Стали учить, ходить строем, маршировать, петь песни. Я и не знал, что в армии уроки пения есть. По утрам бегать кроссы, делать зарядку и умываться на улице почти нагишом. Всяким специальным словам, типа – разрешите, так-точно, по вашему приказанию. А слова, типа – можно, предлагали забыть. Можно только Машку за ляжку, или за хер подержаться. Отдавать честь старшим по званию, и сами эти звания. Чего только стоило запоминание – товарищ страшный сержант, и только попробуй назвать его просто сержантом. Боже, как все это было сложно запомнить.
Ну и работали, работали столько, сколько я дома не работал никогда. С утра и до ночи, всегда и везде, в любую погоду. Мыж бесправные, прав у нас нет никаких, учиться надо было, на права-то! Вот нас и использовали как рабов, от слова работа. Было у нас всего три вещи: муштра, работы и физуха. Отойти самостоятельно ни-ни, даже в туалет, для этого есть строй и определенное для этого время, а в другое, ну чтож, в штаны. Конечно это не так, всегда можно было разрешиться и кабанчиком метнуться в туалет. Придем бывало строем туда, сержант и кричит, товарищи бойцы, поздравляю вас с прибытием в туалет. И мы все разом, ура-ура-урааааа! А потом, разойдись, и мы как расходимся только. Бегом в это длиннющее одноэтажное здание без дверей. Забегаем с одного торца, а с другого, выпадают роты, которые пришли до нас. Такое вот развлечение у наших командиров, скучно им.
Есть хочется всегда, днем, ночью, до столовой, после столовой, прям в столовой. Не сказать, чтобы кормили мало, кормили в норму, но дома все привыкли к перекусам и чаям, которых нет там. Короче, жрать хотелось всегда и праздник был, когда, нас вывозили на работы в поля. Особенно на ягодные. Это была Саратовская область и лето там теплее чем у нас.
Болело все, мышицы, мозги, кости, душа, а особенно болели мозоли. Оооооо, эти армейские мозоли первогодок, сплошные, водяные, огромные, которые так прикольно протыкать иголкой, а потом мыть в холодной воде. Наши мозоли были во всю ступню, портянки умели наматывать примерно никто. Моя грубая, как копыта у слона кожа, так думал я, пока не надел керзачи с портянками. Это был адище. Потом учить текст присяги наизусть. Да, в школе за девять лет, я выучил наизусть, гораздо меньше чем в армии за год.
Когда закончился курс молодого бойца КМБ, назначили день присяги. Понаехали родители и начался рев молодых бойцов, маааамаааа, забери меняяяяя от сююююда, я тут никого не знваюююю, меня тут не ценяяяяят, не любяяяяят и не дают спать днеееееем. Маму очень восхитила присяга, парад в честь её принятия, такого количества одинаково марширующих и громко орущих, она видела только в кино. Потом была увольнительная в город, а после очень тяжёлое расставание с родителями. Забирали меня не вовсе уж трезвого, да и не знал я, что это такое, теперь ты в армии сынок. Настроение было у всех невеселое. Ничего, мы-же только огорчаемся, вот и огорчались потом все пацаны вечером.
Валяясь после обеда на травке, я на свою жоп… на свою ногу с ожогом, получил какую-то страшненькую хрень. Она на месте бывшего ожога, вся покрылась какими-то огромными волдырями и страшно ломило. Меня положили в санчасть и стали тыкать в мою филейную часть иголками, как в кино про Кавказскую пленницу, уколы были очень больнючими. Я прям уползал в палату после них. Там я впервые узрел старослужащих, они прям там и состарились, прям, не выходя ни разу на плац, не получив ни одной мозоли от портянок. Да чего уж там, они-портянок-то, ни разу не намотали. О чем с такими разговаривать? Да и деды-то, они были какие-то не настоящие, плюшевые. Лежал со мной пацан у которого было все наоборот, лево направо, а право налево. Моего призыва, а состариться собирался тоже тут, в санчасти.
Вот пока я тут получал в зад, пытку адскую, командиры мои, кинуть меня решили. Оставить на сержанта в учебке, молодняк опосля дрочить. Да и развлечений все-таки было несколько больше, чем я писал выше. Были, например, прививки, куча прививок из пистолета. Делал их один полковник, делал и повторял, эта от этого, эта от того, а эта от другого, и наконец, от менингита. И говорит, очень опасное заболевание, от него либо умирают, либо дурачками становятся, я вот выжил. Он даже не понял, что он сказанул. Мы конечно не сержанты, не полковники и даже не дембеля, но суть уловили сразу. Отличный парень, но держаться от него лучше подальше.
Второе развлечение по-настоящему, без дураков, просто великолепное. Видак на огромном экране в кинозале учебки! В начале девяностых смотреть терминатора на большом экране, когда дома только за деньги в видеосалоне на маленьком телике. Скажу вам, это нечто, да за меньшее душу продавали!
Судьбоносное решение.
Ну так вот, командиры мои, решили спихнуть весь неликвид с глаз своих подальше, всю нашу бесправную роту. Всех Карл, всех, кроме меня! Я лежал, уколы получая, а они, а они, они меня коварные, оставить для размножений решили. Чтобы я потом, своим примером, сержантов для них размножал. Смартфончиков тогда не было, узнал я про их коварство, можно сказать в последнюю минуту, так как стал уже духом и мог немного. Дух это, низшее звание салаги в армии, получает он его после присяги. Ну и наверно рок, фатум, судьба, Божья воля. Нужное подчеркнуть. Выписали меня из санчасти, буквально за день до отбытия моих дружбанов с которыми сдружились мы за два месяца невероятно. Знали дружки мои, что один из уезжающих, вовсе этим желанием не горит. Мы к нему, чувак, слов таких раньше не было, но все равно, чувак, ну сделай че нить, а? И чувак сделал, не знаю, как, но у него воспалился аппендицит и отвезли его в госпиталь, в областной город. Я как акула, кружу вокруг двери командира роты, выжидаю из засады. Знаю точно, будут вызывать добровольцев из оставшихся. Вызвали, построили, несколько человек стоят, выжидают. Командир роты и говорит, нужен од… я сразу, Я. Он говорит, дослушайте, и продолжает. Нужен один, я опять, Я. Ну как в том Шурике, на стройке, из кинца одного. Короче, напросился, на свою как потом оказалось беду, а может, и нет. Поехал несмотря на перспективы стать сержантом, никогда не встретить ужасных дембелей, не отведав дедовщины, замечательного кинозала и так далее.
Думали, поедем поездом, ехать две тыщи километров, погудим ужо. Как-бы не так, посадили на машину, свезли в какое-то поле, и затолкали в самолетик без кресел, ремней и туалета. Загрузили в самолетишко и спровадили с глаз долой. Полет длился несколько часов, одни леса, разбавляемые иногда речушками и озерками. Так казалось сверху. В самолетике откидные седушки, туалет, ведро посреди салона, на самом коронном месте. Гад один, погадить захотел, повезло ему, не нашли мы чопика подходящего. Увезли аж за уральские горы, к одной атомной электростанции. Там и бросили на произвол. Подъехали камазы, всосали нас в себя и повезли в часть.
Начало службы.
Приехали мы в воинскую часть, чуть не к роте подвезли, стали выгружаться. В курилке куча каких-то мужиков стоит, одеты кто во что, усищи, волосищи, гогочут. Кричат нам, духи, вешайтесь! Ой мамочки, куда эт мы попали, куда нас завезли, капец нам. Оказалось, дедушки так шутить изволят, развлекаются оне так. Выстроили на плацу и ну давай обхаживать, всяк свою роту хвалит, всяк к себе заманить норовит. Ну так и разобрали всех по ротам. Мы попали в ОРО, отдельная поимашь рота охраны, от дураки-то мы были. Купились на автоматики и слово охрана.
Так началась наша служба в части, в роте охраны. Караулы постоянные, стрельбы, занятия в кабинете и на макете около плаца. На стрельбы сначала с радостью ходили. Чего ещё надо молодым парням? А как потом после стрельб автомат свой почистишь, а из аксессуаров к нему только ветошь и масло. Так и любить перестали стрельбы. Под кроватями в кубрике прятались, да и дрыхли. Казарма нашей роты была одна, зато с двумями этажами, там четыре кубрика, по два на этаж. Небольшая умывальная комната, даже душ, но ни одного унитаза, туалет на улице, довольно далеко. Зато четыре взлётки. Так величали главный проход между рядами кроватей. Был он из очень светлого линолеума, от собаки/извращенцы. А сапожищи-то большие, а подошвы у них чернущие, да еще и ваксой все налячканы. Вот она и была нам вместо унитазов, которые солдатики пидо***ят постоянно бритвами. Следы от сапог отчищая. Чем-бы солдат не занимался, лишь-бы зае***ся. Круглое носить, квадратное катать. Оттуда и лужи на плацу тряпочками разгонять, да травку красить. Мы таким не занимались, и без этого хватало выше крыши.
Стали осваиваться, осматриваться, никто нас не трогал, как оказалось, пока. Научили чистить сапоги ваксой, не кремом как в учебке, а она капец какая пачкучая. Если на корточки сядешь, сзади все ляжки и жопа черные, хрен отстираешь. Форма у нас была светлая, песочного цвета, у некоторых, кто не очень умен, пятна синие на карманах грудных растекаются, у меня в том числе. Догадались, почему? Да от ручек, от пасты, вытекающей из них. Если ручку положить в этот карман пишущим узлом вверх, тогда паста спокойно вытекает прямо в карман, так-то. Некоторые даже не умели не то-что погладить утюгом, даже пуговицу пришить, не говоря уж о подворотничке. Там дедушки всему обучили. Причем по-доброму, по-домашнему. Сильно нам от них и не доставалось, в отличии от черпаков. Когда мы приехали, там уже было несколько духов, из местных, выглядели они и вовсе уж ужасно. В каких-то древнючих одеждах времен войны, точно такие-же пилотки и кителя, да блин, у них даже галифе были. Словно в кино про войну мы попали. И мы все такие нарядные, в современных афганках, пещанках, в модных кепочках. Начали короче нас дрючить, стали мы заучивать наизусть, устав караульной службы, а это не стихи, учится он гораздо хуже. Терпели дедушки, терпели, а потом, бац и терпение у них кончилось. Разбудили нас в одну далеко не прекрасную ночь, и таких мандюлей всем вломили. Стали после этого мы шибко понятливыми и гораздо более обучаемыми. Потом стало ясно, почему так произошло. Всем скорее хотелось, чтобы мы стали заступать в караул. Не очень там весело. По правилам, в караул заступают сутки через трое, а тут, трое суток в карауле и одни в роте, на отдыхе. Народу сильно не хватает. Ходить надо большой круг 8 километров вокруг базы, складов со всяческими авиационными бомбами и прочими боеприпасами к авиации. Даже, когда началось в Чечне, привезли по железке, какую-то длиннющую сигару на платформе. Так вот и служили, ходили кругами по охраняемому периметру 32 километра за сутки. Два часа идешь, два часа в бодряке находишься, два часа спишь. И так по кругу. Ну это в теории, на практике-же, всегда спали меньше, а иногда и не спали вовсе. Пропуская свою очередь, как-же, дедушка спать хочет, а бодряк ему без надобности. Как же мы завидовали тем жукам, которые умудрились сдриснуть из нашей роты. Кто на собачник, кто санинструктором, а кто и на подсобное хозяйство. Да даже этим, кто в роте вечным дневальным, потом до дежурного по роте доросли. Ну а мы, а мы в караулы заступать. Спать хотелось, как и жрать, то есть постоянно. Один раз, я шёл-шёл и уснул на ходу, даже галлюцинации видел от такого, а очнулся на колючей проволоке, всю рожу изодрал, глаза тогда не пострадали. Другой пацан, заснул и на ходу развернулся и пошёл в обратную сторону, а за ним, через два километра топает другой, и он впереди себя никого увидеть не ожидает. Идет он идет, глядь, а впереди какой-то злой бородатый Чечен через колючку перелез и чет явно украсть хочет, наверно, авиабомб ФАБ-500 десятка три, по карманам натолкать. Он и кричит как положено, стой, стрелять буду. А тот, который во сне обратно топает, очнулся, автомат поднял и кааак бабахнет. Хорошо, что не попал. Хоть и ходили мы на стрельбище чаще чем в баню, но со сна, да ночью, хрен куда попадешь. Даже спали на показах видака, вот никому-бы не поверил, спать, когда тебе бесплатно боевик с Шварценеггером крутят. Эка невидаль, у нас в караулке цельный видак стоял в бодряке, смотри сколько хошь. Высоко стоял, а пультом служил штык-нож, у каждого он есть, так хрен достанешь. Так вот, приходя с караула в роту, вечером показы кинца в клубе, правда с телика, не круто. Кажут кино, темно, все сидят и те, кто пришёл с караула, спят. А как это понятно, да все элементарно. Креслица маленькие, спинки низенькие, а головку спящий держит плохенько. Вот сидят такие чудаки и головами такие кренделя наворачивают, со смеху умереть можно. Сидишь сзади и наблюдаешь, как по всему залу то тут, то там, головы начинают всячески кивать, нырять и круги вертеть. Умора. Подняли раз нас по тревоге, кто-то порвал сигналку, засыпали в машину и стали выбрасывать по всему периметру, спать хочется. Кто где с машины спрыгнул, тот там и завалился. А один в окопчик нырь и спать. А порвал сигналку и колючку в придачу, один злой лось, даму он хотел, а дама видать наоборот вот и был он злой, как тот дворник из мультика. Гон у них короче, и в это время они колючку в несколько рядов рвут как нитку и буйные как пьяницы. Вот один такой и выбежал прямо на то самое место, где корешок наш в окопе кемарил. Издалека непонятно, где лежит друган, мы только видим, лось бежит на него, всё, каюк ему. Кричать стали, может, успеет откатиться куда? А он говорит потом, лежу на дне окопчика, сплю, слышу сквозь сон крики, поднимаю голову и вижу чудовище, растоптать меня бежит. Ладно обратно нырнул, а не выбежал со страха куда глаза глядят. Ротный его ругал потом. Где говорит я теперь шашлык из лося попробую? Дааа, а нам всё время в головы наши вдалбливали, в сторону складов не стрелять ни в коем случае. Там взрывчатки всякой и контейнеры с бомбами ОДАБ-ами.
Осенью после дождей, такая распутица по дороге, она грунтовая. Сапоги по тонне весят, да и сырые насквозь. Грязи по самые булки.
Зимой как капуста, так накутаешься во сто одежд, если упадешь, один, хрен встанешь, куда там приемы специальные показывать нарушителю. Зато ночью красиво. Придёшь к извещателю, шмякнешься на ящик, закуришь сигаретку. Сидишь, смотришь как вокруг фонаря огромные снежинки кружась медленно падают. Тихо-тихо вокруг, лепота. Курить на посту нельзя конечно, но если нельзя, а очень хочется, то можно. Так порой и засыпали. Потом, сквозь сон слышишь, орёт кто-то дурно-матом. А это начкар через извещатель, или тот, кто после тебя топает. Вскочишь и галопом что твой сайгак, бегом скачешь к следующему извещателю.
Первое время наплакались все мы, ах да, точно, на огорчались мы все. Ноги в кровавых мозолях, пришёл с круга, ноги в раковину, намоешь, иголкой всё проткнешь, зеленочкой смажешь, красота. Когда время подходит снова на круг, ноги как новенькие. Потом, прямо на босу ногу сапоги натягивали и топаешь себе по кругу, никаких мозолей. Копыта крепче чем у слона. Ни иголка не берет, не бычок не прожгет. По паркету что твой Ржевский цокали. Мало искры не высекая пятками.
А баня, баня — это отдельная песня, особенно зимой. Раздеваешься и ныряешь в помывочную, от слова отопление, там только память осталась. Холодина страшная, товарищ старшина, прям в тулупе овчинном и валенках на резине там расхаживал. Только через полгода мы привыкли ко всем лишениям и армейским развлечениям. Как оказывается прикольно мыться в офицерской сауне! Девок только и не хватало, ну тех, веселых и не очень тяжёлого поведения. Кстати, подсыпали видать чет в учебке, так как в части все стало, как и дома по утрам.
Ездили один раз на автобусе в город, в банке деньги получать на всю часть. Выдали автоматы, боеприпас и поехали. Сидим в автобусе около банка, злодеев высматриваем. Вот только подойди, собака злая! Думаю, очень мы опасны тогда были для жителей окружающих, но не для злодеев. Первую иномарку там увидали, не было их раньше. Ого, вот это что, «Волга» что ли новая. Тетрисы стали появляться, сидит мужик с маленьким телевизором, ни чё се! А потом, кто-то из ребят местных и притащил. Как мы очередь занимали, дай мне дай, ну даааааай.
Изменение статуса.
Мне невероятно повезло, попал я в больницу. Как раз в начале зимы. Отвезли в город, в инфекционную закрыли. Сейчас не помню, сколько я там пролежал, но довольно прилично. Целый курорт, отдохнул, как на море съездил. Бабуля в детстве возила, знаю. Вернулся в часть уже после нового года. Отдохнувший, румяный, рожу наел, в кубрик не входит.
Внимания раньше не обращал, как оказывается по-разному маршировать строем, когда ты пустой, а когда у тебя на плече автомат висит. Синяки да ссадины от автоматов, постоянные спутники наши. Весло это, автомат с прикладом на плече, когда висит, а ты в строю, такие тумаки всем тем, кто рядом раздаёт, только в путь. Повернулся к одному, повернулся к другому, а глядь, соседи твои стоят, огорчаются. У одного глаз подбит, у другого нос набок. Страшное орудие этот самый калаш, длиннющий, тяжеленный и очень опасный. А штык-нож у него совсем беспонтовый, тупой и хрупкий.
Я однажды кончик такому отколол. Стоял в карауле, а когда солдату делать нехер, он нет не яйца лижет, он дурью заниматься начинает. Штык к автомату прищёлкнут, а на земле стекляшка валяется, дайка я её зарежу, проткну как копьём. Штыком проволоку колючую резать можно, а стекляшку-то и подавно. И кааааак я её пырнул автоматом, а штык взял, да и откололся, гадина. Смотрю я на это и пребываю в ахере. Так, до Финской границы четыре тыщи километров напрямик, стоять в карауле ещё как минимум десять минут, добежать успею. А не-то, товарищ старшина, кааааак шмякнет о своё пузо. Ага, любил он это дело. Возьмет за ремень солдатика обыкновенного, он правда называл таких, долб*ёб необыкновенный, и как шмякнет о своё пузо много метровое, так и дух из такого вылетает, а дух не всегда пахнет фиалками. Уважали, короче мы его.
Так служба и шла своим чередом. Дембеля наши по домам все разъехались, черпаки стали дедами. Ну а мы разумеется черпаками.
К зиме постарели, заматерели, пришло новое пополнение, стало шибко легче жить. Даже постоянно жрать желание куда-то подевалось. Хватало того что давали в столовке. Невероятно, хлеб стали недоедать, а про добавку хлебную и вовсе не вспоминали. Прикрутили подковы на каблуки. Тут у старшины был целый ящик. В учебке, сержанты, колхозили чего-то. А тут пожалуйста, бери сколько хошь, роту стало не узнать, все ходят в сланцах, трико и свитера, как и не армия совсем. Даже в курилку так ходили. Никаких зарядок, сон после обеда, правда только для тех, кто в караул заступает. Наверно из-за войнушки в Чечне. Да, когда там началось, мы все, как один, бросились к ротному, заявления писать. Какой пацан без войны, ну как она там без нас, захиреет. А он, он и говорит, ну потом, когда у него матные выражения кончились. Ребят, мамок-бы своих пожалели, там вовсе не пионерлагерь, там убивают, там руки/ноги отрывает. Не пустил он нас короче, ни одного рапорта не подписал.
На ужин ходить стали редко, после отбоя пошлёшь молодого кого, принеси там всякое. В столовке свои, картошки нажарят, масла кучу таблеток навалят, песку отсыпят. Сидишь в комнате Ленинской, чаи гоняешь, никто не трогает.
Стали мы ходить в город, в увольнения и так, в самоход. Да и вместо подков, забивали в каблуки шарики от подшипника или дюбель-гвоздь. А они каленые, крепкие, в магазине каааааак шваркнешь пяткой, так такие искры из-под неё, ууух. Ходишь, цокаешь, куда там твоей лошади. Девчонки-продавщицы перешёптываются, смотри-смотри, у них подковы. Стали кушать всякое, вкусное, городское. А то дадут зарплату, купишь на неё банку сгущенки и батон, все, зарплата кончилась, жди следующей. Как-же мы все поголовно мечтали, накупить сникерсов, сгущенки и жрать, макая сникерсы в эту самую сгущенку. Родители стали присылать деньжат, стали покупать и винца конечно. Друзья стали на вакантные места в столовке, в офицерской сауне, в клубе и прочее.
Катастрофа.
Жизнь потекла как в сказке. И тут вдруг, в один не прекрасный день, пожар на складах возник. А везде тайга, лето, жара. Ладно, не лето это было, май месяц, но жара небывалая. Вдоль железки, которая идет в базу, к складам, валяются в раскуроченных ящиках, боеприпасы под открытым небом. И ходит там какая-то древняя паровозина, пуская искры кругом и дымы. Так вот искры и выпали на высохший мох прямо у этой железки, слава Богу, хоть не на боеприпасы, а на другую сторону от неё. Паровозик этого не заметил и укатил себе в вонючую даль, укатил, а пожар оставил. И караульный, который был на кругу у этого места, увидал и мгновенно поднял тревогу по извещателю, доложив о ЧП в караулку. Что тут началось. Крики, стоны, у некоторых офицеров истерика, как-же, ежели че бабахнет, легко достанет до атомной электростанции, а уж если бабахнет она, всю область снесет. И вместо того чтобы выть и в истерике кататься, все ломанулись на тушение пожара. Я так никогда не бегал, хоть и грамот полным-полно за бег было. Даже, пожарная рота на своих машинах позже прибежала. Прибежал танк без башни, с отвалом деревья валить, даже, пожарка на базе маза-урагана прикатила со своей огромной водяной пушкой. Потушили, праздник потом такой закатили, прям пир. Тогда-то я судьбу свою и усмотрел там, недалеко, прям у железки. Прям у ящиков, да что там, прям в них я её и увидал.
Когда я потом ходил на круг, всегда посматривал туда, все выглядывая, че там есть интересненького. Конечно я разглядел. Это были последние деньки в моей жизни, в которые я имел роскошь, видеть. Вот, в один весенний майский день, нет, скорее вечер конца мая, я решил, пора. Спрятав автомат около внутренней колючки, пролез сквозь неё и подобрался к валявшимся все там-же ящикам с боеприпасами. Оглядел кучу с ящиками, выбрал понравившиеся патроны к крупнокалиберным пулеметам. А там и к пушкам авиационным лежали, в контейнерах небольших, взял и вернулся на круг, продолжать как ни в чем не бывало: бдительно охранять и стойко оборонять свой пост, нести службу бодро, ничем не отвлекаясь и не отлучаясь, не выпуская из рук оружие и никому его не передавая, включая и тех лиц, которым я подчинен. Это была цитата из устава караульной службы. Прошло 30 лет, я до сих пор его помню, вот что творили деды, ну и ночные построения.
Очень весело поджигать артиллерийский порох, он как макароны, только много дырочек внутри. В туалете у нас, высота от перегородок до потолка, метра, наверное, два, так пламя лизало этот самый потолок. Туалет — это священное место, тут зимой ведут многочасовые битвы, великие грешники, которые провинились перед нашим старшиной, товарищем прапорщиком. А победить они все желают, огромные пирамиды, нет, не те, которые схожи с Египетскими, хоть и возводят их тоже человеческие существа в зимний период. Они вырастают из самых глубин ада смердящего и вздымаются как горные кряжи, поднимаясь из дырок, над которыми колдуют солдаты, справляя большую, а порой и очень большую нужду. И вот, когда они начинают мешать великим думам, выходить из товарищей бойцов. Товарищ старшина бросает в бой чудо залётчиков, ибо, обычные залётчики там будут бессильны. Эти долбо**ы с таким яростным азартом начинают их крушить, что кажется порой, на этот раз, наш туалет не устоит и падет смертью храбрых. А звон стоит аж до самого штаба, потому что, крепка и не сокрушима солдатская дума, выходящая из солдат, особенно после месяца перловки и горохового супца. Да, залетчиков попроще, старшина бросает на пожелтевшие, съёжившиеся сугробики. Они напоминают загадочные письмена иных цивилизаций, которые может, нам тщатся что-то поведать. Возникают они обычно почему-то ночью, в самый таинственный час, час ссущего оленя, ну так их старшина величает.
Вот и возжигали мы там развеселые фейерверки. То Красочки серебрянки с марганцовочкой, то порохов всяческих. И пришла однажды, кому-то идея замечательная, а давайте посмотрим, а че там внутри пулек-то таких огромных. Ну и ковырять их стали с усердием немалым. А пульки-то не простые оказались, нет не золотые, а разрывные, взрывчаточка там была. Ну и крепкие-же они оказались, взорвалась одна такая у меня в руках не сразу. Долго её сначала грыз один мой товарищ, ага, прям зубами, прям своими, как хищный зверь. Но не захотела она во рту у него бабахнуть, пожалела видать дурака. Тут за дело взялся я, достал гвоздь и как засунул ей куда-то, по самые помидоры, тут она и оскорбилась. Помню только, как сейчас писать модно, громкий хлопок и всё, и не вижу ничего, и рук не чувствую, но течет что-то. А боли нет, совсем нет.
Подхватили меня под руки мои корешки и повели в санчасть. Там после ранения в Чечне, дослуживал санинструктор один. Он один только и не охерел от увиденного. Схватил, усадил, перехватил руку левую жгутом, вколол чего-то, не знаю зачем, так как боли я, так и не почувствовал. Сижу и спрашиваю у ребят, а че я руку свою не чувствую? Да так, ниче, все норм, отвечают мне эти гадёныши. А че я не вижу ничего? Спрашиваю опять? Отвечают мне они, так все лицо в крови, может и вправду, ничего про глаза видно не было. Но руку-то, руку-то мою они видели, паразиты. Так и повезли меня в городскую больницу, руку чинить. Привезли, положили на каталку, раздев до костюма Адама. Лежу, мёрзнуть начинаю, трясти стало меня капец как. Простынку набросили и повезли на рентген. Руку левую ломить стало нещадно, но вот сюрприз, болела она не там, где оторвало, а там, где жгут был. Они его так и не снимали, а он прямо на бицепсе был затянут, вот мышца эта и болела нещадно. Просил я их, ребят, ну снимите вы с меня этот проклятущий жгут, сил огорчаться больше нет, как не мужчина скоро поступать стану. Неа, терпи, огорчайся и все тут. Потом пилить стали кисть, ага, прям пилой. И тут я такую боль почувствовал. Может и закричал чет, а может и нет. Но боль прошла, вкололи видать чего-то. Потом повезли в госпиталь, в областной город. Там зрение починить пытались, но плохо это я уже помню. Наверно напичкали всяким. Столько наркоты я и не видел, сколько в меня тогда вероятно впихнули. Очнулся уже в госпитальной палате, на другой день.
