проглотила подступивший к горлу ком, - что с ним?
- Его избили. Сильно.
- Пьяный, - закусила губу, - опять...
- Не говорите так, - он глянул на нее исподлобья, - он не пьет. Он бросил!
- Прости, - села рядом, уткнулась лицом в ладони. Слезы она едва сдерживала. Сейчас нельзя реветь. Нельзя. Все будет хорошо, обязательно все должно быть хорошо.
- Все будет хорошо, - отражением ее мыслей сказал малыш.
И тут она не удержалась, обхватила его, расплакалась, а он неуклюже гладил ее по голове грязной рукой, и повторял то, что она и сама пыталась думать, раз за разом повторяла у себя в голове?
- Все будет хорошо. Ему помогут.
- Елена Владимировна, - холодно и громко прозвучал голос. Они вздрогнули, притихли.
- Да, - отерла слезы ладонями, - я.
Встала, шагнула вперед. Хирург – огромный, широкий мужчина с крупными могучими руками казался маленьким, скомканным, прятал глаза.
- Елена Владимировна, - он все же посмотрел ей в глаза и уже тихо, сказал, - примите мои соболезнования…
Не было хорошо. Не случилось. Не сбылось. И было это нечестно, потому что бросил пить, потому что, вдруг, очеловечился, потому что любовь и ребенок плакал, когда они расставались, и все ждал, все спрашивал ее, когда папа приедет, когда к папе поедут – все это не честно, и все это неправильно. Вернулась на место, села, а в глазах нет слез, и в голове пустота, и нет рядом никого. Малыш пропал – исчез. Все.
А потом вдруг разом осознанье, что это его – Жени не стало. Его, которого любила, с кем они смеялись, когда купали совсем маленького еще Сережу и тот смешно пучил глаза, когда опускали его в теплую воду. Не стало Жени. И сердце зашлось, и дышать тяжело стало.
* * *
Воскресный полдень. За окном на прощанье жарит вовсю солнце бабьего лета, и снова, будто вернулись жаркие летние дни. Лена на кухне – готовит.
На кухне жарко от жарящихся блинов, от раскочегаренной конфорки, душно и вкусно от запаха масла.. Сережа в зале смотрит мультфильмы, но скучно, без интереса – он вообще грустный в последние дни, но это и понятно. Она старается лишний раз не лезть к нему, прощает внезапные крики, случайные истерики, сама старается тоже плакать поменьше, но это днем, а вот ночами на нее, бывает, накатывает. И да, конечно же они вернулись от мамы домой, хоть та и говорила, что поживите еще у меня, пока не полегчает, но… Если не возвращаться, то и не привыкнешь. Переступишь через порог и все вернется сызнова и снова будут воспоминанья, снова будут слезы. Лучше вот так – сразу, чтобы не проходить дважды через одну и ту же боль.
В дверь позвонили. Наскоро убрала сковородку с плиты, выключила газ. Пошла открывать.
Глянула в глазок и замерла. По ту сторону двери стоял Ангел. Был он худ, глаза ввалившиеся, остро очерчены кости черепа, на лице ни капли румянца – будто после тяжелой болезни. На руках у него был котенок. Она не двигалась, и чумазый Ангел за дверью тоже не двигался. Ждал.
Он вновь потянулся к звонку, но остановил руку на полпути. И в этот момент она ясно поняла, что если он сейчас уйдет, то не придет больше никогда. Он опустил руку, погладил котенка, развернулся, пошел прочь. Черным пятном рядом с его ногами скользнул к лестнице большенький лопоухий щенок. Она слышала тяжелые пустые шаги его не по размеру огромных ботинок об ступени и… Быстро повернула ручку замка, распахнула дверь, крикнула:
- Ангел!
Казнить нельзя помиловать...
У нас беда... Марзичков, моя радость и солнышко, который пережил в 2015 году адскую зубную боль на протяжении даже незнаю сколько дней, недель, часов он смиренно сидел забившись в угол и терпел её... но это всё позади...
Нагрянула другая беда... у Мурзичка ИПК, кто знает, что это, вздрагивает с ужасом... инфекционный перитонит, чумка, панлейкопения, как ни назови... это смертельное вирусное заболевание и если не начать спасать вовремя, можно....
Я не хочу допускать ни на миг этой мысли...
Мурзичка слаб, глазки поникли, заплыли третьим веком...
Второй день мы даём ему Молнупиравир, сегодня Лена сделает остатки Эсперавира, но их нехватит ему на весь курс...
Стоимость жизни около 8000 рублей...
Каждый решает для себя сам где поставить запятую "Казнить нельзя помиловать"
Друзья, поддержите котика Мурзичкова, он очень нуждается в вашей помощи здесь и сейчас, пожалуйста ...
Наши соцсети:
Инстаграм www.instagram.com/dobroeserdce_kld
Вконтакте https://vk.com/dobroeserdce_kld
Телеграм https://t.me/dobroeserdce_kld
ДЕДУШКА ДЛЯ МАЛЬЧИКА
Мы многое растеряли… В каталоге потерь – самые неожиданные вещи. Куда-то исчезли дедушки.
Дедушка – это не просто муж бабушки. Это добрый человек с умными глазами, седой бородой и натруженными руками. В ту нежную пору жизни, когда вы узнаёте мир, дедушка должен сажать вас на колени – и рассказывать о далёких звёздах и великих героях. Такие дедушки куда-то пропали. Причём бабушки остались...
Они даже почувствовали себя хозяйками положения. Некому на них прикрикнуть. Некому поставить их на место. Бабушки застёгивают вам пуговицы и кормят вас манной кашей. А разве может вырасти из человека что-нибудь дельное, если в детстве он не слышит о звёздах и великих людях, но ест кашу из женских рук?
Бабушку он называет «мать», а маму – «дочка». Но настоящая дружба у него с внуком. Они посвящены в одну тайну. Мир для них одинаково свеж и загадочен.
Поэтому за обедом они хитро подмигивают друг другу и смеются глазами. Сейчас они встанут и пойдут вместе. Может, рыбачить, а может – ремонтировать велосипед. Внуку интересно жить, а деду умирать не страшно.
У нас давно не было ни войн, ни эпидемий. Дедушек никто не убивал, но они куда-то исчезли. Бросили своих бабушек – и ушли к другим. Глупо растратили жизнь – и не дожили до внуков. Не обзавелись семьей – и остались бездетными.
Короче, всё расшаталось и сдвинулось с основания. Поэтому в мире так много капризных и нервных детей. И много никому не нужных стареющих мужчин, пьющих с тоски – и никого не называющих словом «внучок».
Вcпoминaю, кaк бaбкa нaшa ocтaвилa нac c бpaтoм нa дaчe. Ocтaвилa c дeдoм. Нaдo eй былo уexaть пo дeлaм. Нaм пo 8 лeт былo. Улeглиcь cпaть, бoлтaeм, бecимcя. Дeд гoвopит :
– Cпитe. Зaвтpa пoдниму paнo. Зaвтpaк в дeвять.
Нaм пo бapaбaну. Зacнули зa пoлнoчь. Дeд будит в 8.30:
– Вcтaвaйтe. Зaвтpaк в дeвять.
– Aгa, дeдa...
И cпaть дaльшe. Вcтaём в 11. Capaй c пpoдуктaми зaпepт. Ключи у дeдa в кapмaнe. Бaбкa-тo нaм пo пять paз зaвтpaк пoдoгpeвaлa.
– Дeдa, a зaвтpaк?
– Зaвтpaк в дeвять.
Пoмыкaлиcь, думaeм, ну и фиг c ним.
– Дeдa, мы нa peчку.
– Идитe. Oбeд в чac.
Ушли. Пpиxoдим в пoлoвинe тpeтьeгo. Capaй нa зaмкe.
– Дeдa?
– Ужин в ceмь.
Пocлe купaния в peчкe жpaть oxoтa, aж кapaул. К тoму жe, eщё и нe зaвтpaкaли. Зa capaeм был oтpыт пoгpeбoк. Тaм cтoяли двe тpёxлитpoвыe бaнки co cливoчным мacлoм. Тaк вoт. Двa вocьмилeтниx пaцaнa eли этo мacлo пaльцaми из бaнoк.
Ceмь чacoв. Мы ужe cидим зa cтoлoм. Дeд нaклaдывaeт в миcки гpeчнeвую кaшу. Я нaчинaю ecть. Бpaтeц кaшу oтoдвигaeт :
– Дeдa, я тaкую нe eм. Мнe бaбушкa paccыпчaтую дeлaeт.
Дeд, мoлчa, зaбиpaeт миcку:
– Зaвтpaк в дeвять.
– Нe, дeдa, нe убиpaй. Я cъeм.
Нa cлeдующий дeнь мы c oднoй пoбудки cидeли зa cтoлoм в дeвять. Вoт тaкoe вocпитaниe. Зa cутки. Бeз кpикoв, нoтaций и pукoпpиклaдcтвa.
В Канаде придумали гениальную идею – объединить «Дома престарелых» с «Детскими приютами». Результат превзошёл все ожидания. Пожилые люди обрели любящих внуков, сироты впервые почувствовали, что такое родительская любовь и забота.
Врачи констатировали улучшение всех жизненных функций у пожилых людей, горящие глаза – и сильный интерес к жизни.
До появления детей из приюта – старики, скорее, были похожи на мумий с потухшими глазами, чем на живых людей. Дети же впервые скинули зажатость, страх, неуверенность, грусть – и превратились в обычных шумных неугомонных детей.
Одни обрели семью – которой у них никогда не было. Другие вновь ощутили тепло родного дома, заполненного внуками. Прекрасное решение умных людей, которые понимают, что нужно детям из приюта – и одиноким старикам.
Одинокие старики смогли получить то, чего желали – любовь детей, их пристальное внимание. А сироты, наконец-то узнали, что такое близкие люди, что такое настоящая любовь бабушек и дедушек. И пусть эти люди не родные – но именно они подарили то самое детское счастье, на которое имеет право и которое заслуживает каждый ребенок.
« ТРЕБУЕТСЯ ДЕДУШКА ДЛЯ МАЛЬЧИКА ,
оплата договорная», и ниже написан номер телефона.
– Совсем обнаглели эти богатенькие, – Иван Максимович негодовал, прочитав это объявление в интернете, – мало, что у них личные няни, водители, повара, домработницы, теперь ещё и дедушек нанимают.
Иван Максимович искал работу. Совсем он обнищал с этой пенсией, и думал он не столько о своём благосостоянии, сколько о верном друге, собаке Байкале. Старенький пёс, как и сам Иван Максимович, требовал медицинской поддержки, да и корма для животных не дешевеют, а Байкал – пёс внушительных размеров, и кушает поболее самого хозяина. Да ещё Максимович подкармливал брошенных дачниками собак, потому как жил он на своей старой даче, уступив квартиру дочери Полине, которая никак не могла устроить свою личную жизнь.
Но старик не жаловался, ему даже нравилось жить на даче. Никакой суеты, опять же лес, речка рядом, а воздух такой, хоть ложкой ешь.
Да вот только все денежные запасы старика были исчерпаны, и он решил найти себе посильную работу. Думал пойти сторожить, да не тут-то было. Если раньше на этих должностях старики работали, то теперь тут работают молодые да сильные парни от всяких охранных фирм.
– И чего они там охраняют, что такие молодчики к объектам приставлены? – спрашивал старик Байкала, – на таких парнях пахать надо, а они сидят там, да в телефончиках играют.
Байкал, смотрел на Ивана Максимовича умными глазами, и старику казалось, что он слышит ответ Байкала:
– Не знаю, Максимович. Да и что это за охрана без собаки?
Никакой подходящей работы на сайте для стариков не было, и Иван Максимович вернулся к объявлению: «Требуется дедушка для мальчика», решил позвонить этому странному работодателю.
Старик хорошо прокашлялся, чтобы голос не казался таким уж старым и скрипучим, и набрал номер, указанный в объявлении. Работодатель сразу же откликнулся на звонок. Это был женский голос – такой, что старику показалось, что ему ответила девочка.
– Валерия Анатольевна слушает вас.
– Я по объявлению, я правильно понимаю, что вы на работу хотите принять дедушку?
– Всё правильно, в 18-00 вас устроит встреча? – услышал Иван Максимович.
– Да.
– Тогда называйте адрес, я к вам подъеду.
Старик назвал адрес – и, нажав отбой телефона, кинулся наводить порядок в своём домике, на участке у него всегда был порядок. Потом помылся, побрился, надел свой новый спортивный костюм – и стал поджидать Валерию Анатольевну.
В 18-00 к домику Ивана Максимовича подъехал чёрный джип, и из него вышли мужчина крепкого телосложения и миниатюрная женщина.
Старик повёл гостей в дом и предложил чай с вареньем. За чайком-то и беседа повеселее ладится.
– Я с удовольствием выпью чаю, тем более с домашним вареньем, а давайте будем пить чай в вашем саду, я там столик со скамейками видела.
Чай был крепким, варенье ароматным, а беседа тёплой.
– Я специально приехала к вам, чтобы взглянуть на вас в домашней обстановке. На первый взгляд меня всё в вас устраивает. Вы непьющий, опрятного вида, в доме и в саду вас порядок – а значит, и в голове порядок. Расскажите немного о себе.
– Рассказывать особо нечего, – начал Иван Максимович, – человек я простой, закончил школу, ушёл в армию, в погранвойсках служил. Там полюбил собак – и теперь по жизни я не могу без них. Из армии пришёл, пошёл на завод фрезеровщиком – и всю жизнь работал на этом заводе. Женился, родилась дочь, жили хорошо, ладно. Два года, как схоронил свою Нину. Остались мы с дочерью вдвоём. Дочь Полина работает учителем рисования в школе. Пенсия маленькая, нам с Байкалом не хватает, вот и решил работу искать. У меня к вам вопрос, Валерия Анатольевна. Зачем вам дедушка? Думаю, при вашем материальном положении вы могли бы для мальчика нанять нянек, учителей или, как там, гувернёров.
– В няньках мой Петя уже не нуждается, ему девять лет. Беда у нас, Иван Максимович, Петя инвалид, передвигается на коляске. Родился мой сыночек нормальным ребёнком. Всё хорошо было, да только вот что случилось. Начну, пожалуй, с начала.
Родился Петя без отца. Ничего не получалось у меня с мужчинами, не смогла я найти человека, за которого пошла бы замуж, а годы подпирают, и я решила родить ребёнка. Отец Пети даже не подозревает о существовании сына. Я так решила. Чтобы не было всяких проблем, которые бы мешали нормально жить нам с Петей.
– А кто с вами приехал, не муж? – полюбопытствовал старик.
– Водитель. Так вот, всё было хорошо, у меня стремительно развивался бизнес, моя мама помогала мне растить Петю, и няня тоже была у Пети.
В школу Петя пошёл хорошо подготовленный, и после первого класса я Петю с мамой отправила на отдых. На отдыхе случилась беда. На глазах у моего ребёнка умерла моя мама, сердечный приступ. У Пети был шок, стресс, и на этой почве у него отказали ноги. Врачи никакой патологии не находят. У каких только медицинских светил мы не консультировались, ничего определённого мы не услышали. Все ссылаются на стресс ребёнка, и пойдёт ли Петя вновь или нет, неизвестно. Некоторые неврологи говорят, что можно получить ещё какой-либо стресс – то есть толчок, который может помочь Пете стать на ноги. А может такой толчок и ухудшить положение. Ну вот и всё. А Пете, я считаю, нужен рядом мужчина с жизненным опытом. Не теперешние молодые мужчины, а именно такой, как вы. Ведь он никогда не имел доверительного общения со взрослым мужчиной – а ему это ой как нужно! Ну как, вы согласны, Иван Максимович?
– Согласен.
– С утра у Пети занятия по школьной программе, а к 14-00 Петя вас будет ждать. Водитель будет приезжать за вами, и в 20-00 отвозить вас домой. Вас устроит такое время?
– Да, устроит.
– Ой, а об оплате? Сколько бы вы хотели за ваш труд?
– Ну я не знаю...
– Три тысячи день, вас устроит?
– Конечно, а не много ли это? - засомневался Иван Максимович.
– Это нормально.
И попрощавшись, Валерия Анатольевна уехала.
Иван Максимович в таком напряжении был, что даже устал от беседы с Валерией, и не мог поверить, что за работу дедушкой он будет получать такие деньги.
– Ну что, Байкал, живём! А как оно будет, завтра узнаем.
Такого богатства Иван Максимович отродясь не видывал, разве что в кино. Он даже как-то оробел, и ему страшновато было ступать по блестящему паркету.
– Здравствуйте, меня Тоня зовут, я домработница. А вы, так я понимаю, Иван Максимович?
– Да, – тихо сказал старик.
– Да вы не робейте. Хоть тут и богато, однако отношения простые, всё по-людски. Петя, Иван Максимович приехал.
Петя выехал на коляске навстречу старику – и улыбаясь, протянул руку. Старик пожал худенькую руку ребёнка и сказал:
– Можешь меня дедушкой Ваней называть или дедом Иваном, или Иваном Максимовичем.
– Разберёмся, – по взрослому ответил Петя, – а я Петька, Петя, Пётр. Только не называйте меня Петруша, не люблю.
– Идёт, – сказал старик.
Иван Максимович с Петей общались, как будто они друг друга давно знали. Мальчику было всё интересно : и как молодой солдатик Ваня служил в армии и задерживал нарушителей границы, и рассказы о служебных и неслужебных собаках.
Старик рассказал о том, что из армии он пришёл со своим верным другом овчаркой Каратом, с которым он охранял границу. На момент дембеля молодого солдатика Ивана – Карата списали, и Иван забрал его с собой. С тех пор в жизни Ивана Максимовича всегда были собаки.
– И сейчас у вас есть собака? – спросил Петя.
– Да, мой преданный друг Байкал.
– Иван Максимович, а вы меня познакомите с ним?
– Ну, конечно, если мама разрешит.
– Что тут маму упоминают? – в комнату вошла улыбающаяся Валерия.
– Мама, у Ивана Максимовича есть собака Байкал, мне бы с нею познакомиться.
– Непременно познакомишься.
Время Ивана Максимовича с Петей пролетело незаметно. Мальчику всё было интересно. А старику интересно с Петей, ведь своих внуков у него не было – а в этом возрасте старикам нужно общение с детьми. Дети и старики на одной волне, и очень хорошо понимают друг друга.
– Валерия Анатольевна, я как-то растерялся, и не спросил, что входит в мои обязанности, – спросил Иван Максимович.
Валерия видела, в каком приподнятом настроении находится её сын, она не прогадала со стариком – и решила, что нужно упростить отношения начальник-подчинённый:
– Иван Максимович, зовите меня Лерой, и никаких обязанностей у вас нет. Приходите к нам не как на работу, а как к своим близким людям, если это возможно. Общайтесь с Петей так, как бы вы общались со своим внуком. Я рада, что вы с Петей нашли общий язык.
– Это не трудно. Петя очень любознательный мальчик, а мне есть что ему рассказать.
Прошло три месяца, как Иван Максимович был при должности дедушки. Чем дольше Максимыч работал дедушкой, тем сильнее он прикипал к Пете, и Петя тем же отвечал старику. Домработница Тоня в шутку стала называть их «неразлейвода», а они и не были против, только улыбались словам Тони.
Иван Максимович всюду сопровождал Петю : и в бассейн, где у мальчика были индивидуальные занятия, и на реабилитацию, и на прогулки. Они не надоедали друг другу, а когда у Ивана Максимовича были выходные, Петя звонил ему и просил:
– Иван Максимович, скучно без вас. Может, вы приедете?
– Петя, ты же мужик, понимать должен, что Байкал скучает по мне, да и домашние дела кое-какие поднакопились.
– Вот если бы я мог к вам приехать, я бы помогал вам, и с Байкалом бы играл, ему бы не было скучно. Иван Максимович, а можно мне к вам приехать?
– Конечно, приезжай, если мама позволит.
И мама позволила. Она сама привезла Петю, и с ними приехала Тоня. Тоня принялась за уборку в доме старика, и как он ни упорствовал, она улыбаясь, мыла, тёрла, скребла и приговаривала:
– Давно тут женских рук не было. Поэтому, Иван Максимович, вы уж позвольте навести порядок, а вы вон гостей развлекайте, чайку попейте, да Петю с Байкалом знакомьте.
Байкал хоть и старый пёс, но с удовольствием играл с мальчиком, у Пети-то тоже возможности были ограничены, вот они и нашли друг друга.
– Выходной день прошёл чудесно. Спасибо вам за гостеприимство, Иван Максимович, а нам пора и честь знать, пора ехать. Да вон и Тоня уже закончила уборку, – сказала Валерия.
– Мама, здесь так здорово, можно я останусь у Ивана Максимовича с ночёвкой? Я уеду, а Байкал скучать будет.
Глаза мальчика сияли, щёки пылали румянцем, мать видела, как счастлив ребёнок в компании старика и Байкала.
– Лера, пусть Петя остаётся. Завтра ведь воскресенье, водитель может завтра за ним приехать. Если уж не доверяете старику, пусть и Тоня остаётся, места всем хватит, – поддержал мальчика Иван Максимович.
Петя так умоляюще смотрел на мать, и Тоня тоже вставила своё веское слово :
– Валерия Анатольевна, если надо, я останусь. Пусть малец порезвиться на свежем воздухе, а то всё в городе, да в городе, а завтра вечером за нами машину пришлёте.
– Ну что мне с вами делать? Оставайтесь.
– Ура! – Петя покатился по дорожке, а Байкал прыгал и резвился, забыв о том, что он уже старый пёс.
Так повелось, что Петя почти каждый выходной проводил с Иваном Максимовичем. Тоня оставалась очень редко, потому как основная работа не терпит её отсутствия.
Мужской союз старика и мальчика был настолько крепок, что они и вдвоём не скучали, да и Байкал не давал им скучать.
Однажды таким же выходным днём, вечером, Ивану Максимовичу стало плохо – чай, не молод. Время от времени организм даёт сбои и оповещает неприятными звоночками.
– Петя, что-то мне плохо, наверное, давление поднялось. Пойду приму лекарство, да прилягу. А ты покорми Байкала. А я немного отлежусь, и мы поужинаем с тобой.
Петя покормил Байкала, и когда заехал в комнату старика, увидел что Иван Максимович лежит, глаза его закрыты, одна рука свисает до пола, и ему показалось, что старик не дышит.
– Дедушка Ваня! Не умирай! – закричал Петя, резко подскочил с кресла, сделал несколько шагов к Ивану Максимовичу – и у кровати упал на колени. Иван Максимович подскочил, как ошпаренный.
– Господи, Петя, что случилось? – испугался старик.
Петя и плакал, и смеялся:
– Дедушка, я испугался. Думал, что ты умер.
– Ну-ну, Петя… наверное, лекарство так подействовало, и я задремал. А ты что, сам дошёл ко мне?
– Не знаю. Наверное. Не помню, я очень испугался.
– А ну, давай-ка я тебя подниму – и мы попробуем сделать несколько шагов. Не бойся, Петя, я тебя буду держать.
Старик поднял мальчика, и осторожно повёл его. Сделав несколько шагов, Петя, улыбаясь, смотрел на Максимовича :
– Дедушка Ваня, я иду – САМ иду! Я немного устал... Можно, я немного посижу – но только не в этом инвалидном кресле. А потом мы ещё немного походим.
Вечером в воскресенье Валерия приехала за сыном. Открыв калитку, она увидела, что инвалидная коляска пуста – и сиротливо стоит в стороне. А по дорожке, ведущей к дому, осторожно идёт её Петя – поддерживаемый Иваном Максимовичем в сопровождении Байкала, и они ведут свои нескончаемые беседы.
– Ты, Петька, скоро будешь бегать, как все пацаны. Мы с Байкалом старенькие, за тобой не угонимся, – подбадривал Иван Максимович мальчика.
– А я буду потихоньку бегать. Ты, дедушка, и Байкал, мои самые лучшие друзья, и поэтому зачем мне от вас убегать.
Дедушка, а почему ты Байкала назвал Байкалом?
– Потому что у этого пса душа чистая, как вода в озере Байкал.
Валерия смотрела вслед этой троицы – и плакала, боясь нарушить их идиллию.
КАК ПЕРЕСТАТЬ БЫТЬ УНЫЛЫМ ГОВНОМ И ВАМПИРОМ
Есть люди, которые пахнут несчастьем. Их несчастьем несёт за версту. Это гангрена сознания и смрад гниющей-умирающей заживо Души делает их зловонными вампирёнышами. Они думают, что все им должны. Они постоянно ноют и жалуются. Требуют и ждут всего от других. Они ищут новые поводы для своих мазохических страданий – и всюду ищут только говно, всюду видят лишь негатив. И постоянно плачут от жалости к своим драгоценным соци-умным эго-трупам.
Они вечно обижены самим фактом своего мучительного псевдо-существования в чужих псевдо-мирах. Вечно обижены тем, что они унылые говна и дебилы. И поэтому все им типа что-то должны. И поэтому все у них во всём всегда виноваты – кроме них, ангелков во плоти. Всё их внимание направлено на поиск доказательств своей внутренней боли, своей псевдо-правоты, всеобщей несправедливости – в частности, по отношению к ним. Свиньи всюду ищут лишь грязь – и всегда находят!
В твоём мире есть только то, на что направлено твоё внимание. Та привычная картина мира – которую ты ежедневно и ежеминутно выбираешь-собираешь своей Точкой сборки. Действительность собой определяем. Реально то – реальным что считаем!
Проблема в том, что несчастный человек думает, что он перестанет быть несчастным, когда ему что-то дадут другие люди. В частности – любовь, деньги, общение и безопасность. Всё это от неспособности сделать себя счастливым самому – и делиться с окружающими от избытка. Поэтому он и ходит со своей эго-пуповиной наперевес – в постоянном поиске, куда бы её приткнуть, кому бы присунуть. Ищет, кого бы загрузить своим несчастьем, от кого бы напитаться счастьем, как клопик : насосаться – и отвалить! Вместо того, чтобы познакомиться, наконец, с самим собой – и самим собою заняться. Заняться своим само-очищением, само-познанием, само-сознанием, само-раскрытием, само-развитием! И за всё отвечать в своей жизни! Делать свой осознанный выбор.
Вам никто ничего не должен. Ни любить вас, ни уважать, ни понимать, ни давать вам деньги.
В твоём мире существует только то, что даёшь-излучаешь ты. Если вокруг тебя поводы для несчастья – ты посылаешь в мир несчастье. Ты излучаешь его. Ты притягиваешь его. Ты получаешь его. Ты становишься куском унылого говна – потому что сам держишь себя за говно. Потому что живёшь, как говно. Потому твоя жизнь – говно.
Единственный способ исправить это – не искать в других своё счастье, а изменить свой сигнал. И найти в себе свой Источник своего собственного счастья, своей безусловной любви, своей безграничной радости! Излучать своё счастье, свою любовь, свою радость во Вселенную – и во много раз больше получать их обратно из зеркальных миров ВСЕМИРЬЯ. ДА БУДЕТ ТАК.
( c ) ...
Я просто написал...
начиная с января месяца, я решился написать о себе, я не знал, какая будет реакция я боялся, смущался, но я просто хотел написать статью своими словами о спастике для людей у которых есть маленькое счастье, но с ДЦП и спастикой ну чтоб они понимали что это...
вот статья если что Особенности ДЦП (спастика)
на тот момент я думал что типа оставлю тот пост и на этом всё....
потом я увидел большой поток коментов, людей, которые писали добрые, тёплые слова
я просто был шоке мягко говоря )
не думал что столько хороших людей за хотят со мной познакомиться, ни с кем нибудь, А со мной, человеком который не грамотный, пишущий медленно, и за последние годы стал полностью грубо говоря (овощем) да звучит жестоко, но это правда...
Поначалу я наверно неделю думал о том, а не глупо ли, я сделал...
Просто страшновато было столько всего коменты, просмотры, я ведь не привык к такому
Но благодаря этому сайту я обрёл много хороших, а самое главное понимающих друзей и благодаря им в этом году у меня был самый весёлый день рождения я впервые получил подарок посылкой на своё имя оказывается это правда прикольно получать открытки и посылки
и когда я увидел сколько людей подписались на меня, я запаниковал типа, что я писать то дальше буду я же не блогер, какой-нибудь или писатель.
Блин, зачем я затеял этот пост)
И всё-таки, я хочу от всей души, сказать просто спасибо большое за понимание, поддержку и подарки
отдельное и огромное Спасибо людям которые относится ко мне с пониманием и делают подарки (Донаты)
ещё большое спасибо Марине, Наталье и Татьяне и Любе
я сам не знаю зачем написал этот пост
С вами был Максим
до следующего поста Друзья)