Что же нужно было американцам тогда? Прежде всего, они хотели избежать послевоенной депрессии, вызванной снижением госрасходов. В 1945 году для полной занятости необходимо было иметь 60 миллионов рабочих мест. Безработица неизбежно сыграет на руку левым, так что компенсировать недостаток внутреннего спроса было решено путём наращивания экспорта. А для этого нужен доступ к мировым рынкам. Но кто пустит к себе просто так иностранного производителя? Поэтому, чтобы побудить другие страны принять политику открытых дверей, американские дипломаты продвигали финансовую помощь. Взамен страны Европы и Азии должны были отказаться от пошлин, квот и других мер по ограничению импорта. Послевоенный мир должен был двигаться в направлении фиксированных обменных курсов и открытого доступа иностранцев (прежде всего американцев) на национальные рынки. От концепций самодостаточности предлагалось отказаться, и закрепить этот отказ должно было вступление в соответствующие международные организации, как то Международная Торговая организация, которую впоследствии сменило ГАТТ.

Концепция выглядела красиво: европейцы получали кредиты от США и МВФ, на которые покупали американские товары, при этом не имея ни зависимости от импорта, ни проблем с платежами, ни жалоб на торговый дефицит. Хотя ежегодный профицит американцев во второй половине сороковых составлял около 3,5 миллиардов долларов – крупная сумма по тем временам. Обеспечивалось всё это новой финансовой системой фиксированных курсов мировых валют к доллару.

Система была задумана вместе с британцами ещё во время войны. Тем тоже не хотелось заниматься работой долгового коллектора, а просто принимать платежи. С другой стороны, долг перед МВФ – это не долг перед США. Тоже плюс. В этом смысле брать в долг тоже хорошо бы не в долларах, а в какой-нибудь новой международной валюте. В Бреттон-Вудсе Кейнс продвигал в качестве международной расчётной единицы банкор, который можно было бы, например, приобрести за золото. Но американские переговорщики были категорически настроены против этого нововведения. Только доллар! Который свободно конвертировался в золото по курсу 35 за унцию. Позднее мир вернётся к идее Кейнса, создав СПЗ. Но это будет потом, в других реалиях. А пока Бреттон-Вудская система обеспечивала американский экспорт, перенаправляя недовольство должников в сторону МВФ. Не забываем также и про продвижение свободы торговли, которая способствует поддержанию статуса-кво в торговых отношениях.

МВФ помог европейцам избежать гиперинфляции и прочих подобных «прелестей», которые преследовали их после Первой мировой войны. Британцы, кроме этого, лелеяли надежду сохранить своё военное присутствие в разных регионах мира. Но это имело свою цену: «особые отношения с Соединёнными Штатами». Эти отношения вылились с течением времени в нарастающую зависимость от них.

Пожалуй, важнейшим преимуществом новой системы для американцев было сохранение золотого стандарта. Ведь в 1945 году у них было 59% мировых золотых резервов, а ещё тремя годами спустя – 72%. Кроме этого, они получили экономическую автономию: Всемирный Банк (ВБ) и МВФ управлялись по модели частных акционерных обществ, где голоса распределяются в соответствии с размером вклада. Доля США доходила до 33%, так что у них было право вето в обоих организациях. Цели у них были просты: нарастить свой экспорт на коммерческих условиях через кредитование, сохранить статус-кво в Европе, получить свои средства обратно, а также сохранить золотой стандарт и свою автономию. И всё это – за жалкие 3 миллиарда вклада в МВФ и Всемирный банк!

Однако нельзя было сказать, что новый финансовый порядок обеспечил сбалансированность мировой торговли. Золото продолжало течь в США широкой рекой. Южноамериканские страны рассчитывались им за европейский импорт, а европейцы платили американцам за сельхозпродукцию.  Латинская Америка потеряла свои резервы и оказалась в долгах перед ВБ, МВФ и США. Последние получили ресурсы в обмен на продукцию своего печатного пресса и золото. За риторикой «многосторонних отношений» скрывалась англо-американская система ключевых валют, в которую страны вступали, вынужденно соглашаясь с правилами игры. Почему они это делали? Ну, поначалу им было нечего терять. Им нужно было как-то восстанавливаться после войны. Первыми были британцы, за ними последовали страны континентальной Европы, а потом подключились менее развитые страны. Те же, кто не вступал из стремления сохранить свою экономическую автономию, оказывались в изоляции.

По умолчанию предполагалось, что коммерческие нормы долларовой дипломатии будут продвигать благосостояние всех стран. Свобода торговли и инвестиций, по идее, не должна была противоречить свободе выбирать свой путь. Эта модель неплохо работала в послевоенной Европе, а также в пятидесятых годах в странах, получавших экономическую помощь в рамках программы Point Four. Политическая и военная стабильность достигались экономическими средствами. Европа обрела военную самодостаточность, что обеспечило защиту американских зарубежных рынков от советского проникновения.

Как уже говорилось выше, золото продолжало течь в Америку, и такое положение вещей перестало устраивать самих американцев, у которых замаячила опасность инфляции. Для репатриации золота в Европу программы иностранной помощи и инвестиций были переработаны. Процессу этому также способствовала война в Корее. Но европейцы не слишком торопились снова накапливать жёлтый металл, предпочитая наращивать долларовые резервы. Этому соответствовал торговый дефицит Штатов. Но сила их была столь внушительной, что никто тогда не задумывался о том, что этот дефицит станет серьёзным и хроническим. Американцам казалось, что их золото и ресурсы позволят им тратить на военку столько, сколько они захотят.

Экономические санкции против СССР стали логическим продолжением преследования Соединёнными Штатами своей стратегии построения открытой экономики. В рамках этой стратегии строптивцев, которые могут навредить коммерческим интересам США, надлежало изолировать. А ведь либеральная пропаганда вечно пела о том, что Холодная война велась за экономическую и политическую свободу! На самом же деле они опасались потенциальной советской конкуренции.

Но изначально Советы хотели взять в лодку. Им даже назначили внушительную квоту в МВФ размером в 1,2 миллиарда. Обсуждались даже займы на условиях, заметно превосходящих британский. В 1944 году журнал «Большевик» писал о заинтересованности Советского Союза в послевоенном сотрудничестве. Американские стратеги видели стабилизирующую роль в участии СССР в Бреттон-Вудских соглашениях. Советы могли предложить богатые сырьевые ресурсы, а также представляли собой хороший рынок для американского ширпотреба. Одним словом, двери были открыты.

Однако у русских были опасения в связи с американскими планами устройства послевоенного мирового порядка. Им не нравилось господство американской экономики в условиях свободного рынка, что могло угрожать безопасности СССР. Профессор А.Ф.Воскресенский писал об опасности монополизации европейского зернового рынка американцами. Особой проблемой мог быть доступ западных экономик на рынки буферных государств Восточной Европы. Об этом говорил уже лично Молотов. Одним словом, Советский Союз имел страхи, сходные со страхами большинства развивающихся стран того времени: он опасался потерять свою политико-экономическую автономию. Поступаться принципами советское руководство не собиралось. Более того, оно собиралось укреплять советизм у себя и распространять его в «зоны безопасности» в Европе и на Дальнем Востоке. Правда, это не мешало сталинскому режиму участвовать в международной экономической кооперации. Даже в то время, когда Черчиль говорил свою Фултонскую речь, американский стратег Бреттон-Вудса Декстер Уайт ставил больше на сотрудничество с Советами, чем с Великобританией. Правда, тогда уже за ним плотно наблюдало ФБР.

Американцам же не нравилась потеря рынка стран, которые попадали под власть коммунистов. Они решили, что долгосрочная финансовая помощь СССР может затронуть американский проект устройства мировой торговли. Но если нет кредитов – зачем тогда Советскому Союзу вступать в МВФ и другие организации? Москва напрямую не отказывалась, но тянула время. СССР даже самом деле получил 249 миллионов по линии ООН, но это была сумма не того порядка, чтобы влезать в это дело.

Главной проблемой было неверие американских дипломатов в то, что Советы принесут свои долгосрочную стратегию в жертву кратковременной выгоде. Сколь волка ни корми – он всё равно в лес смотрит. Зачем тогда спонсировать своего потенциального соперника? Далее, Советы с их регулируемыми ценами могли составить существенную конкуренцию американским экспортёрам на отдельных рынках. Короче, они боялись и потому представляли свой отказ следствием политики СССР в Восточной Европе. Попытка изоляции Советского Союза была представлена как защита четырёх свобод президента Рузвельта: свободы слова, вероисповедания, от нужды и от страха.

Советскому Союзу и его союзникам отказали в режиме наибольшего благоприятствования. А чтобы ограничить военную угрозу, стали строить сеть из договоров о взаимной безопасности, что со временем стало системой военных союзов. В результате отказ самого СССР участвовать в Бреттон-Вудских соглашениях стал скорее следствием, чем причиной Холодной войны. Всё упёрлось в зоны влияния, которые никто не хотел уступать, а наоборот, расширять. Так что не удивляет, что конкуренты в борьбе за мировое господство были объявлены врагами американских планов, а по факту – врагами демократии. Такое видение ситуации привело американцев к военной стратегии, которая впоследствии подорвёт экономическое превосходство Соединённых Штатов. Попытка предотвратить дестабилизацию системы извне стала причиной дестабилизации изнутри.

Но это будет потом. А пока Штаты не собирались терпеть потенциального конкурента, кем бы он ни был. Не хочешь играть по нашим правилам – мы тебя изолируем, чтобы не угрожал нашим планам. Небольшой шанс на хотя бы частичное приспособление Советов к Бреттон-Вудской системе оказался угроблен близорукостью и узколобостью американских стратегов, которые превратили изначально либеральные идеи в протекционизм и блочное мышление. Америка занялась тем же самым, против чего официально боролась, и чем был занят Советский Союз. Она стремилась к самодостаточности. Свобода же рынка понималась, главным образом, как свобода американского производителя и инвестора за рубежом. Война во Вьетнаме продемонстрировала, что изоляция советского блока не стоила таких денег. Бреттон-Вудская система рухнула. Но это будет потом, всему своё время.

Автор пишет, что помогать другим странам американцев побудила угроза инфляции. Может быть, это и правда, но не вся. Первые послевоенные годы были для европейцев трудным, скорбным временем. И в это время другим помогал, в основном, только Советский Союз. Глядя на это, одна страна за другой стали обращать взоры в сторону коммунистов. Вот это-то и заставило американцев тоже задуматься о помощи европейцам. А до того в отношении к Германии они собирались реализовать так называемый план Моргентау, согласно которому эту страну предполагалось превратить в аграрную, лишив её промышленности.

Как я понял, главную вину в том, что сотрудничество не состоялось, автор возлагает на американцев. Но, на мой взгляд, вина здесь обоюдная. Сталин отказался ратифицировать документы, подписанные советской делегацией в Бреттон-Вудсе, считая МВФ зависимой от мирового капитала организацией. И в этом он был прав: если взглянуть на размер квот, то нетрудно будет убедиться, что Советы оказались бы в явном меньшинстве. Кроме этого, для вступление требовалось раскрытие ключевых экономических показателей, на что советское руководство было на тот момент неготово. Страна была «без штанов» после тяжёлой войны, и потенциальному врагу знать об этом не полагалось. Получилось,  как получилось.

Но всё-таки зря они тогда не вступили. Ведь кроме недостатков, были и преимущества, главное из которых – участие в международном разделении труда и доступ к технологиям. Но, как сказал автор, рисковать великой целью ради сиюминутной выгоды никто но хотел. А зря. Ведь зачем нужно было строить социализм и коммунизм? Не ради идеологии, а, в конечном счёте, ради блага человека, ради материального изобилия. Время показало ошибочность тогдашней стратегии. СССР смог жить в изоляции, но в условиях мирового экономического господства американцев соревнование двух систем было для него изначально бесперспективным. На их стороне было больше ресурсов, больше технологий, больше умов. И Америку не догнали, и силы себе подорвали гонкой вооружений.

.  ..примеров, подтверждающих принцип Бейтмана, в природе не счесть: «неразборчивая страсть самцов и разборчивая пассивность самок» (по выражению самого Ангуса Бейтмана) – слишком распространенная ситуация, чтобы просто так взять и сбросить ее со счетов. Однако, когда зоологи чуть пристальнее вглядывались в жизнь популяций, которые, казалось бы, «живут по заветам Бейтмана», неизменно оказывалось, что, как принято выражаться среди начинающих популяризаторов, «на самом деле все гораздо сложнее». А в XXI столетии начали накапливаться молекулярные данные, из которых стало ясно, чьи на самом деле детишки пищат в том или ином гнезде. Гены этих детишек недвусмысленно указывали, что их матери бесконечно далеки от идеалов целомудрия. Тут и там оказывалось, что «пассивная разборчивость самок» – это скорее их тщательно выстроенный имидж, чем подлинная природа, и секс на стороне встречается в этом мире значительно чаще, чем хотелось бы патриархальным самцам...

...Что касается «родительского вклада», то Триверс просто развил принцип Бейтмана: тот пол, который вносит меньший родительский вклад, должен конкурировать за доступ к полу с бóльшим родительским вкладом.

...Докинз исходил из модели, описанной Триверсом. Самка производит дорогие яйцеклетки, поэтому просто вынуждена вносить в потомство большой вклад. Ей выгодно добиться того, чтобы и самец вносил как можно больше. Вот, например, один разумный вариант: пусть изначально в некой популяции самки принимают ухаживание самца, только если он делом (на практике – собственным затраченным на ухаживание временем) продемонстрирует свою верность. Самке это выгодно: так она гарантирует своим детям родительский вклад от отца, и ее собственные усилия не пропадут втуне. Назовем таких самок «принцессами», а самцов, удовлетворяющих их высокому стандарту, «рыцарями». Эти ребята влюбляются сразу до гроба и ни о каком хождении налево не помышляют. Заметим, что за длительное ухаживание «принцесса» тоже платит своим временем: это родительский вклад, выплачиваемый даже теми, у кого никаких детей не получится. Однако в случае успеха затраты вернутся к ней сторицей.

Стабильны ли их стратегии? Увы. В этой компании вдруг появляется «профурсетка», которая без всякого жеманства забирает первого подвернувшегося самца. Она точно не проиграет – мы же договорились, что все самцы «рыцари». «Профурсетка» не потратила времени на ухаживание, но приобрела хорошего отца своим детям: она в эволюционном выигрыше. «Профурсеток» становится все больше. Но теперь открывается интересная вакансия для самцов: оказывается, чтобы завести отношения, совсем не обязательно вести себя по-рыцарски! На сцену являются «Казановы», и их число растет. Заметьте, что наш «Казанова» – это настоящий «самец по Бейтману»: он может не тратить ничего ни на ухаживание, ни на воспитание потомства. Он просто бросает детей, оставляя их на иждивение «профурсетки», и скачет дальше по жизни.

А что делать ей? Бедняжка прячет в шкаф кружевные чулки и идет во двор своей девятиэтажки гулять с коляской, облачившись в мешковатое синее пальто, чтобы было теплее. «Профурсетки» тоже в проигрыше. Зато в мире, где там и тут шныряют «Казановы», выигрышной внезапно снова оказывается стратегия «принцессы»: в худшем случае она со своими капризами просто не найдет никого, но зато и не потеряет свой родительский вклад. А в лучшем – подцепит настоящего рыцаря, хоть они теперь редки. А раз редки, значит, на них есть спрос, и их стратегия опять приносит дивиденды. Число «рыцарей» растет, число «принцесс» растет, и наша популяция – если угодно, социум – возвращается к первоначальному состоянию.

Докинз сперва решил, что здесь начнется колебательный процесс – число «рыцарей» и «Казанов», а также «принцесс» и «профурсеток» будет меняться циклически в соответствии со своего рода социальной модой. Затем он поправился и сказал, что на самом деле установится частотное равновесие. И в этом, если верить поздним изданиям, ошибся: на самом деле самый строгий расчет действительно дает колебания общественной моды от разврата к целомудрию и обратно.

Вот вам и ответ на вопрос – точнее, один из ответов. Классический «самец по Бейтману», ничего не приносящий в семью, кроме спермы, может существовать, и для высоких теоретических целей вполне можно предположить, что с этого по умолчанию начинается история популяции. Однако на такого самца найдется управа, а на управу – другая управа, и так до бесконечности. Или, как в нашем примере, по кругу – или, как в метафоре Красной Королевы, в режиме бега на месте. https://kniga-online.com/books/nauchnye-i-nauchno-populjarnye-knigi/biologiya/page-27-361416-seks-s-uchenymi-polovoe-razmnozhenie-i-drugie-zagadki.html

...а с чего бы вдруг ни с того ни с сего появились первая «профурсетка» и первый «Казанова»? Ответ: с чего угодно. Если мы говорим об эволюции, это может быть мутация в одном из множества генов, определяющих поведение. Но вполне возможно, что это и не мутация, а «идея» – из тех, что возникают в голове и передаются потомкам через воспитание, а сверстникам – через культуру. Например, это могут быть какие-то волшебные стихи или песни о том, как прекрасно развратничать и как скучна семейная жизнь, которые подростки эпохи станут перепощивать в соцсетях. То есть, опять же по Докинзу, или ген, или мем.

...при культурной передаче – то есть, прямо скажем, как у людей – характерные периоды колебаний вполне могут оказаться соразмерными истории и особенно моде. Это бы, наверное, объяснило, почему десятилетие свободной любви сменяется десятилетием унылой карьеры, а развязные девяностые – политкорректными двухтысячными. https://kniga-online.com/books/nauchnye-i-nauchno-populjarnye-knigi/biologiya/page-28-361416-seks-s-uchenymi-polovoe-razmnozhenie-i-drugie-zagadki.html

Вот. А вы любофф, любофф...

Теги ставлю те, что предложил ресурс. Чего спорить-то, им виднее.

В последнее время мы наблюдаем попытки сформировать кинокомиксы на «отечественной» основе. Защитники, Майор Гром... Но что, если нашим киноделам перестать изобретать комиксовый «велосипед», а взять и оттолкнуться от проверенной советской фантастической классики? В этом выпуске ведущий «Маяка Истории» Дмитрий Ранн вспомнит творчество советского писателя-фантаста Александра Беляева и порассуждает, какими могли бы стать российские кинокомиксы, основанные на Вселенной его произведений.