Философия

Старость – некоторая сытость жизнью, сытость любовью. Старость – это мы покорили собственное сердце, победили любовь к жизни. Мы так или иначе утолили жажду и голод. В нас уже нет тех прежних (ярких и насыщенных) желаний.
Всё вокруг теряет ценность для нас, бледнеет, блекнет. Весь мир (вся иллюзия, весь туман) потихоньку растворяется, рассеивается.

Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
...
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя? иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.

Мы теряем лишь то, чем никогда и не владели. Например, здоровья у нас никогда и не было. Мы болеем с самого рождения. Жизнь – это ни что иное, как болезнь. Здоровье – это, по большому счёту – небытие. Мы здоровы до рождения и после смерти, плюс в глубоком сне без сновидений.

В этом смысле «стареем» - выздоравливаем от болезни - от жизни, от невзгод, от потерь, от лишений, от неутолимой жажды, от постоянного голода. А чем «таким» мы напоены и насыщены в старости?

«Я там был,
Мед, вино и пиво пил;
По усам хоть и бежало,
В рот ни капли не попало».

Мы напоены чувствами - дефицитами, мы утомлены голодом и жаждой, которую нам так никто и не утолил. Мы жили всю жизнь в жажде и голоде. Мы и умираем (сохнем) от жажды и голода. «Цапля чахла, цапля сохла, цапля сдохла».

По сути, никакой сытости и напоенности нет (и быть не может). Всю жизнь мы гоняемся за собственной тенью, но она же бесплотная. Да мы сами – лишь призраки и привидения. Нам никогда и не нужно ничего - у нас всегда «всё есть» (=«ничего нет»). У нас «ничего нет» и «ничего не надо». Мы и сами «ничего»?

Мы всю жизнь лишь воображаем все наши потребности. А «на самом деле» нам это всё даром не нужно. Мы просто развлекаемся, валяем «дурака».
Мы устаём «валять дурака» (с его насквозь надуманными невзгодами и потерями) и постепенно убиваем того «дурака», которого мы родили на потеху самому себе.

Современный человек живёт со временем - с представлением о конечности своего бытия. Его мозг (всё его мировоззрение) зациклен на этом конце. Смерть – единственная точка опоры современного человека, на которую он молится, как на бога - преклоняется как богу.
Человек всё сводит к концу - всё вокруг себя сводит в могилу, убивает ради того, чтобы самому остаться (ещё какое-то время) живым. Он живёт в ногу со временем.

Иначе говоря, он живёт в ногу со смертью, сам будучи этой самой «смертью», которой он так боится и которой не видит в себе. Современный человек сеет вокруг себя смерть и рождение. Вокруг него всё мерцает - загорается и гаснет, включается и выключается, начинается и заканчивается, создавая у него (у смерти) иллюзию жизни.

Сам человек (смерть, "истинное я") не мерцает, не меняется. Мерцает свой («ложное я») и чужой («другие»). Мерцает «слово божье», образ, лик божий – язык (великий и могучий).

Чем больше человек живёт в ногу со временем, тем больше озабочен своим концом – смертью, концом света.
Например, в раннем детстве мы не озабочены смертью, «родители» ещё не внушили нам свой страх смерти. Для юного человека смерть где-то далеко. Он поэтому «глуп» и не привык считать - не привык думать о смерти, привык жить (в значительной мере) как бессмертный.

Чем больше человек озабочен смертью (=чем больше он изобретает сам себе смерть), тем быстрее он умирает. Смерть (идея смерти, страх смерти) очень притягательна. Смерть – единственная любовь всей жизни человека. Она засасывает его в себя как воронка.

Фактически, смерти («о необходимости которой всё время говорили большевики») нет. Но человек не может мыслить иначе, как категориями начала и конца. К этому его принуждает «слово божье», «народная молва», «предания старины глубокой».

Слово не может, не умеет не делить (не кромсать) некую бесконечность на отрезки - на всегда двоичные образы, двоичные понятия. Слово – двоичный код, которым человек творит себе радужную иллюзию этого мира.

Именно смерть делает человека страстным, влюблённым - всегда лишь в "себя". Человек влюблён в "себя" ("ложное я") - влюблён в "смерть". И эта любовь становится у современного человека всё актуальнее и актуальнее.

Наша мать - «ничего» (пустота, абсолютный покой, счастье, бесстрастие, бесчувствие, «смерть»). Наша мать - «сейчас», у которого нет ни прошлого, ни будущего – нет времени, нет разделения на «здесь» и «там» - нет пространства.

Наша жена – страсть, страх, трепет, вибрация, волнение, беспокойство, несчастье, чувство (=дефицит) любви, время (=ожидание счастья =ожидание смерти), пространство (кажущаяся расчленённость на «себя» и «других», на "здесь" и "там"), смысл жизни, желание собрать, смешать, со-во-купить «себя» и «других» в одно безличное целое.

Наша жена – «прошлое» и «будущее», разделённые матерью – «сейчас». Наша жена – глас (глаз?) вопиющего в пустыне - в матери. Этим глазом (вибрацией, трепетом крыльев бабочки) мы видим (точнее, рисуем) сказку про белого бычка (день сурка) со сказочным «прошлым» и не менее сказочным «будущим», с Принцем (Принцессой) и счастливым концом - чудесной смертью в один прекрасный день.

Наша жена – сладкая ложь (сказка – ложь, да в ней намёк). Наша мать – горькая правда. Стала ли сладкая ложь (жена) нам ближе горькой правды (матери)?
Жена – наша явь, чувство (недостаток) любви, свет, день, наша бренная, временная, пустая слава, мелкое несчастье. Мать – наша тайна, любовь в её полноте (сытости, плероме), тьма, ночь, глубокое счастье.

Только во тьме свет, только в свете тьма, только в явном тайное, только в несчастье счастье, только во временном вечное, только в жизни (бытии) смерть (небытие).
Только в жене мать, только в матери жена. Жена – это мать, а мать – это жена.
Стала ли жена нам ближе матери? Нет, ближе не стала. Но и дальше не стала. «Мать и жена – один сатана».

Вся сущность человеческая - дух. Дух - пустое место, ничтожность, ни-кому-не-кабельность, никому-не-нужность, прозрачность, невидимость. Дух выходит наружу – душа (огонь, искра) освобождается из тюрьмы плоти - из насквозь лживых ментальных конструкций.
Человек (=дьявол) отдаёт «богу» (="смерти", небытию) душу - становится бесплотным, невидимым, вездесущным ангелом.

«Мы наш, мы новый Мир построим:
Кто был ничем, тот станет всем…»

Любая значительность, важность, ценность в человеке – мертвечина, притворство, искусство. В старческом возрасте человек постепенно перестаёт играть в «жизнь» - перестаёт дея-нить – быть=казаться дея-волом. Человек так или иначе осознаёт свою ничтожность, "мёртвость", несуществуемость, призрачность, дырчатость, пористость.

«И падет величие человеческое, и высокое людское унизится; и один Господь будет высок в тот день, и идолы совсем исчезнут.
И войдут люди в расселины скал и в пропасти земли от страха Господа и от славы величия Его, когда Он восстанет сокрушить землю.
В тот день человек бросит кротам и летучим мышам серебряных своих идолов и золотых своих идолов, которых сделал себе для поклонения им,
чтобы войти в ущелья скал и в расселины гор от страха Господа и от славы величия Его, когда Он восстанет сокрушить землю.
Перестаньте вы надеяться на человека, которого дыхание в ноздрях его, ибо что он значит?»

Вся сущность человеческая выходит – «бог» выходит (обнаруживается, открывается). Дьявол (лжец и отец лжи - науки и искусства ="жизни") в человеке повергается в прах.

«Отречемся от старого мира!
Отряхнем его прах с наших ног!
Нам враждебны златые кумиры;
Ненавистен нам царский чертог!..»

Но, как правило, человек в старости занят тем, что жалеет в «себе» именно умирающего дьявола и настроен ненавидяще-враждебно к воскресающему в нём «богу».
Человек неразумно сражается в старости на стороне дьявола с «богом». В этом, вероятно, есть свой «смысл» - своя ложь, искусство, притворство. Человек пытается ребячиться - цепляется за своё "детство золотое", впадает в детство от страха перед "богом" - перед "смертью".

«Ничего не поделать, ничего не поделать,
Ничего нельзя вернуть назад и переделать.
Ничего не поделать, ничего не поделать,
И восторги, и печаль – все позади, а жаль!..»