– А то бежал, – закивал он, улыбаясь как дурачок.
Ему нелегко было вырваться из дома и оставить хозяйство даже на те несколько часов, что занимали встречи с Юлей и дорога туда-обратно, но ради этой девушки он и не на такое бы пошёл. Сегодня она казалась ему особенно прекрасной: светло-голубая блузка дивно подчёркивала цвет глаз, щёки нежно румянились, от улыбки всё лицо светилось.
– Я наконец-то вторую «Дюну» посмотрела, – щебетала Юля, а Витя глядел на неё во все глаза и наглядеться не мог. – Что-то мне совсем не понравилось. Даже по сравнению с первой слабо… Ты смотрел?
– Смотрел?.. Нет, не смотрел.
Так загляделся на Юлю, что растерялся даже, не сразу понял, о чём она.
– А какой у тебя любимый фильм?
– «Индиана Джонс». Третий.
– Ого! Мне, кстати, третья часть тоже больше всех нравится. А четвёртый и пятый фильм смотрел?
– Нет. – Он, честно говоря, даже и не слышал, что после третьего что-то ещё выходило.
– Такая чушь, по-моему. Особенно с этой свадьбой в четвёртой части…
Юля распалилась, раскраснелась, стала говорить громче. Потом вдруг остановилась, хихикнула смущённо:
– Извини, что-то я разошлась. Слова не даю вставить.
– Ничего страшного. – А он и разомлел, пока слушал. Внимательнее надо быть.
– А какие ты сериалы смотришь? – спросила она.
– Да… никаких, в общем-то.
– Может, и правильно, – кивнула Юля. – А книги любишь? Я вот «Игру престолов» после сериала взялась читать – не сравнить, конечно, насколько книжки лучше…
Витя даже не понял, о чём она. Юля, похоже, это заметила, замолчала на полуслове, выпрямилась и вдруг спросила:
– Вить, а как у тебя отчество?
– Николаевич, – ответил он, прежде чем успел подумать, а чего это она спрашивает.
Юлино лицо за какое-то мгновение изменилось до неузнаваемости. Только что сидела весёлая, оживлённая девушка, с воодушевлением рассказывала про кино и книжки, – и вот перед Витей строгая дама с поджатыми губами и суровым взглядом, которым она внимательно окидывает собеседника, особо остановившись на его лице.
– То-то я всё думала, где тебя видела раньше. – Юля откинулась на спинку стула, вытащила что-то из сумки – бумагу? – бросила на стол и скрестила руки на груди.
С пожелтевшей газетной страницы, с зернистого чёрно-белого снимка на Витю смотрел молодой мужчина, почти юноша. Несмотря на ужасное качество фотографии, ошибиться было невозможно.
Не изменившийся ни на миллиметр, хотя прошло двадцать два года.
– Вот не думала, что меня леший спас. Про вас же говорят: путаете, с дороги сбиваете.
– А, поняла, – хрипло сказал он. – Как?.. Ты ж сначала догадалась и только потом про фото вспомнила, да?
– Да, сначала догадалась, – подтвердила Юля. – Ты когда меня из леса вывел, я подумала: вот молодец, как хорошо на местности ориентируется, ни дать ни взять леший, не то что я – в трёх соснах заблудилась. Глупость, шутка, а потом задумалась: пока ты не появился, я еле шла: бурелом, грязь – а с тобой как по асфальту. Решила, мол, к тому времени на место поровнее вышла, потом только поняла… А помнишь, как мы в первый раз у башен встретились?
Как не помнить. Конечно, помнил. Две полуразрушенные башни остались от барской усадьбы. К тем башням со всей округи детишки на велосипедах ездили, на самый верх забирались. Юля шла в синем, как василёк, платье, которое…
– Вечер тихий был, а тут ветрище такой подул, что юбка как парус развевалась, меня чуть не унесло. А как ты появился – опять стихло всё. Я ещё удивилась, что не услышала, как ты подошёл. Не обратила бы внимания, если бы на второй раз то же самое не случилось. Это тоже помнишь?
Витя помнил. Второе свидание у них было в клубе – пошли потанцевать – но встреча была назначена на улице, у дверей. Тогда-то, видно, Юля и заметила порыв ветра. Он невольно покосился на дверь кафе: сегодня нарочно встречу в помещении назначил, а гляди ж ты – не помогло.
– Не вздумай убегать, – предупредила Юля, неверно истолковав его взгляд. Опять полезла в сумку, показала Вите удостоверение. Он и не глядя знал, что там: гербовая печать, по кругу надпись «Управление по защите фольклорных существ». Вот только не защищало оно никого. Те самые фольклорные существа боялись его больше, чем охотников с ружьями и священников с крестами. – И внутри, и снаружи наши люди с аппаратурой. Скрыться не сможешь.
– Как ты увидела фотографию? – Он подтянул к себе газету. – Ты же, наверное, совсем маленькая была.
– Да, после первого класса к бабушке на каникулы привезли. Скука была смертная, сам понимаешь: крошечная деревня, даже магазина нет, у местных детей своя компания, а приезжие перезнакомиться не успели. Вот я и занимала себя чем могла: книжки, по телевизору один единственный канал – ОРТ – да газета деревенская.
– Ага. Ты мне симпатичным таким показался. Помню, всё смотрела на тебя и переживала: может, найдётся.
– Первая любовь, значит, – невесело улыбнулся он.
Витя опять опустил глаза. Будто в зеркало смотрел, только чёрно-белое.
«Пропал человек!» – тревожно сообщал заголовок. А ниже: «Липкин Виктор Николаевич, 07.08.1973 г. р.». Фамилия говорящая оказалась… Исполнилось ему двадцать девять, а через неделю пошёл за лисичками и заблудился.
– Ты не стареешь, да? Мы, получается, ровесники? – спросила Юля.
– Ты же после первого класса фотографию видела. Значит, тебе сейчас тридцать должно быть, нет?
– Я в шесть в школу пошла.
Зачем она сидит тут с ним, разговор поддерживает? Тащила бы уже в бестиарий, раз всё знает.
– Не хочешь спросить, по каким ещё деталям я догадалась? – поинтересовалась Юля. – Не по одному же ветру: мало ли, дует и дует.
– И по каким же? – Он видел: ей хочется похвастаться, и задал этот вопрос, хотя слушать ответ не желал.
– Во-первых, меня страшно удивило, что ты, когда меня на свидание пригласил, даже не заикнулся про номер телефона. По нынешним временам это очень странно: люди без смартфонов в двух шагах друг друга не найдут. А вот когда ты пропал, мобильные всего лет пять как появились, а в деревне о них и слыхом не слыхивали.
– Разговор про кино и книжки я сегодня тоже неспроста завела. Хотела убедиться, что ты никаких громких названий даже не слышал, хотя про ту же «Игру престолов» лет десять назад даже бабульки на лавочках говорили, кажется. Ещё ты частенько повторяешь за мной, особенно когда задумаешься. Прямо как эхо. Аллитерации, опять же…
– Чего? – переспросил Витя.
– Аллитерации, – терпеливо повторила Юля. – Повторяешь одни и те же согласные часто. Даже вот твоё извинение сегодня – «прости, провинился». Обычный человек сказал бы – виноват. Или просто «извини». А ещё у тебя нет тени. И пуговицы на рубашке не на той стороне.
Витя машинально опустил голову и посмотрел себе на рубашку. Надо же, какие мелочи Юля подметила…
– Видишь? У тебя пуговицы на левой половине пришиты, а на мужских рубашках их всегда на правой делают. А ещё ты рубашку навыпуск носишь, но правая сторона всегда внутрь подвёрнута.
Юля откинулась на спинку стула и с удовлетворением улыбнулась. Посмотри, мол, какая я молодец. Витя хвалить не стал. Юля поняла, что комплиментов не дождётся, и улыбка стекла как парафин со свечи. Она сделала кому-то знак рукой.
– Не надо меня тащить, – спокойно сказал Витя и встал из-за стола. – Сам пойду.
Витя давно потерял счёт времени. В бестиарий не проникали солнечные лучи – непонятно было, день сейчас или ночь, сколько прошло часов и минут.
Из кафе он вышел сам, но его тут же скрутили, засунули в машину и привезли сюда, в северо-западное отделение Управления. Здание было спрятано в редком лесу, на равном удалении от всех соседних деревень, даже тех, что давно заброшены. Это была бетонная коробка почти без окон, которая выглядела так, будто её выкопали из земли, кое-как обтряхнули и поставили здесь – и выбросить жалко, и домой не возьмёшь. Бестиарий, конечно, располагался в подвале; Витю как втолкнули в крошечную, меньше кубометра, клетку, так он там и сидел. Выходил, только когда забирали на допрос или на опыты.
Сначала были только разговоры. Витю выводили из клетки – точнее, он сам вылезал, радовался возможности хоть как-то размяться – вели ярко освещёнными коридорами (и где их столько помещалось в этом зданьице?), сажали за стол в стерильной, как операционная, комнате. И спрашивали. Кто такой? Как зовут? Почему называет себя старым именем? Сколько человек заманил в лес?
– Никого я не заманивал, – буркнул Витя и покосился на Юлю, впервые услышав этот вопрос.
Она неизменно стояла в уголку, когда его приводили на допрос. Никогда не садилась, ничего не записывала – просто слушала. А его по пятому и двадцатому кругу всё спрашивали об одном и том же: кто, как зовут, почему имя оставил прежнее, сколько на его совести человек. Сотрудники, которые допрос вели – а их было трое, они менялись между собой – наверное, все ответы уже давно наизусть выучили. Но всё равно повторяли вопросы – видно, надеялись, что Витя собьётся и что-нибудь для себя невыгодное скажет. Но он не сбивался и говорил каждый раз одно и то же, слово в слово. Похоже, мужчин – а допрашивали исключительно мужчины – это злило.
После четвёртого допроса Витя обратил внимание, что как-то странно себя чувствует. Никогда ещё с тех пор, как заблудился в лесу двадцать два года назад, он не испытывал такой слабости и нехватки воздуха. После девятого допроса на странное самочувствие Вити обратили внимание и сотрудники Управления. Спросили, в чём дело. Он и рад был бы ответить, но сам не знал. Юля тихонько подала голос из своего угла:
Витю вывели наружу. Он с удивлением обнаружил, что с ареста прошло три недели – лешему это было очевидно по одному взгляду на деревья.
Юлино замечание оказалось справедливым: даже от пяти минут на улице Вите стало гораздо лучше. Его стали выводить на прогулку каждый вечер.
Однажды, когда Витю вели после очередного допроса обратно в клетку, конвоир спросил у Юли:
Юля, как показалось Вите, смутилась. Она шла на полшага впереди и справа от него, так что её лицо он видел хорошо.
– Да нормально, – буркнула она.
– Хватает материала? – усмехнулся конвоир и ткнул Витю кулаком между лопаток, хотя леший и так послушно шагал куда требовалось. – Или забываешь половину записать, пока до кабинета дойдёшь?
Точно, не показалось: разговор Юле совсем не нравился.
– Видел я твои дневники наблюдений, – не унимался сопровождающий. – Скоро «Войну и мир» напишешь.
– Дневники наблюдений, значит? – подал голос Витя. – А после наших встреч ты их тоже заполняла?
– А ты думал, она с тобой тискаться ходила? – фыркнул конвоир. – Шевели поршнями, нелюдь! – И он снова пихнул Витю, хотя тот и не собирался останавливаться или замедлять шаг.
На двенадцатом или тринадцатом допросе сотрудник Управления задал наконец вопрос, ради которого, похоже, всё и было:
– Как ты превратился в лешего?
– Да никак не превращался, – честно ответил Витя. – Заплутал, ходил-ходил по лесу, ходил-ходил… Грибы сырые жевал, да ими разве наешься. Вот однажды чувствую – спать хочу, сил нет. Понял: если лягу – всё, конец. Но мне уже бродить надоело, так что обрадовался даже. Лёг, заснул, а проснулся – удивился. Во-первых, что вообще глаза открыл. А во-вторых… ну, почувствовал себя по-другому.
– По-другому – как? – Допрашивающий вперился в него ледяным взглядом.
– Да вот так. Видеть лучше стал да слышать. Весь лес как на ладони у меня. Где лось идёт, где кабан роет, где заяц скачет – всё знаю. Если плутает кто – тоже мне ведомо. Дерево рубят – будто волосы мне стригут. Память ещё отменная стала. И была-то хорошая, а теперь хоть книжки целиком заучивай.
– Скольких в лес заманил? – опять спросил сотрудник.
– Да не заманивал я никого, – сердито отмахнулся Витя. – Вашу вон, – кивок в сторону Юли, которая даже как-то сжалась у себя в углу, – вывел. Не рассказывала, что ли?
– А почему вывел? Понравилась?
– Не без этого, конечно. Но я и других выводил, только никому не показывался.
Ответом, похоже, опять не угодил. Сотрудник пожевал губами, потом отодвинул записи и кивнул конвоирам у двери:
За последние дни обитателей в бестиарии прибавилось – видно, работники Управления не сидели сложа руки. А может, нового кого наняли. Вой, стоны, скрежет не смолкали ни днём, ни ночью. Через две клетки от Вити (в одной сидела кикимора, в другой – домовёнок, совсем ещё малыш) втиснули в угол крошечный аквариум, налили ржавой воды и поселили русалку. Новая постоялица постоянно хихикала, пела, плескалась водой и вообще вела себя до неприличия легкомысленно – уж лучше бы рыдала и жаловалась, как остальные. Была она не какой-нибудь там ундиной или морской девой с рыбьим хвостом, а настоящей славянской русалкой; сама себя называла водяницей. Притащили её как была: в льняной рубахе, с распущенными зеленоватыми волосами до колен и венком из кувшинок на голове. Русалка всё порывалась пощекотать конвоиров, даже грубые шлепки по рукам не останавливали. Чуть позже Витя услышал случайно в разговоре двух сотрудников Управления, что это была утонувшая тридцать лет назад девушка, невеста сельского врача.
Витя вспомнил, что читал об этом – может, даже в той же самой газете, в которой несколько лет спустя опубликовали объявление о нём самом. О трагедии написали целых две страницы мелким шрифтом: история всей недолгой жизни Марины Нестеровой – так её звали – и, с особым смаком, отношений с врачом; слова убитых горем родителей, младшего брата и старшей сестры; растерянные комментарии соседей…
– Эй, Марина, – позвал Витя, когда конвоиры ушли. Русалка и не думала откликаться. Просто не хотела? Вряд ли, учитывая, как она рвалась пообщаться с конвоирами. Забыла, кем была? А почему же он тогда не забыл?
На следующее утро Вите объявили: допросов больше не будет. Не успел он спросить, что с ним собираются делать дальше, как его выволокли из клетки и потащили куда-то на второй этаж, где он ещё не бывал.
Витя оказался в просторной комнате без окон; на потолке торчали на коленчатых держателях две огромных лампы, под ними стоял металлический стол со стоком в ногах, как у ванны. У дальней стены был ещё стол – длиннейший, тоже металлический, застеленный простынёй с казённым чёрным штампом и заваленный блестящими металлическими инструментами. Комната полнилась людьми в масках, тонких резиновых перчатках и светло-зелёных халатах, завязанных на спине. Всё это напоминало операционную из кошмарного сна.
То, что с Витей там делали на протяжении следующих недель, тоже напоминало кошмар.
«Эксперимент первый. Изучение регенерации покровных тканей у лешего». «Эксперимент второй. Изучение регенерации сосудов у лешего». «Эксперимент третий. Изучение регенерации костной ткани у лешего»…
С монотонной диктовки номера и названия опыта начинался очередной этап. Обезболивание Вите, конечно, не полагалось: сотрудники Управления считали, что достаточно покрепче примотать его широкими ремнями к столу.
В операционной Юля не появлялась, зато исправно приходила на все перевязки. На них и оценивали ту самую регенерацию, которая так интересовала Управление, но не только. Витю то и дело водили (или возили, если встать уже не мог) на какие-то другие процедуры: то на анализы, то на рентген, то ещё на что. При обычной своей жизни он такого не застал, в сельской амбулатории кровь брали, тыкая руку иголкой и высасывая кровь в стеклянную трубочку.
У лешего всё заживало гораздо быстрее и легче, чем у человека, а болевой порог был намного выше, но бесчеловечные эксперименты всё равно Витю чуть не доконали. Бесчеловечные?.. Так он в глазах Управления человеком и не был. Как назло, ещё и погода испортилась – конвоирам неохота была торчать на улице, так что прогулки сократились до чистой формальности.
Витя держался из последних сил. Если Юля была в помещении, смотрел не отрываясь только на неё – она виновато ёжилась и отводила глаза. А когда не приходила, Витя думал о ней, вспоминал их три свидания. До мельчайших подробностей восстанавливал в памяти, во что Юля была одета, как улыбалась, увидев его, как танцевала с ним на дискотеке. Как после второго свидания он, провожая её, попросил разрешения и поцеловал. Она ведь охотно отвечала – неужели тоже расчёт? Неужели знала тогда: заманивает в ловушку нечисть? А он-то думал, что понравился. Выходит, театральный институт по Юле плачет?
Последние опыты были особенно страшны. Изучали, как запомнил Витя, «регенерацию тканей при множественных и сочетанных повреждениях». Звучало название умно, красиво даже, а на деле Витю всего изломали и бросили обратно в клетку. Приходили каждые полчаса, смотрели: живой или уже нет?
Витя жил – назло. Кончится же это когда-нибудь. Не бывает, чтобы не кончалось.
Недели за две зажило у него всё настолько, что мог уже сам на перевязки ходить. Только задыхался как старик.
– Сохраняется левосторонний пневмоторакс, – сказал один сотрудник другому, посмотрев на очередные Витины снимки.
– Рассасывается, – ответил второй.
Ну вот, лучше, значит, становится. Значит, надежда есть…
Витя проснулся среди ночи и сначала сам не понял, почему. А потом увидел чей-то взгляд, направленный прямо на него из-за решётки.
Она ничего не сказала – всё так же молча и пристально смотрела на него с бесстрастным выражением на лице. В бестиарии стояла неестественная тишина: кого-то уже увели без возврата, других сморил беспокойный сон.
– Пришла ещё пару дневников наблюдения заполнить? – с горечью спросил Витя и отвернулся. Неподалёку хихикнула и плеснула водой на пол русалка – этой всё нипочём, даже крошечный аквариум, в котором поместиться можно было только сидя. – Ну что молчишь? Поговори со мной. Я хоть голос твой послушаю, мне легче станет. А ты потом всё изучишь и пару статей напишешь.
– А я-то в тебя влюбился. Всерьёз. Сразу, как увидел, – сказал он куда-то в стену. Глядеть на Юлю было сейчас выше его сил. – Ты растерянная такая была, озиралась по сторонам. Аукала – вот я и пришёл. Сама же знаешь: леший на зов всегда приходит.
Витя поднял голову и всё же посмотрел прямо Юле в глаза:
– Думаешь, если я нечисть, так и любить не могу? А почему ж не могу-то – сердца, что ли, у меня нет? Есть, вот здесь, – он приложил руку к груди. – Как было человеческое, так и осталось. И люблю я тебя как человек.
Она качнула головой. По щекам от глаз к подбородку пролегли мокрые дорожки. Юля вдруг поднялась, подошла к дверце клетки и отперла тяжёлый навесной замок. Витя наблюдал за ней с недоумением.
– Ну же, – каким-то чужим, сипловатым голосом сказала Юля и открыла дверцу пошире. – Иди.
– Ты чего это удумала? – Он не сдвинулся с места.
– Я об этом пожалею, – пробормотала она.
– Юль, ты что делаешь? – опять спросил Витя.
– Все эксперименты, какие хотели, над тобой уже провели. Уходи, иначе утром тебя усыпят.
Он неуклюже выполз из клетки – всё болело, мышцы не желали работать, – разогнулся и встал совсем рядом с Юлей.
Она сама потянулась к нему, обхватила с каким-то отчаянием, поцеловала в лоб, в губы.
– Иди. Иди скорее, – прошептала и закрыла глаза. Подул ветерок, а когда Юля снова посмотрела вокруг, рядом уже никого не было.
Конечно же, её уволили. Да ещё, как говорится, с волчьим билетом. Но прошедшие с тех пор семь месяцев были самыми спокойными в Юлиной жизни.
Работа сама нашлась. Девушка жила около школы и как-то раз услышала: учительница биологии внезапно ушла в декрет. Внезапность эта чести учительнице как профильному специалисту не делала (биолог – и до последнего не поняла, что беременна?!), зато на освободившееся место Юлю, с [АД39] красным-то дипломом биофака, взяли несмотря на записи в трудовой.
Преподавать ей понравилось. От того, как загорались у ребят глаза, когда она рассказывала им что-нибудь увлекательное, и [АД40] сама воодушевлялась.
Но вот учебный год кончился. Маленькие, от восьми до тринадцати человек, классы разошлись на каникулы, а Юля, как только закончила с бумагами, рванула по своим делам.
…Она поправила лямку рюкзака. От воздуха, напоенного ароматами влажной земли, хвои и преющих листьев, кружилась голова… впрочем, от воздуха ли?
Юля шагала уже почти час и наконец решила остановиться. Отсюда она точно дороги не найдёт. Осмотрелась.
Маленькая полянка, почти круглая. Справа густой черничник, впереди две огромных тёмно-синих ели – как стражи или столбы от ворот. А в центре, аккурат посередине, будто след от ножки циркуля, – огромный пень.
Потянуло ветерком[АД41] . Странно потянуло – верхушки деревьев и не шелохнулись, а кусты вокруг полянки зашелестели. Юля улыбнулась и не оборачиваясь сказала:
– Привет, – откликнулось эхо. Она глянула назад через плечо.
– Можно не буду наклоняться и через ногу смотреть? А хомута у меня в любом случае нет.
Витя подошёл поближе, не сводя глаз с её лица:
– Пришла? Или опять заблудилась?
– Пришла. Скажи, что я об этом не пожалею.
– Ты об этом не пожалеешь. Ты ведь и тогда не пожалела.
Он не ответил. Юля шагнула к нему, и Витя крепко её обнял.
– А чем занимается жена лешего? – спросила она вдруг.
– Чем хочет. – Он взял её за руку и повёл вглубь леса.
*** Рассказ был написан для межавторского сборника "Впечатление обманчиво" – всем рекомендую, там ещё восемь классных рассказов. Здесь текст в новой редакции, но без больших отличий ***
