Моя семья и другие, кто прожил здесь достаточно долго, чтобы знать, следуют определённым правилам в ночь Хэллоуина. Это не традиция и не суеверие. Это выживание. Те, кто не следовал правилам, не доживали, чтобы кому-то об этом рассказать.
Наши правила не просто касаются того, чтобы держать двери запертыми или избегать тёмных мест. Они конкретные, с причинами, уходящими корнями в события, о которых мы не говорим. Отец всегда говорил, что они идут ещё со времён моей прабабушки, когда люди пришли в эти горы из Шотландии и всё ещё верили в «старые обычаи». Будь то духи, или что-то другое, или что-то слишком древнее, чтобы назвать, ночь Хэллоуина здесь всегда была игрой на жизнь и смерть. И каждое правило существовало для того, чтобы дать тебе хоть малейший шанс продержаться до утра.
Впервые, когда я нарушил правило, я понял, почему они существуют. И я никогда этого не забуду.
Каждый октябрь, примерно на второй неделе, правила вывешивались на холодильник. Мы жили по ним. Моя семья относилась к ним серьёзно, и не просто в смысле «оберечь детей». Нет. Эти правила были для всех. Нарушишь одно — подвергнешь опасности всех нас.
Если после заката раздастся три стука в дверь — не открывай.
Если услышишь один тяжёлый стук, открой дверь, но не смотри на того, кто стоит там. Протяни корзину со свежим хлебом и жди, пока не услышишь удаляющиеся шаги, чтобы закрыть дверь.
Если услышишь, что кто-то зовёт тебя из леса, не отвечай.
Если увидишь фигуру на опушке леса в широкополой шляпе, не смотри на неё дольше одной секунды.
Если услышишь, как цепи волочатся по земле, посыпь солью все подоконники и пороги дверей в течение одной минуты.
Если в окне старой заброшенной хижины Андерсонов на холме горит свеча, оставайся дома, что бы ни случилось.
Эти правила существуют не просто так. Их передавали, потому что случались плохие вещи. Люди исчезали, люди умирали, происходили странные вещи. Так здесь всегда было.
Я помню один конкретный год, много лет назад, когда ночь Хэллоуина пришлась на полнолуние. Воздух был другим, наэлектризованным. У отца было чутьё на плохие ночи. Это было ощущение, словно что-то тяжело дышало тебе в затылок. Отец сказал, что нужно подготовиться заранее.
— Посыпьте солью окна сейчас, — велел он, стоя у двери, его лицо было напряжённым от беспокойства. — Мы не будем ждать, пока появятся цепи.
Я без вопросов выполнял его указания, посыпая солью каждый подоконник и пороги передней и задней двери. Мой брат пёк хлеб, уже предвидя второе правило, то, которое мы ненавидели больше всего. Это правило заставляло нас взаимодействовать с тем, что стучит в дверь, что стоит по ту сторону. Мы никогда не знали, кто или что это, но знали, что если не предложить хлеб, или если осмелишься взглянуть — будет плохо.
К позднему вечеру дом был укреплён. Хлеб остывал на столе, его аромат наполнял кухню. Огонь горел, тлел, а на коленях у отца, как всегда в Хэллоуин, лежало ружьё 12 калибра. Айзек, мой младший брат, сидел ближе всего к окну, время от времени поглядывая наружу.
У нас оставалось около трёх часов до заката. Правила были ясны: всё плохое случалось после наступления темноты. Но ожидание было худшим. Чем дольше мы сидели, тем сильнее становилось беспокойство.
— Мы в этом году использовали достаточно соли? — тихо спросил Айзек.
Отец не ответил. Он просто смотрел в огонь, сжимая ружьё крепче. Это был достаточно ясный ответ.
Первый стук раздался сразу после наступления темноты. Одинокий, медленный и намеренный стук. Айзек и я замерли, уставившись на дверь. Отец встал, показывая нам оставаться на месте и молчать. Я сглотнул, чувствуя, как сердце колотится в груди. Пришло время следовать второму правилу.
Без слов отец взял корзину с хлебом со стола, свежий, ещё тёплый. Он подошёл к двери, положив одну руку на ручку.
— Помни, — сказал он, его голос был низким и уверенным, — не смотри.
Он открыл дверь ровно настолько, чтобы просунуть корзину в щель, его глаза были устремлены на пол. Тёплый запах хлеба вырвался наружу, и я услышал слабое шуршание на крыльце. Кто бы это ни был, или что бы это ни было, оно было там. Я заметил мелькание тени краем глаза, тень, протянувшуюся по крыльцу, но не осмелился посмотреть.
Отец держал корзину, его рука слегка дрожала. Несколько мгновений не было ни звука, ни движения, а затем — шаги. Медленные, тяжёлые шаги, удаляющиеся с крыльца. Он подождал, пока они полностью исчезнут, затем тихо закрыл дверь, заперев её.
— Почему бы нам просто не оставить хлеб заранее? Зачем ждать стука?
Лицо отца побледнело, и его глаза стали холодными.
— Мы должны ждать стука. Если мы не откроем дверь, оно войдёт.
Мы думали, что всё закончилось. Мы следовали второму правилу до буквы, и на мгновение казалось, что всё затихло. Но здесь ничего не остаётся тихим надолго в Хэллоуин.
Айзек заметил его первым. Он стоял на краю леса, там, где деревья встречаются с поляной. Высокий и худой, в широкополой шляпе, его лицо было скрыто в тени. Он не двигался, не издавал звуков, но был там, наблюдая.
Айзек ахнул, указывая пальцем.
— Это он, — прошептал он, его голос дрожал. Отец не стал спрашивать, кто. Он знал. Мы все знали. Человек в шляпе.
— Не смотри на него, — резко сказал отец. — Не дольше секунды.
Я бросил взгляд, достаточно, чтобы подтвердить, что он там. Высокая, тёмная фигура, почти сливающаяся с тенями деревьев, но достаточно отчётливая, чтобы заставить мою кровь стынуть. Я быстро отвернулся, сердце билось в груди.
Мы отошли от дверей и окон дома, сели, прижавшись друг к другу в гостиной, огонь был нашим единственным источником света. Снаружи человек в шляпе стоял на опушке леса, неподвижный, пока ночь медленно текла.
Только после полуночи мы услышали цепи.
Сначала они были еле слышны, металлический звон казался далёким, почти как будто это был ветер. Но он становился громче, ближе, пока не стал отчётливым. Звук цепей, волочащихся по каменистой земле снаружи.
Лицо Айзека побледнело. Он бросил на меня взгляд, широко раскрытые глаза полные страха.
Я медленно встал, стараясь контролировать дрожь в ногах. Я обошёл дом, осматривая каждое окно и дверной косяк. Линии соли были неповреждёнными. Ничто их не тронуло. Цепи продолжали скрипеть снаружи, приближаясь всё ближе, но мы не осмеливались открыть дверь. Мы не осмеливались смотреть. Мы оставались внутри, сидя вместе в мерцающем свете огня, слушая звук цепей, пока первые лучи зари не пробились через окна.
Мы пережили эту ночь. Человек в шляпе исчез. Цепи прекратили свой звук. Но когда утренний свет проник через ставни, я взглянул на старую хижину Андерсонов на холме, и там она была. Одна свеча, всё ещё горящая в окне.
Правила ясны. Когда в хижине Андерсонов горит свеча, оставайся внутри. Без исключений. Без оправданий. Даже когда солнце начинает светить и птицы начинают петь, вид этой свечи наполняет меня первобытным страхом. Мы должны ждать, пока свеча погаснет, прежде чем выйти наружу, прежде чем ночь действительно закончится.
Так здесь и бывает. Правила не просто нужно соблюдать, они сохраняют жизнь. И если ты умён, ты не задаёшь вопросов. Иногда лучше не знать.
Хэллоуин здесь всегда был пугающим, но в прошлом году всё было иначе.
Это было не просто обычное беспокойство или тревога, которая приходит с заходом солнца. Казалось, что правил больше недостаточно. Мой отец старел, его движения становились медленнее, руки — менее уверенными. Мы все знали это, но никто ничего не говорил. Мы просто следовали правилам, надеясь, что этого будет достаточно.
Мы провели день в подготовке, посыпая окна солью, выпекая хлеб, как обычно. Айзек и я нервничали, ходили взад и вперёд, всё перепроверяя. С отцом, который становился старше, мы чувствовали больше ответственности за подготовку. Небо темнело быстрее, чем обычно, тучи накатили с запада, заслоняя последние лучи солнца. К тому времени, как наступили сумерки, огонь горел слабо, и дом погрузился в темноту.
Отец сидел на своём обычном месте у двери, ружьё лежало на коленях. Корзина с хлебом, только что из печи, стояла рядом с ним. Мы все ждали, сердца колотились в тишине. Я всё время поглядывал на окна, ожидая увидеть фигуру в шляпе или услышать скрежет цепей.
И вот оно пришло. Одинокий стук, громкий и намеренный.
Отец встал, как и каждый год.
— Оставайтесь здесь, — пробормотал он, поднимая корзину дрожащими руками. Его лицо было бледным, но голос оставался уверенным.
Айзек и я обменялись тревожными взглядами, когда отец подошёл к двери. Как всегда, я уставился в пол, сосредоточившись на треске огня и стараясь заглушить чувство страха, что осело у меня в желудке. Он открыл дверь на щель, ровно настолько, чтобы протолкнуть корзину, не видя того, что ждёт по ту сторону.
Но на этот раз что-то пошло не так.
Когда отец наклонился, он ударил корзиной о дверной косяк и потерял хватку. Хлеб вывалился, рассыпавшись по крыльцу. Внезапное движение, шум — я машинально поднял глаза. Я посмотрел на это. И увидел.
Это был не человек. Это было нечто, чему я не мог дать названия. Оно стояло, сгорбившись, слишком высокое, чтобы быть человеком, с конечностями, неестественно длинными, с кожей бледной, натянутой на кости, которые выступали под странными углами. Лицо было ввалившимся, словно череп с бледной кожей, натянутой на него, а глаза были дикими и слишком широко раскрытыми, будто у него не было век.
Его рот раскрылся неестественно широко, чёрная, зияющая дыра, из которой вырвался ужасный, оглушающий вой. Это был звук, которого я никогда раньше не слышал, словно металл скребся о камень, но хуже. Он пробивался в мой череп, заставляя уши звенеть и зрение мутнеть.
Прежде чем я успел среагировать, прежде чем успел закричать, существо прыгнуло. Его костлявая рука схватила моего отца за воротник. В одно ужасающе быстрое движение оно стащило его с крыльца, утащив в лес. Звук его тела, скребущегося по земле, его приглушённые крики и ужасный вой существа слились в сцену чистого ужаса.
Айзек закричал первым. Я был заморожен, мой разум не мог осознать то, что только что произошло. Но крик Айзека вернул меня в реальность.
— Папа! — закричал Айзек, бросаясь к двери. Я последовал за ним, мои ноги дрожали, а сердце так сильно билось, что казалось, оно вот-вот вырвется из груди. Мы выбежали в холодный ночной воздух, к краю леса, откуда всё ещё были слышны приглушённые крики отца.
Но прежде чем мы успели сделать больше нескольких шагов, я увидел это. Свечу.
Одинокий мерцающий свет в окне старой хижины Андерсонов.
Моя кровь застыла. Мы вышли наружу, когда горела свеча. Я схватил Айзека за руку, остановив его.
— Подожди, — прошептал я, мой голос дрожал. — Хижина.
Как по сигналу, дверь хижины внезапно с грохотом распахнулась, словно что-то невидимое собиралось вырваться наружу. Что-то злое. Что-то, чего не следовало будить.
— Нам нужно идти! — закричал я, таща Айзека обратно в дом. Мы бросились внутрь, захлопнув за собой дверь. Я запер её, мои руки так дрожали, что я едва мог повернуть ключ. Ружьё всё ещё лежало на полу у кресла отца, но оно казалось бесполезным. Что толку от него против чего-то подобного?
Но ночь была далеко не окончена. Мы сидели в гостиной, напуганные, ожидая, когда следующее правило будет нарушено. Айзек плакал, его руки дрожали, когда он пытался успокоить дыхание. Я смотрел на дверь, наполовину ожидая, что что-то в любой момент ворвётся внутрь.
Следующими пришли цепи. Мы услышали, как они лязгали о землю, приближаясь всё ближе. Я схватил мешок с солью, готовясь ещё раз проверить линии соли, которые мы положили раньше. Цепи протащились прямо к передней двери, металлический звон эхом разносился в тишине. Я слышал их прямо за дверью, они скреблись о деревянные ступени крыльца. Но я знал, что соль удержит. Она всегда удерживала.
Айзек заметил это первым. Мы забыли снова посыпать солью порог передней двери после того, как вышли наружу. Ветер от открытой двери нарушил нашу линию соли. И когда я уже собирался броситься к двери, чтобы снова посыпать соль, я услышал цепи и скрип у двери. Это было похоже на то, как будто тяжёлый груз медленно наваливался на неё. Я понял, что у нас нет времени. Я начал отступать, показывая Айзеку идти в спальню. Айзек закричал, когда дверь с треском распахнулась.
Мы побежали в заднюю спальню, сердца бешено колотились, дыхание рвалось на части. Я быстро посыпал солью перед дверью в спальню и проверил окна.
— Оно в доме, — прошептал я. Я чувствовал это, присутствие, что-то холодное и злобное, кралось по дому к нам.
Я не знаю, сколько времени мы ждали, сколько слушали, как цепи ходят взад и вперёд по нашему дому. В конце концов, мы услышали, как они ушли наружу. Медленно мы вышли из спальни и тихо закрыли и заперли переднюю дверь. Я положил свежую линию соли перед дверью и вздохнул с облегчением. Мы были в безопасности, пока.
А потом мы снова услышали это. Стук.
Но не один. И не три. Это было что-то новое, что-то, что не подходило ни под одно правило. Это был быстрый, отчаянный стук, словно то, что было снаружи, хотело войти, немедленно. Моё сердце остановилось. Правила не предусматривали такого.
Айзек посмотрел на меня, глаза полные ужаса.
Стук становился громче, всё более отчаянным. Окна дрожали в своих рамах, и огонь мерцал, бросая дикие тени на стены. Что бы ни было снаружи, оно было злым, злее всего, что я когда-либо чувствовал.
— Просто ждём, — прошептал я, мой голос едва был слышен на фоне шума. — Ждём до рассвета.
Остаток ночи был размытым ужасом. Каждая минута казалась часом, каждый звук заставлял моё сердце подниматься к горлу. Мы не спали. Мы не смели двигаться из гостиной. Мы сидели, прижавшись друг к другу у огня, сжимая ружьё, словно это была наша последняя надежда, и тихо плакали по утрате нашего отца.
Стук в дверь не прекращался. Цепи за пределами дома тянулись туда-сюда, постоянное напоминание о кошмаре, что ждал за стенами. И всё это время свеча в хижине Андерсонов горела ярко, мерцая вдали, как маяк смерти.
Но каким-то образом мы выжили. К тому времени, как первый свет зари пробился через горы, звуки прекратились. Стук прекратился. Цепи замолчали. Свеча в хижине погасла.
Мы пережили ещё один год. Едва. Но отец так и не вернулся.
Хэллоуин в нашей долине всегда был испытанием. Но в прошлом году этого было недостаточно. Нарушение правил стоило отцу жизни, и теперь всё изменилось. И я не могу избавиться от ощущения, что в этот Хэллоуин будет ещё хуже.
Подписывайся на ТГ, чтобы не пропускать новые истории и части.
