Меня зовут Софа, но мама звала меня Софико, ей так больше нравилось, веселило. Мамы не стало пять лет назад, но я до сих пор тоскую. Мы жили вместе тридцать лет, и нам было очень хорошо. Тогда я не обращала внимания на окружающих меня людей, жила своей жизнью. Утром – работа, днём — написание романа, вечером —  просмотр романтической комедией по ТВ вместе с мамой. Лучшие дни!

Моё раздражение возникло спустя пару месяцев после её смерти. Всё началось с чавкающего мужчины в поликлинике. Он не придумал ничего лучше, как жрать шаурму прямо перед кабинетом терапевта. Чесночная вонь разносилась по коридору, но мы молчали… я молчала, боясь развязать конфликт. Всегда была такой: трусливой, нерешительной, слабой. С тех пор я просто не могла игнорировать хамство и бескультурье. Однажды сказала девушке, что она свинья. Не сдержалась. Ну как, сказала? Буркнула себе под нос. Девица закинула мусорный пакет на козырёк, под которым стояли баки. Она не услышала, даже не посмотрела на меня. И это ещё одна серьёзная проблема: меня не замечают.

В компании друзей я никогда не заканчивала рассказы. Обязательно находился тот, кто перебивал своей историей или спрашивал что-то отстранённые, бытовое. Окружающие тут же забывали обо мне. Когда писала отзывы под видео любимых блогеров, на комментарии никто не обращал внимания, даже пальцем вверх не поощрял, хотя мысли, порой, выходили неплохими.

Так было до тех пор, пока я не списалась с пареньком программистом. Мы работали на удалёнке в одной конторе. Я писала статьи для рабочих блогов, а он — код для сайта компании. Кажется, ему понадобилось, чтобы я проверила, хорошо ли выглядят статьи, визуал которых он дорабатывал. Забавно, но нас объединила ненависть к людям. Нет-нет, ничего криминального. Мы не планировали подрывать торговые центры или сыпать яд в водосток. Просто жаловались друг другу как старые бабки. Он на своих начальников, я — на своих. То и дело в моей опустевшей и мёртвой квартире расцветал смех от Диминых шуток.

Вскоре мы начали встречаться. Ходили в кино, океанариум, планетарий. Дима тоже любил книги, поэтому нам всегда было о чём поговорить. Он раскрасил мою серую жизнь. Добавил пару капель акварели на поблёкший холст.

Мы быстро съехались, а затем и поженились. Скромно: без фанфар и пышного платья, похожего на торт. Жили у меня, так как он на тот момент снимал квартиру: его родители остались в другом городе.

Я любила наш маленький мир, да и сейчас его люблю. Место, где мы можем быть сами собой, место, где нас никто не побеспокоит, место, где забываешь о тревоге, и чавкающие, кричащие и медлительные люди перестают раздражать.  Забавно, но я и соседей слышать перестала. Жизнь поделилась на до и после, и мир расцвёл. Муж из тех людей, что дарят всему смысл. Ты не прячешься за ним, а стоишь рядом, но ваши руки так крепко сцеплены, что ни одна волна мирских невзгод не разрушит эту связь. Правда, так было до его командировки. Просто однажды я проснулась, а его рядом нет. На столе записка: «Ты так сладко спала, не решился разбудить. Люблю тебя сильно. Увидимся в скайпе».

И вот теперь я сидела за компьютером в полном одиночестве, как тогда после смерти мамы, погружённая в боль разлуки и раздираемая раздражением от соседской болтовни за стеной.

«Ты её покормила?» — хамоватый голос соседа.

«Разумеется. Всё, как написано тут», — уставший голос соседки.

Чёрт бы побрал эти тонкие стены и быдловатые семьи, не способные контролировать голосовые связки. Зачем они так орут?

Закрыв окошко очередной выполненной заявки, я встала из-за рабочего стола и поплелась на кухню за чашкой чая. Вздрогнула, когда сосед сверху кашлянул, словно болел туберкулёзом. Надеюсь, у него не ковид.

Чая в заварнике не увидела, впрочем, как и сахара в банке. Почему-то я упустила момент, что в холодильнике лишь пюре с мясом, да скисшее молоко. Непорядок.

В магазин заскочила быстро, как заправский шпион. Ни одна продавщица на меня даже не взглянула. Да будь благословенен тот, кто придумал кассы самообслуживания.

Когда вернулась домой, на компьютер пришло оповещение об очередной заявке. Ну вот, теперь и сериал не посмотришь и книжку не почитаешь. А тут ещё дебильный сосед начал сверлить. Прямо в обед, сволочь! Тут же дети маленькие живут?! Впрочем, кого это волнует?

Самое страшное в одиночестве — наступление темноты. Особенно для человека с богатым воображением и массой предрассудков. Я помнила, как однажды сидела на кухне и выключили свет. Волна страха задела каждую клеточку тела. Мне постоянно мерещились жуткие фигуры, на самом деле оказывающиеся обычными стулом, шкафом или шваброй. А вот с Димой же я ничего не боялась, он всё мог объяснить логически и заставил меня поверить, что нечисти не существует. В те времена я ещё любила смотреть битву экстрасенсов. Дима же отыскал разоблачение шарлатанов и показал мне. Как же я была ему благодарна. Но вот когда его рядом не было, прежние страхи возвращались. В мозгу всплывало предательское: «А вдруг…». И вот это «а вдруг» чаще приходило ночью.

Я проснулась в третьем часу во мраке, освещённом лишь маячком роутера. Дверь в комнату была закрыта, хотя перед сном я её не трогала, чтобы свежий воздух с кухни заходил в зал. Через крохотные дверные оконца сочился жёлтый свет. Я подошла ближе и прислушалась: кажется, в ванной лилась вода.

Снова страх кольцом сжал лёгкие. Нащупав толстую книгу Питера Гамильтона, я резко распахнула дверь, готовая к нападению. Заметила широкую спину, помимо льющейся воды услышала шелест ткани. На секунду у меня спёрло дыхание. На ватных ногах я подошла ближе. В ванной стоял Дима. Он стирал новую куртку. Заметив меня, радостно улыбнулся.

— Разбудил? Прости.

— А что ты тут делаешь? Ты разве…

— Хотел сделать сюрприз с утра. Нам дали неделю отдыха. Мы с парнями прилетели к ночи и сразу решили заскочить в бар. Один дурак перепутал мою куртку со своей, а потом его избили на улице. Куртку я забрал, но на ней остались пятна крови. Теперь вот стираю.

Я подошла ближе, чтобы рассмотреть испорченную одёжку.

— Вот идиот.

— Не то слово. Какой-то алкаш. Я его даже не знаю, — усмехнулся Дима, и у его глаз расцвели милые морщинки. — Иди спи, я уже заканчиваю.

— А ты не уедешь?

— Нет, конечно. Эту неделю мы проведём вместе.

Я сдержалась, чтобы не разрыдаться от счастья.

И всё же его приезд показался мне странным. Обычно он предупреждал или присылал номер рейса, чтобы я могла найти его в случае задержек или аварий. Смущённая ночной встречей, я легла обратно в кровать и ещё минут тридцать крутилась на простынях не в силах расстаться с мыслями.

Следующие несколько дней мы с удовольствием играли в приставку, лопали пиццу с роллами и смотрели любимый мультик про «Аватара Аанга». Я была счастлива как никогда. Но вот на четвёртый день Дима как-то изменился. Стал мрачнее, отстранённее. Я решила, что это из-за скорого отъезда, поэтому не доставала с расспросами.

В этот же день у соседей снова начался ремонт. Они сверлили и стучали часов шесть без остановки. Приезд Димы сделал меня смелее, и я вышла в подъезд, чтобы узнать, как долго они ещё будут долбить смежную с нами стену. Но мне никто не открыл, хотя за дверью отчётливо раздавались весёлые голоса.

Диму не просила помочь. Тот погрузился в старое аниме и даже не отзывался на мои вопросы. Его рабочее место словно окутала серая мгла, через которую я не могла докричаться. От гнетущей и всепоглощающей печали, которая накрывала с головой, стоило подойти к геймерскому креслу, хотелось взвыть. Да и сам Дима стал каким-то бесцветным и неприступным. В одно мгновение я снова превратилась в невидимку.

В соседском чате люди тоже молчали, и мои сообщения улетали в пустоту, будто их никто не читал.

«Ну неужели только я слышу чёртову дрель?!»

На пятый день, — кажется, был четверг —  из подъезда раздались вопли. Подбежала к глазку и вскрикнула. На меня смотрел дикий голубой глаз с кровавыми прожилками на белке. Бросило в жар, сердце колотилось с бешеной скоростью, но любопытство пересилило страх. Я снова выглянула. Владельца дикого взгляда оттащили от моей двери и поволокли к лестнице. Он был в белых брюках и свитере, и дёргался, как живая рыба, брошенная на сковороду. Я не поняла ни слова из того, что он говорил. Но его образ ещё долго держался в памяти.

— Дим! Дим! Слышишь. Тут какого-то сумасшедшего схватили.

— Здорово. — Дима звучал блёкло, почти безжизненно.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — Я всё же решилась снова подойти к его столу, намеренно погружаясь в странное облако, по-видимому существовавшее лишь в моём воображении.

— Да, нормально.

— Может, поговорим?

— Потом.

Я сдержала гнев. Совсем не хотелось портить отношения перед расставанием. Но какая муха его укусила? Всё же было так хорошо!

Вернувшись к работе, ненадолго отключилась от негатива и долбанного соседского стука. Вечером Дима подошёл ко мне и мягко положил голову на колени. Так он просидел десять минут, а я боялась спугнуть приятное сердцу проявление чувств. Я наклонилась, обняла его и поцеловала в затылок, скрытый под пушистой копной чёрных волос.

— Прости, Софа, не надо было уходить.

— Я понимаю, это же работа. Хочешь, я поеду с тобой?

— Нет. Пока рано. Мне нужно устроить всё получше, а тебе подготовиться.

После короткого разговора Дима захотел пройтись. Помнится, он любил бродить по продуктовым магазинам. Сродни моему увлечению перебирать блокноты для записей.

Когда дверь захлопнулась, я вдруг поняла, что хочу пойти с ним. Кинулась к вешалке, нацепила куртку и шапку, последняя, пока я обувалась, съехала набекрень. Дёрнула ручку, но дверь не поддалась.

«Закрыл меня, что ли?»

Потянулась к ключам на крючке, но не нашла ни одного.

«Что за глупость? Неужели мои забрал?»

Нахлынула тоска и я скатилась по двери, плюхнувшись прямо на грязный коврик. Силилась понять, что происходит между нами, но так и не смогла. Тут услышала замочный щелчок, насторожилась: снова быдло-соседи о чём-то громко переговариваются. И тут моя дверь сотряслась от удара.

«Вот же сволочи! Опять поцарапали!»

На этот раз выйти я не решилась, ведь Димы рядом не было.

Подкрался вечер. Уже в десятый раз я подошла к дверному глазку. На лестничной площадке раздражительно мигала неисправная лампочка. Иногда она тухла на полминуты, и тогда пространство кругом превращалось в чёрную дыру. Потом снова загоралась, демонстрируя унылые двухцветные подъездные стены. Когда очередной раз свет потух, я потеряла бдительность, оттого громко закричала, стоило из черноты появиться оплывшему лицу соседа. Он смотрел прямо на меня лишь секунду, но я решила: «Он знает, что я за ним тоже наблюдаю». А затем его жена вывела из лифта того самого дикого паренька. Теперь он не трепыхался, шёл смирно, равнодушно смотря в пол. Выглядел так, будто не хотел здесь быть, будто его притащили насильно. Может, они какие-то извращенцы или вообще маньяки? Такие мысли часто приходили мне в голову.

Вдруг я ощутила озноб. Он объял тело целиком, невзирая на тёплый халат. Куда же делся муж?

— Соф, ну ты идёшь? Я же жду.

Я вздрогнула, словно ужаленная, и замерла. Медленно повернулась — никого в полумраке квартиры. Подумала о слуховых галлюцинациях, которые частенько у меня бывали. И в основном я слышала голос мужа: такой далёкий и робкий. Но в этот раз было иначе.

— Соф?

Я вышла в зал. Дима сидел на диване с пультом в руке. На экране замерла картинка из «Аватара Аанга».

— Ну? — он улыбнулся с толикой тревоги. — Всё нормально?

— А ты когда вернулся?

— Как когда? Часов в шесть, наверно. Ты не помнишь?

Внутри меня разбушевался ураган эмоций: облегчение, смешенное с раздражением и страхом.

«Как я могла пропустить его возвращение? Ведь постоянно к двери подходила».

— Ну что, включаю?

— Да… да, давай.

Села рядом и прижалась к нему всем телом. Он оценил мою близость и тоже придвинулся, тихо сказав:

— Софулик мой дорогой. Ничего-ничего, я ведь дома уже. Я больше не буду так уходить. Обещаю.

Я даже не поняла, когда уснула. Открыла глаза среди ночи, испытывая дикую головную боль. Пульсация шла от шеи ко лбу. И это было невыносимо. Захотела принять таблетку и вылезла из объятий мужа. Ноги замерли над полом, так и не коснувшись ковра. Вокруг меня стояли люди… много людей. Кто-то глядел с сочувствием, кто-то с ненавистью. Перекошенные гневом лица некоторых выглядели ужасающе.

— Дима? Дима! — Я начала трясти мужа, но тот спал как убитый. Его громкий храп перекрывал гул неразборчивых голосов. — Как вы здесь оказались?! Проваливайте! Сейчас же! Полицию вызову!

Но люди не двигались. Кто-то из них переговаривался между собой, кто-то всё так же смотрел на меня.

— Дима, — уже шёпотом позвала я. И тут тишину квартиры разорвал грохот дрели.

— Они что, с ума сошли! Сейчас же ночь!

Расталкивая незваных гостей, я прильнула ухом к стене. И снова жуткий треск.

«Боже, они же стену мне проломят!»

Побежала к телефону, набрала «112» и ждала ответа оператора.

— Слушаю, что у вас случилось?

— У меня в доме посторонние, а ещё сосед начал ремонт!

— Алло. Говорите.

— Говорю, посторонние в квартире и ремонт у соседа!

— Попробуйте перезвонить, вас не слышно.

Гудки. Я вся похолодела и, не удержавшись, расплакалась. Люди расступились, и я подползла к мужу, а затем крепко обхватила его за талию, положив голову на взымающийся живот. Взяла телефон, открыла галерею и начала рассматривать снимки. Вот мы в парке развлечений, вот в океанариуме. Тут муж улыбается, тут что-то хочет сказать, а тут обнимает меня. Кто нас тогда фотографировал? От снимков снова хлынули слёзы. Да и дышать я больше не могла. А гул голосов усиливался, дрель жужжала, не переставая, и я уже просто неспособна была всё это терпеть. Закрыв уши руками, закричала что есть силы.

Меня разбудил яркий солнечный свет: он пробивался через плохо задёрнутую штору. Это Дима хорошо задвигал её, а я всегда была неряхой. Щёлкнул ключ в замочной скважине, и я подскочила с дивана. Плед скользнул на пол, по которому была разбросана еда. Что она здесь делает?

Я выскользнула в коридор, увидев Димину спину.

— Постой! Ты не попрощался!

— Не хотел будить, рыбка, — улыбнулся он. Вся его фигура утопала в солнечных лучах.

В эту же секунду открылась соседская дверь, и я со скоростью гончей обошла Диму, выскакивая на лестничную площадку. Соседская дверь лишь слегка дёрнулась, готовая закрыться, но я не дала, всунув в проём босую ногу.

— Слушайте вы… — Присутствие Димы снова придало мне сил. —…какого чёрта вы сверлили ночью?!

Я открыла дверь и поняла, что стою посреди пустой квартиры. Ни пылинки в белом пространстве. Ни окон, ни дверей, ни захудалой табуретки. Я сделала три шага и передёрнулась от шелеста дерматина.

— Эй! Вы где?

Сделала ещё три шага и остановилась.

— Соф, ну я пошёл. — В дверном проёме показалось улыбающееся лицо мужа.

— Я… я с тобой.

И тут внезапно возникла оплывшая физиономия соседа. Он схватил меня за талию и потащил вглубь странной квартиры. Я закричала:

— Дима!

— Мне пора, Соф. Люблю тебя, дорогая.

— Нет, стой! Я с тобой.

Я кое-как извернулась и ткнула мужчину пальцем в глаз. Тот взвыл как животное и попятился, рефлекторно разжав руки. Я выскочила в коридор, следуя за удаляющейся фигурой. Муж был уже на лестнице, когда меня позвали:

— Софа!

Я обернулась лишь на секунду, споткнулась и полетела вниз. Дима поймал меня, крепко прижав к себе.

— Нетерпеливая моя девочка, — по-доброму улыбнулся он, как делал уже сотню раз.

Я смотрела в его искрящиеся зелёно-карие глаза и плакала.

— Я с тобой, любимый. Я с тобой.

— Как скажешь, рыбка. Идём.

***

— Чёрт бы тебя побрал, Скворцов! Ещё вчера сказал дозу увеличить. Что непонятного? А ты, Света, чего стоишь, просил же кормить её вовремя, — отчитывал подчинённых главврач Петров.

— Я кормила, но она есть ничего не хочет! — Женщина развела руками.

И только пожилая нянечка с новичком Лёшей стояли у края лестницы, разглядывая переломанное тело тридцатилетней женщины.

— Бедная девочка, — утирала слёзы няня. — У неё муж пару лет назад умер.

— Тот, которого она зовёт постоянно?

— Да. Дима. Его родственники говорили, что он вышел из дома за продуктами и не вернулся — машина сбила. Она с ума сошла на почве горя: сильно любила его. А когда по традиции тело мужа должно было в квартире переночевать, сосед, с которым они давно конфликтовали, начал ремонт, и она его зарезала обычным кухонным ножом. Тогда-то её к нам и привезли. Женщина не помнила ни убийства, ни смерти мужа.

— Мда, — только и смог протянуть Лёша: за свою никудышную практику таких случаев ему видеть не доводилось.

Нянечка обернулась к главврачу, тот понимающе кивнул.

— Значит так, позвоните родне, пусть готовят женщину к… что она там хотела по завещанию, кремацию?

— Да какая разница, — безразлично махнула Света. — Всё равно родные будут решать.

— Тоже верно. В общем, звоните. А тебя, Скворцов, я разжалую, если ещё раз учудишь подобное. И почините эту долбанную лампочку! Мечта эпилептика, чёрт бы вас побрал.

Разочарованно мотая головой, главврач Петров прошёлся по коридору. Из палат доносились голоса других пациентов. Кто-то просил воды, кто-то просто мычал. Тот, что приехал совершенно недавно, голубоглазый красавец из Москвы, нервно хихикал у окошка, рядом с палатой погибшей.

Петров поравнялся с нянечкой и остановился.

— Мало того что на свинью похож, ещё и тупой как пробка, — пробубнил он в адрес Скворцова, не стесняясь Лёшу. Затем спустился по лестнице, склонился над женщиной и закрыл ей глаза. — Эх, Софочка. Надеюсь, там тебе будет лучше.

Именно это я слышу вот уже на протяжении 40 минут. А поводом для моего звонка послужил их звонок. "Ваш тариф перешёл в архив и мы предлагаем вам сменить его". Я сразу отверг его предложение. Оператор своими доводами довёл меня до нервного срыва. Я начал (не сразу) кричать в трубку, но оператор, вместо слов, "успокойтесь пожалуйста, мы оставим вам ваш старый тариф". Продолжал долбить меня своими доводами. Продолжалось это до тех пор пока я не бросил трубку. И вот теперь жду когда меня соединят с поддержкой по № 0500.

— А вы?

— Я спокойно пошла в кабинет директора, который располагался на том же этаже и сообщила новость секретарю, а затем просто вернулась на свое место и, стараясь не обращать внимания на всеобщий переполох, собрала вещи в сумку и вышла из кабинета.

— Очень хладнокровно, - заключила я, внимательно глядя на ее реакцию.

— Примерно так же подумали мои одноклассники, о чем сразу же сообщили директору и всем его замам, из-за чего меня все оставшееся время обучения таскали к школьному психологу. Типа, пытались узнать не растет ли у них социопат, с отсутствующей эмпатией, а значит и склонностью к насилию.

— Но ничего они не выяснили, верно?

— Ну конечно же - нет, - усмехнулась она. - Да и чего можно ожидать от училки по информатике, которая прошла недельные курсы повышения квалификации, чтобы получить ставку соцпедагога. Но не будем трогать ее навыки, в любом случае - у меня все в порядке с проявлениями чувств и все такого. Просто я не вижу зачем нужно обязательно истерить, если рядом кто-то окочурился - ну умер и умер, чего делать из этого какую-то трагедию. Я бы поняла будь это мать или кто-то из родных - но тут же просто случайный мужик.

— Люди редко осознают, что они смертны и приходят в ужас, столкнувшись с тем, когда чья-то жизнь подошла к концу.

— Во всяком случае я этим не страдаю, - усмехнулась дама. - И каждый раз, когда видела мертвеца, не занималась тем, что тратила силы на вопли и заламывания рук.

— Вы говорите так, будто вам частенько приходилось видеть мертвых людей?

— Ну, где-то человек десять, - отозвалась она после недолгих раздумий. - Причем последних пять видела на работе - собственно, после очередного такого случая, начальница и попросила меня сходить, провериться у психолога.

— Вы не похожи на того, кто добровольно придет к специалисту, не веря при этом в наличие проблемы.

— А вы догадливы! - совершенно искренне засмеялась Полина. - Это было добровольно-принудительно - просто другие сотрудники начали бояться меня после того инцидента.

— Можно поподробнее?

— Конечно, сейчас все расскажу, - она с интересом потерла ладони друг о друга и начала. - Вообще, я работаю замом в колл-центре одной очень крупной финансовой организации, а это значит массу сотрудников и страшную текучку кадров. И вот в самый разгар рабочего дня, один из работников - мужчина средних лет, неожиданно срывается на крик и начинает высказывать клиенту все, что думает о его умственных способностях и о том в каких условиях его зачали. Мы такое называем «Крыша протекла» - обычно после такого сотрудника обязательно увольняют.

— Раз вы придумали специальную фразу, значит это происходит довольно часто?

— Ну, у нас очень нервная работа - так что да, бывает, - с кривой ухмылкой ответила клиентка. – Ну так вот: кричит он в микрофон, а потом бац - падает лицом на клавиатуру и затихает. Народ в шоке - все сидят и смотрят на него с выпученными глазами. Я, как старшая по участку, подхожу, трясу его - ответа нет. Проверила пульс - поворачиваюсь к благодарной аудитории и заявляю, что он спекся. Опять визги, сопли и рыдания, что не удивительно, ведь большая часть сотрудников - женщины.

— Могу себе представить…

— Ну а дальше я стаскиваю занавеску с окна в подсобке и накрываю труп, после чего начинаю звонить сначала в скорую, а потом начальству. Видели бы вы глаза моих подчиненных в тот момент, когда я после этого спокойно приказала им продолжить работу и села доделывать отчет, не замечая сидящего в пяти метрах от меня трупа. Для них это трагедия, а для меня - не повод нарушать рабочий график. Правда потом все же пришлось отвлечься: на босса, врачей и полицию, - но это уже другой вопрос.

— И после этого сотрудники пошли к начальству с просьбой проверить вашу вменяемость?

— Видимо да, раз уж шеф заставил меня прийти к вам.

— Но сами вы проблему не видите?

— Не вижу.

— А вы не пробовали делать вид, что смерть вас шокирует - так, чтобы окружающие не считали вас бессердечной психопаткой?

— Вообще пробовала, - честно призналась она. - Но, судя по реакции других людей, получилось не очень натурально. Я всплескивала руками, пускала слезу и визжала как это требуется от любой уважающей себя дамочки - но видать или актриса из меня не очень, или нужно дольше притворяться, а не идти пить чай с тортом через пять минут после того, как кто-то окочурится...

В классе художки мне уже все привычное - вдоль стен столы, посреди мольберты и профессиональные, и наши мелкашные раскладушки. Всюду тряпки, стоят банки с краской, валяются красивые коряги, кувшины, чайники, куски наличников и прочее для натюрмортов - начало 90х, натуру таскают и сами ученики, и учителя. Освещение верхнее тусклое, главным образом свет от тех ламп, которые направлены на композиции натюрмортов. То есть большое помещение, захламленное, в нем мне уютно и приятно с такими же детьми и подростками как я, которые одеты во что похуже, чтобы не замазаться.

И мать меня приводит в танц зал. Это помещение такое же по размеру, как кабинет художки. Но оно пустое и залито ярким светом, из-за чего кажется высотой в дворец (а может, тот зал и был выше), в две стены зеркала во всю стену, в которых я вижу и себя, и девочек, которые пришли на танцы. Девочки все с гладкими прическами, в белых тапочках-чешках, белых майках и воздушных юбочках летают по залу. Я стою у двери, на мне красно-зеленый свитер на вырост, заправленный в пушистые шерстяные рейтузы тоже на вырост, которые гармошкой спускаются в сменку - обрезанные валенки. А на башке клочковатая лохматость, о которую я несколько часов вытирала плохо сполоснутые от краски руки.

Мне тогда было 8 лет и в зеркало я и дома в том возрасте еще не смотрелась с целью оценки своей внешности. Но в том зале моя самооценка рухнула окончательно, когда к нам подлетели те девочки, а мать стала объяснять их учительнице, что я сутулюсь и неловкая какая-то. Учительница поставила меня к тому рейлингу лицом к остальным девочкам и сказала повторять за ними движения, я держалась за этот рейлинг и просто молча плакала. А мать от двери кричала, чтобы я старалась.

Несколько "уроков" так прошли, после нового года мать решила больше не водить меня на "танцы", в общеобразовательной я стала еще ниже наклоняться над партой и вообще старалась быть понезаметней. Потому что то увиденное в большом зеркале убедило меня, что по сравнению с ровесницами и ровесниками я неловкое чучело и лучше мне вообще не двигаться.

Ну и естественно, в школе начались тычки, особенно на физре в случае каких-то командных заданий, потому что я просто не соревновалась или не могла поймать мяч. Открыто не донимали, до конца четвертого класса относились в общем-то получше, чем я сама к себе относилась.

Перед пятым классом наконец был настоящий медосмотр, с окулистом (до того глаза проверяли только в садике), у меня оказался один глаз здоровый, второй -8 с астигматизмом. Выписали очки, я в них стала все рассматривать по новой, пересмотрела фотографии класса, наконец соотнесла себя не только с теми девочками-эльфами в танцклассе, но и с обычными одноклассниками. Поняла, что не хуже других, в пятом классе меня уже не трогали. Хотя освобождения от физры мне не дали, и я так и тупила по прежнему в любых спортивных начинаниях.

Но то время, с середины второго класса по конец четвертого, я помню очень плохо, хотя хорошо помню весь год первого класса и половину второго. А остальные два с половиной года началки существовала в каком-то анабиозе, даже на фотографиях выражение лица в то время у меня совсем недетское. Не затравленное, а как будто обреченное какое-то