Этот поджанр показывает, как хрупка цивилизация и как быстро она может рухнуть. Часто несёт антивоенный посыл. Однако зачастую авторы пытаются найти и что-то оптимистичное в данном литературном направлении. Как примеры можно привести «Метро 2033» Д. Глуховского и все сопутствующие параллельные циклы других писателей по этой вселенной, фанфики по Fallout.

2. Биологический/вирусный постапокалипсис (пандемийный)

Тоже, в принципе, довольно понятная тема. Часть человечества поражена смертельным вирусом или бактерией. Выжившие и пока ещё “чистые” борются не только с болезнью, но и с хаосом, который она породила.

Особенности, характерные для большинства романов: страх заражения как главный двигатель сюжета; темы карантина, изоляции, поиска вакцины; часто — моральные дилеммы (кого спасать, кого изолировать).

Поджанр отражает реальные страхи общества перед пандемиями. Показывает, как болезнь меняет не только тела, но и отношения между людьми. Как яркие примеры этого направления можно назвать книги «Противостояние» С. Кинга и «Я — легенда» Р. Матесона. Нередко этот поджанр пересекается с зомби-постапом и разными вампирскими темами.

3. Зомби‑апокалипсис

И снова знакомая, любимая многими тема. Мир захвачен ожившими мертвецами (или заражёнными людьми с признаками зомби). Выжившие пытаются уцелеть в новом кошмаре. Динамика «охота — побег» как основа сюжета; акцент на тактике выживания (оружие, укрытия, объединение в группы). Бита с гвоздями, охотничий нож, дробовик — каждый выбирает свой способ держаться на плаву.

Этот поджанр интересен авторам простотой концепции + в нём присутствует бесконечный потенциал для экшена. Враг невидим. Он проникает в лёгкие с каждым вдохом, прячется в каплях дождя, ждёт на поручнях метро. Вирус не просто убивает — он перестраивает мир, превращая знакомых в чужих, а улицы — в ловушки. Обычный ритм выживания: зарядить обойму, проверить запасы, сменить позицию — и снова по кругу, пока не наступит ночь. А ночью забиться куда-нибудь, где можно забыться тревожным сном. В укрытия превращаются супермаркеты с разбитыми витринами, где ещё есть немного еды и воды, школы с забаррикадированными окнами, крыши, где можно перевести дух.

Поджанр позволяет исследовать, что остаётся от человека в экстремальных условиях. Здесь становится нормой карантин, как новая реальность: баррикады из мебели в квартирах, маски, ставшие частью повседневности, страх прикосновений. Герою часто приходится стрелять в того, кто ещё вчера был другом, и даже обычные обыватели учатся убивать, чтобы прожить ещё один день,

4. Экологический/климатический постапокалипсис

Этот поджанр встречается реже. Катастрофа вызвана изменением климата, истощением ресурсов или экологической глобальной проблемой мирового масштаба (засуха, потоп, опустынивание). Главным антагонистом выступает природа, в сюжете поднимаются темы дефицита воды, еды, энергии. К слову, о последней, из самого ценного — покрытые пылью солнечные панели и ветряки.

Очень часто авторами описываются антиутопические общества, построенные на контроле ресурсов. В менее устойчивых, не организованных сообществах: капли дождя, собранные в ржавые вёдра, очереди у опреснителей, легенды о «чистых озёрах», трепетно опекаемые маленькие огородики и теплицы с капельным поливом. Среди образов ярко могут быть показаны новые кочевники: люди, перебирающиеся на повозках или немногочисленных сохранившихся вездеходах и «домах на колёсах» от оазиса к оазису, торгующие семенами и знаниями о выживании.

Этот поджанр отражает реальные экологические проблемы. Показывает, как изменение среды меняет общество. Уместно вспомнить «Дорога» К. Маккарти, «Водный мир» (новеллизация Макса Аллана Коллинза), «Парник» Дж. Балларда.

5. Техногенный/киберпанк‑постапокалипсис

Цивилизация рухнула из‑за сбоя технологий, восстания ИИ или кибервойн. Страшно? Тем, кто смотрел “Терминатора”, пожалуй, нет, однако, если вдуматься, уже сегодня существуют целые армии антропоморфных роботов и робо-собак (вспомним «451 градус по Фарренгейту», где главного героя преследует собака с ядовитой иглой). В романах, где описан техногенный постап, остатки человечества живут среди обломков высоких технологий. Найти рабочую электронику, нетронутую взбунтовавшейся Системой или механизм, который не является затаившимся убийцей — большая удача. В таких условиях профессия сталкера становится невероятно рискованной.

Что уж говорить о теме контроля, слежки, потери идентичности в анклавах, где выжившие подчинены Системой для её обслуживания и выполнения простейших функций. Туда же романы, где описаны антиутопические корпорации или ИИ как новые «боги».

6. Космический/инопланетный постапокалипсис

Представьте небо, разорванное огненными следами падающих кораблей, последних защитников от инопланетного вторжения. Или безмолвную пустоту, где Земля — лишь пепельная сфера в облаке обломков некогда величественных орбитальных станций. В этом мире катастрофа пришла извне: то ли от безжалостной инопланетной цивилизации, то ли от слепой космической стихии.

Здесь выжившие смотрят вверх не с надеждой, а с ужасом. Звёзды больше не манят — они стали реальной угрозой. Каждый метеоритный дождь воспринимается как начало нового вторжения, а странные свечения в изрядно загрязнённой и разреженной атмосфере заставляют хвататься за оружие. даже природа изменилась под воздействием чуждых технологий или излучений: растения светятся в темноте, животные приобрели странные повадки, а в руинах городов порой находят артефакты, предназначение которых разгадывают ценой десятков жизней исследователей, а то и самих сталкеров.

Атмосфера теперь пронизана ощущением страха, что мы не одни во Вселенной. Люди учатся жить с мыслью, что их планета теперь — лишь один из многих объектов в чужой игре. Кто‑то ищет способы связаться с другими цивилизациями, надеясь на помощь, а кто‑то, наоборот, прячется, боясь привлечь внимание.

В таких историях часто звучит мотив испытания: человечество должно доказать, что достойно выжить. Это может быть борьба за остатки ресурсов, попытки расшифровать инопланетные технологии или даже моральный выбор — стать такими же безжалостными, как те, кто уничтожил прежний мир, либо сохранить человечность и, собравшись с силами, нести её в глубины космоса.

Частые образы, используемые авторами, и уже ставшие клише: силуэт гигантского корабля‑матки, затмевающего солнце; исследователь, изучающий кристаллические структуры, выросшие на месте падения метеорита; последний город под куполом, где люди живут в страхе, что защита однажды даст сбой.

7. Социально‑политический постапокалипсис

Здесь нет монстров, нет радиации, нет инопланетян. Есть только люди — и их моральный облик. Мир рухнул от удара не извне, а изнутри: от войн, революций, экономического коллапса или морального разложения. Города стоят вроде бы целые, но в них больше нет порядка. Законы превратились в пыль, а на их место пришли новые правила — жестокие, прагматичные, порой абсурдные.

Этот поджанр особенно пронзителен своей реалистичностью. Он показывает, как быстро общество может рассыпаться, если исчезнет доверие. На улицах — не зомби, а бывшие соседи, ставшие бандитами; не мутанты, а дети, забывшие, что такое школа, и собравшиеся в несущие смерть группировки. Выжившие учатся жить по новым законам: сила решает всё, а доброта — роскошь, которую мало кто может себе позволить.

Но в этой тьме есть и проблески света. Люди создают новые сообщества — иногда жестокие, иногда удивительно гуманные. Во вторых пытаются сохранить крупицы культуры: читают книги, поют песни, учат детей тому, что помнят. Это истории о том, как важно не потерять себя, даже когда мир вокруг превратился в бесконечную борьбу за выживание.

Атмосфера здесь — это тишина пустых площадей, где ещё вчера проходили митинги, или гул базаров, где вместо денег используется примитивный обмен. Это запах гари от сожжённых архивов и звук шагов мародёров в опустевших офисах, где когда‑то вершились судьбы мира. Яркие персонажи: библиотекарь, охраняющий последние книги от мародёров; бывший чиновник, ставший вожаком банды, потому что только сила теперь имеет вес; А герою предстоит или навести порядок в этом хаосе, или разрушить всё окончательно, вырезая всех виновных, чтобы построить что-то новое.

8. Мистический/религиозный постапокалипсис

В этом мире конец света — не случайность, он вызван божественным вмешательством, магией или сверхъестественными силами.

Это предначертанный финал цивилизации, тщательно продуманный автором. Небо разверзлось, и сквозь трещины в реальности проникают силы, которые люди давно считали мифами. Ангелы и демоны ходят по земле, древние пророчества сбываются, а сама ткань реальности истончается, открывая врата в иные измерения.

Здесь катастрофа — не просто разрушение, а трансформация. Города могут стоять нетронутыми, но их улицы заполнены ожившими растениями или зловонной жижей, в которой водятся никогда ранее невиданные твари из других миров. Или по улицам клубится туман, из которого может появиться нечто такое, от чего лучше укрываться в наглухо закрытой квартире или, лучше, в гиганстком офисном небоскрёбе. Вспомните “Мглу”, где автор воссоздал самые страшные фобии, Ещё может быть такое, что в зеркалах отражается то, чего не должно быть. Или не отражается. Например, перестают отражаться чьи-то близкие родственники, наводя на страшные мысли. Люди сталкиваются с вопросами, на которые нет ответов: заслужили ли мы этот конец? Есть ли шанс на искупление? И если боги вернулись, то чего они хотят?

Атмосфера пропитана мистическим трепетом. Это запах ладана и шёпот молитв в заброшенных церквях, это тени, движущиеся вопреки законам физики. Здесь вера — не абстракция, а инструмент выживания. Одни ищут спасения в древних ритуалах, другие — в науке, пытающейся объяснить необъяснимое. Третьи пытаются решить всё силой и оружием, чаще проигрывая.

Этот поджанр исследует границы человеческого понимания. Он задаёт вопросы о природе зла и добра, о цене греха и возможности прощения. В нём апокалипсис — не конец, а порог, за которым может быть и ад, и рай, и что‑то совершенно иное.

9. Постапокалипсис в мире фэнтези: два лика магической катастрофы

В фэнтези‑постапокалипсисе рушатся не просто города и империи — ломается сама суть. Катастрофа здесь принимает облик магического коллапса, и в зависимости от его природы мир преображается до неузнаваемости. Представьте два полярных сценария: один — тихая агония угасающей магии, другой — буйный хаос вырвавшихся на свободу чар.

Мир, где магия иссякает

Когда‑то магия текла по этому миру, как вольные ветра по равнине: наполняла сердца эльфов, оживляла древние артефакты, заставляла цветы распускаться по воле волшебников. Теперь же её поток превратился в пересохшее русло. Заклинания больше не вспыхивают искрами, амулеты не согревают ладони, а в воздухе больше не пахнет грозовой свежестью колдовства. Это не взрыв, не пожар — это медленное угасание, от которого сердце сжимается от тоски.

В заброшенных храмах пыль оседает на алтарях, где когда‑то пылали огни божественной силы. Свитки с древними заклинаниями истлевают в библиотеках, а их хранители — седобородые маги и жрицы — беспомощно перебирают слова, пытаясь вспомнить, как заставить свечу загореться силой мысли. Но в ответ рождаются лишь крохотные искорки вместо грозных фаерболов.

Эльфийские города, некогда сияющие вечной зеленью и светом, теперь напоминают призраков былой красоты. Деревья растут как им пожелается, растительность больше не подчиняется магам. Эльфы, чья жизнь была сплетена с магией, стареют и умирают, теряя бессмертие, как песок сквозь пальцы.

Драконы, повелители небес, больше не взмывают ввысь. Их крылья тяжелы, а огонь в нутре угас. Некоторые впадают в спячку, из которой уже не пробудятся, другие бродят по пустошам, словно тени былой мощи.

Люди пытаются приспособиться. Кузнецы вновь учатся ковать сталь без магических чар, лекари ищут травы, способные исцелять без заклинаний, а дети растут, не зная, что когда‑то волшебство было частью повседневности.

Этот мир — метафора утраты. Он заставляет задуматься: что остаётся, когда исчезает то, что делало нас особенными? Можно ли сохранить культуру, если её основа распадается, как глиняные ступни каменного колосса? Герои здесь — не воины, бросающиеся в бой, а хранители памяти, маги-артефакторы, зельевары, ученики магов. Они ищут способы вернуть утраченное, часто натыкаясь в своих поисках лишь на эхо былого величия.

Эти образы пронизаны тихой печалью, но в них есть и надежда: возможно, магия не исчезла навсегда, а лишь затаилась, ожидая, когда найдётся способ призвать её из небытия. Конечно, совершив множество подвигов и проникнув туда, куда, казалось бы, попасть совершенно невозможно.

Мир, где магия вышла из‑под контроля

Здесь катастрофа — не угасание, а наоборот, взрыв. Магические энергии вырвались на свободу, разорвав реальность, как тонкую ткань. Законы физики больше не действуют: силы гравитации меняются, в некоторых местах время течёт вспять, в небе висят острова, словно обломки иного мира. Это сюжеты, где по желанию автора зоны дикой магии раскинулись по земле, как язвы на теле мира. В одной из них деревья ожили и стали хищниками, нетерпеливо ожидая, когда появится возможность оплести добычу гибкими корнями. В другой вода, хлюпающая под ногами в небольшом болотце или только что выпитая из ручья, может вдруг превратиться в кислоту, неся мучительную смерть. Каждый шаг здесь — риск: можно попасть в петлю времени, встретить существо из снов или раствориться в потоке необузданной энергии.

Люди и животные меняются под воздействием магического хаоса. Дети рождаются с необычными способностями. Артефакты, некогда послушные воле магов, теперь живут своей жизнью. Зеркала вытягивают души, магические книги источают проклятия или поражают заклинаниями, записанными на их страницах, и перелистывание такого фолианта превращается в игру с удачей. Мечи пьют кровь и оживают, а кольца меняют владельцев, подчиняя их своей воле. В заброшенных лабораториях алхимиков пробуждаются жаждущие власти гомункулусы из разбитых колб.

Из разорванных порталов выходят сущности, рождённые хаосом: духи стихий, демоны безумия, воплощения забытых страхов. Они правят зонами дикой магии, создавая свои законы и требуя поклонения. Герои здесь — выживальщики, охотники за артефактами, борцы с аномалиями.

Этот мир — предупреждение о цене погони за неограниченной силой. Такие сюжеты обычно не случайны, в их основе лежат вопросы: что происходит, когда человек или бог теряет контроль над тем, что создал? Можно ли выжить в мире, где правила меняются каждый миг? Где грань между творцом и разрушителем?

Два лика одной катастрофы

Эти два мира — как две стороны одной монеты. Первый сценарий — символ старения, утраты традиций, конца эпохи. Второй — аллегория безудержного прогресса, экологических катастроф, потери контроля в погоне за новыми открытиями. Но оба они показывают, как хрупка грань между порядком и хаосом, особенно когда в игру вступают силы, превосходящие человеческое понимание.

10. Постапокалипсис + ЛитРПГ: жизнь между мирами

Что, если конец света произошёл в реальности, оставив место жизни только в виртуальном пространстве? Или, наоборот, реальный мир стал похож на игру, где выживание зависит от прокачки навыков и поиска артефактов?

В таких историях грань между реальностью и симуляцией размывается. Герои могут оказаться запертыми в игре после глобальной катастрофы; использовать игровые механики для выживания в разрушенном мире; столкнуться с тем, что виртуальные существа обрели плоть.

Атмосфера в таких сюжетах — это смесь киберпанка и постапокалипсиса. Руины городов наполнены вполне способными убить голограммами, а аптечки и патроны лежат рядом с цифровыми ключами и чипами, и использовать их можно уже без помощи VR-очков. Люди носят импланты, позволяющие видеть интерфейс, а их навыки измеряются уровнями и характеристиками.

Этот поджанр рождён идеей, что игра может стать спасением — или новой ловушкой. Здесь герои учатся применять игровые стратегии в реальной борьбе за жизнь и отличать иллюзию от реальности. Наиболее часто встречающийся центральный персонаж в таком романе: игрок, который понимает, что его персонаж — это он сам, а игра — единственный способ выжить.

11. Постапокалипсис с зонами отчуждения: лабиринты аномалий

Мир после катастрофы не всегда превращается в безжизненную пустыню. Порой он распадается на осколки, которые расчерчивают реальность, как лоскутное одеяло, где каждый фрагмент живёт по своим, порой безумным законам. Это мир зон отчуждения — мест, где ткань мироздания дала трещину, и сквозь неё хлынуло нечто чуждое, непознаваемое. Здесь физика искажена, а порой и вообще совершенно иная, не та, к которой мы привыкли, настолько, насколько хватает фантазии автора.

Представьте выжженную пустошь, где трава шевелится, и живёт своей жизнью, а в заброшенных колодцах вместо воды — зеркальная гладь, отражающая чужие звёзды, манящая и обволакивающая сознание. Или город‑призрак, где дома целы, но в окнах не горит свет, а из‑за дверей доносится шёпот тех, кто уже не совсем люди. А может, это лес, где деревья пульсируют, словно живые сосуды, а в тумане ходят двойники тех, кто в него зашёл однажды и не нашёл дорогу обратно.

Аномалии — суть этих мест. Они не подчиняются разуму, их нельзя предугадать до конца. Порой коридор длиной в десять шагов вдруг уводит в бесконечность, а дверь выводит совсем не туда, куда должна. Иногда земля  становится мягкой, как воск, и в неё погружаются ноги по колено, а через секунду она снова затвердевает. Бывает, что зеркала отражают твои худшие кошмары, а тени обретают форму и начинают двигаться сами по себе.

Выжившие, не видя аномалии, учатся чувствовать их кожей, вырабатывают инстинкты. Кто‑то бросает гайки, следя за их полётом, кто‑то прислушивается к гулу в ушах, предвещающему сдвиг реальности. Но даже опыт не гарантирует безопасности: аномалии умеют ждать, затаиться, а потом ударить в самый неожиданный момент.

В зонах отчуждения рождаются артефакты — предметы, впитавшие энергию разрыва. Они могут исцелять, но за это придётся заплатить частью памяти. Могут усиливать чувства — и сводить с ума. Открывают двери в иные измерения — а оттуда может прийти нечто, что не захочет уйти обратно. За артефактами охотятся все: сталкеры, учёные, бандиты, культисты. Для одних это шанс разбогатеть, для других — ключ к спасению, для третьих — способ обрести власть. Но каждый артефакт словно живой: он хочет чего‑то своего, и это редко совпадает с желаниями человека.

Люди в зонах отчуждения делятся на несколько типов. Сталкеры — профессионалы, знающие тропы между аномалиями. Они живут по неписаному кодексу: не брать лишнего, не смотреть в зеркала, не отвечать на шёпот из-за закрытой двери. Их цель — выжить и вынести что‑то ценное. Учёные одержимы разгадкой: верят, что аномалии — это новый этап эволюции, пытаются записать их «правила». Многие сходят с ума, пытаясь уложить образовавшийся хаос в формулы. Бандиты обживаются по окраинам зон, делают засады, захватывают артефакты силой. Культисты верят, что зоны — это врата в иной мир: приносят жертвы, ищут «просветления», даже поклоняются аномалиям как богам. а иногда становятся проводниками чего‑то нечеловеческого. А есть ещё потерянные — те, кого аномалии изменили. Они говорят на незнакомых языках, видят то, что скрыто от глаз обычных людей, или медленно превращаются в часть зоны.

Перед глазами встают яркие образы: сталкер, который, уходя из зоны, замечает, что его тень отстаёт на шаг; заброшенная школа, где в классах идут уроки, но учителя и ученики — лишь проекции событий, случившихся десятилетия назад. Этот мотив нашёл отражение в культуре. «S.T.A.L.K.E.R.» стал эталоном жанра. В «Зоне Смерти» А. Ливадного, В. Шалыгина и А. Глушкова оживает техника под непроницаемой сферой, где законы физики не властны. Цикл С. Тармашева «Ареал» (о Тунгусском метеорите) рисует зону как след падения иного разума, где природа переписана чуждой логикой.

Почему зоны отчуждения так притягательны для авторов? Потому что они позволяют ограничить их, проработать локальность и условия преодоления черты между обычным миром и искажённым. Это не конец всего — это трещина, в которую можно заглянуть. Здесь есть границы: можно войти и выйти. Можно найти артефакт, разгадать аномалию, выжить. Но цена всегда высока. И каждый, кто пересекает черту, знает: зона не отпускает просто так. Она оставляет след — в теле, в памяти, в душе.