Описание:

Один из четвёрки тёмных древних богов, Повелитель страха, сумасшествия и кошмаров, хозяин домена Безумия.

По легендам, именно он создал дримов и иных сущностей, сумевших проскользнуть в материальный план. До своего падения являлся в виде глаз, которые могли появиться на любой поверхности, наблюдая за смертными и доводя их до потери личности.

После Великой войны с людскими богами бесследно исчез. Прямых доказательств его гибели нет, однако его творения до сих пор населяют Азкен.

☠️ Опасность: 10/10

🧠 Интеллект: всеобъемлющий; понимает и искажает любую мысль собеседника

💥 Характер: абсолютно хаотичный и жестокий, питается мыслями смертных доводя их до сумасшествия.

🐾 Среда обитания: домен Безумия, редко появляется в мире снов, ещё реже на материальном плане.

👁 Зафиксированные проявления: рои «глаз» на поверхностях, шёпот из зеркал, статуя с живыми глазами; тень, составленная из сотен зрачков.

Источник: https://author.today/work/490820

Этот поджанр показывает, как хрупка цивилизация и как быстро она может рухнуть. Часто несёт антивоенный посыл. Однако зачастую авторы пытаются найти и что-то оптимистичное в данном литературном направлении. Как примеры можно привести «Метро 2033» Д. Глуховского и все сопутствующие параллельные циклы других писателей по этой вселенной, фанфики по Fallout.

2. Биологический/вирусный постапокалипсис (пандемийный)

Тоже, в принципе, довольно понятная тема. Часть человечества поражена смертельным вирусом или бактерией. Выжившие и пока ещё “чистые” борются не только с болезнью, но и с хаосом, который она породила.

Особенности, характерные для большинства романов: страх заражения как главный двигатель сюжета; темы карантина, изоляции, поиска вакцины; часто — моральные дилеммы (кого спасать, кого изолировать).

Поджанр отражает реальные страхи общества перед пандемиями. Показывает, как болезнь меняет не только тела, но и отношения между людьми. Как яркие примеры этого направления можно назвать книги «Противостояние» С. Кинга и «Я — легенда» Р. Матесона. Нередко этот поджанр пересекается с зомби-постапом и разными вампирскими темами.

3. Зомби‑апокалипсис

И снова знакомая, любимая многими тема. Мир захвачен ожившими мертвецами (или заражёнными людьми с признаками зомби). Выжившие пытаются уцелеть в новом кошмаре. Динамика «охота — побег» как основа сюжета; акцент на тактике выживания (оружие, укрытия, объединение в группы). Бита с гвоздями, охотничий нож, дробовик — каждый выбирает свой способ держаться на плаву.

Этот поджанр интересен авторам простотой концепции + в нём присутствует бесконечный потенциал для экшена. Враг невидим. Он проникает в лёгкие с каждым вдохом, прячется в каплях дождя, ждёт на поручнях метро. Вирус не просто убивает — он перестраивает мир, превращая знакомых в чужих, а улицы — в ловушки. Обычный ритм выживания: зарядить обойму, проверить запасы, сменить позицию — и снова по кругу, пока не наступит ночь. А ночью забиться куда-нибудь, где можно забыться тревожным сном. В укрытия превращаются супермаркеты с разбитыми витринами, где ещё есть немного еды и воды, школы с забаррикадированными окнами, крыши, где можно перевести дух.

Поджанр позволяет исследовать, что остаётся от человека в экстремальных условиях. Здесь становится нормой карантин, как новая реальность: баррикады из мебели в квартирах, маски, ставшие частью повседневности, страх прикосновений. Герою часто приходится стрелять в того, кто ещё вчера был другом, и даже обычные обыватели учатся убивать, чтобы прожить ещё один день,

4. Экологический/климатический постапокалипсис

Этот поджанр встречается реже. Катастрофа вызвана изменением климата, истощением ресурсов или экологической глобальной проблемой мирового масштаба (засуха, потоп, опустынивание). Главным антагонистом выступает природа, в сюжете поднимаются темы дефицита воды, еды, энергии. К слову, о последней, из самого ценного — покрытые пылью солнечные панели и ветряки.

Очень часто авторами описываются антиутопические общества, построенные на контроле ресурсов. В менее устойчивых, не организованных сообществах: капли дождя, собранные в ржавые вёдра, очереди у опреснителей, легенды о «чистых озёрах», трепетно опекаемые маленькие огородики и теплицы с капельным поливом. Среди образов ярко могут быть показаны новые кочевники: люди, перебирающиеся на повозках или немногочисленных сохранившихся вездеходах и «домах на колёсах» от оазиса к оазису, торгующие семенами и знаниями о выживании.

Этот поджанр отражает реальные экологические проблемы. Показывает, как изменение среды меняет общество. Уместно вспомнить «Дорога» К. Маккарти, «Водный мир» (новеллизация Макса Аллана Коллинза), «Парник» Дж. Балларда.

5. Техногенный/киберпанк‑постапокалипсис

Цивилизация рухнула из‑за сбоя технологий, восстания ИИ или кибервойн. Страшно? Тем, кто смотрел “Терминатора”, пожалуй, нет, однако, если вдуматься, уже сегодня существуют целые армии антропоморфных роботов и робо-собак (вспомним «451 градус по Фарренгейту», где главного героя преследует собака с ядовитой иглой). В романах, где описан техногенный постап, остатки человечества живут среди обломков высоких технологий. Найти рабочую электронику, нетронутую взбунтовавшейся Системой или механизм, который не является затаившимся убийцей — большая удача. В таких условиях профессия сталкера становится невероятно рискованной.

Что уж говорить о теме контроля, слежки, потери идентичности в анклавах, где выжившие подчинены Системой для её обслуживания и выполнения простейших функций. Туда же романы, где описаны антиутопические корпорации или ИИ как новые «боги».

6. Космический/инопланетный постапокалипсис

Представьте небо, разорванное огненными следами падающих кораблей, последних защитников от инопланетного вторжения. Или безмолвную пустоту, где Земля — лишь пепельная сфера в облаке обломков некогда величественных орбитальных станций. В этом мире катастрофа пришла извне: то ли от безжалостной инопланетной цивилизации, то ли от слепой космической стихии.

Здесь выжившие смотрят вверх не с надеждой, а с ужасом. Звёзды больше не манят — они стали реальной угрозой. Каждый метеоритный дождь воспринимается как начало нового вторжения, а странные свечения в изрядно загрязнённой и разреженной атмосфере заставляют хвататься за оружие. даже природа изменилась под воздействием чуждых технологий или излучений: растения светятся в темноте, животные приобрели странные повадки, а в руинах городов порой находят артефакты, предназначение которых разгадывают ценой десятков жизней исследователей, а то и самих сталкеров.

Атмосфера теперь пронизана ощущением страха, что мы не одни во Вселенной. Люди учатся жить с мыслью, что их планета теперь — лишь один из многих объектов в чужой игре. Кто‑то ищет способы связаться с другими цивилизациями, надеясь на помощь, а кто‑то, наоборот, прячется, боясь привлечь внимание.

В таких историях часто звучит мотив испытания: человечество должно доказать, что достойно выжить. Это может быть борьба за остатки ресурсов, попытки расшифровать инопланетные технологии или даже моральный выбор — стать такими же безжалостными, как те, кто уничтожил прежний мир, либо сохранить человечность и, собравшись с силами, нести её в глубины космоса.

Частые образы, используемые авторами, и уже ставшие клише: силуэт гигантского корабля‑матки, затмевающего солнце; исследователь, изучающий кристаллические структуры, выросшие на месте падения метеорита; последний город под куполом, где люди живут в страхе, что защита однажды даст сбой.

7. Социально‑политический постапокалипсис

Здесь нет монстров, нет радиации, нет инопланетян. Есть только люди — и их моральный облик. Мир рухнул от удара не извне, а изнутри: от войн, революций, экономического коллапса или морального разложения. Города стоят вроде бы целые, но в них больше нет порядка. Законы превратились в пыль, а на их место пришли новые правила — жестокие, прагматичные, порой абсурдные.

Этот поджанр особенно пронзителен своей реалистичностью. Он показывает, как быстро общество может рассыпаться, если исчезнет доверие. На улицах — не зомби, а бывшие соседи, ставшие бандитами; не мутанты, а дети, забывшие, что такое школа, и собравшиеся в несущие смерть группировки. Выжившие учатся жить по новым законам: сила решает всё, а доброта — роскошь, которую мало кто может себе позволить.

Но в этой тьме есть и проблески света. Люди создают новые сообщества — иногда жестокие, иногда удивительно гуманные. Во вторых пытаются сохранить крупицы культуры: читают книги, поют песни, учат детей тому, что помнят. Это истории о том, как важно не потерять себя, даже когда мир вокруг превратился в бесконечную борьбу за выживание.

Атмосфера здесь — это тишина пустых площадей, где ещё вчера проходили митинги, или гул базаров, где вместо денег используется примитивный обмен. Это запах гари от сожжённых архивов и звук шагов мародёров в опустевших офисах, где когда‑то вершились судьбы мира. Яркие персонажи: библиотекарь, охраняющий последние книги от мародёров; бывший чиновник, ставший вожаком банды, потому что только сила теперь имеет вес; А герою предстоит или навести порядок в этом хаосе, или разрушить всё окончательно, вырезая всех виновных, чтобы построить что-то новое.

8. Мистический/религиозный постапокалипсис

В этом мире конец света — не случайность, он вызван божественным вмешательством, магией или сверхъестественными силами.

Это предначертанный финал цивилизации, тщательно продуманный автором. Небо разверзлось, и сквозь трещины в реальности проникают силы, которые люди давно считали мифами. Ангелы и демоны ходят по земле, древние пророчества сбываются, а сама ткань реальности истончается, открывая врата в иные измерения.

Здесь катастрофа — не просто разрушение, а трансформация. Города могут стоять нетронутыми, но их улицы заполнены ожившими растениями или зловонной жижей, в которой водятся никогда ранее невиданные твари из других миров. Или по улицам клубится туман, из которого может появиться нечто такое, от чего лучше укрываться в наглухо закрытой квартире или, лучше, в гиганстком офисном небоскрёбе. Вспомните “Мглу”, где автор воссоздал самые страшные фобии, Ещё может быть такое, что в зеркалах отражается то, чего не должно быть. Или не отражается. Например, перестают отражаться чьи-то близкие родственники, наводя на страшные мысли. Люди сталкиваются с вопросами, на которые нет ответов: заслужили ли мы этот конец? Есть ли шанс на искупление? И если боги вернулись, то чего они хотят?

Атмосфера пропитана мистическим трепетом. Это запах ладана и шёпот молитв в заброшенных церквях, это тени, движущиеся вопреки законам физики. Здесь вера — не абстракция, а инструмент выживания. Одни ищут спасения в древних ритуалах, другие — в науке, пытающейся объяснить необъяснимое. Третьи пытаются решить всё силой и оружием, чаще проигрывая.

Этот поджанр исследует границы человеческого понимания. Он задаёт вопросы о природе зла и добра, о цене греха и возможности прощения. В нём апокалипсис — не конец, а порог, за которым может быть и ад, и рай, и что‑то совершенно иное.

9. Постапокалипсис в мире фэнтези: два лика магической катастрофы

В фэнтези‑постапокалипсисе рушатся не просто города и империи — ломается сама суть. Катастрофа здесь принимает облик магического коллапса, и в зависимости от его природы мир преображается до неузнаваемости. Представьте два полярных сценария: один — тихая агония угасающей магии, другой — буйный хаос вырвавшихся на свободу чар.

Мир, где магия иссякает

Когда‑то магия текла по этому миру, как вольные ветра по равнине: наполняла сердца эльфов, оживляла древние артефакты, заставляла цветы распускаться по воле волшебников. Теперь же её поток превратился в пересохшее русло. Заклинания больше не вспыхивают искрами, амулеты не согревают ладони, а в воздухе больше не пахнет грозовой свежестью колдовства. Это не взрыв, не пожар — это медленное угасание, от которого сердце сжимается от тоски.

В заброшенных храмах пыль оседает на алтарях, где когда‑то пылали огни божественной силы. Свитки с древними заклинаниями истлевают в библиотеках, а их хранители — седобородые маги и жрицы — беспомощно перебирают слова, пытаясь вспомнить, как заставить свечу загореться силой мысли. Но в ответ рождаются лишь крохотные искорки вместо грозных фаерболов.

Эльфийские города, некогда сияющие вечной зеленью и светом, теперь напоминают призраков былой красоты. Деревья растут как им пожелается, растительность больше не подчиняется магам. Эльфы, чья жизнь была сплетена с магией, стареют и умирают, теряя бессмертие, как песок сквозь пальцы.

Драконы, повелители небес, больше не взмывают ввысь. Их крылья тяжелы, а огонь в нутре угас. Некоторые впадают в спячку, из которой уже не пробудятся, другие бродят по пустошам, словно тени былой мощи.

Люди пытаются приспособиться. Кузнецы вновь учатся ковать сталь без магических чар, лекари ищут травы, способные исцелять без заклинаний, а дети растут, не зная, что когда‑то волшебство было частью повседневности.

Этот мир — метафора утраты. Он заставляет задуматься: что остаётся, когда исчезает то, что делало нас особенными? Можно ли сохранить культуру, если её основа распадается, как глиняные ступни каменного колосса? Герои здесь — не воины, бросающиеся в бой, а хранители памяти, маги-артефакторы, зельевары, ученики магов. Они ищут способы вернуть утраченное, часто натыкаясь в своих поисках лишь на эхо былого величия.

Эти образы пронизаны тихой печалью, но в них есть и надежда: возможно, магия не исчезла навсегда, а лишь затаилась, ожидая, когда найдётся способ призвать её из небытия. Конечно, совершив множество подвигов и проникнув туда, куда, казалось бы, попасть совершенно невозможно.

Мир, где магия вышла из‑под контроля

Здесь катастрофа — не угасание, а наоборот, взрыв. Магические энергии вырвались на свободу, разорвав реальность, как тонкую ткань. Законы физики больше не действуют: силы гравитации меняются, в некоторых местах время течёт вспять, в небе висят острова, словно обломки иного мира. Это сюжеты, где по желанию автора зоны дикой магии раскинулись по земле, как язвы на теле мира. В одной из них деревья ожили и стали хищниками, нетерпеливо ожидая, когда появится возможность оплести добычу гибкими корнями. В другой вода, хлюпающая под ногами в небольшом болотце или только что выпитая из ручья, может вдруг превратиться в кислоту, неся мучительную смерть. Каждый шаг здесь — риск: можно попасть в петлю времени, встретить существо из снов или раствориться в потоке необузданной энергии.

Люди и животные меняются под воздействием магического хаоса. Дети рождаются с необычными способностями. Артефакты, некогда послушные воле магов, теперь живут своей жизнью. Зеркала вытягивают души, магические книги источают проклятия или поражают заклинаниями, записанными на их страницах, и перелистывание такого фолианта превращается в игру с удачей. Мечи пьют кровь и оживают, а кольца меняют владельцев, подчиняя их своей воле. В заброшенных лабораториях алхимиков пробуждаются жаждущие власти гомункулусы из разбитых колб.

Из разорванных порталов выходят сущности, рождённые хаосом: духи стихий, демоны безумия, воплощения забытых страхов. Они правят зонами дикой магии, создавая свои законы и требуя поклонения. Герои здесь — выживальщики, охотники за артефактами, борцы с аномалиями.

Этот мир — предупреждение о цене погони за неограниченной силой. Такие сюжеты обычно не случайны, в их основе лежат вопросы: что происходит, когда человек или бог теряет контроль над тем, что создал? Можно ли выжить в мире, где правила меняются каждый миг? Где грань между творцом и разрушителем?

Два лика одной катастрофы

Эти два мира — как две стороны одной монеты. Первый сценарий — символ старения, утраты традиций, конца эпохи. Второй — аллегория безудержного прогресса, экологических катастроф, потери контроля в погоне за новыми открытиями. Но оба они показывают, как хрупка грань между порядком и хаосом, особенно когда в игру вступают силы, превосходящие человеческое понимание.

10. Постапокалипсис + ЛитРПГ: жизнь между мирами

Что, если конец света произошёл в реальности, оставив место жизни только в виртуальном пространстве? Или, наоборот, реальный мир стал похож на игру, где выживание зависит от прокачки навыков и поиска артефактов?

В таких историях грань между реальностью и симуляцией размывается. Герои могут оказаться запертыми в игре после глобальной катастрофы; использовать игровые механики для выживания в разрушенном мире; столкнуться с тем, что виртуальные существа обрели плоть.

Атмосфера в таких сюжетах — это смесь киберпанка и постапокалипсиса. Руины городов наполнены вполне способными убить голограммами, а аптечки и патроны лежат рядом с цифровыми ключами и чипами, и использовать их можно уже без помощи VR-очков. Люди носят импланты, позволяющие видеть интерфейс, а их навыки измеряются уровнями и характеристиками.

Этот поджанр рождён идеей, что игра может стать спасением — или новой ловушкой. Здесь герои учатся применять игровые стратегии в реальной борьбе за жизнь и отличать иллюзию от реальности. Наиболее часто встречающийся центральный персонаж в таком романе: игрок, который понимает, что его персонаж — это он сам, а игра — единственный способ выжить.

11. Постапокалипсис с зонами отчуждения: лабиринты аномалий

Мир после катастрофы не всегда превращается в безжизненную пустыню. Порой он распадается на осколки, которые расчерчивают реальность, как лоскутное одеяло, где каждый фрагмент живёт по своим, порой безумным законам. Это мир зон отчуждения — мест, где ткань мироздания дала трещину, и сквозь неё хлынуло нечто чуждое, непознаваемое. Здесь физика искажена, а порой и вообще совершенно иная, не та, к которой мы привыкли, настолько, насколько хватает фантазии автора.

Представьте выжженную пустошь, где трава шевелится, и живёт своей жизнью, а в заброшенных колодцах вместо воды — зеркальная гладь, отражающая чужие звёзды, манящая и обволакивающая сознание. Или город‑призрак, где дома целы, но в окнах не горит свет, а из‑за дверей доносится шёпот тех, кто уже не совсем люди. А может, это лес, где деревья пульсируют, словно живые сосуды, а в тумане ходят двойники тех, кто в него зашёл однажды и не нашёл дорогу обратно.

Аномалии — суть этих мест. Они не подчиняются разуму, их нельзя предугадать до конца. Порой коридор длиной в десять шагов вдруг уводит в бесконечность, а дверь выводит совсем не туда, куда должна. Иногда земля  становится мягкой, как воск, и в неё погружаются ноги по колено, а через секунду она снова затвердевает. Бывает, что зеркала отражают твои худшие кошмары, а тени обретают форму и начинают двигаться сами по себе.

Выжившие, не видя аномалии, учатся чувствовать их кожей, вырабатывают инстинкты. Кто‑то бросает гайки, следя за их полётом, кто‑то прислушивается к гулу в ушах, предвещающему сдвиг реальности. Но даже опыт не гарантирует безопасности: аномалии умеют ждать, затаиться, а потом ударить в самый неожиданный момент.

В зонах отчуждения рождаются артефакты — предметы, впитавшие энергию разрыва. Они могут исцелять, но за это придётся заплатить частью памяти. Могут усиливать чувства — и сводить с ума. Открывают двери в иные измерения — а оттуда может прийти нечто, что не захочет уйти обратно. За артефактами охотятся все: сталкеры, учёные, бандиты, культисты. Для одних это шанс разбогатеть, для других — ключ к спасению, для третьих — способ обрести власть. Но каждый артефакт словно живой: он хочет чего‑то своего, и это редко совпадает с желаниями человека.

Люди в зонах отчуждения делятся на несколько типов. Сталкеры — профессионалы, знающие тропы между аномалиями. Они живут по неписаному кодексу: не брать лишнего, не смотреть в зеркала, не отвечать на шёпот из-за закрытой двери. Их цель — выжить и вынести что‑то ценное. Учёные одержимы разгадкой: верят, что аномалии — это новый этап эволюции, пытаются записать их «правила». Многие сходят с ума, пытаясь уложить образовавшийся хаос в формулы. Бандиты обживаются по окраинам зон, делают засады, захватывают артефакты силой. Культисты верят, что зоны — это врата в иной мир: приносят жертвы, ищут «просветления», даже поклоняются аномалиям как богам. а иногда становятся проводниками чего‑то нечеловеческого. А есть ещё потерянные — те, кого аномалии изменили. Они говорят на незнакомых языках, видят то, что скрыто от глаз обычных людей, или медленно превращаются в часть зоны.

Перед глазами встают яркие образы: сталкер, который, уходя из зоны, замечает, что его тень отстаёт на шаг; заброшенная школа, где в классах идут уроки, но учителя и ученики — лишь проекции событий, случившихся десятилетия назад. Этот мотив нашёл отражение в культуре. «S.T.A.L.K.E.R.» стал эталоном жанра. В «Зоне Смерти» А. Ливадного, В. Шалыгина и А. Глушкова оживает техника под непроницаемой сферой, где законы физики не властны. Цикл С. Тармашева «Ареал» (о Тунгусском метеорите) рисует зону как след падения иного разума, где природа переписана чуждой логикой.

Почему зоны отчуждения так притягательны для авторов? Потому что они позволяют ограничить их, проработать локальность и условия преодоления черты между обычным миром и искажённым. Это не конец всего — это трещина, в которую можно заглянуть. Здесь есть границы: можно войти и выйти. Можно найти артефакт, разгадать аномалию, выжить. Но цена всегда высока. И каждый, кто пересекает черту, знает: зона не отпускает просто так. Она оставляет след — в теле, в памяти, в душе.

Все замолчали. Свенельд подошел к столу.

— Государь, гнев твой праведен. Но мудрость твоя должна быть выше гнева. Сотня всадников будет грохотать так, что в Весь-Лесном услышат за полдня.

— И что? — нахмурился Князь. — Пусть боятся!

— Они не испугаются, государь. Они сбегут. У «Волков» норы по всему лесу. Мы придем на пепелище, найдем пару трупов, а банда уйдет в Черниговские земли или к болотам. И вернется, когда мы уйдем. Мы потратим силы, золото на прокорм дружины, а вернемся ни с чем.

Воевода засопел, понимая, что в словах боярина есть правда.

— Что же ты предлагаешь, Свенельд? Терпеть?

— Нет. Хитрость. — Свенельд обвел взглядом присутствующих. — «Волки» сейчас пьяны кровью и победой. Они ждут сотню, они выставили дозоры. Но они не ждут гостей.

— Каких гостей? — не понял Князь.

— Дознавателей. Малый отряд. Человек десять, не больше. Якобы едут описывать убытки для казны, решать вопрос с наследством. Сделать вид, что Киев еще не знает про "Волков", что мы думаем — пожар или мор.

— Рискованно, — покачал головой Князь. — Если нападут?

— В том и суть! — глаза Свенельда хищно блеснули. — Мы дадим этому отряду опытного командира. Он найдет логово, пока бандиты расслаблены. И ударит в сердце — ночью, тихо. Или наведет твою сотню точно на цель, когда будем знать, где они.

Князь задумался. План был красив. Меньше шума, больше толку.

— Кто поведет?

Свенельд выдержал паузу. Ему нужен был человек, которого не жалко, если он погибнет в бою. И человек, который достаточно смел, чтобы войти в пасть к волку.

— Ратибор, — произнес Свенельд. — Варяг. У него нет семьи, нет земель. Он следопыт. И он не болтлив. Если он погибнет — мы выплатим виру его памяти. Но если он найдет их... слава будет твоей, государь.

Воевода Блуд хотел предложить Путяту, но промолчал. Ратибор был лучше как следопыт.

— Ратибор — добрый воин, — согласился Князь. — Быть по-твоему, Свенельд. Готовь грамоту. Но если он сгинет без толку — спрошу с тебя.

Свенельд низко поклонился, скрывая торжествующую улыбку.

— Головой отвечаю, Княже.

«Ты сгинешь, Ратибор. Ты и вся банда Свирепа перегрызете друг другу глотки в Кабаньем Логу. И тогда мои тайны умрут вместе с вами».

Сборы шли споро, без суеты, как принято у бывалых кметей. Ратибор отобрал девятерых. Не юнцов, жадных до славы, а молчаливых рубак, с которыми делил хлеб и кровь под Искоростенем и в диком поле. Кольчуги смазаны, колчаны полны, кони — сыты, но не перекормлены.

В полдень к коновязи подошел Свенельд. Рядом с боярином семенил жилистый, вертлявый мужичонка в надвинутой на лоб бараньей шапке.

— Готов, Ратибор? — спросил Свенельд, брезгливо отряхивая полу кафтана от дорожной пыли.

— Люди готовы. Кони тоже. — Ратибор скользнул взглядом по спутнику боярина. — А это кто? Лишний рот в походе мне не надобен.

Мужичонка поднял голову. Лицо его было похоже на печеное яблоко — сморщенное, бурое, один глаз полуприкрыт бельмом, зато второй, карий, бегал остро и цепко, как у хорька.

— Это Молчан, — представил Свенельд. — Он родом из тех мест, где сидит Свиреп. Знает кабаньи тропы через трясину. Без него вы будете кружить по лесу неделю, пока "Волки" не перестреляют вас по одиночке. Он проведет вас прямо к логову.

Ратибор шагнул к Молчану, нависая над ним скалой.

— Из тех мест, говоришь? А чего ж ушел?

— Обидели меня там, — скрипучим голосом отозвался Молчан, не отводя взгляда (что было редкостью для смерда). — Свиреп у меня дочь сгубил. Отомстить хочу. Проведу вас так, что они и не учуют.

Ратибор прищурился. История звучала складно. Слишком складно. Обычно люди, потерявшие дочь, либо воют, либо пьют, либо сами за нож берутся. В глазах этого — ни горя, ни ярости. Только расчет и холодное ожидание. Но выбора не было: лес вокруг деревни Весь-Лесной и правда был гиблой чащобой.

— Гляди, Молчан, — тихо сказал Ратибор, кладя руку на рукоять меча. — Коли тропу перепутаешь, или веточка хруснет не там, где надо — моя голова с плеч, но твоя — раньше упадет.

Молчан криво ухмыльнулся, показав гнилые пеньки зубов.

— Не изволь беспокоиться, воевода. Доведу как родных. Земля пухом будет... тьфу ты, скатертью, хотел сказать.

Ратибор промолчал, но отметил оговорку. Свенельд довольно кивнул, наблюдая, как паутина сплелась.

У ворот Детинца, окованных железом, стоял шум. Путята, багровый от досады, хлестал плеткой по голенищу сапога.

— Да что же это деется, Ратибор?! — ревел он, пугая прохожих. — Тебя, значит, в дело, а меня — в няньки? "Город стеречь"! От кого стеречь? От торговок рыбой?

— Приказ есть приказ, — спокойно ответил Ратибор, подтягивая подпругу гнедого жеребца. Ему самому не нравилось решение оставить Путяту. В бою спина друга была надежнее крепостной стены.

— Это Свенельда происки, — понизил голос Путята, зло зыркнув в сторону княжеского терема. — Не любит он меня. Знает, что я молчать не стану, коли увижу, как он с казной мудрит. Вот и держит при себе, чтоб глаз не спускать.

Ратибор замер.

— Что ты сказал? Ты видел, как он мудрит?

Путята отмахнулся:

— Да так, показалось мне. Обоз с пушниной, что шел как "дань", уж больно легко прошел мимо писаря, а потом я те же шкуры на торгу у грека видел. Хотел Князю сказать, да доказательств нет. А теперь и подавно не до того.

Сердце Ратибора пропустило удар. Если Путята действительно что-то видел, то его оставление в городе — не наказание. Это приговор. В городе, под присмотром Свенельда, с Путятой может случиться всякое.

— Слушай меня, брат, — Ратибор схватил друга за плечо, больно сжав пальцы. — Сиди тише воды. Не лезь к Свенельду. На стену — только в смену, в кабаки не ходи один. Вернусь — разберемся. Чую, непросто там все.

— Да брось ты жути нагонять! — хохотнул Путята, сбрасывая руку друга. — Я себя в обиду не дам. И женка присмотрит.

Он расплылся в улыбке, глядя поверх плеча Ратибора.

К воротам шла Милолика.

Милолика плыла, а не шла. На ней был праздничный летник, расшитый жемчугом, щеки алели, словно маков цвет. В руках она несла сверток дорогого сукна.

Ратибор поморщился. Она шла прощаться с ним или красоваться?

— Сокол мой ясный, — запела она, подходя не к Ратибору, а к Путяте (хотя уезжал Ратибор). — Опечалился ты, вижу, что друг уезжает.

Она повернулась к Ратибору, слегка поклонившись. Глаза ее были холодны как льдинки, хотя губы улыбались.

— Доброго пути тебе, Ратибор. Возвращайся с победой.

— Постараюсь, — буркнул он.

— А ты, муж мой любимый, — она снова обратилась к Путяте, разворачивая сверток. — Раз уж велели тебе по ночам город стеречь, так хоть не мерзни. Ветра нынче злые с Днепра дуют.

В ее руках вспыхнуло темно-красное, как густая кровь, корзно (плащ). Шерсть была плотной, дорогой, заморской.

— Вот, сшила тебе. Сама вышивала.

Путята разинул рот от восхищения.

— Эка красота! Царский подарок, Милолика!

Он позволил накинуть на себя тяжелую ткань. Плащ был великолепен, но слишком ярок. В таком на стене не спрячешься — за версту видно будет факелом в ночи.

Милолика застегнула плащ у него на плече.

— И застежка особая, — проворковала она, касаясь пальцами металла.

Ратибор присмотрелся. Это была не обычная круглая фибула. Это была массивная серебряная брошь в виде свернувшейся змеи, кусающей свой хвост. Тонкая ювелирная работа, явно не киевская, а откуда-то с Восхода.

— Носи, не снимай, — шепнула она, поглаживая серебряную змею. — Пусть все видят, какой у меня муж статный. Чтобы издалека признавали.

Ратибор почувствовал укол тревоги. «Чтоб издалека признавали». Зачем дозорному быть заметным? Это же глупость. Но Путята сиял как медный таз, гордый заботой жены.

— Спасибо, родная! Век не сниму!

Милолика отступила на шаг, любуясь мужем. Или, как показалось Ратибору, оценивая мишень. Ярко-красный плащ на фоне серых бревен стены — лучшей метки для лучника или знака для убийцы не придумать.

— По коням! — гаркнул Ратибор, желая прервать этот балаган.

Отряд тронулся. Копыта застучали по бревенчатой мостовой. Ратибор обернулся последний раз. Путята махал рукой, алая точка у ворот. Рядом стояла Милолика. Она не махала. Она стояла неподвижно, и на лице её было написано странное удовлетворение, словно дело уже сделано, и жертвенный бык уже украшен лентами перед закланием.

— Ну, Молчан, веди, — процедил Ратибор сквозь зубы. — И молись своим богам, чтобы ты меня не обманул.

Отряд скрылся за поворотом. Ловушка захлопнулась с обеих сторон: одна — в лесу для Ратибора, другая — в городе для Путяты.

Но на Литрес сработала неожиданность. Мне предложили скинуть 50% от цены и принять участие в их "Черной пятнице". Согласился, потому что не ради денег это все затеял. Пошли отложенные и продажи.

На Литрес более 100 продаж.

На Яндекс Книгах больше 50 человек читают книгу.

Мне даже сегодня написал один из пользователей на Автор Тудей, который в комментариях под главой поинтересовался, а где ссылка на книгу. Мне кажется, что это стоит всех остальных продаж.

Пока полет нормальный, посмотрим, что будет дальше.

Ну и несколько цитат из книги на растерзание (название "Последний Смысл" уже "терзали" много раз):

Фортис был словно грубо вырублен из гранитной глыбы. Так грубо, что глыба фактически не изменилась

Как работать в таких условиях? Как подчищать за собой? Ты представляешь, сколько нужно людей, чтобы убрать за собой все следы? Раньше ведь как было: произошел сбой – гражданина вывозим и после работаем с двумя-тремя его близкими. А сейчас – слишком много становится у всех этих самых близких, с которыми потом нужно работать!

Заметил, что у вас необычный стиль речи. Он в некоторых местах совсем не похож на те убогие словесные конструкции, которыми здесь принято бросаться в собеседников

Книга на Литрес и на Яндекс Книги.

Дамы и господа, всем хорошего вечера!

И он нашел их. За рекой, в глухих лесах, жили те, кого русичи звали просто "нерусью" — ятвяги и литва. Это были лесные племена, дикие, свирепые и голодные. Язычники, чьи боги требовали кровавых жертв, а единственным законом была сила.

Союз с ними Глеб заключал не в светлой гриднице своего терема, а там, где они чувствовали себя хозяевами – в темной еловой чаще, у древнего капища, сложенного из замшелых валунов. Воздух здесь был тяжелым, пах прелью, кровью и дымом священных костров.

Вожди ятвягов – коренастые, широколицые мужи с длинными, спутанными волосами и татуировками на руках – смотрели на русского князя без всякого почтения. Они смотрели на него, как на покупателя на торгу. Рядом стояли предводители литвы, более высокие и молчаливые, с глазами цвета замерзшего озера.

— Мы дадим тебе три сотни топоров, княже, — сказал главный ятвяжский вождь, чье имя звучало, как рык зверя, — Жмодь. — Наши воины не знают страха. Куда ты их поведешь? Где добыча?

— Добыча богата, — ответил Глеб, стараясь говорить на их простом, грубом наречии. — Мы пойдем на юг. На Туров. Там сидят мои двоюродные братья, слабые и сонные. Их села полны скота, а амбары – зерна. Их женщины белы, а серебро в церквях не считано.

На лицах вождей отразилась жадность. Это был понятный им язык.

Ритуал скрепления союза был мрачным и первобытным. Жрец, старый, как сам лес, с лицом, похожим на высохший гриб, приволок молодого козла и одним движением ножа вскрыл ему горло. Горячая кровь хлынула в подставленную деревянную чашу.

— Клянитесь! — прохрипел жрец.

Глеб первым опустил в чашу кончик своего меча. Кровь налипла на сталь. Затем свои топоры и копья в чашу окунули вожди.

— Клянемся, — пророкотали они. — Пока в твоих мешках есть серебро, а в селах твоих врагов – добыча, наши топоры – твои топоры.

— А мои враги – ваши враги, — закончил Глеб.

Он видел в них лишь инструмент. Грубую, необузданную силу, которую он направит на своих врагов. Он не понимал или не хотел понимать, что они видят в нем. А они видели лишь проводника. Того, кто знает тропы к богатым селам. Того, кто откроет им ворота в сытый, но слабый мир. Их общая ненависть к соседям скрепила этот союз. Хрупкий, как тонкий лед, и опасный, как загнанный в угол зверь.

Когда Глеб со своей дружиной возвращался в Полоцк, его старый воевода, Рагнар, ехавший рядом, покачал головой.

— Ты привел в дом лесных демонов, княже, — проворчал он. — Они сожрут твоих врагов. А когда враги кончатся, они сожрут и тебя.

— Молчи, старик, — рассмеялся Глеб. — Демонов нужно просто хорошо кормить. А еды на Руси хватит на всех.

Он был уверен, что держит стаю волков на цепи. Он не замечал, что цепь эта была сделана из золота и крови, и она могла порваться в любой момент.

Глава 12. Полоцк. Набег

Первый удар объединенное войско Глеба нанесло через неделю, на рассвете. Они не шли, подобно русским дружинам, широким трактом, объявляя о своем приходе. Они просочились через болота и чащи, ведомые своими новыми союзниками, и обрушились на пограничную заставу Туровского княжества с той стороны, откуда не ждали.

Застава была небольшой – два десятка гридней, сонный гарнизон, уверенный в своей безопасности. Их разбудил не боевой рог, а предсмертный крик часового и дикий, многоголосый вой, от которого, казалось, стынет кровь в жилах.

Ятвяги и литва не атаковали строем. Они неслись на частокол бесформенной, вопящей толпой, и в их натиске было что-то звериное, первобытное. Они лезли на стены, как одержимые, цепляясь за бревна, подсаживая друг друга, не обращая внимания на потери.

Гарнизон заставы отбивался отчаянно. Они привыкли сражаться с такими же, как они, дружинниками. Они знали, что такое бой "щит к щиту". Но они не были готовы к этому безумию. Лесные воины лезли из-под земли, из каждого куста. Если одного сбрасывали со стены, на его место тут же карабкались трое других.

Короткий, жестокий бой закончился быстро. Частокол был взят. Тех немногих защитников, что уцелели, растерзали на месте. Никто не просил пощады. Никто не предлагал выкуп. Это была не война. Это была бойня.

Князь Глеб со своей дружиной подошел, когда все было уже кончено. Он наблюдал за боем с холма, и зрелище наполняло его гордостью. Вот она – настоящая, несокрушимая сила! Ярость, не скованная правилами и честью.

— Учитесь, русичи, — бросил он своим воеводам. — Вот как нужно воевать.

Но когда они вошли в погост – большое, зажиточное село, что ютилось под защитой заставы, – даже самые закаленные гридни Глеба помрачнели. Зрелище было чудовищным.

То, что творили ятвяги, было не грабежом. Это было истребление. Они врывались в дома, убивая всех подряд – стариков, женщин, детей. Из горящих изб доносились душераздирающие крики. Они не искали серебро или меха. Они убивали ради самого убийства. Тащили скот, протыкая коров копьями, чтобы посмотреть, как те ревут. Тащили перепуганных девок не в свои шатры, а прямо на площадь, и там, на глазах у всех, насиловали и убивали, сопровождая это диким, гортанным хохотом.

— Княже… — подошел к Глебу его старый воевода Рагнар. Лицо его, обычно суровое, было бледным. — Это… это не по-людски. Они не воины. Они звери. Их нужно остановить.

Глеб посмотрел на воеводу с презрением.

— Они делают грязную работу, Рагнар. Страх – наше лучшее оружие. Пусть весть о том, что случилось здесь, летит впереди нас. Пусть мои двоюродные братья в Турове трясутся в своих теремах.

— Они добились своего, княже. Они не трясутся. Они собирают рать, — возразил Рагнар. — Мои разведчики донесли. Изяслав и Вячеслав объединили дружины. Они идут сюда.

— Пусть идут! — рассмеялся Глеб. — Пусть приведут всех своих людей и лягут здесь костьми! У меня есть мои лесные демоны!

Он был опьянен. Опьянен легкой победой, кровью и чувством вседозволенности. Он стоял посреди дымящихся руин, слушал крики умирающих и упивался своим могуществом.

А его русские дружинники молча смотрели на бесчинства своих новых союзников. Они видели, как один из ятвягов, хохоча, подбросил в воздух младенца и поймал его на острие копья. В глазах воинов Глеба, привыкших к жестокости войны, но не к такому безумию, отражались ужас и отвращение. И они смотрели не только на дикарей. Они смотрели на своего князя, который все это позволил. И трещина, едва наметившаяся в Полоцке, здесь, на кровавом пепелище туровского погоста, превратилась в глубокую пропасть. Пропасть между князем и его народом.

Глава 13. Полоцк. Трещина в союзе

Вечером того же дня, когда дым над руинами погоста еще не развеялся, состоялся дележ добычи. Это действо было почти таким же уродливым, как и сам набег. Воины стащили все, что не сгорело, в одну огромную кучу: мешки с зерном, домашнюю утварь, оружие павших защитников, снятые с убитых женщин простенькие украшения.

Князь Глеб, стоя рядом с этой жалкой горой барахла, чувствовал себя триумфатором. Но его торжество было недолгим. К нему подошли вожди ятвягов и литвы во главе с Жмодем. Лица их были угрюмы, а глаза горели алчным огнем.

— Хорошая добыча, княже, — прорычал Жмодь, пиная ногой мешок с мукой. — Наши воины пролили кровь. Они первыми лезли на стены. Две трети всего этого – наши. И серебро, что ты обещал.

Глеб нахмурился. По неписаному закону войны, треть добычи отходила князю, а остальное делилось поровну между всеми воинами. Требование ятвягов было дерзким и оскорбительным. Оно ставило его русских дружинников, которые тоже участвовали в бою и прикрывали фланги, в положение младших партнеров.

— Нет, — отрезал он. Голос его был холодным. Он решил, что сейчас самое время показать, кто здесь хозяин. — По обычаю, треть – моя. Остальное поделим по числу воинов. Каждому – поровну.

— Нет, княже, — оскалился Жмодь. — Ваш обычай – для вас. У нас свой. Кто больше рисковал, тот больше и берет. Мои люди умирали на частоколе, пока твои стояли сзади.

— Мои люди обеспечили тебе победу! — взорвался Глеб. — Без меня вы бы до сих пор сидели в своих болотах и жрали коренья!

Напряжение росло. Дружинники Глеба, услышав спор, начали сжиматься вокруг своего князя, кладя руки на мечи. Ятвяги и литва тоже сбивались в угрюмые толпы, их руки легли на рукояти топоров. Воздух загустел. Кровавая драка между "союзниками" могла вспыхнуть в любой момент.

Старый воевода Рагнар встал между ними.

— Хватит! — рявкнул он. — Мы стоим на костях убитых нами людей, а вы готовы резать друг друга из-за горсти зерна? Позор!

Он отвел Глеба в сторону.

— Княже, уступи, — прошептал он. — Они взбешены кровью. Они непредсказуемы. Отдай им то, что они просят. Нам еще с туровцами биться, нам нужны их топоры.

— Уступить?! — прошипел Глеб. — Этим дикарям?! Показать им свою слабость?! Никогда!

Но, взглянув на сотни угрюмых, готовых к бою лесных воинов, он понял, что Рагнар прав. Он зашел слишком далеко. Он попал в зависимость от силы, которую не мог контролировать.

— Хорошо, — процедил он, возвращаясь к вождям. Лицо его было искажено от унижения. — Ваша взяла. Вы получите половину. Не две трети, а половину. И серебро, как договорились. Но это в последний раз. В следующей битве делить будем по моим правилам.

Жмодь посмотрел на него долгим, наглым взглядом, а потом криво усмехнулся. Он не стал спорить. Он получил то, чего хотел. Он показал русскому князю, кто здесь на самом деле обладает силой. Дележ прошел в гнетущей тишине.

Позже, когда они возвращались в свой лагерь, Рагнар снова подошел к князю.

— Ты видел их глаза, княже?

— Видел. Они жадные и глупые, как все дикари.

— Нет, — покачал головой старый воевода. — Они не глупые. Они увидели твою слабость. И они больше тебя не уважают. Они служат тебе, пока ты платишь. И пока им это выгодно. Но как только ты перестанешь платить, или как только найдется тот, кто заплатит больше… — он не договорил, но смысл был ясен.

— Я разберусь с ними, — отмахнулся Глеб, ослепленный гордыней и не желавший признавать свою ошибку. — Когда туровцы будут разбиты, я разберусь и с этими псами.

Он не понимал. Семена предательства, посеянные им самим, уже дали первые всходы. Он заключил союз с демонами, а теперь удивлялся, что они требуют плату кровью и золотом. И самая страшная плата была еще впереди.

Глава 14. Смоленск. Тихий князь

Если Полоцк под властью Глеба был похож на волчью берлогу, полную рычания и запаха крови, то Смоленск, его южный сосед, напоминал богатое, но запущенное боярское подворье, где хозяин давно потерял хватку.

Князь Борис Святославич был полной противоположностью своему двоюродному брату Глебу. Он не любил крови, не искал ратных подвигов и считал, что бряцание мечей – удел грубых, неотесанных умов. Он был человеком новой формации, как считал он сам. Князь был грамотен, что было редкостью даже в их роду, и обожал книги. Его личная казна тратилась не на наемников и пиры, а на дорогих писцов и византийские пергаменты, которые ему привозили из Киева.

Он сидел в своем тереме, высоком и светлом, украшенном искусной резьбой и греческими тканями. Утро его начиналось не с осмотра дружины, а с чтения. Он мог часами просиживать над житиями святых или трудами отцов церкви, пытаясь отыскать в них ответы на вопросы управления государством. Он пытался править "по-умному", "по-христиански" – через увещевания, а не приказы, через милость, а не кару.

Но земля, которой он правил, не была похожа на благочестивую византийскую провинцию. Это была суровая, лесная страна, где право определялось силой. И пока князь искал мудрости в книгах, его княжество медленно расползалось по швам.

Местные смоленские бояре, могущественные и гордые потомки племенных вождей кривичей, не видели в нем настоящего правителя. Они считали его "книжным червем", "бабой в мужских портах". Они слушали его указы, кивали, а потом делали все по-своему. Они сами судили, сами рядили, сами собирали дань, отправляя в княжескую казну лишь крохи.

Но главной бедой были дороги. Торговый путь "из варяг в греки", проходивший через смоленские земли, всегда был источником их богатства. А теперь он стал источником их страха. Леса, окружавшие Смоленск, кишели разбойничьими шайками. Это были не просто мелкие воры. Это были хорошо организованные отряды беглых холопов, отчаявшихся смердов и, что хуже всего, бывших дружинников, недовольных "тихим" правлением князя и жаждавших добычи.

Они действовали нагло, почти в открытую. Грабили купеческие караваны, сжигали небольшие погосты, облагали данью дальние села. Слухи об их зверствах доходили до Смоленска, но князь Борис колебался.

— Нельзя лить кровь подданных, — говорил он на совете бояр, когда те требовали послать дружину. — Может, можно договориться? Послать им грамоту? Обещать прощение, если они сложат оружие?

Бояре лишь криво усмехались. Договариваться с волками! Его нерешительность воспринималась как слабость. А слабость всегда порождает еще большее беззаконие.

Атмосфера в городе была гнетущей. Богатые купцы, боявшиеся отправлять караваны, сидели в своих домах, теряя серебро. Ремесленники, не получая заказов, едва сводили концы с концами. На улицах стало небезопасно даже днем. Крестьяне из разоренных сел бежали под защиту городских стен, принося с собой голод и рассказы об ужасах, творящихся в лесах.

Князь Борис видел все это. Он не был глуп. Он страдал, искренне не понимая, почему его благие, "книжные" намерения приводят к таким страшным последствиям. Он молился, читал свои книги и ждал. Ждал, что все как-то уладится само собой.

Он не понимал простого закона своего времени: если земля остается без сильного хозяина, на нее обязательно придет другой. Хищник, который не читает книг. Хищник, который понимает только один язык – язык стали. И этот хищник уже присматривался к его землям с севера.

Глава 15. Смоленск. Волки на дороге

Осень уже окрасила листья в багрянец и золото, когда большой новгородский караван вошел в смоленские леса. Возглавлял его степенный и опытный купец Ингвар, который полжизни водил ладьи и обозы по великому пути "из варяг в греки". Он знал, что смоленские земли неспокойны, а потому не поскупился на охрану – два десятка крепких наемников-варягов, закаленных в боях, с большими секирами и круглыми щитами.

Они шли осторожно. Дорога сужалась, превращаясь в темный, сырой коридор между стенами вековых елей. Тишина была гнетущей, нарушаемой лишь скрипом тележных колес и карканьем воронья.

— Дурное место, — проворчал седоусый варяг, ехавший рядом с Ингваром. — Пахнет кровью.

Его слова оказались пророческими.

Засада была устроена по всем правилам военного искусства. На узком участке дороги, где с одной стороны был крутой, заросший овраг, а с другой – непролазный бурелом, путь им преградило упавшее дерево. Едва первая телега остановилась, как с обеих сторон из леса с воем высыпали люди.

Их было много, не меньше полусотни. И это не были оборванные крестьяне с вилами. Многие были в обрывках кольчуг, с хорошими мечами и щитами. Возглавлял их высокий, плечистый детина с рыжей, как огонь, бородой и одним глазом. Бывший сотник смоленской дружины, выгнанный князем Борисом за пьянство и буйный нрав, а теперь ставший "лесным князем" по прозвищу Рыжий Яр.

— Кошели на бочку, оружие на землю! — взревел он. — И тогда, может, останетесь живы!

Варяги Ингвара были не из тех, кто отдает добычу без боя. Они быстро спешились и сомкнули строй, выставив стену щитов.

— Убьем этих лесных псов! — крикнул их старший, и они с ревом бросились вперед.

Завязался короткий, но страшный бой. Варяги дрались отчаянно, их секиры сносили головы и дробили кости. Но разбойников было вдвое больше. Они не лезли на рожон, а кружили, нанося быстрые удары, заходя с флангов. Рыжий Яр и его "гвардия" из бывших дружинников действовали слаженно, как стая волков, загоняющая лося.

Одного варяга стащили с ног крюком, привязанным к копью, и тут же добили. Другому в спину прилетела стрела. Стена щитов начала трескаться.

Ингвар, понимая, что все кончено, выскочил из-за телеги с поднятыми руками, надеясь договориться, предложить выкуп. Рыжий Яр, ухмыльнувшись, подъехал к нему.

— Что, торговец, решил поговорить? — он лениво приподнял свой меч.

— Возьми товар! — кричал Ингвар. — Все возьми! Только пощади людей!

— Товар я и так возьму, — рассмеялся Рыжий. — А вот люди твои мне не нужны.

Его меч опустился. И это стало сигналом к резне. Разбойники, опьяненные кровью, добили последних сопротивляющихся варягов и набросились на беззащитных возниц и слуг.

Когда все было кончено, на дороге остались лишь изуродованные трупы, брошенные телеги и разлитое по земле греческое вино, смешавшееся с кровью. Разбойники, забрав все самое ценное – меха, серебро, оружие, – быстро растворились в лесной чаще.

Свидетелем этой бойни стал лишь один человек. Молодой парень-охотник, случайно оказавшийся на этом тракте. Он видел все, прячась в густом ельнике. Когда разбойники ушли, он, дрожа от ужаса, выбрался из укрытия и побежал. Но побежал он не в Смоленск, к слабому князю, который все равно ничего не сделает. Он побежал на север. В Новгород. Туда, где, по слухам, сидел новый, сильный князь. Князь, который не любит, когда грабят его купцов.

Смоленский хаос, рожденный безволием одного князя, уже стучался в ворота другого. И Ярослав, князь Новгородский, не был из тех, кто долго терпит стук в свои ворота.