Задача выжить и вернуться обратно
Сначала был свет. Неровный, пугающий, матовый. Но, даже в этом тускловато‑матовом освещении глаза профессора жгло и щипало, – «как с бодуна, ни дать – ни взять», – подумал мысленно Николай Васильевич. Во рту пересохло, в горле першило, но ком с гортани уже убрали, несчастный мог снова дышать полной грудью. Вдыхать он мог, только дышать было не чем – затхлый смрад подвального воздуха не давал организму достаточно кислорода, Ларинцев ловил ртом воздух, как занесенная на берег глубинная рыба, – «скорей всего у меня еще и глаза вот‑так вот вылезают», подумал профессор и с силой закашлялся.
– Ничего, это скоро пройдет! На, попей, вот, – незнакомец в залатанной телогрейке протягивал Ларинцеву алюминиевую кружку: «Чем больше выпьет комсомолец – тем меньше выпьет хулиган» – значилась на ней самодельная гравировка. Но, вопреки ожиданиям, в потемневшей посудине оказалась настоящая, холодная, живительная вода. Николай Васильевич одним залпом выпил все содержимое и жестом отказался от второй предложенной.
– Ага‑ага, сейчас полегчает! – снова послышался участливый голос и добродушный старик, сутулясь и шаркая, понес ведро с алюминиевой кружкой по направлению к следующему проснувшемуся.
Николай Васильевич заметил, что кроме него в небольшой комнате, потирая кулаками сонные глаза, жались и ютились еще четверо задержанных. Все четверо имели явные мужские признаки в виде щетины и взъерошенной шевелюры, и совершенно непонимающие, ошалелые глаза.
–«Неужели и я сам так выгляжу?», – подумал Ларинцев, ощупывая руками задубелую поросль у себя на щеках. Онемение в пальцах прошло, будто не было, но усталость и слабость брали свое. Вдобавок к усталости накатывал голод, но волнами, с тошнотой вперемежку.
– Все пройдет, организмы наладятся! – пообещал все тот же старик, в котором профессор угадал бывшего матерого зэка. А вечером я вам супчику принесу, – пообещал добродушный старик.
– Скорей бы, – пробормотал один из мужчин, расположившихся по соседству.
По его тону было сложно определить, чего так ждал этот страждущий – толи обещанную стариком баланду, толи обещанное «скоро пройдет». В этом мужчине Николай Васильевич угадал многообещающее спортивное прошлое, но одутловатое лицо и затекшие круги под глазами выдавали в нем хронический алкоголизм. Двое других мужчин, судя по виду, были братьями – с одинаково выпирающими кадыками на тощих шеях. Некрасивые, водянисто‑карие глаза придавало им одинаково отталкивающий, лихой образ и только прическа на головах разнилась. Короткий непослушный ёжик темных волос на одной голове и прилизанно‑русый череп второго. Четвертый присутствующий чем‑то отдаленно напоминал самого профессора, но старше на несколько лет и скромнее одетого.
– Слышь? Дай закурить! – разнузданно обратился один из братьев к спившемуся спортсмену.
– Не курю, – еле слышно ответил тот.
– Не бреши! – пихнул его в колено носком испачканного в земле сапога второй из братьев, с прилизанным чубом.
–«Интересно, где эта свинья грязь‑то нашла, когда сугробы на улице?» – подумал профессор, но тут добродушный старик, что раздавал воду в помятой алюминиевой кружке, вдруг резко локтем ударил обидчика в висок. Мужчина охнул и потеряв равновесие, откинулся затылком о бетонный пол. Его брат, предприняв робкую попытку подняться, втянул голову в плечи и испуганно засопел.
– А вот этого здесь не нужно! – неожиданно властно скомандовал в телогрейке, – вы здесь, мужики, не на долго, так что не портите друг – другу общество. Скоро вы все отседова разойдетесь.
После этих слов, старикан покинул узкое помещение, громыхнув на прощание металлической дверью. После его ухода за дверью явственно лязгнул засов, – «взаперти!», – подумал профессор и принялся лихорадочно крутить головой в поисках иного способа выбраться из этой душной и тесной комнаты.
Второй выход не замедлил себя выявить, но на вид оказался прочнее первого – тяжелая металлическая дверь, рядом с которой уходили в стену стальные толстые опоры. Будучи еще босоногим мальчишкой, Николай Васильевич насмотрелся подобных дверей на городских бомбоубежищах, – «интересно, что с ними сейчас стало?», – снова подумал профессор перед тем, как закрыв глаза провалиться в дремоту.
Лязг замка, стон несмазанных петель и громкое «кушать подано», отлетевшее эхом от ободранных стен, вытащили Ларинцева из счастливого забытья. В тесной камере ничего не изменилось, разве что воздух стал еще более едким, липким и назойливым. К своей радости и удивлению, Николай Васильевич ощутил, что за время сна брюки на нем практически высохли.
– Вот, мужики, подкрепитесь немного! Напутствовал старичок, раздавая миски с похлёбкой. В другой руке у него было все то же металлическое ведро с облупленной краской, только на этот раз, вместо воды из ведра он доставал нарезанные наспех толстые ломти хлеба. Нехитрое общество молча принялось за еду. Мешая ложкой густую жижу с бульоном, профессор с удовольствием отметил, что кроме макарон, картошки и перловки, в супе плавает большой кусок курицы.
– На хлеб не налегай, горбушку потом мне отдашь! – обратился к профессору один из братьев, но поймав на себе неодобрительный взгляд бородатого старика, который успел сменить телогрейку на такую же с виду залатанную безрукавку, помрачнел и осекся.
–«Хотя бы за еду можно не опасаться, не отберут», – решил Ларинцев.
– Я ушел, а ежели что – шумите! – последние слова бородатого старца, как уловил Николай Васильевич, предназначались именно ему…
После миски жирного супа организм профессора снова начал соскальзывать в сон, но усилием воли он заставил себя оглядеться по сторонам, – «на том свете отоспитесь», – шутил со студентами его коллега по правовому делу, Николай Васильевич в ближайшее время туда не планировал.
За время забыться тесная комната совершенно не изменилась, разве что лампочка под потолком светила чуть ярче, хотя и за это профессор бы не ручался. Шесть штук грязных матрацев, разложенных в два ряда поверх немытого пола, на которых теперь сидели толи заключенные, толи задержанные, добавляли уныние и без того замкнутому тесному пространству. Последний матрац ничем не отличался от пяти предыдущих, разве что, пока пустовал, – «но на долго ли это», – подумал профессор и его годами натренированный мозг принялся искать выход из незавидного положения.
Дома Николая Васильевича никто не ждал, даже животных в квартире не было, одни цветы, да и те – почти все кактусы или им подобные, но ведь остальных‑то должны схватиться. Ларинцев тайком разглядывал своих сокамерников, мысль о том, что он в тюрьме, почему‑то плотно укоренилось в голове профессора. За что и почему – эти вопросы его пока не волновали, больше всего угнетала безысходность и полное отсутствие понимания дальнейшего процесса, а в словах говорливого старика, о том, что все они здесь не на долго, Николай Васильевич совершенно не сомневался, вопрос в том – куда их определят потом.
Видимо, и сокамерники терзались теми же вопросами, но чувствовали себя они по‑разному. Самый старший из них, что был старше самого профессора, украдкой разглядывал остальных мужчин, собранных в помещении, бывший спортсмен уселся по‑турецки и сняв обувь, рассматривал свои дырявые, давно нестиранные носки. Но два брата‑разбойника свыклись с ситуацией и вели себя естественно, как будто такие похищения для них являлись привычным, обыденным делом. Один из братьев, тот, что получил нагоняй от разносчика еды, разжился сигаретами и с наслаждением пускал сизые клубы дыма в засаленный серый потолок. Дым от дешевых сигарет раздражал и без того осипшее горло профессора, к тому же вентиляционная решетка под потолком, судя по всему, была завалена и не справлялась с задачей, но никто не решался сделать замечание зарвавшемуся наглецу и тот бессовестно дымил, лишая собравшихся последнего кислорода.
– Ну что, мужики, может быть в козла партию? – весело спросил второй брат с зализанным чубом, забирая сигарету у первого и дерзко обводя взглядом лица присутствующих.
– Слышь, ты, давай с нами! – снова пнул ногой второй брат бывшего спортсмена.
Мужчина без возражений поднялся на четвереньки и угрюмо подполз ближе к играющим. «Что не так с этим человеком?», – подумал профессор, разглядывая, как широкоплечий спортсмен съежился и ссутулился, боясь окружающих. По мнению Ларинцева, от мог бы без труда одолеть двух братьев разом, но почему‑то не предпринимал никаких попыток защитить себя и свое достоинство, – «Все мы такие! Вместо того, чтобы собраться дружно и дать отпор уличным хулиганам, разбегаемся по одиночке и прячемся по углам, делая себя глупыми, беспомощными и беззащитными!».
Николая Васильевича слегка удивил тот факт, что один из братьев оглядел его, но пригласил четвертым оставшегося старика, хоть тот и сидел в дальнем углу от остальных присутствующих. В хулиганистых братьях не угадывалось ни силы, ни смелости, но в наглости им не откажешь, – подумал профессор и тут же ему в голову пришла шальная мысль с надеждой на спасение, – а что, если собраться вместе и напасть на разносчика еды, когда он снова появится? Помимо последнего, профессор видел, как минимум, двоих охранников, дежуривших за железной дверью, да еще те непонятные полицейские, которые доставили сюда самого профессора, но попробовать стоит, иначе не выбраться.
– За что тебя взяли, дед? – разнузданно спросил у присевшего старика один из братьев, прикуривая от бычка следующую сигарету.
– Сам не пойму! Я ничего такого не сделал! – оживился старик и тут же с опаской покосился в сторону металлической двери, – не услышат ли…
– А тебя за что? – спросил второй брат у бывшего спортсмена.
– Не помню, я пьяным валялся, – просипел тот, раскладывая карты.
Профессора бандиты в свой разговор не втягивали, и он был рад уже этому, наблюдая, как нагловатые, разнузданные братья ловко обыгрывают вторую пару, но этой партии не суждено было закончиться. С противным лязгом отворилась входная дверь и в комнату вошли двое охранников. Невысокие, но атлетически сложенные, к тому же с табельным оружием, висящим за поясом, завершал процессию старик‑разносчик. На этот раз Николай Васильевич не заподозрил в нем бывшего заключенного, скорей наоборот, в очках и в задумчивости он своим видом напоминал коллегу профессора, вот только знать бы каких наук и чем они здесь занимаются.
– Вот этого! – скомандовал старик двум охранникам и те подхватили под руки непонимающего, очумевшего спортсмена, подняли на ноги и поволокли ко второй массивной двери. Никто из остальных арестантов не предпринял никакой попытки помочь товарищу, когда братья поняли, что на них совершенно не обращают внимание, принялись перешептываться и даже посмеиваться.
Один из охранников, подергав рычагами, выдвинул из стены панель с кнопками и отошел в сторону, уступая место старику в очках. Профессор услышал, как четыре раза цокнули клавиши, после чего массивная дверь с шипением начала открываться. Все присутствующие завороженно смотрели, как толстая стальная дверь, весившая, по всей видимости, не меньше тонны, медленно отползала в сторону, освобождая проход в соседнюю комнату. Бедолага‑спортсмен, предприняв неудачную попытку вырваться, опустил голову вниз и несколько раз жалобно всхлипнул.
За дверью оказалась еще одна комната, лишенная окон и другого выхода, на сколько мог разглядеть профессор, находившейся дальше всех от этого представления. В помещении находился всего один предмет, но от одного взгляда на это зловещее, гротескное приспособление у Николая Васильевича заныло под ложечкой.
Когда автоматическая дверь открылась полностью, все присутствующие смогли рассмотреть, что в другом, новом помещении, расстояние между стенами не превышает двух метров, а низкий потолок способен пробудить приступ клаустрофобии даже у человека, не имеющего представления о том, что за болезнь скрывается под этим названием. И в этом замкнутом, тесном пространстве какой‑то ужасный, злокозненный гений установил большущее кресло, оснащенное всевозможными ремнями и зажимами, увенчанное сверху металлическим обручем для крепления головы.
– Допрашивать будут, – прошептал старший брат с зализанным чубом.
В его голосе угадывались разом и благоговейный вострого и немыслимый ужас. Ларинцеву пришло на ум таинственное заведение, увиденное ранее по телевизору, где допрашивали серийных убийц, шпионов и представителей террористических организаций, – «эти люди оказываются вне закона», – вещал с экрана пронырливый журналист, припуская к голосу зловещие интонации, – «их забирают и увозят в неизвестность, не давая ни малейшего представления о месте пребывания ни знакомым, ни родственникам, это не граждане, а опасные преступники и для их допроса специальные организации используют эффективные и действенные методы, но не пугайтесь, ведь все это направлено на защиту честных граждан!»
–«Но позвольте, позвольте!», – лихорадочно думал профессор Ларинцев, обводя взглядом своих сокамерников, – в чем могли заподозрить нас?
Если братья‑гопники еще походили на маньяков или серийных убийц, в чем Николай Васильевич искренне сомневался, то в чем мог провиниться спившийся спортсмен? А он сам и тот старичок с аккуратной бородкой, в чем могли заподозрить их?
В открывшуюся дверь ввели перепуганного, бледного человека и аккуратно усадили в одинокое кресло, развернутое лицом к публике. Пока охрана придерживала спортсмена, бывший старик – разносчик еды закрепил ремни, прижимая к креслу сидящего человека. Когда на голове бывшего спортсмена со щелчком закрепился металлический обруч, мужчина заскулил и заплакал в голос.
– Ничего‑ничего, все скоро закончится, – похлопал его по плечу старик в безрукавке и показал охранникам жестом, что им следует покинуть комнату.
Выходя из помещения последним, шустрый дед погасил выключатель, оставляя обреченного наедине с темнотой. Снова четыре раза цокнули клавиши и панель управления скрылась в стене, после чего проснулись и загудели моторы, приводящие в движения металлическую дверь. «А закрывается‑то она гораздо быстрее, чем открывалась», – ни с того, ни с сего подумал профессор и содрогнулся, пытаясь представить себя на месте спортсмена, привязанного в кресле и отрезанного напрочь от окружающего мира, да к тому же в полной темноте.
– Ну, чего пригорюнились? – весело спросил дед, обращаясь разом ко всем мужчинам, застывшим в одинаковых, испуганных позах. Расстреливать вас никто не собирается, – добавил он и весело рассмеялся.
Охранники, успевшие дойти до дальней двери – единственного выхода из странного помещения, обернулись и весело рассмеялись шутки своего старшего товарища. Один из них намеревался уже что‑то с казать, профессор видел, как тот открывает рот, пытаясь подобрать цензурные слова и тут в соседней комнате, сокрытой и спрятанной за массивной дверью, раздался приглушенный, но отчетливый взрыв.
Рациональный голос в голове у профессора тут же поправил, что это не было взрывом – ни резкого звука, ударившего по ушам, ни взрывной волны он не почувствовал, но зато Ларинцев явственно ощутил, как внутри у него на секунду все сжалось в тугой комок, от чего штаны профессора намокли снова, но внимания на это никто не обратил.
Все заключенные вдруг замерли разом, рассматривая запертую, зловещую дверь. Один охранник умолк на полуслове, другой обронил фразу, – «слишком рано! Так не должно быть!» – долетело до уха испуганного профессора, с лица их старшего, вместе с краской, сошла улыбка, оставив оголенный оскал зубов. В помещении повис запах страха, сдобренный запахом немытых тел. Но, больше всех, побледнели охранники, – они напуганы и сильнее нашего, – понял профессор и похолодел внутри.
Двое мужчин с надеждой уставились на старика в безрукавке, ожидая, что тот все разъяснит. К чести последнего, Николай Васильевич отметил, что тот сумел взять себя в руки и скомандовал подчиненным, теперь в иерархии охраны Ларинцев не сомневался, – нужно проверить, открывайте дверь!
На этот раз двое охранников самостоятельно выдвинули цифровую панель и набрали код, старик терпеливо стоял сзади, лишь немного выдавая нервозность монотонным покачиванием головы.
И снова все присутствующие в помещении замерли, провожая глазами, как металлическая махина двери не спеша, с шипением отползает в сторону, все больше открывая темную комнату с человеком, оставшимся внутри. Братья, как стервятники, выгнули шеи, спеша первыми заглянуть в помещение, заключенный дед с аккуратной седой бородой зашептал заговор и наскоро перекрестился.
Дверь остановилась, не дойдя на добрую ладонь до ближайшей стены, в соседней комнате царил полумрак, разгоняемый тусклым светом от потолочных лампочек из большой комнаты, – по сравнению с тесной соседней камерой, их общая комната теперь не казалась профессору такой уж маленькой. Охранники так и не решились первыми зайти внутрь и их старший, недобро хмыкнув, протиснулся в комнату и включил свет.
Бывший спортсмен в целый и невредимый сидел в кресле, молчаливый и безучастный, но живой – заметил Ларинцев, поймав отражение лампочки в его бледных, полусонных глазах. Но уже через несколько минут, когда охранники, пристыженные командой старшего, освобождали несчастного от ремней кресла, Николай Васильевич понял, что поторопился причислить спортсмена к слову «живой».
Тот факт, что бывший спортсмен худо‑бедно мог самостоятельно держаться на ногах, когда охранники попытались поднять его в вертикальное положение, еще не причислял горемыку к разряду живых. Как выяснилось минутой позже, тело спортсмена еще подавало вялые признаки жизни, но его мозг был мертв. Живой человек не разглядывает мир такими затуманенными, безучастными глазами. Ларинцев последними словами ругал себя за невнимательность, но так и не смог вспомнить какого цвета были глаза у бывшего спортсмена пятью минутами ранее, но точно помнил, что белесую пленку, появившуюся на зрачках после выхода мужчины из камеры, он ранее не замечал.
– Да он же зомби! – хохотнул второй брат с коротким ежиком и тут же выругался испуганно и обреченно.
Когда за охранниками, выводившими мертвого живого человека лязгнул засов, в общей камере повисла тишина.
Всем добра, продолжение следует...
Часть 1. Черная метка, Часть 2, Часть 3, Часть 4.
Обратите внимание
Бежать больше некуда, город закрыт
