Роман Брайна Вайса "Много жизней, много наставников". Глава двенадцатая. (Мой перевод с английского)
Три с половиной месяца прошли с момента нашего первого сеанса гипноза. Кэтрин не только почти избавилась от беспокоивших её симптомов, не просто вылечилась, она просто излучала умиротворяющую энергию. Людей просто тянуло к ней. Когда она завтракала в кафетерии нашей больницы и мужчины, и женщины норовили к ней подсесть, делали ей комплименты, получая от этого удовольствие. Она, как рыбак ловила их в невидимые психологические сети. Хотя четыре года никто её в этом кафе не замечал.
Как обычно она быстро погрузилась в состояние глубокого гипнотического транса в моем тускло освещенном кабинете. Её белые волосы ручьями струились по знакомой бежевой подушке.
«Я вижу здание… оно из камня с каким-то шпилем на вершине. Местность очень гористая. Ужасно сыро… сырость снаружи. Я вижу повозку. Я вижу повозку, которая движется… впереди. В этой повозке сено, солома какая-то или сено, или какой-то корм для животных. Там несколько мужчин. Они несут какие-то знамена, что-то развевается на ветру на конце древка. Очень яркие цвета. Я слышу, как они говорят о маврах… мавры. Они говорят о войне, которая идет. Что-то металлическое покрывает их головы… какие-то шапки из железа. Год тысяча четыреста восемьдесят третий. Теперь заговорили о датчанах. Разве мы воюем с датчанами? Какая-то война идет».
«Вы находитесь там?», спросил я.
«Я этого не вижу», ответила она нежно. «Я вижу повозки. У них два колеса. Два колеса и сзади они открытые. По краям они тоже открыты, но по краям какие-то жерди, скрепленные вместе. Я вижу… что-то металлическое, что они носят вокруг шей… что-то из металла в форме креста, но концы загнуты, концы круглые… на кресте. Это праздник какого-то святого… Я вижу мечи. У них какие-то ножи или сабли… очень тяжелые с тупыми концами. Они готовятся к какой-то битве».
«Постарайтесь найти себя», попросил я. «Посмотрите вокруг, может быть вы солдат. Откуда вы на них смотрите?».
«Я не солдат». В этом она была уверенна.
«Посмотрите вокруг».
«Я принесла немного провизии. Это деревня, какая-то деревня». Она умолкла.
«Что вы видите сейчас?».
«Я вижу знамя. Какое-то знамя красное и белое… белое с красным крестом».
«Это знамя вашего народа?», спросил я.
«Это знамя короля этих солдат», ответила она.
«Это ваш король?».
«Да».
«Вы знаете его имя?».
«Я не слышала этого. Его здесь нет».
«Вы можете посмотреть, во что вы одеты? Посмотрите вниз и скажите, во что вы одеты».
«Какой-то кожаный… кожаный китель поверх… поверх очень грубой рубахи. Кожаная куртка… она короткая. Какие-то туфли из звериной шкуры… нет, это не туфли, скорее боты, мокасины. Никто мне не скажет».
«Я понимаю. Какого цвета ваши волосы?».
«Они светлые, но возраст у меня преклонный, потому в них седина».
«Что вы думаете об этой войне?».
«Она вмешалась в мой образ жизни. Мой ребенок погиб в прошлой стычке».
«Сын?».
«Да», она опечалилась.
«А кто остался с вами? Кто остался с вами из вашей семьи?».
«Моя жена… и моя дочь».
«Как звали вашего сына?».
«Я не вижу его имя, просто помню его. Я вижу мою жену». Кэтрин много раз рождалась как женщиной, так и мужчиной. Бездетная в настоящей жизни, она воспитала множество детей в своих других жизнях.
«Как выглядит ваша жена?».
«Она очень усталая, очень. Она уже старая. У нас есть несколько коз».
«А ваша дочь все ещё с вами?».
«Нет, она вышла замуж и ушла несколько лет назад».
«Вы остались вдвоем со своей женой?».
«Да».
«Как у вас складывается жизнь?».
«Мы очень устали, мы бедные. Это все нелегко».
«Нет, не легко. Вы потеряли сына. Вы о нем скучаете?».
«Да», ответила она просто, но в голосе чувствовалось горе.
«А вы были фермерами?», поменял я тему разговора.
«Да, мы выращивали пшеницу и ещё что-то похожее».
«Во время вашей жизни в вашей стране было много войн и много трагедий?».
«Да».
«Но вы все-таки дожили до старости».
«Но они же сражаются не в деревне», объяснила она. «Они должны долго идти к полям, где происходят сражения… через горы и леса…».
«Вы знаете, как называется страна, в которой вы живете или город?».
«Я этого не вижу. Но какое-то название должно быть, хоть я его и не вижу».
«Это очень религиозное время? Вы же видели кресты на солдатах».
«На других есть кресты, а на мне нет».
«Есть ещё кто-то живой из вашей семьи, кроме вашей жены и дочери?».
«Нету».
«Ваши родители умерли?».
«Да».
«А у вас есть братья и сестры?».
«У меня есть сестра, она жива. Я её не знаю», прибавила она, имея в виду то, что она не знает её в нынешней жизни, в которой она Кэтрин.
«Хорошо. Смотрите, может быть вы узнаете кого-то из жителей деревни или в вашей семье». Если люди реинкарнируют группами, то она вполне могла найти кого-то, кто много значит в её нынешней жизни.
«Я вижу каменный стол… Я вижу миски».
«Это ваш дом?».
«Да. Что-то приготовленное из… что-то желтое, что-то из кукурузы… или что-то… в общем желтое. Мы это едим».
«Всё правильно», и я прибавил, чтобы ускорить её. «У вас была тяжелая жизнь, очень тяжелая. И что вы об этом всём думаете?».
«Лошади», прошептала она.
«У вас есть лошади? Или у кого-то другого?».
«У меня нет… но у солдат… у некоторых из них. В основном они все пешие. Но это не лошади, это ослы или какие-то животные, которые меньше лошадей. Они в основном дикие».
«Ну идите же веред во времени, сейчас же!», велел я. «Вы уже в возрасте. Попытайтесь перенестись в ваш последний день в этой жизни».
«Но я не совсем старик», возразила она. В этой жизни она была совсем какая-то непослушная. Но что случилось, то случилось. Я не мог удалить эти воспоминания и не мог заставить её выбирать те подробности воспоминаний, которые считал важными.
«Есть ещё, что-то, что произошло в этой жизни?», попытался я поменять свой подход. «Для нас эти сведения очень важны».
«Ничего существенного», ответила она без эмоций.
«Итак, продвигайтесь вперед, вперед во времени. Давайте найдем то, что вы должны усвоить в этой жизни! Вы знаете, какой главный урок этой жизни?».
«Нет, не знаю. Я все ещё там».
«Да, я знаю. Вы что-то видите?», минута прошла в тишине, прежде чем она ответила.
«Я просто плыву», прошептала она нежно.
«Вы покинули его?».
«Да, я плыву». Она опять вошла в спиритическое состояние.
«Хорошо. Отдохните… Отдыхайте». Много минут прошло в тишине. Затем мне показалось, что она что-то слушает. Вдруг она заговорила. Её голос был громким и низким. Это была не Кэтрин.
«Вообще, есть семь измерений, и в каждом множество уровней. Одно из них – это измерение сбора воспоминаний. В одном из этих воспоминаний разрешается собирать свои мысли. Вам разрешается просмотреть прошедшую жизнь так, как она прошла. На более высоком уровне позволяют увидеть историю. Они могут вернуться показать нам, как изучить историю в целом. Но на низших уровнях нам позволено только видеть наши собственные жизни… которые просто прошли.
У нас есть долги, которые мы должны оплатить. Если мы не оплатили наши долги, то мы должны взять их с собой в другую жизнь, чтобы их все-таки отработать. Вы сильно продвинулись в оплате своих долгов. Какие-то души продвигаются в этом быстро, какие-то медленно. Когда вы принимаете физическую формы, вы отрабатываете, отрабатываете жизнь… Если что-то прерывает вашу возможность… отрабатывать долги, вы должны вернуться в измерение воспоминания и переосмысления и там вы должны ждать, пока душа, у которой вы в долгу не придет, чтобы встретиться с вами. И после этого вы с этой душой одновременно возвращаетесь на физический уровень, до тех пор, пока вам не разрешат вернуться. Но именно вы определяете, когда вы вернетесь. Вы определяете, что вам нужно сделать, чтобы оплатить ваши долги. Вы не будете помнить ваши другие жизни… только ту, из которой вы только что пришли. Только душам, которые находятся на высшем уровне – мудрецам – разрешается заглядывать в историю и прошедшие события… чтобы помочь нам, чтобы объяснить нам, что мы должны сделать.
Там семь измерений… семь измерений, через которые мы должны пройти, прежде чем вернемся. Одно из них – измерение перехода. В котором вы ждете. В этом измерении вы определяется, что вы возьмете с собой в следующую жизнь. У всех у нас есть… преобладающие черты. Это может быть жадность или может быть похоть, что угодно может определять, что вам нужно, чтобы оплатить долги определенным людям. Затем вы должны преодолеть это в этой жизни. Вы должны научиться преодолевать жадность, к примеру. Если вы не сможете сделать это после возвращения, то вам придется взять с собой эту черту в следующую жизнь, как и другие, и это бремя будет становиться всё тяжелее и тяжелее. И каждая жизнь, которую вы будете проходить, не оплатив долги будет труднее. Если же вы все преодолеете и вернете все долги, то вам будет дана более легкая жизнь. Таким образом вы выбираете, какая у вас будет следующая жизнь. На следующем этапе вы отвечаете за то, какая у вас жизнь. Вы решаете». Кэтрин замолчала.
Это определенно был не Наставник. Он сказал про себя «мы на низшем уровне», по сравнению с душами на высшем уровне – «мудрецами». Да и сведения, которые он мне передал были более ясными и практичными. Меня интересовали остальные пять измерений и их особенности. Было ли состояние обновления одним из этих измерений? И как на счет состояния обучения и состояния принятия решений? Вся мудрость, которая передавалась в этих посланиях разных состояниях души была последовательной. Стиль подачи сильно отличался, была другая фразеология и грамматика, лексикон и изысканность стиха тоже были иными, но содержание оставалось понятным. Я систематически получал части знаний о любви, надежде, вере и милосердии, исследовало пороки и добродетели, состояния бестелесного существования души между жизнями. Это были знания о совершенствовании души посредством гармонии и баланса, любви и мудрости, совершенствовании с помощью волшебного и экстатического соединения с богом.
Я получил очень много полезных советов о том, как сохранять терпение и ждать подходящего момента для определенных действий, о том, как быть в гармонии с природой, об искоренении страхов, особенно страха смерти, о необходимости научиться доверять и прощать, о том, как важно научиться не судить других и не лишать никого жизни. Но самым важным из того, что я усвоил была незыблемая истина о том, что мы бессмертны, что мы превыше жизни и смерти, превыше времени и пространства. Мы боги и боги это мы!
«Я плыву», нежно прошептала Кэтрин.
«В каком вы сейчас состоянии?», спросил я.
«Ни в каком… Просто я плыву… Эдвард что-то должен мне… он должен мне что-то».
«Вы знаете, что он вам должен?».
«Нет… Какие-то знания… он должен мне. Он должен мне что-то сказать, может быть о ребенке моей сестры».
«Ребенке вашей сестры?», переспросил я.
«Да… это девочка. Её зовут Стефани».
«Стефани? Что вам следует о ней узнать?».
«Мне нужно узнать, как с ней связаться», ответила она. Кэтрин никогда не упоминала при мне о своей племяннице.
«Вы с ней очень близки?», спросил я.
«Нет, но она захочет их найти».
«Найти кого?», я запутался.
«Мою сестру и её мужа. И она сможет это сделать только с моей помощью. Я связующее звено. У него есть информация. Её отец врач, он работает где-то в Вермонте, в его южной части. Информация придет ко мне, когда это понадобится».
Позже я узнал о том, что сестра Кэтрин и её будущий муж отдали свою новорожденную дочку на удочерение. В то время они были подростками и ещё не поженились. Удочерение было организовано церковью и в то время не было больше никакой доступной информации об этом.
«Да», согласился я. «Когда настанет нужное время».
«Да. Когда он скажет мне. Он скажет мне».
«Какая у него ещё информация есть для вас?».
«Я не знаю, но ему нужно что-то мне сказать. Он должен мне что-то… что-то. Я не знаю что. Он должен мне что-то». Она замолчала.
«Вы устали?», спросил я.
«Я вижу пташку», прошептала она в ответ. «Стучится в стену. Птаха… Я вижу одеяло, лежащее снаружи конюшни».
«Конюшни?».
«У них там лошади. У них много лошадей».
«Что вы ещё видите?».
«Я вижу много деревьев с желтыми цветками. Там мой отец. Он ухаживает за лошадями». Я понял, что разговариваю с ребенком.
«Как он выглядит?».
«Он очень высокий с серыми волосами».
«Вы видите сами себя?».
«Я ребенок… девочка».
«Эти лошади принадлежат вашему отцу или он просто за ними ухаживает?».
«Он просто за ними ухаживает. Мы живем рядом».
«Ты любишь лошадей?».
«Да».
«У тебя есть любимая лошадь?».
«Да. Моя конь. Его зовут Яблочко». И тут я вспомнил её жизнь, в которой она её звали Мэнди, в которой лошадь тоже звали Яблочком. Почему она вспоминала одну и ту же жизнь? Возможно, она теперь видела её с другой точки зрения.
«Яблочко… да. Твой отец разрешает тебе кататься на нем?».
«Нет, но я могу его кормить разными вещами. Он тягает за собой повозку хозяина или его коляску. Он очень большой. У него большие копыта. Если быть невнимательными, он может на вас наступить».
«А кто ещё с тобой?».
«Моя мама там. Я вижу сестру… она больше меня. А больше я никого не вижу».
«А что ты видишь сейчас?».
«Я вижу только лошадей».
«Это счастливое для тебя время?».
«Да. Мне нравится запах конюшни». Она имела в виду конкретно тот момент своей жизни, когда стояла около конюшни.
«Ты чувствуешь запах, как пахнут лошади?».
«Да».
«Запах сена?».
«Да… из морды такие нежные. Там ещё есть собаки… одна из них черная и несколько котов… много животных. Собак берут на охоту. Когда они охотятся на птиц, собакам разрешают помогать».
«Что-то случилось с тобой?».
«Нет», мой вопрос был слишком расплывчатым.
«Ты выросла на этой ферме?».
«Да. А тот мужчина, который заботится о лошадях…», она сделала паузу. «Он на самом деле совсем не мой папа». Я был смущен.
«Он не твой настоящий отец?».
«Я не знаю, он… он не мой настоящий отец, нет. Но он для меня, как отец. Он мой второй отец. Он добр со мной, и у него зеленые глаза».
«Посмотри в его глаза, зеленые глаза, и попытайся его узнать. Он добрый, он любит тебя».
«Он мой дед… мой дед. Он очень любит нас. Мой дед нас очень любит. Он все время берет нас с собой. Мы ходим с ним туда, где он выпивает. И мы тоже можем выпить содовой. Мы ему нравимся». Мой вопрос вытолкнул её из просмотра той жизни и ввел в состояние повышенного восприятия. Она начала рассматривать свою нынешнюю жизнь, в которой она была, и отношения со своим дедом.
«Вы по нему скучаете?», спросил я.
«Да», нежно ответила она.
«Но вы же видите, он был с вами и ранее». Я объяснял, пытаясь как-то облегчить её боль.
«Он к нам очень хорошо относился. Он нас любил. Он никогда на нас не кричал. Он давал нам деньги и всегда всюду брал нас с собой. Ему нравилось, когда мы рядом. Но он умер».
«Да, но вы будете с ним вместе снова. Вы же это знаете».
«Да. Я была с ним ранее. Он не такой, как мой отец. Они такие разные!».
«Почему один вас так любит и хорошо к вам относится, а другой наоборот?».
«Потому что один учится и отдает долги. А мой отец не оплачивает свои долги. Он пришел обратно… без какого-либо понимания. Он сделает это снова».
«Да», согласился я. «Он должен учиться любить и воспитывать детей».
«Да», ответила она.
«Если они не понимают этого», добавил я, «они относятся к детям, как к своей собственности, а не как к любимым людям».
«Да», согласилась она.
«Ваш отец так этого и не усвоил».
«Да».
«Ваш дед это знал…».
«Я знаю», вмешалась она. «Мы проходим так много разных уровней, когда находимся в физическом состоянии… это, как стадии эволюции. Сначала мы проходим через стадию младенчества, потом мы на стадии маленьких детей, потом добираемся до стадии детства, а после этого становимся на ступень подростков… Нам нужно так долго идти пока… пока мы не дойдем до своей цели. Проходить все эти стадии в физическом состоянии очень тяжело, а в астрале это легко. Там просто отдыхаешь и ждешь. Сейчас тяжко проходить эти стадии».
«А сколько всего уровней в астрале?».
«Их там семь», ответила она.
«Какие?», спросил я, ища подтверждение упоминаниям о двух, о которых я услышал во время этого сеанса ранее.
«Я знаю только про два», объяснила она. «Есть ступень перехода и есть ступень воспоминания».
«Про эти два я уже тоже слышал».
«Об остальных мы услышим позже».
«Мы усвоили это одновременно», заметил я. «Сегодня мы получили важные знания о долгах».
«Я запомню то, что мне следует запомнить», добавила она загадочно.
«Запомните ли вы про эти уровни?», поинтересовался я.
«Нет, они для меня совсем не важны. Это важно для вас». Я это уже слышал ранее. Это было для меня, чтобы помочь ей, но не только. Чтобы помочь самому себе, но и не только для этого. А какова же конечная цель я никак не мог понять.
«Мне кажется, что вам стало намного лучше», продолжал я. «Вы так много узнали».
«Да», согласилась она.
«А по какой причине людей начало так тянуть к вам? Почему вы их так привлекаете?».
«Это потому, что я освободилась от множества страхов и они чувствуют, что я могу помочь сделать это им, вот они и чувствуют физическое влечение ко мне».
«Вы в состоянии с этим справиться?».
«Да». В этом я не сомневался. «Я не боюсь», прибавила она.
«Хорошо, я буду вам помогать в этом».
«Я знаю», ответила она. «Вы же мой учитель».
Роман Брайна Вайса "Много жизней, много наставников". Глава 10. (Мой перевод с английского)
Неделя пролетела быстро. Я все слушал и слушал запись последнего сеанса на прошедшей неделе и никак не мог понять, как же я мог достигнуть состояния возрождения, ведь я не чувствовал никакого просветления и того, что духи отправились мне на помощь. И что я должен был делать? Когда я мог найти выход? Справился ли я с задачей? Я знал, что я должен был терпеливо ждать и вспомнил слова поэтического Учителя.
«Терпение и время… все придет тогда, когда должно прийти… Все станет со временем ясно. А у тебя должен быть шанс усвоить все те знания, которые ты уже от нас получил». И я ждал.
В начале приема Кэтрин рассказала мне отрывок из сна, который она видела несколькими днями ранее. В этом сне она жила в доме своих родителей и ночью в этом доме начался пожар. Она не растерялась, помогала всем покинуть дом и спасала важные вещи, но её отец вел себя отрешенно, выглядел совершенно безразличным в такой критический момент. Она выгнала его из дома. И на улице он вспомнил, что что-то забыл в доме и отправил Кэтрин в пылающий дом за каким-то предметом. Она никак не могла вспомнить, что он там забыл. Я решил не истолковывать этот сон сразу, решил подождать, может разгадка придет тогда, когда она будет под гипнозом.
Она очень быстро вошла в состояние глубокого гипнотического транса. «Я вижу женщину в капюшоне, он не скрывает её лицо, только волосы». Затем она замолчала.
«Что вы видите сейчас? Капюшон?».
«Я потеряла это… Я вижу какую-то черную материю, парчу с золотым узором на ней… Я вижу здание с какими-то точками на нем, они структурированы… белое».
«Вы узнали здание?».
«Нет».
«Оно большое?».
«Нет. Там за зданием горы с заснеженными вершинами, но в долине трава зеленая… мы в долине».
«Вы можете войти в здание?».
«Да, оно построено из какого-то мрамора… очень холодного на ощупь».
«Это какой-то храм или место культа?».
«Я не знаю, мне кажется, что это тюрьма».
«Тюрьма?» переспросил я. «Там есть люди внутри? Или снаружи?».
«Да, несколько солдат. У них черные мундиры с золотыми погонами… золотыми аксельбанты. Черные шлемы с чем-то золотистым… с золотыми эмблемами и золотыми макушками… и они подпоясаны красными кушаками».
«Они вокруг вас?».
«Может двое или трое».
«Вы находитесь там?».
«Я где-то, но не внутри здания. Я где-то рядом».
«Оглядитесь. Посмотрите, если вы можете найти себя… Там горы и трава… и это белое здание. Там есть другие дома?».
«Если там и есть другие здания, то они далеко от того. Я вижу одно… отгороженное какой-то стеной, выстроенной рядом с ним… стеной».
«Вы думаете, что это крепость или тюрьма, или нечто вроде этого?».
«Вполне может быть, но… очень оно обособленно».
«Почему это для вас важно?» Я немного помолчал. «Вы знаете названия города или страны, где вы находитесь? Где находятся солдаты?».
«Я продолжаю видеть Украину».
«Украину?». Я повторил пораженный разнообразием её жизней. «Вы видите год? Вы вспомнили это? Какой хотя бы период времени?».
«Тысяча семьсот, семьсот», она ответила нерешительно, но потом поправила себя. «Тысяча семьсот пятьдесят восьмой… тысяча семьсот пятьдесят восьмой. Там много солдат. Я не знаю, что они намерены делать. У них длинные кривые сабли».
«А что вы ещё видите или слышите?», осведомился я.
«Я вижу фонтан, из которого они поят лошадей».
«У этих солдат есть лошади?».
«Да».
«Известно ли вам, как называют этих солдат? Как они сами себя называют?». Она некоторое время прислушивалась.
«Я этого не слышу».
«Вы среди них?».
«Нет». Её ответы снова стали по-детски короткими и часто односложными и мне надо было её очень активно расспрашивать.
«Но вы видите их вблизи?».
«Да».
«Вы в городе?».
«Да».
«Вы там живете?».
«Думаю, что да».
«Хорошо. Посмотрите, может быть вы найдете себя или то место, где вы живете».
«Я вижу совсем оборванную одежду. Я вижу ребенка, мальчика. Его одежда вся изорвана. Он замерз…».
«У него есть дом в этом городе?». Она сделала долгую паузу, прежде чем ответить мне.
«Я не вижу этого», продолжила она. Казалось ей было очень трудно войти в эту жизнь. В её ответах была какая-то неточность и неуверенность».
«Хорошо. Вы знаете, как зовут мальчика?».
«Нет».
«Что случилось с этим мальчиком? Идите за ним, посмотрите, что случилось».
«Кого-то из его знакомых сидит в тюрьме».
«Друг? Родственник?».
«Я думаю, что это его отец». Коротко ответила она.
«Вы и есть этот мальчик?».
«Я не уверена».
«Вы знаете, что он чувствует по отношению к отцу, который заключен в тюрьму?».
«Да… он очень боится, потому что они могут убить его».
«А что сделал его отец?».
«Он что-то украл у этих солдат, какие-то бумаги или что-то ещё».
«Мальчик до конца не понимает?».
«Нет. Возможно, он больше никогда не увидит своего отца».
«Он совсем никак не может встретиться с отцом?».
«Нет».
«Они знают, сколько ещё его отец будет сидеть в тюрьме? И останется ли он в живых?».
«Нет», ответила она дрожащим голосом. Она была очень огорчена и печальна. Она даже не могла рассказать о подробностях, настолько она была втянута в события, свидетельницей которых была.
«Вы можете чувствовать то, что чувствует этот мальчик», продолжал я расспрашивать, «чего он боится, о чем он беспокоится? Вы это чувствуете?».
«Да».
«Что происходит? Продвигайтесь вперед во времени. Я знаю, это тяжело. Вперед!».
«Его отца казнили».
«Что мальчик чувствует после этого?».
«Его отец ничего не украл, но они казнили его ни за что».
«Да, мальчик, скорее всего, очень расстроен».
«Я думаю, что он полностью не осознает… что произошло».
«Есть ли люди, к которым он может обратиться?».
«Да, но его жизнь после этого будет очень тяжелой».
«Что стало с мальчиком потом?».
«Я не знаю, скорее всего он умер». Её голос звучал очень печально. Она умолкла и, казалось, что она оглядывается вокруг.
«Что вы видите?».
«Я вижу ладонь… ладонь, обхватывающую что-то… белое. Я не знаю, что это такое…». Она опять затихла на несколько минут.
«Что ещё вы увидели?», спросил я.
«Ничего… темноту». Либо он умер, либо она от него как-то отключилась от этого мальчика, жившего в Украине более чем двести лет назад.
«Вы покинули этого мальчика?».
«Да», прошептала она и расслабилась.
«Чему вы научились в той жизни? Что в ней было важного?».
«Людей не должны судить поспешно. С каждым нужно быть справедливым. Очень много жизней было разрушено из-за поспешности человеческого осуждения».
«Жизнь этого мальчика была короткой и горькой, потому что его отца осудили… несправедливо?».
«Да», и она снова замолчала.
«А сейчас вы видите или слышите что-то?».
«Нет». Опять она ответила кратко и замолчала. По каким-то причинам эта короткая жизнь была для неё особенно изнурительной. Я велел ей основательно отдохнуть.
«Отдохните. Почувствуйте умиротворение. Ваше тело выздоравливает, а ваша душа отдыхает… Вы чувствуете себя лучше? Отдохнули? Это было трудно для того маленького мальчика. Очень тяжко, но сейчас вы снова полны сил. Ваше осознание переносится в другие места и в другое время… к другим воспоминаниям. Вы отдохнули?».
«Да». И тут я решил поработать над фрагментом её сна, в котором её дом горел, а её отец равнодушно бездействовал, а затем отправил её в горящий дом, чтобы она принесла какую-то его вещь.
«У меня есть вопросы по поводу вашего сна… о вашем отце. Вы можете сейчас его вспомнить? Это не страшно? Вы в глубоком трансе. Вы помните этот сон?».
«Да».
«Вы вернулись в горящий дом за чем-то. Вы этот момент помните?»
«Да… это был металлический ящик».
«Что в этом ящике такого, что он послал вас за этим прямо в огонь?».
«Там коллекция его почтовых марок и монет», ответила она. То, как она подробно могла вспомнить свой сон под гипнозом разительно отличалось от её отрывочных пересказов в обычном состоянии. Гипноз все-таки был очень мощным инструментом не только для того, чтобы просто вспомнить забытые моменты жизни, спрятанные в дальних уголках разума, но и позволял получить мельчайшие подробности этих воспоминаний.
«Эти марки и монеты действительно очень важны для него?».
«Да».
«Но посылать дочь в горящий дом, за какими-то марками и монетами…».
Она меня перебила. «Он не думал, он просто рисковал».
«Он думал, что это безопасно?».
«Да, конечно».
«Тогда почему он сам не пошел спасать свои драгоценности?».
«Потому что думал, что я проворнее».
«Я вижу. А вам не казалось это слишком рискованным?».
«Да, но он этого не осознавал».
«Имел ли этот сон какое-то большее значение для вас? В нем отразились ваши отношения с отцом?».
«Я не знаю».
«Похоже на то, что он не слишком торопился выбраться из горящего дома».
«Нет».
«Почему же он был таким нерасторопным? Вы же действовали быстро, потому что вы видели опасность».
«Потому что он хотел просто спрятаться от всего происходящего». И тут я решил воспользоваться моментном, чтобы истолковать часть сна.
«Да, это его привычное поведение, и вы все делаете вместо него, как вы пошли в огонь за его коробкой. Я надеюсь, что в будущем он у вас научится вести себя в таких ситуациях. Я думаю, что пожар – это ни что иное, как уходящее время, и вы это осознаете, а он нет. То, что он посылает вас за каким-то предметом означает, что вы знаете и умеете больше, чем он и вы должны его многому научить, но он, кажется, не хочет ничему учиться».
«Нет», она со мной согласилась. «Он не хочет».
«Так я понимаю ваш сон. Однако вы не можете его заставить. Он сам должен все осознать и понять».
«Да», снова согласилась она, а потом её голос стал громким и хриплым, «это не важно, что наши тела сгорят, если они нам не нужны…». Учитель Дух высказал иную точку зрения по отношению к этому сну. Я был очень удивлен этим внезапным появлением, и мог только, как попугай, повторить эту мысль.
«Нам не нужны наши тела?».
«Нет. Мы проходим так много стадий, когда мы здесь. Мы являемся в телах младенцев, потом становимся детьми, потом взрослыми, а потом становимся стариками. И почему мы после всего этого не должны перейти на стадию духов? Это то, что мы делаем. Мы не прекращаем расти, мы всегда растем. Даже после того, как мы достигаем духовного плана, мы продолжаем расти и там тоже. Мы проходим разные стадии развития. И мы сгораем после того, как переходим с одного уровня на другой. Нам нужно проходить стадию обновления, стадию обучения и стадию принятия решения. Мы решаем, когда мы хотим вернуться и по каким причинам. Некоторые вообще решают не возвращаться. Они решают пойти на другой уровень развития и остаются в состоянии духов… некоторые дольше других, прежде чем вернуться. Это все рост и обучение… постоянно продолжающийся рост. Наши тела, это просто транспортные средства пока мы на физическом уровне. А мы – это наши души, наш дух, которые вечны».
Я не узнавал голос и стиль говорящего со мной «нового» Учителя, а он все говорил и говорил мне о важных вещах. Я хотел узнать больше в этой сфере.
«А обучение на физическом уровне происходит быстрее? И есть ли причины, по которым не все люди навсегда остаются в состоянии духов?».
«Нет, обучение на духовном уровне намного быстрее, нежели в физическом состоянии, но мы выбираем то обучение, в котором нуждаемся. Если нам нужно проработать отношения с кем-то, то мы возвращаемся на физический уровень, а когда заканчиваем идем дальше. Пока вы в состоянии духа вы всегда можете связаться с теми, кто находится в физическом состоянии, если вы решите, но это только в случаях особой важности… если вы должны сказать им то, что они обязательно должны знать».
«И как вы связываетесь? Как вы передаете послания?».
К моему удивлению, ответила Кэтрин. Её шепот стал увереннее и быстрее. «Иногда вы можете просто явиться этому человеку… в том обличии, в котором вы были, когда жили в материальном плане. Иногда вы просто устанавливаете духовный контакт, иногда послания зашифрованы, но чаще всего люди просто знают, что они предназначены им. Они это понимают так или иначе. Это передается прямо от разума к разуму».
Я сказал Кэтрин. «Знания, которыми вы сейчас обладаете, вся эта информация, эта мудрость, всё это очень важно… Почему всё это вам не доступно, когда вы в обычном состоянии?».
«Я думаю, что я не могу этого понять. Я просто не способна этого понять».
«Тогда может я объясню вам все это, чтобы вас это не пугало, и вы смогли узнать много нового».
«Да, конечно».
«Когда вы слышите голоса учителей, они говорят вещи похожие на то, что вы мне сказали сейчас. Вы обязаны поделиться этой информацией!». Я был заинтригован той мудростью, которой она обладала в этом состоянии.
«Да», ответила она слишком просто.
«Это все исходит из вашего ума?».
«Но они вкладывают это в него». Что ж, она отдает должное Учителям.
«Да», признал я. «А как мне лучше взаимодействовать с вами, чтобы вы развивались и побыстрее избавились от своих страхов?».
«Вы уже делаете всё наилучшим образом», она ответила очень нежно. Она была права, её фобии почти исчезли. Как только она начала вспоминать свои прошлые жизни, она начала выздоравливать невероятно быстро.
«Какие уроки вам нужно усвоить сейчас? Что было самым важным, что вы поняли в течении той жизни, чтобы дальше развиваться и процветать в будущем?».
«Доверять», быстро ответила она. Она была уверена в том, что именно это её принципиальная задача.
«Доверять?», повторил я удивленный тем, как быстро и уверенно она ответила.
«Да, я должна научиться верить и доверять людям. Я этого не могу сейчас. Мне кажется, что все люди постоянно пытаются мне навредить. Это заставляет меня сторониться людей и ситуаций, которых я, возможно, не должна сторониться. И это удерживает меня с теми людьми, с которыми мне стоит порвать отношения».
Её прозрение было фундаментальным, пока она была в состоянии повышенной осознанности. Она знала свои слабости и свои сильные стороны, знала те области, которым надо уделить внимание, над которыми следует поработать, чтобы продвинуться на пути к самоусовершенствованию. Загвоздка была в том, что надо было как-то довести все эти прозрения до неё, когда она в обычном, бодрствующем состоянии, чтобы она применила их в своей будничной жизни. Эти прозрения в состоянии повышенного восприятия были поразительными, но их было недостаточно для того, чтобы она изменила свою жизнь.
«А кто те люди, с которыми вам следует прекратить общение?», спросил я.
Она немного помолчала. «Я боюсь Бекки. Я боюсь Стюарта… Это как-то мне навредит… Они мне навредят из-за этого».
«Можете ли вы от них отстраниться?».
«Нет, не совсем, но от многих их проявлений да. Стюарт пытается держать меня взаперти, и ему это частично удается. Он знает, что я многого боюсь. Он знает, что я боюсь с ним расстаться и пользуется этим, чтобы мной манипулировать».
«А Бекки?».
«Она постоянно подрывает мою веру в людей, если она у меня только появляется. Только я увижу в ком-то что-то хорошее, как она начинает убеждать меня в том, что это неправда. И она постоянно сеет семена сомнений в моем мозгу. Она сомневается во всем и во всех, везде видит только зло, но это её проблема, а я не должна позволять заставлять меня думать так, как думает она».
В состоянии повышенного восприятия Кэтрин могла определить основные недостатки в характерах Бекки и Стюарта. Под гипнозом она становилась превосходным психологом, наделенным непогрешимой интуицией, но стоило ей проснуться, как все эти способности тут же исчезали без следа. Моей задачей было перекинуть мост через пропасть между Кэтрин под гипнозом и Кэтрин в бодрствующем состоянии. Конечно, её драматически быстрое выздоровление свидетельствовало о том, что что-то из этих прозрений все-таки просачивалось в её повседневную жизнь. Я должен был построить больше таких мостов.
«Кому вы можете доверять?», спросил я. «Подумайте об этом. Кому вы могли бы довериться, чтобы научиться близости?».
«Я могу довериться вам», прошептала она. Я это знал, но я так же знал и то, что ей необходимы люди, которым она может доверять в повседневной жизни.
«Да, вы можете мне доверять, мы достаточно близки, но вам нужно найти людей, с которыми вы могли быть ближе, чем со мной». Я не хотел, чтобы она как-то зависела от меня. Я хотел, чтобы она была целостной и независимой.
«Я могу доверять своей сестре. Я не знаю никого больше, кому можно доверять. Я могу довериться Стюарту, но только в определенной степени. Он, конечно, заботится обо мне, но не знает, как это нужно делать, он все путает и из-за этого он ненамеренно мне вредит».
«Да, всё это так. Но есть ещё какой-то мужчина, которому вы можете доверять?».
«Да, я могу доверять Роберту», ответила она. Это был ещё один психиатр из больницы, с которым она подружилась.
«Да. Может быть, вы скоро встретитесь… в недалеком будущем».
«Да», подтвердила она.
Возможность узнать будущее меня отвлекла и заинтриговала. Она всегда была так точна в отношении своего прошлого. Через неё от Учителей можно было узнать такие особенные, неизвестные почти никому факты из прошлого. А могут ли они узнать факты, которые нас ждут в будущем? И можем ли мы поделиться этими предсказаниями с другими? Множество вопросов вспыхивали в моей голове.
«Когда вы входите в состояние повышенного восприятия, как сейчас, когда вы так мудры, вы тоже развиваете свои экстрасенсорные способности? И возможно ли для вас заглянуть в будущее? Мы много чего сделали в прошлом».
«Это возможно», подтвердила она, «но сейчас я ничего не вижу».
«Это возможно?», повторил я.
«Я думаю, что да».
«И вы можете сделать это без какого-либо страха? Можете ли вы проникнуть в будущее, собрать там какую-то нейтральную информацию, которая бы вас не напугала? Вы можете видеть будущее?».
Её ответ был резким. «Я не могу этого видеть. Они мне этого не разрешают». Я понял, что «они», - Учители.
«Они и сейчас вокруг вас?».
«Да».
«Они с вами разговаривают?».
«Нет, но они за всем наблюдают». Значит, она под надзором и ей запрещено заглядывать в будущее. Возможно, что от этих проблесков для нас никакого толка не будет. Возможно, что эта авантюра только усилит её тревожность. Возможно, что мы просто не готовы для того, чтобы усвоить те сведения. Я не стал настаивать на попытке проникновения в будущее.
«А дух, который был рядом с вами ранее, Гедеон…».
«Да».
«Что ему нужно? Он рядом? Вы его знаете?».
«Нет, не думаю».
«Но он вас защищает от какой-то опасности?».
«Да».
«Учители…».
«Я их не вижу».
«Иногда у них есть для нас послания, которые помогают вам и мне. Эти послания вам доступны даже тогда, когда они молчат? Они просто вкладывают мысли в вашу голову?».
«Да».
«Они следят за тем, насколько далеко вы можете зайти? Что вы можете запомнить?».
«Да».
«Так цель объяснений прошлых жизней…».
«Да».
«… Для вас и для меня… в том, чтобы обучать нас. Чтобы мы избавились от страха».
«Есть много способов общения. Они выбирают многие… чтобы показать нам, что они существуют». Что бы с Кэтрин ни происходило, слышала ли она их голоса, видела ли картины из своих прошлых жизней или переживала заново то, что чувствовала в других жизнях, или же осознавала мысли, которые вдруг появились в её голове, цель всегда была одна и та же – показать, что они есть и более того, что они помогают нам, посылают нам прозрения и подсказки на нашем пути, и все для того, чтобы мы с помощью мудрости стали богоподобными».
«Вы знаете, почему они выбрали вас…».
«Нет».
«… как канал связи?».
Это был достаточно деликатный вопрос, Кэтрин даже не могла слушать аудиозаписи наших сеансов. «Нет», тихо прошептала она.
«Это вас пугает?».
«Иногда».
«А иногда нет?».
«Да».
«Это обнадеживает», вставил я. «Теперь же мы знаем, что мы вечны, и потому больше не боимся смерти».
«Да», согласилась она и замолчала. «Я должна научиться доверять». Вернулась она потом к главному уроку вспомнившейся ей жизни. «Когда мне что-то говорят, я должна научиться этому доверять… когда говорит человек осведомленный».
«Наверняка есть много людей, которым верить не стоит», вставил я.
«Да, но я в замешательстве. Я знаю, что я должна доверять людям, но в то же время борюсь с этим чувством и не хочу доверять никому». Она замолчала. Молчал и я восхищенный её прозрением.
«В последний раз мы говорили о вас в обличии ребенка в саду около лошадей. Вы помните? Помните свадьбу вашей сестры?».
«Немного».
«Можно узнать побольше о том времени? Вы не знаете?».
«Можно».
«Может нам стоит вернуться в то время и исследовать его подробнее?».
«Сейчас это не получится. В той жизни есть много всякого… много знаний дается в каждой жизни. Да, ту жизнь надо исследовать, но не сейчас».
Тогда я вернулся к неприятностям в её отношениях с её отцом. «Ваши отношения с отцом очень сильно повлияли на вашу жизнь».
«Да», просто ответила она.
«Это ещё одна область, которую надо исследовать. Вам следует извлечь много уроков из этих отношений. Попробуйте их сравнить с историей мальчика из Украины, который потерял своего отца в раннем возрасте. В вашей нынешней жизни такого не случилось. У вас и сейчас есть отец, даже, думаю, многие трудности в ваших отношениях разрешились…».
«Раньше всё это было более обременительно», заключила она. «Мысли…», добавила она, «мысли…».
«Какие мысли?», я почувствовал, что она переместилась в другую область.
«Я про анестезию. Когда вы под наркозом, можете ли вы слышать? Вы можете все слышать даже под наркозом!». Она сама ответила на свой вопрос, и зашептала быстро и взволнованно. «Ваш разум более восприимчив к тому, что происходит. Они разговаривали о том, что я задыхалась, когда оперировали мне горло».
Я вспомнил, что за несколько месяцев до первого визита ко мне Кэтрин сделали операцию на голосовых связках. Она волновалась перед операцией, но после неё она у неё началась паника в послеоперационном отделении, так что медсестрам потребовалось больше часа, чтобы её успокоить. И теперь выяснилось, что причиной её ужаса был разговор хирургов во время операции, который она услышала под наркозом. Мысленно я вернулся к своей хирургической практике во время обучения. Я вспомнил случайные разговоры во время операций, когда пациенты были под наркозом. Я вспомнил разные анекдоты, ругань, споры, характерные для хирургов истерики. И что могли слышать пациенты на подсознательном уровне? И как всё это может повлиять на них после пробуждения? И сколько же зарегистрировано случаев, когда это влияло на их мысли, эмоции, страхи, беспокойство, после операции? Зависело ли выздоровление после операции от позитивных или негативных замечаний во время самой операции? Умер ли кто-то из-за негативных замечаний во время операции? Может ли человек, услышав, что его положение безнадежно, просто сдаться?
«Вы помните, о чем они говорили?», спросил я.
«О том, что нужно срочно вложить трубку. Когда они вынули трубку, мое горло могло опухнуть. Они не знали, что я всё это могу слышать».
«Но вы слышали».
«Да, и потому у меня потом начались проблемы». После того сеанса Кэтрин больше не боялась задохнуться и захлебнуться. Вот так все было просто. «Вся эта тревожность…», продолжила она, «по поводу того, что я задыхаюсь».
«Вы теперь чувствуете себя свободной?», спросил я.
«Да, вы можете исправить то, что они сделали».
«Я могу?».
«Да, вы… Им следует быть очень осторожными с тем, что они говорят. Я вспомнила это сейчас. Они вложили трубку в мое горло, а затем я не могла им сказать об этом».
«Ну, теперь вы свободны… Вы их слышали».
«Да, я слышала их разговор…». Она умолкла на минуту или две, а затем начала мотать головой и казалось, что она кого-то слышит.
«Кажется, вы слышите какое-то послание. Вы знаете, от кого оно? Я надеюсь, Учители явились».
«Кто-то говорит со мной», ответила она загадочно.
«Но они ушли», попытался я вернуть её обратно. «Смотрите, если вы можете вернуть духов с их посланиями для нас… чтобы помочь нам…».
«Они приходят только тогда, когда они захотят, а не когда я решила, что они нам нужны», ответила она уверенно.
«Вы никак не можете ими управлять?».
«Нет, конечно».
«Хорошо», уступил я. «Однако их послание про анестезию было очень кстати для вас. Это был источник вашей тревоги по поводу удушья».
«Это было важно для вас, а не для меня», парировала она и её ответ отразился в моей голове. Она вылечилась от мучившей её фобии, но тем не менее это откровение было важнее для меня, а не для неё. И я был тем, кто лечил. В её простом ответе было много уровней смысла. Мне казалось, что я понимал его на всех возможных уровнях, слышал все резонирующие октавы смыслов, казалось, что я совершаю квантовый скачок в понимании человеческих отношений. Возможно помощь, была намного важнее лечения.
«Для меня, чтобы помочь вам?», спросил я.
«Да, вы можете исправить то, что они сделали и вы исправили то, что они сделали…». Она отдыхала. Мы оба усвоили великий урок.
Вскоре после своего третьего дня рождения, моя дочь Эми подбежала ко мне, обняла мои ноги, посмотрела вверх и сказала: «Папа, я любила тебя сорок тысяч лет». Я смотрел вниз на её маленькое личико и чувствовал себя абсолютно счастливым.
Вечная глупость и вечная тайна. Глава сорок третья
Глава сорок третья.
Жажда смерти.
Осенью пятнадцатого года я захотел отдохнуть в санаторном отделении психиатрической больницы, но гладить салфетки и скатерти из ресторана в Хельсинки никто даже пробовать не хотел, процесс это был достаточно трудоемкий, заказчик придирался к каждой мелочи и звонил напрямую директору и грозился начать стирать свое бельё в другой прачечной. И тогда Ирина все же решила нанять специально для работы на прессе ещё одного человека. Выбор кандидатов она доверила мне. Приходили в основном мужчины в возрасте и с настроением брать больше и кидать дальше, не вникая в смысл работы. Я остановил свой выбор на пожилом зоотехнике, мужчине очень воспитанном, робком, но способным выполнять эту сложную работу, следуя отработанной технологии. За две недели я его неплохо натренировал и в то время мне было даже приятно ходить на работу. Закуток, в котором находился пресс отгородили от остальной прачечной, так что можно было поболтать о возвышенном. Андрей рассказал, как он ранее работал на предприятии разводившем осетров и поставлявшем эту дорогую рыбу и её икру в рестораны. Главное было в том, что человеком он был серьезным, не загуливал, не отпрашивался. Татьяна, конечно, попыталась на него пару раз напасть, но я сказал Ирине, что Андрей этого терпеть не будет и просто уйдет и с дебоширкой была проведена воспитательная беседа, после которой она старалась себя сдерживать в отношении эксклюзивного работника.
В больнице я отдохнул, но после этого меня отправили работать только у колландера и постоянно кидали то в одну, то в другую смену. А потом и вовсе доверили выполнять ответственный заказ - стирать пол тонны полотенец каждый день для сети парикмахерских. Стирать полотенца из каждой парикмахерской надо было отдельно, а потом еще сушить, складывать в ручную и раскладывать по пронумераванным мешкам. И все бы ничего, но стиральные машины надо было выпрашивать у тех, кто стирал основную массу белья, и то же самое с сушилками. В рабочие дни по утрам стирала обычно Ирина и с ней можно было договориться, но по вечерам и выходным приходилось делить технику с Татьяной и её сменщицей. Сменщица, хоть и ворчала, но с ней в конечном итоге я договаривался. Дело было в том, что если я не успевал до конца рабочего дня сделать свой заказ, то вся смена должна была мне помогать, потому мне особенно палки в колеса никто не ставил. А Татьяна была даже рада, когда я не успевал и потому практически не давала мне работать. И сколько я с Ириной об этом ни говорил, она отвечала, что я тоже должен на неё орать и даже врезать её по мозгам, чтобы отвоевать свое право на труд. Я на такое пойти не мог, мне была противна Татьяна и я не мог опуститься на её хамский уровень. Во время её истерик я только молчал и брезгливо морщился, выражая свое презрение не только к ней но и ко всему быдлу на свете.
К тому времени я уже каждый день выпивал ведро легкого дешевого пива, а без этого просто не мог заснуть и корчился от боли. Во время ежемесячных визитов к врачу, я слышал советы поменять работу и получал рецепты на новые препараты. Я скептически смотрел на перемену рабочего места, потому что убедился в том, что в каждом коллективе среди пролетариев находится тот, кто доминирует над остальными и отравляет им существование в той или иной мере. И главное то, что я отдавал себе отчет в том, что состояние у меня совершенно неподходящее для поиска новой работы. Все-таки у меня была третья группа инвалидности и уже психиатрический диагноз. Медицинскую комиссию я мало куда мог пройти.
В ту осень я начал созваниваться с другом Доктором. Он вечно был в нетрезвом состоянии, рассказывал мне о том, как он прекрасно живет, забирая просрочку из супермаркетов, со сбором металлов уже дело как-то не шло в холодный сезон. Узнав о том, что у меня третья группа инвалидности и семьдесят евро пенсии в месяц и бесплатный проезд по Риге, он вроде бы тоже захотел её получить, но не мог понять, как это сделать, сколько я ему не объяснял. Я много раз приглашал его в гости, но он не соглашался, звал к себе. Потом он на пару месяцев пропал...
В один мрачный вечер, когда я под воздействием пива смотрел авторское кино вдруг позвонил Доктор и рассказал о том, что произошло с его мамой. Его мама была очень образованной и воспитанной женщиной с аристократическими манерами. Она была следователем и капитаном КГБ, вела дела о нарушении полномочий среди сотрудников комитета. При советах она пользовалась множеством привилегий, потому и сын её учился в специальной школе в одном классе с будущим мэром Риги. Ей, конечно, было неприятно смотреть на падение своего сына, чудил он с подросткового возраста. Однако она никогда его не била, не повышала голос, не использовала нецензурных слов, но часами могла объяснять ему, что он не правильно себя ведет.
Как-то раз ей стало плохо, и она попросила сына вызвать скорую помощь. Он ответил ей, что сам врач и может оказать ей любую помощь. Как обычно он был сильно пьян, в квартире был страшный беспорядок и ему не хотелось, чтобы его бывшие коллеги по работе на станции скорой помощи узнали о глубине его падения. После осмотра мамы, он велел ей лечь спать и не капризничать, а утром его жена обнаружила, что его мама умерла.
И тут он начал рассказывать мне о том, как пошел к новой теще, просить пару тысяч взаймы, чтобы устроить маме пышные похороны. Теща деньги обещала дать, но под залог квартиры, которую он унаследовал от матери. Я спросил его, зачем ему нужны пышные похороны, если он так дурно обошелся с мамой, пока она была жива. А он понес какую-то ерунду про православие, русский дух и величие советского союза. Слушать все это мне было очень неприятно. Я понял, что он опустился на самое дно и всплыть у него уже не получится. За квартиру платила его мама, и без неё он её и так потерял бы. Конечно, он мог бы отправиться лечиться от алкоголизма и психических расстройств. Я ему даже это предложил, но он только оскорбился, заявив, что с психикой у него все в полном порядке и никто его лечиться не заставит. После этого я больше с ним не общался.
В конце осени у меня сильно разболелись коренные зубы на верхней челюсти. Все они были запломбированы, но болели корни и так, что вместе с ними болела вся голова. Денег у меня уже не было, кредитный лимит был исчерпан и потому я регулярно закладывал в ломбард свои электроинструменты, а бывало, что и компьютер. Дотянув до зарплаты на одном хлебе и пиве, я зашел в первую попавшуюся стоматологическую клинику и осведомился, есть ли у них хирург, который может удалять коренные зубы. В клинике была шикарная приемная с пальмами фонтаном и водопадом. Женщина в регистратуре высокомерно заявила, что у них лучший хирург в городе. И я оказался в кресле у совсем молодого парня, который сомневался в том, что зубы эти стоит рвать, сделал рентген и сказал, что корни у зубов гнилые и видит он такое впервые. Пару маленьких зубов он вытянул быстро, но вот с большим ковырялся часа два, что-то сверлил, тянул, делал дополнительные рентгеновские снимки, колол обезболивающие уколы. А потом дал мне таблеток, выписал направление и велел ехать в институт стоматологии.
Ехать было не очень далеко, но уже в автобусе у меня начала болеть вся голова. Я подумал, что этот дантист явно со мной сделал что-то совсем плохое, если не взял с меня денег. В институте еще пришлось пару часов посидеть в очереди из таких же, как я жертв не совсем компетентных зубных врачей, некоторые прибыли даже из других городов. Сначала меня сделали снимок всего черепа, а потом молодой веселый врач объяснил, что корни у моих зубов закручены штопором и вытащить их весьма трудно, а один из корней оказался в гайморовой пазухе и мне следует лечь в стационар на выходные, а в понедельник мне сделают операцию. Но он мог сделать мне операцию и немедленно, выписать мне антибиотики и больничный на две недели, в течении которых я не должен напрягаться, правда, за немедленную операцию надо будет заплатить сотню евро и за снимок черепа сорок. Лежать выходные в стационаре и ждать операции я не рискнул.
После операции я заехал на работу, продемонстрировал свою трезвость, развороченную десну и больничный лист, а так же чек на сто сорок евро. Мне, конечно, все посочувствовали, но сказали, что хоть я в этом и не виноват, однако человек я совсем ненадежный. Приехав домой я никак не мог заснуть, все думал, откуда взять деньги. После оплаты счета за квартиру совсем ничего не осталось. А еще надо было ехать к тому врачу на осмотр и снятие швов, а потом рвать еще один зуб, который рядом, а потом ещё два коренных зуба на другой стороне. Да и после этого у меня на верху оставались только передние зубы, и чтобы жевать нужно было заказывать вставную челюсть. Ситуация казалась мне безвыходной, с работы могли уволить, или начать мне платить минимум, ведь я уже не было незаменимым работником.
После пары дней мучений и фактически голодания я пошел в магазин. Пить пиво с не зажившей серьезной раной было очень опасно, а при одной мысли о крепких напитках меня выворачивало наизнанку, в то же время жутко хотелось нормально поспать, а не урывками. В конце долгих раздумий я приобрел пару литровых пакетов вина, ржаной батон и "бутербродную" колбасу, которую я поначалу есть не стал и только после вина смог заставить себя съесть бутерброд с этим месивом из крахмала, куриной шкуры и кишок. Проспал я много, но после пробуждения почувствовал себя совсем плохо, как морально, так и физически. В голове пульсировала мысль о самоубийстве, которую я отгонял мыслями о сыне и маме. В то же время я понимал, что своей жизнедеятельностью я только расстраиваю их.
После того, как у меня зажила десна, я заболел гриппом. В день моего рождения несколько коллег пришли ко мне в гости. Мне передали подарок - двадцать евро, на которые я тут же купил мяса и пива. Не знаю каким образом, но я оказался через пару часов дома у какого-то родственника одной из коллег и начал там наговаривать на себя всякие гадости, которые вскоре узнал весь коллектив.
Рождество директор решил не праздновать никак, помня о том, как мы себя вели в прошлом году в гостевом доме, потому он просто подарил всем работникам шерстяные шарфики и бутылки "молдавского коньяка". Мне велели явиться на работу за подарком вечером, сказали, что на пару часов в самой прачечной накроют стол. Ехать на работу мне было действительно тяжело, ибо у меня и вправду в тот день поднялась температура и мучил кашель. Пить наливку, котрой Ирина всех угощала я отказался, ел разные бутерброды и салаты через силу. За столом разговорился с Александром, который посетовал, что после очередного загула не может купить дрова, чтобы обогреть свою съемную квартиру. Потом он как-то оказался у меня в гостях и пил подаренный нам "коньяк" закусывая бутербродами, которые мне дали в дорогу. И все бы ничего, если бы он не пригласил ко мне Оксану, а вместе с ней приехали и её дети, которые изрядно насвинячили и залили мне ноутбук, да ещё и мучили дегу. Смутно помню, что я убедительно попросил их больше ко мне не приезжать, но отдал им свой другой ноутбук у которого не работал монитор.
Я был на больничном и к врачу мне надо было идти не скоро, но Оксана и Александр прогуляли несколько дней. Мы брали пиво упаковками по шесть двухлитровых бутылок. Есть было нечего, но гости ушли только, когда закончились мои запасы табака для трубки, которую они научились курить. Я чувствовал полное бессилие перед своей болезнью и именно в тот момент потерял надежду на то, что смогу когда-нибудь измениться, что перестану пьянствовать, получу вторую группу инвалидности и буду спокойно и без стресса скромно жить со своим сыном. Тогда я взял одноразовый шприц, которым промывал себе уши от серы, нашел иглу от него и неудачно сделал себе инъекцию воздухом. Игла вошла слишком глубоко, проткнув вену насквозь, оставив на руке красное пятно. Гости поняли, что я собирался сделать, пробовали со мной поговорить, сказали, что им живется ещё хуже чем мне. Они даже решили приглядеть за мной, пока я не протрезвею, но курить было нечего...
Оставшись один, я долго искал острый обойный нож, чтобы перерезать себе вены в ванной, но не нашел и попытался это сделать затупившимся кухонным ножом, но неудачно. После этого я выпил все таблетки, что нашел, а было их довольно много. Не помню, как я после этого заснул на полу в кухне, а потом проснулся из-за рвотных спазмов. Я был очень недоволен тем, что остался в живых, но сделать ещё пару попыток себя убить у меня уже не было решимости. Несколько дней я лежал и корчился в похмельных муках, а потом отнес ноутбук в мастерскую и мне сказали, что нужно подождать месяц, пока заказанная клавиатура прибудет. До конца больничного я писал бесконечные тексты ручкой в тетрадке. В итоге я пошел и купил себе смартфон в лизинг, чтобы совсем не потерять связь с внешним миром.
Когда человеку совсем плохо, он готов ухватиться за любую соломинку, надеясь хотя бы ненадолго прекратить свои мучения. Вот и я на том этапе своей жизни подумал о том, что стоит мне найти женщину, и мне станет лучше. Попивая пиво я просматривал объявления о знакомствах на рекламном портале и практически всем подряд печатал письма. Кого там только не было! Там были женщины с выводком детей живущие в глубинке, там искали плотских утех пятидесятилетние замужние высокомерные матроны. Практически все они требовали от меня не только фотографий моей физиономии, но и документов о том, сколько я зарабатываю, и документов о том, что квартира принадлежит мне. Большинство из них прекращало со мной общение, узнав о том, что у меня нет автомобиля. Одна женщина откровенно написала, что доход в шестьсот евро в месяц - это никуда не годится для мужчины в расцвете лет.
И тут, когда я уже практически забросил это занятие, какая-то особа ничего не спрашивая напечатала свой номер телефона. Я позвонил, и впечатление после разговора было не совсем приятное, потому что говорил в основном я, а она молчала. И тут она предложила немедленно встретиться. Был пасмурный слякотный выходной, короткий день подходил к концу. Я ждал её около кафедрального собора и думал, что же с ней не то, если она сама предложила пойти на встречу с незнакомцем. Она оказалась достаточно привлекательной, хотя и не в моем вкусе. У неё был большие голубые глаза и длинные светлые волосы. На вид её было лет тридцать пять или сорок, но она сказала, что ей уже пятьдесят. Денег у меня было мало, потому я предложил ей погулять по парку.
Я повел её к памятнику Барклаю и начал рассказывать об этом генерале и вообще о войнах в начале девятнадцатого века. Шла она медленно, а потом просто повисла на моей руке. Присесть на скамейку не представлялось возможным и пришлось мне пригласить её в кафе на улице Мариинской. К моему удивлению она охотно согласилась выпить медового пива и очень развеселилась после пары кружек. Потом мы переместились в тесную пивную, где медовое пиво стоило дешевле и там она совсем распоясалась и предложила поехать ко мне, если я живу один.
Ехали мы на автобусе, где она начала меня тискать. Мы зашли в супермаркет около моего дома, знакомые кассирши осуждающе смотрели на меня, когда пробивали несколько двухлитровых бутылок дешевого пива и небольшой кусок мяса. Настроение у меня было какое-то мрачное, мне было жаль денег, которые я потратил на пиво в кафе и пивной, да и активность этой женщины как-то настораживала. И только когда она разувалась в прихожей я понял в чем подвох. Она похвасталась, что у неё инвалидность второй группы после автокатастрофы. Но это было не так страшно для меня в тот момент, больше беспокоило то, что она повторяла одни и те же глупости про стабильность, социализм и православие. Пока я готовил мясо, она на меня навалилась, и потребовала жесткого секса, и я ей не отказал...
Ночь я провел тогда очень бурную, а утром отправил её домой, а сам поехал на работу, совершенно не выспавшийся. Она до утра планировала нашу совместную жизнь, собиралась купить дорогой диван, говорила, что у неё есть сбережения и если что взрослый преуспевающий сын в деньгах ей не откажет, да и бывший муж тоже не бедный и всегда ей помогает. Она сказала, что её родители были молдаванами, приехавшими в Ригу работать на заводе. Она закончила какой-то пищевой техникум и тут же вышла замуж, благополучно забыв все, что зубрила четыре года. Никогда в жизни она нигде не работала. Муж постоянно был занят зарабатыванием денег, а она не особенно утруждалась домашними работами и воспитанием единственного сына, ведь у неё была мама пенсионерка всегда готовая помочь. Она рассказывала мне, как ездила одна по разным курортам и ходила по клубам с друзьями, пока на нашла замену своему занятому мужу. И только она переехала жить к новому мужчине, как с ней случилась авария. Новый кавалер не изъявил тратить деньги на её лечение и пришлось ей вернуться к мужу после очень долгого лечения.
На следующих выходных она обещала приехать ко мне и звонила несколько раз на неделе. И вот в субботу она рано утром позвонила и попросила меня её ждать дома и никуда не уходить. И потом до вечера она все звонила мне, говорила одно и то же, но все не могла доехать. Я понял, что она пьяна и общаться с ней мне как-то расхотелось. Но к вечеру она все же приперлась, привезла денег, которые мы истратили на пиво и мясо. Контактировать с её ненасытным телом моему телу было приятно, но она призналась, что у неё уже давно проблемы с алкоголем, да и с психикой тоже. А потом начала рассказывать, как ей помогает православие и принялась уговаривать меня пойти в церковь и покреститься. Помимо всего прочего она была очень неаккуратной, умудрялась за час все вокруг себя так разбросать, что все это мне приходилось потом полдня убирать и это меня очень раздражало. Она обещала в понедельник остаться у меня и все прибрать после выходных, но поехала домой, когда я поехал на работу. И пришлось мне потом после работы самому наводить порядок и готовить себе не очень питательные блюда из остатков продуктов.
К концу рабочей недели, в течении которой она почти каждый день обещала приехать ко мне, я решил прервать с ней отношения. До меня вдруг дошло, что нормальная женщина вряд ли будет общаться с таким малообеспеченным мужчиной, как я, да еще и с пьющим и курящим. А если какая и согласиться на отношения со мной, то это обязательно будет какая-то падшая особа, общение с которой точно не пойдет мне на пользу. Помню, как она заехала ко мне трезвая и скромная, сидела в кухне, курила и стряхивала пепел на пол и искренне не понимала, что это может меня раздражать. Я спокойно объяснил ей, что лучше нам больше не общаться, что у меня большие финансовые проблемы, что я собираюсь перестать употреблять алкоголь, что у нас с ней нет общих интересов. Она сказала, что может и книжки начать читать и пить тоже перестать, если я захочу, но будет лучше, если я куплю телевизор и мы вместе будем его смотреть, лежа на диване. И тут я признался, что меня просто тошнит от сильных лидеров, православия, коммунизма и телевидения, а ей не следует со всем этим расставаться, если ей все это близко. После этого я её выпроводил, отказав в прощальном поцелуе.
Вечная глупость и вечная тайна. Глава сорок вторая
Глава сорок вторая. Жизнь с народом и падение.
Стресс на работе, постоянное употребление пива, пусть и не в очень больших количествах, общение с психически больными друзьями, одиночество, тоска по сыну, сексуальная неудовлетворенность породили в моем мозгу совершенно бредовые и нездоровые грезы, которые постепенно оформились в мысли, а потом преобразовались во вполне конкретные желания, а затем я совершил множество совершенно неадекватных поступков.
В феврале на день святого Валентина, менеджер принесла на наш участок несколько билетов на концерт джазовой певицы из Намибии. Никто особенно не горел желанием идти на этот концерт, кроме меня, но Ирина уговорила пойти Оксану, ту самую, которая плохо себя вела на рождественском корпоративе, у которой было пятеро детей, которых она иногда брала с собой на работу. Она же привела тогда работать в прачечную свою подругу Ольгу, которая жила у неё, потому что жить ей было особенно негде. Эта Ольга тоже решилась пойти на концерт. Приглашали еще Алишера, но он сказал, что его мама очень боится заражения венерическими заболеваниями. Меня пораньше отправили домой после работы, чтобы я переоделся в свой костюм и вернулся на работу за билетом. На работе мне сказали, что билеты у Оксаны, она живет рядом и я должен идти к ней.
И вот я поднялся на пятый этаж очень неухоженного дома Московского форштадта. В квартире из крохотной кухни и комнаты был жуткий бардак и холод. Лежбища заваленные различными тряпками, перекошенные и ободранные шкаф и секция были до отказа забиты разным негодным барахлом, на ободранных обоях были наклеены вырезки из газет и журналов. На кухне стоял диван и ванна, но была и газовая плита. Дома была только самая младшая дочка хозяйки, которой было лет семь. Она пыталась включить полуразобранный ноутбук и тут же попросила у меня помочь ей в этом. Я посмотрел на билет и увидел, что концерт начнется еще не скоро и пришлось мне сначала включить неисправный ноутбук, а потом еще и поиграть с ребенком, отгоняя при этом огромную псину, которая норовила обмусолить мои парадные брюки. Я попросил ключи от туалета на лестничной клетке, но хозяйка квартиры сказала, что они утеряны и я могу сходить в подворотню, а заодно выгулять собаку и купить пива, чтобы ждать было не так скучно...
И была же у меня в тот момент мысль о том, чтобы направиться домой или на тот концерт, выйдя из этой кошмарной квартиры, но я не знал, куда деть собаку, и это на мой взгляд было как-то невежливо. Я дошел до магазина, купил пива, не самого плохого, и достаточно много, чтобы хватило на пару часов. Оксана пригласила на концерт еще свою соседку, молодую и веселую девицу. В квартире было не только не прибрано, но еще и совсем не топлено и очень сильно накурено. Мне стало тоскливо в этой обстановке, и я налег на пиво, чтобы относятся к этому кошмару проще, подавляя в себе желание убежать оттуда и больше там не появляться. Самое удивительное было то, что я чувствовал себя виноватым, из-за того, что хотел оттуда убежать.
В клуб, где должен был состояться концерт мы прибыли уже достаточно веселые и там была Татьяна, которая начала шутить по поводу того, что скоро я женюсь на Оксане. Представление все не начиналось, я купил пиво с наценкой, а потом еще и угостил трех своих спутниц. Я заговорил с Оксаной о музыке, она сказала, что джаз ей совсем не нравится, что лучше советской эстрады восьмидесятых ничего нет и лучше нам пойти в другой клуб, где крутят подобное. Я на такое, конечно, пойти не мог, хотелось все-таки дождаться представления, а не идти в какой-то вертеп, слушать отвратительное низкопробное забытое старье. Однако Оксана настаивала, а её подруги готовы были пойти за ней куда угодно. И тут я сказал, что если им так уж хочется уйти из клуба, где все дорого, то можно поехать ко мне домой, купить побольше пива, и слушать там все, что угодно, а так же поужинать. И они ужасно обрадовались моему предложению.
Три дамы заныли, выйдя на улицу, где было прохладно, а одеты они были очень легко и я покорно усадил их в такси. Потом около дома мы зашли в круглосуточный магазин, в котором незаконно по ночам продавали алкоголь. Дамы просили водки или хотя бы крепленого вина, но тут я проявил твердость характера и взял только пива. Всю ночь я жарил для гостей мясо, замаринованное в свежевыжатом лимонном соке и подавал его с яблочным соусом. Все прочие продукты, что были у меня в холодильнике тоже были поедены. Дамы по очереди помылись, посетовав на то, что живут без удобств. Из-за музыки возникли споры, я вел себя нетерпимо, проклинал русскую эстрадную музыку и особенно блатной шансон, поклонницей которого была Оксана. В итоге решили не включать музыку, и проболтали всю ночь до утра.
Я узнал, что Оксана, как и я с Красной Двины, но училась в той школе, в которой училась моя сестра и жила в том, доме, где жил один из моих друзей детства. Хотя ранее её родители жили в элитном доме в центре, но после развала империи зла как-то начали спиваться, потеряв работу и пришлось им сначала переехать в рабочий район и квартиру в которой было в два раза меньше комнат, а потом и вовсе на далекую окраину в однокомнатную хибару.
Мне трудно понять почему рассказ этой совершенно чуждой мне женщины вызвал во мне какое-то скорее сочувствие её не заладившейся с самого начала жизни. Меня раздражали её хамские манеры, её примитивные мелочные хитрости, как она пыталась ко всем подлизаться и надавить на жалость и тут же попытки начать строго руководить. И до чего же были нелепы её наряды, напоминавшие мне наряды Веры! А её пристрастия в плане кино меня совсем шокировали, она будто и не знала о том, что восьмидесятые годы давно кончились. И мне было непонятно, как можно много раз смотреть такую ерунду, как "Три мушкетера" с Боярским, или приключения Анжелики. Впрочем она еще посмотрела очень много российских сериалов про бандитов. Казалось бы, мне следовало впредь поменьше общаться с ней, потому что все в ней меня раздражало, но у меня вместо этого появилось желание помочь ей, показать, что можно жить иначе, что мир намного интереснее. Да, это был абсурд, но похоть, одиночество, алкоголь побудили меня принять её приглашение на следующие выходные и снова зайти в её жуткую квартиру, конечно, я тогда был навеселе, и потом я с отвращением вспоминал этот визит, но потом опять оказался там...
Во время второго визита в ужасный вертеп, набитый соседями алкоголиками, детьми, родственниками, подругами я познакомился с мужем Оксаны Сергеем. Это был весьма мягкий мужик сорока лет, в результате какой-то врачебной ошибки несколько лет назад он стал инвалидом второй группы, получил пенсию в двести евро, очень сильно запил, развелся и переехал к своей маме, но постоянно приходил на съемную квартиру к бывшей жене и детям, чтобы прибраться в квартире, приготовить что-то поесть и проследить за тем, чтобы дети не совсем забросили учебу, помочь им сделать уроки. А раньше он служил в пограничных войсках, потом работал в полиции и неплохо там зарабатывал, продвигался по службе, но после женитьбы начал загуливать, появились долги, разные проступки на службе, а потом и вовсе должностные преступления, о которых он рассказывать не хотел. После увольнения из полиции ему пришлось освоить профессию плиточника и часто уезжать в продолжительные командировки, во время которых его жена скучать не хотела. Его мать признала только старшего внука, а остальных четырех не хотела видеть. По этой причине старший сын Оксаны жил с бабушкой, а не с ней, но она получала за него деньги из алиментного фонда, пособие и различную помощь от социальной службы.
Как-то раз я увидел, что соседи вынесли в разобранном виде двухэтажную кровать. Не долго думая, я скрутил доски скотчем и повез на автобусе к Оксане, а то детям негде было спать. Потом еще пришлось одолжить ей деньги на поролон, который постелили вместо матрасов. Далее я привез им лишний стол, который в разобранном виде стоял у меня на балконе. Все эти визиты на выходных сопровождались возлияниями и знакомствами с разными мутными личностями, да еще и то и дело приходилось покупать продукты детям, которым вечно нечего было есть. Их отец, конечно, старался что-то им приготовить, но денег у него было очень мало и он покупал просроченные продукты на базаре, да и готовил он это в нетрезвом состоянии, и получалось не всегда съедобно.
Потеряв чувство реальности я предложил Оксане попробовать пожить вместе, хотя и вполне понимал, что это едва ли возможно, что она вообще ни с кем жить не способна и вполне отдавал себе отчет в том, что она меня раздражает. Однако в голове моей засела мысль о том, что если я буду жить с женщиной, то мне будет легче перетерпеть несколько лет работы в прачечной, пока не получу вторую группу инвалидности. Она сказала мне, что она любит какого-то уголовника, который скоро выйдет из мест лишения свободы. После этого разговора я испытал какое-то облегчение, осознав, что избежал жуткой трагедии и на радостях в следующие выходные пригласил Алишера и Алексея, мы смотрели фильм "Зеленый слоник", и еще пару фильмов в этом стиле, а потом пили пиво и записывали видео, которое потом выложили в интернете. И тут мне позвонила Оксана и начала меня ругать, из-за того, что я не приехал к ней и смею тратить деньги на каких-то друзей. Я только усмехнулся её упрекам, вежливо напомнил, что я свободный человек.
На работе меня все, кому не лень постоянно расспрашивали о положении на моем личном фронте. Я старался относиться к этому с юмором, говорил, что никто со мной жить не хочет, даже Оксана, а искать кого-то в интернете мне как-то лень. И все в один голос рекомендовали мне начать ухаживать за её подругой Ольгой, говорили, что ей как раз жить негде, и ничего, что она похожа на цыганку, ничего, что у неё растут усы, которые она часто забывает побрить поутру и вместо передних зубов торчат гнилые обломки, зато она работящая, много в жизни страдала, и будет ценить даже такого жениха, как я. Я как-то скептически отнесся к этой идее, потому что знал, что эта Ольга совсем не образована, а точнее дикое создание, которое хоть и способно двенадцать часов складывать простыни и пододеяльники, но постоянно думает только о том, как бы выпить чего-то покрепче и побольше. А одевалась она и вовсе в стиле старух.
Страдания этой Ольги начались с раннего детства, сначала умерла её мать, отец начал выпивать и регулярно порол её с братом, даже если они вели себя прилично. Потом умер и отец и она училась в каком-то интернате, а потом в швейном училище. А потом какой-то мужик увез её из Даугавпилса в Ригу и она с ним жила больше десяти лет. Он её постоянно колотил, проигрывал деньги, а её отправлял резать вербу ранней весной, добывать березовый кленовый сок, собирать ландыши в начале лета, а потом она собирала ягоды и грибы. А порой она разводила спирт и продавала, пока точку не накрывала полиция. Не знаю, почему все считали, что она похожа на цыганку, волосы у неё были хоть и черными, но прямыми, а глаза слегка раскосыми. В отличии от большинства женщин работавших в прачечной телосложение у неё было спортивным. Меня убеждали в том, что если я буду на неё положительно влиять, то она изменится.
Прошло некоторое время, я вышел в отпуск, хотя меня по-прежнему вызывали на работу гладить на прессе разный эксклюзив и заменять прогульщиц. Я получал зарплату вместе с отпускными. Потом у меня прихватило спину и я вышел на больничный, но все-равно выходил на работу, получая зарплату и больничный. Я даже начал, было, выбираться из долгов, в которые влез, но тут опять оказался в клоповнике Оксаны. Просто шли с работы вместе как-то зашли в забегаловку, выпили пива, и я оказался у неё в гостях, к ним пришла еще одна подруга, потом мы почему-то поехали ко мне с детьми и Сергеем и там кошмарно напились, заперлись в кухне и устроили пьяную оргию, в процессе которой я согласился жениться на Ольге и даже обещал оплатить ей протезирование передних зубов.
После праздника мне, конечно, стало очень плохо. Пришлось долго убирать квартиру и вспоминать, на что же я потратил крупную сумму своих денег. Оказалось, что я одолжил Оксане сотню евро на новый телефон, она обещала отдать с зарплаты, но я был уверен в том, что ничего она не отдаст. На работе все поздравляли меня едва ли не со свадьбой, мне было мерзко оттого, что я почувствовал какое-то нездоровое влечение к этой Ольге. Она одновременно вызывала во мне и отвращение, и жалость, и похоть. С тоской я думал о том, что если она все-таки припрется ко мне жить, то я вряд ли её прогоню и в то же время я испытывал отвращение к ней и к себе самому за то, что меня к ней тянет. Она сказала, что переедет ко мне, когда освободиться возлюбленный Оксаны, точной даты не назвала.
Мне становилось хуже и хуже, лекарства уже не действовали, на работе мне было все труднее общаться с рубенсовскими женщинами, подавлять свое раздражение, и запертое во мне оно разрушало меня изнутри. Постоянно я чувствовал неприятное ощущение в груди в горле, трудно было заснуть, а потом проснуться, не смотря на увеличение дозы снотворных антидепрессантов. Тупая боль была уже не только в ступнях и ладонях, она гуляла по позвоночнику. К врачу я ходил только раз в месяц и не всегда попадал к своему. Перемена одного препарата на другой ничего не давала. Правда, стоило мне после работы выпить литра четыре пива, и я расслаблялся и мог заснуть, а утром пойти на работу и как-то дотерпеть до конца рабочего дня. Я старался экономить деньги, соблюдать норму, подсчитывал, во сколько мне обходится это обезболивающее, урезал свою порцию пищи.
Один раз Ольга приехала ко мне на выходные вместе с Оксаной и тремя её младшими детьми, потом приехали только дети, пришлось их накормить и им у меня очень понравилось. И они стали приезжать ко мне каждую пятницу. Общение с детьми меня не тяготило, даже как-то отвлекало меня от страданий. Я показывал им комедии абсурда, которые нельзя было увидеть по телевизору и прочие фильмы в стиле арт-хаус, рассказывал им о Норвегии и Швеции. А они просто были рады тому, что можно было помыться, поспать в тишине и тепле. Они рассказали, что их мама много куда пыталась их пристроить, даже в какую-то секту. Конечно, мне вскоре надоело тратить деньги на них, да и хотелось побыть одному на выходных, но прогонять голодных детей было как-то жаль.
На работе меня упрекали в том, что я привел Алишера, который проработал столько времени и так ничему и не научился, даже мыть полы и пылесосить. В его смене работала женщина необъятных размеров, ужасно голосистая и властная. За работой она постоянно болтала на всю прачечную. И ей как-то раз поручил обучить Алишера запускать бельё в гладилку. Простые простыни вместе с опытными работниками запустить он мог, но запускать синтетические скатерти да еще и круглые с ним никто не рисковал. И тут эта необъятная строгая женщина начала ему подробно объяснять, что ему делать, чтобы помочь ей запустить эти скатерти. Алишер не особенно слушал её и думал, вероятно, как бы куда-то улизнуть, а когда они начали запускать, он совершал необдуманные хаотические движения и сморщенные скатерти пришлось перестирывать, а потом гладить опять.
- Дайте мне пистолет! - вопила необъятная женщина, стуча огромным кулаком по жестяному корпусу гладилки. - Я хочу его уничтожить! Уберите его с моих глаз, пока он еще цел!
После этого Алишер побежал в туалет и через час меня попросили его оттуда вытащить. Потом его слегка пожалела Ирина и отправила его к прессу гладить салфетки. Работа пошла своим чередом, необъятная женщина продолжила свой концерт дружески подкалывая коллег, сетуя на то, что её муж разбрасывает грязные носки по всей квартире, вспоминая, какое прекрасное пшеничное пиво снял с производства завод, название которого она забыла. Под конец рабочего дня она начала спрашивать, сколько ещё работаем. Оксана крикнула, что до полуночи.
- За такие слова я тебе твой поганый язык обрежу! - выкрикнула Необъятная, шутливо грозя Оксане ножницами, которые лежали на корпусе гладилки, для того, чтобы резать ленточки, которые были необходимы для работы этого ретро устройства.
Алишер это услышал, выглядывая из своего укрытия около пресса. Когда я на следующий день пришел на работу, Ирина рассказала, что Алишер написал на Необъятную докладную директору. Я сначала подумал, что это шутка, но она сказала, что все серьезно, что он очень напуган и думает, что вчера случилось убийство. Меня удивило то, что она говорила это осуждая Необъятную и сочувствуя Алишеру. У меня же это вызвало гнев обращенный против профессионального историка и поэта. Я побежал к нему и строго велел ему немедленно забрать его донос и извиниться. Он начал уверять меня в том, что ничего он не писал, потом начал хвастаться, что написал этот бред не только на русском, но и на латышском и забирать не будет, ибо он действительно видел, как Необъятная гонялась по помещению за Оксаной с ножом, а потом зарезала её и потому он требует, чтобы директор уволил женщину - маньяка.
У меня было такое чувство, что Алишер мой сын и я за него в ответе перед всеми, что он меня опозорил. Я сказал, что Оксана жива и невредима, и совершенно не в курсе того, что вчера её убивали, предложил поговорить с ней по телефону, но он тупо твердил о том, как видел сверкающий нож, предсмертные судороги и лужу крови. Мне оставалось только порекомендовать ему обратиться к психиатру, но тут он сказал, что делать этого не будет, а то у него отберут водительские права и разрешение на владение огнестрельным оружием. Гнев мой сменился на презрение. Я сказал, что он не только неадекватный, больной человек, не желающий лечиться, но и подлец, который выставил себя полным идиотом и потому поставил себя вне общества, вне коллектива и больше я с ним общаться не намерен, если у него такие понятия о том, что допустимо, а что нет. Эту свою позицию я изложил другим коллегам, которые или украдкой посмеивались над Алишером, или говорили, что работать с ним как-то небезопасно, если у него такие видения.
Конечно, никто особенно не сочувствовал этой Необъятной особе, работать с ней было не очень комфортно, но в отличии от той же Татьяны у неё были какие-то границы, с ней можно было как-то более или мнее мирно уживаться. Да, она могла подбить смену смыться пораньше, не догладив какой-то заказ, а потом за это отдувалась та женщина, которая стирала и не умела орать и вообще плохо ладила с людьми. Конечно, Необъятная многих донимала насмешками и часто говорила глупости. К примеру, услышав, что у меня были еврейские предки, она сказала, что я должен это скрывать, потому что они не только пьют кровь православных младенцев, но не могут хоронить женщин не имевших сексуального опыта, что если еврейки умирают девственницами, то их родные нанимают за деньги мужчину, чтобы он при всей общине совокуплялся с трупом. И нечто подобное она выдавала постоянно, пытаясь при этом со всеми дружить. Но в данной ситуации меня особенно не интересовал её моральный и интеллектуальный уровень. Дело было в том, насколько по идиотски ведет себя мой приятель.
Во время обеда Алишер, поняв, что только у некоторых он вызвал брезгливое сочувствие, а остальные его начали просто игнорировать, решил дать заднюю и пошел извиняться. Сказал, что заберет заявление, если Необъятная не будет во время работы брать в руки ножницы и повышать голос. Его речь вызвала улыбки и смешки, в прощении ему было отказано, как и в дальнейшем общении. Он принялся торговаться, выдвигая более мягкие требования, рассказывал о своих слабых нервах, пока я вежливо не попросил его замолчать и не позориться. И часть коллектива высоко оценила мое объективное отношение к своему другу. Я сказал, что очень в нем разочаровался и не мог себе представить, что он на такое способен. Конечно, что он чудак это сразу видно и это забавно, если только пьешь с ним пиво после работы раз в месяц, но работать вместе с ним совсем неприятно.
После этого случая я сократил до минимума общение с Алишером, находил разные причины для того, чтобы отказаться пить с ним пиво, да и он, не смотря на то, что у него были свои деньги, вечно просил, чтобы я его угостил. Не знаю, что творилось в его голове, но он стал мне навязываться, едва ли не каждый день звонил мне и нес всякую чушь пока я просто не обрывал разговор. А потом ещё коллеги нашли в Ю-тюбе мой канал и послушали его поэтические излияния. Кто-то хохотал над ним, кто-то возмущался его вольнодумством и экстремизмом, а некоторые сказали, что он явно психически болен, потому взять с него нечего и относиться к нему надо снисходительно.
Игорь Николаевич перестал выходить в социальную сеть, его телефон не работал, Алексей появлялся очень редко, с Алишером я общаться практически перестал. У моей сестры родилась дочка, с мужчиной у неё отношения совсем не заладились, потому моя мама вышла на досрочную пенсию и уехала в Ирландию. Общаться мне стало совсем не с кем, и я даже радовался, если на выходных ко мне в гости приезжали младшие дети Оксаны. С удивлением я заметил, что наступила весна и я уже в принципе мог уволиться из прачечной, и отдохнуть на пособии, а потом найти новую работу, но я ограничился выходом на больничный на месяц, лег в отделение психиатрической больницы санаторного типа. Все это было абсолютно бесплатно, сносное питание, двухместные палаты, разные обследования, групповые терапии, можно было ненадолго съездить домой или выйти в город погулять. Я там неплохо отдохнул, печатал свои произведения, смотрел фильмы, болтал с другими пациентами. Пробовал новые препараты и врачи постоянно подробно расспрашивали о производимом ими эффекте. В итоге мне поставили новый психиатрический диагноз, более серьезный и я уже мог получить третью группу инвалидности по части психиатрии а не неврологии.
Возвращение в прачечную из больницы было очень неприятным, но я решил отработать как можно больше, потому что понимал, что впереди ещё много новых диагнозов и вторая группа инвалидности, а размер пенсии при второй группе зависит от стажа за последние пять лет работы перед получением группы. Я вполне отдавал себе отчет в том, что работа в прачечной очень быстро ухудшает мое состояние, но к тому времени я понял, что вряд ли у меня получится найти работу, где в коллективе меня никто не будет донимать. До меня дошло, что клевать ближних свойственно большинству людей, клевать без причины, клевать, повинуясь инстинкту доминирования, который происходит от инстинкта самосохранения, клевать ради удовольствия, клевать от скуки, клевать, чтобы самого не клюнули. Тут я вспомнил своего друга Доктора, который когда-то говорил мне о том, что можно не только отдыхать от недоброжелателей на работе, выходя на больничный или на пособие, но можно и получить инвалидность и окончательно оградить себя от общения с пролетариатом, меркантильными предпринимателями и строгими руководителями и надзирателями.
У меня, ранее была надежда не то, что у меня получится зарабатывать деньги литературой или живописью, но до меня медленно дошло, что книгопечатание отмирает, а чтобы мои тексты кто-то заметил на просторах интернета, нужна реклама, которая стоит денег. Живопись уже не очень популярна, как вид искусства, язык живописи понимают единицы и главное то, что рисунок почему-то перестал приносить мне удовольствие, то есть если я и брался что-то рисовать, то делал это через силу.
С момента моего возвращения в Латвию мы с мамой начали ездить на дачу оставшуюся в наследство от деда. Шесть соток и дом были основательно запущены. Под конец жизни дед уже мало что соображал и маме пришлось заплатить около тысячи евро разных долгов дачному кооперативу, причем электричество было отключено и подключить его стоило пятьсот евро, ручной насос для воды тоже был кем-то украден. В свое время дед навозил на телеге из леса торфа и чернозема из мелиорационных канав на телеге, потому трава росла раза в три лучше и быстрее, чем у соседей, а по правилам кооператива она должна была быть выкошена, иначе полагался штраф. На участке валялось много всякого ненужного барахла. Сливовые деревья вокруг дома разрослись и перестали плодоносить. Дом был из четырех маленьких комнат - двух спален, гостиной и кухни, была еще терраса, но дед превратил её в некий предбанник, заваленный разным барахлом. Печка была только чугунная на кухне, оконные рамы серьезно прогнили.
Сначала я не хотел ездить на дачу, где прошла значительная часть моего детства, но со временем как-то втянулся и захотел её обустроить для жизни. Траву сначала косили обычной косой, а потом я за пятьсот евро подключил электричество и мама купила триммер. Со временем я закопал ненужное барахло и спилил деревья, которые не плодоносили, посадил новые кусты смородины и даже вскопал несколько грядок и посеял там овощи. От спицы я провел трубу в дом и купил электрический насос, так что в доме появилась вода, хотя и не питьевая, так, как спица была забита только на десять метров а местность была болотистая. Нужно было купить фильтр. Я планировал поставить в доме нормальную печку и вставить новые окна, чтобы после выхода на пенсию там можно было жить постоянно, а квартиру в городе сдавать. До города каждый час ходил автобус, а инвалидам второй группы полагался бесплатный проезд по всей Латвии. Но тогда я ездил на дачу на велосипеде, тридцать километров, да еще и с багажом.
В ту весну на центральном рынке появились табачные листья из Болгарии в пластиковых банках за смешную цену. Цена была низкой по той причине, что это не считалось табачным изделием, а сырьем, потому акцизный налог за него не платили. Сначала я молол этот табак только для себя, чтобы курить его в трубке, но быстро понял, что если купить гильзы и машинку для их забивки, то можно с прибылью продавать сигареты на работе по цене ниже, чем в магазине. И вместо того, чтобы отдыхать после работы я пил пиво молол табак и забивал им сигареты до тех пор, пока не валился спать. Мои сигареты начали пользоваться спросом, но Оксана норовила взять у меня все, а деньги обещала отдать потом.
Вообще общение с Оксаной начало меня тяготить, мало того, что она часто отправляла ко мне детей, бесплатно курила мои сигареты, была должна мне уже крупную сумму, так еще и постоянно просила, чтобы я привез ей чего-то поесть или опять дал денег в долг и её просьбы уже становились требованиями. В то же время она и Ольга все чаще прогуливали и отпрашивались. Один раз она похвасталась, что на детей получает порядка семисот евро в месяц от государства, да ещё и забирает зарплату Ольги и тратит на свое усмотрение. Она то и дело покупала новые телефоны за большие деньги и быстро их теряла или ломала, делала с получки маникюр за сотню евро, для чего отпрашивалась с работы и конечно, отправляла крупные суммы своему заключенному жениху, в то время, как её детям есть было нечего, да и одеты они были во всякое тряпье. И самое неприятное было то, что меня начали упрекать в её прогулах, даже отправляли искать её и Ольгу.
Как-то совсем не хотелось мне идти на празднование дня рождения Ольги, которую на работе называли моей невестой и все торопили её с переселением ко мне. Из квартиры пьяные соседи алкоголики вынесли ванну, и устанавливали бойлер. Я не мог понять, зачем Оксане горячая вода, если нет ни душевой, ни места, куда её поставить в тесной кухне, к тому же ей в ближайшее время должны были выделить муниципальную квартиру со всеми удобствами. Чувствовал я там себя неловко, глядя на друзей женщины, с которой мне предлагали жить вместе. Чтобы скрасить эту неловкость я более активно общался с этими нелепыми и бестолковыми людьми и хлестал пиво. Иногда на столе появлялось какое-то блюдо, но оно моментально съедалось и не только людьми. Ольге подарили кошку, которая вместе с псом таскала еду со стола. Съесть все украденное пес уже не мог, потому он копченую курицу утащил на диван и завернул её в одеяло. Никто собаку, конечно, гулять не выводил, и она гадила на пол. Кошка пыталась делать это в лоток, но пес быстро этот лоток разрыл и опрокинул.
Я пил только пиво, но рассудок в той атмосфере у меня отключился быстро. Очнулся уже ночью, на кровати в комнате. На кухне еще пили и галдели. Было темно, и рядом со мной кто-то лежал и это была женщина. В том, что это Ольга я засомневался только в последний момент. Вдруг вспомнил, что на ней платье было, а я с этой особы стянул джинсы. После этого я пошел искать Ольгу, чтобы предложить ей поехать ко мне вдвоем. Уезжать она отказалась, и я лег на какую-то раскладушку с ней. Мне было приятно совокупляться с этой падшей женщиной в этом бардаке и я себя за это ненавидел и презирал. То и дело хотелось себя просто убить за то, что я находился в том месте и не решался уйти.
Утром мне стало совсем дурно, когда я увидел, что животные загадили весь пол, а люди справляли нужду в ведро, по той причине, что ключи от туалета были утеряны в суматохе праздника. В кухне уже сидели какие-то бритые уголовники и я без оглядки пошел оттуда, решив там больше не появляться. Домой я шел пешком, погода была солнечная, дул теплый ветер, а мне хотелось себя как-то наказать, за то, как я провел вечер и ночь. Пару дней я мучился физически от остаточной интоксикации, а потом начались мучения моральные и они не проходили. Как-то раз меня попросили передать Оксане какой-то пакет по пути с работы. Мне открыл дверь устрашающего вида мужик, заговоривший со мной на блатном жаргоне. Оксана звала меня внутрь, сида на столе в нижнем белье. На диване сидели какие-то мужики, а Ольга благополучно дремала на полу под столом.
На работе меня призывали поскорее забрать Ольгу к себе, чтобы она прекратила пьянствовать и прогуливать. А я только отшучивался, говоря, что нет у меня друзей, которые помогли бы мне в похищении невесты. Раз в две недели ко мне приезжали дети Оксаны, когда я не был на даче и они проболтались о том, что Ольга регулярно встречается с каким-то мужчиной, который ради неё даже ушел от жены. И тут я даже как-то обрадовался, ведь это была прекрасная причина прекратить то, что еще и не началось и избежать множества проблем. И я знал, что коллектив мог и не одобрить, если бы я послал этих двух подруг куда подальше, а это было бы чревато неприятностями для меня. Мне оставалось только объясниться с ней и лучше публично.
(Продолжение в комментарии)
Вечная глупость и вечная тайна. Глава сороковая (Часть первая)
Глава сороковая. Снова в школе.
Сначала я приехал в эту школу для инвалидов только на две недели, в течении которых группу инвалидов тестировали, чтобы определить, кого и какой профессии можно учить. Жить можно было в общежитии внутри школы совершенно бесплатно. Бесплатным было и трехразовое питание очень хорошего качества, ни разу не случилось такого, чтобы мне та еда не понравилась, при всей моей привередливости. Наша группа была человек из тридцати, это были женщины и мужчины самых разных возрастов с самыми разными диагнозами. Там были лилипуты, ампутанты, опорники, умственно отсталые, сердечники, эпилептики, глухие, люди у которых были проблемы со зрением и с психическими заболеваниями.
Поначалу тесты были достаточно сложные в которых были задачки по физике, геометрии, алгебре. Потом целый день мы решали различные головоломки. Были тесты на знание латышского языка, проверили и уровень знания иностранных языков, в зависимости от того, кто и какой учил. Иногда кто-то из русскоязычных пытался перейти на свой родной язык в разговоре с персоналом этой школы, но их вежливо просили говорить только на латышском. Из всей группы только два человека совершенно не понимали, о чем им говорят и что написано в выдаваемых им бумагах с заданиями. На курсах сварщиков мне было намного тяжелее, чем на этом тестировании, вероятно там специально выражались проще, дабы даже людям с низким уровнем знания языка все было понятно.
Я подружился со своим соседом по комнате, пареньком восемнадцати лет, который только окончил специальную школу интернат для детей с проблемами со зрением. У него один глаз совсем ничего не видел, а второй видел плохо, со временем он признался, что у него, есть еще и психиатрический диагноз. И тут же он испуганно посмотрел на меня и сказал, что он не псих, чтобы я его не боялся. Я его успокоил, сказал, что я тоже псих. У меня был с собой ноутбук и карта памяти на половину терабайта с отборными фильмами, которые я демонстрировал в нашей комнате после тестов. Хоть этот Серега был и русским, но латышский знал, лучше, чем русский в силу того, что русского языка в их специальной школе не было. Английским он тоже владел на приличном уровне. Видимо учили их там медленно, но на совесть.
После тестов нам надо было пройти обследование у врачей, впрочем, они в основном читали папки с нашими медицинскими документами, задавали разные вопросы. Побывали мы и у психиатра, который возился со мной совсем не долго, десяток четких кратких вопросов, утвердительных или отрицательных ответов и он написал свое заключение. Потом нас пару дней водили на экскурсии по школе, рассказывая о профессиях, которым там обучают. Можно было учиться на повара три года, или на помощника повара один год. Предлагалось за год стать кондитером или мастером швейного дела. Предлагались курсы компьютерных техников и программистов, на которых надо было учиться три года. Можно было даже выучиться на руководителя проектов тоже за три года. Предлагались и курсы товароведов длившиеся два года. На худой конец предлагалось научиться стирать и гладить или печатать различные картинки эти курсы длились меньше года. Те, кто учился три года, получали высшее образование.
И вот настал момент истины, когда нам надо было решить, кем мы хотим стать и нам должны были сказать кого из нас смогут сделать, исходя из результатов тестов, наших желаний и возможностей. Нас вызывали по одному на серьезный разговор в кабинет с штатным психологом этой школы. Я как-то занервничал, когда меня вызвали, я не знал, кем я хочу стать. В курилке большинство рвалось на курсы поваров, приговаривая, что на такой работе голодным не останешься, а мне как-то было трудно решиться на три года учебы. Заметив мою нервозность, психолог перешла на русский, и сказала, что возраст у меня не совсем юный, чтобы учиться три года, инвалидность только на год, уровень знания латышского низкий, предварительное образование средне-специальное, а не среднее или техническое, потому получение высшего образования мне недоступно. Я согласно кивнул, три года жить без денег в моем возрасте. Пенсия по инвалидности была всего сорок лат в месяц, хотя учащимся была положена стипендия в пятьдесят лат в месяц при отсутствии плохих оценок, но все-равно это было слишком мало.
В итоге мне предложили выбрать себе какие-то годичные курсы. С работой кондитера я был знаком по английской фабрике, к тому же кондитеры в основном работали в ночную смену. Быть помощником повара, мне было как-то страшно, это значило быть на побегушках у какого-то мелкого тирана. Сидеть за швейной машинкой весь рабочий день в женском коллективе мне тоже как-то не хотелось. Оставалось пойти учиться стирке и глажке, нас водили в прачечную, где все было новое, чистое и два человека весело пропускали простыни через коландер, а потом лихо их складывали. Курсы длились всего девять месяцев, и нас уверяли, что такие специалисты востребованы на рынке труда. А курсы печатников я как-то не принял во внимание. Вот так, совершенно несерьезно я принял решение учиться не бог весть чему целых девять месяцев, хорошо еще, что на латышском, хоть какая-то практика в государственном языке.
Один месяц я ждал начала обучения, а осенью вернулся в Юрмалу и меня поселили в общежитие на самом берегу моря, в оригинальных домиках, у которых двухскатные крыши доставали до земли. Так как с ногами у меня было все в порядке мне досталась комната на третьем этаже, кухни там не было, но зато там было только четыре койки. На первых этажах комнаты были намного больше по площади и коек там стояло около десяти. Сначала у меня был только один сосед по комнате. Эдуард был глухим, по губам читал не очень хорошо, еще толком не научился, впрочем, его мало интересовало то, что говорят окружающие, он считал себя весьма умным человеком, потому мало слушал и очень много говорил. Выражался он очень простыми словами, говорил о простых вещах, часто вставлял русские слова, так что мне практически было все понятно, и я постоянно узнавал все новые и новые слова. В комнатах курить было строго запрещено, но он тут же начал мне объяснять, как курить, высунувшись из окна, чтобы не спускаться с третьего этажа и не стоять под осенним дождиком.
Мой сосед просил меня написать ему, что-то о себе, я писал одно слово, а он додумывал все остальные, не дожидаясь, пока я напишу второе. Он объяснил мне, каким образом следует незаметно для сторожа ходить в магазин за алкоголем и предложил сходить за пивом. Я посетовал на то, что денег у меня совсем немного, но он сказал, что двух литров для начала хватит. Потом он с удовольствием смотрел со мной скачанные фильмы, хотя и не понимал, о чем там речь. С европейским кинематографом он был совсем не знаком, к моему удивлению, его интересовали российские сериалы про бандитов. Своего компьютера у него не было, читать он не любил, потому он быстро начал меня утомлять. А иногда к нему еще приходили гости, вместе с которыми он напивался до животного состояния и постоянно опаздывал на занятия. Как-то его застукала комендантша общежития за курением в окне и долго допрашивала меня о том, кто именно курил. Я пошел в отказ, сказал, что ничего не знаю и ничего не видел. А он потом прочел мне лекцию о том, что врать не хорошо и предложил вместе с ним помолиться на его походную икону. Хоть его предки и были немцами, по вероисповеданию он был православным и считал себя латышом.
Когда мой сосед напивался, он требовал, чтобы его называли боксером, показывал вырезки из газеты со статьями про своего отца, тренера по боксу. Он говорил, что хоть этим спортом он перестал заниматься еще в юности, но и в своем преклонном возрасте вполне может показать результат достойный мастера, хотя, глядя на его расплывшуюся фигуру в это верилось с трудом. Он учился на помощника повара, и собирался ехать работать на Запад, подробно расспрашивал у меня о том, как устроиться на работу в Англию, но понять, что такое рекрутинговое агентство было выше его сил. Ранее он занимался частным извозом, и по секрету сказал мне, что иногда промышлял и рэкетом. Слушая все это вечерами, мне оставалось только удивляться тому, как можно дожить до сорока с лишним лет, быть мужем и отцом двоих детей и при этом остаться на уровне осознания подростка.
Перед вселением в общежитие комендантша сказала, что при малейшей конфликтной ситуации нам следует обращаться к дежурным охранникам на проходной. В назидание она рассказала нам страшную историю о том, как один совершеннолетний парень порезал ножом двух несовершеннолетних соседей по комнате, правда не на смерть. Дело было в том, что этот совершеннолетний был лилипутом, а два его соседа были здоровенные лбы, страдавшие сердечными заболеваниями. По ночам эти сердечники выпивали и не давали спать лилипуту, даже издевались над ним. Днем эти пьяницы отсыпались, а их сосед шел на занятия, не выспавшись. На третьи сутки он не выдержал и схватился за нож и в результате получил условный срок и не смог получить бесплатное образование.
Процесс нашего обучения каждый будний день начинался с того, что мы должны были разгрузить машину с постельным бельем из трех общежитий школы и пансионата, поставить его стираться. Пока белье крутилось в машинах, пару часов, у нас были теоретические занятия, а потом мы до вечера гладили простыни, пододеяльники, наволочки, складывали полотенца, упаковывали все это и загружали в машину, которая везла это бельё обратно. Иногда теоретические занятия были больше двух часов, иногда их вообще не было, бывали и такие дни, когда стирать ничего не надо было, и мы целый день сидели на теоретических занятиях. Среди прочих предметов, таких, как социальная коммуникация или лекции по экологии, была даже физкультура, где каждого загружали по мере возможностей. Были лекции о технологии производства различных тканей, даже по химии.
В прачечной был начальник, который как бы руководил производственным процессом и следил за порядком, это было привычным для него делом, ранее он работал охранником в местах лишения свободы. Так же был у нас и руководитель учебным процессом, так сказать, педагог, бывший учитель физкультуры. Лекций он сам не читал, но должен был следить за тем, чтобы мы их внимательно слушали. И к этим двоим прилагался еще и помощник, который занимался стиркой и глажкой, если ученики были на занятиях или на практике. Он был инвалидом и в свое время окончил такие же курсы, как и мы. В Юрмалу он ездил аж из Елгавы, зарплата у него была совсем маленькая, а с третьей группой инвалидности ему приходилось оплачивать проезд на электричках.
Группа у нас была не очень большая, но личности в ней были яркие. Самым шумным в группе был Алексей Петров, улыбка практически не сходила с его лица, хотя за ней скрывалась ужасная трагедия. Родители его сильно пили, но он все-таки освоил на хорошем уровне латышский язык, пока учился в школе, а потом учился в техническом колледже и работал кассиром в супермаркете. После успешного окончания технического колледжа он устроился на предприятие, занимавшееся отоплением в столице, и какое-то время получал приличную зарплату. Но в один день его ударило током на работе, и он вместо того, чтобы обратиться к врачу пошел домой, где родители решили напоить его водкой, надеясь на то, что после этого ему точно станет лучше. Скорую помощь вызвали поздно, в результате ему вскрыли череп, и удалили часть головного мозга. После этого его поведение стало несколько неадекватным, но до того, как он обратился к психиатру, его родители уговорили его набрать кредитов. С работы его, конечно, уволили, диплома лишили, дали ему только вторую группу инвалидности, хотя его поведение говорило о том, что без присмотра его лучше было не оставлять.
Были в нашей группе два мальчика по центнеру весом, у обоих была вторая группа инвалидности, оба они были после школы интерната. Один из них, которого звали Даг был сиротой и после окончания школы-интерната и до поступления в наше учебное заведение жил в пансионате для слепых и получал пенсию в двести пятьдесят лат, а еще где-то брал бесплатно одежду и обувь и продавал её. Порой он вел себя достаточно адекватно, но он был явно не способен работать, да и было видно, что жить самостоятельно он вряд ли сможет. Второй, Виталий был очень нервным и развитие у него было, как у ребенка лет пяти. Стоило кому-то сказать ему, что он будет наказан, и он начинал мычать и биться головой о стену. Он постоянно твердил о том, что хочет работать полицейским и один раз даже пришел с игрушечным пистолетом. Хотя в школе интернате его научили неплохо петь, он часто пел, чтобы успокоиться.
Был в нашей группе и вполне адекватный Арнис, правда после тяжелой аварии у него была нарушена координация движений и говорил он очень медленно и с трудом, ему и ходить-то было трудно, но к работе он относился очень серьезно, делал все, на что было способно его покалеченное тело, особенно он старался на занятиях физкультурой. Был Альберт, совсем молодой парнишка, совсем не знавший русского, работавший быстро и легко, схватывавший все на лету, сумевший за время обучения стирке параллельно сдать на водительские права. У него была, третья группа инвалидности, но выглядел он вполне здоровым человеком. У Раймонда был тот же диагноз, что и у меня, работал он неплохо, хотя иногда просто засыпал и по большей части находился в депрессивном состоянии.
Была среди нас и совсем молодая девушка Виктория, выглядела она вполне адекватной, но стоило мне с ней побольше пообщаться, и я заметил, что она не может понять очевидных вещей. Она рассказала, что училась в специальной школе для детей с умственной отсталостью. Её в этой школе научили играть на фортепьяно, правда в процессе обучения её иногда били и ругали. Работать у неё получалось плохо, но стоило преподавателям начать на неё хоть немного психологически давить, как она начинала рыдать. В итоге преподаватели смирились с её особенностями и перестали требовать от неё больше, чем она могла.
Другая женщина в нашей группе была уже в возрасте. Она на старости лет приехала с родного Урала на родину своих предков. Латышский был для неё родным, но все спрашивали у неё, на каком это странном диалекте латышского она говорит. У неё были проблемы с позвоночником, и мне было не вполне понятно, как она с больной спиной собиралась работать в прачечной, да и жила она в глубинке, в Мадоне, где прачечных не было и переезжать оттуда она не планировала.
После двух недель обучения к нам присоединился Игорь Николаевич из Елгавы. Всю жизнь он проработал на стройке, но вот в пятьдесят лет начались проблемы с позвоночником, и началась у него хроническая депрессия, давно еще у него были проблемы со зрением, один глаз практически ничего не видел. Тем не менее, не смотря на три серьезных диагноза у него была только третья группа инвалидности. Хоть мама у него была латышкой, на её языке он говорил очень плохо, да и желания его изучать у него не было. Изначально он попытался учиться на компьютерного техника, но уже через две недели ему надоело учить физику, алгебру, английский и он с радостью согласился поучиться чему-то попроще. Его ужасно раздражали Даг и Виталий, он постоянно заигрывал с Викторией, вел со мной долгие беседы о жизни, и сочувственно относился к Алексею.
В перерывах между работой и лекциями все кроме женщин и Виталия играли в шахматы или шашки. Я до этого лишь изредка играл в шахматы на низком уровне с компьютером, а тогда мне порой приходилось играть по десять партий на дню, и не все соперники были слабыми. Бывший тюремный охранник один раз строго отчитал нас с Алексеем за то, что мы опоздали с обеда на полчаса, дело было в том, что мы невовремя встали в длинную очередь в столовую. Обычно одного человека из группы отпускали раньше остальных, чтобы он занял для всех место в очереди, а в тот день мы с ним заболтались, и отстали от своей группы.
А потом с Алексеем случилась первая неприятность, в результате которой его выгнали из общежития, и пришлось ему ездить ночевать домой в Ригу. В общежитии у него была отдельная комната с двуспальной кроватью и окно выходило прямо на море. Получив пенсию, он сразу после занятий изрядно выпил в баре, пронес еще бутылку в общежитие, и пил её до ночи. Ночью ему стало скучно, и он решил пойти в игровой зал. Конечно, можно было выйти к морю, и обойти забор, ограждавший несколько корпусов общежития, можно было этот забор перелезть, не такой уж он был и высокий. Но Алексей по прозвищу Пётр Первый, пробежал мимо будки охранников и едва не сломал шлагбаум. В игровом зале он выпил еще, полностью проиграл пенсию и так же дерзко вернулся в общежитие, еще и сделав неприличный жест охранникам, которые побежали за ним, но не поймали. Тут бы ему лечь спать, но он вместо этого полез в комнату к женщинам, всех их перебудил, признался одной из них в любви и потребовал, чтобы она обнажилась, но обнажилась другая, которая ему совсем не нравилась. Только тут его охранники и нашли, и сдали вызванной полиции, а полицейские отвезли его в первое отделение психиатрической больницы, где он пару недель отдохнул и вернулся к учебе.
А один раз сосед по комнате затащил меня на пьянку в соседнем корпусе. Там пили дешевую водку и присоединиться к той компании я не захотел, но меня уговорили немного посидеть, рассказать что-то о Норвегии. Рассказывать что-то, когда рядом несколько пьяных людей говорили каждый о своем, было трудно, но тут одна очень экспрессивная женщина влезла на стол и начла раздеваться, швыряя предметы своей одежды в окружающих. Я бы не сказал, что она была какой-то страшной, но было в ней что-то отталкивающее особенно мужчин. Мужики сначала пребывали в шоке, а когда в них полетело нижнее бельё, как-то дружно стащили её со стола и вытолкали из комнаты. От меня один мужик потребовал, чтобы я нарисовал его портрет, вероятно мой сосед наболтал ему о том, что я когда-то учился рисунку. Когда я отказался, меня попросили уйти, что я с радостью и сделал.
Мне так же рассказали и еще одну историю о пьянстве инвалидов в этих общежитиях, которая произошла в жаркий летний день. Напиваясь, студенты играли в карты на раздевание, причем в этом участвовали, как мужчины, так и женщины. Когда им уже нечего стало снимать, проигравшие начали выбегать голые на улицу, конечно, не в том месте, где их могли заметить охранники. И это продолжалось до тех пор, пока местные жители не вызвали полицию.
Ко мне в гости иногда заходил Сережа, мой бывший сосед по комнате. Он просил показать ему какой-нибудь интересный фильм, рассказывал, как ему и его другу по школе интернату плохо живется в этом общежитии. Он рассказал, что его друга соседи вообще не пустили в комнату ночью и им пришлось вдвоем спать на одной кровати, свернувшись калачиками на разных краях. Ему соседи тоже часто не давали спать по ночам. Они подружились с глухими девушками, пригласили их к себе, а потом им стало интересно, могут ли их подруги издавать какие-то звуки, и чтобы проверить решили одновременно их укусить. Этот эксперимент закончился полуночной потасовкой. Серый спрашивал, возможно ли как-то переселиться в мою комнату, ведь у меня было две свободных койки. Я поговорил с комендантшей, и она сказала, что одна из коек занята студентом, который болеет, а другая должна оставаться в резерве. В итоге этих двоих слабо видящих тихих парней переселили в комнату Игоря Николаевича, которому тоже достались шумные соседи, и он потребовал, чтобы их ему заменили.
Одно время нам читала лекции женщина, работавшая технологом в одной достаточно крупной прачечной. Она решила устроить нам экскурсию на свое производство на целый день, чтобы мы там проработали часов шесть. И нас после завтрака посадили в школьный автобус и повезли в Ригу. Обед нам выдали сухим пайком – хлебом, сыром, колбасой, фруктами. В той прачечной было не так чисто, как в нашей учебной, техника там стояла тоже видавшая виды, а некоторая была в совсем плохом состоянии. Нас ставили работать то на одном, то на другом месте.
Игорь Николаевич во время этой экскурсии задумался о том, продолжать ли ему учиться этой профессии дальше. Как-то его напугало замкнутое пространство и огромные машины, рассчитанные на пол центнера сухого белья, чтобы вытащить мокрое белье из такой машины нужна была немалая физическая сила. Перспектива простоять целый день у коландера, выполняя одно и то же нехитрое движение, ему совсем не понравилась. Я напомнил ему о том, что, начиная учебу, мы подписали договоры, в которых говорилось о том, что если мы захотим бросить обучение без уважительной причины, то нам придется заплатить за это обучение, питание и проживание, а это где-то полторы тысячи лат. Потому придется доучиваться, тем более что это каких-то несколько месяцев.
Остальные одногруппники тоже были напуганы условиями труда в настоящей прачечной и не изъявляли желания устроиться там работать после окончания обучения. А Лариса, у которой были проблемы с позвоночником, после четырех часов работы, почувствовала себя настолько плохо, что ей пришлось вызвать скорую помощь. Неделю спустя она продолжила обучение уже в группе швей. После этого инцидента она узнала, что всем студентам нашей школы положены по программе реабилитационные процедуры. Об этом она рассказала почти всей школе, и некоторые активисты отправили требование сначала директору школы, а потом и в министерство образования. В итоге нас начали иногда пускать на пару часов в тренажерный зал и бассейн по вечерам. Особенно нам понравились занятия аквааэробикой в бассейне, там еще была греческая баня.
В моей комнате в общежитии глухой Эдуард сменился на Эдуарда шизофреника, который собрался выучиться на бухгалтера, еще он был помешан на религии, я толком не понял, к какой конфессии он принадлежал, но точно не к лютеранам и не к католикам. Всю свою жизнь он проработал чиновником, но потом заболел, жена от него ушла, и уже повзрослевшие дети перестали с ним общаться. К психиатрам он не обращался, считал их шарлатанами и отравителями, но вполне признавал факт своей неработоспособности. Жил он в крохотной квартирке в маленьком городке Броцэны, славившимся своим цементным заводом. Ему очень хотелось сделать ремонт в своей квартире, и он просил у меня помочь ему в этом, и в награду предлагал трехразовое питание во время проведения работ. Я пытался объяснить ему, что для ремонта нужны материалы, которые стоят не дешево, но он упрямо повторял, что хороший мастер найдет у себя в загашнике любые материалы. Ему казалось, что сразу после того, как он сделает ремонт, на него начнут обращать внимание женщины и он тут же создаст новую семью.
А потом ко мне еще и подселили Дага, чтобы я за ним приглядывал, а то никто не хотел с ним жить в одной комнате, да и домашние задания он не выполнял. Ко мне Даг относился со всем уважением, на какое был способен, но он просто не мог прожить день и чего-то не натворить. То он уронил тяжелый флакон одеколона в керамическую раковину в ванной, так что она треснула, то раскидал по всей комнате свои вещи, то ложился в постель, не сняв верхней одежды и обуви. За ним нужен был постоянный присмотр, и без руководства он жить просто не умел. Я следил за тем, чтобы он мыл полы, застилал кровать по утрам, убирал свои вещи, которых у него было очень много. Иногда я читал ему короткие лекции о правилах поведения в обществе. После того, как Даг поселился в моей комнате, ненавидевший его Игорь Николаевич перестал приходить ко мне в гости.
Иногда к нам временно подселяли, тех, кто получал высшее образование. Люди это были очень серьезные и к тем, кто учился по году, они относились с подозрением. Особенно мне запомнился Янис из Прейли. Он был достаточно состоятельным фермером, передавшим свое большое хозяйство наследникам. У него даже была своя лавка, торговавшая натуральными продуктами с ферм. В основном он занимался выращиванием коров мясных пород, впрочем, были у него и молочные коровы, но держать их в большом количестве было не так выгодно. Он сказал, что в связи со своей инвалидностью больше не может заниматься фермерской деятельностью, потому учиться на профессионального руководителя.
Порой у нас жили и те, кто проходили проверку знаний и состояния здоровья, перед поступлением на учебу. Особенно колоритным был один старец за семьдесят лет, с нестриженными ногтями, длинными седыми космами в белой рубахе до колен. Он собирался учиться на программиста, толком не понимая, что это за работа и что такое компьютер. Однако он был инвалидом второй группы и имел полное право претендовать на получение высшего образования. Был и какой-то религиозный фанатик, который громко и на коленях молился и пытался меня крестить прямо в общежитии.
(Продолжение в комментарии).
Вечная глупость и вечная тайна. Глава тридцать восьмая
Глава тридцать восьмая. Волнующая встреча.
В Риге было пасмурно, когда я вылез из каунасского автобуса и поволок свой ужасный чемодан по автовокзалу. Все оставшиеся фунты, литы и евро я поменял там на латы и вышло как-то мало. Остальные свои сбережения я менять не стал, но только тогда до меня дошло, что фунт ниже по курсу, чем лат, и латов у меня будет гораздо меньше, чем фунтов, и это меня сильно расстроило. Вместо того, чтобы купить электронный талон и пойти на трамвай, я поехал до дома на такси, не желая больше тащить огромный и тяжеленный чемодан, весивший больше пятидесяти килограмм. У меня в бумажнике долгое время хранился ключ от дома, потому вошел я самостоятельно. Меня встретил отец и предложил поесть омлета с капустой, который он каждый день готовил. Съел я это совсем без аппетита, говорить особенно ничего не хотелось. Я сходил в ближайший магазин и купил себе новую сим-карту, а английскую выбросил, после чего позвонил маме, которая была на работе.
Пока я жил в Англии, умер мой дед, бабушка после этого стала совсем беспомощной, жить одна она уже не могла, даже боялась выходить на улицу. Мама забрала её к нам, а в её квартиру пустила жить своего двоюродного брата, который до этого мыкался по съемным квартирам. Бабушка узнала меня с трудом, ей было за восемьдесят, но деменция сильно прогрессировала. Да и сидение дома у телевизора совсем не шло ей на пользу. Мой отец иногда бывал груб со своей тещей, которая в свое время кричала на него целыми днями, пытаясь заставить его работать. Мне было как-то совсем неприятно слышать от своей бабушки положительные отзывы о Сталине и антисемитские лозунги. Я раздраженно напомнил ей о том, что её отчим и её отец были евреями. У неё началась небольшая истерика, и потом она нажаловалась на меня моей маме, сказала, что она меня плохо воспитала, если я не почитаю генералиссимуса, не согласен с тем, что евреев надо истребить, и не мечтаю уехать в Россию.
Потом я долго говорил с мамой, пытался рассказать ей о том, что пережил в Норвегии и Англии, те детали, о которых я не смог ей написать, чтобы не волновать её зря. Отец плохо скрывал свое недовольство моим возвращением. Он сидел дома, пока мама работала на износ, готовил есть и одним глазом смотрел в телевизор, а другим в компьютер. Часто он еще предъявлял маме претензии относительно того, что она купила не совсем те продукты, которые он просил. Первым делом я пошел искать место, где самый выгодный курс для обмена фунтов на латы, а потом отправился покупать себе новый велосипед. Мне почему-то казалось, что, когда я окажусь в седле, мне сразу станет лучше.
На новом велосипеде я поехал в Текаву, созвонившись с Алишером, прихватив с собой камеру. На природе мы пили пиво, и я записывал его сумасшедшие выступления, чтобы разместить их на своем новом канале в Ю-тюбе. Мой старый канал заблокировали из-за того, что я на нем с целью повышения рейтинга разместил скачанные популярные фильмы. Я рассказал поэту о своем намерении поехать в Прейли и познакомиться там со своим сыном. Он сказал, что Вера воспитала его так, что он может убить меня, и лучше мне туда вообще не ездить. Я промолчал, но мне очень не понравились его параноидальные предположения. Однако и с Верой мне видеться совсем не хотелось, но я понимал, что этого мне не избежать и без скандала тут не обойдется. В тот вечер я сильно перебрал и еле доехал на новом велосипеде до дома.
Потом я съездил в гости к Доктору, уже на трамвае, и мы пили всю ночь. У его сожительницы с опухшим от пьянства лицом, что-то было с ногой, она не могла ходить, так же он ей нечаянно дверью отрубил одну фалангу на среднем пальце, но сам тут же все и зашил. Он одобрил мое возвращение в Латвию, сказал, что в и в Риге можно прекрасно жить и не работать и принялся рассказывать мне о том, как он забирает просроченные продукты из всех магазинов в округе, как поздней весной можно собирать и продавать ландыши, а потом ягоды и грибы до поздней осени. Впрочем, деньги ему нужны были в основном на выпивку и табак, за квартиру платила его мама, и основные продукты питания покупала тоже она. Компьютер у него давно сломался, и он не печалился по этому поводу, зато не надо было платить за интернет. В квартире был кошмарный бардак, там давно никто не убирался и валялось много всяких вещей, которые были явно найдены на свалке.
После этого визита я впал в какое-то оцепенение, я был поражен тем, насколько опустился Доктор, уехавший из Германии от состоятельной жены, не принявший немецкое гражданство со всеми его социальными гарантиями. Он говорил только о том пиве, от которого желудок болит не так сильно, с дотошностью медика, он рассказывал о том, как бороться с похмельем. Его не интересовало ничего, кроме алкоголя и табака, на нем было одето черт знает что и его это совершенно не волновало. Мне стало страшно, что я от тоски по Норвегии тоже сопьюсь, что тоже не смогу уже работать в Латвии.
После визита к Доктору я очень долго лежал завернутый в свой любимый спальный мешок на своем любимом матрасе в углу комнаты. Вставать и куда-то идти совсем не хотелось, и неизвестно, сколько бы я так провалялся, если бы не случилось самое настоящее чудо. В дверь кто-то постучался, открывать пошел отец, какая-то женщина ему что-то говорила, я не мог разобрать что. А потом он дал мне номер телефона инспектора органов опеки и передал мне, что Вера находится на принудительном лечении в психиатрической больнице, а её дети в кризисном центре. Я не вполне себе представлял, что такое кризисный центр, и сколько у неё детей, кроме Павлика.
Я сразу позвонил инспектору и спросил, когда я могу приехать и забрать сына из кризисного центра. Но все оказалось не так просто, мне сказали, что ребенка надо подготовить к встрече со мной, сказали и о том, что Веру скоро выпишут, а Павлика и его сестру уже забрал из кризисного центра её гражданский муж, который вернулся из командировки. Инспектор сказала, что с Верой у неё проблемы уже не в первый раз, что всему виной её шизофрения, и любовь к алкоголю. Я спросил, почему её мама не помогла ей в трудной ситуации, и она мне сказала, что не её маму тоже положиться невозможно, что за порядком в доме более или менее следит её гражданский муж, но и тот иногда злоупотребляет алкоголем и часто в командировках. В конце разговора она меня попросила перезвонить ей через три дня.
Во время второго звонка инспектор назначила мне встречу с Павликом у себя в кабинете, сказала, что Вера уже здорова. Я был огорчен тем, что сына передавать мне пока никто не собирается, что её называют выздоровевшей, и свидание с сыном будет происходить в её присутствии. То, на что я не мог пойти много лет само пошло на меня. Первое свидание, конечно, будет при инспекторе, но как потом, сохранить свое лицо при ребенке, фактически общаясь с алкоголичкой, больной шизофренией? Мне вспомнилась та инспекторша, которая на суде утверждала, что в доме у Веры идеальные условия для жизни ребенка и достаток. Когда я позвонил в первый раз инспекторша долго жаловалась мне на Веру и на её маму, а теперь, она уже была ей как бы довольна.
И снова, после десятилетнего перерыва я сел на автобус Рига – Прейли. Латвия совсем не изменилась за время моего отсутствия, мне даже не интересно было смотреть в окно на хорошо знакомую дорогу. Однако на окраине Прейли все-таки выстроили огромный торговый центр. Покупать заранее подарки для сына я не хотел, но мама положила мне в рюкзак фонарик и большую дорогую шоколадку. Автобус прибыл раньше времени, полчаса надо было где-то болтаться, и я пошел гулять по городу. Руины дворца так и стояли загаженными, никому не хотелось их реставрировать. Правда в речке, в том месте, где она широко разлилась перед плотиной бил фонтан. Парк был такой же дикий, как и прежде. Я вернулся в центр, и принялся искать здание за костелом.
- Сюда иди! – раздался крик где-то у здания за костелом.
Кричал это мужчина, но я сразу понял, что этот приказ относится ко мне, хотя я и был на почтительном расстоянии. Боковым зрением я увидел, что у дверей того здания стоял мужчина с пацаном. Сразу, такое хамское обращение! А что будет дальше? Я просто не смог себя заставить пойти на этот зов. Время до начала встречи еще было, потому я, не поворачивая головы в ту сторону, где стоял мой сын со своим отчимом, направился в магазин, где купил бутылку минеральной воды. А потом уже подошел к зданию так, чтобы они не видели моего приближения, но их уже не было у входа. Я поднялся на второй этаж, постучался в кабинет и вошел внутрь.
Инспектор представила меня Павлику, который смотрел на меня как-то испугано, отчим строго сказал ему, что при знакомстве надо подавать руку. И тут мне как-то стало неприятно, что мальчику этот невоспитанный человек навязывает свои правила. Руку не подать при знакомстве – это не прилично, а кричать незнакомому человеку чтобы он шел к ноге, как собаке, это прилично? Я спокойно сказал, что если он не хочет, то пусть лучше не подает мне руку, это вполне нормально. Павел все-таки встал и подал мне руку, и тут только я заметил, насколько он похож на свою мать внешне, только глаза были совсем другие. В отличии от неё он смотрел на мир доброжелательно и спокойно. И тут инспектор начала расспрашивать Виталия, где же его Вера, и он сказал, что их дочка приболела, и она с ней осталась дома. После переброски несколькими ничего не значащими фразами, инспектор попросила Виталия и Павлика выйти и подождать меня снаружи.
Наедине она спросила меня, собираюсь ли я уезжать обратно в Англию. Я ответил, что намерен далее жить в Риге и еще раз сказал о своей готовности забрать сына себе. Она признала, что в столице, конечно, у ребенка будет больше возможностей, но перед тем, как взять его себе, я должен установить с ним контакт, чтобы в первую очередь Павел захотел переселиться ко мне. И снова она начала говорить о том, как с Верой тяжело работать, а потом пожелала мне удачи в установлении контакта с ребенком.
У входа Виталий подал мне руку, сказал, что общаться с сыном мне будет лучше в парке на скамейке, а он пока побудет на почтительном расстоянии, чтобы Павлик не боялся. И пошли мы в парк, мне был трудно говорить о погоде и всякой ерунде, пока мы дошли до скамейки. Я нервничал так же, как перед прямым эфиром на радио, лихорадочно думал, о чем мне говорить с сыном, чтобы ему не стало скучно, о чем его спрашивать стоит, а о чем нет, как ответить на его возможные вопросы корректнее. Нервозность прошла, когда мы остались наедине, и я запел, словно тетерев на току о своих приключениях и путешествиях, стараясь говорить с юмором о своих неудачах.
Потом я подарил ему фонарик и шоколадку, но он не очень обрадовался подаркам. И тут я принялся осторожно расспрашивать его о том, какие игрушки ему больше нравятся. Оказалось, что он, как и я любил конструкторы, только в отличии от меня он играет только в конструкторы от Лего. Мне осталось только похвалить его за принципиальность и дать денег на новый конструктор. Оказалось, что у него есть свой телефон, и мы обменялись номерами. Я сказал, что примчусь сразу, как только он меня позовет и сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему.
О том, что с ним произошло ранее я его спрашивать не стал, но он сам начал рассказывать о том, что в кризисном центре, когда он там был, было много детей и жить там ему вполне понравилось. Из-за этих его слов мне стало очень больно, насколько же ему дома было плохо, если в кризисном центре стало хорошо! А потом еще он начал рассказывать о различной социальной помощи для малоимущих. Он знал, даже сколько киловатт полагается малоимущим бесплатно. Потом он сказал, что бывал в Риге у своей тёти, конечно, я тут же пригласил его к себе в гости, упомянул, что живу я не очень далеко от моря. Он сказал, что не очень любит море, я признался ему, что тоже не люблю купаться в море из-за песка, который всюду липнет, и еще там мелко и ветрено. Когда я достал свою трубку и попытался её закурить, Павел попросил меня этого не делать, потому что он очень не любит, табачный дым. Я, конечно, сразу спрятал трубку в карман и обещал никогда не курить в его присутствии.
Беседа шла легко и непринужденно, и доставляла мне большое удовольствие, в тот момент я был счастлив и мог смеяться над всем тем, плохим, что я пережил ранее. В будущее тогда я тоже смотрел с оптимизмом, мне казалось, что для того, чтобы увидеть на лице сына радостную улыбку, я многое смогу перенести с легкостью. Я сказал ему, что уезжать из Латвии больше никуда не буду, чтобы быть рядом с ним, что найду какую-нибудь работу и буду приезжать в Прейли каждые выходные, если он, конечно, этого захочет, и к моей радости, он сказал, что будет меня ждать на следующих выходных. Как-то незаметно пролетели четыре часа моего пребывания в Прейли, надо было идти на вечерний автобус до Риги.
Обратно я ехал счастливый, каким давно не был. То, что так долго мучило меня, наконец начало постепенно уходить. Мне повезло в том плане, что я ничего от сына не ждал, не требовал, не хотел, я просто с легкостью принимал его таким, какой он есть. Конечно, мне очень захотелось купить ему какую-нибудь приличную одежду, а то одет он был явно в магазине ношеной одежды и не по размеру, хотелось накормить его деликатесами, но я понимал, что все это может ему просто не понравится и мне следует в первую очередь учитывать его вкусы и желания.
Надо было срочно куда-то устроиться на работу, но к решению этой задачи я подошел очень легкомысленно. Подруга моей мамы дала ей номер телефона заведующей небольшого супермаркета «Максима» у нас, на Красной Двине, где требовался грузчик, причем срочно. Мама сказала, что у этой подруги знакомые работают в Максиме и каждый день носят домой бесплатные продукты, питаются на работе бесплатно, неплохо получают и особо не напрягаются. Я даже не просматривал никаких объявлений о работе в интернете, не ходил в государственное агентство занятости, а срочно позвонил этой заведующей и через полчаса уже беседовал с ней в её кабинете.
Работать меня взяли не совсем грузчиком, я должен был помогать грузчику, а сам работал в отделе пива, напитков, чипсов орехов с сухофруктами и сушеной рыбы. Был май месяц, становилось тепло, и людей часто мучила жажда, потому товары в моем отделе исчезали с полок гораздо быстрее, чем в других отделах. Работать я должен был по восемь часов в день пять дней в неделю. Выходные у меня были в четверг и в воскресенье. Заведующая сказала, что рабочий день у меня считается законченным только тогда, когда старшая смены убедится, что полки в моем отделе максимально заполнены. Товары надо было не просто ставить на полки, надо было, чтобы сначала стояли более старые товары, чтобы в первую очередь покупатели брали то, у чего был наименьший срок годности. Разумеется, надо было следить, чтобы не полке не было товаров, у которых срок годности кончился. А потом, когда я начал более или менее справляться, мне велели еще и мыть полки, на которых особенно от напитков в металлических банках оставались серые следы.
Наконец настало воскресенье, и я, как на крыльях, помчался в Прейли, где уже встретился с Павликом один на один, и мы целый день гуляли по городу, и рассказывали друг другу о своей жизни. Я завел его в магазин и купил ему конструктор, который он выбрал. Я боялся, что он попросит какой-то дорогой, но он выбрал один из самых дешевых. В выборе напитков он был так же скромен, но привередлив, не хотел пить что попало. За обедом в кафе он заказал сосиски с макаронами и совсем не притронулся к салату, который тоже лежал в тарелке, он вообще не любил фрукты и овощи.
Прозвучал и тот вопрос, которого я ждал со страхом, вопрос о том, почему я не приехал к нему раньше. Я не мог не ответить, не мог что-то соврать, перевести разговор на другую тему. Я ответил, что мы с его мамой часто ссорились и дрались, и потому я не мог больше с ней видеться. Он молча это выслушал и рассказал мне о том, что обо мне думает его бабушка. Она ему сказала, что отец, который только пятьдесят лат в месяц платит, это никакой не отец. Тут я тоже признался ему в том, что были моменты, когда у меня и этих пятидесяти лат в месяц не находилось, и тогда их выплачивала моя мама.
И снова началась трудная рабочая неделя, мимо меня на работе мелькали знакомые лица, некоторые из них узнавали меня, здоровались, удивлялись тому, как я докатился до работы грузчика в магазине. Мой одноклассник Лёха предложил мне выпить пива вечерком. Он собирался уехать к сестре в Ирландию, которая работает там супервайзером на пищевой фабрике и обещала устроить и его, и его жену. Правда, у Лёхи был паспорт негражданина, и латышский он учить, чтобы сдать экзамен на гражданство, он не собирался. Я, как мог, рассказал ему о трудностях жизни в Англии, с которыми я столкнулся, рассказал ему и о том, как сам съездил в Ирландию к сестре. Я признался ему в том, что, вероятно, до конца жизни буду тосковать по Норвегии, и в ближайшие лет десять точно не смогу туда вернуться. Он не особенно понял, что значит десть лет не видеть сына, а потом познакомиться с ним и постепенно начать узнавать о его нелегкой жизни. Он вообще не понял, зачем я вернулся в Латвию. Мне как-то стало скучно с ним, и я, сославшись на то, что мне завтра рано на работу, я пошел домой.
А на работе я начал задерживаться все дольше и дольше. Дело было в том, что товаров для моего отдела заведующая стала заказывать все больше и больше. Из машины контейнеры с товарами надо было закатывать прямо в торговый зал, потому что складских помещений в магазине было очень мало, и они были переполнены. Товар надо было разгружать сразу на полки, и лишь то, что на них не влезало, я должен был складывать где-то в подсобке или проходах. Заведующая придумала еще и увеличить ассортимент, это значило, что на тех же полках надо было разместить по планограмме больше видов товаров, следовательно товаров каждого вида меньше помещалось на полке. В связи с этим мне приходилось чаще выставлять на полки товары, больше беготни, больше возни, больше нервотрепки.
Времени, чтобы выйти покурить у меня практически не было, как и практически некогда было съесть бесплатный обед, который почему-то готовили уборщицы. А после того, как я увидел из чего готовится этот обед, есть его я больше не хотел, туда шли просроченные продукты, подгнившие овощи и фрукты и много-много всяких приправ. Охранники умудрялись съедать по две порции этой адской баланды. Некоторые молодые продавщицы спрашивали у меня, неужели я собираюсь долго работать в этом магазине. Грузчик в одной смене, как-то после работы предложил выпить по пиву в забегаловке неподалеку, расспрашивал про Англию, предупредил, что больших денег заведующая мне не заплатит, что перерабатываю я бесплатно и получу где-то сто восемьдесят лат на руки. Мужик он был зловредный, иногда мог загулять, но отчаянно подлизывался к заведующей, и она ему все это прощала. Я тогда совершенно не понял, зачем ему было предупреждать меня о том, что меня кинут на деньги.
Когда у меня был выходной в четверг, заведующая позвонила мне после обеда и попросила зайти на работу. Когда я пришел, она молча указала мне на пустые полки, и я, как какой-то раб пошел переодеваться и работать. В то воскресенье я не поехал в Прейли, а провалялся целый день дома, только позвонил Павлику и обещал приехать на следующей неделе. А в понедельник мне сказали, что я обязан помочь грузчику в других отделах. Грузчик помогал продавцам во всех отделах, кроме моего, самого трудного, а тут еще выяснилось, что я должен помогать ему. Меня даже заперли в морозильнике и не выпускали, пока я не разложил там все по полкам. Замерз я тогда основательно, но в отместку объелся творожных сырков.
Вскоре на меня очень сильно публично наорала начальница склада. В воскресенье куда-то исчез ящик чипсов из подсобки, мне велели его срочно найти. Я потратил около часа драгоценного времени на поиск, но найти эти чипсы я не смог. После того, как эта полная женщина поорала на меня матом минут десять, я отправился работать, а чипсы были благополучно списаны и на этом инцидент был исчерпан. А через неделю, когда я помогал грузчику на складе, где лежали товары из других отделов, я нашел этот ящик чипсов. Кто его туда унес и зачем задвинул другими ящиками я понятия не имел. И снова на меня минут десять вопила заслуженная работница торговли, поработавшая еще при советской власти. В итоге чипсы эти разобрали по домам те, кто был на хорошем счету у заведующей.
Работа была не особенно физически тяжелой, но постоянные покрикивания и ощущение постоянного опоздания жутко нервировали меня и выматывали. По утрам у меня жутко болели ноги, а ладони вообще опухли и пальцы стали плохо действовать, но я и не думал сдаваться и писать заявление об увольнении. Я надеялся на то, что со временем меня перестанут прессовать, но заведующая придумывала для меня все новые и новые задания и обязанности, и постоянно упрекала в нерасторопности. Одна молодая продавщица, работавшая с овощами и фруктами, как-то между прочим сказала мне, что на моем месте большинство дольше недели не держится, просто исчезают и все. Она иногда заговаривала со мной и угощала каким-то фруктом. Только после этого я как-то начал сомневаться в том, что у меня получится зацепиться в том магазине.
А потом случился еще один скандал. Я вовремя заметил, что у нескольких упаковок с орехами закончился срок годности и принес их заведующей, а она поздравила меня с удачной покупкой этих орехов по розничной стоимости без всяких скидок. Я твердо сказал, что не намерен платить за эти орехи потому, что сделал все правильно, как она мне сказала. И тут она прочла мне лекцию о том, что надо делать, если видишь, что срок годности у товара скоро кончится, а вероятности его покупки нет. Оказалось, что нужно было такие товары вносить в список и с этим списком ходить к ней или начальнице склада и просить, чтобы они их уценили и они были вовремя проданы. Я спокойно сказал, что слышу об этом впервые, и потому если у меня из зарплаты вычтут за это деньги, то я напишу заявление об увольнении и пожалуюсь в трудовую инспекцию. Это её как-то успокоило, дело было замято, орехи несколько дней валялись у неё на столе, а потом были отданы поставщику.
Во время очередного визита в Прейли, Павел долго приглашал меня зайти к нему домой, я спокойно и твердо отказывался. Мы сидели на скамейке в его дворе, и он опять спросил меня, почему я так долго не приезжал к нему, и снова я сказал, что не в состоянии общаться с его мамой, и долгое время думал, что он меня ненавидит так же, как и она. И тут он сказал, что это совсем не так, что он совсем не такой, как его мама. После этого мы очень крепко обнялись и долго не хотели отпускать друг друга. Мне надо было бежать на автобус, я надвинул пониже козырек кепки на лицо, по котором лились слезы. Павел тоже сидел и плакал на скамейке, потом мне позвонила Вера и сказала, что я чем-то испортил ему настроение, что он весь вечер после общения со мной был какой-то грустный, а иногда у него на глазах были слезы.
После этого разговора я понял, что контакт с сыном мне установить удалось, но что делать дальше я не знал, захочет ли он переезжать ко мне, да и куда он мог переехать, когда в квартире и так совсем не было свободного места. Как-то раз, когда я с Павликом переписывался по Скайпу, и я его начал приглашать к себе в гости, вдруг на меня посыпались разные оскорбления и ругать, через пару минут я понял, что со мной от имени сына переписывается Вера и она или сильно не в себе, или очень пьяна. Как я и предполагал, знать, что сын меня любит и жить с ним на расстоянии было очень болезненно. Я жил в постоянном страхе, что Вера с ним сделает что-то плохое, а я ничем не смогу ему помочь. В то же время злость на Веру прошла после того, как я услышал о том, что ей официально диагностировали шизофрению, я не знал тогда, толком что это такое, но понимал, что эта болезнь, что из-за этой болезни она ведет себя неадекватно и винить её в этом бесполезно, как бесполезно винить безногого в том, что у него нет ног.
А на работе меня загружали все больше и больше, я почти каждый день работал с раннего утра и до закрытия магазина, и от меня требовали, чтобы я выходил не только в четверг, но и в воскресенье. За месяц я наработал больше двухсот пятидесяти часов и наивно полагал, что все переработки мне оплатят. Приближался праздник Лиго, люди покупали все больше пива, и работы у меня было невпроворот. Мама была недовольна тем, как я выгляжу, её подруга сказала, что я должен как-то подлизаться к заведующей и тогда все наладится и начну я приносить домой каждый день сумки с бесплатными продуктами и работать, не напрягаясь. Вскоре я нашел на стенде просроченную сушеную рыбу, но решил ничего никому об этом не говорить, а просто съел её в туалете. С тех пор, как я начал оставаться, я много чего начал есть в туалете, зная, как легко и без проблем списываются недостающие товары и где расположены камеры наблюдения, так же, когда охранников нет на месте.
Когда до Лиго оставалась неделя, я просто не смог подняться рано поутру. Мне позвонила заведующая, и я сказал, что очень плохо себя чувствую, и скорее всего пойду к врачу и открою больничный. Она начала вопить какие-то оскорбления в мой адрес, сказала, что больничный мне оплачивать ни в коем случае не будет и я буду уволен за прогул, без выплаты зарплаты, если немедленно не явлюсь на работу. Мне показалось, что это она не в серьез, что это пустые угрозы, что она так сделать просто не может, потому что это не по закону. Однако, решил немедленно пойти к врачу и открыть больничный, хоть и встать мне было и очень тяжело, хоть руки были занемевшими и опухшими, а ноги болели и подкашивались. Мне удалось пробиться семейному врачу без предварительной записи, прождав в коридоре около часа. Особенно долго она меня не расспрашивала, просто посмотрела на распухшие ладони, выглядел я совсем не очень хорошо. Я получил несколько направлений на разные обследования, диагноз мне тогда еще не поставили.
Пару дней я просто валялся, не поднимаясь, потом пошел делать назначенные мне обследования. Рентгенолог с видом знатока, сказала мне, что у меня очень серьезные проблемы с ладонями и ступнями, когда отдавала мне снимки. Я сильно перепугался, пошел со снимками к хирургу, но тот был очень старым, еле дышал, смотрел на снимки сквозь две пары очков, и ничего не мог разглядеть, судя по его невнятным возгласам. В итоге он порекомендовал мне где-то найти мазь, которой мажут суставы лошадям, где её найти он сам не знал. Пришлось идти в другую поликлинику к другому хирургу, который отправил меня к невропатологу и ревматологу. К врачам этим надо было записываться заранее и долго ждать, да и стоили эти приемы не дешево, а сказать, что со мной толком никто не мог. Ладони и ступни были уже не такими опухшими через две недели спустя, но боли и онемение никуда не ушли.
Через четырнадцать дней после того, как я открыл больничный, мне надо было отнести его работодателю, чтобы он мне его оплатил, и далее я переходил уже на больничный, который мне оплачивало государство. Я принес желтый бланк своего больничного в магазин, заведующей на месте не оказалось и мне пришлось его отдать начальнице склада, как самой старшей по званию после заведующей. Она выразила мне свое недовольство моим поведением, но я слушать её не стал, сказал, что плохо себя чувствую и ушел.
Через пару дней после того, как я занес свой желтый больничный в магазин, я получил странный конверт с логотипом Максимы, в котором лежала моя налоговая книжка и мое заявление об увольнении без моей подписи. Уже давно мне должны были перечислить зарплату, но её не было. Для меня это было просто шоком, идти в магазин и говорить с этой склочной бабой обличенной властью я не хотел. Первым делом я пошел к семейному врачу, чтобы взять справку о том, что она выдавала мне желтый больничный, заодно я взял и синий не закрытый больничный и с этими документами пошел к юристу. Мама порекомендовала мне неплохую юридическую контору, услугами которой она уже пользовалась.
В юридической конторе не оказалось того юриста, который занимался трудовыми вопросами. Однако, лучший адвокат в этой конторе спросила у меня, что случилось, увидев вероятно мой потерянный вид. Я вкратце рассказал ей о том, что произошло. Она сказала, что дело совсем простое, посмотрела, какой номер телефона у Максимы и позвонила в главный офис. Говорила она буквально несколько минут, после чего сказала, что вопрос решен, что меня завтра восстановят на работе, а если этого не произойдет, то мне нужно зайти к ней еще раз. С меня она ничего не взяла, сказала, что в Максиме слишком мало платят для того, чтобы её работники могли обращаться к юристам. И уже на следующий день на телефон пришло сообщение о том, что на мой счет перечислена сначала зарплата за прошедший месяц, а потом и больничный. А потом пришло и письмо о том, что на работе я восстановлен.
Наконец настал тот день, когда я поехал в Прейли за Павликом, чтобы привезти его погостить в Ригу. У него были летние каникулы, а у меня много свободного времени и самочувствие у меня стало более или менее удовлетворительным. Когда я приезжал к нему, он один раз выехал кататься на велосипеде, который был явно маловат для него. Я тогда сказал, что, когда он приедет в Ригу, мы пойдем искать новый велосипед для него. И нам повезло, на Латгальском рынке или барахолке, как это место называли в народе, продавался серьезный агрегат в хорошем состоянии и всего за сто лат. И мы катались по Риге, катались по лесопарку у озера, съездили на Восточное взморье. Пока я был с сыном, я забывал о своем плохом самочувствии, особенно, когда он был всем доволен. Меня поражало то, что он никогда даже не пытался проказничать, и мне совсем не в чем было его упрекнуть. Хотя огорчало то, что Павел совсем не хотел читать книжки и ходить в музеи, но это мне было легко пережить. Зато уже тогда в компьютере сын разбирался лучше, чем я.
(Продолжение в комментарии)
Вечная глупость и вечная тайна. Глава четырнадцатая
Глава четырнадцатая. На новом месте.
Надвигалась осень, Вера, как прежде постоянно уезжала к маме на неделю, иногда на две. Чтобы быть на связи с ней постоянно я купил ей телефон, которым она очень гордилась. Я вспомнил о предложении своего дяди пожить зимой на хуторе его тещи, которая очень боялась, что там заведутся бомжи. Этот разваливающийся дом был дорог этой семье, как память, вероятно. Для культурного отдыха он не годился, скотины там давно никакой никто не держал, поля поросли бурьяном. Место нахождения этого хутора было не очень удобное – до автобуса надо было идти минут сорок по грязному проселку, вдобавок недалеко была свиноферма и в зависимости от ветра там иногда неприятно пахло. Но для меня это был неплохой способ сэкономить деньги. Платить надо было только за электричество, ну и по желанию можно было купить себе баллон с газом. Старая баня давно развалилась, воду надо было качать неисправной ржавой колонкой, которая в сильный мороз замерзала. В той комнате, которую мне отвели была крохотная изразцовая печка, которая неплохо держала тепло, но была маленькой для такого помещения. Дрова были напилены и не нуждались в колке, но лежали они не первый год на улице и были сырыми.
В одни выходные я нанял одного бывшего коллегу и перевез все на хутор свой диван, холодильник, стиральную машину, секцию, прочие мелочи, а остальную мебель бросил на съемной квартире. Вера, прибыв на хутор была напугана ветхостью дома и долгой дорогой до автобусной остановки, но больше всего её напугали миазмы клозетной ямы, то есть гравитационный туалет в тридцати метрах от дома. Я попытался её утешить тем, что есть все-таки газовая плита и есть домашнее животное – кошка, с которой я очень подружился. Вера всегда утверждала, что животные её очень любят, а она любит их. Однако кошечка, когда Вера к ней приблизилась, вся ощетинилась, зашипела и стрелой умчалась прочь из дому. Мой дядя, его жена и её родственники очень положительно отнеслись к Вере и моему желанию с ней жить.
В сентябре две тысячи первого года я в середине рабочего дня, переделав все заказы, отпросился на пару часов и поехал на центральный рынок покупать дешевый кошмарный велосипед, на котором приехал на работу, узнать, не появилось ли новых срочных заказов. Мой коллега, Юра, некогда занимавшийся велоспортом, со знанием дела оглядел мою покупку, сказал, что этот технический уродец долго не проживет, что мне все равно придется за приличную цену купить нормальный аппарат, и только потом торжественно изрек:
- А ты знаешь, что пока ты эту порнографию ездил покупать, Третья Мировая война началась?
- Шутишь? И кто с кем будет воевать?
- Да пока не ясно, кому ответ держать перед американцами за атаку пассажирскими самолетами этих башен в Нью-Йорке.
- Да ну, какая война? Реальные противники Америки не будут начинать атаку пассажирскими самолетами. Кто это может быть? Не китайцы же и не Северная Корея! У них ракеты есть, военные истребители. Войны не будет, во всяком случае мировой.
- Наверное, исламские террористы угнали эти самолеты и направили из в этот всемирный торговый центр. Пока никто на себя за это ответственность не взял.
- Нас это не касается. Заказы, как шли, так и будут идти до нового года…
Ничего срочного не было, и я поехал домой на новом велосипеде. По дороге заехал в супермаркет, купить продуктов. И пристегнул свой дешевый велосипед очень дешевым замком с тонким тросом. Когда я вышел из магазина с большим пакетом продуктов, своего стального коня я не нашел, на его месте валялся только дешевенький замочек с перерезанным тросиком.
Возмущенный подобным оборотом, я тут же позвонил в полицию. Диспетчер, выслушав меня, велел мне ехать в ближайшее отделение полиции и писать заявление. И я поехал, и просидел там в очереди около часа, потом меня обругала усталая женщина полицейский, но все-таки приняла у меня заявление, к которому приложила чек и технический паспорт велосипеда. Оттуда я поехал к Игорьку, зайдя в магазин, взяв выпить. До полуночи мы с ним пили и хорошо закусывали, потом я немного поспал, а утром я пошел на центральный рынок, купил там такой же велосипед, только уже не зеленый, а синий и приехал на нем на работу. Юра долго разглядывал мою покупку, а потом спросил, зачем я ночью перекрасил велосипед. Я мрачно соврал, сказал, что рама треснула, и я утром заехал и обменял велосипед. Признаваться в том, что у меня его угнали, было почему-то стыдно.
На велосипеде добираться с хутора до работы, по окраине, было удобнее и быстрее. Иногда, правда дождило, но на этот случай я припас брезентовую плащ-палатку времен Второй Мировой войны. Хотя ездить в ней было не очень удобно, и ноги промокали, я все-равно был доволен жизнью, ибо Вера в ту пору меня посещала достаточно редко. А она была нужна мне. После работы до полуночи мне уже некогда было растапливать печку и готовить себе есть, приходилось спать натощак, и в холодном помещении, навалив на себя побольше ватных одеял, в одежде. Велосипед, как и предсказал Юра, начал ломаться, причем ломался он почти каждый день. Я нашел приличную мастерскую, где мне заменяли дешевые запчасти на дорогие. Сначала я заменил педали, потом покрышки с камерами и переднее колесо, потом заднее, далее ходовую цепь и задние шестерни, после этого передние шестерни вместе с шатунами, тормоза тоже пришлось заменить. В последнюю очередь я заменил педальную ось и переключатели скоростей. Наконец мне надоело неудобное дерматиновое седло, и я купил очень дорогое кожаное. Как-то раз я вез Веру от вокзала до хутора на багажнике, после чего пришлось присмотреть себе прочный легкий и удобный багажник. К началу зимы оригинального на велосипеде осталась только рама и руль. Чтобы ставший дорогим аппарат у меня не угнали, я купил очень толстую цепь и массивный навесной замок.
Мыться и стирать на хуторе было очень энергозатратно, сначала надо было накачать воды, потом наносить, потом натопить плиту в кухне, чтобы нагреть эту воду, перенести горячую воду в теплую комнату. Мылся я в детской жестяной ванночке, поливая себя из кувшина. А потом надо было вынести грязную воду и вымыть эту ванночку. Стирал я на улице, выкатывая машину во двор, воду нагревал прямо в машине большим кипятильником, белье сушил в комнате, развесив на бечевках, натянутых около печки.
В одну прекрасную пятницу, на работе у кого-то был день рождения и после работы мы долго это отмечали. Я напился до такой степени, что на велосипед залезть уже не мог, потому я взял такси и поехал к Шурику, до Игорька дозвониться не удалось. Странно, но он очень обрадовался моему позднему визиту. Он лежал посередине комнаты на своем детском матрасике, видеодвойки уже не было, телефон у него был очень дешевый, холодильник пустой. У него не было даже сигарет. Я сходил в круглосуточный магазин и принес куль продуктов и куль с пластиковыми баллонами пива, хотя он и просил у меня купить спирта на точке. Выпив немного, он поведал мне о том, как его уволили с пары рабочих мест, как он пропил две тысячи лат с соседями – семейной паре, отправившей детей в интернат, чтобы не мешали им пить. Немного помявшись, он признался мне, что и эту, однокомнатную квартиру он потерял, и скоро его из неё выбросят на улицу.
- Маклер уже третий день мне названивает, - глядя в пол, говорил он. – Она хочет мне ключи от моей новой квартиры отдать. Сестра на свое имя купила квартиру на Матиса с частичными удобствами без ремонта. Я там побывал один раз и мне плохо стало – бомжатник, конкретный! Там даже стекол в окнах не хватает, где-то фанерой забито, где-то вообще тряпками заткнули. Клозет не лестнице и то не работает. Не, не буду я там жить, лучше умереть!
- Да ответь ты человеку, когда позвонит, возьми ключи. Лучше там, чем совсем на улице. Завтра вместе поедем. А с работой-то чего?
- Да холодно сейчас уже, надо весны ждать, когда стройки заработают.
- Ты бы Покемону позвонил, может у него что-то есть. Слушай, а у тебя помыться можно? А то у меня на хуторе с этим геморрой конкретный.
- Газ отрубили за неуплату, потому горячей воды и отопления у меня нет. Вот, у калорифера греюсь, электричество тоже отключили, но соседи мне удлинитель протянули…
На следующий день мы все-таки поехали на улицу Матиса, чтобы он встретился с маклером и забрал ключи от своей новой квартиры. Квартира действительно была в ужасном доме и в кошмарном состоянии. После того, как он взял у маклера ключи, что-то подписал, и получил документы, ему очень захотелось выпить чего-то крепкого. Я не соглашался покупать ему выпивку, говорил, что в его ситуации пора с алкоголем завязывать. И тут он предложил пойти в общественную баню, вспомнил, что не так уж далеко, в Гризинькалнсе на улице Таллинас есть очень даже приличная баня. По дороге туда мы зашли в магазин, где купили полотенца, трусы и носки.
В бане до этого я был только раз. Это было в раннем возрасте как раз на том хуторе, где я проживал. Баня там была грязная, темная, душная закопченная и потому мне там не понравилось. Однако, когда я зашел в баню на Таллинас я был поражен её великолепием – огромный ярко освещенный зал, стены отделаны большим кафелем с узорами, душевые кабинки, бассейн, в который можно было нырнуть, и поплавать и парилка, отделанная осиновой доской, в которой чем-то приятно пахло и главное нежное тепло обволакивало тело. Мы парились, плавали в прохладном бассейне, потом курили в специальном помещении на кожаных диванах, пили там пиво, а потом снова шли париться, и так раз десять, до самого закрытия бани. Вход в эту баню стоил три лата – не так уж и много, для моей тогдашней зарплаты.
Алкоголь и прочие яды вышли из организма, тело покраснело, и пошло белыми пятнами. Унылая погода - мокрый снег, переходящий в дождь, уже не казалась такой мерзкой. Захотелось поесть чего-то горячего, и мы зашли в пельменную, где съели по две больших порции. Шурик все-таки выклянчил у меня сто грамм водки, а мне не хотелось даже пива. В центре мы распрощались. Я сел в свой автобус, и там немного задремал настолько был расслаблен. Потом, правда, пришлось в этом расслабленном состоянии долго топать до хутора под собачий лай, но зато я, протопив печь очень крепко заснул, и проспал почти все воскресенье. После тех выходных я стал посещать баню каждые выходные. Даже нашел баню около работы, которая работала до одиннадцати вечера.
Хорошо разбираетесь в звездах и юморе?
Тогда этот вызов для вас! Мы зашифровали звездных капитанов команд нового юмористического шоу, ваша задача — угадать, кто возглавил каждую из них.
Переходите по ссылке и проверьте свою юмористическую интуицию!