Сколько зарабатывали русские писатели?
Что можно было купить на гонорар за «Анну Каренину», «Идиота», «Отцов и детей» и другие великие книги…
Михаил Загоскин «Рославлев» (1831)
Гонорар: 40 000 рублей
На эти деньги можно было купить:
шубу из чернобурой лисицы (10 000 р.),
2 шали для женщины comme il faut (10 000 р.),
малахитовую вазу с мануфактурной выставки (18 000 р.),
5 французских бронзовых пряжек для пояса (1000 р.),
10 фунтов молдавского розового масла (1000 р.).
Александр Пушкин «Евгений Онегин» (1833)
Гонорар за полное издание: 12 000 рублей
На эти деньги можно было купить:
100 модных батистовых рубашек (5000 р.),
200 пар модных перчаток митенок (800 р.),
200 фунтов цветочного чаю (200 р.),
и вдобавок:
арендовать на год одноэтажный деревянный дом в одном из арбатских переулков в Москве (2000 р.),
оплатить обучение двух детей в пансионе (4000 р.).
Михаил Лермонтов «Герой нашего времени» (1841, второе издание)
Гонорар за второе издание: 1500 рублей
На эти деньги можно было купить:
5 шелковых платьев (490 р.),
3 хороших фрака (450 р.),
2 батистовые манишки (50 р.),
10 белых страусовых перьев (350 р.),
11 пудов казанского меда (110 р.),
100 кормленых гусей (30 р.),
500 яиц (2 р.),
20 фунтов привозной красной рыбы (3 р.),
и вдобавок:
арендовать на год десятину целинной земли (15 р.).
Иван Гончаров «Обломов» (1859)
Гонорар: 10 000 рублей
На эти деньги можно было купить:
10 диванов красного дерева, обитых бараканом (245 р.),
10 пар городских парных саней (1750 р.),
2 брички на рессорах (1100 р.),
18 письменных столов с черной кожей (396 р.),
меховую шкуру черного енота (440 р.),
1200 фарфоровых цветных чашек (500 р.),
100 колонн красного дерева для бюстов (900 р.),
5 пудов анисового мыла (35 р.),
17 баночек миндального порошка для чистоты и умягчения рук (34 р.),
100 крупных арбузов (600 р.),
10 стерлядей в 20 вершков (700 р.),
и вдобавок:
арендовать на год квартиру в 12 комнат по Большой Морской улице в Петербурге (3300 р.).
Иван Тургенев «Дворянское гнездо» (1859)
Гонорар: 4000 рублей
На эти деньги можно было купить:
четырехместную карету (2000 р.),
10 книжных шкафов (160 р.),
100 бутылок черных чернил (60 р.),
50 стоп голландской бумаги (770 р.),
4 английские шали (1000 р.),
2 крупные дыни (5 р.),
2 бутылки шампанского (5 р.).
Иван Тургенев «Отцы и дети» (1862)
Гонорар: 4775 рублей
На эти деньги можно было купить:
30 простых телег (1800 р.),
100 двуспальных одеял (190 р.),
4 березовых кресла, обитых черной кожей (10 р.),
10 дамских шляп с лентами (600 р.),
траурное платье с дорогими кружевами (700 р.),
4 английские шали (1000 р.),
400 мешков картошки (400 р.),
ящик богемского стекла (70 р.),
2 простых ковра (5 р.).
Федор Достоевский «Идиот» (1868)
Гонорар: 7000 рублей
На эти деньги можно было купить:
дубовую рощу в Рязани (5000 р.),
четырехместную коляску (1000 р.),
10 двухаршинных комодов (500 р.),
10 зеркал в рамках из красного дерева (175 р.),
10 пудов анисового мыла (70 р.),
2 дубовые бочки в 40 ведер (20 р.),
30 бутылок американского рома (30 р.),
10 пудов английского сыра (200 р.),
сафьянный портфель (4 р. 40 коп.),
бутылку черных чернил (60 коп.).
Иван Гончаров «Обрыв» (1869)
Гонорар: 10 000 рублей
На эти деньги можно было купить:
2 четырехместные кареты (4000 р.),
100 шкафов для одежды (2700 р.),
100 ломберных столов красного дерева (850 р.),
3 модные батистовые рубашки (150 р.),
4 хороших фрака (600 р.),
50 стоп нотной бумаги (1100 р.),
1200 английских карандашей (400 р.),
200 мешков картошки (200 р.).
Николай Лесков «Соборяне» (1872)
Гонорар: от 3750 до 4000 рублей
На 3875 рублей можно было купить:
четырехместную карету (2000 р.),
8 летних кибиток (800 р.),
350 бутылок черных чернил (210 р.),
4 шапки из немецкого бобра (100 р.),
седло на манер английского (23 р.),
700 зеленых штофов (70 р.),
10 дюжин фарфоровых столовых тарелок (50 р.),
10 четвертей иностранного гороха (100 р.),
300 пар шерстяных русских варежек (48 р.),
100 больших поросят (225 р.),
60 пудов белужьих соленых голов (135 р.),
150 бутылок красного портвейна (75 р.),
40 фунтов шоколада (28 р.),
Пуд широкого миндаля (11 р.).
Лев Толстой «Анна Каренина» (1875–1877)
Гонорар: 20 000 рублей
На эти деньги можно было купить:
дом в Москве (12 000 р.),
дубовую рощу в Рязани (5000 р.),
дрожки с верхом (570 р.),
бричку без рессор (300 р.),
1000 сигар разных фабрик (40 р.),
30 вольтеровских кресел красного дерева, обитых бараканом (600 р.),
5 шкафов для посуды (95 р.),
2 собольих палантина (800 р.),
10 пар опойковых сапожек (80 р.),
100 кожаных портфелей (330 р.),
60 стальных бритв (85 р.),
120 фарфоровых чашек (50 р.),
4 пуда стеариновых свечей (40 р.),
4 крупные дыни (10 р.).
Лев Толстой «Воскресение» (1899)
Гонорар: 21 915 рублей
На эти деньги можно было купить:
половину дома в Хамовниках (12 000 р.),
140 стоп гладкой филигранной бумаги (3500 р.),
500 коробок английских стальных перьев (875 р.),
70 матрацев, набитых конским волосом (3500 р.),
50 пудов кастрюль из зеленой меди (1000 р.),
200 жестяных рукомойников (140 р.),
10 ручных тележек (300 р.),
120 пар русских валенок (360 р.),
10 пудов кочерег (32 р.),
2 пуда желтого мыла (7 р.),
200 ведер баварского пива (200 р.),
вязаный шерстяной шарф (1 р.).
Федор Сологуб «Мелкий бес» (1926)
Гонорар за десятое издание: 1000 рублей
На эти деньги можно было купить:
100 брезентовых портфелей (385 р.),
100 обыкновенных латунных самоваров (231 р.),
5 телефонных настольных аппаратов (250 р.),
6 пар мужских галош (21 р.),
2 ящика ярославской махорки (40 р.),
2 поясных мужских ремня (1 р. 10 коп.),
2 флакона черных чернил (90 коп.),
45 килограммов ливерной колбасы (70 р.),
килограмм сосисок (1 р.).
Всё-таки Пушкину, Достоевскому и Булгакову сильно повезло!
в их времена не было интернета и телека,
и поэтому от нечего делать они написали столько классных произведений!
Если вы профи в своем деле — покажите!
Такую задачу поставил Little.Bit пикабушникам. И на его призыв откликнулись PILOTMISHA, MorGott и Lei Radna. Поэтому теперь вы знаете, как сделать игру, скрафтить косплей, написать историю и посадить самолет. А если еще не знаете, то смотрите и учитесь.
Какой же пыльный этот город!
— Куда ты становишься в грязь, как невоспитанный! — шла по асфальту мама с усталым от двух ставок отцом. У перил что-то семенил сынишка, словно по самые уши запачканный, в ответ он что-то правильно лепетал. Ему было видно многое, даже какой-то желудь!.. — Ботинки-то не пачкай!
— Да… у войны не женское лицо, и концов ей не видно, — хотелось промолчать отцу, но им промычались эти слова, хоть и колко довольно.
Я не слышал, что было дальше между ними: скоро закрывалась библиотека, а мне очень нужна была кое-какая книжка.
Над школой, мимо которой, как строчки из Гамлета (то есть вечно), был запечатлен этот диалог, и вплоть до самой библиотеки, поднималась ветром и машинами пыль. Каждую весну так в этом городе — в Новосибирске.
Как пыль колется в глаза! Как черный пепел — нужно купить солнцезащитные очки. Очень кстати!
Моя домашняя библиотека как блокнот, где исписанные листы — это книги, которые в ней хранятся. Чеховская районная библиотека рядом с моим домом, в которой я был иногда ребенком, — пачка чистой, белой бумаги. Областная библиотека своей формой и размерами похожа уже на деревянный стол, которым так восхищалась Цветаева, он завален большими листами до самых острых краев. Библиотека, которая может быть еще больше, чем областная, определенно как громоздкий и живой дуб, сбрасывающий свои листочки по осени между страницами всех упомянутых ранее книг. Весной появляются почки.
Я шел в областную. Нравятся те служители, которые следят за книгами больше, чем за людьми. Они подобны славным Марцеллу и Бернардо, двум держащим свод Атлантам, видящим повсюду призраков, но пропускающим мимо различных принцев с их войсками, чужие они или родные, как мысли о своей неустраивающейся судьбе.
Я захожу, сдаю свое пальто, цвета волнующегося неба, — гардеробщица поторапливает вежливо, не разоряясь ни на минуту. Подхожу предъявить читательский и знаю, что, ведь просрочен, мог бы и раньше сделать, но всё всех устраивает, как обычно, и я быстренько обновляю свой читательский на пару лет вперед. Поднимаюсь я в 203-й — «Зал художественной литературы»; в двух других же каморках — в зале английского языка и в другом — две встречи, как врата для меня: взрослые люди после работы обсуждают что-то, я не слышу, каморки полные, и это так классно, я дохожу до стола выдачи, радостный, улыбаюсь и говорю:
— Добрый вечер!
— Добрый-добрый! Какую книгу заказывали? — спрашивает служительница, глядя на меня сквозь очки.
— Да вот, Белкина… Читая Чехова и Достоевского там…
— Боже мой! — говорит женщина старичку какому-то, что работает с ней, а потом спрашивает, снова смотря на меня, — И где вы такой учитесь?
— В педуниверсите.
— На филфаке? Боже мой! Вот именно к нам и ходит такая молодежь!
— Да-да-да. — подхватывает этот смуглый старичок с давно поседевшими, как с неудавшегося портрета, бакенбардами, но почему-то еще и в очках, оправой напоминающих дорогой завязанный галстук, что надушен европейскими духами, при этом сам старичок был без галстука, ведь сегодня на нем была толстовка, бакенбарды же дорастали бородой до нее так, что не видно было шеи, — Итак, человек заказывает Белкина, приходит, недоумевает: «А где повести Пушкина, которые я заказывал?»
Мы все смеемся об этом, и действительно: как к лицу филологу фамилия Белкин. Моя книжка лежит уже у меня в руках.
— Это дождь что ли? — спрашивает старичок, глядя на книжку, он очень чутко услышал, — Город нужно выбирать по балету, который в нем ставится! Не по его запыленности же. А Белкин, да, сам как актер балета, восхищен так каждой строчкой этого Чехова, раз находит смелость отдавать их реверансом вашему Достоевскому! Наш город — театр в театре!
Я пропустил первый дождь в году, а старичок не пропустил ни один спектакль гастрольного Эйфмана.
Этот дождь семенил по асфальту, смущающемуся, как будто тут есть чему смущаться, и поэтому явно и покрывающемуся повсюду темными пятнами (закат их раскрасит потом в румяна), и пыли, должно быть, больше не станет в этом городе — в Новосибирске. Еле слышимый, дождь ускользал шагами, кланяясь, отдавая место летней громовой картечи, грубым небесным стопам перкуссии.
Люди могли бы разразиться хоть аплодисментами такому танцу в этом почти что балетном отделении, не подумав даже, что после первого дождя должна быть всегда сухая летняя гроза. Пауза между ними так громоздка, а называется весной. Еще больше только расстояние между всем сказанным и следующим абзацем.
Балерина, она же как хороший филолог: каждая строчка текста переживается как линия семантической связи, выпытанная среди бесконечных проб других наподобие первой — та же линия у воображаемого балетного станка проведена с любовью чистым пуантом на нежной ножке. В пуант ставится всё: слезы, вечный рубец на ступнях, точка.
26.04.23
Возрождение писателей
Нейросеть представила русских писателей рокерами
P. S Александр Сергеевич, хоть и поэт, но не мог не оказаться в этой компании.
Барабанщик Лев Николаевич Толстой
Ведущий соло гитарист Фëдор Достоевский
Ритм гитара от Николая Гоголя
Александр Пушкин, по всей видимости - звукарь.
Источник: https://t.me/neuromash/775?single
Для кого русская классическая литература
"Не должно русских писателей судить, как иноземных. Там пишут для денег, а у нас (кроме меня) из тщеславия. Там стихами живут, а у нас граф Хвостов прожился на них. Там есть нечего, так пиши книгу, а у нас есть нечего, служи, да не сочиняй", - писал Пушкин своему другу Рылееву в 1825 году, подчёркивая разницу между отечественными и европейскими литераторами.
На тот момент Пушкина, всерьёз намеревающегося стать первым русским поэтом, живущим исключительно на гонорары ("я не шучу, потому что дело идет о будущей судьбе моей, о независимости" - письмо Вяземскому 1824 г.) волнует именно сугубо практическая сторона вопроса, но тему он поднимает крайне важную.
Русская литература, что не секрет, появляется значительно позже европейской. Причин тому множество, рассматривать их здесь мы не будем, ограничившись простой констатацией: развитие отечественной культуры практически останавливается в первой половине XIII века, после Батыева нашествия и утраты русскими княжествами суверенитета. Останавливается оно на уровне, примерно соответствующем романскому периоду европейской культуры. Готики (зарождение национального искусства) и Ренессанса (появление национального светского искусства, включая литературу на "народных" языках) на Руси практически не было. Не будем углубляться в сравнительную историю культуры, отметим лишь, что к концу XVIII столетия в Европе уже вовсю правит бал светская беллетристика, самая что ни на есть массовая литература - а в России сочинительством всё ещё занимаются исключительно скучающие дворяне, как правило, издающиеся за собственный счёт - о чём Пушкин и пишет в процитированном выше письме Рылееву.
Это и есть тот самый подход к литературе, который получил название "аристократического": автор независим от читательского мнения, поскольку читатель ему не платит. Позднее, благодаря "журнальной революции" 1840-х годов, деятельности Белинского, да и самого Пушкина с его "Современником", ситуация принципиально изменится - кстати, именно тогда в России на смену традиционной повести придёт европейский роман. Пока же литература - отношения творца и музы, а не писателя и читателя.
(Позже этот конфликт аристократа и разночинца Пушкин изобразит в лучшей своей новелле "Египетские ночи", о которой, ей-ей, стоило бы поговорить отдельно и вдумчиво.)
Тут уместна аналогия с музеем как Музейоном - храмом муз, которым творческий люд жертвовал свои творения. То есть, Аполлона ради - приходи и любуйся. Но помни, что всё тут не для твоего развлечения, а чтобы дочерям Мнемозины было приятно. И, к слову, любой музейный работник вам подтвердит, что экспонирование - далеко не главная музейная функция, сохранение и исследование куда важнее любых посетителей.
Вот это и есть "аристократический подход к творчеству" в чистом виде. Автор творит потому, что его осенило вдохновение: муза посетила, для неё и старается. При чём тут читатель? Да, такой подход не предусматривает "профессиональной литературной деятельности", как основного источника доходов. Потому, собственно, в России литература и оставалась так долго уделом богатых и знатных. Потому аристократ Пушкин со своим "кругом" так свысока и презрительно смотрел на всех булгариных, полевых, погодиных и прочих загоскиных, писавших "на потеху толпе". Потому Достоевский так истово завидовал Толстому, имеющему возможность тщательно отделывать каждую фразу, а не гнать текст к очередному дедлайну. Потому, к слову, "хитрый план" Александра Сергеевича решить свои материальные затруднения с помощью "бестселлеров", каковыми планировались "Повести Белкина", потерпел крах: Пушкин просто не умел писать "для массы". А вот Булгарин умел. И Донцова, например, умеет - но это талант особый, к собственно литературе имеющий разве что косвенное отношение.
Вот именно поэтому русская классическая проза и представляет собой такое собрание чистейшей воды бриллиантов.
Не для людей писалось.