"Начать стоит с того, каким же образом я на несколько месяцев оказался в компании Дяди Лёши. Дело было в том, что мы вместе с его хозяйкой временно жили далеко от него. Конечно, Ёсик не мог вынести долгой разлуки. Попрощавшись со своей большой стаей, наказав всем вести себя хорошо и раздав последних тумаков кому следовало, отправился он в путь дорогу.

Как только Дядя Лёша объявился на пороге квартиры, он сразу дал понять, что непорядка здесь он не потерпит. Он начал с осмотра апартаментов и ему приглянулись моя кровать и кресло. Через время оказалось, что тапки в которых я хожу по квартире и чехол от аккордеона - его, что всё это время я варварски эксплуатировал его вещи. Он любил развалиться в мягком кресле, намыть пушистую шёрстку и тихо урчать, а как только я появлялся в поле его зрения, разгорался пожар недовольства сопровождаемый протяжным "мяу" и страшно укоризненным взглядом. Дабы загладить вину за нарушенную безмятежную атмосферу, мне следовало почесать его за ушком или погладить по спине, лишь тогда Лёша был доволен.

Нельзя сказать что я ему не нравился, просто я часто становился нарушителем порядка и таким образом Ёсик занимался моим воспитанием. Из его регулярных наказаний можно выделить как он царапал и кусал "свои" тапки, чтобы у меня даже мысли не возникло снова их надеть. Также, он мог поточить коготки о внутреннюю часть чехла аккордеона, показывая чей же он на самом деле (о его когтях мы ещё успеем поговорить). Ночью, я становился для него отличной подушкой, казалось бы, почему он выбирал меня, а не хозяйку? Этому было свое объяснение: как оказалось, Лёша понимал, что хозяйке рано вставать и что своим присутствием он нарушит её покой. По обыкновению, он взгромождался на мою грудь и убаюкивающе фыркал.

Но его самым страшным наказанием было так называемое "Мя!". Бывало это перед сном, к тому времени я уже лежал в постели. Когда я переходил все границы (например, отбирал его тапки прямо в процессе их набивания), Ёся выпрямлялся, становился больше, смотрел на меня большими, дикими глазами, в которых уже не осталось доброты и милосердия. Он поднимал свою увесистую, когтистую лапу и громко кричал: "Мя!" - от такого клича волосы становились дыбом. Если это не помогало, Лёша мог дать по макушке огромной лапой. От этого наказания я мог спрятаться только под одеялом. Спрятаться и не высовываться."

Подпишитесь https://t.me/kotaleksey

Перебираю архивы, нахожу неопубликованное.

Провожали нашего педиатра Маргариту (у неё месячный контракт закончился, раньше наших) и, одновременно отмечали её тридцатитрёхлетие — совпало в один день. Проводили пикником на крыше клиники — с домашней пиццей от доктора Марии, безалкогольной сангрией (которую с трудом, при помощи нескольких человек нашли и доставили из столицы), морковными кексами от меня и цветной гирляндой, протянутой Орландо по краю крыши.

На свет и звуки испанской да итальянской музыки налетели светлячки с бабочками — незапланированное украшение пикника. Болтали о весёлом. Вспоминали смешные истории пролетевшего месяца — с пациентами и нами. Как Марго сожгла ногу о мотоцикл – до мяса, и не могла после этого ни душ принимать, ни в океане купаться неделю. Как мы с ней заплутали в джунглях вместе с местными девчонками. Как она на второй день приёма прописала пациентке капать глазные капли по три кошки в каждый глаз, а надо было по три капли — перепутала слова «gatos» и «gotas», бывает. Как нам игуану в подарок притащили и предложили приготовить.

Болтали о важном. О никарагуанке Марии, которая мечтает работать в горячих точках мира с «Врачи без границ» и поэтому каждое воскресенье – единственный нерабочий день в нашей клинике, учится по полдня, чтобы второй диплом по педиатрии получить. О кубинце Орландо, который выбирает место для жительства между Россией и Киргизией — лишь бы не возвращаться на родную Кубу, слишком тяжело там жить, несмотря на огромную любовь к коренному темпераменту и своей деревне. Снова о Маргарите, которая после сентября, проведённого здесь, мечтает вернуться и построить отель на склоне вулкана, чтобы у местных рабочие места были и чтобы Ла Сальвия на картах появилась, наконец-то.

Молчали и смотрели на Млечный Путь, раскинувшийся над нашими головами. Молчали и думали, каждый о своём, секретном. Я, например, думала о том, что уедет завтра утром Марго и некому будет каждый вечер сообщать мне о приближающейся грозе. То есть, я и сама знаю про грозу, все знают, что сейчас сезон дождей. Но Марго всё равно каждый вечер ходила читать на пляж, задумчиво моргала на небо и объявляла: — Кажется, гроза будет!

Теперь вот мне самой догадываться придётся. Взгрустнулось. Свыклись за месяц.

Пожалуй, именно от никарагуанской клиники осталось внутри самое тёплое ощущение, несмотря на более трудные условия работы в ней. Там мы были не просто командой, но и друзьями. Может из-за ограниченности в связи с внешним миром, а может оттого, что мы там все более взрослыми оказались – и по возрасту, и по опыту. Хорошо было.

Дон Денис встречает меня со своим мотоциклом у чикенбуса. Сегодня доехать до клиники получится только на мотоцикле, и то, если Бог даст. После трёхдневного шторма последние десять километров песчаной дороги до Ла Сальвии превратились в истерзанное полотно. Промоины глубиной в метр, ошмётки древесины и куски камней выплюнутые океаном, расползающиеся под колёсами мокрые рваные корни трав.
Усаживаюсь на драное сиденье за спиной Дениса. Он говорит держаться крепче, оборачивается и протягивает мне двухлитровую бутылку газировки:
— И это тоже держи крепко, надо отвезти.

Поехали — я и газировка. Одной рукой держу себя, другой чью-то бутылку с вредной красноватой жидкостью. Молюсь, чтобы мотоцикл не очень сильно кренился над промоинами и не свалился в какую-нибудь из них.
На крутых спусках Денис глушит мотор для экономии топлива, и мы просто скатываемся под горку по инерции. Внизу снова заводит и мы взъезжаем на очередной холм. Иногда дорога милостивится и даёт проехать немного по ровной местности, на которой мотор урчит, как довольный кот, а не захлёбывается страшными всхлипами.

На коротких ровных участках Денис почти не смотрит на дорогу, оборачивается, смотрит на меня и мы болтаем о всяком. Точнее, болтает он, а я бросаю короткие хлопки-ответы и стараюсь лишний раз не шевелиться на этой неустойчивой движущейся конструкции.

— Тебе сколько лет?
— 26.
— Свободна или парень есть?
— Замужем.
— А муж сейчас где? Тоже тут?
— Муж в России.
— А, ну, так это ты свободна…
— Нет, он же ждёт меня.
— Ну, это понятно, что он ждёт. Но у него же там есть несколько компанейрос? (так здесь зовут временных спутников и спутниц грустных времён)
— Нет, конечно.
— Почему же ты ему никого не нашла?! Нехорошо так, ему же скучно долго ждать тебя…
— У нас так не принято.
— Странно, это же нормально, людям не должно быть скучно…

Мой внутренний возмущённый котёнок Гав хотел пояснить дону Денису, что мне тут, блять, ни секундочки не бывает скучно без всяких компанейрос. То змеюга в клинику заползёт и полиняет в папке с документами, то пациента рваного и орущего в ночи привезут, то светлячки кровать заполонят и светят всю ночь… Но мозг посоветовал молчать и покрепче держать себя и газировку, пока меня целиком не доставят в клинику.

На прощание пригласил вечером поплавать в океане.
— Придёшь?
— Нет.
— Почему?
— Я сегодня плаваю с полицейским из Сальвадора.
— А, понятно. Ну, хорошего вечера.

Кстати, Денис так и не спросил, как меня зовут. Тут это вообще почему-то в последнюю очередь всех интересует, когда уже совсем никаких вопросов не осталось.

Рыская по джунглям в поисках коровьего пастбища, встретили двух девочек.
В потёртых, но чистых цветастых платьицах, с мокрыми волосами — только что помылись у колодца, выкопанного под кронами тропических деревьев и свисающими лианами. Жители ближайших домов тут и моют овощи, и моются сами, и стирают одежду — трут бельё о камень и льют на него воду пластиковым черпачком, вырезанным из бутылки.

Девочки совершенно не выдерживали даже минуты тишины и медленных шагов — болтали без умолку друг с другом и с нами, бегали за бабочками, ящерицами, приносили себе и нам цветы. Легко оказалось выяснить, что они — сёстры. А ещё — они дочери доны Марсии, той самой женщины, которая приходит к нам за противозачаточной инъекцией.

Сложнее стало, когда я решилась позадавать им открытые вопросы.

— Что мама подумает, когда заметит, что вас долго дома нет?
— Она не заметит!
— Почему ты так думаешь?
— Потому что у неё ещё два ребёнка дома есть и она работает.

Свернули с основной тропы, пошли куда-то сквозь травяные заросли и засохшее кукурузное поле — пить воду и знакомиться с какой-то бабушкой и её цветником. По пути болтушки наперебой комментировали всё, что нас окружало. Показали, какой фрукт можно есть — подняли несколько штук с земли, поели сами и нас угостили. Притащили букетики сиреневых цветов и раскидистую веточку.

— Как эти цветы называются?
— Цветы для дома.
— А эта веточка от какого растения?
— Для салатика.
— Ты уверена?
— Конечно! Когда рис и фасоль заканчиваются, мама из листиков с этой веточки салат делает, листья кушать можно, они не опасные.

Заблудились, уговорили девочек повернуть обратно. Они немного пытались возражать и хотели продолжить поиски приключений, но всё же согласились вернуться с нами.
На обратном пути иногда останавливались, шептали и показывали глазами на ядовитых пауков, которые растянули свои паутинки вдоль тропинки. Вышли на основную тропу.

— А какие страны вы знаете?
— Никарагуа!
— Ну, а кроме Никарагуа, вообще в мире?
— Я только Никарагуа знаю…

Младшая сестра попыталась спасти старшую и начала загибать пальцы:
— Никарагуа, Сальвадор, Россия, Америка, Украина, Гондурас…
Пальцы закончились, знакомые страны тоже. Точнее, только из этих стран приезжали волонтёры в нашу никарагуанскую клинику, потому и знают их. Пришлось провести краткую географическую лекцию о близлежащих странах Южной Америки. Девочки хлопали чёрными ресницами, моргали шоколадными глазами, удивлялись.

Сказали, что им понравилось гулять с нами, но всё же надо было больше сворачивать в разные стороны. Пожалуй, они правы. В следующий раз так и сделаем. Только запас воды и нож возьмём с собой. А то, кто их знает, эти джунгли.

За двадцать четыре часа проехала насквозь через четыре страны,прошла три границы и бессчётное количество панических атак.

Наша девятиместная маршрутка с гордым названием шаттл и пакетом вместо фары неслась сквозь дождь и солнце попеременно. Я радовалась возможности иногда класть голову на зачехленные серфы и дремать.

На границе Гондураса авария перекрыла шоссе, пришлось мчать по гондурасским просёлочным дорогам без единого фонаря. Единственная фара выхватывала из темноты плёночные домики,привязанные к пальмам. Закат лампочками гас в белесых цветах деревьев.

На границе с Никарагуа допрашивали русских и мексиканцев. В нашей маршрутке я была единственной русской. В соседней - единственный мексиканец. Водители, услышав наши национальности,в ужасе схватились за головы. Нас двоих ненавидели все попутчики,гневно перешептывались на английском,обсуждали наши страны. Мы с мексиканцем сидели на облезлом поребрике,прижавшись спинами к друг другу,ждали. Полушепотом говорили о том, что когда-то мир непременно поймёт недопустимость дискриминации.
За нами пришли и увели в разные стороны. А потом я больше часа уверяла офицеров, что не работаю ни на какое издательство,буду снимать птиц и портреты врачей. Не верили. Повторяли вопросы в разных комбинациях.

Меня отпустили даже позже мексиканца. И маршрутка снова бешено помчала меня в ночь, уже никарагуанскую.