Смещение
И вновь приветствую укротителей легирующих элементов.
Ребята, нужны фото смещений трубопроводов. В идеале нужно фото, где эллипс выходит смещением и рвёт корень. Поделитесь, не держите в себе...
И вновь приветствую укротителей легирующих элементов.
Ребята, нужны фото смещений трубопроводов. В идеале нужно фото, где эллипс выходит смещением и рвёт корень. Поделитесь, не держите в себе...
Творчество Харуки Мураками, пожалуй известно многим читателям. Он не только детализировано преподносит Японию и менталитет жителей, но и берет вас за руку, проводя от книги в книгу, от страницы к странице, оставляя за собой приятный осадок и почву для ваших мыслей.
Документальный роман “Подземка” посвящён террористическим действиям в токийском метро, именуемых зариновой атакой, совершенной религиозной группировкой “Аум Синрикё”, под руководством Сёко Асахары. Атака была совершена 20 марта 1995 года, понедельник — промежуток между выходными, ибо 21 марта день весеннего равноденствия. Жители Японии встали с утра на работу, кто-то позавтракал, а кто-то выпил чашечку прекрасного кофе, но вот уже спустя какое-то время те, кто ехал в метро получил симптомы отравления ядовитым газом — зарином. Главным героем выступает сам автор, в один день он натыкается на колонку писем в одном из журналов, где женщина пишет о своем муже, что тот потерял работу из-за осложнений, полученных под зариновой атакой, загораясь этой идеей появляются черновики произведения. Работа была тяжелой и долгой, но то, что получилось заслуживает вашего внимания. Если вернуться к числовым данным, мы узнаем, что пострадавших в токийском метро насчитывается около пяти тысяч человек, из них шестьдесят два человека соглашаются сотрудничать с автором. Жизнь, которую мы проживаем за каждого героя оставляет в нас след, который будет с нами на протяжении всей книги.
“Подземка” — произведение, направленное на поднятие проблем прошлого в настоящем. Именно тут можно ознакомиться с мыслями, чувствами и эмоциями, что преследовали пострадавших в этот день — 20 марта 1995 года. Умение структурировать информацию, также остается замеченным; Харуки Мураками уделяет внимание каждой истории, слушая ее по несколько часов, а затем как бы собирает кусок пазла в одно целое. Таким образом, мы получили произведение, где информация представлена читателю в наиболее простом виде, история идет за историей, а возможно где-то переплетается, поезда следуют за поездами, а схему токийского метро мы можем увидеть на первых страницах, что помогает нам ориентироваться в перемещении пострадавших.
Решил тряхнуть стариной и показать здесь серию, которую снимал для Esquire Kazakhstan в 2013 году. Серия о карагандинских шахтёрах.
Дональд Спото. «Мэрилин Монро» отрывок размещается для ознакомления на некоммерческой основе.
Предыдущая часть
Глава пятая. Июнь 1942 года — ноябрь 1945 года (продолжение)
Ничего странного, что у Нормы Джин по-прежнему не было близкой подруги. Единственное общество, где она хорошо себя чувствовала, составляли дети — племянники и прочие родичи ее мужа, малышня, которую она обожала нянчить, купать, чистить их платьица и костюмчики, играться с ними, читать им сказочки и тому подобное. «Уже само ее присутствие в комнате доставляло детям радость», — заметил в этой связи Доухерти. С другой стороны, он припоминает, что часто видел печаль и какое-то то ли замешательство, то ли ошеломление, рисующееся на ее лице, когда он возвращался домой, — словно бы она боялась, что он не вернется.
Хотя то, чем Доухерти занимался в «Локхиде», считалось работой на благо укрепления обороноспособности страны и обеспечивало ему дальнейшую отсрочку от призыва на действительную армейскую службу, Джиму мечталось рвануть вместе с приятелями за океан, но Норма Джин умоляла его не думать пока о том, чтобы отправиться на войну, а записаться в торговый флот, оперирующий на родине. После нескольких недель пребывания в лагере для новобранцев, находящемся на острове Санта-Каталина, Джим получил приказ приступить к командованию взводом призывников на учебной базе морской службы, куда его жена приехала вместе с Маггси под самый конец 1943 года.
Расположенный в заливе Сан-Педро в сорока с лишним километрах от берега, остров Каталина имел в длину сорок пять и в ширину тринадцать километров. В 1919 году владелец империи жевательной резинки, Уильям Ригли[72], начал превращать остров в курорт и выстроил там огромное казино, а также создал условия для рыбной ловли в открытом океане и других дорогостоящих развлечений для отдыхающих. Каталина, являвшаяся привлекательным туристским объектом еще в тридцатые годы, в 1943 году оставалась в значительной мере неосвоенной и незастроенной и там постоянно проживало всего лишь несколько сот пенсионеров. Добраться туда можно было шхуной, самоходным паромом или вертолетом[73]. На острове был всего лишь один населенный пункт — городок Эвелон, — а почти на всей остальной территории радовала глаз еще не испорченная цивилизацией природа Калифорнии с кочующими тут и там бизонами и козлами, с горами, каньонами и берегами, изрезанными заливчиками. Однако именно суровую Каталину выбрали тузы кинематографа: Сесиль Б. Де Милль, Джозеф Шенк, Луис Б. Майер и Сэмюэл Голдвин[74]— в качестве места для возведения первого кинотеатра, акустически приспособленного к показу звуковых фильмов. Они переправлялись через пролив на собственных роскошных яхтах, чтобы организовывать на острове мировые премьеры кинофильмов и вести дискуссии о своих многообразных достижениях.
С момента начала второй мировой войны Каталина стала закрытым объектом и ее преобразовали в учебную базу для разных родов войск. Отель «Святая Екатерина» (получивший название в честь безгрешной великомученицы[75], которая была патронессой острова) использовался в качестве кулинарной школы для шеф-поваров армейских кухонь. Яхт-клуб превратили в учебные классы для проведения регулярных лекционных занятий, а береговую охрану обучали в городке Ту-Хэрборз. Управление стратегических служб (предтеча будущего Центрального разведывательного управления, или ЦРУ) обосновалось в Тойон-Бэй, а Корпус связи обустроил радарные посты в Кэмп-Кэктус. Корпус торгового флота, куда как раз записался Доухерти, разместился в Эвелоне; оттуда новобранцы отправлялись на тренировочные занятия, во время которых вскарабкивались на прибрежные скальные стенки и поднимались на горные вершины, а также вырубали проходы через густые лесные заросли, готовясь тем самым к еще более трудным условиям, ждавшим их за океаном в войне с Японией.
В 1943 и 1944 годах в семействе Доухерти часто вспыхивали конфликты. «Пока она была зависимой от меня, все у нас складывалось на самом деле хорошо», — сказал Доухерти много лет спустя. Но его семнадцатилетняя жена в то время начала медленно пересматривать заново и переоценивать как преимущественное положение мужа в семье, так и свою зависимость от него. Потратив половину месячных заработков на оплату жилья, Доухерти вместе с женой, собакой и всем домашним скарбом перебрался в квартиру, расположенную на склоне близ Эвелона, где его задача по-прежнему состояла в обучении рекрутов для Корпуса торгового флота. «Разумеется, в городке ощущалась нехватка женщин, — вспоминал он, — и именно там начались проблемы с мужчинами. Она всякий раз, когда я упоминал о своих давнишних девушках, испытывала ревность, но в тот год на Каталине для ревности было гораздо больше поводов у меня. Норма Джин великолепно отдавала себе отчет в красоте своего тела и знала, что нравится мужчинам. Моя жена постоянно отправлялась вместе с Маггси на прогулки, одетая в плотно облегающую белую блузку и ничуть не менее облегающие белые шорты, с ленточкой в волосах. Выглядела она при этом как мечта, прохаживающаяся по улице».
Именно так и воспринимали ее десятки солдат, на глазах которых Норма Джин любила в оздоровительных целях совершать моционы в «куцем купальном костюмчике»; Доухерти вспоминает, как он жаловался: «Каждый тип на пляже мысленно насиловал ее!» Однако Норма Джин не могла понять его претензий: она носила заманчивые бикини[76]днем и обтягивающие свитера по вечерам вовсе не для того, чтобы соблазнять мужчин, а просто потому, что (как это вынужден был позднее признать и Доухерти) «отдавала себе отчет в собственной красоте и не видела ничего дурного в желании подчеркнуть ее». Норма Джин намеревалась также держать себя в форме и под воздействием армейского инструктора Говарда Кэррингтона (бывшего чемпиона по поднятию тяжестей) стала упражняться со штангами и гантелями, чтобы улучшить себе фигуру и осанку. Она отличалась от всех других женщин, находившихся на базе, — была не только совершенно естественной и без малейшего стыда открывала свое тело для обозрения, но и скрупулезно выполняла строго обусловленные армейскими инструкциями упражнения на гимнастических снарядах, которые, как правило, использовались для улучшения своей физической готовности только набившими в этом руку мужчинами.
В ту зиму однажды вечером на остров приехал знаменитый оркестр Стэна Кентона[77], чтобы выступить там со своей программой. Девушки и молодые женщины, добровольно вступившие в армию, а также жены военнослужащих были перевезены паромом в центральный пункт Каталины, и огромный бальный зал казино буквально кишел веселящимися парами, которые теснились на танцевальной площадке, окруженной со всех сторон балюстрадой, откуда открывались великолепные виды на залитое лунным светом море и на город. Подавали пиво и коктейли, но Норма Джин пила исключительно безалкогольные напитки, а также настой на полевых травах, приправленный имбирем; она все еще в какой-то степени была воздерживающейся от спиртного приверженкой Христианской науки и «племянницей» тети Аны.
За время семичасового бала и концерта Доухерти всего лишь однажды смог протанцевать со своей женой, которая в тот вечер оказалась наиболее популярной партнершей для танцев, и кавалеры буквально расхватывали ее. Он запомнил, как стоял в сторонке и слушал комментарии мужчин, обменивавшихся замечаниями по поводу прелестей его жены. «Признаюсь, я в тот момент испытывал ревность, а не гордость за нее», — сказал он через много лет после развода.
И вот в разгар веселья, когда музыканты старались изо всех сил, а пары столь же неутомимо кружились в танце, Доухерти внезапно оповестил жену, что они скоро уходят.
— Я пойду с тобой домой, но собираюсь вернуться, — ответила Норма Джин. — Мне здесь ужасно весело.
— А где же ты будешь спать, дорогуша?
— Не понимаю, о чем это ты?
— Очень просто: если ты оставишь меня одного и придешь сюда, тебе незачем возвращаться домой!
Эту битву он выиграл, но жена отыгралась на нем и остроумно, и эффективно. Вскоре после этого танцевального вечера Доухерти, как-то днем вернувшись домой немного раньше обычного, обнаружил двери квартиры запертыми на ключ, что не было у них в обыкновении. Когда он постучал и громко позвал жену, Норма Джин ответила: «Это ты, Билл? Ой, подожди минутку!» Тогда Доухерти заявил ледяным тоном, что это он. «Ох, извини, — раздалось в ответ. — Я не ждала тебя так рано, Томми!» Все это время из-за дверей доносились какие-то тупые удары, отчетливый шум от передвигаемой мебели и (в чем Доухерти был особенно убежден) отзвуки приглушенного разговора. Поскольку в домике не было задних или кухонных дверей, которые дали бы любовнику возможность быстро скрыться, то Джим предполагал, что застал жену врасплох на месте преступления и что все его наихудшие опасения в конечном итоге подтвердились, а ревность оказалась более чем обоснованной.
Едва не теряя рассудок от бешенства, он рявкнул еще раз — и тогда жена открыла входную дверь, чтобы встретить его с широкой улыбкой на лице. Она была одна, обернутая в махровое полотенце, поскольку Джим прервал ее в момент принятия душа. Его ничем не оправданный взрыв злости показал, что он может быть бессмысленно, по-мальчишески ревнивым и что в нем нет ни капли доверия собственной жене. А ведь именно в доверии она нуждалась более всего, чтобы без излишних опасностей преодолеть те угрозы, которые несет с собой зрелая молодость. Своей шуткой, придуманной из желания отомстить, она могла также бессознательно отразить и сделать наглядно заметным гораздо более серьезный эмоциональный кризис в сфере их супружеских чувств и отношений: нетрудно вообразить себе, что она и на самом деле хотела бы быть с другим мужчиной, даже если «Билл» и «Томми» были всего лишь мимолетной фантазией.
Однако Доухерти был в определенном смысле прав, говоря, что жена целиком зависима от него; ведь невзирая на то, какие желания в ней пробудились, у Нормы Джин не было никого другого, на кого она могла бы положиться, и потому она чувствовала себя чрезвычайно несчастной, когда весной 1944 года ее мужа отправили в южноазиатскую зону боевых действий на Тихом океане. «Она заклинала меня не уезжать, — вспоминал он впоследствии, — а когда я сказал, что у меня нет выбора, умоляла, чтобы у нас был ребенок — тем самым она будет иметь меня рядом с собою. Но я знал, что ей было бы очень трудно с младенцем, причем не только из финансовых соображений. На самом деле она еще не дозрела до материнства. И я сказал, что дети у нас появятся позже, уже после войны».
Несмотря на то, насколько запутанным и неоднозначным было ее отношение к Доухерти и к браку, вместе с отъездом мужа в Норме Джин ожило давнее чувство одиночества и отверженности. «Ей хотелось иметь что-то или кого-то, к кому она могла бы все время прижиматься», — вспоминал Доухерти, — так, как это было в день его убытия на службу, когда он осушал ее слезы и утолял страдания.
Будучи теперь женой солдата, отправленного за океан, Норма Джин переехала к свекрови на Хермитейдж-стрит, 5254, в северной части Голливуда. Этель Доухерти работала в расположенном неподалеку Бербанке в качестве санитарки на фабрике фирмы «Рэйдиоплэйн компани». Последняя являлась собственностью английского актера Реджинальда Денни[78], которому удалось сконструировать первый управляемый по радио беспилотный самолет, предназначенный для слежения за целями и для уничтожения неприятельских машин тараном. В апреле 1944 года Этель нашла там работу и для Нормы Джин — неприятное, но дающее постоянный заработок занятие по нанесению на фюзеляжи самолетов вонючего лака путем опрыскивания (это называлось работой «на покраске»). Имея в качестве базовых отраслей промышленности самолетостроение, а также разные другие оборонные производства, экономика Южной Калифорнии пережила во время войны период блестящего процветания; поэтому тысячи женщин могли найти там работу.
Жизнь со свекровью протекала бесконфликтно и была вполне комфортной, но Норме Джин недоставало общества мужа. Парадокс состоял в том, что без него она скучала по нему, по его грубоватости и некоторому нахальству. Иными словами, Норма Джин принадлежала к числу женщин, которые неустанно ищут партнеров, хотя бы эти мужчины пренебрегали ими или даже бессознательно наносили душевные травмы. Подобные женщины пытаются воссоздать ситуацию отверженности, с которой они сталкивались в прошлом, и исправить ее посредством замены ролей. Эта черта характера Нормы Джин в последующие годы будет углубляться и усугубляться, а ситуация — неоднократно повторяться.
Норма Джин написала Грейс в Западную Виргинию письмо (от 15 июня 1944 года), в котором охарактеризовала свою жизнь в этот период. За исключением парочки мелких ошибок в тексте, ее послание является весьма ярким, насыщенным и лапидарным. Позже она признала, что приукрасила описание своей семейной жизни из соображений лояльности по отношению к мужу и глубоко укорененного в ней желания сделать приятное Грейс Годдард:
...Джима нет уже семь недель, а первую весточку от него я получила в преддверье своего дня рождения. Он прислал мне телеграмму через «Вестерн юнион». Начиналась она словами: «Любимая, по случаю дня рождения шлю тебе массу самых горячих поздравлений». Когда этот листок попал мне в руки, я просто рухнула.
Собственно говоря, я никогда не писала и не рассказываю тебе о нашей супружеской жизни. Разумеется, я отдаю себе отчет в том, что, если бы не ты, мы вообще могли бы никогда не пожениться, и знаю, сколь многим мы обязаны тебе уже за один этот факт, наравне с бесчисленным количеством других... Я люблю Джима не так, как все, и отдаю себе отчет, что никогда в жизни не была бы счастлива ни с кем другим, а еще знаю, что он испытывает ко мне то же самое. Потому ты сама видишь, что мы вдвоем действительно очень счастливы — разумеется, я имею в виду когда мы вместе. Мы ужасно скучаем друг по другу. 19 июня исполнится вторая годовщина нашего брака. И наша совместная жизнь действительно очень счастливая.
Я работаю по десять часов в день в «Рэйдиоплэйн компании, на аэродроме «Метрополитэн» [в настоящее время — Бербанк]. Почти все, что зарабатываю, откладываю (чтобы нам после окончания войны легче было купить дом). Работа вовсе не из легких, потому что я целый день провожу на ногах и много хожу.
Изо всех сил старалась получить место в военной администрации, заполняла разные нужные для этого бумаги, и все было уже на мази, но я узнала, что буду работать с целой АРМИЕЙ мужиков. Я провела там всего один день, однако в этом месте оказалось слишком много бабников, с которыми мне пришлось бы работать, а с меня хватает тех, что в «Рэйдиоплэйн компани», и целая армия мне вовсе ни к чему. Офицер по кадровым вопросам сказал, что может принять меня на работу, но не советовал — ради моего же собственного блага, так что я снова нахожусь в «Рэйдиоплэйн компани» и очень рада этому...[79]
С наилучшими пожеланиями, Норма Джин
Во время отпуска, предоставленного фирмой в 1944 году, Норма Джин (в то время ей было восемнадцать) в первый раз в жизни отправилась в путешествие за пределы Калифорнии и навестила Грейс, которая временно работала в кинолаборатории, расположенной в Чикаго. Отъезд Грейс из Западной Виргинии был, по мнению Бебе, необходимостью, поскольку, хоть она и имела там постоянную работу, «у нее начались проблемы с выпивкой [что вовсе не было странным]. Все жены моего отца страдали по этой причине, поскольку одним из главных его занятий были ежедневные разгульные и шумные попойки, к которым те поневоле присоединялись».
Норма Джин побывала также у Бебе в Западной Виргинии, а потом ненадолго заехала к своей единоутробной сестре Бернис Бейкер, которая в то время была уже замужней женщиной и матерью. Про этот последний визит ничего неизвестно: две дочери Глэдис почти не знали друг друга, и хоть они и питали надежду стать подругами, этому препятствовали длительные периоды разлуки; посему редкие встречи, невзирая на добрую волю с обеих сторон, всегда оказывались немного натянутыми и неловкими.
Продолжение следует
Я обратил внимание на то, что даже если ты будешь четырежды прав.. всегда найдутся….
Так вот: обычно, в средней жизни, в любом массовом мероприятии обнаруживается не менее 6% говноедов - ( то не то, нам не нравится, вы нам не нравитесь, мы хотим лучше…).
Я их называю говноедами.
«Маленьким щенком его нашла Мюриэл Бэгг, которая живет в городе Нигде со своим мужем Юстасом. Странные вещи творятся в городе, только Кураж спасёт свой новый дом…» С такими строками «Кураж, трусливый пёс» увидел свет в феврале 1996 года — именно тогда вышла первая серия мультсериала, ставшего культовым и уникальным в своей способности честно говорить о самом сокровенном — страхах. В первую очередь, о детских.
О сюжете
Мультфильм показывает нам, как пугливый пёс с ироничной кличкой Кураж из раза в раз совершает подвиги, спасая от различных опасностей своих пожилых «родителей» — заботливую и наивную Мюриэл и жадного ворчуна Юстаса. Главной частью дома, по законам жанра ситкомов, стала гостиная с диваном и телевизором: считается, что сцены в этой комнате отражают семейные ценности и позволяют зрителю заглянуть в повседневную жизнь героев.
Действительно, складывается впечатление, что Кураж — не домашний питомец Мюриэл и Юстаса, а их ребёнок (или хотя бы внук). Взаимоотношения персонажей сильно напоминают детско-родительские, а метафорические сюжеты с монстрами похожи на стандартные ситуации внутри семьи (например, встречи с пугающими дальними родственниками Юстаса). Благодаря такой аллюзии мы легко можем отождествить себя с героем и вместе с ним прожить все передряги, в которые он попадает.
Знакомство с ужастиком
Для рождённых в 2000-е «Кураж» стал первым детским шоу, в котором с ребёнком разговаривали на серьёзные темы языком жутких метафор и чёрного юмора. Одно его появление в вечерней сетке вещания одновременно и пугало, и заставляло включить телевизор, чтобы увидеть очередную серию о кошмарных событиях города Нигде (хотя многие всё-таки не решались смотреть такое на ночь).
При этом, пересматривая мультфильм в более сознательном возрасте, зритель понимает: далеко не жуткими сценами насилия привлекал и ужасал «Кураж». В нём всегда присутствовала какая-то неуловимая атмосфера абсурда, бредовости и непонятности, которая в определённый момент… облегчала наши собственные страхи?
Кураж стал тем, на кого мы проецировали свои детские фобии — но как у него вышло научить нас не бояться монстров под кроватью и смеяться над своими проблемами? Давайте разбираться.
Фабула
Стандартный сюжет серии выглядит примерно так:
В семье Бэгг жизнь спокойно идёт своим чередом, семья живёт в американском штате Канзас, в одноэтажном доме с чердаком и подвалом на совершенно бесплодной земле, в поле, на довольно таки приличном расстоянии от города Nowhere/Нигде;
Параллельно с этим где-то неподалёку, практически «из воздуха» возникает какой-то антагонист (злодей/монстр/чёрная магическая сила/призрак) и делает свои «тёмные делишки»;
Кураж — единственный, кто узнаёт о возможной опасности, пока старики списывают любые аномалии на что-то обыденное (посланный древнеегипетским духом потоп воспринимается как последствие незакрытого крана, а землетрясение в доме как результат слишком широко распахнутой форточки) и не понимают бьющего тревогу пса;
Хозяева оказываются в беде;
Пёс бросается спасать их, часто прибегая к помощи «умного» компьютера в поисках решения (он часто повторяет фразу «Чего не сделаешь ради любви!»);
Всё заканчивается благополучно, Кураж снова покоится на коленях у Мюриэл, а ворчливый старик Юстас как обычно над ним глумится.Ничего не напоминает? Например, как в детстве мы долго не могли уснуть, и казалось, что если держать глаза открытыми, то нападение монстров и чудовищ никогда не будет грозить нашей семье.
Подобно Куражу, нам казалось, что солнце вот-вот погаснет, вместо визита в парикмахерскую можно оказаться в лапах сумасшедшего учёного, и даже доктор местной больницы будто бы не в состоянии проконтролировать ситуацию и в ответ на каждую проблему рекомендует «делать примочки» и «ни о чём не беспокоиться».
Мы ложились спать, но нам мерещилось, что из шкафа готовится выпрыгнуть чудо-юдо, бабайка стучится в окно, а если перевернуться от них набок, то некий волчок может утащить в далёкие леса. Но об этом сообщить родителям не получится — они же совсем не замечают сверхъестественных явлений, списывая всё на сквозняк или простое «показалось».
Если попытаться предупредить взрослых о надвигающейся опасности, они в лучшем случае, прямо как добродушная Мюриэл, просто не поймут ваших красочных жестов и пантомим, а в худшем, как Юстас, разозлятся, что вы дёргаете их по пустякам, и могут даже обозвать трусом.
Мультфильм действительно напоминает то ли кошмарный сон, то ли мир через призму утрированного детского восприятия, в котором в повседневных ситуациях вроде похода в кафе или поездки загород любая неприятность может превратиться в катастрофическую ситуацию на грани жизни и смерти. Получишь двойку — станешь дворником, проглотишь жвачку — слипнется одно место, будешь криво сидеть — вырастет горб и воспалится аппендицит. Так, раз за разом, в нас развивалось чувство вездесущей опасности, и мы по инерции воображали худшие варианты развития событий.
Психологический трюк
И всё-таки, благодаря чему мультсериал помогал нам привыкнуть к концепции ужастиков и взглянуть своим страхам в глаза? Возможно, дело вот в чём: есть верный способ избавления от чрезмерной тревоги. Суть его в том, чтобы намеренно довести нежелательную стрессовую ситуацию до абсурда, таким образом снизив её важность.
Например, вы сильно волнуетесь перед публичным выступлением, и вам кажется, что в случае, если вы допустите малейшую ошибку, наступит конец света.В таком случае психолог посоветует завершить цепочку мыслей до конца: вы провалите выступление, весь зал будет над вами смеяться, от вас отвернутся все друзья и близкие, а дальше остается только «в деревню, к тётке, в глушь, в Саратов».
И проблема уже кажется не настолько фатальной, ведь небольшая неудача вряд ли спровоцирует подобный вариант развития событий. Ровно такой же механизм осуществлялся внутри мультфильма: он показывал, что даже самые странные и ужасающие ситуации могут вызывать смех, и, в конце концов, благополучно завершиться.
Он заставлял нас поверить в то, что хэппи энд возможен не только в диснеевских сказках, но и в менее радужном мире. Конечно же, наши детские страхи не были обычными выдумками. Для нас это были вполне рациональные опасения, и мы подходили к ним со всей серьёзностью. Однако замечая сходства в сюжете с собственным травматическим опытом, мы понимали, что при виде монстра можно не только истошно кричать и звать на помощь, но и попытаться над ним подшутить, обхитрить и победить его (переиграть и уничтожить!)
И напоследо
«Кураж, трусливый пёс» вообще не задумывался как мультфильм для детей, но весьма интересен он оказался и тем, кто помладше, и взрослым: остроумные шутки, многообразие уникальных персонажей (от Гусиного бога до горбуна-циркача), забавные отсылки (например, мертвец, прикидывающийся кинорежиссёром по имени Бентин Тарантелла, фараон Рамзес с извечным криком "Верни плиту!", расчётливый вор Ле Кряк, коварный то ли лис, то ли кот по имени Котц, владеющий мотелем с кровожадными пауками, безумный племянник Мюриэл Фред, говорящий стихами и бреющий догола, и множество оммажей на известные хорор- и научно-фантастические фильмы), нескучные сюжеты, клёвый микс из традиционной анимации и CGI-графики, ни с чем не сравнимые жутковатые атмосфера и саундтрек.
Мультфильм стал нашим проводником в мир хоррора и комедии ужасов. Содержащиеся в нем «эстетика отвратительного» и особая прямолинейность в повествовании, безусловно, оцениваются многими родителями как нечто непозволительное и травмирующее для детской психики.
Однако, как мы уже выяснили, «Кураж» не столько жесток, сколько таинственен и абсурден — и этим он завораживает. С помощью понятных даже детям приемов создатели мультфильма рассуждают на темы глобальных социальных и философских вопросов. Наверное, именно поэтому он до сих пор интересен аудитории всех возрастов.
Дети вырастают, сменяются поколения, но в городе Нигде всё по-прежнему: кругом опасность, а в уютном домике Бэггов на отшибе все спокойно, Мюриэл печёт пироги, Юстас всё так же ворчит: «Кураж, трусливый пёс! Вечно ты выставляешь меня в глупом свете!».
Но так ли он труслив, так ли уж он глуп?
Полагаю, полный обзор на этот мультсериал и анализ его я сделаю в рамках следующей статьи, а в завершение этого поста покажу вам отсылочку на Хельгу Патаки из "Эй, Арнольда", которую случайно нашла во втором сезоне шоу (по крайней мере, персонаж выглядит слишком похоже):
Есть там ещё и Дух урожая Осенней Луны, который похож и на логотип ВИД, и на Тилля Линдеманна в гриме:
И стиль мультсериала Джона Дилворта смахивает на стиль Джона Крисфалуси/Крикфалуси, а персонаж Кураж является эдаким симбиозом Рена Хоека и Стимпи - полный, вызывает смех и невероятно невротичный персонаж, шугающийся каждого шороха.
В оригинальной версии она носит название "House of horrors". Дело Элизабет Фрицль в истории преступлений против личности не имеет аналогов. Когда ей было 18 лет, родной отец (Йозеф Фрицль) запер её в подвальном бункере их собственного дома, где она провела 24 (!) года, подвергаясь постоянному насилию. За это время Элизабет родила 7 детей.
Один мальчик умер вскоре после рождения, троих заботливый отец, он же дедушка, подкинул своей «основной» семье, предварительно заставив узницу-дочь написать записку о том, что она якобы ушла из дома, чтобы посвятить жизнь служению религиозной секте, и просит родителей позаботиться о малышах.
Ещё три ребёнка Элизабет оставались с ней в бункере вплоть до конца «подвальной истории». При этом двое из них были уже взрослыми (19 и 18 лет), самому младшему на момент освобождения было 5 лет.
Книга Найджела Кауторна «Замурованная. 24 года в аду» посвящена этим жутким событиям. И, на мой взгляд, главная ценность этого произведения заключается в том, что оно написано не непосредственными героями истории, а посторонним, по сути, человеком.
Аналитический, сторонний взгляд на подробности помогает лучше понять и прочувствовать происходящее в целом.
Обычно книги, рассказывающие такие чудовищные истории, пишутся самими жертвами, и, естественно, повествование, получается очень эмоциональным.
В итоге читать это могут далеко не все — например, людям с сильно развитым чувством эмпатии такое чтение доставляет неподдельные страдания. Но благодаря тому, что книгу «Замурованная. 24 года в аду» писал журналист, её вполне можно читать… всем.
Что касается самой жертвы, то после наглого вторжения в частную жизнь со стороны британского папарацци, который все-таки успел сфотографировать женщину после освобождения и довёл до тяжёлого нервного срыва, она запретила снимать о ней фильмы и писать что-либо, но разве кто послушал тогда пострадавшую женщину?!
Тем более, если она против своей воли стала знаменитой персоной, попала в психушку, плюс дело чересчур резонансное и прибыльное для журналистов, то она ни на анонимность, ни на тайну следствия и врачебную, и даже личную жизнь фактически не имеет...Да и сам Найджел Кауторн из-за этого всего дерьма оказался слишком близок к новому судебному разбирательству.
Потом и из фигуры её папаши люди раздули эдакую медиа-франшизу, начиная пьесой в театре и блюдами в ресторане "фрицль-шницель" и кончая фанфикшенами типа "Комнаты" Эммы Донохью, "Клаустрии" Реджиса Гоффри и даже мультиком на Ютубе в стиле "Луни тюнз"...
Хоть в электронном варианте книги всего 830 страниц (это, согласно личной статистике, объём меньше среднего), после их прочтения складывается ощущение, что ты знаешь об этой дикой истории буквально всё.
В книге есть подробности обо всех её действующих лицах: Йозефе Фрицле (и его родителях!), его жене Розмари и её близких родственниках. Подробно описываются характеры всех детей этой семьи, приводятся воспоминания соседей, коллег по работе Йозефа, одноклассников детей и т. д. и т. п.
В довершение даётся хороший разбор настроений того времени, а также влияния фашизма на Австрию и её граждан. При этом нет попыток как-то оправдать мотивы Фрицля-старшего (дескать, «не мы такие, жизнь такая»). Наоборот: после изучения всей этой информации извращённость и демонизм его личности проглядывают особенно ярко.
💢 Очень грамотно раскрыта личность Элизабет Фритцль для читателей.
Причём я думаю, что цели как-то особенно рассказать об этой женщине Найджел Кауторн не ставил — так получилось само собой. А приём заключается в том, что история об её злоключениях подаётся… просто. То есть без упора на страдания и героизм.
То, что прошлось пережить Элизабет за 24 года плена, рассказывается без эмоций, в духе: заперли — надругался — родила — забрали и т. д. Таким образом, автор оставляет выбор эмоций за самим читателем, не навязывая ему свои переживания яркими прилагательными и душещипательными подробностями.
Женщина прожила в плену 24 года. Всё это время она не видела солнца, а воздух, которым она дышала, был спёртым и заплесневелым. Её насиловал собственный отец на глазах их совместных детей. Она много раз рожала. Всегда — без медицинской помощи, фактически в одиночестве (пока не подросли младшие). Она видела, как её дети болеют (и умирают).
Но, пожалуй, самое главное — это полная безнадёжность положения. Отпускать её и детей Фрицль не собирался. С другой стороны, смерть ненавистного маньяка (на момент окончания заточения Йозефу было уже 73 года) означала бы и их смерть тоже — от голода. То есть, с какой стороны ни посмотри, для Элизабет всё в теории кончалось плохо, надеяться было не на что. И с этим чувством она прожила четверть века!
Тем не менее, оказавшись на воле, она быстро восстановилась и, как писали в своих наблюдениях, врачи (не цитата!), ничем не отличалась от других пациентов больницы.
И в этой связи лично у меня возникает только один вопрос: КАК такое вообще возможно?! Какой внутренней силой должна обладать эта женщина, вчерашняя 18-летняя девочка, чтобы за 24 года не только не повредиться разумом, но и в итоге нормальной вернуться к нормальной жизни. Хотя, нормальной ли?!
У меня до сих пор возникает множество вопросов ко всем персонажам этой истории, в том числе и к самой жертве, ставшей в людском сознании чуть ли не идеальным объектом стереотипного образа жертвы - вечной молчаливой и забитой куклы для битья и покорной овечки, которая живёт затворницей после посещения психологов и посыпает голову пеплом...
Во-первых, ну зачем вот надо было Элизе переться в погреб за шизанутым адским папашей на ночь глядя, да ещё и тяжести на себе таскать вроде той двери, которую они устанавливали, дать себя усыпить хлороформом/эфиром, накачать наркотой и приковать к столбу цепью, как собачонку?
Он же её третировал до этого, избивал, орал, ни во что не ставил, ноги вытирал об неё, домогался по её же словам, где придётся, и все-таки изнасиловал в 11+ лет! Лизль же не в вакууме жила, не сидела дома безвылазно, у неё были и подруги в лице близняшек Кристы и Ютты. Они могли бы дать ей приют на время, помочь заявить в полицию на отца... Но она молчала в тряпочку, терпела и всё на этом. Совершила тупой поступок, ставший впоследствии роковой ошибкой.
Второй момент, почему Элизабет за все эти годы сама не пыталась сбежать, как та же Кампуш? Ладно, один год, другой, но не постоянно же торчать в подвале и ждать у моря погоды, что её спасут, как принцессу из башни с драконом! Она же там ещё рожала детей, не отказалась от них, надо было бороться хотя бы за их благополучие...
Когда Йозеф решил расширить подвал, наверняка у него была лопата, которой можно было бы его ударить и сбежать. Что мешало дочери объединить усилия с двумя старшими детьми и напасть на него, врасплох застичь?
Да и на фото сам интерьер подвала разительно отличается от пафосного описания журналистов, там были и раковина, и унитаз, и несколько стульев... В качестве орудия убийства адского папаши вполне бы подошли...
Третий момент, что особенно меня взбесило в этой истории, так это поведение Элизабет, её отношение к заболевшим детям. Только прочтите вот эту выдержку:
"Все началось с Феликса. Сначала мальчик простыл, а потом у него случились судороги вплоть до паралича. Он заразил старшую сестру, Керстин. Девушке становилось плохо с каждым днем. Микстуры от кашля и аспирин уже не помогали.
Поначалу Керстин день и ночь сидела на кровати в раскачивающихся движениях, кусала губы и язык, дико билась вокруг себя, затем мучилась болями в животе, теряла сознание, и, по словам ее отца, рвала на себе одежду и пыталась смыть ее в унитазе".
То есть, как это вообще понимать? Здоровье старшей дочери для так называемой жертвы насилия оказалось намного важнее жизни младшего сына?!
Когда мальчик у неё чуть паралитиком не остался на всю жизнь, это видите ли, фигня, шутка какая-то, а когда приступы эпилепсии старшей дочери, простуда и обмороки достигли своего апогея, то это уже сигнал бедствия, и только тогда Элизабет стала что-то делать, чтобы спасти одного ребёнка, забив при этом мощный болт на другого?! Чем она руководствовалась в этот момент?!
Мало того, что одного из близнецов, который через три дня умер от недостатка кислорода, она отстоять не смогла, мало того, что торчала в этом подвале, надеясь непонятно на что, так ещё и другого сына чуть на смерть лютую или хуже того - пожизненную инвалидность - не обрекла!
И чему нас эта история сможет научить?! Что, если ты попала в беду, лучше бездействуй и жди чуда? Спасения могло бы не быть вообще: а что, если Йося бы сломал ногу/застрял в лифте/заболел/помер/забыл код от входа в подвал или вообще бы уехал из Амштеттена, что бы делала Элизабет, находясь в помещении без окон, с дефицитом продуктов и медикаментов, голодная, холодная? Если бы в доме пожар случился? Она так и сидела бы там до конца жизни, пока не умерла вместе с детьми?!
Ведь то, что случилось после того, как дети заболели, лишь черёд случайностей: бледность кожи и запущенное состояние дочурки Керстин вызвали подозрение у местного доктора Альберта Рейтера. Плюс сыграло на руку то, что отец-дед не обзавёлся медкартой, паспортом и необходимыми документами, наверху дети пропавшей Элизабет, кроме половины из оставшегося числа, воспитывавшихся как подкидыши, никак не значились.
Потом вмешалась полиция, и выяснилось, что история с матерью-кукушкой, сбежавшей в секту - всего лишь выдумка, а Йося пользовался ей, водил за нос четверть века всех вокруг! Потом правоохранительные органы чуть ли не силком выжали из Элизабет правду о местонахождении детей и что с ней случилось, почему она оставила Керстин одну и довела болезнь до критической точки? Всё это - череда случайных событий, которых могло бы и не быть.
Стоит иметь в виду, что Йозеф Фритцль был не просто жалким инженером электриком, как его везде описали, но и БИЗНЕСМЕНОМ, владел несколькими домами, и не только доходным домом на Иббштрассе, 40, доставшимся в наследство от его матери Марии Неннинг, и в подвале которого он держал свою дочь, но и пансионом в Мондзее, возле которого нашли тело убитой девушки Мартины Пош, как две капли воды похожей на Элизабет. И тут Йося дважды отвертелся. И в поджоге его подозревали, и в серийном убийстве...
То есть, если при тебе есть деньги, власть, прирождённая харизма, умение втираться в доверие, то если только захотеть, можно с помощью грубой силы, лести и шантажа чего угодно добиться... Олигархам даже в Австрии закон не писан...
Они сделают всё, чтобы убедить народ поверить в несусветный бред о том, что то мальчики пьяные им под машину кидаются в пять лет, то 18+ летние дочери с престижным образованием и планами на будущее окажутся алкоголичками, гуленами, беглянками, сектантками и матерью-кукушкой...
А Йозеф... Да что Йозеф? За долги дом навсегда у него отжали, на пожизненное посадили, так он и на нарах чалится, как король: то на Рождество его епископ благословляет, то его лососем кормят, то он фамилию в 2017 году на Майрхофф меняет. Сейчас вообще едва по удо не вышел...
Вопрос, откуда у него деньги то взялись для этого? Вряд ли за решёткой он их сам заработал, счёт по идее, должен был либо заблокироваться, либо перечислиться в крупном размере родственникам в качестве компенсации за колоссальный моральный и физически ущерб! Или ждуля какая там расщедрилась, интервьюер?
Но вернёмся к книге. После неё начинаешь иначе смотреть на свои текущие бытовые проблемы (наподобие шумных соседей, лающей собаки за окном, дождя на улице, когда тебе пора идти на работу) и даже ценить то, что эти неприятности существуют именно в таком виде и форме.
Ведь есть люди, которые отдали бы многое, чтобы звук от перфоратора соседа в 6 утра был самым большим злом, что им довелось пережить. Найджел Кауторн - не единственный журналист, который описывал дело Фритцля в публицистике, криминалистике и документалистике.
Есть ещё книга Стефани Марш и Бояна Панчевского "Преступления Йозефа Фритцля/Я не монстр!", Джона Глатта "Секреты в подвале" и Алана Холла "Монстр". Из них только две книги были переведены на русский язык, и то с грубейшей ошибкой - сестра Элизабет Фритцль - Габриэле Хельм почему-то трансформировалась в брата близнеца Даниэля! Что за непрофессионализм такой?!
Также по мотивам дела Фритцля вышло два художественных фильма 2021 года и три документальных, без перевода на русский язык. Но можно воспользоваться переводчиком Алиса на ютубе, где эти фильмы можно найти в оригинале...
Дональд Спото. «Мэрилин Монро» отрывок размещается для ознакомления на некоммерческой основе.
Глава пятая. Июнь 1942 года — ноябрь 1945 года
«Я — капитан, а моя жена — первый офицер, старпом, — сказал Доухерти о своем браке. — А коль так, то жена должна быть довольна уже тем, что находится на корабле, и не мешать мне управлять и командовать им». Однако с самого начала супружества между лишенной уверенности в себе, невинной и несмышленой Нормой Джин и смелым, опытным Джимом на борту время от времени возникали симптомы бунта, пока наконец старпом не выпрыгнул с судна.
Гораздо позднее появились два бортовых журнала, которые составил капитан: в них были однобоко отобранные факты, нашпигованные хронологическими пояснениями вкупе с интимными деталями и в то же время изобилующие импровизированными разговорами и ложно интерпретированными событиями. В течение многих лет эти сочинения представляли собой единственную доступную посторонним карту супружеского путешествия, и так было вплоть до момента обнаружения записей бесед, в которых как капитан, так и старший помощник раздельно привели совершенно различные тексты донесений о рейсе, который с первого дня следовал к пункту назначения под названием «катастрофа»[70].
Джеймс Доухерти неизменно утверждал публично, что «в нашем браке никогда не было никаких проблем... пока я не захотел увеличения семьи, а она не захотела делать карьеру». Такого рода формулировки представляют собой ясное выражение традиционного подхода к супружеской паре как к союзу, где доминирует мужчина; кроме того, они выражают желание представить в розовом свете первый из трех ее браков, которые все носили договорной характер. Однако в тех комментариях Джима, которые впоследствии не попали в опубликованные интервью с ним, содержится более искренняя оценка щекотливых аспектов их супружеского альянса. «Ни за что на свете я не женился бы во второй раз на киноактрисе, — признавался он. — У нее в голове было только одно: стать звездой, — и она отбросила всё на свете ради того, чтобы непременно добиться поставленной цели. Думаю, что в большой степени это была работа Грейс».
Что касается Нормы Джин, то она через много лет сказала так: «Я в связи с этим браком не горевала, но и не чувствовала себя в нем счастливой. Мы с мужем редко разговаривали. И вовсе не потому, что были обижены или поссорились. Просто нам нечего было сказать друг другу. Я умирала от скуки».
На протяжении шести месяцев — от июня до декабря 1942 года — молодое семейство Доухерти жило в снятом внаем однокомнатном домике в Шерман-Оукс. Здесь шестнадцатилетняя Норма Джин пыталась как-то совладать с нереальными требованиями быть подходящей женой для независимого мужчины двадцати одного года от роду. Она задавала немного вопросов, принимая как должное свою роль сексуальной партнерши и хозяйки дома — роль, которую ее вынудила играть Грейс и доброкачественного исполнения которой ждал от нее сейчас Доухерти. Однако это шло абсолютно вразрез с существовавшими ранее намерениями заменить на экране ушедшую из жизни звезду Джин Харлоу. Эта перемена планов порождала у Нормы Джин беспокойство «Я на самом деле не знала, где нахожусь и что должна делать», — вспоминала она позднее об этом моменте жизни.
Доухерти вынужден был признать:
Она была настолько впечатлительна и не уверена в себе, что я осознал свою неспособность обращаться с нею. Я знал, что она совсем молода и что ее чувства весьма ранимы. Норма Джин думала, будто я зол на нее, если хоть раз, выходя из дому, я на прощание не поцеловал ее. Когда вспыхивала ссора — а это происходило постоянно, — я чаще всего говорил: «Замолчи!» или даже «Заткнись!» и укладывался спать на диване. Проснувшись через час, я обнаруживал ее спящей рядышком со мною или сидящей неподалеку на полу. Одновременно Норма Джин была весьма снисходительной. Никогда в жизни она не таила ни на кого обиду. Мне казалось, будто я знаю, чего она хочет, но то, о чем я думал, никогда не оказывалось тем, чего она хотела в действительности. У меня складывалось впечатление, что Норма Джин играет какую-то роль, готовясь к тому будущему, которого я не мог предвидеть.
Это искреннее признание, зафиксированное в 1952 году, но не включенное в окончательный, опубликованный в 1953 году вариант статьи «Мэрилин Монро была моей женой», представляет собой ключ к пониманию той психологической пропасти, которая разделяла эту супружескую пару. Оно вносит также существенные коррективы в образ очаровательной, беззаботной и страстной молодой жены, который довольно ловко, но все-таки как-то фальшиво представлен в книжице Доухерти.
Он быстро стал отдавать себе отчет в том, что в большей мере является для нее отцом и опекуном, нежели мужем. «Норма Джин обращалась ко мне "папуля". Когда она упаковывала для меня что-нибудь перекусить на работу, то я часто находил внутри записочку вроде: "Дорогой папуля, когда ты будешь читать это, я буду спать и видеть тебя во сне. Обнимаю и целую тебя. Твоя маленькая девочка"».
Но Доухерти был компанейским парнем, у него было много приятелей, он любил всяческие игры, обожал уходить из дому и придерживался мнения, что флирт с красивыми девушками на танцульках и вечеринках никому не причиняет вреда и вполне допустим. В то же время у Нормы Джин не было друзей и подруг, в компанейском плане она была малость неотесанной, нервничала, что на публике может своей неловкостью вогнать их обоих в краску, и в результате стала ревнивой, обозленной и напуганной тем, что муж бросит ее, если вдруг обратит внимание на какую-то другую женщину. Джим предпочитал оставлять часть заработка себе на карманные расходы, но Норма Джин просила у него дополнительных денег и транжирила их в первую очередь на подарки для него же самого, причем довольно дорогие, скажем, на сигары фирмы «Ван-Дайк» или на новые шелковые рубашки — словно бы она хотела купить любовь мужа за его же собственные деньги.
Принципиальные различия в степени их эмоциональности стали видны уже летом. С того момента как застрелили ее любимого пса Типпи — а это случилось десять лет назад, — Норма Джин была чрезвычайно чувствительна к страданиям животных. «Она любила их всех и всегда старалась подбирать бродячих или заблудившихся тварей», — утверждала Элинор Годдард; а Грейс подчеркивала, что точно такой же была Джин Харлоу, которая всю жизнь держала в доме настоящий зверинец из собак, кошек и даже уток. Поэтому, когда однажды вечером Джим возвратился домой с убитым кроликом, подготовленным к разделке, Норма Джин не могла перенести этого зрелища и едва ли не впала в истерику. Сама мысль о том, чтобы съесть бедное животное, пробуждала в ней неописуемое отвращение.
Приводя описание этого происшествия, Джим жаловался, что Норма Джин «уклонялась от кухарничания». Не особенно разбираясь в кухонной проблематике и не обладая никаким опытом выполнения обычных домашних работ, Норма Джин все время была обеспокоена и отчаянно боялась, что муж окажется недовольным ею и в результате ее наверняка отправят — куда, она не знала. Ничего странного, что она так судорожно вцепилась в его локоть в день свадьбы и не выпускала его.
Именно поэтому она так легко допускала кулинарные промашки. Процеженный кофе вдруг оказывался приправленным солью; местная разновидность виски подавалась на стол неразбавленной, причем в четырехсотграммовых стаканах; не было конца вечным порциям морковки с отварным зеленым горошком, поскольку юной хозяйке как-то сказали, что еда должна являть собой приятное для глаза колористическое сочетание; наконец, когда муж после воскресной рыбалки возвратился с уловом, то жена не знала, как приготовить рыбу. Когда же Норма Джин подача форель фактически в сыром виде, то Доухерти язвительно буркнул: «Надо тебе научиться хоть время от времени варить нормальный обед», на что она отреагировала плаксивым ответом: «Какой же ты все-таки ужасный грубиян». Далее последовал страшный скандал, закончившийся лишь тогда, когда Джим втолкнул ее — полностью одетую! — под холодный душ. «Потом я пошел прогуляться, а когда вернулся, то она уже остыла и пришла в себя». Такое отношение со стороны мужа совершенно естественным образом привело к тому, что в ней еще более выросло ощущение собственной бездарности, а также страх, что ее бросят.
Что касается их интимной жизни, то Доухерти в компании часто говорил с восторгом: «Наше супружество было идиллией и в постели, и вне нее». В соответствии с этим ему обычно приписывается представление Нормы Джин как ненасытной нимфоманки, которая во время автомобильной поездки кричит мужу: «Съедь-ка здесь с шоссе! Съезжай быстренько!» Неутомимо домогаясь постоянных сексуальных контактов, она якобы заново определила значение термина «нарциссизм». Все эти байки, ловко придуманные наделенными богатым воображением писаками и редакторами из издательства «Плейбой-пресс», которые горели желанием внести свой вклад в складывавшийся тогда газетно-журнальный имидж Мэрилин Монро как вечно чувственной женщины, не найдут подтверждения в неопубликованных и куда более сдержанных воспоминаниях Доухерти.
Еще важнее то, что все эти байки категорически отличаются от того, что Норма Джин в частном порядке рассказывала друзьям. Режиссеру Элиа Казану[71]она доверительно призналась позднее, что не любила «ничего из того, что делал со мною Джим, за исключением поцелуев», и после этих слов деликатно прикоснулась к своей груди; Джим, достигнув удовлетворения, обычно тут же засыпал, оставляя ее возбужденной, смущенной и недовольной. Она открыто разговаривала о своем браке с Доухерти и с другими друзьями. В искренних, но полных рассудительной сдержанности воспоминаниях она — не то чтобы принимая все это особенно близко к сердцу, а скорее в попытке самооправдания и, в меньшей степени, осуждения — говорила так:
Разумеется, степень моей информированности о сексе оставляла желать лучшего. Скажем так: некоторые вещи казались мне более естественными, чем другие. Хотелось попросту удовлетворить его, и сначала все это казалось немного странным. Я не знала, хорошо ли я это делаю. Поэтому спустя какое-то время супружество стало мне безразличным.
Доухерти, правда, никогда не принадлежал к разряду людей жестоких, но со своим молодым запалом, мужским эгоизмом и чувством независимости он был точно так же неподготовлен к жизни в браке, как и его жена. В минуту искренности он сделал такое признание:
У меня была привычка уходить из дому и часами играть с приятелями в бильярд, что, конечно же, ранило ее чувства. Знаю, мне не следовало так поступать. Когда я оставлял ее в одиночестве, что, возможно, случалось слишком часто, она сразу же начинала плакать.
Не располагая в браке с «папулей» чувством безопасности, Норма Джин быстро поняла, что в решающей сфере семейных отношений ее союз с этим мужчиной станет еще одной копией хорошо известного ей эталона: она снова чувствовала себя никому не нужной.
«Ее интеллект наверняка отличался от среднего, — признавал Доухерти в частном порядке. — Она мыслила более зрелым образом, чем я, поскольку ей досталась более тяжелая жизнь». Однако, принимая во внимание отношение
Доухерти к брачному союзу вообще (и в особенности к своему собственному), молодой муж мог ощущать себя неприятно задетым зрелостью Нормы Джин; отсюда проистекало и то, что он держался на известной дистанции от жены, и проявлявшаяся у него время от времени бессознательная, но от этого ничуть не менее толстокожая манера поведения. Он считал свой брачный союз некой услугой, которую он оказал потрясающей и привлекательной девушке, а также «симпатичной идеей» организовать самому себе приятную жизнь; кроме всего прочего, Доухерти полагал, что благодаря этому супружескому союзу он обеспечит Норме Джин дом у своей матери, когда сам отправится на войну.
Однако невзирая на то, насколько чистыми и даже благородными побуждениями этот молодой человек руководствовался, все они отнюдь не являлись наилучшими мотивами для вступления в брак — союз, для которого он — так же, как его жена, — не созрел эмоционально. Похоже, оба они отдавали себе отчет во всей сложившейся ситуации, поскольку единогласно и категорично приняли решение по самому важному внутрисемейному вопросу: детей у них не будет. Во всяком случае, Норму Джин, которая сама была пока почти ребенком, «повергала в ужас мысль о беременности... Женщины в моей семье никогда не были в состоянии справиться с материнством, а я все еще продолжала привыкать к роли жены. О том, чтобы стать матерью, я думала как о событии весьма и весьма отдаленном». Отдавая себе отчет в имеющихся у них супружеских проблемах (и памятуя о возможной воинской службе), а также осознавая все большее расхождение их взглядов на будущее, Доухерти был более бесцеремонным: «Я требовал применения противозачаточных средств».
В начале 1943 года на протяжении нескольких месяцев молодые супруги жили по Эрчвуд-стрит, 14747, в Ван-Найсе — в доме родителей Доухерти, которые на какое-то время выехали из Лос-Анджелеса. Джим по-прежнему продолжал работать в фирме «Локхид», где его сослуживец, будущий актер Роберт Митчам, обратил внимание, что Доухерти каждый день приносит на работу один и тот же стандартный ленч: бутерброд с крутым яйцом.
— Что, твоя старушенция каждый день делает тебе одинаковый бутерброд? — спросил Митчам.
— Тебе обязательно надо повидать эту самую старушенцию! — откликнулся Доухерти.
Ответ был вполне в стиле Митчама:
— Надеюсь, она выглядит лучше, чем этот твой бутерброд с яйцом.
В середине 1943 года родители Доухерти возвратились обратно на Эрчвуд-стрит и молодая семья перебралась на несколько месяцев в дом на Боссемер-стрит, тоже в Ван-Найсе. Здесь в свободное время они начали встречаться с другими супружескими парами: молодым художником и его невестой, бухгалтершей, двумя студентами-медиками и их женами. Норма Джин попросила новых знакомых принести к ним в дом свои грампластинки и организовала парочку вечеринок с танцами, во время которых, к крайнему изумлению Джима, чуть ли ни в первую же секунду преображалась из преувеличенно стыдливой хозяйки дома в талантливую актрису. Она обожала танцевать, разбивала пары, переходя от одного партнера к другому, заливалась смехом и без конца кружилась. Джим становился ревнивым, видя, как действуют на мужчин ее полные очарования движения. «Норма Джин была слишком красива, — вспоминала Элида, сестра Джима. — Она ничего не могла поделать, когда жены друзей, глядя на нее, испытывали такую зависть, что охотно сбросили бы ее со скалы». Тем летом, как вспоминает Доухерти, во время уик-эндов они часто выбирались позагорать на пляж в Санта-Монике или в лос-анджелесской Венеции, где Норма Джин привлекала всеобщее внимание, «поскольку [как утверждал Джим] носила купальник на два номера меньше, чем надо было!».
Когда они жили в Ван-Найсе, Норма Джин приютила отбившуюся от какого-то дома шотландскую овчарку-колли, к которой очень сильно привязалась, — она дала псу имя Маггси и каждый день уделяла много часов вычесыванию и купанию собаки, а также ее дрессировке. Если Норма Джин не занималась Маггси, то основную часть дня посвящала уходу за собственной внешностью и культивированию своей красоты. Она постоянно опробовала новую косметику, принимала длительные ванны и множество раз в день промывала лицо водой с мылом, чтобы предотвратить появление прыщиков и (как она верила) улучшить кожное кровообращение. Казалось, что своими неустанными усилиями по совершенствованию своей красоты она стремится достичь идеала, который не может быть претворен в жизнь, создать такой образец безупречности, который был бы признан всеми, — словом, в этот период она хотела считаться красавицей даже в большей степени, чем в ту пору, когда упорно работала над достижением той же цели в средней школе. «В вопросах собственной внешности она была перфекционисткой, — вспоминает Доухерти. — Если она чем-либо и выделялась, то чрезмерно критическим отношением к себе».
Продолжение следует...