Побеждённые (4)
Продолжаем знакомиться с книгой Роберта Герварта.
Европа стала бояться экспорта большевистской революции. Первым случаем «заражения» была Финляндия в 1918 году, которая потеряла 1% населения страны в кровавой гражданской войне. Всего семь недель спустя провозглашения страной независимости правительство в Хельсинки было сброшено красногвардейцами, получившими поддержку в Петрограде. Несмотря на это, это была другая, своя война без ощутимого влияния со стороны РСФСР. 90% местных красных были свои, финны, большинство из которых были не большевиками, а социал-демократами. Откуда было влияние – так это из Германии, которая активно помогала Маннергейму задушить революцию. Не обошлось и без «традиционных» жестокостей. После захвата Тампере в марте 1918 года было казнено 10 тысяч местных «красноармейцев», после чего многие тысячи умерли от болезней и недоедания в наспех созданных лагерях военнопленных.
Даже если в финской гражданской войне победили белые, западные наблюдатели оставались озабочены. Большевизм оказался не русской особенностью. Он шёл на запад.
Реакция на революцию 1918 года в Германии была разной. Большинство фронтовиков разошлось по домам. Но были и те, кто активно участвовал в революции. Многие из ветеранов стали пацифистами. А многие из тех, кто стойко терпел тяготы и лишения и был дисциплинирован до конца, отнеслись к свержению старого порядка с враждебностью. Реакция 29-летнего Адольфа Гитлера была типичной. Очнувшись в госпитале после отравления газами, он узнал о крахе старого порядка: нет больше кайзера, нет родной Австро-Венгрии, война проиграна.
Я бросился на кровать и погрузил свою горящую голову в подушку и одеяло. Я не плакал с того дня, как стоял у могилы матери. Теперь я не мог делать ничего другого.
В тылу настроения тоже были разными. И всё же революционная трансформация конституционной монархии в современную республику получила поддержку подавляющего большинства. Временный Совет народных уполномоченных включил себя представителей обеих социал-демократических партий, возникших после раскола 1917 года по поводу отношения к войне. Помимо председателя Эберта из партии большинства, в нём заседал и радикальный пацифист Гуго Гаазе из независимых. Немецкие «большевики» из MSPD давно уже не являлись революционерами. Они (как и большинство рабочего класса) хотели идти к коммунизму через постепенные реформы. Им не нужна была новая революция в истощённой войной стране.
Эберт решил заручиться поддержкой армии. Встречая фронтовиков у Бранденбургских ворот 10 декабря 1918 года, он приветствовал их ставшими знаменитыми словами: «Ни один враг не одолел вас!» С преемником Людендорфа Грёнером он заключил соглашение, которое некоторые неверно окрестили фаустовой сделкой: взамен на лояльность армии он пообещал немедленно действовать против потенциальных левых восстаний, проведёт выборы в новый парламент и сохранит военное командование офицерского корпуса.
Революция принесла немедленные улучшения для рабочего класса: повышение тарифов, восьмичасовой рабочий день и участие рабочих в управлении предприятиями. Выборы в Национальное Собрание показали, что большинство голосов получили партии, выступавшие за демократическое обновление Германии: социал-демократы, либералы и католики-центристы.
События в соседней Австро-Венгрии были чем-то похожи. Не так давно общепринятой точкой зрения было то, что империю погубил национализм обделённых окраин. Сегодня же историки ищут главные причины в самой войне с её материальными лишениями. Как и в России, как и в Германии, народ протестовал и требовал хлеба и мира. Миллионные забастовки потрясали Австрию, Венгрию, Галицию и Моравию. Как и в Германии, они не привели к коллапсу режима. К нему привело военное поражение. Как только стало ясно, что война проиграна, солдаты из венгров и славян перестали подчиняться приказам, и армия развалилась. Так австрийские высшие офицеры получили свою версию германской конспирологии под названием «кинжал в спину»: что войну проиграли не они, а непослушное славянское население.
Дошло до того, что и немецкоговорящие солдаты стали надевать красные и чёрно-красно-золотые кокарды и выходить на улицы Вены и Будапешта. Демонстранты требовали выпустить из тюрьмы видного социал-демократа Фридриха Адлера, который в качестве антивоенного протеста застрелил в октябре 1916 года одного из министров. Одним из последних своих указов, император Карл I выпустил его в ноябре на свободу. Это только подогрело ситуацию. Власть на улице принадлежала красным. Революция была мирной. 11 ноября император удалился от власти. На следующий день состоялось заседание временного Национального Собрания, избравшего социал-демократа Реннера канцлером и назначившего всеобщие выборы на 16 февраля 1919 года. Многие австрийцы надеялись, что мирный переход к демократии смягчит сердца миротворцев-победителей в Париже.
Похожие надежды питали в демократической Венгрии, которая пережила революцию астр в конце октября и порвала с Австрией 16 ноября 1918 года. Король был низложен, в стране провозгласили Народную республику. Демократическое коалиционное правительство при поддержке местных социал-демократов возглавил граф Михай Каройи, который стал и президентом страны после низложения короля.
Революционные события в Болгарии были более хаотичны. Ещё задолго до конца войны женщины бунтовали в тылу, требуя хлеба. По мере ухудшения ситуации на фронте протесты становились всё сильнее. Ещё до подписания перемирия тысячи разочаровавшихся солдат пошли маршем на Софию. К ним присоединился популярный глава земледельческого союза Александр Стамболийский. Части, лояльные правительству, встретили мятежников 30 октября огнём тяжёлой артиллерии. Затем массовые аресты и убийства. 3 тысячи погибших, 10 тысяч раненых. Но жертвы были не напрасны. Страна получила мир и потеряла монарха. Царю Фердинанду пришлось уйти по требованию Антанты, на смену ему пришёл сын Борис. Мир – это было то, чего хотела измученная шестью годами войны страна. Начиная с 1912 года, Болгария при населении в пять миллионов потеряла 157 тысяч только убитыми, получив при этом ещё сотню тысяч беженцев из оставленных территорий в Южной Добрудже, Македонии и Восточной Фракии.
Похожая ситуация была в Османской империи. Там не случилось революции, но партию младотурок Единение и прогресс свалили. Страной стали править либеральные консерваторы, которые депортировали курдов, пригласили обратно в страну армянских беженцев и стали расследовать преступления своих предшественников. Империя потеряла 800 тысяч солдат – четверть армии. Гражданские потери были ещё выше: к миллиону погибших в геноциде армян добавились ещё два с половиной миллиона умерших от голода и болезней в результате англо-французской морской блокады, нашествия саранчи и плохой логистики. И всё же, несмотря на это, новое правительство пользовалось поддержкой населения. Эта поддержка была основана на тщетной надежде благосклонного мирного договора. Да, это было наивно, но наивность эту разделяли тогда все побеждённые народы.
Создавалось впечатление, что умеренные реформаторы достигли триумфа в бывших Центральных державах, и что радикальные революционеры изолированы. Новые правители демонстрировали в Париже твёрдую уверенность, что с авторитарным прошлым покончено, и Вильсон, требуя демократизации в своих Четырнадцати пунктах, должен быть доволен. Триумф либеральной демократии, о котором мечтали с 1848 года, состоялся.
Но недолго музыка играла. Неразрешённые противоречия между умеренными и радикальными революционерами вскоре взорвались насилием. В Германии левые радикалы из Союза Спартака хотели власть Советов, а не Национального Собрания. Их лидеры Роза Люксембург и Карл Либкнехт ещё во время войны призывали к социалистической революции. Призывы эти не прекратились после свержения монархии. У них была поддержка революционных матросов, которым военный комендант Берлина (Отто Вельс из MSPD) урезал пособие. В ответ они захватили самого Вельса, на что быстро отреагировал уже Фридрих Эберт, призвав к подавлению мятежа армию.
И надо сказать, что подавить не получилось. Правительственные силы потерпели поражение. Это продемонстрировало слабость правительства Эберта, из которого вышли представители USPD, которых не спросили перед тем, как отправить войска. Последовала эскалация конфликта, когда USPD вывела своих сторонников на демонстрацию. Вооружённые демонстранты стали захватывать редакции газет, а революционный комитет Либкнехта стал призывать к свержению правительства Эберта-Шейдемана. Целью восстания спартакистов было предотвратить созыв Национального Собрания и установить диктатуру пролетариата.
Это стало серьёзным звоночком для Эберта. Аналогии с Петроградом не заставили себя долго ждать. Подавлять мятеж взялся видный социал-демократ Густав Носке, получивший для этого чрезвычайные полномочия:
Пожалуй, кто-то же должен быть кровавой собакой. Я не страшусь ответственности.
Главным помощником Носке в этом деле была не армия, но тот самый безбашенный фрайкор, закалённый боями в Прибалтике. К ним добавились разочарованные фронтовики и новые добровольцы, которым не довелось повоевать, и которые ненавидели красных. Их субкультура базировалась на стремлении восстановить порядок и на социальной ненависти. Немецкое население не видело войны и с трудом понимало причины поражения. Что уж говорить, когда глава правительства провозглашал, что враги не одолели немецкую армию. Это стало плодородной почвой для конспирологии, включая Легенду об ударе ножом в спину, пошедшую в массы с руки верховного главнокомандования. Центральным элементом этого мифа было представление о необходимости расплаты для тех безродных космополитов, которые предотвратили победу в войне и навлекли все бедствия после неё.
11 января 1919 года фрайкор вошёл в Берлин. Начались уличные бои, в которых было убито 200 человек и ещё 400 арестовано. Вечером Носке провёл триумфальный военный парад. Люксембург и Либкнехт пытались скрыться, но были выслежены, арестованы и убиты фрайкором. Их забивали прикладами, после чего добивали из ружья. Но даже после подавления восстания ситуация оставалась неспокойной в разных частях страны. Недаром Учредительное Национальное Собрание состоялось не в столице, а в спокойном Веймаре. 9 марта в ответ на забастовки и беспорядок Носке приказал стрелять в любого, у кого в руках заметят оружие. В ход пошли пулемёты, танки и даже аэропланы с бомбами. Ещё тысяча погибших, включая 29 матросов, унизивших армию в канун Рождества. Замечу, что эти матросы не поддержали в своё время спартакистов.
Беспорядки также распространились на Мюнхен, где правым радикалом был застрелен глава временного правительства пацифист Курт Эйснер, шедший сдавать полномочия после проигранных выборов. В ответ на это левый радикал открыл огонь в Баварском парламенте. Всех взбудоражила новость о революционных событиях в Венгрии, и 6 апреля в Баварии была установлена Советская власть. Эта новость была позитивно воспринята в Москве. Попытка подавить Баварскую советскую республику силой неделю спустя потерпела неудачу. Это привело к дальнейшей радикализации нового правительства, которым руководил еврей из Петербурга Евгений Левине и куда вошли ещё два новых представителя родом из России. Радикализировались и антибольшевистские силы. Они призвали к оружию и мобилизовали в свои ряды бывших фронтовиков и фрайкор. Берлинское правительство отправило ещё 15 тысяч штыков на помощь. В конце апреля они окружили город и после вести о расстреле десятка заложников, среди которых была жена одного из видных фрайкоровцев, 1 мая пошли на штурм Мюнхена, и за пять дней всё было окончено. В уличных боях погибло более 600 человек. Было арестовано и замучено 53 красноармейца из России, а в течение последующих недель около 2200 сторонников Советов приговорили к смерти или длительному тюремному заключению.
Ниспровержение порядка и иерархий в этом мирном буржуазном городе вдали от фронтов произвели глубокое впечатление на баварцев и вызвали правую реакцию в ответ. Неспроста Мюнхен стал оплотом антибольшевизма в Веймарской Германии и родиной немецкого нацизма.
После падения Советской Баварии надежды Ленина были связаны лишь с одной лишь Венгрией. В конце 1918 года страну стали буквально рвать на куски. К началу 1919 года половина исторической территории с сотнями тысяч этнических венгров была отколота поддерживаемыми Антантой и спонсируемыми из соседних государств сепаратистами. Правительство Каройи отчаянно пыталось лавировать между левыми и правыми, которые обвиняли его в излишней сговорчивости перед западными миротворцами. Холод и голод в стране не добавляли ему симпатий. На этом фоне в городе процветало насилие радикалов, которым противостояли правительственные силы. 21 февраля было арестовано руководство коммунистов во главе с Бела Куном, которому было позволено организовать свой секретариат в тюрьме.
После того, как в Париже было решено отдать огромный кусок страны Румынии и принудить венгров отойти из «демилитаризованной зоны» вглубь страны, Каройи в знак протеста оставил свой пост 21 марта. В этот же день социал-демократы, боясь гражданской войны, согласились организовать коалиционное правительство с Куном, которого выпустили из тюрьмы. На следующий же день он провозгласил Венгерскую советскую республику. Коммунисты взялись за дело, засучив рукава. Все крупные поместья были конфискованы и перераспределены. Предприятия с более, чем 25 работниками – национализированы. Церковное имущество – конфисковано. Введён сухой закон. И так далее, и тому подобное. По российскому образцу был организован революционный террор. Коммунистическая пресса призывала утопить контрреволюционеров в их собственной крови, прежде чем они сами задушат революцию. «Ленинские мальчики» в кожанках разъезжали по стране на бронепоезде в поисках недобитой контры. Таковых впоследствии насчитали 600 человек.
Попытка экспорта революции в Австрию провалилась. Штурм и поджог венского парламента коммунистами 18 апреля встретил решительный отпор полиции и лояльных власти боевиков. Месяц спустя должна была состояться вторая попытка путча по указке Коминтерна, сменившего верхушку австрийской компартии. Но заговор был вскрыт, коммунистических лидеров арестовали, а по толпе демонстрантов, требовавших их выпустить, открыли огонь. Два десятка погибших, сотня раненых. Всё.
Режим Куна поддерживали рабочие и интеллигенция, а вот на селе у него дело обстояло иначе. Не добавляли им популярности и декадентские вечеринки параллельно с проповедями коммунизма голодающему населению. В отсутствие поддержки из-за рубежа, будущее Венгерской советской республики выглядело мрачно. Большая часть населения была озлоблена реформами радикалов. Большинство аристократии заключило неожиданный союз с крестьянством. 30 мая 1919 года в Сегеде было организовано контрреволюционное правительство, которое поставило свои вооружённые силы под командование Миклоша Хорти. Чуть ли не половину войска этого оставшегося без флота адмирала составляли бывшие офицеры австро-венгерской армии, которым претил триумф безличной революционной толпы над силами закона и порядка.
Но не эта «Национальная армия» положило конец правлению венгерских коммунистов, а внешние враги, которые быстро развеяли надежды Куна на международное признание его правления. Британский посланник называл Куна «угрюмым и неуверенным преступником», а его советника «намасленным еврейчиком». Они уехали через два дня, не сделав уступок (могу добавить, что они даже не вышли на перрон из своего вагона). Через две недели после тайного одобрения французов в страну вторглась румынская армия под предлогом самообороны. Ещё через несколько дней в венгерскую Словакию вошла чешская армия под тем же предлогом. Перед лицом внешней угрозы страна объединилась. Итальянцы из желания сделать гадость новообразованной Югославии стали поставлять оружие и боеприпасы. Вторжение чехов удалось отбить, но с румынами не сложилось. Многие военные отказались сражаться после призыва Хорти, желавшего уничтожить советскую республику руками румынов. Так и случилось. Кун сбежал в Австрию, оттуда – в Советский Союз, где и был казнён во время сталинских чисток.
3 августа румынские солдаты вошли в Будапешт и принялись грабить венгерскую столицу. Осенью они стали уходить под давлением Запада, и Хорти въехал в город на белом коне. Начался новый, белый террор. Людей загоняли в бараки и били до потери сознания. Убивали не только левых и профсоюзников, но и простых аполитичных евреев. Число жертв оценивается в 5 тысяч. Ещё 75 тысяч попали в тюрьму, ещё 100 тысяч сбежало из страны. Подобного рода «чистка» виделась необходимым предусловием для национального возрождения.
Насчёт того, в чём должно состоять это возрождение, мнения реакционеров различались. Они, как и их немецкие и австрийские собратья, были людьми действия, а не идей. Действовать предполагалось против врагов, а именно соседних государств, оттяпавших куски территории, всевозможных интернационалов: красного, чёрного (католического), а также евреев, которые платят всем врагам.
Заимствованная из российской белой пропаганды идея о евреях-спонсорах и деятелях большевизма быстро разошлась по Европе. Фактом было то, что и Люксембург в Берлине, и Эйснер в Мюнхене, и Адлер в Вене, и Кун в Будапеште – все были евреи. Это бросалось в глаза не только их соотечественникам, но и французам с англичанами. В 1920 году Черчилль написал:
Нет необходимости преувеличивать роль, которую играли при создании большевизма и текущем осуществлении русской революции эти международные и по большей части атеистические евреи. Это определённо очень большая роль; возможно, она перевешивает все остальные.
Такие воззрения подогревались циркуляцией Протоколов сионских мудрецов. Эту фальшивку переводили на европейские языки, а Генри Форд профинансировал печать полумиллиона копий для распространения в США.
Подобная пропаганда приносила результаты. Надо сказать, что чем дальше на восток от Рейна – тем сильнее была антипатия и тем более жестокими – погромы. Евреи центральной Европы, не превышая 5% всего населения, стали главной жертвой насилия правых боевиков. Беженцев-ашкенази с Востока не любили даже их рафинированные собратья из Рейха и Вены, пеняя тем на их социальное положение и недостаток культурной утончённости. Что уж говорить о представителях титульных наций, всегда смотревших на иудаизм свысока. Реакция отвращения была широко распространённой среди правых. Они винили евреев в поражении в войне и призывали к верности христианству. К этому добавился «еврейский заговор» мировой коммунистической революции.
Поэтому играло мало роли, что подавляющее большинство соратников Бела Куна не были евреями. Среди правых боевиков стало знаком доблести собирать уши убитых евреев в качестве талисманов на счастье. На офицерских ужинах хвастались прекрасным аппетитом, полученным после зажарки еврея живьём в поезде. В Австрии дело обстояло не столь экстремально, но язык насилия был схожим.
Революция и контрреволюция сменили друг друга и в Болгарии, где, правда, не было подтекста антисемитизма. В результате демократических выборов большинство получил земледельческий союз Стамболийского, который стал укреплять свою власть репрессивными мерами, сохранив, однако, короля. Он был не коммунист, а аграрий и, несмотря на поддержку крестьян, заполучил много врагов в стране. Националисты могли простить ему согласие на тяжёлые условия мира 1919 года, но не могли – желания поладить с соседями, прежде всего Королевством Сербов, Хорватов и Словенцев. Ещё больше врагов Стамболийский получил в результате конфискации земель после ограничения размера надела 30 гектарами. Он также стремился ограничивать крупный капитал в промышленности, торговле и финансах. После этого всего либералы, консерваторы и социал-демократы сформировали в июле 1922 года Конституционный блок и провозгласили правление Стамболийского диктатурой крестьянского отребья, на борьбу против которой не нужно жалеть сил. С учётом того, что и военная элита была, мягко говоря, не в восторге от создания неподконтрольной ей «оранжевой гвардии», нетрудно было предсказать незавидное будущее для «диктатора».
9 июня 1923 года заговорщики захватили все стратегические локации в Софии и арестовали правительство. Новым премьером с благословения короля стал Александр Цанков. Самого Стамболийского назвали преступником и объявили в розыск. Несколькими днями спустя македонские националисты поймали и замучили его вместе с братом. Руку, которая подписала договора с французами, англичанами и сербами, отрубили, а голову отправили в коробке из-под торта в Софию.
Это не осталось без ответа с массовыми беспорядками и призывами опрокинуть заговор. Коммунисты посчитали всё это разборками между сельской и городской буржуазией и остались в стороне. Изолированные и плохо вооружённые крестьяне стали лёгкой жертвой армейских частей. Тем временем Цанков пообещал державам-победителям соблюдать условия мира и восстановить демократию в Болгарии. Первое обещание он сдержал, второе – нет. Насилие оставалось элементом болгарской политики на протяжении всего десятилетия. В сентябре 1923 началось восстание коммунистов, анархистов и крестьян по указке из Москвы, которое окончилось катастрофой и смертью до полутора тысяч восставших и длительным заключением выживших. Компартия и родственные ей организации были запрещены. В стране начался белый террор. Ответом на него стал масштабный теракт с более, чем 130 жертвами. Снова аресты, снова пытки, снова тюрьма для коммунистов и просто сочувствующих. Тысяча пропавших без вести, большинство из которых было замучено в полицейских застенках.
