В трезвучьях песен забывая
О смысле бренном бытия,
Звучит баллада вековая –
Есть то история моя.
Я – бард, я – менестрель от бога,
Наследник истинного дара.
Мой дом – лишь серпантин, дорога,
А крест земной – моя гитара.
Всю жизнь считал своим призваньем
Служить прекрасной светлой Лире.
И этой фразе в назиданье
Пел песни о любви, о мире.
Мечта была – явить прозренье
Для всех, кто в королевстве этом.
Рисует кто – тем вдохновенья,
И музу каждому поэту.
Но кто помочь мне может в этом?
Кто не отдаст сей мир пучине?
К богам иду я за советом
В Итриля храм, что в Тиссарине.
Владыка тёмный Альдимара,
Треклятый снега заклинатель
Взял север сталью и пожаром,
А юг взял Осени предатель.
Восток…там мрак! Огня объятья!
Но Храм по-прежнему не тлеет!
Хранит его Творца заклятье –
Никто порочить не посмеет.
Как быть, когда сжигает чувство
Без сил паденья пред мечтою,
А ты до бреда, до безумства
Стараешься прослыть собою?
Но выход есть, жива надежда –
Тропа идущего за светом!
Чья магия служила прежде
Предателю, но не поэту!
Легенда древняя, как время:
«На западе лежит дорога.
Идущий принимает бремя
Оставить дар, задобрив бога.
Взамен дорога путь откроет
К желанной цели, словно в песне!
Как только тело тьма укроет,
Проснёшься ты в желанном месте».
Истратив певчий дух над книгой
Легенд и западных преданий,
Ночей десятки сделал мигом,
Найти чтоб нужное сказанье.
В десятый раз на небе звёзды,
В десятый раз день свержен ночью.
В очах от пыли красных слёзы –
Нашёл заветные он строчки:
«Творец. Кто он? Откуда?
Известно нам о нём немного –
Одним лишь взглядом явит чудо,
Одно из них – в лесу дорога.
Где тёмный лес встречает горы,
Где с моря слышны крики птицы,
Тропа раскинула просторы,
Как книга пыльные страницы.
Кто ищет, тот всегда обрящет,
Своей рукой писал Создатель,
Свои дары лишь пусть не прячет,
Будь пилигрим то иль искатель.
Но тут же есть остереженье –
Любой предмет, который может
В себе оставить отраженье
С плаща в миг должен быть низложен».
С рассветом вышел, взял лишь лютню,
И сняв с одежды украшенья.
Он стал не бард – теперь он путник,
Он пилигрим в пути к прошенью.
Ночуя под открытым небом
Под колыбель степного ветра,
Он вспомнил древнюю легенду,
Что создана, чтоб быть бессмертной:
«Творец в дворце за небесами
В рассвет времён над картой мира
Пятью всевластными перстами
Народам чудеса явил он.
Растёт в эльфийских землях древо,
Весна, зима где, осень, лето
В обличьях белоснежной девы
Являлись путникам с рассветом.
Два чуда средь снегов измиров –
Народа за стеной из стали.
В горах у снежного обрыва
Стоит горнило с наковальней.
В том горне – колдовское пламя,
Что может вещество любое
В одно мгновение расплавить,
Железом будь то иль корою.
И наковальня не простая –
Сотворена она из камня,
Каким Творец, мир создавая,
Чертог отстроил свой за гранью.
Тот камень крепче всякой стали.
Стеклу алмазы все подобны,
Которые на камень пали,
Родной какому мир загробный.
Другое чудо у границы –
Пещеры мира и покоя,
Где ветер, словно пенье птицы,
Погасит пламя в миг любое.
В душе кого гнев затаится,
Тревога, горе и ненастье –
Услышать должен пенье птицы,
Покой познает он и счастье.
В заоблачных далёких скалах,
Грядою встали что на юге,
Озлобился уступ оскалом.
Там царствуют мороз и вьюга.
Там грот таится потаённый,
Сокрыт он льдом от жадных взоров.
Там клад от мира утаённый,
Сокровища царя и вора.
Потеря в сумраке любая,
Будь это глиняным стаканом,
Монета будь то золотая,
Найдётся в этом месте странном.
Есть чудо, что зовут тропою
Искателя в пути за светом.
Оно сейчас передо мною,
Достойно в мифах быть воспето».
Лес дымкой бирюзы укрытый,
А ветви изогнулись аркой,
Просветы солнца, как софиты
На землю падают с опаской.
А вдаль – лишь сумрак непроглядный,
Тревогу он внушает сердцу.
Два древа встали за поляной,
Как будто в мир волшебный дверца.
У этих древ – пень неприметный,
А рядом блещет в начертаньях
С посланиями столб заветный,
Творцом творённый из сказаний.
Поэт, как будто в раз последний,
На небо бросил взгляд усталый,
С душой, где властвуют сомненья,
На пень он положил гитару.
Шагнул вперёд навстречу мраку,
Но поступь полная испуга.
Назад взглянул во власти страха,
Но сзади нет ни древ, ни луга.
Огонь вдали горы закатной.
«Иди вперёд за этим светом!»
Раздался глас в тиши раскатом,
И бард послушался совета.
Тот свет не становился ближе,
Как ни старался бард, шагая,
Вставали тени неподвижно,
Поэта взгляд к себе цепляя.
Затем, как следуя приказу,
На путника они напали,
Со всех сторон рванули разом,
И барда с сумраком смешали.
Очнулся в мрачных сводах храма –
Холодный пол, безмолвны стены,
Страна как будто не слыхала
По детям тризну убиенным.
Скульптуры там владык над миром –
Небес богини, неба боги,
В обличьях леплены измиров,
Величие хранят чертогов.
Пред ними преклонив колено,
Коснувшись мрамора штанами.
Поэт склонил главу смиренно,
Взывая в пантеон мольбами:
«Услышьте голос мой покорный,
Словам внемлите же молитвы –
Весь этот мир во власти шторма,
На лезвии смертельной бритвы.
Я видел, как страдают люди,
Невежества полны их души.
Ваш дар со мною пусть пребудет,
Я мрак сердец слепых разрушу.
Молю, богини, вас, и боги,
Пошлите мне благословенье.
Полмира я прошёл в дороге,
Услышали вы чтоб прошенье».
Но не послали боги знаков,
К мольбам поэта боги глухи,
Лишь тишь в смешенье с полумраком,
Для барда даже спит всё слуха.
Он встал, оставшись без ответа,
Убрал с лица златые пряди.
Тяжёлыми шагами к свету
Побрёл, перед собой не глядя.
Но звук убийцей стал печали,
Поэт в мгновенье обернулся.
Свет звёзд скульптуры источали –
Им мрак, как старец поперхнулся.
И в танце мысли закружились,
А тело стало невесомо.
Оно в теченье погрузилось
Реки из терпких капель рома.
А после камень под ногами
Поднялся вверх со дна речного,
Оброс прекрасными цветами,
Звёзд неба блеск украв ночного.
Вокруг одиннадцать прекрасных
В одеждах белых силуэтов,
Поверх златистые кирасы,
Поверх всевластья амулеты.
Один восстал, недвижны десять.
Он мир хранит в священном месте,
Отец дал имя Равновесье,
Баланса лик из светлой спеси.
«Глаголь, коль помысел твой благо –
Тебя, поэт, сочли достойным.
Не шёл ты в бой под царским флагом,
Не бил врагов, не славил войны».
«Позвольте же испить мне чашу
Божественной безбрежной силы.
Мне власть познать позвольте вашу».
За грудь хватаясь, их молил он.
«Наглец! Не велика ли ноша?
Быть богом, оставаясь смертным?
Людская жадность страны крошит,
Как корж, как тень лучи рассвета».
«Возьмите всё! А я – на небо
Взойду, земной свой дух теряя.
Меня забудут, будто не был,
Не жил как будто, жизнь вдыхая.
Я буду раб в пыли сандалий,
Над коим властно дуновенье,
Народы чтобы увидали
Рассвет в душе, хоть на мгновенье!»
Взирали боги непреклонно,
Одиннадцать холодных взоров.
Волхвам подобно и талонам,
Судьбу решавших чум и моров.
Поэт, сказавши своё слово,
Затих, ответа ожидая.
А боги, посмотрев сурово,
Сошлись, совет свой собирая.
Истомно ждав – как час секунда
Пред бардом медленно летела.
Покрылась льдом в тот миг гладь пруда,
Завяла будто в срок омела.
Прошли века, а, может, годы –
На небе время неподвластно
Законам писаной природы,
Живут какими смертны касты.
Когда же боги обратили
Свой взор, то тело барда
Уж силы юности забыли.
Прожил он жизнь земную дважды.
Седой старик их слушал молча,
Две жизни ждал он этой речи.
Сменился день внезапно ночью,
Вновь время стало быстротечно.
«Мы сможем, бард, пойти навстречу.
Но не бывает всё так просто.
От жизни должен ты отречься,
От места в смерти на погосте.
Дождей двенадцать – срок твой ясен,
С небес они должны излиться,
Тогда свеча твоя погаснет
И в нашем замке загорится.
Ты станешь богом в то мгновенье,
Как дым развеет остов ветер.
Всю жизнь твою, твоё рожденье
Забудут, даже не заметив».
«Да будет так, на то согласен.
Я буду ждать дождя и ливня.
Пусть жизнь моя во мне угаснет,
Чтоб возрождение узрил я».
Тут сон окутал человека.
Он лёг на камень, мхом поросший,
Закрыл глаза свинцовым веком,
Стёр грань меж будущим и прошлым.
Очнулся он в земле Осенней –
Такой же дом его, как прежде,
Всё так же ест огонь поленья,
Всё так же нет на свет надежды.
Он всё молил о тучах небо,
И лился дождь четыре раза.
Но в пятый раз он весел не был –
Рассудок мучила зараза.
«А стоит ли предать всё бездне?
Есть смысл ли всего лишиться?
На небе запретят мне грезить,
И сны мне перестанут сниться».
Уже в шестой раз небо плачет,
Играя семицветным светом.
Бард понимал, что это значит –
Что песнь наполовину спета.
Желтели вновь его седины,
В глазах вновь разгоралось пламя.
Исчезли с кожи все морщины,
Спокойным стало вновь дыханье.
Он думал о своём решении –
Сменилась горечью услада.
И от печали, как спасенье,
Запел старинную балладу:
«Злой демон – Неопределённость,
В сердцах людских возвёл обитель.
В его руках – к сомненьям склонность,
Почти всегда он победитель …
Лишь стоит раз его послушать –
И больше нет в тебе героя.
Оставит в сердце, вынув душу,
Лишь пустоту помимо горя.
И тело, как сосуд порожний,
Оставит прозябать на скалах.
Скелет рассыплется под кожей,
Застынет кровь, став как кристаллы.
Лишь твёрдость духа, сила воли,
Уверенность в своём успехе
Лишат чертей их гнусной роли,
Рыданьем сменит грохот смеха».
Он пел, глуша раскаты грома.
Его слова, как в ночь луч света.
Манили тень с крутого склона,
Прозябшего тень силуэта.
Всё ближе, ближе – он уж слышит
Истомно женское дыханье.
Из-под плаща устало дышит
Безбрежно милое создание.
«Я шла на дивной песни звуки»,
Она сказал еле слышно,
Своим дыханьем грея руки
Бледнее чуть, чем кожа вишни.
Как в сказке замерли их взгляды,
Застыли , будто изваянья,
Ему казалось, будто рядом
Богиня – плод его мечтаний.
Но нет, не так – она реальна.
Стоит в тени незримых крыльев.
И тает лёд зеркал Мистраля,
Льдом возрождаясь на ковыли.
А сердце … Сердце как трепещет,
Как дух кружится по спирали,
Как разум чувствам рукоплещет,
Каких ничьи сердца не знали.
Дожди – седьмой, восьмой, девятый.
О, как же небо беспощадно.
Дождь за дождём скрепляет клятву.
За тучей небо непроглядно.
Десятый дождь – десятый символ,
Десятый знак, что Крах так близко.
И как богов бы не молил он,
Никто не разорвёт расписку.
Ему лишь только ждать осталось
Конца, до коего так мало,
Что разум выпила усталость,
Причмокнув плотоядно жвалом.
Последний дождь остался только,
Последний шанс признаться в чувствах.
Но этот шаг введёт насколько
Души мир слабнущий в безумство?
Свод неба стянут этим утром –
Свинцом нависли грозно тучи.
Предательски в рассудке смутно,
Как червь висок похмелье мучит.
Бард встал уже в своей одежде,
В последний раз ушёл из дома,
Оставив всё, что было прежде
В душе под колокольни звоны.
Как в дымке медленно ступая
По камням, словно по ступеням,
В бреду обманом представляя
Тьму частью света воплощеньем.
И вот – рассвет … Она прекрасна,
Стоит и в тучи смотрит грустно.
А рядом с ней – всё слишком ясно,
Но всё ж пронзительно так пусто.
Без слов в тот миг до крика лишних
Бард подошёл, обняв за плечи,
И прошептал, едва ил слышно
Последние ей в жизни речи:
«Окончен путь, я у предела.
Последний шаг к стране Забвенья.
В последний час хочу быть смелым,
Быть твёрд, не тронутый сомненьем.
Так знай же – нету в бренном мире
Звезды, твой чистый свет затмившей.
Одна лишь ты сравнима с Лирой,
Мне смысл жизни подарившей.
Последний шаг в пути к провалу –
Ни страха нет, нет и безумства.
Одно хочу лишь – чтоб ты знала
О моих светлых чистых чувствах.
Осталось только два мгновенья,
И я уйду тропою в вечность.
Ветров восточных дуновенье
Направит парус в бесконечность.
Но я вернусь в аккордах песен,
Вернусь в года зимы метелью.
И ты поймёшь, как мир наш тесен,
Когда вернусь весной капелью!»
Коснулся он её губами:
«Увековечьте же мгновенье.
И я предстану перед вами,
Проникнусь я любою тенью».
Но звук, ужаснее агоний –
Стук капель по ступеням влажным,
Стук сердца, будто при погоне –
И в мире всё уже неважно.
Взглянул бард-полубог на тело –
Песок из кожи ветер веет.
Лицо уже почти истлело,
И на ветру лишь пепел тлеет.
Порыв могильных дуновений –
Старухи вздох губ полубледных,
Взгляд барда, съеденный сомненьем.
И он исчез … Исчез бесследно …
