Коридор одного из этажей килоблока АП-39-Ж(Э)У всегда был особенным, а соседи или пришлые даже называли его редким, по нынешним временам, словом — «живой по выходным». Обычно на обшарпанном пятачке перед самым выходом с этажа шумела и играла в салки детвора. У мусоропровода курили папиросы мужики, перекрикивая друг друга и споря о чем-то своем, мужичьем. Даже женщины, наведя дома порядок, спокойно чесали языками возле чьей-либо квартиры. Но сегодня коридор был скорее ни жив ни мертв. Понурые дети, вытирающие слезы женщины, угрюмо курящие мужчины.
Именно эту картину и застал молодой человек, дернувший на себя ручку двери, ведущей в коридор жилого блока, и подозрительно робко из-за этой двери выглянувший. Конечно, как и подобает чужому человеку, он отметил первым делом клубок запахов. Каждый этаж, каждый лифт, каждый коридор — все несет на себе отличительную черту, свой особенный дух. Где-то дети баловались со спичками и устроили пожар, а запах гари очень сложно вывести. Где-то прошел Самосбор, и с тех пор пахнет дохлыми крысами, хотя ни одной не нашли. А где-то подтопило этаж, и теперь, шаг за шагом, на стены наступает отдающая тиной черная плесень, не оставляя ни сантиметра уставшей побелке. На «живом» этаже пахло чем-то хорошим, уютным, домашним. Такое, как и окно наружу, в Гигахруще редкость. Молодой человек вдохнул ещё раз, глубоко, и зажмурился, ощущая запах сосны, свежего белья и жареного, но не подгоревшего биоконцентрата.
Наконец зашел в коридор, готовясь встретить десятки обращенных на него глаз, и не прогадал. По правде сказать, там было на что посмотреть: армейские ботинки так начищены гуталином, что в носках отражался тусклый свет коридорных ламп. Под черным кителем, расстегнутым на одну пуговицу, мелькала тельняшка. Рукава закатаны до локтей. За спиной старенький, весь перештопанный, но еще крепкий вещь-мешок. Одним словом, дембель!
— Кто такой будешь? Чего надо? — откуда ни возьмись нарисовался огромный тучный мужик с серьезным лицом. Видавшая виды грязная майка, штаны в солидоле, опухшее лицо, щедро приправленное перегаром, могли сказать о нем только одно: алкаш, да к тому же борзый, постоянно ищущий на свою голову приключения и доставляющий проблемы другим.
— Я это…, — начал было незнакомец, но тут к разговору подключился кто-то из местных, курящих у мусоропровода:
— Гринь, ну чего ты всех так допрашиваешь? К нам скоро никто заходить не будет.
— И пусть не ходят! — буркнул тот. — Одни проблемы. Вот и от этого будут. Нутром чую!
— Там у тебя от нутра, поди, ничего и не осталось! Ты, вон, техничку сколько циклов подряд глушишь как не в себя?
— Кто? Я глушу? Да я бордый! Или бодрый! Ну короче, не ваше это дело, товарищи соседи! — Гриня совсем перестал обращать внимание на незнакомца.
— Да хорош уже! Нам-то дрезину не гони! И к парню не приставай! Может, он к девке какой нашенской пришел! Да, же? К Вале или Тамаре? — заступился очередной мужичок.
— К матери я! Клюквин Михаил. Отслужил, вернулся! — отчеканил парень. — Неужели не помните?
— Мишка?! — ахнула одна из женщин. — Погляди, как возмужал!
— Отъелся на казенных харчах, уходил — щеки впалые были, а тут совсем наел! — улыбнулась вторая.
— Мы уж думали, всё, — тихо добавила третья. — Обычно из таких не возвращаются.
— Да ладно, не отвлекайте парнягу, пусть к матери идет первым делом. Ну надо же, Клюквин Мишка! Сколько ж это прошло! И как у нас тут все поменялось. Не обращай внимание на Гришку. Народ, а мы расходимся. Чего смущать-то! — подытожил мужичок, который первым вступился за парня.
Расходящиеся по своим делам люди продолжали невольно бросать взгляды на Мишку и наверняка думать каждый о своем и в то же время об одном: идет, как будто чужой — не узнает родных коридоров. Взгляд — растерянный. Хотя, чего греха таить: каждый раз, когда за гермодверью отсиживаешься, думаешь все время: а будет ли все вокруг прежним? Живы ли соседи? А вдруг кто не успел? Вот и сейчас. Дембеля можно было понять. Вряд ли он в штабе Корпуса был, наверняка всю грязь прошел. И не сдался, не помер. Выжил и даже к матери вернулся.
За парнем увязались двое мальчишек лет семи, уж очень им понравился дядя в форме. Михаил шел не спеша, внимательно присматриваясь к дверям, вроде и одинаковым, но в то же время разным, под стать местным жителям. Где-то посередине он остановился: на этой вместо трехзначного номера было всего две цифры: четыре и шесть. На месте последней был гвоздик, вокруг которого мелом была начерчена восьмерка. Молодой человек долго всматривался в гвоздик, а потом достал из нагрудного кармана блестящий металлический портсигар, местами посеревший от времени. Раскрыл и вместо сигарет достал оттуда цифру восемь, которая мигом повисла на гвоздике. А затем протянул портсигар ближайшему мальчику со словами:
— Вот, берите, это подарок. Только, чур, играйте по очереди! Не жадничайте! Узнаю — и вам придется вернуть его обратно.
Мальчишки раскрыли рот при виде такого сокровища: вот это да! Целая металлическая шкатулка! И с радостными воплями бросились к своему пятачку, чуть не сбив ковыляющего Гришку. Он что-то пробубнил детворе в ответ, и направился дальше, остановившись только у соседней двери.
Михаил удивленно посмотрел на него.
— Че так странно смотришь, удивлен что ли? А, да, я сосед твой. Или забыл? — Гришка щурился как-то по-хитрому, — Дверь, кстати, чего, сам-то не открываешь? Ключа нет?
— Неуважительно, на мой взгляд, спустя долгое время вламываться домой. Мало ли. И вообще: тебя это не касается! — голос парня оставался спокойным.
— Еще как касается! У нас тут такая благодать только из-за того, что мы все вместе держимся, за порядком и друг за другом следим! Тебя пока не было — всем этажом за матерью присматривали. А потом, когда больше половины квартир пропали, а на их месте новые квартиры появились, новеньких приняли, как своих. И теперь они тоже за порядком следят.
— Я заметил, что ты все время говоришь: мы-мы. А вот лично ты какую лепту внес в поддержание порядка? — усмехнулся парень.
— Какую надо — такую и внес! Короче, буду я внимательно следить за тобой, дембелек. Чуть что не так и какой прокол — мигом сдам куда надо. Твои же за тобой и придут. А теперь — бывай! Мне еще детей воспитывать надо! Ютимся тут впятером. На той же площади, что и мать твоя в одиночку.
— Погоди, — перебил Михаил, — ты мне скажи только, а почему сегодня все столпились? Праздник что ли какой?
— Ага, типа того. На поминки все вместе ходили. Парнишка с верхнего этажа погиб на заводе. Там после Самосбора то ли вляпался в слизь, то ли заразился, но в общем, его Ликвидаторы мигом того. Эх, Костик-Костик, хороший пацан был! Я с его отцом часто вижусь…
Михаил догадался, по каким причинам. Разговаривать дальше не хотелось. Он кивнул, постучал в дверь.
— Войдите! — отозвался голос.
Михаил шагнул через порог.
В отгороженной толстым листом фанеры крохотной прихожей было темно, но чисто. Места в ней хватило лишь для бледного шкафа, чтобы хранить там незатейливый и далеко не первой необходимости скарб. Хотя шкафом назвать это трудно. Так, тумбочка высотой полметра от силы.
За прихожей тянулся узкий коридорчик, ведущий на кухню и в ванную. Была, разумеется, и комната: бледно-желтые голые стены, две койки, шкаф покрупнее, обшарпанный пол.
Мать, худая женщина с наполовину поседевшей головой, сидела. Ее лицо смотрело в сторону двери, а вот взгляд был пустым. Михаил и не ждал чего-то другого. Раз зрение всегда ее подводило, то вряд ли со временем оно стало лучше. «Время, говорят, лечит? Как же… Покажите хоть одного человека с протезом, у которого к старости отросла новая рука или нога. А если слизевым раствором обработать?» — от глупой шутки, родившейся в голове, Михаил чуть не рассмеялся, но вовремя одернул себя. Как-то неправильно это, что ли. Мать ждет сына уже не счесть сколько циклов, а он смеется над какой-то ерундой…
— Миша, это ты? — немного дрожащим голосом спросила она.
— Да, — на мгновение молодой человек запнулся, но потом продолжил, — мам. Это я! Все, отслужил!
Со слезами на глазах она, аккуратно ступая по обшарпанному полу, как могла скоро, бросилась обнимать сына:
— Миша, Миша! Как же я рада. А мне не верил никто, говорили все, особенно Гришка этот, алкаш соседский. Доказывали, что раз тебя забрали, то все, уже не вернешься. А ты вернулся, молодец какой! Что с тобой было? Давай присядем, расскажешь.
— Да, знаешь, вроде и рассказывать-то нечего. Служил на секретном НИИ, охранял объекты. А больше мне, собственно, и нельзя ничего рассказывать. Бумагу подписал.
— А что с твоим голосом? Раньше он был другим.
— Раньше мы все были другими, мам. Голос изменился еще давно, я просто на первых порах службы приболел и в госпиталь попал. Чем там местные коновалы обкалывали — ума не приложу, но с тех пор голос такой. Зато выздоровел. Ну а что мы все обо мне. Ты сама-то как тут справляешься?
— Ох, сынок. Худо-бедно, но еще держусь. Проблема только у всех — автомат выдачи пайка не работает. Как сломался, так с тех пор и ходим на распределительный пункт. Я-то со своим зрением, туда не хожу. Там или обманут, или отберут, народ всяким грешит. Вот Антоновы, Витя с Оксаной, они выручают, раз в несколько дней ходят. А так, если бы не они — криком кричи.
— Ты про соседа говорила. Не достает?
— Он больше своих достает. Ко мне только по-трезвому стучался, но все одно. Как-то намекает, что мне не помешает кого-то из их семьи на постой принять. Обещали помогать, да что-то я не верю. Гнилой он человек, Гришка этот.
— Теперь не тронет, я же вернулся! Что-то проголодался я, мам. Не осталось ли чего покушать?
— Не осталось, сынок. Придется сходить обменять талоны.
Михаил как-то сразу погрустнел. Только пришел — а опять идти куда-то.
— Одежда моя старая осталась? Переоденусь хоть в нормальное, хватит уже в форме ходить. Посидим еще немного, а потом я схожу.
— Конечно осталась, я же знала, что ты вернешься. Поищи в шкафу, там все на старом месте.
— Сколько я проспал? — внезапно Михаила из сна вытащил не грохот или какой-то шум, а наоборот, тревожно мертвенная тишина. Его передернуло от неожиданности: мать сидела, практически не шевелясь и глядела прямо на него своим подслеповатыми глазами.
— Проснулся, сынок? А я все пыталась тебя разглядеть, да так и заснула с открытыми глазами.
— Мам, ну ты даешь, напугала! — Михаил поднялся, открыл дверцу шкафа и достал из кармана своих армейских брюк часы, которые забыл выложить, когда переодевался. — Всего ничего проспал, пару часов. Сейчас 15:00. Так, ну распределительный пункт еще работает?
— Ну и отлично, где там талоны твои лежат? Свои я по дороге потратил, а чтобы новые получить за выслугу, мне нужно будет в местном военкомате отметиться.
— На кухне под клеенкой посмотри. Я их там храню. На всякий случай.
Там оказался всего один талон. Михаил вздохнул, сунул драгоценную бумажку в карман и направился на рынок.
У выхода с этажа на «детском» пятачке на этот раз оказалось почти пусто, играл только один ребенок. Видимо, родители позагоняли своих на тихий час, а этому разрешили еще поиграть. Только он отчего-то совсем не играл. Сидя на корточках и обнимая колени, ребенок глядел на стену. Через майку на маленькой спинке выпирал неестественно кривой позвоночник.
— Мальчик, ты как себя чувствуешь? Может, тебя домой отвести?
Тот обернулся, и Михаил сразу его узнал: это ему он подарил свой портсигар. Улыбавшееся несколько часов назад лицо на этот раз было серьезным, почти печальным:
— Я смотрю в окно. Хочешь, посмотрим вместе?
Михаила передернуло, хотя причин вроде и не было. Ну, играет ребенок один в окно, пусть себе играет. Но что-то стало тянуть вниз, крепкой веревкой пережимать нутро. Захотелось оказаться как можно дальше от странного мальчика.
— Я бы с радостью поиграл с тобой, но мне сейчас некогда, может быть, в другой раз.
Мальчик перестал смотреть на Михаила и снова уставился в глухую стену.
Местный распределительный пункт ничем не отличался от других торговых точек Гигахруща: та же унылая очередь, те же отрешенные лица. В такую только попади, мигом подхватишь настрой окружающих. Через маленькое окошко практически невозможно было рассмотреть человека. Крепкая мужская рука схватила талон, на какое-то время исчезла, а потом высунулась: «Получите-распишитесь!». Дали всего три упаковки биоконцентрата. Их двум взрослым людям только на несколько дней хватит. Михаил, не ставший исключением в плане общего настроения, развернулся и пошел обратно, рассовав брикетики по карманам.
На удивление, площадка возле лифта пустовала. Кнопка вызова заедала и сработала с пятого раза, все-таки выполнив свою функцию: что-то в шахте протяжно завыло, зашевелилось, заскрипело тросами. Наконец, лязгающие дверцы распахнулись, но зайти в лифт Михаилу так и не удалось. Он почувствовал, как что-то кольнуло спину. На правое плечо легла рука, кто-то сзади негромко сказал:
— В лифт не заходишь, сейчас спокойно, без лишнего шума идем на лестничную площадку, дальше — поднимаемся. Попробуешь вырваться — надавлю посильнее. А побежишь — огнестрелом завалю, — если судить по голосу, говорившему можно было дать не больше сорока.
— У меня кроме концентрата и нет ничего. Часы есть, в кармане. Забирай, там ремешок сломан, но починить можно.
— Заткнись, сука. Я тебя, гниду, не сразу узнал. Стою в очереди, смотрю — знакомое какое-то лицо. Думал все, думал, а потом, когда ты руками размахивая, идти начал, вспомнил твою паршивую походку. Потом, недавно ориентировку видел. И сразу все сошлось Ты же, мразь, в НИИ «Спецсвязь» работал. Это все твоих рук дело!
Как назло, на лестничной площадке не было ни души. Человек с ножом как знал, где караулить и куда нужно вести жертву. Пройдя несколько пролетов вверх, вышли в коридор, оказавшийся техническим этажом: пустым, серым, плохо освещенном.
— Мужик, ну не дури. Ты, наверное, ошибся! Местный я, тут на заводе работаю. Отпусти, я никому не скажу.
— Знаю я тут всех местных. Потому что переехал после того, что ты сделал. Я еще тогда зарезать тебя хотел, да все добраться возможности не было, ты за стенами этого чертова НИИ сидел. А я не смог больше там жить! Радует, что теперь и ты не жилец!
— Нет, ну правда, мужик! Ты глубоко ошибаешься. Сейчас дел наворотишь сгоряча, жалеть потом всю жизнь будешь. Забери мой паек и лучше уходи. А я постараюсь больше не попадаться тебе на глаза!
— О, я тебя и не увижу. Просто есть соблазн не с ножом в боку тебя оставить, а позвонить куда надо, чтобы за тобой приехали и к стенке приставили. Или лучше на органы и на опыты. Как Светочку мою. Тебя же Кириллом зовут. Да, я все помню.
— Света? Не знаю никакой Светы!
— Заткнись и иди впер... ааа, сука! — Михаил резко выкрутился, освободившись от захвата и толкнув потерявшего равновесие мужчину вперед. Тот не упал, а развернулся и бросился на него, держа перед собой нож.
Бежать Михаил не стал, вдруг и правда в спину пальнет?
Нападавший сделал выпад. Тело машинально отпрянуло назад, немного разминувшись с острым лезвием. Второй выпад снова заставил попятиться, но в этот момент нога предательски за что-то зацепилась, и Михаил повалился прямо на спину, больно приложившись затылком о пол. В глазах, после вспышки искр, ненадолго потемнело. Однако этого хватило мужику: тот сел сверху, занеся нож:
— Все, теперь Светочка будет отмщена, тварь!
Руки успели перехватить стремительное лезвие, однако сила была не на стороне Михаила. От прилагаемых усилий сжалась челюсть, казалось, еще чуть-чуть и зубы начнут ломаться. Руки ныли. Мужик сверху кряхтел. Тогда Михаил ногтями впился ему в руку, нападавший закричал от боли. Этого хватило, чтобы забрать инициативу себе. Пока правая рука пыталась вырвать нож, левая ударила по виску. Получилось вырваться и повалить мужика на пол.
Михаил поднялся, ожидая очередного нападения, но дальше ничего не происходило. Выждав немного, он подошел к мужику: не шевелится. Аккуратно перевернув его, он увидел, что злополучный нож торчит из живота, заливающего кровью одежду.
В висках застучало, руки затряслись. Михаил закрыл глаза, глубоко вздохнул, а потом бросился прочь из коридора.
Продолжение доступно по ссылке: Самосбор. Вернувшийся (часть 2)
