Шахт - 76 лет моей жизни (1)
Прочитать мемуары Ялмара Шахта побудила меня рекомендация Томаса Майера в одной из своих книг. Купил. Прочитал. Что сказать… Понятно, что на родине их не переиздавали с момента выхода. Шахт – продукт кайзеровской эпохи. Идеи его вышли из моды уже при падении Третьего рейха, на укрепление которого он не жалел сил. И всё же, книжка действительно стоящая прочтения для тех, кто интересуется историей. Не зря эти мемуары перевели и издали (в сокращённом виде) в России в 2011 году. Я читал оригинальную версию 1953 года с пожелтевших пахнущих пылью страниц.
76 лет моей жизни.
Я не ставлю своей целью пересказать здесь все мемуары. В конце концов, не всё из них так уж интересно, да и самомнение автора часто бросается в глаза. Но всё же кое-что интересное можно привести.
Родился наш герой в 1877 году, получив вычурное имя Ялмар Хорас Грили Шахт. Его отец эмигрировал в США, но так и не смог прижиться на новом месте. Тянуло на родину, куда он и вернулся перед рождением второго сына, которого он назвал в честь своего кумира Хораса Грили. Несмотря на наличие кое-каких состоятельных родственников, в детстве Ялмар познал бедность. Лишь когда отец устроился в американскую страховую компанию (помог беглый английский), он смог получить приличное образование и с ним – путёвку в жизнь. Всё прочее было достигнуто своим умом (ну и, может быть, ещё членством в масонской ложе, я так подозреваю). Но если кто-то думает, что президент Рейхсбанка блистал математическими познаниями в гимназии, то ошибается. По математике у него был стабильный трояк. Директор банка – не бухгалтер. Ему нужно знать психологию, экономику, обладать здравым смыслом, быть решительным и прежде всего – как следует уяснить, что такое кредит.
Своё призвание Шахт нашёл не сразу. Он начал с медицины в Киле, куда потянул его старший брат, потом семестр германистики в Берлине, потом семестр в Мюнхене, где добавилась экономика, потом семестр в Лейпциге (журналистика), потом снова Берлин с риторикой, потом Париж, гдя познавалась социология и учился французский. Диссертацию написал на экономическую тему, получив доктора философии. Ну не было в 1899 году в Кильском университете программы доктора экономики. Хорошо, когда папа за всё платит и можно ездить по странам безо всяких паспортов и необходимости собирать кучу бумаг для продолжения обучения в другом университете.
На работу молодого доктора взяли в Союзе торговых договоров, который основали ведущие немецкие экспортёры. Его взяли главным образом потому, что, в отличие от других кандидатов, он был одет в смокинг. Впрочем, они не прогадали. В Союзе он обзавёлся знакомствами с ведущими банкирами страны, которые в свою очередь были впечатлены последовательным стилем работы молодого референта. В 1903 году его взяли главным пиарщиком в Дрезднер Банк. Занятие было новым для того времени. Успехи не заставили себя долго ждать. Берлинер Моргенпост, регулярная поливавшая «дрезденцев» в своих передовицах, не стеснялась размещать на последних страницах объявления банка. Шахт доступно объяснил газетчикам, что не стоит кусать руку дающего. Так строптивцев приручили. Помимо контактов с прессой, пришлось заниматься аналитикой и сопровождением выпуска займов.
И всё же карьера пиарщика в банке имеет потолок, в который честолюбивый молодой человек быстро упёрся. Потому он решил постичь непосредственно профессию банкира, в чём ему помогли коллеги, давшие возможность поработать в разных подразделениях. Его стали брать с собой на переговоры члены правления в качестве секретаря. Работу свою он делал хорошо, в деле разбирался. В 32 года Шахт стал титулярным директором Дрезднер Банка, вот так. В 1908 году он вступил в масоны, что было не новостью для его семьи: и отец, и прадед тоже принадлежали к различным ложам. Автор отрицает, что масоны вмешивались в политику. Это было верно для его родной Германии. Во время путешествия по Турции он связался с местным братством, и оказалось, что там масонство – в самой гуще политики. Масоны составляли костяк движения младотурок.
Потом разразилась Первая мировая. В армию Шахта не взяли из-за сильной близорукости. Но остаться в стороне было не судьба. Практически сразу ему пришлось заняться административной работой в финансах оккупированной Бельгии. Там он подружился с Феликсом Зомари, про воспоминания которого я рассказывал. Кстати, именно книжка Зомари позволила мне сформировать о Шахте правильное впечатление. Тогда, в 1914 году, два молодых банкира вошли в конфликт с начальником, который, по словам Шахта, терпеть не мог превосходящих его выскочек. Зомари, однако, видел другие причины у своего увольнения (да, они оба ушли): его желание ограничить грабёж Бельгии оккупантами. Как видим, хоть у друзей были разные мотивы, в солидарности им не откажешь. Вернувшись домой, Шахт ушёл из Дрезднера на должность директора Национального банка из карьерных соображений. К этому периоду относится важное замечание, сделанное по поводу финансовой политики государства в военные годы. Шахт отмечает, что англичане сделали правильно, обложив общество высокими налогами, чтобы каждый внёс свою лепту, в том числе обогащающийся на войне олигархат. Немцы же переложили тяготы финансирования на простых граждан. Это им аукнулось в конце концов.
К концу войны относится занятие Шахта общественными делами. Коммунистическая угроза побудила его войти в число основателей Немецкой Демократической партии, которая мыслилась как лево-буржуазная. Впрочем, депутатом он не стал, хоть и предлагали. Начало 1919 года продемонстрировало, что немецкий народ отверг большевизм. Но в то же время перед ним встал новый зловещий призрак – военные репарации. Первые же переговоры с победителями, которые намеренно не предоставили достаточное количество стульев для немецкой стороны, наглядно иллюстрировали дух, который царил сразу после войны. На немцах с душой оттаптывались, как могли. Обессиленная после войны страна не могла платить столько, сколько от неё требовали. В ответ на это была занята Рейнская область. Немцы начали пассивное сопротивление, то есть прекратили работать. Зарплату протестующим стал платить Рейхсбанк. Где взял деньги? Из воздуха. Так началась знаменитая гиперинфляция 1923 года. На то время Шахт покинул банковскую работу, потеряв желание трудиться в компании со спекулянтами, такими как Якоб Гольдшмидт. Его больше занимал вопрос репараций. Уже тогда он видел в них неразрешимую проблему: чтобы заплатить огромные суммы в валюте, эту валюту Германия должна была заработать, продавая свою продукцию на внешних рынках, в том числе на рынках стран-победителей. Излишне спрашивать, понравилось ли бы это англичанам с французами.
На тот момент проблема репараций отошла на задний план. Инфляция поставила на кон существование самого государства. Сепаратизм и большевизм подняли голову. Необходимо было срочно проводить валютную реформу, и эту задачу рейхсминистр финансов возложил на плечи нашего героя. Шёл ноябрь 1923 года. Комиссар по валютным делам получил уборщицкую комнату в конце коридора, пропахшую старыми тряпками, но с телефоном. Шахт писем не читал, но зато много курил и общался по телефону. С заданием своим он успешно справился. Для этого пришлось забороть чёрный рынок и всевозможные формы эрзац-денег, выпускавшиеся общественными учреждениями. Первым же решением было прекратить приём последних Рейхсбанком. Валютным спекулянтам (имеются в виду банки) в свою очередь перестали давать кредиты, согласившись при этом принимать валюту по заранее установленному официальному курсу в 4,2 триллиона рейхсмарок за доллар. Такого кровопускания они не ожидали. Первое сражение за стабильность валюты было выиграно.
После такого успеха Шахт на рубеже нового 1924 года переехал в кресло президента Рейхсбанка. Но прежде, чем он приступил к новым обязанностям, он мотанулся по-быстрому в Лондон, где он завёл очень важное знакомство с Монтегю Норманом. У своего британского коллеги Шахт заручился поддержкой в создании специального банка DeGo, который бы предоставил нужный, как воздух, кредит немецкой индустрии, работающей на экспорт. Это было чрезвычайно важно на тот момент: сепаратизм никуда не пропал. Французы уже вовсю рисовали планы по введению параллельной валюты Рейнского Эмиссионного банка и даже заручились в этом поддержкой правительства. У них не получилось. Норман даже показал Шахту своё письмо с отказом Британии участвовать в этой авантюре.
К концу зимы валютные спекулянты вновь подняли голову, и Рейхсбанк с Шахтом во главе снова перекрыл им кислород, то есть кредит. И не только им, а всей экономике! При этом «палач немецкой экономики» всё же снабжал кредитом тех, «кому он особенно был нужен». Вряд ли в число таких нуждающихся вошли банки-спекулянты. Излечение прошло быстро, и уже 3 июня Рейхсбанк накопил столько валюты, что смог полностью удовлетворять все заявки. К концу лета был готов план Дауэса. Немцев обеспечили кредитом, который шёл в конечном счёте на выплату репараций. Шахт пишет, что эта музыка не была вечной, но играла лишь тогда, когда шли деньги из США. Немецкие муниципалитеты вошли во вкус, строя бассейны, парки, стадионы и прочие объекты за занятые деньги. Занимали они в валюте, доход свой они возвращали в Рейхсбанк в рейхсмарках, который платил по репарациям опять же в валюте, полученной в займе. Плюс проценты. Губительная практика валютных займов распространилась по стране. Снова подняли голову валютные спекулянты.
Музыка стала кончаться в «чёрную пятницу» 13 мая 1927 года, когда после того, как Шахт стал снова грозить кредитными ограничениями. Информация просочилась в прессу. Берлинская биржа рухнула. Зарубежным кредиторам стало ясно, что скоро они могут не увидеть своих денежек. Потому в 1927 году была созвана конференция, на которой был одобрен новый, более мягкий план Юнга. Но и он был недостаточно мягок (жадность победителей никуда не делась), потому Шахту пришлось подписать его лишь под давлением. Он пишет, что для решения проблемы репарации кредиты надо было давать не немцам, а странам-импортёрам немецкой продукции, которые, платя за немецкие товары, и предоставили бы валюту для выплаты репараций. Ага, а чем бы сами импортёры расплачивались по кредитам? Не иначе, сырьём. В рамках подобных соображений Шахт убедил Оуэна Юнга в необходимости создания специального банка, который бы распределял репарационные платежи и помогал бы со средствами аграрным странам. Так появился на свет Банк Международных Расчётов, про который я когда-то рассказывал.
Подписание плана Юнга
На родине за план Юнга на Шахта повесили всех собак, и в марте 1930 года он подал в отставку. Интересной байкой из арсенала автора было описание визита в Нью-Йорк к тогдашнему президенту ФРС Бенджамину Стронгу. Уже тогда немцы держали часть своего золотого запаса в подвалах ФРС. Шахт захотел посмотреть на это золото, и Стронг с гордостью повёл его в закрома. Вот только найти накопления Рейхсбанка им тогда не удалось. Прошло почти столетие, и вот уже в наши дни Бундесбанк безуспешно пытается пощупать своё золото в нью-йоркских подвалах. После отставки Шахта стали приглашать читать доклады в разных странах, в том числе в США. И всюду бывший президент Рейхсбанка не уставал повторять, что Германия не сможет платить столько, сколько хотят от неё. В конце своего американского турне вышел сборник его речей под красноречивым названием «Конец репараций». Говорил он с глазу на глаз и с президентом Гувером. Через полгода, в июне 1931 года Гувер объявил мораторий на платежи по репарациям. План Юнга был мёртв.
Мораторию, однако, предшествовал европейский банковский кризис, который начался с дефолта ротшильдовского Creditanstalt в Вене. Как это бывает, при панике все стали стремиться достать свои деньги. Валютные резервы Рейхсбанка (и многих крупных банков) растаяли в одно мгновение. Всё случилось, как предсказывал Шахт. Немецкие заёмщики оказались неспособны исполнять свои обязательства, и проблему получили их кредиторы, английские и американские банки. Всем стали нужны деньги, в первую очередь доллары. Включился первый в истории долларовый пылесос, который привёл к девальвации одной из ведущих резервных валют – английского фунта. Она была первой, но не последней в последовавшей гонке девальваций.
Излишне говорить, что банковский кризис сопровождался массовым обнищанием, банкротствами и безработицей. В этом всём кризисном хаосе позицией Шахта было – полагаться на свои силы, на свою промышленность. Похожую позицию имела новая политическая сила, набравшая вес на выборах 1932 года – НСДАП...
ИГ Фарбен. Часть I. Немецкая химия
Автор: Алексей Котов.
1925 год, заседание руководителей компаний, вошедших в холдинг, на котором было подписано соглашение о создании «ИГ Фарбен». На переднем плане глава BASF Карл Бош, будущий генеральный директор концерна и глава Bayer Карл Дуйсберг — будущий глава наблюдательного совета. Картина называется «Совет богов».
Всем привет. Меня зовут Алексей Котов, и эта серия постов родилась у меня после того, как подписчики попросили разобрать довольно популярное видео с канала «Держать Курс», рассказывающее про историю немецкого концерна ИГ «Фарбен».
Посмотрев ролик, я был очень удивлен тем, как мало рассказывается в нем про историю самого большого европейского промышленного концерна первой половины двадцатого века. Я постараюсь восполнить этот пробел, так что большая часть моего выступления будет посвящена именно рассказу про историю появления и этапах существования ИГ «Фарбен». Я постараюсь объяснить, как же так получилось, что именно в Германии, испытавшей серьезные экономические и политические потрясения после поражения в Первой мировой войне, возник промышленный конгломерат, уступавший в своих масштабах только трем ведущим американским корпорациям, и рассказать про историю развития немецкого концерна в различных политико-экономических обстоятельствах. В своем рассказе я позволю себе воспользоваться форматом исходного ролика, который разбит на отдельные главы, посвященные различным аспектам рассказываемой истории. Сразу хотелось бы внести небольшое уточнение: я буду неоднократно использовать словосочетание "немецкая химическая промышленность" в отношении предмета моего рассказа, при том, что, разумеется, немецкая химия не была ограничена рамками одного, пусть и очень большого, концерна. Однако наиболее крупные немецкие химические предприятия, впоследствии объединившиеся в концерн ИГ «Фарбен», безусловно, составляли ее подавляющую часть. Наиболее характерным объединяющим признаком этих компаний являлось то, что все они так или иначе были связаны с рынком красителей. Недаром само название «Фарбениндустри» переводится с немецкого языка как «производство красителей».
Логотип концерна
Рассказ про историю ИГ «Фарбен» начинается с… событий Первой мировой войны. С одной стороны, это немного удивительно, так как, собственно, концерн был создан в 1925 году, спустя семь лет после ее окончания. С другой стороны, исторические явления невозможно понять вне контекста, да и возник немецкий концерн не на пустом месте, так что небольшой экскурс в историю не повредит. Итак, приступим.
В первой главе, именуемой «Германская химия», автор рассказывает про то, как в 1915 кайзеровская Германия на Западном фронте Первой мировой войны провела первую в истории войн химическую атаку, в результате которой погибло более 5000 человек. А затем заявляет, что на самом деле, данное ужасное деяние было полностью организовано руками германских предпринимателей-капиталистов, предоставивших немецкому государству специалистов, включая главного организатора газовой атаки, химика Фрица Габера, обученный персонал для проведения химической войны, необходимое техническое оборудование и газы, поскольку ничего этого у Германии не было. По моему скромному мнению, подобное начало рассказа является довольно дешевым полемическим приемом, призванным с самого начала вызвать у зрителя негативное отношение к «немецким промышленникам и предпринимателям». В конце концов в сражениях Первой мировой войны боевые химические вещества применялись с обеих сторон фронта, и решительно непонятно, почему надо выделять немецких химиков.
Подготовка православной газовой атаки.
Более того, разработкой и производством боевых отравляющих веществ занимались и в социалистическом СССР безо всяких капиталистов. Но вернемся к исходному ролику. В рассказе о событиях 1915 года автором допущены многочисленные огрехи, неточности и недосказанности, но все они нацелены на то, чтобы напрямую связать немецких промышленников и начало химической войны. Между тем, тема «химической» войны была актуальна задолго до начала Первой мировой, так, в частности, запрет на использование ядов и газов в боеприпасах был озвучен еще в Гаагской конвенции 1908 года. «Химические» отделы в военных ведомствах Германии и Франции появились еще в годы франко-прусской войны, например, в немецкой армии это был департамент А-10 военного министерства Пруссии.
Упомянутая в ролике газовая химическая школа была открыта практически сразу после начала военных действий при Институте кайзера Вильгельма по физической химии и электрохимии в Берлине. Разумеется, это научное заведение никоим образом не принадлежало немецким промышленникам. Там начали проводиться опыты по возможному использование окиси какодила и фосгена в качестве боевых отравляющих веществ. Школа была открыта военными властями Германии, сразу после формирования штатной структуры в ней числилось 1500 человек технического и командного персонала, в том числе более трехсот специалистов по химии, набранных не из лабораторий промышленных предприятий, а из профильных научных учреждений Германии. При школе имелось собственное производство, где работало несколько тысяч рабочих. В «химические» части, осуществившие вышеупомянутую газовую атаку, переквалифицировали два обычных саперных полка. При этом, надо отметить, что газовая атака под Ипром была далеко не первым применением химического оружия в годы Великой войны. Еще в 1914 году французы использовали снаряженные бромацетоном ружейные гранаты, состоявшие на вооружении армии задолго до начала войны. В октябре 1914 года уже немцы использовали 105-мм артиллерийские снаряды, снаряженные газами раздражающего действия в ходе отражения наступления союзников под Нев-Шапель, а в январе 1915 года химические боеприпасы применялись уже на Восточном фронте в ходе немецкого наступления под Болоховым. Во время боев под Болоховым немецкая артиллерия выстрелила более 18 000 газовых снарядов. Столь широкое использование раздражающих «химических» боеприпасов неизбежно вело к тому, что до применения смертельных газов оставался всего один шаг. Немцы сделали его первыми, но случилось это не в силу какой-то особенной кровожадности немецких военных и химиков и уж тем более промышленников, а просто потому, что в распоряжении Германии имелись значительные запасы хлора, получавшегося в качестве отходов химической промышленности при изготовлении красителей, в то время как французы пошли своим путем и разрабатывали методы промышленного синтеза специального боевого отравляющего вещества – фосгена.
Фриц Габер (второй слева) на фронте.
Идейный вдохновитель использования хлора – будущий нобелевский лауреат Фриц Габер – в описываемый период времени не являлся «высокопоставленным сотрудником компании BASF» - его карьера была связана с научной деятельностью и преподаванием в высших учебных заведениях Германии. С 1912 года он работал директором основанного по его же инициативе Института физической химии и электрохимии кайзера Вильгельма. С компанией BASF Габера связывал контракт, по которому он оказывал консультационные услуги в промышленном внедрении открытого им процесса каталитического образования аммиака из водорода и атмосферного азота. Габер был ярым патриотом Германии и в полном соответствии со своими убеждениями без колебаний и угрызений совести работал на поприще химической войны. Впоследствии он говорил, что смерть на войне – это всегда смерть, и неважно что послужило ее причиной. Тут хочется заметить, что оппонент Габера с французской стороны, также нобелевский лауреат, Виктор Гриньяр, сосредоточившийся на производстве и применении фосгена, аналогично не страдал никакими угрызениями совести по поводу характера своей деятельности после победы в Великой войне.
Надо сказать, что автор ролика не самостоятельно притягивает немецких предпринимателей за уши к причастности к развязыванию химической войны, а просто добросовестно цитирует книгу американского автора Ричарда Сэсюли «ИГ "Фарбениндустри"». В принципе, ничего плохого в добросовестном цитировании источников нет, однако стоит отметить, что труд этот был написан в 1946 американским журналистом, участником процесса против ИГ «Фарбен» со стороны обвинения. Вполне можно было бы допустить мысль о некоей пристрастности Сэсюли, и проверить полученную от него информацию. Ведь мы же не пропагандой здесь занимаемся, правда же? Однако автор ролика не только цитирует текст, не проверяя его на ошибки, но и, желая дополнительно очернить в глазах зрителей образ Фрица Габера, тут же напоминает о его роли в создании печально известного инсектицида «Циклон-Б», который использовался нацистами в массовых убийствах. Тут, конечно, можно только развести руками: приплетая к личности химика то, как нацисты использовали его изобретение спустя несколько лет после смерти Габера, автор еще раз демонстрирует свою пристрастность. При этом, изобретенный Габером инсектицид использовали по прямому назначению и до нацистов, и после окончания Второй мировой войны, более того, «Циклон-Б», правда, под другим названием выпускается и по сей день.
Да и, вообще говоря, делом жизни Фрица Габера было не создание разнообразных ядов, а изобретение процесса получения азотных удобрений из воздуха, который и по сей день обеспечивает больше половины производства продовольствия во всем мире. Каждый год по методу Габера-Боша производится более 100 миллионов тонн азотных удобрений. Именно за это достижение немецкий химик был удостоен Нобелевской премии сразу после окончания Первой мировой войны.
Но я немного отвлекся, поэтому вернусь ближе к теме непосредственно немецкой химии. Из исходного ролика совсем не понятно, что же представляла из себя немецкая химическая индустрия к Первой мировой войне. Автор просто перечисляет основные немецкие химические компании, сообщает, что они были организованы в экономические картели, и называет их будущей экономической основной гитлеровского режима. На этом рассказ про «немецкую химию» в первой главе окончен. Если рассматривать немецкую химическую промышленность через призму химической войны, то может показаться, что к началу Первой мировой войны она ничем особенным не выделялась на фоне своих конкурентов. В конце концов, между немцами и союзниками не было глобальной разницы в масштабах применения химического оружия. Между тем дело обстоит совершенно по-другому, просто автор не счел нужным рассказать о состоянии дел в немецкой химии к началу Первой мировой войны.
Постараюсь восполнить этот досадный пробел. На самом деле, не будет преувеличением сказать, что к 1914 году немецкая химическая промышленность, без каких-либо оговорок, с огромным отрывом лидировала в своем сегменте рынка во всем мире. Основу этой индустрии, ее фундамент, составили искусственные синтезированные красители, практически вытеснившие с мирового рынка свои «естественные» аналоги. Рост немецкой химической промышленности имел взрывной характер. Первое химическое производство в Германии было основано в 1863 году, работало на нем всего пять человек, а уже к 1877 году на долю страны приходилась половина мирового производства красителей, выпускаемых десятком компаний с сотнями промышленных рабочих. К концу века почти все новые варианты каменноугольных красителей были изобретены немецкими компаниями. Доля немецкого производства стремилась к 90% от мирового объема красителей, при этом 80% продаж приходилось на внешние рынки. Помимо красителей немецкие химические производства выпускали косметику, удобрения, пестициды и лекарства, химические продукты для кино- и фотоиндустрии. Каждая немецкая химическая компания обладала огромным пулом выпускаемой продукции, насчитывающим без преувеличения сотни наименований. Немецкая химическая промышленность была в значительной степени ориентирована на экспорт и стремилась достичь монопольного положения на мировом рынке. Поскольку промышленность красителей была очень капиталоемкой и требовала серьезных затрат, превышающих средства малых фирм, вскоре произошло укрупнение химических компаний. К началу 20 века шесть немецких компаний лидировали на рынке Германии и мира по производству и продаже химической продукции: BASF, Bayer, Hoechst (Хехст), Agfa, Cassella и Kalle AG. Все эти компании проделали путь от небольшого предприятия, где работало всего несколько человек в момент свое зарождения, до огромных заводов, персонал которых исчислялся тысячами специалистов. В структуре германского экспорта в 1913 году продажи продукции химической промышленности в денежном исчислении заняли твердую вторую позицию, уступая только тяжелому машиностроению. Химическая промышленность даже таких развитых в промышленном отношении государств как США, Великобритания или Франция до начала Первой мировой войны не могла успешно конкурировать с немцами даже на собственном внутреннем рынке.
Когда в 1916 году транспортная немецкая подводная лодка-блокадопрорыватель «Дойчланд» прибыла в США для закупки важных стратегических материалов, на борту субмарины помимо слитков золота и серебра находилась продукция немецкого химпрома – лекарственные препараты сальварсан и новокаин, которые не могли быть воспроизведены промышленностью США или Антанты.
Так в чем же крылся секрет немецкого успеха на химическом поприще? Наверное, нам расскажут об этом во второй главе, которая и называется «Секрет успеха». Увы, нет. Автор ролика по проторенной дорожке вновь сворачивает на Первую мировую войну, рассказывая нам про Вальтера Раттенау (не имевшего отношения ни к «Фарбен», ни к немецкой химической промышленности вообще), про концентрацию усилий в немецкой экономике во время войны, про централизованное распределение ресурсов, про процессы картелизации немецких компаний, умудряясь при этом вообще не слова не сказать конкретно про немецкую химическую промышленность. При этом, как я упомянул выше, немецкая химия достигла серьезных успехов до начала Первой мировой войны.
На самом деле начало войны было настоящей коммерческой катастрофой для немецких химических предприятий, в первую очередь ориентированных на экспорт. В 1913 году наиболее важными рынками сбыта продукции немецкого химпрома в порядке убывания были США, Россия, Китай, Великобритания и Франция. Начавшаяся война сделала все эти рынки недоступными для немецких товаров. Внутренний немецкий рынок не мог скомпенсировать внешние потери, особенно с учетом того, что в условиях войны красители или косметика не являлись предметами первой необходимости. Практически всем химическим компаниям Германии приходилось перестраивать свои технологические цепочки на выпуск продукции, необходимой для ведения войны. Счастливым исключением стала компания BASF которая, внезапно оказалась ключевым элементом германской экономики, без преувеличения, обеспечившим кайзеровскому государству принципиальную возможность ведения затяжной войны. Если Вторая мировая война была войной моторов, то Первая мировая, без сомнения, может называться войной снарядов.
Позиционная бойня на западном фронте отличалась огромным, просто титаническим расходом боеприпасов – так, например, в ходе битвы за Верден одна только 5-я немецкая армия израсходовала более 21 миллиона снарядов для тяжелой и сверхтяжелой артиллерии. Снаряды – это, в первую очередь, взрывчатка и порох, для производства которых необходима аммиачная селитра. В начале 20 века единственным источником этого сырья в промышленных масштабах была Чили, обладавшая естественными запасами этого дурно пахнущего ресурса. По понятным причинам Германия, блокированная английским флотом, в условиях войны не могла воспользоваться чилийской селитрой, и поэтому казалось, что она обречена на скорое поражение, после того как имеющиеся запасы пороха и компонентов для его производства будут истрачены. По немецким оценкам, запасов боеприпасов и компонентов для их производства, при соблюдении строжайшей экономии, хватало максимум на полгода ведения боевых действий. Однако, немцам очень сильно повезло, в период с 1908 по 1912 год Фриц Габер (на тот момент профессор химии в Техническом колледже Карлсруэ) и его коллега Карл Бош (будущий первый глава концерна «Фарбен») из BASF совместно разработали промышленный процесс синтеза аммиака из азота и водорода под высоким давлением, известный как процесс Габера-Боша. Это позволило компании освоить промышленное производство аммиака из воздуха, которое началось в 1913 году в Оппау, на заводе, расположенном рядом с основным заводом BASF в Людвигсхафене. Конечным продуктом завода в Оппау были азотные удобрения, включая в том числе аммиачную селитру, производимую тысячами тонн. Что интересно, после начала войны производство в Оппау было остановлено, так как большая часть рабочих была призвано в армию. В 1914 году, после того как стало ясно, что война становится затяжной, рабочих химической промышленности демобилизовали, а между немецким государством и компанией BASF был заключен так называемый «Селитровый контракт», по которому германское правительство гарантировало покупку всей выпускаемой заводом продукции и предоставляло ссуду в 35 миллионов марок для развития производства нитратов. В 1916 году компания BASF начала строительство второго химического завода по производству аммиака в Лойне, который, после постройки, должен был стать самым крупным химическим предприятием в мире. Работы по строительству предприятия под руководством Карла Боша продолжались всего 9 месяцев и в том же году «Лойнаверке» начал поставлять свою продукцию в рамках «Селитрового контракта». В результате расширения производства BASF треть всех нитратов в мире производились в Германии из воздуха. Карл Бош за свои достижения был назначен членом правления компании BASF, и это назначение открыло ему впоследствии путь в руководители концерна ИГ «Фарбен».
Но все же, что же стало секретом успеха немецкой химической индустрии?
Разумеется, одним из основополагающих факторов доминирования немецкой химической промышленности было то, что она опиралась на отлично подготовленные в высших учебных заведениях кадры химиков. Изучение химии в немецких университетах и институтах было поставлено очень хорошо, доказательством чему может служить следующий факт – из 17 нобелевских лауреатов по химии, выбранных с 1900 по 1918 год, семеро были немцами. Тенденция сохранилась и после ПМВ – из 23 нобелевских лауреатов межвоенного периода 10 были немцами. Однако собака была зарыта далеко не только в качестве образования – в конце концов, французские химики тоже были не лыком шиты, однако к началу Первой мировой войны французская химическая промышленность была несопоставима с немецкой.
Достижения немецкой науки с самого начала носили предельно практичный характер. В 1900 году непосредственно в штате шести крупнейших химических предприятий Германии работало более 650 профессиональных химиков, в то время как в Великобритании во всей химической промышленности работало не более 40-50 ученых. В условиях страны, бедной ресурсами, возможность синтеза полезных продуктов из угля, смол или из воздуха открывала поразительные коммерческие перспективы, поэтому научные открытия практически сразу получали практическое применение в промышленных масштабах. Классический пример уже упомянутый выше процесс Габера-Боша. Фриц Габер сам придумал способ синтеза аммиака из азота, содержащегося в воздухе, и водорода. Что же сделал в таком случае Карл Бош? Работая в компании BASF в 1907 году, Бош получил свою лабораторию, заточенную под изучение химических процессов под высокими давлениями и температурами. Перед ним поставили сложную задачу – сделать технологию Габера масштабируемой и не такой дорогой – ведь у Габера в числе катализаторов были не самые дешевые осмий и уран. Работа заняла четыре года – нужно было сделать оборудование, которое выдержит нужные давление и температуру, устранить диффузию водорода, который так и норовил «сбежать» сквозь стенки реактора, выбрать подходящие катализаторы. В результате изысканий Боша и под его непосредственным руководством к 1913 году лабораторная технология получила промышленное воплощение в виде установок, производящих конечный продукт тысячами тонн.
Бош и Габер
Важной особенностью немецких химических компаний являлось то, что их основатели и управляющие либо сами были известными химиками, либо привлекали в качестве управленцев людей с химическим образованием, которые в деталях понимали, чем занимается подчиненное им предприятие. Западные историки экономики зачастую отмечают, что немецкие химические предприятия были первыми образцами «профессионального управления компаниями». Один из безусловных лидеров немецкой химической промышленности – «Байер» – первым запустил проект «завода нового типа», созданного Карлом Дуйсбергом. Он выбрал для строительства завода маленькую рыбацкую деревушку Леверкузен-на-Рейне. Со свойственной ему педантичностью сначала он написал целый трактат о том, каким должен быть новый завод. Этот трактат, написанный в 1895 году, до сих пор является образцом для немецких предпринимателей. Основное значение Дуйсберг придавал человеку, то есть рабочим и служащим. Работники должны сознавать, что это их завод, где они будут трудиться всю жизнь. Прежде всего необходимо обеспечить химиков прекрасно оснащенной лабораторией, что поможет им объединить свои усилия. Он отказался от принятого порядка, когда каждый химик работал в отдельной маленькой лаборатории, и предложил для них общее помещение, где их будут разделять только лабораторные столы. Его идея состояла в том, что если каждый химик концерна будет заниматься своим конкретным заданием в общем помещении, то вскоре появится живой интерес к работе коллег. Неизбежно возникнут научные дискуссии, которые будут взаимно обогащать друг друга полезными предложениями.
Но он не забывал и о многих социальных аспектах, казавшихся революционными в то время: удобных и уютных домах для рабочих, построенных в специальном поселке, созданном при заводе. Подобно другим умным немецким промышленникам, он выстроил себе дом на этой же территории, чтобы рабочие, служащие и научные сотрудники понимали, что он действительно считает себя членом рабочего коллектива, а не «недоступным руководителем». Рассуждая о конкурентных преимуществах немецких химических предприятий, Дуйсберг постоянно подчеркивал высокую квалификацию и производительность немецкого рабочего, считая это одним из основных секретов успеха немецкой промышленности в целом.
Продукты немецких компаний разрабатывались в соответствии с насущными запросами рынка, одним из самых хороших примеров является целенаправленно найденное немецким химиком Паулем Эрлихом лекарство от сифилиса – сальварсан. Ситуация с мировым распространением этого заболевания обеспечивала запатентованному немецкому лекарству гарантированный сбыт. Еще один классический пример: в 1880 году компания BASF открыла специальную, отдельную лабораторию для получения искусственного красителя «индиго» - эта краска была наиболее востребованной и самой дорогой на рынке красителей. 17 (!) лет непрерывных изыскательских работ, проводимых с присущим немцам упорством в достижении результата дали свой результат – в 1897 году немцы наконец получили технологию изготовления искусственного «индиго», стоимость которого оказалась в десятки раз ниже цены натурального красителя. Обладая этим ноу-хау, немцы немедленно заняли огромный сектор рынка, вытеснив оттуда английских продавцов естественного продукта.
Карл Дуйсберг
Еще один важный фактор, предопределивший коммерческий успех немецкой химической промышленности, крылся в тщательной юридической защите прав на разрабатываемые технологии и процессы. Фиксируя свои права патентами, немецкие химики перекрывали своим возможным конкурентам путь к созданию аналогичного производства, не контролируемого германскими компаниями. Встречая на своем пути таможенные барьеры, немцы смело открывали промышленные производства на территории сопредельных стран, вкладывая в них серьезные средства. Так, например, когда в 1907 году Великобритания ввела собственные патентные права, распространяющиеся на территорию Британских островов, две ведущие немецкие компаний «Байер» и «БАСФ» немедленно приобрели там участки земли для строительства своих фабрик. Карл Дуйсберг, глава Байер, впоследствии писал: «Мы изучили условия и с удивлением узнали, что стоимость угля в Англии ниже, зарплаты рабочих и налоги меньше, чем в Германии, единственное что было дороже – это фрахт, но это было совершенно неважно». Немецкие химические компании проводили крайне агрессивную коммерческую политику и стремились давить возможную конкуренцию под корень. Тот же самый Дуйсберг, выступая в Лондоне перед представителями текстильной промышленности – главными покупателями красителей, прямо говорил о том, что рынок красителей уже распределен между крупными немецкими компаниями, и ни одна новая фирма, отважившаяся выйти на этот рынок, даже использовав немецкие патенты, уже не сможет на равных конкурировать с развитыми корпорациями. И, в принципе, до начала Первой мировой войны эта ситуация сохранялась. Единственной страной в Европе, игнорировавшей немецкое патентное право, была Швейцария, чьи красители даже попадали на внутренний немецкий рынок, однако размеры швейцарских компаний не позволяли им конкурировать с немецкими фирмами на равных.
При этом, довольно интересно то, что процесс картелизации в немецкой химической промышленности оказался довольно слабо развит к началу Первой мировой войны. И это при том, что одним из наиболее известных немецких идеологов картелей был уже упоминаемый ранее генеральный директор компании «Байер» (и впоследствии глава Наблюдательного совета ИГ «Фарбен») Карл Дуйсберг. Посетив в начале 20 века США, он был очень впечатлен результатами и достижениями трастовых американских компаний и всячески проповедовал идеи объединения и укрупнения промышленных фирм. Однако ряд особенностей, присущих немецким химическим компаниям, затруднял процессы их картелизации. Проблема заключалась в том, что каждая химическая фирма представляла собой фактически вертикально интегрированную компанию, самостоятельно занимавшуюся всеми стадиями производственного и коммерческого процесса, от добычи сырья, до продажи конечного продукта потребителю. При этом дела у компаний шли более чем хорошо, в силу специфики своей деятельности они мало зависели от внешних источников сырья и практически не испытывали негерманской конкуренции. Поэтому, после достижения уровня самодостаточности, немецкие химические компании договаривались о создании пула прибыли или Interessen-Gemeinschaft (сокр. IG, букв. «Сообщество интересов»), вместо слияния в единую компанию. Так, в октябре 1904 года было образовано малое Interessen-Gemeinschaft между Bayer, BASF и Agfa. Прибыли трех фирм были объединены: BASF и Bayer получали 43 процента, а Agfa - 14 процентов всей прибыли. При этом, юридически фирмы были обособлены друг от друга, а продуктовые линейки компаний во многом пересекались. Поскольку условия соглашения предусматривали возможность выхода любого участника из картеля, никаких мер по рационализации и специализации производств не предпринималось, ни одна компания не в таких обстоятельствах хотела терять коммерчески выгодные продукты. В 1905 году аналогичное партнерство оформили Hoechst (Хехст), Cassella, Kalle AG.
В 1916 году шесть крупнейших немецких химических производителей объединились в рамках общего картельного соглашения ИГ. Впоследствии, в 1916 и 1917 к картелю примкнули еще две химические компании, до того не входившие в картельные объединения. Причиной объединения стали откровенно печальные перспективы развития немецкого химического бизнеса после окончания войны (ну должна же она когда-нибудь закончиться?). Проблема немецкой химической промышленности заключалась в том, что страны-противники Германии (а по совместительству главные рынки сбыта продукции немецкой химии), во время войны похерили немецкое патентное право и начали развивать у себя свое собственное химическое производство по немецким рецептам. Зная о росте конкурирующих производств за рубежом, немцы понимали, что после войны немецкие красители, скорее всего, не смогут вернуть себе выдающееся положение в мире, которое они занимали до войны, поэтому стремились до минимума свести хотя бы внутреннюю конкуренцию. Однако этот новый картель все также был рыхлым аморфным образованием, построенном на принципах аналогичных довоенным объединениям. Несмотря на заявленный 50-летний период партнерства, соглашение позволяло любому участнику выйти из него в любой момент. Это вызывало неуверенность в планировании и делало невозможным принятие общих мер по рационализации производства. Соглашение установило общие принципы для входящих в картель компаний, но при этом каждая сохранила собственное производственное предприятие, менеджмент и сбытовую организацию. Как и предыдущие картели, эта «Interessen-Gemeinschaft» была в первую очередь средством распределения долей в общей прибыли, не более того.
Продолжение ИГ Фарбен. Часть II. От кошмара Версаля до крупнейшей корпорации Европы
А ещё вы можете поддержать нас рублём, за что мы будем вам благодарны.
Яндекс-Юmoney (410016237363870) или Сбер: 4274 3200 5285 2137.
При переводе делайте пометку "С Пикабу от ...", чтобы мы понимали, на что перевод. Спасибо!
Подробный список пришедших нам донатов вот тут.
Разруха в России началась при Николае Втором
Монолог профессора Преображенского о разрухе — это монолог космической глупости:
"– Разруха, Филипп Филиппович!
– Нет, – совершенно уверенно возразил Филипп Филиппович, – нет. Вы первый, дорогой Иван Арнольдович, воздержитесь от употребления самого этого слова. Это – мираж, дым, фикция. – Филипп Филиппович широко растопырил короткие пальцы, отчего две тени, похожие на черепах, заерзали по скатерти. – Что такое эта ваша «разруха»? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует..."
В реальной истории разруха в России не была миражом и фикцией, она действительно существовала, причём разруха началась в те времена, когда Шариковы и Швондеры ещё находились не при делах, а страной управляли такие, как профессор Преображенский, и вот до чего они доуправлялись:
Источник: М. С. Маргулиес. "Год интервенции. Книга первая (сентябрь 1918 — апрель 1919 г.)." Издательство З. И. Гржебина. Берлин. 1923 г.
Источник: "Журналы LI очередного Смоленскаго Губернскаго Земскаго Собранiя засданiй: 24—26 февр. и 1—4 марта 1916 г." Смоленскъ. Электр. типо-литогр. Я. Н. Подземскаго. 1916 г.
Источник: С. С. Хрулевъ. "Финансы Россiи и ея промышленность." Петроградъ. 1916 г.
Источник: Всероссiйскiй Союзъ Городовъ. Главный Комитетъ. Экономическiй Отдлъ. "Борьба съ дороговизной и городскiя управленiя." Выпускъ I. Москва. 1916 г.
Источник: Отчетъ о Всероссiйскомъ продовольственномъ създ въ Москв 20-26 мая 1917 г. Выпускъ II. Москва. 1917 г.
Источник: В. В. Португаловъ. "Царствованiе послдняго Романова." Петроградъ. Государственная Типографiя. 1917 г.
Источник: М. Безымянный. "Какъ произошла и чего достигла Великая Русская Революцiя." Издательство "Феникс". Москва. Типографiя т/д Копылова и Дмитрiева, Б. Ваганьковская, д. 24. 1917 г.
Источник: "Народное хозяйство въ новой революцiонной Россiи." Составлено А. В. Клинихидзе и А. Б. Ивановымъ. Типографiя Акц. О-ва Изд. Дла "Копейка", Петрогр., Сайкинъ, 6, с. д. [1917 г.]
Источник: историко-литературный сборник "Историк и современник." Том III. Берлин. 1922 г.
Источник: Г. П. (Полк. Г. Г. Перетцъ). "Въ цитадели русской революцiи. Записки Коменданта Таврическаго Дворца 27 февраля — 23 марта 1917 г." Типо-лит. Акц. О-ва "Просвщенiе". Петроградъ. Забалканскiй пр., д. № 75. 1917 г.
Источник: "Сборникъ протоколовъ Петроградскаго Центральнаго Продовольственнаго Комитета съ 2 марта по 20 сентября 1917 г." Изданiе Центральной Продовольственной Управы. [1917 г.]
Источник: журнал "Нива" № 14, 8 апреля 1917 г.
Источник: В. Н. Ипатьев. "Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1: 1867—1917." Нью-Йорк. 1945 г.
Источник: белоэмигрантский сборник "Архив русской революции", том XVIII. Берлин. 1926 г.
Источник: белоэмигрантский сборник "Архив русской революции", том XVII. Издательство "Слово". Берлин. 1926 г.
Источник: белоэмигрантский сборник "Архив русской революции", том VI. Издательство "Слово". Берлин. 1922 г.
Источник: Н. А. Бородинъ. "Идеалы и дйствительность." "Energiadruck", Berlin SW. 61, Gitschiner Str. 91. 1930 г.
Источник: газета "Новое время", № 14682, 1 февраля (19 января) 1917 г.
Источник: И. Сиговъ. "Аракчеевскiй соцiализмъ." Докладъ о хлбной монополiи, заслушанный Вольно-Экономическимъ Обществомъ 25 мая 1917 года. Петроградъ. 1917 г.
Газета "Русское слово" (5 февраля (23 января) 1916 г.):
"Товарный кризис в Сибири.
ТОМСК. Вследствие хронического расстройства транспорта, здесь наблюдается полное истощение привозных товаров. Давно уже нет суконных товаров, ощущается недостаток шерстяных и бумажных тканей. Исчезли из магазинов многие виды галантереи. Истощились запасы обуви, модной и простой. Новых получений нет. Остатки распродаются по небывалым ценам. Предстоит полный товарный кризис.
Кризис Владивостока.
ВЛАДИВОСТОК. В городе совершенно нет картофеля. В доставке сахара, выписанного городом, отказано, за отсутствием вагонов. На исходе также и запасы муки.
Залежи рыбы.
АСТРАХАНЬ. Количество готовых к отправке рыбных грузов достигло 5000 вагонов. Подвоз их ежедневно продолжается. Рыбопромышленники обратились к губернатору с ходатайством об оказании содействия вывозу грузов. В ходатайстве указано, что с наступлением тепла значительная часть рыбы погибнет. "
100 лет назад
Журнал "Крокодил" 1922год
О БЕЗУПРЕЧНОМ ДОКАЗАТЕЛЬСТВЕ
22 августа 1914 года, после вступления России в Первую мировую войну, император Николай Второй запретил продажу спирта, вина и водочных изделий до самого окончания войны; продажа пива тоже была сильно урезана.
"Я предрешил казённую продажу вина и водки воспретить навсегда", — объявил государь, хотя государственная монополия на крепкий алкоголь приносила казне до 30% поступлений.
В условиях войны, пусть и далеко от своих границ, на чужой территории, "сухой закон" — мера обязательная и необходимая.
16 марта 2022 года Государственный совет Татарстана внёс изменения в региональный закон об ограничении реализации алкоголя. Если раньше спиртные напитки на территории республики продавались с 10 утра до 10 вечера, как у нас в Петербурге, то теперь их можно будет купить с 8 утра до 11 вечера.
Такое заметное послабление в торговле спиртным безупречно доказывает, что Россия сейчас не воюет, а проводит спецоперацию. Слова, прозвучавшие сегодня с высокой трибуны в Лужниках: "И мы видим, как героически действуют и воюют наши ребята в ходе этой операции", — всего лишь терминологическая погрешность. Наши ребята не воюют, а спецоперируют...
...и почин татарских товарищей наверняка успешно распространится на всю территорию страны. Не ехать же, в самом деле, из Петербурга в Казань, чтобы начинать праздник с восьми утра!
Феликс Зомари. Воспоминания. (2)
Продолжение рассказа о воспоминаниях "Цюрихского ворона"
Практически сразу после начала Первой мировой немцы попросили Зомари возглавить филиал Рейхсбанка в свежезавоёванной Бельгии. Но для этого надо было принять немецкое гражданство, и Феликс отказался. Немцы подумали и сделали снисхождение, разрешив австрийцу заниматься этим щекотливым делом. Столкнувшись с генералитетом, Зомари обнаружил, что эта публика рассматривает захваченные страны не иначе, как предмет эксплуатации. В то время, как он сам старался в первую очередь восстановить в стране денежное обращение. А это требовало расхода немецких марок. Да, оккупация стоит денег. После капитуляции Антверпена Зомари вошёл в этот город раньше военных, чтобы убедиться, что запас франков был эвакуирован в Британию. Нужно было организовать новый эмиссионный банк, и это удалось сделать. И даже удалось получить согласие короля Леопольда, съездив для этого в Гавр! И только это получилось, как на город Антверпен наложили контрибуцию аж в миллиард франков... Несмотря на активное противодействие кайзера Вильгельма, сумму контрибуции удалось снизить до 30 миллионов. Этим Зомари нажил себе врагов среди немецких бюрократов.
Войну страны начали по-джентльменски, с уважения чужой собственности. Первыми, кто решил не отягощать себя этим "излишеством", были англичане. Они вспомнили о своих давних пиратских традициях. Другие, убедившись в успехе такой политики, не заставили себя долго ждать. Как результат мир получил современную, тотальную войну. Германия, поверив уверениям своих военных о скором конце войны, не озаботилась созданием значительных резервов. А в условиях морской блокады это было смерти подобно. В верхних эшелонах власти даже не задумывались, что придётся экономить на всём. "Неужели даже потребление хлеба придётся сократить?" - спросил на совещании один из тайных советников. "Хлеб - в первую очередь," - громко ответил Зомари. Но сам он, как австриец, отказался руководить этим процессом, желая остаться в роли советника. Вдобавок он умудрился ляпнуть перед лицом военных о проигранной битве на Марне (официальная пропаганда трубила о "запланированном отходе"). Такая прямота и стремление договариваться с бельгийцами (вместо того, чтобы требовать) не пришлась ко двору. После того, как его попытались заставить заняться вывозом бельгийских рабочих в Германию, Феликс подал на увольнение.
Поскольку финансирование военных расходов можно было обеспечить только через печатание денег, Зомари сознательно решил пока не заниматься банковской деятельностью. Он отдал в печать ещё перед войну написанную книгу "Банковская политика" (последний раз издана в 2018 году). До самой смерти он отрицательно относился к манипуляциями центробанков с деньгами страны, видя в инфляции одно лишь зло, инструмент ограбления вкладчиков. В этом он, вообще-то, целиком прав. Но всё же сам факт экспроприации - не столь плох. Если в благих целях, то есть для более перспективных и выгодных вложений - почему бы и нет? Главная претензия автора на этот счёт - что решения об инвестициях были "конфискованы" у банков государством. Он указывал, что государство способно легко проесть средства, вместо того, чтобы инвестировать, тогда как "свободная экономика обеспечивает эффективное вложение средств". Замечу, что государство способно работать на перспективу, в отличие от частника, зачастую вынужденного полагаться на краткосрочный доход.
Впрочем, я отвлекаюсь. В 1916 году Зомари вошёл в контакт с Фридрихом Науманном. Он организовал с ним вместе рабочую группу по Центральной Европе. В рамках которой они с многими соратниками из различных политических кругов разрабатывали первые принципы европейской интеграции. И делали они это за свои деньги, а вернее - за деньги Зомари.
Война шла своим чередом. Английская морская блокада давала о себе знать, и в германской элите долго шли разговоры о необходимости развязать подводную войну. Феликс яростно выступал против этой идеи, видя в этом путь к вступлению в войну США на стороне Антанты. Его меморандум был так здорово написан, что сам Франц-Иосиф впечатлился и пригласил его на беседу. Когда это его предсказание сбылось, все кинулись к нему с дальнейшими вопросами, в том числе насчёт России, где как раз случилась Февральская революция. Он ответил, что рубль "кончится". Его точка зрения стала известна Людендорфу. Тот вызвал нашего автора к себе на ковёр. Последовал примечательный разговор, где Зомари досталось и за проект союза с Польшей из науманновской рабочей группы, и за то, что он смеет высказывать свое мнение публично по поводу и без. Оказалось, Людендорф не знал, что Россия так быстро падёт и всё равно рискнул начать подводную войну: совершенно очевидно он недооценивал Штаты. А теперь собирался хорошенько поживиться за счёт российской нефти и выиграть таки войну. И готов был "обменять" Польшу на всю Германию южнее Майна. Да-да, поляков на немцев. Зомари разъяснил ему, что с России в её положении много не вытрясешь, и вообще война проиграна. В конце генерал попросил Зомари послужить ему, сначала по-хорошему, потом по-плохому. Феликс спокойно ответил, что он не гражданин Германии и попрощался. Независимость, которую он так ценил, была сохранена.
Весной 1918 года после возвращения из Бухареста, где он представлял интересы Ротшильдов при заключении мира с проигравшими румынами, Зомари стал свидетелем исторического разговора. Макс Вебер беседовал с Йозефом Шумпетером, который потирал руки в предвкушении коммунистического эксперимента в России. Вебер, хорошо знакомый с Россией, предчувствовал беду с горами трупов. "Как и в любом анатомическом театре", - ответил его собеседник. Двое великих, получивших всемирное признание за рубежом, где они оба чувствовали себя ссыльными, разругались в том кафе вдрызг.
Война окончилась. Побеждённая Австрия, ещё вчера снаряжавшая десятки дивизий на фронт, оказалась перед угрозой голода. Зомари пришлось вести унизительные переговоры с победителями о продовольственной помощи. Несмотря на желание европейцев как следует оттоптаться, американцы вошли в положение и помогли. Хозяйство бывших Центральных держав было разрушено. Финансы страдали от инфляции. Зомари активно выступал за объявление банкротства. Оно, подобно хирургическому вмешательству, болезненным, но коротким действием устранило бы проблему и позволило бы с нуля начать финансирование. Но вместо этого было продолжено "кровопускание", деньги продолжали терять свой вес. Мировые финансы начали перетекать в Швейцарию, где и Зомари начал новую деловую жизнь в качестве управляющего небольшого цюрихского банка Blankart & Cie.
Именно к нему пришёл за деньгами Вальтер Ратенау, друг и знаток России, когда Германия получила концессию у большевиков на вырубку лесов вдоль Октябрьской железной дороги. Гешефт получился, но не шибко прибыльный из-за многочисленных комиссионных. Зомари ругается на централизацию управления, я же подозреваю, что большевики просто отожрали больший кусок прибыли.
Инфляционные годы в Австрии и Германии подтвердили Зомари в его уверенности в том, что инфляция - безусловное зло. Его плодами пользуются сомнительные типы, оставляя в массах на долгие годы чувство неуверенности. Это чувство заставляет при любом политическом потрясении заниматься накопительством. После восстановления нормального денежного обращения дела в экономике пошли в гору. Двадцатые годы ознаменовались расцветом спекулянтов всех мастей, включая знаменитого Кейнса, зашедшего в гости к Зомари. Этот перехваленный всеми финансовый гуру на новое предсказание цюрихского ворона о грядущем новом кризисе ответил: "В наше время не будет больше кризиса". Рынок он считал "интересным" и искренне удивлялся, откуда может прийти новый кризис. Прошли годы, и биографы Кейнса написали о его удивительной способности предвидеть кризис. Реальность выглядела по-иному. Лишь Зомари резонно указывал на сужение рынков сбыта вследствие ограничений свободы торговли и выпадения России из международной торговли. Он призывал к восстановлению свободы рынков - с призрачным успехом. Наступивший на рубеже десятилетий кризис похоронил все надежды на это.
Ещё в 1926 году в докладе в Венском университете он говорил, что экономика Европы зависит от краткосрочных американских кредитов, и нет гарантии, что их поток не может прекратиться. Сохранение золотого стандарта и вывод французских денег способствовали возникновению бума на фондовых рынках Америки и сделали катастрофу неотвратимой.
В 1927 году в Кёльне Зомари указал в качестве трёх главных следствий прошедшей войны большевизм, стремление Азии к независимости и господство США. В результате платёжное сальдо между США и Европой осталось неуравновешено, и торговые ограничения делают ситуацию неразрешимой.
В 1928 году в Цюрихе он указал на разницу между ставками краткосрочных займов и дивидендами по акциям как сильнейший симптом кризиса. Увы, его никто не слушал, все только отмахивались. И занимали у Зомари под 8%, чтобы вложиться в акции, приносящие 2%.
И уже в 1929 году, когда по просьбе барона Луиса Ротшильда его спросили, стоит ли спасать Bodencreditanstalt, он ответил, что это будет самым верным способом разрушить самого спасателя - Creditanstalt. Его не послушали, и через пару лет "бахнул" сам ротшильдовский банк, пойдя на поводу у государства. Осенью Феликс отправился в Нью-Йорк. Перед отъездом он сказал, что станет свидетелем начала кризиса. И даже когда там "началось", имелось достаточно людей, надеющихся на продолжение банкета и продолжавших спекулировать.
В январе 1930 года Зомари предупредил, что кризис этот - международный. Но промышленные вожди оставались глухи, считая, что это всё проблемы американцев. В декабре того же года он, выступая в Лондоне, сказал, что опасаться того, что кризис приведёт к власти коммунистов не стоит: придут не они, а Гитлер. Он ответил:
Если Англия не найдёт воли или силы тотчас же объединить Германию и Францию, то кризис станет преддверием тёмного периода, который будущие историки будут называть "между мировыми войнами".
Предупреждение осталось хоть и услышанным (и напечатанным), но увы, не принятым к сведению. В Депрессию каждый был сам за себя.
Весной 1931 года нашего героя уже с нетерпением спрашивали, сколько это всё продлится. Он ответил, что должны случиться три события: банки в Вене и Берлине пройдут через кризис, английский фунт отцепят от золота, а также должен рухнуть шведский спичечный концерн Ивара Крюгера. В начале лета полетели банки, в конце - девальвирован фунт. Весной следующего года у Зомари спросили, стоит ли всё ещё ждать третьего события, он подтвердил. Через четыре недели Крюгер застрелился.
Тот самый ротшильдский банк в Вене таки рухнул. И сам Ротшильд, и австрийский министр финансов, и Монтегю Норман стали уговаривать Зомари возглавить то, что после него осталось. На что он ясно ответил, что будет кризис в Германии, кризис в Англии, придёт Гитлер и Вторая мировая война. Посему лучше бы такого пессимиста на эту должность не назначать.
В июне 1932 года Феликс издал небольшой памфлет, где высказал осторожную надежду, что экономика пойдёт на поправку. То ли биржевые дельцы оказались под его влиянием, то ли независимо от того американцы стали снисходить до прощения европейских долгов (что Зомари как раз и видел предпосылкой конца кризиса), но уже через две недели курсы акций пошли вверх. Европейский и американский истеблишмент, несмотря на Депрессию, устоял везде.
Везде, кроме Германии.
Феликс Зомари. Воспоминания. (1)
Банкиры - особенный народ. Они предпочитают быть в тени не терпят шумихи. Деньги, как известно, любят тишину. В этой тишине легче принять решения, эхо которых может разбудить каждого своим грохотом. И, разумеется, банкир должен прекрасно разбираться в экономике и политике чтобы успешно заниматься своим делом. Феликса Зомари прозвали в своё время "Цюрихским вороном" за свои мрачные, но точные прогнозы. Прочитав его воспоминания, окунаешься в атмосферу столетней давности и поражаешься эрудицией, реальному взгляду на вещи и независимости автора.
Найти эту книжку было не так просто. Английским переводом своей книжки был недоволен сам автор. Свежее современное немецкое издание размели в считанные месяцы, сейчас допечатывают тираж. Пришлось разыскать у букинистов издание 1959 года. Мне повезло, и я взял практически по цене современного.
Родился наш герой в 1881 году в Вене. Австро-Венгрия представляла собой бурлящее средоточие центральноевропейской культуры, и всё, чему было суждено расцвести в бурном двадцатом веке - всё это уже было в Вене нулевых: и националисты, и пангерманисты, и социал-демократы, и христианские социалисты. Дряхлеющий Франц-Иосиф неспешно выезжал на своей повозке в сопровождении такого же старого адъютанта из Хофбурга в Шёнбрунн изо дня в день и всегда в одно и то же время, и никто его не охранял. Зомари вспоминает в ностальгии по прошлому слова Аристотеля о том, что король защищает свой народ, а тиран - защищается от своего народа. Думаю, что хоть оно верно, но увы, времена меняются, и сыну императора цитата Аристотеля сохранить жизнь не помогла.
Закончив гимназию, наш герой написал ни много, ни мало, а историческую работу о развитии акционерных обществ Австро-Венгрии, которую прочли и оценили видные деятели науки того времени, в том числе Карл Менгер, знаменитый экономист, основатель австрийской школы, разбивший в пух и прах трудовую теорию стоимости Маркса. Он разыскал свежего студента Венского университета и спросил, откуда он понахватался таких знаний. "В отцовской библиотеке", - ответил Зомари. В качестве ассистента Менгера, а затем и Филиповича (параллельно учёбе) началась его успешная академическая карьера. У Зомари было много выдающихся однокурсников: Шумпетер, Прибрам, Мизес, Отто Бауэр, Ледерер, Гильфердинг. Время разметало их - ни один не закончил жизнь на родине. Вот в этой разношёрстной толпе вырос наш герой в молодого перспективного учёного. И хоть буржуазный либерализм к тому времени ушёл из Парламента, в академических кругах он был силён, что отложилось на убеждениях Зомари.
В ночь с 8 на 9 февраля 1904 года японский флот напал на Порт-Артур и уничтожил русские корабли. Феликса спросили о его оценке этих событий, и он, не медля, ответил: "Девяносто лет мира нашли свой конец, теперь начинается время войн и революций". Продолжив свою учёбу в Берлине, Зомари заинтересовался финансовым положением Российской Империи, занявшей много денег у своих союзников, прежде всего у Франции. Войдя в курс дела, он печатает статью под красноречивым названием "Банкротство России". По его мнению, Россия, и в мирное время с трудом платящая по займам, столнувшись с войной, окажется неспособной это делать.
Прошло ещё пару лет, и по рекомендации Филиповича Зомари взяли в секретариат Англо-Австрийского банка в Вене, где он практически с нуля стал постигать азы банкирского ремесла, занимаясь этим весьма успешно. Начало деятельности совпало с кампанией очередного займа России, в котором австрийские власти пытались добровольно-принудительно втянуть и Англобанк. Зомари написал в отсутствие своего шефа меморандум, в котором обосновывал нежелательность займа. Вернулся шеф и собрался было сделать выволочку новичку, но тут оказалось, что меморандум был признан весьма ценным и был разослан по другим банкам. Деньги всё же пришлось выделить, и когда английские хозяева банка узнали об этом, они пришли в ярость, что злейшему врагу - России (хоть на тот момент Россия уже была членом Антанты) дали кредит. Отбрехиваться послали 23-летнего Зомари, который захватил пару копий своих книжек о банкротстве России. Он блестяще справился, а книжицу взял себе английский управляющий, обещав показать одному знакомому. Английскому королю, ага.
Работа в Англобанке познакомила его с многими интересными людьми. Он стал свидетелем напряжённых отношений между немцами и французами, которые во много были основаны просто на непонимании мотивов собеседника. С плохо прикрытым восхищением он рассказывает, как русские представители оставляли не потраченными часть займов и пускали их на манипуляции парижским денежным рынком, с тем, чтобы дешевле получить новый займ. Сам знаменитый российский финансовый агент Рафалович заявился к нему в гости, намекая, что неплохо бы написать новую книжку о России и её улучшившемся положении. В Вене Зомари свёл знакомство с Фрейдом, о котором говорит, что того явно перехвалили. Академические круги наш молодой банкир не покинул, принимая участие в дискуссиях. Уже тогда он горячо критиковал социалистов и им подобных за попытки монополизировать что можно (высокопроизводительная промышленность, например табачная), и что нельзя (трудоёмкие: сельское хозяйство и т.д.). В этом смысле он высоко оценивал реформы Столыпина. Если бы не покушение, России бы удалось через пару десятилетий создать основы "здорового сельского хозяйства". А случилось - что случилось. Большевики создали колхозы вполне в духе английской экономической доктрины начала девятнадцатого века.
В процессе дальнейшей работы молодому Зомари стали видны дальние сполохи грядущей войны. О том, что она грядёт, он догадался по реакции на намерение Австро-Венгрии построить прямое железнодорожное сообщение с Турцией. В обычное время никто даже бы и бровью не повёл, а в этот раз проект встретил ожесточённое сопротивление со стороны ведущих геополитических конкурентов (Северный Поток - ау!). Аннексия Боснии была встречена воем с Запада (Крым...). Пазл сложился, когда и учёные-экономисты стали говорить о том, что экономике всё равно, что производить - пушки или плуги и о том, что деньги не имеют ценности (добро пожаловать, современная денежная теория). Путь к милитаризации за счёт денежной эмиссии был открыт.
Стремлению предотвратить войну был посвящён переезд Зомари в Берлин в 1909 году. Он занялся там профессорской деятельностью и пытался оказать влияние на политиков, чтобы снизить напряжённость прежде всего между Британией и Германией. Кое-что ему удалось. Страны договорились по поводу флотов, а также Багдадской железной дороги, последний отрезок до Персидского залива был отдан в концессию англичанам. Но увы, после Сараевского убийства стало ясно, что дело - труба. Феликс обратил деньги своих друзей в золото и перевёз его в Норвегию и Швейцарию.
На вопрос о возможном расследовании теракта для предотвращения войны Зомари отвечает, предлагая представить себе такую ситуацию: американский президент убит бандой китайских коммунистов во время своего визита на Алеутские острова. На требования правительства США предлагают созвать конференцию с участием России и Китая или позволить правительству Пекина провести расследование. И если США не согласились бы, их бы стали упрекать в агрессивности или во вмешательстве в дела суверенных государств. Что ж, случись подобное в наши дни, то, пожалуй, и сегодня трудно было бы представить себе иное развитие событий. Зомари отвергает упрёки в империализме как причине войны, указывая, что Британия с Германией договорились, а Австро-Венгрия была довольна статусом-кво (ага, после аннексии Боснии). Я всё же думаю, что валить на сербов - несерьёзно. Противоречия между державами имели место, военные блоки - наличествовали, доверие между правительствами - отсутствовало. В этих взрывоопасных условиях любая искра неизбежно должна была привести к мировому пожару.