MaxGordon

Мы ищем то, что лучше не находить

- Слышал? – спросил Славка, не сбавляя шагу.

- Слышал, лениво подтвердил я, не придавая случившемуся особого значения.

Мы продолжали шагать дальше. Фонари висели в наплечных карманах, мы шли не спеша, настенного освещения нам вполне хватало. В чем-то Славик оказался прав, на стенах то и дело на глаза попадались крупные граффити замысловатого содержания, большинство из которых выглядело, очень даже, свежими. Иногда, на стене, в человеческий рост была размалевана какая-то буква, иногда неизвестный художник своей сюрреалистичной картиной пытался донести до нас какой-то смысл, но как я ни вглядывался, большинство этих рисунков оставались для меня просто мазней. И не жалко ж на это деньги и время тратить, - подумалось мне. Но среди всей этой хаотичной мазни, мне запомнилось пара рисунков, которые было бы не стыдно и в музее выставить. На одном была нарисована высокая, красивая девушка в синем сарафане, несущая на плече желтый кувшин. Второй рисунок изображал двух гопников, один из которых, казалось бы, смотрел мне прямо в глаза, а второй, практически, вылез из картины. Славик, даже, остановился напротив, разглядывая это граффити. Цвет лица и глаз был подобран очень хорошо, а части тела были настолько пропорциональны и добавляли объема.

- Интересно, сколько бы такая картина в Европе стоила, если бы ее вместе со штукатуркой туда вывести? – спросил Слава.

- Таможня не пропустит, - пошутил я.

Мы уже собирались идти дальше, когда Славка увидел боковой тоннель, уходящий от основного, по которому мы сейчас шли, в бок по крутой дуге. Тоннель не был пешеходным, по его середине шли рельсы, но они были слишком близко расположены один к другому, да и стены тоннеля были гораздо уже, чем в уже привычных нам тоннелях метро.

- Странный тоннель, я раньше не замечал его, - задумчиво произнес Славик.

Откровенно говоря, я этот тоннель то же не припоминал, хотя мы уже бывали тут не единожды. Но одно дело идти вместе со всей бригадой, как всегда, спеша в бытовку, чтобы переодеться и ехать домой отдыхать, и совсем другое дело не спеша прогуливаться тут вдвоем.

- Ну что, зайдем посмотрим куда он ведет? – спросил Славка, и тут же, прочитав сомнения на моем лице добавил, - да не боись, мы только с краю заглянем и все, а если он длинный, вернемся назад и пойдем дальше.

- Ну ладно, пошли посмотрим, - я постарался не отвечать на поддевку Борика «не боись» и добавил с ехидством, - а куда ты с ломом-то поперся, или думаешь, что его здесь украдут?

Свою сумку я бросил у поворота в тоннель, постаравшись поставить ее, как можно ближе к стене. Было мало вероятно, что кроме нас двоих в эту ночь тут пройдут еще чьи-то ноги, но, в отличии от Славки, который кинул молоток с ломом, прямо посреди прохода, я был осторожный человек и всегда думал о последствиях, вернее старался о них думать. Сняв с плеч казенные фонари и включив их, мы осторожно зашагали вперед по узкому тоннелю.

Лампы потолочного освещения горели только в главном тоннеле и никакого источника света, кроме наших фонарей в этом кротовом проходе, как его тут же окрестил Славик, не было. Пройдя метров тридцать, вдоль тоннеля, наш путь преградил грубо сколоченный деревянный шит, с наклеенным поверх него полиграфическим плакатом, красочно сообщавшем о том, что прохода нет. Но пытливый, не трезвомыслящий ум Борика такими фокусами не проведешь, поводив фонарем позади этого щита, он высветил из темноты второй щит, расположенный метрах в пяти за первым, который сообщал, что проход запрещен.

- Интересно, так прохода нет, или он запрещен - вещи-то разные, - весело и вслух размышлял Славка. Пошли, Макс, проверим, который из них врет, - сказал он и зашагал в темноту узкого тоннеля.

Тоннель был скучным и однообразным: серые, необработанные шершавее стены, высеченные, судя по всему, в скальной породе и не облагороженные бетоном, унылая, местами проржавевшая узкоколейка, шпалы которой были, в большинстве своем, деревянные, лампочки, свисающие с потолка на длинных проводах и непонятно где включавшиеся, все это навевало на меня тоску и сонливость. Я шел вслед за Славиком, уже, наверное, с несколько сотен метров, но единственное разнообразие тоннеля заключалось в том, что кое где на стенах попадались красные стрелки, указывавшие направление вперед, ничего другого, за что мог уцепиться глаз, в этом заброшенном проходе не было.

В том, что этот тоннель заброшен, сомневаться не приходилось. Узкая колея между рельсами, на которую бы вряд ли встал современный поезд или наша бригадная «буханка», да и сам тоннель с трудом бы смог уместить внутри себя современный вагон метро, не говоря уже о том, что колея рельс, естественно, вместе с самим тоннелем, постоянно продолжала по крутой дуге загибать направо. Может когда-то этот тоннель использовался при строительстве метрополитена и существовал для каких-нибудь хозяйственных нужд и, наверняка, он никогда не знал поездов, эти рельсы годились, разве что, для тачек на колесиках. Вдобавок ко всему, тут было пыльно и пахло затхлостью и тленом. К запаху плесени примешивался запах гниющей древесины и сырости, вдобавок ко всему, тут было холодней, чем в основном тоннели метро, о котором я теперь вспоминал, как о чем-то очень желанном и радостном. Я несколько раз споткнулся о выступы на шпалах, видимо древесина прогнила и вспучилась из-за влаги, которая, казалось висела в воздухе этого темного прохода и до боли зашиб большой палец, несмотря на плотную подошву кирзового сапога, под которым усердно потели мои ноги.

Борик шел впереди и вполголоса фальшиво напевал песню, в которой он обещал убить лодочника, я шагал за ним, стараясь не терять из виду его объемистую спину и одновременно внимательно разглядывая путь под ногами. Мы прошли так еще метров двести, к неприятным запахам, сопровождавшим нас ранее, прибавился едкий запах мочи, да к тому же, стены тоннеля начинали сужаться. Я уже хотел было крикнуть это пухлой спине, прыгающей впереди меня со шпалы на шпалу, о том, где я видал этот тоннель и что нам нужно возвращаться обратно, когда Славка впереди меня резко остановился.

- Не тормози, Борик! – я в очередной раз зацепился носком сапога за деревянную выпуклую шпалу и едва устоял на ногах, а тут еще Славка впереди меня стал, как вкопанный.

- Гляди, Макс, похоже мы на станцию вышли.

Большой палец на моей правой ноге от многократного столкновения со шпалами пульсировал болью, во рту стоял привкус кислятины, он материализовался из воздуха и забил, даже, едкий привкус мяты. В общем, настроение у меня было так себе, а тут Славка со станцией, мало что ли мы их видели?

Всем добра, Продолжение следует...

Предыдущая часть

Часть 1, Часть 2, Часть 3

Сборник целиком

Прошу прощения за опечатки и пунктуацию, сборник отредактирован, но чистовой вариант уже не принадлежит автору, у издательства жесткие рамки и длинные руки. Это чистовой черновик, с Вашего позволения. :)

Возможно Вам понравится - Закулисье - Бесплатно - актуально до конца месяца.

"Брось нож или буду стрелять!" - этот приказ звучит угрожающе. И хуже всего такое слышать от полицейского, тем более, что никакого ножа у профессора психологии при себе не имелось. Когда Ларинцев понял, что попал в руки обычных преступников, ему казалось, что хуже быть не может.
Он ошибался, опасный и таинственный эксперимент уже начался. Задача - выжить и вернуться обратно.

Фрунзенск-19. Закрытый и мертвый

Этого города нет на картах, его имя не значится в списке городов. Фрунзенск-19 закрыт и засекречен, как и научные лаборатории, сокрытые в нем. Но и внутри секрета, есть свои тайны, жители города не подозревают, какие исследования проводятся в его лабораториях.

"Брось нож или буду стрелять!" – этот приказ звучит угрожающе. И хуже всего такое слышать от полицейского, тем более, что никакого ножа у профессора психологии при себе не имелось. Когда Ларинцев понял, что попал в руки обычных преступников, ему казалось, что хуже быть не может.

Он ошибался, опасный и таинственный эксперимент уже начался. Задача – выжить и вернуться обратно.

– Брось нож, стрелять буду!

Этот крик, громкий и ясный, разрубил тишину вечерних сумерек, как топор – неминуемо и грубо. Николай Васильевич обернулся, близоруко щурясь в попытке рассмотреть происходящее у себя за спиной, сквозь яркие фары тарахтящего автомобиля. Получилось не очень, вдобавок ко всему, мешали хлопья липкого снега, застывшие поверх выпуклых линз старомодных очков в роговой оправе. Уже тот факт, что автомобиль смог подкрасться незамеченным к замечтавшемуся профессору, напрягал сознание последнего, а силуэты двух человек, угадывавшиеся в свете фар, бьющих в глаза и давящих на психику, лишь усугублял его положение.

–«Интересно к кому они обращаются?» – подумал профессор, осматривая окрестности.

Любопытно, но кроме самого Николая Васильевича, никого из живых поблизости видно не было. На расстоянии в двести – триста метров от него возвышался угол старой пятиэтажки, пожелтевшей и облупившейся, с пугающим зевом темной подворотни, правее дома начинался карьер. Обрыв карьера терялся за снегом, но десятилетиями возвращаясь с работы по этому маршруту, профессор знал, что карьер есть. На другой стороне узенькой улочки выстроились в ряд три девятиэтажки, – новее, чем пятиэтажная «сталинка», но тоже наследие "того" времени. И никого на улице профессор не увидел. Все видимое пространство вокруг него, по обе стороны от ухабистой дороги, казалось пустым, даже автомобили в тот вечер не проезжали мимо. И тем не менее, крик повторился. Властный, надменный, мужской, грубый.

– Бросай нож, стрелять буду!

И вот тут Ларинцева прошиб холодный и липкий пот. По всей видимости, кричавший обращался непосредственно к профессору, вот только никакого ножа в руках у последнего уж точно не было. Николай Васильевич нерешительно замер, стараясь понять какую картину он представляет со стороны кричавших силуэтов, размытых фарами. Невысокий, чуть ниже метра семидесяти пяти, респектабельный с виду – в новой дубленке и с чистыми брюками, на меховые ботинки набился снег, но норковая шапка и портфель под мышкой должны были сгладить нежелательное впечатление, подпорченное заснеженной обувью. Он все еще не видел кричавших, хотя уже убедился, что их было двое.

–«Ну и кому я так плохо сделал?», – задал себе мысленно вопрос профессор, – на факультете прикладной психологии, конечно, учились нерадивые студенты, у которых экзамены и зачеты выходили не с того боку, да еще и со скрипом, но, чтобы мстить вот так своему профессору? Нет, это уже немыслимо! В конечном счете сдали то все…

– Бросай нож, стреляю на поражение! Последнее предупреждение, не бросишь – стреляю!

Ну, и что прикажете делать в такой ситуации? Смех – смехом, а ведь могут и выстрелить. Обдумав это, профессор решил расстаться с кожаным портфелем, откинув его на два метра в сторону, – дорогая вещь, но жизнь то дороже! И чудо, кричащий, как будто бы удовлетворился этим действием, следующий приказ прозвучал также грубо, но уже не так зловеще.

– Лицом на землю, руки за голову!

Профессор и этой команде подчинился. Кряхтя и охая, он опустился сперва на колени, а затем, расстегнув нижнюю пуговицу дубленки, мешавшей ему лечь на землю, расставив руки вверх ладонями, он повалился лицом в снег. Заводить руки за голову профессор не стал.

–«Как глупо я, наверное, выгляжу», – продолжал раздумывать Николай Васильевич, – «не иначе, как эти засранцы меня на видео снимают, чтобы потом в интернете все выложить! Сейчас посмеются над стариком и уедут… Ну ничего, на эту шпану и милиция существует!».

Тем временем, от машины по направлению к нему, звонко отмеряя шаги по заснеженному асфальту, затопали две пары ног. На ходу злоумышленники переговаривались отрывистыми смешками.

– Ну вот, лег, как миленький! А ты говорил, что в плечо стрелять придется.

– Это ты про плечо говорил, а я предлагал в ноги! – хохотнул второй говоривший, – да ты отсюда и в фонарный столб то промажешь, чего там про плечо говорить.

– Не бреши, в столб попаду! – обиженно произнес первый нападавший.

И в то время, когда профессор укреплялся в своих мыслях про шутников студентов, к нему подошли два человека, в одинаковых черных ботинках и одинаковой униформе, как профессор разглядел позднее. Первая странность этого жуткого декабрьского вечера заключалась в том, что оба бандита держали в руках черные пистолеты, поблескивающие профессору в тусклом свете уличного освещения. Вторая и более шокирующая странность заключалась в том, что оба нападавших были одеты в одинаковую полицейскую форму.

Испуг профессора ввел психику в подобие шокового состояния, когда все мысли разом замолкают и в голове наступает благоговейная тишина. Но нервный шок быстро перешло обратно в испуг, – «чего ему пугаться полицию? Налицо вышло обидное недоразумение и это недоразумение профессор быстро и сейчас разъяснит!».

Приняв мысль, что лежать больше без надобности, профессор принялся подниматься с заснеженного асфальта, перенеся весь свой солидный вес на еще крепкую правую руку, левой рукой он пытался нашарить затерявшийся портфель. Николай Васильевич уже было начал говорить полицейским про то, как он испугался их вначале, приняв за обычных грабителей, про то, как он посмеется над этим впоследствии, но ход его мыслей вдруг резко прервала нога одного из стоявших рядом с ним мужчин. С легкостью и завидным проворством, находившийся по правую сторону от него полицейский, резко выбросил носок своего казенного ботинка вперед, подбивая опорную руку профессора.

– Сказали лежать, так лежи, гнида! – смеясь, но со злобой произнес ему полицейский.

–«Я не гнида, у меня докторская по психологии», – мысленно возразил профессор, но будучи человеком здравым и рассудительным, Николай Васильевич Ларинцев вслух промолчал. И правильно сделал.

Тем временем, второй полицейский, темной тенью навис над профессором и что то твёрдое и отвратительно холодное сковало запястья последнего.

–«На меня в самом деле надели наручники?», – к удивлению самого профессора психологии, осознание этого факта затопило ужасом все остальное, как будто, наручники для него были хуже тупого пистолетного жала, еще недавно смотревшего ему, толи в грудь, толи в голову.

Два здоровых бугая, одетых в настоящую милицейскую форму, кряхтя подняли обмякшего профессора и потащили несчастного к тарахтящему драндулету. «Позвольте, позвольте, но что происходит?», – подумал профессор, когда увидел, что его грубо и умело запихивают в заднюю часть полицейского «уаза».

–«Неужели за взятки», – рассуждал оторопевший профессор. Он уже слышал и наблюдал, как у них в институте забирали пойманного на взятке декана, – «но ведь тот вымогал, а я нет», – пролепетал внутренний голос в голове у Ларинцева и тут же подумал, – «а могут ли считаться принятые им магарычи в виде коньяка и конфет той самой взяткой?». По всему выходило, что не могут, да к тому же и эти двое грубых полицейских не были похожи на тех подозрительных лиц в штатском, которые увели и забрали декана. «Но, если меня вот сейчас не за взятку, тогда, простите, в чем же дело?», – но и этот вопрос остался незаданным, профессор молча сидел в машине, расправив затекшие на снегу мышцы спины настолько, насколько это позволяло сделать тесная камера автомобильного салона.

Хлопнули передние двери машины и оба полицейских весло переругиваясь запрыгнули на передние сиденья милицейского «Уаза».

– Ну что, будешь звонить диспетчеру? – послышался голос, с одной стороны.

– А че всегда я-то? – раздраженно буркнул второй, я в прошлый раз ему докладывал, теперь пришла твоя очередь.

– Ну а кто из нас рыжий? – засмеялся все тот же.

– Да пошел ты, – огрызнулся первый, но все таки включил тумблер радио.

– Диспетчер, это Рыжов! Диспетчер, вы меня слышите?

– Слышу тебя, Рыжов! Чего у вас там? – отозвался динамик чужим, прокуренным голосом.

– Мы еще одного «подозреваемого» задержали на Пятнистой, возле карьера.

Профессор знал, что улицу, где его только что, с позволения сказать задержали, к слову – не выдвинув ему никакого обвинения и так и не пояснив причин задержания, называлась улицей Пятницкого и этот жаргон ему уже изначально не нравился. Да и та интонация, которой полицейский произнес свою, якобы, фамилию, не ускользнуло от натренированного уха профессора, – «он не Рыжев, это прозвище, и оно ему явно не нравится», – записал в мысленном блокноте в голове Николай Васильевич. Динамик на минуту замолк, собеседник на том конце провода перерабатывал услышанное. Ларинцев буквально слышал скрип его мыслительного процесса и этот процесс оставлял желать лучшего.

– Свидетели были? – осведомился из динамика все тот же голос.

– Никого, – на этот раз ему ответил второй полицейский.

– Никого? – удивился тот, кого называли диспетчер, – а ты в этом уверен, Лопатин? Или опять, как в тот раз будет?

На этот раз ухмыльнулся Рыжев, уже по его затылку Николай Васильевич понял, что тот ухмыляется. «Это не настоящие фамилии, – совершенно отчётливо подумал профессор».

– Уверен, – разозлился некто с фамилией Лопатин, – до ближайшего здания пятьсот метров, с другой стороны карьер начинается, а через дорогу – так и совсем далеко, а тут еще и снег валит, что ни черта не видно!

–«Врешь»! – мысленно усмехнулся Ларинцев и подивился себе, с каким цинизмом в голове прозвучало слово, – «там и через дорогу то до других девятиэтажек пятьсот метров уж явно не наберется, а соседняя «сталинка» и того ближе». Но диспетчер принял слова полицейского на веру.

– Ну хорошо, – протянула рация, – тогда везите его «туда» – к участковому.

И по его тону Николай Васильевич понял, что ни к какому участковому его не повезут, весь этот фарс с его якобы задержанием, окончится для него прямо здесь и сейчас. Пытаясь собрать остатки мужества, доктор по психологии едва не расплакался. К горлу подкатил опасливый ком и укрепился там намертво, дышать стало затруднительно, вдобавок начало тошнить.

– И вот еще что, вы меня еще слушаете? – снова ожила хрипловатая рация, – чтобы история, как в прошлый раз не случилась, уколите его сейчас по быстрому.

– Да он дед уже, а нас тут двое! – подал голос рыжий полицейский.

– Да вас и вчера двое было – колите, раз сказано! – закричал на него голос из рации, после чего в машине повисла тягостная тишина.

–«Вот и конец», – подумал профессор, стыдливо краснея, чувствую, как намокают тонкие брюки от паха и до коленей, но не в силах остановить начавшуюся течь.

Второй полицейский достал аптечку, – Николай Васильевич видел, как из черной коробки с красным крестом неумелой рукой мужчина извлекает на свет блестящий шприц с играющей жидкостью.

– Извини, дед! – обратился к нему рыжий, и в его голосе профессор почувствовал глубокое и неподдельное сочувствие.

– Ага, извини! – поддакнул ему полицейский с фамилией Лопатин, но тот уже безо всяких эмоций, – мне бы и самому не хотелось, но раз приказано – куда ж мне девается то?

В мозгу у Ларинцева крутилось множество извинений, – «хотя за что мне извиняться то?», – задала вопрос его рациональная составляющая. К извинениям примешались слова горечи и досады, фразы, окутанные просьбой и мольбой, прикрытые горькими слезами умиления. Но проклятый ком не позволил сложиться в слова бессвязным звукам.

– Да вы… это… да не то… не до… не на…, – запинался профессор, когда задняя дверь его тюрьмы приоткрылась и в мерцающем свете фонарного столба появились крупные головы полицейских.

И тут с профессором психологии случилось настоящее зимнее чудо. Еще недавно бесполезные, ослабевшие ноги, с теперь уже подозрительно мокрыми и пахучими коленями, вдруг резко выпрямились и ударили в скулу рыжего полицейского – один, второй, третий раз. Верзила смешно взмахнул руками и повалился на спину, издав громкий шум на всю улицу. Но к несчастью профессора не сплоховал Лопатин. Продолжая сжимать шприц в левой руке, его правый кулак сильно, но без замаха два раза врезался в подбородок профессора. Челюсть лязгнула, на смену семенящим мокрым дорожками, на щеки Николая Васильевича покатились крупные градины слез. Перед глазами заплясали круги с разбегающимися цветными искрами, а по левой стороне шеи и до предплечья, разлилась обжигающая, ледяная волна жгучей боли. Тело быстро начало неметь, уже через несколько секунд Николай Васильевич с трудом ощущал непослушные пальцы, а еще через полминуты, его разум погрузился в бесконечным, темный сон.

– Ну, вот и конец! – подумал профессор, успев мысленно отметить на прощанье, как за всем этим немыслимым представлением наблюдают с другой стороны улиц три пары любопытных мальчишеских глаз, кажется, один из пацанов держал в руках хоккейную клюшку. На этом разум профессора онемел и кончился.

Всем добра, продолжение следует...

Скачать книгу целиком (Бесплатно!) - по ссылке

Дорогие друзья, книга выложена бесплатно. Если заинтересовал отрывок, прошу не полениться и проголосовать за книгу. Вы не поверите, но проголосовав за книгу прибавите +100 к своей карме. Проверено. Действует ;)

Еще раз в сем Добра и берегите себя под этим жарким июльским солнцем!

Возможно, Вам понравится:

Фрунзенск-19. Закрытый и мертвый

Этого города нет на картах, его имя не значится в списке городов. Фрунзенск-19 закрыт и засекречен, как и научные лаборатории, сокрытые в нем. Но и внутри секрета, есть свои тайны, жители города не подозревают, какие исследования проводятся в его лабораториях.

- Ну что, Максимка, по глоточку?

Меня всегда жутко злило, когда меня называли Максимкой, но мы с Бориком давно научились пропускать мимо ушей подколы друг друга. Я взял у него из рук зеленый колпачок с содержимым и осушил его одним глотком. Холодная жидкость, отдававшая мятой, обожгла горло. Терзавшее меня чувство тревоги тут же прошло, даже внутренний дискомфорт стал ощущаться, как нечто естественное.

- Я давно знал, что у тебя там не чай, в этом термосе, - сказал я Славке.

- Одно дело знать, а другое, видеть, - ответил он. Еще будешь?

С полчаса мы сидели и курили, пока не выпили все содержимое термоса. Из закуски у Славика было две шоколадки, которые, как ни странно, очень подошли к холодной водке со вкусом мяты. Конечно, на рабочем месте это строжайше каралось, но мы были в стороне от станции, поэтому нас навряд ли мог кто-то увидеть. Сперва мы молчали, прислушиваясь к звукам подземки. Я когда-то читал одну статью в газете, где автор описывал сложные условия работников метрополитена. Дескать, им приходиться работать в кромешной темноте и полной тишине и как это плохо влияет на психику. Еще, по-моему, там было сказано про огромных крыс, размером с таксу, стаи которых бегают по лабиринтам подземки и нападают на людей. В последнем я и тогда сомневался, а вот по поводу первых двух, теперь тоже могу сказать, - это полное вранье! Собственно, враньем в той статье было все - от первого, до последнего слова. Никаких такс в метро никто не встречал, освещение на стенах, в большинстве своем, работало исправно и давало, пусть тусклый, но свет. И полной тишины в подземке никогда не было. То где-то щебень просядет, то со стены, или с потолка, кусок штукатурки отвалится, где мыши пробегут. Естественно, это все не так громко, как днем, но, когда ты один в полумраке подземки, да еще и ночью, все эти звуки воспринимаются по-другому. Работы под землей в одно лицо запрещены по технике безопасности, возможно, этот запрет продиктован особенностями человеческой психики. Когда я только начинал работать в метро, даже в присутствии коллег по бригаде, пугался всех этих непонятных звуков и шорохов под землей, мне часто казалось, что за мной что-то крадется в полумраке тоннелей. Но потом понял причины этих звуков, или просто привык к ним. А еще, в самом начале моей трудовой деятельности под землей, я часто любил немного отстать от остальной бригады и шагать одному по туннелям метро, пытаясь представить, что ощущает космонавт, находящийся в полном одиночестве на борту космической станции, удаленном от остальных людей сотнями километров. Из этих размышлений меня вывел Славик.

- Что-то мне всегда не по себе на этой станции. Нет, не то, чтобы мне под землей некомфортно... Я себя нормально чувствую на других станциях, вот, например, когда мы работаем у себя на Аэропорту, или, скажем, на Речном вокзале, то все нормально. Но, стоит мне только подойти к Соколу, со мной начинает твориться что-то неладное. Глаза слезятся, не могу вдохнуть полной грудью, а если нахожусь тут более часа, то вообще, мутить начинает и в голове шумит. Мне про эту станцию кто-то в институте рассказывал, что тут какие-то секты были и ритуалы проводили с жертвоприношениями, ты про это не слышал, Макс?

В отличии от Славки, я не поленился почитать про станции метро, на которых работал. В числе прочих, мне попадались статьи и про станцию Сокол, которая пользовалась плохой репутацией среди экстрасенсов, которых, в последнее время, было, хоть отбавляй. Было там и захоронение времен первой мировой войны, и расстрелы попов с белогвардейцами в процессе революции. Но сейчас, находясь в душном туннеле глубоко под землей, мне об этом вспоминать совсем не хотелось. Поэтому, я ответил, не вдаваясь в подробности:

- Читал когда-то, что тут после революции расстрелы были. А про секты это все байки, ты сам подумай, ну откуда тут сектантам то взяться? Днем тут народу полно, на ночь все закрывают и охрана, поди, не для мебели поставлена, - вспомнил я говорливого охранника на Савеловской, которого Славка окрестил Гиви.

- Ну почему байки, - у Славы после выпитого была большая охота поговорить, - они могут сюда днем спускаться, когда метро открыто, а потом прятаться где-нибудь под землей, пока не закроют, вон сколько тут ходов разных, - махнул рукой Славка в ту сторону, откуда мы пришли. А уже ночью выходить и проводить свои обряды сатанинские.

- Ты сам-то во все это веришь? – спросил я, начиная злиться. Не вовремя и не к месту Борик затронул эту тему.

- Не очень-то, - признался Славик. Живя со мной полгода по соседству, он хорошо научился понимать мое настроение, поэтому я так и не понял, то ли он и правда во все это не верил, то ли сказал так просто, чтобы не злить меня.

- Ну, раз не веришь, пойдем обратно? – вставая сказал я, - сегодня у нас полное право свалить с работы пораньше.

Славка тоже встал и с тоской посмотрел на объемистую сумку с инструментом, из которой бригадир забрал только тестер, остальное, за ненадобностью, оставил нам. Меня, после выпитого, начало терзать чувство справедливости, я схватил сумку и повесил ее себе на плечо, оставив на Славу лом с молотком. Еще, меня терзало чувство вины, что мы бросили бригадира одного, в то время, как остальные члены бригады продолжали работать. А ведь вполне могло быть, что там, на Маяковской, могла пригодиться наша помощь в виде дополнительных рук. Но уже через несколько шагов, лямки сумки с инструментами начали больно врезаться мне в шею, а это было более реальным, чем голос совести, поэтому, я отбросил лишние мысли и быстро зашагал рядом со Славиком, который, слегка пошатываясь, бодро шагал по направлению к Аэропорту.

Я уже подыскивал слова, которыми хотел убедить упрямого Борика, в которого Славка обычно превращался после выпитого спиртного, не срезать боковыми тоннелями, а продолжать идти по главному. Пусть мы нарежем лишний крюк, длинной минут в двадцать, зато точно не заплутаем и выйдем к нужной станции, где находится наша бригадная бытовка. Но Славик сам предложил мне идти напрямую. Сумку теперь тащил я, а он шел, относительно меня, налегке, видимо поэтому он предложил мне прогуляться по поездному тоннелю.

- Давай, что ли, прогуляемся, Макс? Давненько я тут не ходил, посмотрим, что там изменилось, - весело спросил Славка.

Я сильно сомневался, что за пару недель нашего отсутствия в туннелях могло что-то измениться, но вслух этого говорить не стал, только попросил Славика сбавить шаг, спешить-то нам было некуда. Мы шли рядом и разговаривали о тех станциях метро, на которых хотели работать. Одно дело побывать на станции в качестве пассажира подземки и совершенно другое дело побывать там ночью, когда кроме нашей бригады, вокруг ни души, когда кругом тишина и покой, можно заметить такие вещи, которые ускользают от глаз обычного человека. Оказалось, что Славке давно запала в душу Театральная с ее лепниной на потолке и Маяковская.

- С лепниной? – переспросил я, – Да ты романтик! А на Маяковскую что ж сейчас с бригадиром не поехал? – он, небось, был бы рад.

- Ну знаешь, - ехидно ответил Борик, - одно дело хотеть, а другое – работать, это ж, если вдуматься, разные вещи.

Шуршание щебня где-то впереди тоннеля прервало мой смех. Была в моем друге, эдакая, незамысловатая рабочее - крестьянская смекалка, о которой глядя на пузатого, краснолицего Славика, я часто забывал. Шум осыпающегося щебня впереди туннеля снова повторился, на этот раз громче. Такое иногда случалось само по себе, что-то где-то просело и щебень зашуршал, но чаще такой звук сопровождал шаги человека. Скорей всего, если бы не распитое содержимое Слаквиного термоса, мы бы остановились и стали прислушиваться, но спиртное сделало нас смелее, а едкий запах мяты, непонятно как попавший в термос, упорно преследовал меня, заглушая все остальное.

Продолжение следует...

Предыдущая часть
Часть 1, Часть 2

Сборник целиком

Возможно Вам понравится - Закулисье - Бесплатный доступ.

Фрунзенск - 19 (уже там, но скоро и тут)

Все это я заметил сам, без посторонних подсказок, газетных статей и желтых страниц интернета. Уже после своих наблюдений, я начал интересоваться вопросом, - что не так с этой станцией. Я обнаружил кучу газет и сайтов рунета, посвященных данной станции, в них говорилось о том, что после революции, большевики там расстреливали белогвардейцев, а еще где-то там было захоронение времен первой мировой войны. Еще говорилось, что многие на путях этой станции видели жуткие белые фигуры с дырками от пуль и сочащейся оттуда крови. Я бросил читать эти байки после первых же страниц, мне было неинтересно и противно. Попутно, мне попадались статьи с рассказами о том, что в метро видели стаи огромных крыс, каждая размером с собаку и прочее, прочее, прочее. Не знаю кто и зачем выдумывает все эти россказни, лично я ни чего такого не видел, ни белых фигур на путях, ни огромных крыс, да и не слышал, чтобы кто-то из работников метро рассказывал о них. Но вот плохое самочувствие после ночного посещения станции Сокол было для меня неоспоримым фактом. Как-то раз, я специально сделал крюк, и вышел на этой станции, возвращаясь домой после института. Я постоял на платформе, походил взад – вперед, прислушался к ощущениям. Но среди толпы народа, я ничего не почувствовал, совсем ни чего. Видимо, такой эффект станция давала только при ночном пребывании на ней…

Затерявшись в своих мыслях, я еле успел заметить, как ушедшие далеко вперед бригадир со Славиком, свернули в боковой туннель, видимо Ильич решил срезать путь, и я поспешил сократить дистанцию. Я нагнал их сразу за поворотом, Славка стоял, уперев ладони в бока и шумно дышал, Василий Ильич, намочив ветошь чем-то вонючим, оттирал со стены какое-то сложное граффити. Меня всегда удивляло, - кто и как мог сюда попасть, но время от времени, в самых неожиданных местах московской подземки, появлялись новые настенные рисунки.

Пока бригадир орудовал тряпкой, мы со Славкой молча курили. Правильнее было бы поручить нам оттирать эту ерунду со стен, но Ильич так никогда не поступал, а сами мы не напрашивались.

- Ты что такой хмурый? – поинтересовался я у молчаливого Славика.

- А что, есть повод для веселья? – попытался пошутить он.

Постояли мы не долго, кое как размазав рисунок по стене, бригадир убрал ветошь в сумку и зашагал вперед, махнув нам рукой двигаться за ним. Еще минут через двадцать, в полном молчании, мы пришли на станцию сокол.

Уже на подходе к ней я начал замечать в своем теле странные изменения. Сперва что-то случилось с ногами, я, вдруг, перестал чувствовать мышцы на ногах. У меня такое бывало, если долго сидеть в неудобной позе, согнув ноги в коленях и поджав их под себя. Как-то раз в институте, я просидел так целую пару и, когда прозвенел звонок, я быстро закинул тетради и ручку в наплечную сумку, встал и пошел. Вернее, я планировал встать и пойти, но ноги отказались слушаться, мышцы ног затекли и перестали мне подчиняться, и, вместо того, чтобы сделать шаг вперед, я полетел лицом на пол, еле успев выставить перед собой руки. В общем, хохма была еще та, тем более, что Славик, как всегда вставил свои пять копеек, крикнув мне, - куда ж ты без парашюта то?

Вот и сейчас мои ноги стали вести себя так же. Они шагали вперед, сперва одна, потом другая и снова, и снова, но мышцы на ногах я не чувствовал, ноги, как будто, шли сами. В добавок к этому, во мне начало подниматься раздражение. Причин я понять не мог, но меня, вдруг, все стало раздражать: громко сопящий справа от меня Славик, бригадир, идущий впереди и задающий темп, эти светильники на потолке, каждый из которых светил по-разному, проклятая щебенка под ногами, мне казалось, что каждый камень, оказавшийся под ногами, попал туда не случайно. Я с трудом подавлял в себе желание пнуть новый камень в спину бригадира, маячившего впереди. Славка начал что-то насвистывать, но быстро бросил это занятие, как будто почувствовав мое состояние.

Проходя мимо станционных светофоров, мы со Славкой достали тряпки и стали протирать пыль с сигнальных линз. Когда мы только устроились в бригаду, помощник бригадира каждый раз делал нам замечания, когда мы просто так проходили мимо светофоров:

-А пыль протирать будет Пушкин?! – кричал громкоголосый Щербак, - или вы думаете, что тут эльфы работают?!

Вот и теперь, несмотря на паршивое состояние, инстинкт сработал, все-таки, работа – есть работа. Мы со Славкой остановились, достали по чистой ветоши и стали протирать осветительные элементы конструкции, но бригадир обернулся и скомандовал нам бросить это дело, - не сегодня, - буркнул Ильич. Пройдя вперед еще метров двести, бригадир остановился.

- Кажется, где-то здесь, - буркнул он, - Вячеслав, доставай приборы и инструмент. Максим, зачисти пока желоба на рельсах, чтобы напряжение померить.

Сам бригадир достал рацию и отойдя в сторону стал вызывать Щербакова.

- Да черт бы побрал этого, - наконец сказал он, когда заместитель ему так и не ответил.

- Да, работают они, наверное, а сумки с рацией на платформе оставили, - успокоил бригадира Славик.

Василий Ильич вернулся к нам и под его руководством мы быстро нашли и заменили неисправную перемычку. Когда уже мы со Славкой начали складывать инструмент, рация бригадира ожила и из нее послышался голос Щербакова, который сообщил старшому, что они по два раза замерили напряжение на всех контактах, но так ничего не нашли.

- Все в норме, - подытожил Андрей Васильевич.

- Да где ж в норме, когда дежурный жалуется, что контроль теряется?! – вспылил Ильич. Андрей, ты не спеши, еще раз осмотри контакты. Ты схему же взял? – ну так проверь все по схеме! Да не ори ты, а схему смотри.

Убирая инструмент обратно в сумку, мы со Славкой переглянулись. Судя по этому разговору, ночь у нас обещала быть длинной.

- И как мы на Маяковскую попадем? – задал наш общий вопрос Славик.

Ильич посмотрел на нас долгим взглядом, потом, видимо принял решение:

- Да вы то там зачем? Там бы и Щербакова было достаточно, если бы он на схему смотрел внимательно. Смотрел и думал, - добавил Ильич. – Я на станцию пойду к дежурному. У них машина дежурная должна быть, попрошу, чтобы меня на Маяковскую подбросили. А вы инструмент собирайте и обратно идите. Максим, вы ж тут без меня не заблудитесь? – спросил бригадир, обращаясь ко мне.

Я мысленно прокрутил в голове обратный путь, прикидывая, - стоит ли срезать боковыми служебными туннелями, или идти вдоль путей. Но Славик, как всегда, влез в разговор и ответил вместо меня:

- Конечно дойдем! Что ж мы, первый день, что ли?!

Василий Ильич окинул нас долгим взглядом, потом вздохнул и не прощаясь повернулся, быстро зашагав обратно на станцию.

- Ух, повезло. Сказал Славик, глядя в спину бригадиру, - я уж думал, что сейчас на Маяковскую поедем, а там и без нас хорошо.

- Дежурная машина у них для других целей, - ответил я, одного Ильича, скорей всего, довезут, а вот вместе с нами, уже не факт.

Мы запихнули весь инструмент в сумку, проверили, что ничего не забыли и сев, прямо посреди путей, закурили. По инструкции сидеть на путях запрещалось и будь тут Ильич, он начал бы ругать нас, как нарушителей -рецидивистов, но его тут не было, поэтому мы расслабились. Славка дотянулся до своей сумки и вынул оттуда объемистый, толстый термос. Вообще, в его малогабаритную наплечную сумку влезало многое, непонятно как, он умудрялся запихнуть туда, помимо мобильника, кошелька и сигарет, еще термос и всякую ерунду. Красный пузатый термос закрывала маленькая зеленая крышка, отвинтив которую, Славик налил в нее же холодную прозрачную жидкость из термоса. Как я и догадывался раньше, в термосе у него был не чай.

Первая часть

Сборник целиком

Возможно Вам понравится - Закулисье - Бесплатный доступ. В топ-19 по мнению LiveLib

Фрунзенск - 19 (уже там, но скоро и тут)

На каждого орущего начальника
Есть свой дед Куалык

Нахрапов Василий Адамович, сын израилев, слыл человеком вспыльчивым и недалеким, что, в общем-то, не мешало ему, вот уже десять лет к ряду, занимать должность начальника участка в крупном строительном тресте. И никакого секрета рядом тут не было, просто этот невысокий, но пузатый мужчина владел золотым законом мелкого управленца: «к начальству подлижись, с подчиненным – наори», таких заместителей начальники любят, таких начальничков вышестоящие уважают.

Орал он всегда и сразу, по поводу и без оного, тут тоже крылось золотое правило, - «чем чаще орешь, тем меньше пристают с вопросами», да и по вопросу повышения премии лишний раз не заикнуться, что в целом, так же устраивало вышестоящее руководство, - «повышать зарплату любой дурак может, а ты попробуй грамотных специалистов за просто так работать заставить».

В это утро июльского четверга Василий Адамович на работу пришел рано, собственно, в этом плане раннее утро от других дней недели ничуточки не отличалось, и сразу же наорал на подчиненного. Какой-то морщинистый, загорелый старик подметал двор у открытых ворот, ведущих на стройку.

- Тебя подметать обезьяна научила? – набросился он на несчастного дворника, - ты как метлу держишь, паскуда?

- Зачем шумишь, начальника, посмотри, какой двор чистый?

- Чистый, как твоя задница? – не сбавлял голоса взмокший начальник, - так ты тогда, либо ее прочисть, либо уши свои вымой, сказано тебе – грязно, значит засунь язык себе в зад и, давай, лучше мети!

- Эй, слушай, зачем у тебя такой поганый язык? – укоризненно спросил старый дворник.

Василий Адамович хотел выкрикнуть какое-то оскорбление, но с языка сорвалось, - «иди, учи географию!», - впрочем шутка получилась смешная. Вся начальственная свита, которая повсеместно сопровождала Нахрапова, неподдельно смеялась, поглядывая на пожилого оплёванного дворника, старик укоризненно качал головой, говоря что-то неразборчивое.

Работать в кабинете было комфортно, целых два кондиционера охлаждали настрой пылкого руководителя, впрочем, без особенного успеха. Нет, Вася в детстве был славным мальчуганом, но руководящая должность, таки, сотворила с ним неповторимые перемены, Василий Адамович стал «лицом, недовольным по жизни». В дверь кратко постучали и не дождавшись ответа, на пороге появилось испуганное лицо секретарши Софьи Ивановны:

- Василий Адамович, уделите мне минутку? – краснея и заикаясь пролепетала молоденькая секретарша.

Нахрапов не удостоил девушку ответом. В общем-то, если зреть в корень, Василий Адамович мыслил рационально, - «в рабочее время здесь нет ни мужчин, ни женщин, на рабочем месте находятся подчиненные», а на подчиненных нужно орать, иначе они работать не будут, - последнее всегда всплывало перед глазами товарища Нахрапова, подобно пресловутой красной материи. Только вот, орать на Софью Ивановну пока было не за что, и Вася решил повременить с этим делом.

- Василий Адамович, у меня к вам просьба, - видя, что руководитель, как всегда, к беседе не расположен, секретарша попыталась выдохнуть свою просьбу, - Василий Адамович, ну пожалуйста, я же вам служебную записку писала, отпустите меня на две недели в счет отпуска! Видите ли, муж достал путевку, и мы с детьми очень хотели бы съездить на море, а у меня отпуск, как всегда, в ноябре… Ну Василий Адамович, ну войдите в положение…

Нахрапов мысленно похвалил себя за терпение, теперь повод наорать у него был и находился он сейчас прямо перед разъяренным начальником.

- Тебе что, дорогуша, заняться не чем? Ну ничего, я сейчас найду тебе работу! А не хочешь работать, так проваливай отсюда на все четыре стороны, поняла – нет? Ворота открыты, и я здесь никого держать не стану! – Нахрапов попытался вспомнить имя –отчество секретарши, хотя бы первое, но решил ограничиться банальной «дорогуша», по его глубочайшему убеждению, подкрепленному многолетней руководящей должностью, большего его секретарша, как и все прочие работники данного аппарата, не заслуживала.

- Ну Василий Адамович, ну пожалуйста, у нас же путевки, - роняя с ресниц крупные капли, пролепетала бледная секретарша.

- Я вам не отец родной, ты меня поняла, ДОРОГУША? График отпусков уже давно составлен и утвержден, и я из-за каких-то там плаксивых девок ничего в графике менять не собираюсь!

Видя, что секретарша вот-вот разревется, Василий Адамович впал в экстаз, слезы подчиненных вводили его в неистовое блаженство, нужно было как-то добить несчастную и руководитель подбирал нужные слова. Нужного эффекта он все-таки добился, но таких слов говорить не планировал. Были, были в его жаргоне и «почище» словечки, да чего-там, этот начальник легко и непринужденно мог часами изъясняться, используя целый язык из нелитературных слов и выражений, но слова, слетевшие с его языка, на секунду его озадачили:

- Хочешь денег – обмусоль!

Рыдающая Софья, он наконец вспомнил как зовут его секретаршу, размазывая по лицу помаду и тушь, убралась восвояси, - «что это со мной сейчас приключилось? Видимо, это все последствия жары», - успел подумать Василий Адамович, но тут же выкинул мысль из головы. В общем и целом, ничего страшного сейчас не случилось, - не в первой ему оскорблять подчиненных, а уж если не орать на них – за что тогда ему такие деньги платят? И Вася, откинув лишние сомненья, углубился в сметы и отчеты, в таких делах пролетел день, почти до обеда.

Перед обедом к нему заглянула главный бухгалтер Галина Геннадьевна, по совместительству, гражданская жена товарища Наобина – первого заместителя начальника Треста.

- Василий Адамович, тут вводную руководство прислало, ознакомьтесь и поставьте автограф!

Бегло пробежав глазами предлагаемый документ, Нахрапов сделал вывод, что вышестоящему руководству снова понадобилась очередная пачка денег, - «ну а чему удивляться, на носу сезон отпусков! Не все же в санаторий едут, как эта… как ее… ДОРОГУША, кое-кто и на Бали слетать хочет, а там знаете, какие цены?». В накладной стояла сумма о шести нулях, значит строительный участок Василия Адамовича должен «закупить» «нужные» материалы, но на чем-нибудь сэкономить, чтобы уложиться в выделенный бюджет. «Не в первой», - подумал Нахрапов, - «наору на подчиненных, обвиню в разбазаривании средств Треста – еще раз на дорогушу наору. Вот вам и причина, пожалуйста, - пишут заявления в счет отпуска, а к этому заявлению полагаются отпускные. А несвоевременная выплата отпускных – нарушение заложенного бюджета! Сами допустили – сами и компенсируйте! Пишите заявления не целую неделю – без сохранения заработной платы, а в это время – работайте! Производство само себя не наладит!» И вот, когда дорогая позолоченная авторучка коснулась бумаги, Василий Адамович хотел сделать комплимент главному бухгалтеру в лице несравненной Галины Геннадьевны, но с его языка опять сорвались ненужные слова:

- Хочешь денег – обмусоль!

Галина Геннадьевна пристально и с интересом посмотрела в оправу дорогих очков товарища Нахрапова, а сердце Васи пропустило сразу несколько ударов. Да и как же тут не испугаться, можно сказать, что этими словами он плюнул на честь товарища Наобина, а Михаил Иванович подобного не простит.

- Гуленька Геннадьевна, матушка, не взыщите – бес попутал! – Василий Адамович сделал тщетную попытку выпасть с кресла, да прямо на колени, но уперся животом в край стола, да так и застыл в такой позе.

- Ну знаете ли, Василий Адамович! – конец фразы грудастая бухгалтер закончить не успела, но в Васиных глазах зияла такая тоска и безысходность, что женщина уступила и сжалилась, - ну, знаете ли! – повторила она и громко хлопнула дверью, не забыв захватить перед выходом подписанный документ.

-«Не должна рассказать. Надеюсь, что не расскажет»! – впервые в жизни Нахрапова обуял страх за то, что он оскорбил порядочную женщину, тем более – гражданскую жену своего начальника.

Случившийся инцидент не давал ему покоя до вечера, в этот день товарищ Нахрапов избегал встреч с подчиненными, но ночью спал без кошмаров.

Утро следующего дня окончательно испортил телефонный звонок, он принес начальнику тоску и страдание. Тоску по комфортабельному салону служебной иномарки, благоухающему, в такую жару, прохладой кондиционера и дорогими духами Галины Геннадьевны, которая не редко использовала служебный автомобиль в личных целях и деловых поездках. Удобно развалившись на заднем сиденье дорогой иномарки, отделяющем Василия Адамовича от неудачников, бегущих по улице в сторону остановки, можно было громко и с матерком, не опасаясь, что его слова кто-нибудь услышит, сквозь толстые тонированные стекла автомобиля, комментировать все и каждого, за сделанное и не сделанное, - «ну куда ты прешь, баран хромоногий, не видишь, что ли, что машина едет? Научились, понимаешь ли, по переходам дороги переходить!» или «куда ж ты грудастая, в автобус полезла? Тебя сперва подоить нужно, там на твой бампер места уже не осталось». Водитель всегда и во всем соглашался с Василием Адамовичем, впрочем, как и все прочие, сопутствующие ему подчиненные. И вот теперь Вадим заболел, - «горло у него и температура, как же! Небось, вчера девок лапал, да пиво с ними холодное пил, бандит небритый!» - в пустые стены выругался товарищ Нахрапов, но деваться было не куда, пришлось вызывать такси.

Сладкоголосая девушка на том конце телефона, ответила Василию Адамовичу, что все машины заняты, но, если он не спешит, она обязательно найдет для него машину с кондиционером в течении двадцати минут. Но Вася спешил, о чем известил «нагловатую дорогушу» в своей изысканно-начальственной манере, не стесняясь в выражениях и не скупясь на эпитеты, - «тебе б твоим ртом удовольствия делать, а не обещания обещать, понимаешь ли?» - самое вежливое, что услышала юная дева. Пришлось брать дорогой портфель в руки и идти пешком в сторону остановки, - этим было вызвано утреннее страдание.

Народу на остановке было прилично, не смотря на жару и начало июля, - «да что ж они все на курорты-то не поехали? Все жмутся, жмутся, как свиньи к кормушке! Небось, начальство не отпускает, как я вчера эту, как ее… Дорогушу! Ну а как вы хотели? Денег нет – сидите дома! А еще лучше – денег нет – пешком ходите», - последнее показалось Василию Адамовичу весьма умным и уместным в то утро, и действительно, - разве можно лицо начальственное с простым смертным в один автобус запихивать?

Запихиваться в автобус ему, все-же, пришлось. На правах простых смертных. Места никто не уступит, пролезть без очереди народ не позволит, в последнем Вася наглядно убедился. Не помогли матюки и начальственный бас, дорогой портфель и дизайнерский галстук, также в расчёт не брались.

- «Куды, барбос-эдакий, без очереди полез? Щас тебе рога поотшыбаю!» - ругалась на Васю дородная пенсионерка.

Василий обернулся, чтобы сказать старушке пару ласковых, но в этот момент его глаза встретились со взглядами иных простолюдинов, стоящих в очереди, и Вася понял, - «могут и рога обломать, ума и сил у них хватит!» Не справедливо, но ничего не попишешь, пришлось в то утро стоять в очереди.

В душном автобусе дышать было нечем, да еще и народ облепил Васю со всех сторон, - «ах вы ж бараны бестолковые, не иначе, как, нарочно жметесь, норовите своими грязными рубахами мой костюм испачкать, да лаптями мне туфли оттоптать. Ничего, я возьмусь за вас, что б вам пусто было!» - эти мысли легко читались у Василия Адамовича в глазах, его счастье, что вежливые и интеллигентные пассажиры в чужие глаза не заглядывали.

На перекрестке застыла пробка, Вадим-водитель, объехал бы ее по обочине, разогнав сигналом клаксона «обозревших прохожих», бредущих по тротуару, но водитель автобуса ехал по светофору. Посмотрев на часы, Вася понял, что на совещание опоздать – риск увеличился, он хотел крикнуть водителю-пенсионеру, что ему только кобыл водить, но вместо этого, Вася запел:

- Вечерний звон, бом-бом, Вечерний звон, бом-бом! Как много дум, - твою же мать, - успел вставить Вася в свое песнопение, поняв, что поет вслух, да не просто так, а в голос – на весь автобус и закончил мотив, - приносит он, бом-бом!

Сдавленные смешки и косые взгляды укутали Васеньку со всех сторон, потом автобус просто разорвался от хохота, смеялся, даже, водитель, пересекая злосчастный перекресток, в веренице автобусов.

-«Конфуз! Какой конфуз!», - краснея до ушей, подумал Нахрапов, но на этот раз, исключительно – про себя.

- Ты сделал мой день, дядя! – с нагло ухмыляясь и рассматривая Васин портфель, сказал на выходе какой-то юнец, лет пятнадцати, с белыми волосами.

На этом конфуз был окончен.

На работе Василий Адамович вновь почувствовал себя человеком: с ним здоровались, кланялись и заискивающе улыбались, а глаза «дорогуши» до сих пор не высохли от слез, - «так тебе, будешь знать, как просить в счет отпуска!», - злорадно подумал Нахрапов и решительно отбросил все тяготы и неудобства, оставленные этим утром. Но первый заместитель начальника Треста покосился на него, мягко говоря, - не добро, -«или за опоздание злиться, или эта грудастая про разговор ему рассказала», - подумал Василий Адамович и впал в беспокойство.

Нужно было как-то приструнить свой язык, как раньше, - «на подчиненных – ори, с начальством – подлизывайся!» и Нахрапов решил вечером обо всем случившимся трезво пораздумать, а тут еще и этот дворник-Куалык уволился, возле въездных ворот валялся мусор.

Чтобы трезво рассудить – нужно, сперва, здорово выпить, так здраво рассудил Василий Адамович, и свернул на перекрестке в сторону ближайшего супермаркета. За рулем сидел он, захватив из гаража служебную иномарку. «Хорошо, не жарко, по ногам никто не топчется», - думал Нахрапов, с удовольствием сигналя зазевавшимся пешеходам, - «куда прешь, животное? Не видишь, что ли, я еду!».

В супермаркете народу было не мало и в очереди на кассе пришлось постоять. Для трезвых раздумий Нахрапов решил взять сразу две бутылки, а заодно и закуску из крабов и огурцов. «Медленно, как медленно ползет очередь!», - размышлял Василий Адамович, прикидывая, что такими темпами стоять ему еще минут двадцать. От нечего делать он стал смотреть по сторонам. Слева от него две юных девицы выбирали в коротеньких платьях колу и прочие напитки, - «молодежь!», - подумал Нахрапов, проводя маслянистыми глазками по загорелым коленкам вчерашних школьниц, - «молодежь, понимаешь! Жизни не знают! Мужиков не видали! Эх мне б сейчас их…», - одна из школьниц поймала взгляд на своих ягодицах и скорчила Нахрапову ехидную рожицу, - «молодёжь, понимаешь!». Позади него стоял здоровенный детина в куртке байкера, открывающей цветные наколки на загорелых бицепсах, внушительного размера. Росту в байкере было метра под два, как показалось товарищу Нахрапову, а такими ручищами можно было запросто менять без домкрата колесо на его внедорожнике. Байкер встретился с ним глазами, но без злобы, посмотрел – как на пустое место. И в тот момент, когда вежливость и простой здравый смысл требовали от Нахрапова перестать пялиться на здоровяка в мотоциклетной куртке, язык опять подвел его. Мужчины на секунду встретились глазами, дальнейшие события удивили обоих джентльменов.

- Ух и здоров же ты, скотина! Да я ж тебя сзади имел! – сказал Адамыч и мысленно охнул.

- Чего-чего? – насупился байкер.

Хвала проведению, наделившему Нахрапова умом и смекалкой, - «не зря же он десять лет в начальниках прожил?» - пока здоровяк водил взад-вперед квадратным подбородком, Вася, оставив на кассе неоплаченные товары, вместе с достоинством и авторитетом, что есть мочи, припустил бежать к выходу, приподняв руками солидный живот, чтобы на ходу не бил по коленкам.

- А ну стой, гнида, повтори еще раз! – смысл сказанного до здоровяка дошел лишь тогда, когда за Васей закрывались автоматические стеклянные двери супермаркета.

За спиной послышалось тяжелое топанье башмаков, подбитых набойками, на ходу байкер пыхтел как паровоз, - «догонит – сомнет!», - понял Нахрапов и припустил в сторону пункта полиции, расположенного в непосредственной близости от торгового супермаркета.

Петляя между многочисленных рядов припаркованных машин, Василий Адамович выжимал из себя последние силы, бежать было нужно, бежать было жизненно необходимо. Стоит ли удивляться, что, открывая дверь милицейской будки, товарищ Нахрапов весь взмок и запыхался. Он хотел изъясниться с полицией жестами, потребовав от двух дежуривших полицейских немедленно угомонить наглого здоровяка, но и тут его язык говорил и действовал по собственному усмотрению.

- Стволы на пол, это ограбление! – изрек Василий и волосы его встали дыбом, - «позвольте, что же я творю, что делаю?».

Ситуацию еще можно было взять под контроль, если бы не поганый язык Василия Адамовича, который действовал быстрее хозяина:

- Руки в гору, завалю обоих! По лицам дежуривших полицейских было видно, что подобное обращение для них, несколько, необычно, но что такое ограбление, видимо, они уже знали. Патрульные нерешительно переглянулись и замерли в удивлении, увидев, что в руках у Василия ничего нет.

Уж как он хотел извиниться, у Васи из глаз брызнули слезы, - «как Дорогуша, ни дать – ни взять», - но что же бедняга в тот момент мог поделать?

- Граната в кармане! Взорву сейчас обоих! К такой-то матери! – Говорил Нахрапов и плакал.

В полицейском участке его заверили, что синяк под глазом и два выбитых зуба, - меньшее из бед при попытке нападения на блюстителей порядка, но прибывший на место адвокат в строгом деловом костюме утверждал обратное, - вы, Василий Адамович, персона важная и значительная, а посему, и обращаться к вам нужно, соответственно, с уважением и по чину! Услышав привычное обожание в чужом голосе, касаемо собственной персоны, Нахрапов воспарил и взбодрился, – теперь-то дела наладятся, при таком адвокате. Главное дело – приструнить свой язык, чтобы дров не наломать, виданное ли это дело, чтобы угрожать полиции?

Но приструнить своя язык у Васи не вышло, его языком теперь можно было, разве что, дрова колоть, - держите себя в руках, уважаемый, все отрицайте и ничего не подписывайте, во всяком разе – без моего ведома, - стращал Василия Адамовича дородный адвокат с хитрыми глазками, - ничего, и не такие дела выигрывали! И Нахрапов старался, старался, что есть мочи, но одними стараниями проблемы-то не решаются…

«Увидел вас и все былое», - заиграл в голове у Василия разухабистый мотив, и он уже догадывался, что беда не подоплёку.

- Примите, пожалуйста, ваш комплект документов, - молодая, стройная девушка, приветливо улыбаясь, протянула товарищу Нахрапову копию документов, - «видимо тут изложено то, в чем, собственно, меня обвиняют», - подумал Адамыч и, вопреки его воле, глаза опустились на пышный бюст секретарши.

-«Бывает же такое – сама стройная, а грудь ого-го!», - подумал Василий Адамович и услышал голос собственного языка, обращавшегося, по всей видимости, все к той-же секретарше, - обнажи сиськи, животное!

Суд кончился еще, не начавшись..., - «в какой стране мы живем», - размышлял Нахрапов, трясущийся в перевозке, - «пять лет за оскорбление личности»! но все слова были сказаны, после чего, как гром, среди ясного неба, по столешницы громыхнул деревянный молоток и с этого молотка, Василий Адамович пошел по этапу.

Новая одежда казалась несколько тесноватой и пропахла клопами, этот приторно-кислый запах заползал в ноздри, путаясь в мыслях, такое, даже, нафталин не исправит, - «не к добру это, ох не к добру», - размышлял испуганный Вася, когда его вели коридором в общую камеру под номером тринадцать, - «я только поздороваюсь, и стану молчать!», - да не тут-то было…

Два десятка любопытных глаз уставились на вошедшего сразу и не стесняясь, - «ждут чего-то», - подумал Нахрапов, - «а чего они ждут? Точно – поздороваться нужно!». Его наметанный глаз начальника отыскал среди заключенных самого значимого и солидного, судя по многочисленным татуировкам, сидел он давно и надежно, - «своего рода, тоже руководитель!», - подумал Адамыч и поприветствовал нового соседа.

Беда в том, что язык более Васеньке уже не принадлежал и, вместо задуманного: «здравствуйте уважаемый», Нахрапов выдал, - «у тебя и на заднице наколки имеются?». О том, что в ту ночь приключилось с Василием, бывший начальник старался не вспоминать.

Но не все плохо, что кажется – Василия Адамовича полюбили и приняли, да не просто так, а таким – коков есть. Не обошлось, конечно, даже тут без нюансов – о занимаемой в прошлом должности, товарищ Нахрапов более не памятовал, как забыл он и имя с отчеством, - Поганый Язык, - стал его позывным. Вася ежеминутно говорил соседям разные гадости, но тут же кланялся и начинал хлестать себя ладонями по щекам, - «злой, злой, поганый!», - причитал Васенька, - вымаливая у надзирателей одиночную камеру.

- Может тебя в бронированную заключить? – хохотал над Нахраповым начальник караула.

- В бронированную не нужно, мне б в одиночную, вашу мать – извините, - отвечал Васенька на одном дыхании.

Но в любой заразе есть свой талант, - как говаривал в прошлом, начальник треста. И, как ни странно, прав оказался Наобин, - открыл и Вася свой талант.

- Поганый Язык, запусти анекдот! – просили его соседи по нарам.

Нахрапов сперва-то стеснялся, ну а после втянулся, - правду говорят, не всякому дано анекдоты рассказывать. А над его историями начинали смеяться уже заранее…

- Собрал как-то царь зверей вес лес, ну и говорит, - «сегодня мы съедим самого трусливого»! Тут заяц из кустов выскакивает и орет, - «падлы, кабана в обиду не дам!».

Так проходили месяц за неделей, и Вася втянулся. Тут он был дома, а до чего его язык может довести с другой стороны забора, Василий Адамыч и думать боялся…

Подземка

Как часто любил говорить один знакомый еврей: мне таки есть что вспомнить, только вспоминать не хочется. Не сразу я его понял. Случались в моей жизни яркие, интересные случаи, которые до сих пор стоят перед глазами во всех подробностях, такие, что вспоминай – не хочу. Не хочу, но помню, - это, как раз, про меня.

Дело было в моей яркой студенческой молодости. Покинув свой город, сразу по окончанию школы, я решил перебраться в столицу, для чего подал документы в несколько московских институтов, и не без труда, поступил в один из них. Комната на шесть человек в многолюдном институтском общежитии мне сразу не понравилась, слишком уж шумно и суетно там было.

И я решил перебраться в отдельную съемную квартиру. Сразу возникал вопрос о дополнительных доходах, так как на студенческую стипендию особо не шиканешь. Вы не поверите, но приглашение на свою будущую работу я увидел, натурально, на стене. Как-то раз, спустившись в подземку, которая, по пришествию нескольких месяцев проживания в Москве, так и не перестала удивлять и радовать меня, стоя на платформе в ожидании поезда, я увидел на стене крупную трафаретную надпись, информирующую всех желающих о том, что московскому метрополитену на постоянную работу требуются рабочие. Под этой надписью, буквами помельче, было приписано, что образование и особые навыки не требуются и полный соц.-пакет.

Не обратив, в тот момент, на это объявление особого внимания, я сел в подошедший вагон и поехал по своим делам. Вернувшись вечером домой, я обнаружил записку от доброй старушки, у которой снимал маленькую двухкомнатную квартирку в старой пятиэтажке. В записке говорилось о некоем хорошем человеке, который был согласен занять одну из двух комнат и разделить со мной ежемесячную арендную плату. В записке старушка говорила, что человек он хороший и компанейский.

Этим хорошим компанейским человеком оказался Вячеслав Борисов, в последствии просто Славик. По иронии судьбы, Славка поступил в тот же институт, что и я, только на другой факультет. Хотя, если вдуматься, то странного в этом не было ни чего. Мы с ним оба приезжие с провинций в поисках новой жизни и таких приезжих в Москве, хоть отбавляй, и институты выбирали не те, где хотели учиться, а те, куда проще поступить.

Славик, действительно, оказался компанейским соседом. Он никогда не лез в чужие дела, не доставал своими советами и правилами. Правил, к слову, у него было не много. Вернее сказать, если они у него и были, то я о них ничего не знал. Посидеть допоздна в баре или пол ночи смотреть фильм перед экзаменом, мешать водку с пивом, мыть посуду только тогда, когда она совсем закончится все это для него было делом вполне привычным, впрочем, как и для меня, в то время. Единственный телевизор, стоявший на общей кухне, мы делили по-дружески и, если один из нас шел спать в свою комнату, пока второй оставался досматривать фильм, что, к слову, случалось довольно редко, звук у телевизора убавлялся до разумных пределов. Минусы у моего соседа то же был, хоть и не много. Самым огромным его минусом, для меня, был богатырский храп, который каждую ночь неуклонно сопровождал сон моего друга.

Другим, не менее важным минусом, была его любовь к свежему воздуху, которая в особенной мере проявлялась после выпитого накануне. Не редко в студеную зимнюю пору я просыпался от того, что переставал чувствовать пальцы на ногах. Тогда мне приходилось, собрав в кулак всю силу воли, выпрыгивать из-под одеяла, бежать бегом в крохотную прихожую, надевать пуховик и ботинки и только тогда можно было идти в комнату Славки, который храпел, как медведь, чтобы закрыть окно, оставленное с вечера открытым. Не знаю, как он спал, но в его комнате для меня всегда было реально холодно. Не редко, проснувшись не до конца, по дороге в прихожую, я со всего маха натыкался на табурет, черт знает зачем оставленный Славкой посреди коридора, в те моменты мне очень хотелось прихватить этот табурет с собой и от души навернуть им по спящему Славику…

Кстати, внешне Слава то же походил на медведя. На панду. Он был невысок, пузат и широк в кости. При своих 175 он весил почти 120 килограмм, и я постоянно интересовался у него, - как же он завязывает шнурки. К шуткам Вячеслав Борисов относился спокойно, мог и сам пошутить и на чужие шутки не обижался, поэтому, как-то раз в институте, среди общих знакомых, я сказал, что фамилия Славке не подходит, какой же он Борисов? – он Борик. С тех пор это погоняло Славик – Борик приклеилось к нему, как репей.

К граниту науки мы со Славкой особого рвения не проявляли, а вот к посиделкам в барах и гулянкам по городу ниши натуры были весьма себе расположены. А на это нужны были деньги. Как, собственно, и на оплату нашей совместно снимаемой двухкомнатной квартирки. Задумавшись, в очередной раз, над извечным вопросом о пополнении денежных средств, я вспомнил об увиденном ранее в метро объявлении и поделился со Славиком своими мыслями. Ему очень понравилось словосочетание «полный соц. пакет», так как на тот момент, мы не раз пробовали свои силы в роли ночных грузчиков на разных оптовых базах. Грузчики получались из нас так себе. Ну грузить то мы оба умели, а вот разгружать у нас выходило плохо, особенно на следующее утро.

И вот, как раз, в одно утро, из тех, которые случались после ночных погрузочных работ, собираясь в институт мы со Славкой решили, что хватит с нас этой грузовской романтики, нужно было попробовать себя в роли работников метро. Возвращаясь после занятий, я специально сделал крюк и подошел к платформе, где недавно видел объявление о приеме на работу в метрополитен. За неделю, или чуть более, крупные трафаретные буквы со стены никуда не пропали и, записав номер телефона, я пошел домой. Набрав номер, указанный в объявлении, пока шли гудки, я был уверен, что это чья-то шутка или одно из тех объявлений, которые в то время часто маскировали мошенники, с целью привлечения доверчивых балбесов на разовую противозаконную деятельность. Но мне ответил хорошо поставленный, грубый женский голос, который подтвердил, что я звоню в отдел кадров одного из государственных предприятий, работающих по обслуживанию устройств инфраструктуры московского метрополитена, и, что им, действительно, требуются работники на постоянную работу. Я немного поколебался, - говорить или нет, что мы студенты, так как предыдущий опыт показывал, что работодатель не очень приветствовал постоянные отвлечения своих работников на нужды учебы. Но потом, все-таки, решил сказать сразу, что мы учащиеся, чтобы не тратить время попусту на бесполезное собеседование. К моему удивлению, девушка с грубоватым голосом, на том конце провода, обрадовалась тому, что мы со Славкой учащиеся института и заверила, что наши отвлечения по учебе, в виде официальных сессий и прочего ни в коей мере не станут проблемой, а, даже, наоборот, предприятие заинтересовано в образовании своих работников и всячески это приветствует.

Уже на следующее утро мы со Славиком взяли документы и поехали оформляться на нашу будущую работу…

Работа в подземке нам сразу понравилась. Во-первых, наша работа была, как правило, в ночное время, а это нас уже радовало. Во-вторых, была в ней своя, ни с чем не сравнимая романтика, которую было сложно понять непосвященному. Мало того, что ты работаешь по ночам, когда все спят, да еще и работаешь глубоко под землей, где кроме тебя и еще нескольких человек, никого нет. Ну и погодные условия под землей не могли не радовать, снаружи мог идти дождь или снег, ветер или мороз, а под землей всегда была одна и та же погода. График работы для нас был очень удобным, учитывая то, что мы еще и учились. Как было прописано в наших трудовых соглашениях, работая под землей в ночные смены, мы подвержены враждебным факторам, которые наш работодатель учитывал в виде дополнительных денежных поощрений. Да и сам график работ выглядел, очень даже, не плохо. Мы работали два – три дня в неделю, а получали в месяц столько же, сколько получали ежедневщики, работающие на поверхности.

В нашей бригаде, в которой мы теперь работали, кроме нас со Славкой, было еще трое монтеров пути, как мы теперь назывались, и бригадир. Бригадиром был грузный мужик неопределенного возраста, именуемый Василий Ильич. Естественно, что вся бригада звала его Ильичем. Идя вечером на работу, мы садились на своей, уже почти родной Савеловской, доезжали до Петровского парка, далее переходили на Динамо и ехали до Аэропорта. Где, среди множества комнат для обслуживающего персонала, располагалась наша бригадная бытовка, в которой Ильич вел свои журналы с инструктажами по охране труда и еще черт знает с чем. Пока мы переодевались в рабочую спецодежду, бригадир вписывал нас в журналы, бубнил на словах какие-то инструктажи, после чего мы расписывались и приступали к работе.

Наша работа заключалась в ремонте и профилактическом обслуживании устройств, находящихся на станциях зеленой ветки, или вблизи этих станций. Иногда мы работали на самих станциях и возились со светофорами, иногда ехали дальше и находясь между станциями, на перегоне, чинили там стрелочную гарнитуру или перебирали изолирующие стыки на путях. Собственно говоря, мы со Славкой ничего не чинили, мы носили объемистые сумки с инструментами, а также таскали тяжелую кувалду и лом. Наша с ним работа заключалась в конкретных поручениях из серии «подай – принеси, иди сюда, отойди отсюда, стой там и не мешайся», а все остальное делал бригадир с остальными членами бригады.

Начав работать в подземке, я понял, что многое из моего представления о работе метрополитена было не верным. Например, я был уверен, что на ночь метро закрывается и кроме сторожей, более там никого нет. На деле же оказалось, что ночь под землей - это самое основное рабочее время. После дневных перевозок, все поезда следовали на мойки, которыми оборудованы многие тупиковые станции метро. Там мощные струи воды смывали с вагонов всю грязь и пыль, накопленную за день, а внутри вагонов, в это время, во всю орудовали уборщики, подметая полы, наспех протирая стекла и поручни.

На станциях, другие уборщики, перебрасываясь шутками друг с другом, подметали и мыли пустынные коридоры и вестибюли метро, протирали лавки и плиты на стенах. Мрачные электрики, в темно-синей робе, меняли сгоревшие лампы в светильниках. В общем, ночной метрополитен жил своей жизнью, скрытой от посторонних глаз.

В дополнение к удобному для нас рабочему графику, был в нашей работе и еще один жирный плюс в виде бесплатного проезда в метро. Нам со Славиком выдали удостоверения работников метрополитена, по которым мы имели право на бесплатный проезд. Мы больше не стояли в очередях за жетонами и не проходили по ним на эскалатор, мы козыряли своими новыми удостоверениями работникам, дежурившим у турникетов, и шли в обход вертушек, чувствуя себя в такие моменты, ну очень крутыми.

Так мы проработали почти полгода, до того страшного случая, произошедшего в конце ноября 1998 года. Ночь опускалась на улицы Москвы, запоздавшие прохожие спешили по своим домам. А для нашей бригады рабочий день, а вернее рабочая ночь была еще впереди. Отоспавшись днем после занятий в институте, мы встали и плотно пообедали. Хотя, такие понятия как обед или ужин для нас уже перестали быть актуальными. Когда у тебя ночной график работы, а утром приходится ездить в институт, ужин вполне может оказаться завтраком.

После ужина мы подкинули монету, - кому мыть посуду. Как случалось чаще всего, выиграл я, а Славик проиграл. Поэтому, он разлегся на кухонной кушетке и включил новости, а я включил воду в кране и принялся за мытье посуды. Диктор в новостях пугал ростом преступности на улицах Нью-Йорка, военным переворотом в какой-то африканской стране и валютными аферистами в столичных обменниках, в общем, ни чего нового из новостей мы не узнали.

Одевшись, мы вышли на улицу и направились к станции метро. Обычно, наш путь до Совеловской занимал около получаса ходьбы, но в этот промозглый ноябрьский вечер мы добрались туда минут за двадцать. Ветер нес на себе холодные капли дождя, от которых поднятые до ушей воротники курток и надвинутые на глаза меховые кепки никак не защищали. Попадая на лицо, вода собиралась в крупные капли, которые, то и дело, противно стекали за пазуху. Дойдя до дома метро, как Славик окрестил вход в Савеловскую, мы не стали обходить вокруг, чтобы проверить открыт ли центральный вход, а сразу направились к ближайшим дверям с надписью «служебный проход». Я нажал на кнопку звонка и дверь тут же открыл пожилой говорливый охранник, которого Славка всегда называл Гиви, естественно за глаза.

Мы поздоровались и Гиви, настоящего его имени я не знал, с кавказским гостеприимством пригласил нас внутрь:

- Что там, дождь, да? – спросил он, лениво отодвигаясь с прохода.

- Ага, - подтвердит Славик, на улицу сегодня лучше не выходить, придется тебе в туалете курить.

- У меня окно есть, - невозмутимо сказал Гиви, куда пошли, слушай, ноги вытирай, - посмотри, как следите, тут уже полы помыли.

Мне не нужно было это говорить, входя на работу через боковой служебный проход, я всегда тщательно вытирал ноги. И все равно, каждый раз, когда я вежливо здороваясь проходил мимо, на меня пристально и не добро смотрели уборщицы. А вот Славик вытиранием ног о входной коврик утруждал себя редко, а уж тем более лишний раз поздороваться с уборщиками, он, невозмутимо топал вперед, оставляя на свежевымытом полу жирные отпечатки уличной грязи, поэтому уборщики на него внимания не обращали и замечаний ему не делали. Но для этого нужно было родиться Славиком, у меня такие номера не проходили…

Пока я старательно оттирал подошвы ботинок о ворсистый коврик, Слава, оставляя мокрые следы, крейсерским шагом успел преодолеть половину вестибюля и уже подходил к турникету. Я поспешил за ним. Там сегодня дежурила строгая дама, которую я здесь видел не часто. Встретившись с ней глазами, я остановился и полез во внутренний карман куртки за удостоверением, подтверждающим мое право бесплатного проезда. Славик же, нисколько не смутился под ее строгим взглядом, не сбавляя ходу, и не обращая никакого внимания на вертушку, преграждающую проход вниз, выставив перед собой свой авторитетный живот, неотвратимо приближался к проходу на эскалатор. В итоге, я догнал его лишь внизу, так как мое удостоверение строгая тетка разглядывала по полной программе.

Людей в столь поздний час в коридорах метро было уже не много. Спустившись вниз, мы сели в ближайший вагон подошедшего поезда, который довез нас до Петровского парка, дальше был привычный переход на Динамо, откуда мы доехали до Аэропорта. Посмотрев на часы, Слава направился к эскалатору, - давай, что ли, поднимемся на верх, перекурим? – предложил он, не дав мне времени на ответ, - у нас еще пол часа до работы.

Мы поднялись на верх, вышли через центральный вход и отошли немного в сторону, подальше от холодного ветра и капель дождя. Мимо нас прошел патруль милиции, как минимум двое из четверых милиционеров с интересом посмотрели на нас. Милиция, к вечеру у метро, была особенно активна, они отлавливали подвыпивших граждан и сопровождали их в ближайший опорный пункт. Славик курил, и оживленно жестикулируя, не скупясь на выражения, обсуждал минувшие новости про улицы ночного Нью-Йорка и тамошние отношения населения чернокожих кварталов с местной полицией. Он не обращал никакого внимания на подозрительные взгляды проходящих мимо милиционеров, не сбавлял голос и не стеснялся на эпитеты, в общем, он вел себя, как всегда. Вероятно, поэтому, никто из четверки милиционеров не стал подходить к нам и интересоваться что мы делаем возле метро в столь поздний час.

Перекурив, мы нырнули обратно в теплый вестибюлю метро и пошли к эскалатору. В этот вечер тут дежурил пожилой мужчина с кавказскими корнями, отдаленно напоминающий Гиви у входа на Савеловскую. Он не стал проверять мое удостоверение, поздоровавшись со мной кивком головы, открыл турникет, и мы спустились обратно в подземку. Там Вячеслав уверенно отыскал, среди прочих, нужный проход, выводивший нас к бригадной бытовке.

Мы зашли за десять минут до начала рабочего времени. Вся бригада была уже в сборе. Ильич сидя в своем углу между висящими на стенах стендами с надписью Охрана труда и Красный уголок, что-то писал в журналах. Мы поздоровались и, подойдя к своим металлическим шкафчикам, стали переодеваться в рабочую спецодежду.

Обстановка сегодня в бригаде была не спокойной. Ильич молча кивнул нам в знак приветствия, на секунду оторвавшись от бумажной работы, удивительно, но он не стал нас отчитывать за то, что пришли впритык к началу рабочего времени. Щербаков Андрей Васильевич, старший монтер бригады и исполняющий обязанности бригадира в его отсутствие, вполголоса давал наставления Сашке с Женькой, - двум монтерам со стажем работы чуть больше года, те внимательно слушали и молча кивали.

Не дождавшись, пока бригадир допишет записи в свои рабочие журналы и проведет устный инструктаж, они втроем подошли к нему, молча расписались в журналах и направились к выходу.

- Андрей, ну ты все уяснил? – крикнул ему вдогонку Василий Ильич.

- Да понял я все, не в первой, Ильич! – послышался уже из за двери голос Щербакова.

Он был вторым по возрасту и статусу в бригаде, разумеется, после бригадира, поэтому такая фамильярность Андрею Васильевичу, которого все члены бригады с уважением звали Васильич, дозволялась. Грустно посмотрев на пустой проем двери, через который недавно вышли остальные члены бригады, Ильич отбросил ручку в сторону и сказал, обращаясь к нам, - расписывайтесь!

Он не стал бубнить нам ежесменные слова о правилах нахождения на межстанционных перегонах, а также в тоннелях метро, об опасности прикосновения к контактному рельсу, о том, что передвигаться следует только по служебным мостикам, об обнаружении незнакомых предметов и прочему, прочему, прочему… Записи в журналах были оформлены, дежурный диспетчер был предупрежден о всем маршруте нашего следования, а значит контактный рельс был давно отключен, движение поездов – остановлено.

- Смотри под ноги, не спеши, не валяй дурака и не отключай уши, - как правило, Щербаков, в отсутствие бригадира, ограничивался этими наставлениями. Правило «не отключать уши» было внесено Васильичем в наши подземные будни на вторую или третью смену нашего со Славкой выхода на работу. После одного случая, когда Славик, шедший впереди бригады, надел наушники и слушая музыку, продолжал бодро вышагивать по шпалам, в то время, когда вся остальная бригада свернула в боковой тоннель. Минут через пять, после того, как громогласный Щербаков, ростом и габаритами превосходящий самого бригадира, а в том было около 190 сантиметров росту, не смог докричаться до Славика, он послал меня догнать его, и передать Вячеславу Павловичу, заместитель бригадира, по такому случаю, вспомнил, даже, отчество своего вновь прибывшего монтера, где, а вернее, в каком месте у того окажутся наушники, если он вздумает еще раз их одеть на рабочем месте.

Мы со Славкой поставили автографы напротив своих фамилий в журнале у бригадира и ждали дальнейших указаний. Ильич полез в шкаф и стал готовить инструменты, которые должны были понадобиться для работы. Приготовив короткий лом и молоток, приваренный к длинной металлической ручке, он накидал в сумку прочие инструменты. Последним он вынул вольтметр, покрутил его в руках и досадливо выдохнул:

- Ах ты ж! Ну Васильич, все то он знает. Нужно ж было этот брать тем то он ни черта не померит.

- Что, напряжометор не тот взяли? – влез в размышления бригадира Славик.

Я мысленно приготовился. Была у Славки такая черта характера, - влезать со своими глупыми вопросами, мягко говоря, - не вовремя. И Щербаков, и бригадир реагировали на эти вопросы одинаково, - они долго и красочно, словами и жестами, крыли нашу с Вячеславом тупость. Именно нашу, нас с ним, почему то, воспринимали как единое целое, хотя нравилось мне это, прямо скажу, далеко не всегда. Но сегодня Ильич, лишь, грустно посмотрел на Славика поверх очков и подтвердил:

- Да, не тот. Этот нужно было брать, этот точнее, а они сломанный взяли, он через раз мерит. Ладно, чего теперь сделаешь то, уехали уже, небось, теперь то уж что, - досадливо повторил бригадир. Ну ладно, берите сумку и инструменты, кивнул Ильич в сторону длинного молотка с ломом, и пойдемте.

- Что-то я постоянно таскаю этот лом с кувалдой, - посетовал Славик, хватаясь за сумку с инструментами, - давай, Макс, ты сегодня бери лом с кувалдометром, а я инструменты понесу.

С этими словами Славка закинул на плече лямки объемистой матерчатой сумки и вышел в дверь, следом за бригадиром. Мне оставалось только взять лом с молотком и догонять их.

В подземке много своих правил и инструкций, писанных и не писанных. Например, под землей запрещается курить, - по технике безопасности. И в нашей бытовке это правило выполняется неукоснительно, за исключением тех случаев, когда вся бригада, после авральной работы, отмечает окончание выполнение работ распитием крепких спиртных напитков. Мы со Славкой за свои неполных полгода работы, уже два раза участвовали в таких мероприятиях. Последний раз случился пару месяцев назад. Тогда одна из смежный служб, ответственная за перевозку крупногабаритных грузов, при транспортировке каких-то труб, задела мачту светофора и повалила его на пути. Движение между Щелковской и Измайловской было перекрыто, почти на двенадцать часов. Это чужая ветка и находится она в зоне обслуживания другой линейной бригады пути, но тогда нужно было быстро устранить последствия аварии и начальство смело туда всех. В числе прочих, привлекалась и наша бригада. Дело было под конец смены, мы со Славкой уже мысленно собирались домой, когда рация бригадира ожила и оттуда послышался отборный мат, суть которого заключалась в следующем: нам нужно было быстро собраться и ехать на помощь. И не возвращаться, пока все не доделаем. И мы, после своей смены, почти двенадцать часов провели там. После чего Андрей Васильевич прозрачно намекнул бригадиру, что это дело нужно обмыть. И мы обмыли. Когда уже ближе к обеду, мы со Славиком, нетвердой походкой, шли к выходу на поверхность, с нами был, лишь, Женька – молодой монтер, работавший в бригаде на год дольше нас. Остальные члены бригады продолжали храпеть в бытовке. И туман там стоял такой, хоть топор вешай. Во всех остальных случаях курения в бытовке Ильич с Васильевичем пресекали резко, вплоть до подзатыльников.

Но это правило действует только на платформе. Как только наша бригада заходила за входной сигнал и удалялась в тоннель, бригадир с замом закуривали первыми, а следом за ними и все остальные. Для нас со Славкой, это превратилось в своеобразную традицию.

Вот и сегодня, шедший впереди Ильич, машинально сунул в зубы цибарку, но прикурить ее бригадир забыл, так и шел с ней в зубах. Славик догнал старшого, сунул тому в руку зажигалку и воспользовавшись моментом спросил:

- А мы туда что, пешком пойдем?

Обычно наша бригада, как, наверное, и все прочие обслуживающие метро бригады, перемещалась по подземке на небольшом одновагонном поезде, которым управлял Василий Ильич или Андрей Васильевич. Это был, даже, не вагон, а прямоугольник на колесах, размером с четверть стандартного вагона метро, в котором, помимо нашей бригады с рабочим инструментом, умещалась еще крошечная кабина управления. Щербаков такой вагон называл, с уважением, - буханкой, как он пояснял для молодых салаг, ну то есть для нас со Славиком, - а по тому, что он по форме и содержимому похож на буханку. Когда Славка спрашивал его про содержимое, помощник бригадира посмеивался в усы и отвечал, что работали б мы тут лет двадцать назад, то знали бы что делают в буханке, - бухают да в карты режутся, пока едут.

- Ты чему молодых учишь, Васильич?! - пресекал такую откровенность бригадир, но то же посмеиваясь.

- А где буханка то? – Ильич шел в своих мыслях, по этому Славику пришлось повторить свой вопрос.

Он шел и вертел головой из стороны в сторону, как будто бы наш полувагон мог появиться из ниоткуда.

- Мы пешком пойдем, Слав, - ответил Василий Ильич, - нам сегодня на Сокол нужно, за пол часа дойдем. А ребята на Маяковскую поехали, туда пешком далековато.

- А чего случилось то? – снова полюбопытствовал Славик.

- Я сегодня за Соколом планировал работать, - ответил Ильич, - там секция на перегоне моргает на пульте, диспетчер уже какую смену жалуется. Нужно будет несколько изостыков проверить, где-то коротит. А Щербакова пришлось на Маяковскую отправить, там стрелка после прохода поезда контроль теряет. Или изоляция просела, или напряжение на контактах занижено. Мне уже перед выходом заявил другой диспетчер. А Андрюха прибор не тот взял, ни черта он там не померит толком, как я не проверил что он берет?! Знает он все, видите ли, - вновь посетовал бригадир.

Я шел молча позади них, мы, как раз спускались с платформы станции в туннель метро. На ночь освещение на станциях метро, в целях экономии, убавляли. Какие-то светильники были совсем выключены, другие работали в пол силы и все равно, после яркого света станции, освещение в туннеле оставляло желать лучшего. Уже на лестнице, ведущей с платформы вниз на железнодорожные пути, мне приходилось держаться за перила лестницы и светить фонарем себе под ноги, а впереди, в полукруглой трубе тоннеля, света было еще меньше. На равном расстоянии один от другого, на потолке были расположены светильники, которые в большинстве своем, честно светили. Но их тусклого света, лично для меня, было недостаточно. Из-за нехватки освещенности стены и потолок начинали давить на психику, а я-то думал, что за полгода работы в метро смог адаптироваться под землей.

Бригадир со Славиком продолжали бодро вышагивать впереди меня, причем последний начал понемногу отставать. Славка перекидывал лямки объемистой сумки с плеча на плечо, видимо пытаясь найти удобное положение, что, как я думал, было задачей не решаемой. Я видел, как Ильич перед выходом спешно накидал туда гаечные ключи, пассатижи, несколько небольших молотков, зубило и прочее.

- Что, Борик, небось уже не раз пожалел, что заставил меня взять кувалду и лом, а сам схватил сумку? – ехидно подумал я, и еле удержался, чтобы не выкрикнуть эту мысль в сутулую Славкину спину.

Кстати, кувалда и лом удобно расположилась на моих плечах, ручки инструмента я зажал в кулаках, а другие концы инструмента положил на плечи и теперь шел легко, как лыжник с горы. Несмотря на свою легкую походку, на душе у меня скреблись кошки. Как сказал бригадир, работать нам предстояло недалеко от станции Сокол, которую я сильно недолюбливал. Да и не только я один.

Уже на второй неделе своей работы в московской подземке я понял, что есть тут нехорошие станции. Вот, например, работаем мы возле Балтийской или Речного вокзала и все нормально, да взять, туже Маяковскую, куда сегодня наши ребята поехали, - сколько раз наша бригада работала на самих станциях и в туннелях между ними, и никогда проблем не возникало. Работали с шутками, прибаутками, а уж когда Щербаков с нами, то его смех и поучения слышны даже на поверхности, - как ему ни раз бригадир замечания делал, - Ну оглушил, Андрей, учи молодых потише, уже в ушах от тебя звенит.

А вот на Соколе дело другое. Когда мы там работали, то все почему то, сбавляли голос и переходили на шепот. Не был исключением и бригадир. Даже, громогласный Щербаков, работая там, переставал кричать и хохотать, говорил вполголоса, тише говорить он, наверное, не умел. И во всей бригаде чувствовалась какая-то нервозность, видимо все старались побыстрее закончить работу и убраться отсюда. Что-то похожее, я испытывал и на Тверской, хотя справедливости ради, стоит заметить, что на Тверской мы работали не часто. А когда мы, закончив работу, наконец уезжали с этих станций, то чувствовал я себя не важно, а иногда и совсем худо. Головные боли, боль в глазах, вата в ушах, какие-то непонятные, черт знает откуда взявшиеся запахи, которые потом преследовали меня часами, - все это я замечал после работы возле станции Сокол. И остальные члены бригады, возвращаясь в бытовку, выглядели уставшими и разбитыми. Даже неунывающий Славик, попадая на Сокол, становился мрачным и хмурым. Как-то раз он пожаловался мне, что после Соловья, - как он в шутку называл нелюбимую станцию, у него часто голова болит и, даже, мутит, как при давлении. Впрочем, Славка принимал меры. Он всегда носил с собой термос, к которому временами прикладывался, и я давно подозревал, что у него там не чай был, так как после пары глотков щеки Борика розовели и к нему возвращалась привычная говорливость.

https://www.litres.ru/maks-gordon/paranormalnoe-ryadom/?

lfrom=955838315&ref_key=fb7219761520c7a49302eaa020fff55e98bbf9c1662bb55147cd202603783cb4&ref_offer=1