В 1990-е в нашей школе был учитель музыки — хороший мужик советской закалки, всю сознательную жизнь до пенсии работал учителем, о карьерном росте, подсиживании коллег и прочих интригах не думал. В общем, нормальный мужик. На его уроках мы не только пели, но и кукарекали (орали) или пищали мышиным писком (особенно мы, мальчишки, когда ломался голос). Он вслушивался в ор, чтобы потом, при разборе полётов, как у Ильфа и Петрова: «Предводитель хора, в серой толстовке из того же туальденора и туальденоровых брюках, отбивал такт обеими руками и, вертясь, покрикивал: “Дисканты, тише! Кокушкина — слабее!”»
Насколько помню, он постоянно носил баян. Такой громоздкий инструмент с мехами, универсальный — он мог изобразить на нём любую мелодию. По памяти. Даже как-то сбацал гимн СССР, и люди стояли! Но, по чесноку, ему бы больше подошли пианино, рояль или фортепьяно. Бабочку или бантик, фрак, запонки, выглаженные брючки, лакированные туфли — и вот он, красавец: строгое римское лицо, густые брови, волосы волнами. Неудивительно, что за его плечами было три брака (или четыре?). А так обычный мужик в свитере, мятых штанах и с баяном. Жил он один, бобылём.
Блин, до того, когда у меня сломался голос, я пел шикарно. Ну как шикарно — солистом хора не был, но мой голос аккуратно вливался в общий хор, а не выделялся тембром или чем там, простите, измеряют силу звука. Но потом, когда заиграли гормоны, а голос сломался, просто запищал. И никто (никто!) не слышал, как я пою. А он слышал! Бывало, вызовет двух-трёх учеников к доске, берёт аккорд, те и поют. Стоп! Принято! Те откланиваются, а на их место уже идёт следующая партия. А вот когда у доски стоял я, то слышно было только тех двоих (или одного, тут как получится), но не меня. А он играл на баяне и напрягал слух (я всегда стоял как можно ближе к нему), слушал и даже притоптывал: есть у меня голос, есть!
И была у него дочь. Красоту сей особы судить не берусь, но, видимо, было за что зацепиться, раз уж появился на её личном фронте прЫнц. Причём заграничный. Причём из Америки. Вау, какое счастье! Ну и укатила она со своим счастьем понятно куда. А папа остался. Да она отдельно жила, взрослая, студентка. И вообще его туда не приглашали. А дома хотя бы есть работа до пенсии. Первое время, говорили, он дочери по инерции помогал деньгами, но потом, когда дефолт, доллар скакнул, а рубль упал, перестал. Сидела бы эта дурында в Москве или в Санкт-Петербурге, училась, радовала бы папу, ан нет. Но родственные связи поддерживали. Тогда сотовых телефонов в наших ебенях ещё не было, а была лишь будка в Доме связи. Но он был в курсе, коллеги в курсе, весь город знал, что у него дочь счастливый билет отхватила. И все были в ожидании: а приедет ли она домой забирать папу? А вдруг?
И это, блин, случилось. Ну, как случилось: зачастил наш товарищ в Москву. А между тем наш город на одном конце страны, а Златоглавая на другом — это, значит, перелёт через Д. Восток, Сибирь, Урал, и вот она, столица! Тут на один самолёт солидно выходит, а ведь ещё надо на проживание! И все были в курсе: дочь отцу помогает. Нет, ещё лучше: она хочет забрать его к себе в Америку. Аллилуйя!
Тогда рухнули башни-близнецы, и янки стали ну о-о-очень подозрительными:
— Цель поездки?
— Туризм. Отдых. Вообще свалить из Рашки.
— Кто вас там встречает?
— Моя дочь.
— Она негритянка? Может, лесбиянка?
— У меня зять священник.
— О-о-о… Ваше вероисповедование?
— Я атеист вообще-то…
Немая сцена. В посольстве бросают на него странные взгляды. Эх, не было у него тогда баяна, а то сыграл бы гимн Союза, а они стояли бы в струнку. Не получилось, в общем.
Но дочь сдаваться не собиралась. Снова и снова папа ходил в посольство. Там у него брали пальчики, снимали анфас и в профиль, проверяли по спискам; он, наверное, ещё и штаны снимал, жопу показывал, а заморский эскулап небось хмыкал: в очко не долбился (этих американцев из посольства хрен разберёшь, ЛГБТ для них плюс или минус). Папа устал, папа не понимает, почему он должен стать протестантом. Дочь записала его то ли в евангелисты, то ли в братьев во Христе. Но не в Иеговы точно! Ну в самом деле, если зять — протестантский священник, что там атеисту-то делать? Читать теорию Маркса? Америка заботится о душевном здоровье своих граждан. Они налоги платят.
Итак, целых два года наш учитель музыки ходил в посольство за визой. Да и дочь настаивала: «Папа, я тебя туда возьму хоть тушкой, хоть чучелом. Если надо будет, даже сор из избы вынесу. Помнишь, ты рассказывал, как тебя в детстве к баяну приковывали в советской музыкальной школе? Как учителя тебе в голову эту проклятую музыку вдалбливали? Всё, всё им расскажу, лишь бы тебя как жертву режима взяли».
И вот она, ВИЗА. Американская. В российском загранпаспорте, правда. И вид на жительство. Велкам, в общем. Папа выдохнул: слава богу, наряжаться ковбоем не пришлось и футболку с надписью «Джордж Буш — мой президент!» не надевал. Он вообще за другого президента голосовал. Который за стабильность, да!
Дочь прыгала до потолка и хлопала в ладоши. Что любопытно, добро в посольстве дали в канун важного американского праздника — то ли Дня Независимости, то ли Благодарения. Или у них иссякли варианты, или вдруг прониклись упёртостью и упрямством «этого русского».
На малую родину он вернулся героем. Нет, уже с 1994 года многие учителя успели побывать в Лондоне, а года два спустя — и в Париже, Риме, Берлине… Подумаешь! Но, мазафака, на ПМЖ за океан летел он один! Не в Майами, конечно, не в Нью-Йорк, а в городишко близ Чикаго в штате Иллинойс, но всё-таки!
Весь преподавательский состав гулял с размахом. Даже коллег из соседних школ на проводы пригласили. Считай, всю ночь учителя пели вразнобой под аккомпанемент баяна. Наш герой никому не отказывал в просьбе подыграть под фальцет опьяневших коллег. Он знал: родной инструмент уйдёт в прошлое, как родители и его старая жизнь. Пил много, в основном налегал на водку. Но даже пьяный держался за баян — громоздкий инструмент с мехами. И играл.
Заскочивший «на минутку» директор неожиданно остался с учителями и досидел до конца. По мере того, как его мозг окутывался парами алкоголя, он предложил сначала устраивать творческие вечера в честь нового американца, после придумал выдавать премии его имени лучшим ученикам музыкальной школы. Под конец обещал добиться открытия сквера его имени в школьном дворике. Виновник торжества был счастлив, как были счастливы и его коллеги. Была зависть, но были и надежды, что однажды он пригласит их к себе.
На проводах на пути к самолёту они не скрывали своих чувств. Женский пол махал платочками, мужской дружески похлопывал по плечу. Протрезвевший директор школы почему-то обещал пристроить баян в школьный музей его имени. Были тосты, прощальные поцелуи, была искренняя радость от слов учителя географии, что «география наших достижений перешла за океан». Впереди были Якутск, потом Москва, а дальше — жизнь с чистого листа.
***
Полетел он на новую родину налегке. «Папа, — сказала дочь, — соблюдай дресс-код. В Америке даже бомжи одеваются лучше тебя. Всё лишнее дома оставь, нужное мы тебе там купим. И, please, с родными, друзьями и коллегами по-быстрому: мальчишник, фуршет и фотосессия. Групповое фото в рамку на память и бери с собой. Остальное оставь».
Америка встретила его восторженно. Если учесть, что дочь сдала какие-то сложные экзамены (читай, стала гражданкой США), вышла замуж за гражданина США, работает по специальности в США, можно было так считать. Ну, и «американские улыбки» таможенников тоже. Словно чёрно-белая жизнь была раскрашена в яркие цвета. Дом двухэтажный. Зять — милый американский дядюшка с подстриженной бородкой. Дети (их было двое) — типовые тинейджеры. Дочь даже выделила просторную комнату (комнату для гостей, как выяснилось позже), и папа сравнил с размерами «тёщиной комнаты» в типичной хрущёвке. Жизнь удалась!
Правда, потом началось нечто непонятное. Нет, дочь с мужем каждое утро уходили на работу, тинейджеры тоже сваливали по своим делам, а папа оставался в доме как главный герой франшизы «Один дома». Дочь, учитывая, что он был человеком советской закалки, давала ему работу. Несложную: газон там подстричь, убраться в холле, гостиной. Но в спальню, детские комнаты заходить не разрешила, объяснив отцу про «личные границы домочадцев». За пределы участка выходить тоже запретила, обещав показать городок, как только он понемногу освоит язык.
Спустя месяц он заметил, что через ограду (а закрываться от соседей высокими заборами в Америке не принято) со стороны улицы за ним наблюдает пышная негритянка. Сначала подумал было, что это огромный чёрный бульдог, но присмотрелся и разглядел-таки американку. Даже испугался: вроде не ходит с голым торсом, не нарушает общественный порядок, мирно стрижёт газон. Потом, отметив, что незнакомка наблюдает за ним в определённые часы, решил познакомиться. Может, в Америке так принято? Может, соседи уже донесли до властей и у дочери могут быть проблемы?
За месяц он немного подучил язык и потому на контакт шёл уверенно — американская улыбка, искорка в глазах, и…
— Hello!
Негритянка вздрогнула, даже притронулась к нему кончиками пальцев, словно проверяя, не мираж ли. А наш герой в ответ пытался строить предложения из скудного запаса выученных за месяц иностранных слов.
Из ответной тирады он понял, что незнакомка просто проходила мимо, заметила симпатичного мужчину и специально подгадывала время стрижки газона, чтобы её заметили и подошли. Наш «американец» кивал в ответ. В Америке частная собственность — святое, стоит только вступить на чужой газон, как тебя можно безнаказанно расстрелять за вторжение на чужую собственность.
В общем, проснулось у него подзабытое, но бурлившее ключом чувство интернационального долга. Эх, молодость! Прогуляться бы с иностранной барышней по городку, взявшись за руки, к ближайшему ресторанчику и за стаканчиком заграничного пойла ласково сказать ей: «Слушай сюда, негритянка! Я обращаюсь к тебе как к представительнице расы, порабощённой и угнетённой проклятыми империалистами! Моя страна, моё родное государство хотело освободить вас, дать вам не только свободу, но и мир во всём мире! Но в борьбе за счастье всего человечества подлый удар в спину не дал нам завершить великую миссию. Просто запомни: те блага, которые ты получаешь здесь, тебе могла дать моя страна! Ну, за Анджелу Дэвис! За Манделу! За СССР!!!»
Расстались они полюбовно — скорее всего, американка многое не поняла из речи иностранца, но осталась довольна встречей.
Вечером за ужином разразился скандал. Не ожидая подвоха, папа рассказал дочери о нюансах своего перформанса. Как вдруг зять (а он понимал по-русски) при словах «…а когда негритянка» поперхнулся, закашлялся и, бросив на свёкра странный взгляд, бросился в ванную. А дочь возбуждённо, даже с надрывом замахала руками. Так и есть. Начались проблемы.
Как оказалось, между религиозными организациями в США есть серьёзная конкуренция. Церквям в Америке охотнее жертвуют, поэтому им нет надобности торговать свечами и иконами. Репутация духовного лица здесь играет важную роль. Харизматичный, умеющий зажигать людей и помогающий верить священник вызывает уважение паствы и некоторую зависть конкурентов. А проповеди зятя стали похожи на те, что в американском кино. Нашлись завистники, которые пригрозили, что уж если пастор превращает проповеди в афроамериканский хор, то именно афроамериканцы и подпортят его репутацию.
Папа был слабым звеном. Если негритянка обвинит его в «сексуальном домогательстве», власти свекра просто депортируют, а зять потеряет работу. А потерять работу в США — это pizdec и катастрофа. В чётко отлаженном механизме семейного бюджета начнутся сбои, без финансовой подпитки мужа дочь бюджет не потянет: за дом плати, за учёбу отпрысков плати… и так далее.
Семья пошла ва-банк. Перво-наперво дочь снабдила отца мобильным телефоном. Громоздким, с большими кнопками. Потом дала ему несколько ценных (по её мнению) советов. Ну и, в-третьих, наконец-то стала ездить с отцом за покупками, просто кататься по городу и заезжать в «Макдональдс».
Папа, как большой и грустный ребёнок, стоял перед выбором. Западный мир был закрыт для него невидимым стеклом — полученная виза не дала ему широких прав, он был или туристом, или легальным иммигрантом с урезанными возможностями. И его стало всё раздражать. Раздражало то, что дети, которые вернулись из лагеря скаутов, ели в своих комнатах, а не за общим столом, раздражали пицца, гамбургеры и прочий фаст-фуд, который заказывали домочадцы. Нет, это не Америка — это был чужой мир, другая планета.
Последней каплей, как рассказывали, стало пение (а из американских фильмов известно, что они поют в ванной или в душе) родного зятя. Слушать серенаду хуже той, которую поют беременные крокодилы, было пыткой. И он не выдержал.
Он укатил в закат. Слово «депортация», которое дочь произносила, постоянно что-то запрещая, царственным жестом указало ему путь. Папа вернулся домой. Сам. Добровольно. Под всхлипывания дочери, под недоумённые оправдания зятя. А внукам было всё равно: был дед — и нет его.
Коллеги встретили тепло. Правда, прошло шесть месяцев с его отъезда, а ни обещанного сквера, ни музея, даже паршивенькой премии его имени не было. Директору было не до этого, честно говоря.
Позже, слушая эту историю, многие недоумевали: а что стоило ему переехать в Нью-Йорк, в Брайтон-Бич? Сдать экзамены на гражданство (сложный квест, честно говоря!) в конце концов, как-то найти выход. Ах да! В семье был «сухой закон» (зять как пастор не брал в рот ни капли спиртного), так что этот вариант отпадал. А если бы дочь разрешила отцу взять родной баян? Ведь обидно: визу-то оформляли два года, а пожить по-американски ему удалось лишь шесть месяцев.
