— Мастер Сайлос! Простите! Это непростительно!

Его голос громкий, хриплый от сна, но этого достаточно, чтобы остальные мгновенно пришли в себя. Они механически встают в строй, вытягиваясь в струнку, руки по швам, взгляды прикованы к полу.

— Готовы нести наказание! — хором бросают они, но в их голосах — не страх, а стыд.

Он не кричит. Его голос тихий, но каждое слово — как удар хлыста, рассекающий воздух.

— Сон на посту — предательство.

Пауза. Охранники не дышат.

— Каждого из вас ждёт неделя в ледяных шахтах.

Они понимают — отделались легко. Ледяные шахты — это холод, голод, изнурительная работа, но не смерть. Из-под полуопущенных век его рубиновые глаза следят за сценой. Безразличие. Расчёт.

Они не знают, что он уже был свободен. Что он ходил по этому подземелью, говорил с тварями в клетках, изменил их узы. Что он вернётся к этому состоянию. Скоро. А пока — он просто закрывает глаза и снова погружается в медитацию, оставляя Сайлоса с его сомнениями, а охранников — с их страхом.

Сайлос застыл посреди комнаты, словно внезапно превратившись в статую. Его длинные, бледные пальцы сжали серебряное перо так крепко, что костяшки побелели под тонкой кожей, проступая сквозь нее, как мраморные узелки.

— Что-то не так...

Его голос был низким, почти шепотом, но охранники замерли на месте, будто услышали оглушительный крик. Даже воздух в комнате, казалось, сгустился, наполняясь невысказанной угрозой.

Он не мог объяснить — но кожа на его затылке горела, будто по ней провели раскаленным лезвием. Ощущение было таким отчетливым, словно кто-то невидимый наблюдал за ним из самых глубин теней, дыша ему в спину.

— Никому не двигаться.

Резко развернувшись, он вышел — его плащ взметнулся за ним, как крыло хищной птицы.

Спустя двадцать минут он вернулся с Тревисом, мастером по рунам. Тот вошел, тяжело дыша, его лысина блестела от пота, а в руках он сжимал хрустальный диск — древний артефакт, внутри которого плавали призрачные символы, переплетаясь, как стая светлячков.

Тревис поднес диск к рунам, водил им по контуру, его губы шевелились, беззвучно повторяя заклинание анализа. Глаза сузились до щелочек, впитывая каждую деталь.

Но диск оставался прозрачным — никаких аномалий, никаких следов вмешательства.

Сайлос обернулся к провинившимся охранникам. Его взгляд был холоднее ледяных шахт, куда он их отправлял.

— Ледяные шахты. Без выходов в город. Никаких таверн. Никаких теплых постелей. Никаких утех. Вы проведете там неделю — как пленники. Может быть, тогда поймете, что значит бдительность.

Его взгляд говорил яснее слов: «Это ещё милость. В следующий раз будет хуже».

Охранники щелкнули каблуками, вытянувшись в струнку:

— Слушаюсь!

Они ушли поникшие, но безропотные — плечи опущены, взгляды прикованы к полу. Вошли четверо новых стражей — плечи расправлены, спины прямые, взгляды острые, как клинки. Никакой сонливости. Никакой халатности.

Сайлос оценил их молча — и отступил, скрестив руки на груди.

— Тревис?

Тот вздохнул, потер переносицу, устало опуская диск.

— Всё в идеальном порядке. Даже артефакт ничего не нашёл.

Но Сайлос не расслабился. Его интуиция, вопреки логике, кричала об опасности. Что-то было не так. Что-то ускользало.

Он притворялся неподвижным, но за черными стеклами его рубиновые глаза отслеживали каждое движение, каждую эмоцию, каждую слабость.

"Они ничего не нашли."

Мысль была тихой, но торжествующей. Он уже победил. Осталось лишь дождаться.

Спустя два часа. Тени в коридорах Башни удлинились, будто сама тьма нехотя отступала перед тусклым светом магических светильников. Воздух был густым, пропитанным запахом старого пергамента и металлической пылью артефактов.

Сайлос, высокий и невозмутимый, остановился у выхода, его тёмный плащ едва колыхнулся от резкого движения. Он обернулся, холодный взгляд скользнул по Тревису, будто проверяя, услышал ли тот его.

— Смена каждые три часа. Без исключений. — его голос прозвучал как скрип замка, защёлкивающегося на века.

Тревис лишь кивнул, но пальцы его дрогнули — нервным жестом он похлопал по карману, где лежал тот самый артефакт. Маленький, тёплый, почти живой. На месте. Он сжал кулак, словно боясь, что вещица может испариться, исчезнуть, оставив его без защиты.

Они ушли. Их шаги растворились в тишине, но напряжение осталось, как тяжёлый пар, висящий в воздухе.

Новые охранники заняли пост — четверо, плечистые, с грубыми лицами, привыкшими к дисциплине и скуке. Гилен, сидевший в клетке из Света, наблюдал. Его Кровавый Туман почти невидимыми нитями потянулся к полу, где были скрыто начертаны руны. Он добавил новый слой к уже существующим символам спокойствия.

Снаружи — ничего не изменилось. Охранники стояли, лениво перебрасываясь словами, ощущая лишь лёгкую безмятежность, будто выпили слабый успокоительный отвар. Но когда они выходили из комнаты... Эффект начинал работать.

Старые обиды, давно похороненные под слоем времени, всплывали в памяти ярче, чем вчерашний день. Слова, когда-то прощённые, теперь жгли изнутри, как раскалённые угли. Незначительные оскорбления, на которые раньше не обратили бы внимания, теперь казались кинжалами в спину. Даже вкус еды из столовой — пресный, жирный, отвратительный — вспоминался с острой горечью.

Гилен знал. Он чувствовал, как ядовитые мысли ползут по их сознанию, разъедая изнутри, как ржавчина по лезвию.

Четвёрка новых стражей ввалилась в кабинет, громко, с хохотом, будто пытаясь прогнать скуку.

— Эй, старички! Не уснули ещё? — гаркнул самый крупный из них, ударив кулаком по столу.

Смешки, шутки, похабные намёки на ленивую предыдущую смену — всё это гремело, как пустые банки, катящиеся по каменному полу.

Но уже через час... Настроение изменилось. Один из них, мрачнея, вспомнил, как начальник накричал на него неделю назад. Несправедливо. Голос тогда звучал громче, чем сейчас, слова — острее. Второй заметил, как его коллега косо посмотрел на него. Что это было? Презрение? Насмешка? Третий вдруг осознал, что еда сегодня была отвратительной. Пересоленной. Как будто специально. Как будто его хотели унизить.

Атмосфера сгущалась, как буря перед ударом молнии. Спустя сутки.В Башне начался тихий хаос. Две смены чуть не схлестнулись у выхода — один "случайно" толкнул другого плечом. Взгляды, полные не сказанных слов, ножей, готовых вылететь из-за пазухи.

В столовой перешёптывались, голоса шуршали, как крысы в подполье.

— Ты слышал, как он про тебя говорил?

Даже мастера, обычно холодные и собранные, стали раздражительнее. Сайлос, всегда сдержанный, разнёс подчинённого за медленный отчёт, его голос гремел, как гром среди ясного неба. Никто не понимал, что происходит. Но Гилен — понимал. Его руны работали.

Чёрная Башня за последние 48 часов. Казалось, сам воздух пропитался ядовитым раздражением — тяжёлым, густым, как дым от тлеющего пергамента. Он оседал в лёгких, въедался в кожу, заставлял зубы сжиматься от неосознанного напряжения.

В узких коридорах инквизиторы, обычно бесстрастные и дисциплинированные, теперь сталкивались плечами, не уступая дорогу. Взгляды, бывшие когда-то пустыми и холодными, теперь сверкали, как лезвия, готовые вонзиться в спину.

— Слепой, что ли? — шипел один, нарочито медленно протискиваясь мимо другого.

— Сам-то? Или место уже себе присмотрел — в сточной канаве? — отзывался второй, пальцы непроизвольно сжимаясь около рукояти кинжала.

В трапезной, где раньше царили лишь звон ложек и редкие деловые разговоры, теперь бушевали страсти. Драка из-за последнего куска пирога началась с глупой шутки, переросла в перебранку, а затем — в потасовку с ножами. Кровь брызнула на деревянные скамьи, и никто даже не попытался вмешаться.

Даже старшие мастера, те, чьи лица всегда оставались каменными масками, теперь теряли хладнокровие. Сайлос, чей голос прежде резал тишину, как лезвие, теперь кричал на подчинённых за малейшие оплошности.

— Это что за бездарный отчёт?! Ты вообще думаешь, прежде чем писать, или пальцы сами шевелятся?!

И всё это начиналось здесь — в подземелье, в бывшем кабинете Реми. Каждый, кто заходил сюда, уносил с собой невидимую заразу — искажённое рунами восприятие. Оно цеплялось, как паутина, разъедало мысли, как кислота.

Последняя смена. Они вошли спокойными. Двое — крепкие, закалённые мужчины с потрёпанными плащами инквизиторов. Ещё двое — помоложе, но с тем же стальным блеском в глазах. Первые два часа прошли в молчании, прерываемом лишь глухими ударами костей о стол да редкими шутками.

Но Гилен знал — достаточно искры. Он приподнял голову в своей клетке из Света, мерцающей, как золотая паутина. Его голос, тихий, но отчётливый, разрезал тишину.

— Странно...

Охранники замерли, повернулись к нему. В их взглядах — настороженность, привычное недоверие, но и любопытство.

— Предыдущая смена очень громко обсуждала новые доспехи... и двойные порции в столовой. А ещё — закуски. — Он медленно повёл головой, указывая взглядом на пустые тарелки в углу. — Видите? Вон они. Обглоданные, брошенные. Но про вас... ни слова. Как будто вас нет.

Пауза. Гилен усмехнулся — едва заметно, уголком рта. Эффект не заставил себя ждать. Первый охранник сжал кулаки так, что кости затрещали. В его памяти всплыло, как его "забыли" при раздаче премии — тогда начальник лишь отмахнулся, сказав, что "в следующий раз".

Второй заскрипел зубами, и звук был похож на скрежет точильного камня. Ровно вчера его обошли при распределении новых мечей — тому рыжему задохлику достался клинок с рунами, а ему всучили старую заточку.

Третий резко встал, опрокидывая стул.

— Так я и знал! Нас всё время игнорируют! — его голос сорвался в крик, эхом отразившись от каменных стен.

Четвёртый уже тянулся к ножу. Неясно, против кого — против ли товарищей, против ли Гилена, или просто хотел вонзить лезвие во что-нибудь, лишь бы выпустить пар.

Гилен наблюдает. За чёрными стёклами его очков рубиновые глаза отслеживают каждую эмоцию, каждый микродвижениe, каждый нервный вздох.

Гнев. Горячий, слепой, как пламя в печи. Обида. Глубокая, старая, как ржавчина на доспехах. Жажда доказать свою значимость. Острая, как голод. Он не вмешивается. Просто ждёт. Пока ядовитые мысли сделают своё дело.

Гилен медленно приподнялся. Его голос, притворно-сочувствующий, дрожал едва уловимо — будто он и правда переживал за них, будто его сердце сжималось от несправедливости, которую они терпели.

— Вы терпите... А за что? — он произнёс это мягко, почти шёпотом, но каждое слово падало, как камень в тихую воду. — Вас держат здесь, как сторожевых псов, кормят объедками, а потом швыряют в ледяные шахты за малейшую провинность...

Он вздохнул, покачал головой, будто искренне огорчён. Пальцы его дрожали, когда он снимал чёрные очки, открывая на мгновение рубиновый блеск глаз — но тут же прикрыл их веками, сделав вид, что просто устал.

— Я бы поделился с вами, будь у меня хоть крошка... Но мне даже воды не дают без плесени.

Первый, рыжебородый, с грубым шрамом, пересекающим щёку, как отметина былой жестокости, швырнул карты на стол. Бумажные прямоугольники рассыпались веером, задев край грязной кружки.

— Заткнись, тварь! — его голос прозвучал хрипло, будто ржавая пила. — Ты ничего не понимаешь!

Второй, молодой, с нервным подёргиванием левого глаза, огрызнулся, даже не поднимая взгляда:

— Да, мы сами решим, что терпеть, а что нет!

Но третий, коренастый, с вечно сжатыми кулаками, вдруг затих. Его глаза, узкие, как щели в броне, сузились ещё сильнее.

— А... а он прав. — он произнёс это медленно, будто впервые осознавая что-то. — Нас и правду последний раз нормально кормили... когда?

Тишина повисла, густая, как дым. Четвёртый, самый тихий до этого, буркнул, не глядя ни на кого:

— А помните, как в прошлом месяце Кельвина отправили в шахты без разбора?

Провокация под видом заботы. Гилен резко меняет тактику. Его голос становится тише, почти заискивающим, будто он уговаривает их не слушать его.

— Нет-нет, не слушайте меня. Я же пленник. Вам лучше знать, как поступать...

Он нарочито отворачивается, делает вид, что замолкает, опуская голову так, чтобы свет лампы выхватил лишь бледную линию его скулы. Но этот жест — последняя капля.

Рыжебородый вскакивает, стул с грохотом падает на каменный пол.

— Всё, я не могу это терпеть!

Коренастый хватает его за руку, но не чтобы остановить — а чтобы поддержать.

— Давай пойдём к складу. Возьмём то, что нам положено.

Молодой колеблется, его пальцы теребят край плаща, но в конце концов он кивает.

— Один остаётся. Этот-то никуда не денется.

Они указывают на четвёртого — того, кто молчал больше всех. Гилен остаётся наедине с одним стражем. Оставшийся инквизитор нервно поправляет меч, его пальцы то и дело дёргаются к рукояти, будто он ожидает нападения из теней.

Гилен снова надевает очки, чёрные стёкла скрывают рубиновый блеск его глаз. "Идиоты." Но вслух он просто молчит. Теперь — ждать.

Тени сгущались в подземелье, лишь редкие светильники бросали дрожащие блики на каменные стены. Гилен медленно наклонился вперед. Его голос, низкий и вязкий, шёпотом прорезал тяжёлую тишину:

— Ты... слышал, что они говорили о тебе?

Охранник вздрогнул, пальцы его непроизвольно сжали рукоять меча, но лицо осталось непроницаемым. Лишь капелька пота, медленно сползающая по виску, выдавала его напряжение.

— Нет? Жаль. — Гилен покачал головой, делая паузу, чтобы каждое слово проникло глубже. — Они смеялись... Говорили, что ты слишком слаб, чтобы стоять на посту... Что тебя держат только из жалости.

Его слова обволакивали сознание, как яд, просачиваясь в самые уязвимые уголки разума, разъедая уверенность, пробуждая сомнения.

Инквизитор стиснул зубы до хруста, ноздри его раздулись от ярости:
— Молчи...

Но ноги его уже двигались — шаг, второй... Он остановился у самого края рунного круга, точно вне зоны досягаемости, дрожащая рука занесена для удара.

— Ты ничего не сделаешь, — прошипел он, пытаясь убедить себя больше, чем пленника.

Гилен улыбнулся. Эта улыбка не дошла до глаз, оставшись всего лишь игрой лицевых мышц.
— Ты прав.

И в этот момент — Кровавый Туман, клубящийся и живой, просочился сквозь решётку, коснулся клетки — и Туманный Сдвиг разорвал её изнутри, окончательно нарушив Код. Металл скрипнул, как живой, искры магии вспыхнули ослепительным заревом и погасли, оставив после себя лишь тлеющие руны.

И Гилен вышел. Свободный.

Охранник застыл, глаза его широко раскрылись, отражая ужас:
— Н-нет...

Он отступал, спотыкаясь, рука судорожно шарила по поясу в поисках сигнального свистка — но наткнулась лишь на пустоту. Пятясь, он споткнулся о разбросанные книги и рухнул на пол, ударившись затыком о каменные плиты.

Гилен не спешил. Его движения были плавными, почти гипнотическими. Кровавые Когти блеснули в полумраке, отражая тусклый свет — один молниеносный удар, и горло охранника раскрылось, как алое жало.

— Хар-Гаал.

Кровь приподнялась в воздух, закружилась в жутком танце — и влилась в Гилена, насыщая его древнюю силу. Тело охранника съёжилось, почернело, превратившись в мумию за считанные секунды. От него осталась лишь пустая оболочка, обтянутая иссохшей кожей.

Снаружи — тишина. Но твари в клетках уже чуют перемену. Вампиры шипят, их длинные когти скребут камень, высекая искры. Демоны бьются в оковах, слюна, едкая как кислота, капает на пол, оставляя дымящиеся пятна. Все они знают — чувствуют древней, первобытной частью своего существа.

Началось.

Продолжение следует...

Если хочется узнать, что будет дальше, книга полностью доступна на АТ/ Загляните, обещаю, вам понравится! А если не понравится, уделите ей хотя бы какое-то время и добавьте в библиотеку. Скажу заранее, что это не боярка и не гаремник. Спасибо, что читаете!)

— Свобода, — говорил он в первый день, — в обмен на знания. Назови хоть что-то — и ты выйдешь отсюда.

На третий день его голос звучал мягче:
— Комфорт. Чистая одежда. Настоящая еда. Всё это — за историю твоего происхождения.

К седьмому дню в его тоне появились нотки чего-то, почти похожего на отчаяние:
— Даже встречу с Джен. Ты хочешь её видеть? Назови истинное имя — и она войдёт в эту дверь.

Но Гилен молчал. На восьмой день Сайлос не пришёл. Единственное, что оставалось — медитация. Каждый день, капля за каплей, Гилен направлял силу в Туманный меридиан, что давай Кровавый Туман. Его кровь в жилах сгущалась, становясь тяжелее, темнее, почти чёрной под бледной кожей.

По ночам лёгкий алый пар поднимался от его тела, клубясь вокруг него, как дым от тлеющих углей. Он тянулся вверх, пытаясь принять форму, но рассеивался, не набрав силы. Пока.

Боль от рунных кругов стала фоном — как шум дождя за окном, как далёкий гул города. Она была, но не имела значения.

Еда, если её можно было так назвать:

Серый кисель из гнилой муки, в котором плавали комки, похожие на слипшихся червей. Кости с остатками жил, обглоданные, жёлтые от времени — даже крысы, бегающие по подземельям, обходили их стороной. Вода с ржавым привкусом, оставляющая на языке металлический налёт. Но ему было всё равно.

Энтони больше не просился на дежурство.

Бернан иногда задерживал взгляд на Гилене — в его глазах больше не было прежней уверенности, только усталое недоумение, как у человека, столкнувшегося с чем-то, что он не может понять.

Были новые лица среди стражей: Люк — бывший солдат, грубый и прямолинейный, веривший только в сталь, а не в магию. Он смотрел на Гилена с презрением, но в глубине его глаз читался страх. Марк — алхимик, худой и бледный, с глазами, горящими любопытством. Он изучал Гилена, как подопытного кролика, записывая каждое движение в потрёпанный блокнот.

Но ничего не менялось. Гилен медитировал. Охранники злились.

В глубинах его существа что-то щёлкнуло — тонкий, едва уловимый звук, похожий на то, как замок после долгих попыток наконец поддаётся отмычке. В сознании Гилена вспыхивает осознание — Туманный Сдвиг, новая способность, проявившаяся после недель медитаций и страданий.

Суть способности: в пределах Кровавого Тумана (радиус всё ещё полтора метра) Гилен может мгновенно перемещаться, его тело на долю секунды становится неосязаемым, распадаясь на алые частицы, подобно туману, рассеивающемуся под порывом ветра, и тут же собираясь в новом месте.

Первое применение — тело слабеет, мышцы дрожат от перенапряжения, требуется несколько минут на восстановление. Второе применение подряд — внутренние повреждения, кровь сочится из носа и уголков рта, сознание затуманивается, есть риск потерять контроль. Третье — смерть смертной оболочки.

И даже Гилен не уверен, сможет ли переродиться снова. Аватары Вечных — загадка, в которую он не до конца верит. Слишком много переменных, слишком много риска.

Гилен медленно открывает глаза. Его рубиновый взгляд скользит по комнате, оценивая обстановку. Охранники, привыкшие за две недели к его неподвижности, даже не смотрят в его сторону.

Он концентрируется. Внутри него пробуждается Туман, клубящийся в жилах, готовый по первому зову вырваться наружу. Гилен понимает механизм способности, оценивает её возможности, но не применяет. Ещё слишком рано.

Мысли его ясны и холодны, как лезвие: «Охранники — четверо. Вооружены мечами и арбалетами, но расслаблены, не ждут атаки. Их движения вялые, глаза усталые. Рунный круг на полу — его линии потускнели, энергия угасает без должного обслуживания. Слабые места видны как трещины на стекле. Дверь — не заперта на магические печати, только на обычный замок. Грубая ошибка».

«Побег возможен… но не сейчас».

Нужно ждать. Идеального момента. Когда охрана сменится, когда Сайлос будет далеко. Тогда — и только тогда. Гилен снова закрывает глаза, возвращаясь к медитации. Но теперь в его позе есть едва уловимая готовность — как у змеи, свернувшейся перед броском. Охранники ничего не замечают.

Гилен сидел в позе лотоса так долго, что охранники уже перестали замечать его дыхание. Его грудь не поднималась, веки не дрожали - он мог бы сойти за прекрасную статую из бледного мрамора, если бы не тончайшая паутина алого тумана, что начала просачиваться из-под его кожи.

Кровавый Туман, едва различимый невооружённым глазом, стелился по каменному полу, обтекая трещины в древних плитах, просачиваясь между символами рунного круга. В мерцающем свете магических огней его можно было заметить лишь по лёгкой дрожи воздуха - будто над раскалёнными камнями в пустыне. Но Гилен чувствовал каждую молекулу этого тумана, как музыкант чувствует каждую струну своего инструмента.

И когда первый ворсинчатый щупалец тумана коснулся выгравированных рун - он понял. Понимание вспыхнуло в его сознании холодным, ясным светом. Он может их изменить. Пальцы Гилена оставались неподвижными, но внутри него запустился процесс, точный как математический алгоритм:

Туманный Сдвиг - но не всего тела, а лишь отдельных частиц крови, растворённых в тумане.
Микроскопические изменения - одна черта здесь, точка там...
Едва заметное смещение символов, как подправка в компьютерном коде.

Ошибка была вписана - и рунный круг замерцал, как гаснущий голографический экран, прежде чем окончательно погаснуть. И... Система отключилась.

Давящая боль, что висела над ним все эти недели, исчезла. Клетка из Света ещё держала его, но руны под ногами превратились в простые узоры на камне - мёртвые и бесполезные.

Первый инквизитор - высокий мужчина со шрамом через бровь, оставшимся после встречи с вампиром - вздрогнул, заметив, как уголки губ Гилена дрогнули в едва уловимой улыбке.

— Что-то... не так, — прошептал он, и его пальцы сами собой потянулись к мечу.

Второй охранник - коренастый боец с двуручным мечом за спиной - резко развернулся, впиваясь взглядом в пленника:

— Назови причину своей радости, тварь, — прорычал он, и его голос звучал как скрежет камней.

Гилен втянул Туман обратно под кожу с плавностью морского прилива - так, словно ничего не произошло. Когда он заговорил, его голос был хриплым, как скрип ржавых петель - долгие недели молчания дали о себе знать:

— Я заметил ошибку в круге ещё вчера. Но хотел проверить... заметите ли вы её раньше меня.

Пауза. Охранники замерли, как олени, почуявшие хищника.

— А все ли клетки в этом подземелье... проходили проверку? — его шёпот был сладок, как яд.

Третий инквизитор - молодой паренёк с трясущимися руками и ещё не зажившим ожогом на шее - выбежал за дверь, его шаги гулко отдавались в каменном коридоре. Он бежал за подмогой, но в его глазах уже читался страх - страх человека, который понимает, что уже слишком поздно.

Клетка ещё держалась - её магические прутья по-прежнему светились тусклым голубым светом. Но рунный круг молчал, и это молчание было красноречивее любых слов.

Охранники переглядывались, их мечи уже наполовину вытащены из ножен. В воздухе висело напряжение, густое, как смог перед грозой. Гилен знал - время работает на него. Каждая секунда приближала его к свободе.

Где-то в глубине подземелья завыл демон - протяжно, почти музыкально. Будто почуял грядущие перемены. Будто... радовался им.

Тишину подземелья разорвал первый протяжный вой – низкий, животный, наполненный первобытной радостью. За ним, как эхо, подхватил второй голос – более высокий, истеричный. Третий ответил из глубины коридоров, сливаясь в жуткую симфонию пробуждающегося ужаса.

Высшие вампиры, запертые в черных обсидиановых сферах, зашипели в унисон, их бледные лица прижимались к прозрачным стенкам, чувствуя страх смертных – сладкий, как вино. Длинные когти царапали гладкие поверхности, оставляя кровавые следы.

Полудемоны в железных клетках забились в истерике, рвя цепи, впивающиеся в их плоть. Кожа лопалась, обнажая мышцы, но они не чувствовали боли – только дикую надежду.

Ночные кошмары – бестелесные тени, пойманные в серебряные решетки – заскрежетали по прутьям, их безглазые лица искажались в немом смехе. Они чуяли ослабление магии, как акулы – каплю крови в воде.

Всё подземелье ожило, пронизанное единой мыслью, перетекающей из сознания в сознание: «Безупречная защита Башни дала трещину».

Гилен медленно, почти театрально поднял руку. Его пальцы сняли черные очки с неестественной плавностью. Впервые за месяц его рубиновые глаза открыто смотрели на охранников – два кровавых светильника на бледном лице.

Улыбка растянула его губы – широкая, ненатуральная, как у голодного волка, наконец увидевшего беззащитную добычу. В ней не было ничего человеческого, только холодный расчет и обещание боли.

У всех троих охранников по спине побежали мурашки. Первый инквизитор, обычно невозмутимый, заговорил голосом, дрожащим, словно он обращался в пустоту:

— Что... происходит?

Второй, бросая испуганный взгляд в темный коридор, где бушевали пленники, пробормотал:

— Мы... мы должны...

Его голос оборвался. Впервые за годы безупречной службы он не знал, что делать.

Третий, стиснув зубы до хруста, пытался взять себя в руки:

— Нас трое. Мы не таких уничтожали!

Но его правая рука уже лихорадочно искала свисток на груди – маленький серебряный инструмент, который никогда не был нужен. Пальцы дрожали, не находя привычной формы.

Гилен не встал. Он оставался сидеть в своей неизменной позе лотоса, но его голос теперь звучал иначе – гладко, металлически, как отточенное лезвие, скользящее по камню:

— Вы проиграли. Просто пока не поняли этого.

В его словах не было злорадства – только холодная констатация факта, страшнее любой угрозы.

Дверь с грохотом распахнулась, ударившись о каменную стену. Тревис ворвался в кабинет, его лицо было искажено паникой - брови сведены, ноздри раздуты, губы подрагивали. Но, увидев Гилена все еще запертым за магическими решетками, он резко выдохнул, и его плечи опустились.

— Вы, черти трусливые! — его голос гремел, наполняя все пространство. — За такое вас на чистку отхожих ям поставят!

Его глаза метали молнии гнева, пальцы сжимались в кулаки так, что костяшки побелели. По лицу струился пот, смешиваясь с пылью подземелья.

Молодой инквизитор, запыхавшийся, вбежал следом, опираясь о дверной косяк:
— Все твари в подземелье бесятся! Будто чуют что-то! Демоны бьются в клетках, вампиры орут... даже те, кто молчал годами!

Тревис хлопнул себя по лбу ладонью, звук раздался гулко. Он сделал вид, что успокаивается, но напряжение читалось в каждом мускуле.

— Клетки работают на их же силе, — объяснил он притворно спокойным тоном, будто читал лекцию новичкам. — Чем сильнее пленник – тем крепче узы. Ничего не случится. Просто проверьте руны.

Но его руки дрожали, когда он опустился на колени перед кругом. Пальцы, обычно такие точные, слегка подрагивали, когда он начал перерисовывать руны, заново запитывая их магией. Однако с каждым движением кисть становилась увереннее - каллиграфическая точность линий возвращалась.

Внезапно он замер, склонившись над одной из рун. Его брови поползли вверх.

— Черт! Замкнул криво... Как это вообще работалось?! — прошептал он, проводя пальцем по странному изгибу символа.

Затем, украдкой оглянувшись, нанес дополнительные руны - тонкую сеть сигнализации, оплетающую и круг, и клетку. Его движения были быстрыми и точными, но в уголках глаз читалось напряжение.

Гилен наблюдал. Его рубиновые глаза, скрытые за опущенными веками, все равно видели каждое движение Тревиса. Код сигнализации был примитивным, словно детская головоломка - элементарные символы защиты, которые он разгадал еще до того, как Тревис закончил их рисовать.

Когда работа была завершена, Гилен медленно поднял веки. Его губы растянулись в улыбке, а голос прозвучал шелковисто и ядовито:
— Теперь вы точно в безопасности. Спите спокойно.

С этими словами он снова закрыл глаза, замирая в медитации, будто статуя из красного мрамора.

Но инквизиторы не успокоились. Их глаза метались от Гилена к дверям, пальцы не отпускали рукояти мечей. Вскоре пришла новая смена - четверка стражей во главе с седовласым ветераном.

— Идите отдыхать, — бросил старший, его голос звучал устало, но твердо. — А то мало ли... с ума сведет вас этот.

Старая смена уходила неохотно. Их нервные взгляды еще долго цеплялись за дверь, будто ожидая, что вот-вот случится нечто ужасное. Тревис ушел последним, бросив последний оценивающий взгляд на рунный круг.

Как только внимание новых охранников рассеялось, поглощенное карточной игрой в углу, Гилен действовал:

Его пальцы едва заметно шевельнулись, и Кровавый Туман, тонкий как паутина, пополз по каменному полу, совершенно незаметный в мерцании магических огней.

Туманный Сдвиг сработал безупречно - микроскопические изменения в рунах сигнализации, невидимые невооруженным глазом. Линии слегка изогнулись, точки сместились, углы стали острее.

Переписывание кода заняло меньше минуты. Теперь круг не жёг его, а питал. Энергия медленно, но неуклонно текла в его Кровавый Исток, как ручей, впадающий в великую реку. Каждая капля магии укрепляла его, готовя к решающему моменту.

Где-то в глубине подземелья снова завыл демон, но на этот раз его голос звучал почти... ликующе.

Тьма сгустилась в каменных коридорах, лишь редкие магические факелы бросали трепещущие тени на стены. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом сырости, крови и страха. В этой гнетущей тишине Гилен наконец позволил себе напряжение. Его Туманный меридиан дрожал, как натянутая тетива перед выстрелом, каждая клетка тела наполнялась едва сдерживаемой энергией.

Кровавый Туман, тончайший как паутина, струился из-под его кожи, переливаясь в полумраке багровыми оттенками. Он полз к внешнему кольцу рунного круга, подобно змее, выслеживающей добычу. Каждая нить тумана несла в себе микроскопические изменения - новые символы, успокаивающие, работающие только в пределах этой комнаты. Они вписывались между старыми рунами с хирургической точностью.

Каждая микроскопическая правка отнимала силы. На его обычно безупречно бледном лбу выступили капли пота, медленно скатываясь по вискам. Но оно того стоило.

Новая смена охранников, сменившая нервных инквизиторов, вела себя совершенно иначе:

Сначала они разложили карты на грубо сколоченном столе, смеясь над плоскими шутками. Звон монет и глухие удары кулаков по дереву наполняли комнату. Потом разговор перешел на обычные темы - жалобы на начальство, сплетни о коллегах, мечты об отпуске. Голоса становились все более вялыми.

Затем один за другим они перебрались на потертый диван в углу. Первый зевнул, потянулся. Второй безуспешно пытался скрыть дремоту. Через полчаса все четверо уже дремали, их дыхание стало ровным и глубоким. Ещё пять минут - и глубокий сон окончательно сковал их тела.

Гилен не улыбался. Его лицо оставалось каменной маской. Но внутри - он торжествовал. План сработал безупречно.

Теперь можно было не скрываться. Его пальцы совершили несколько точных движений в воздухе, будто дирижируя невидимым оркестром. Он переписал клетку - не уничтожил ее полностью, но создал невидимый проход в магической решетке.

Один шаг вперёд - и он оказался по ту сторону. Свобода. Впервые за пять долгих недель. Он медленно разминался, прислушиваясь к своему телу. Шея издала тихий хруст после долгой неподвижности. Плечи освобождались от скованности, суставы поскрипывали. Ноги покрылись мурашками, кровь снова начала циркулировать по сосудам. Боль была ничтожной по сравнению с тем, что ждало впереди.

Когда он вышел в коридор, произошло нечто удивительное. Твари в клетках замерли, почуяв его присутствие. Даже самые буйные замолчали, будто затаив дыхание.

Гилен заговорил тихо, но каждое его слово резало тишину, как лезвие:

— Терпите. Скоро свобода. Скоро месть.

Его обещание висело в воздухе - весь город в их когтях, кровавый пир, который они устроят своим тюремщикам.

Ответы последовали незамедлительно. Вампиры зашипели в восторге, их бледные лица прижались к прутьям. Демоны заскрежетали клыками, в их глазах вспыхнули адские огни. Полуразумные завыли, но тихо - впервые проявив неожиданную сдержанность.

Гилен неспешно прошелся между клетками, его пальцы временами совершали едва заметные движения. Каждая коррекция была микроскопической, но невероятно точной. Теперь клетки работали иначе. Они больше не подавляли пленников, а питали их собственной силой.

Через несколько дней защита отключится сама собой. И самое главное - освободит их не ослабленными, но и не в слепой ярости. Идеальный баланс между силой и контролем.

Когда работа была завершена, Гилен вернулся в свою клетку, тщательно скрыв все следы изменений. Магическая решетка сомкнулась за ним, снова став непроницаемой для постороннего глаза. Теперь даже самый внимательный инспектор не заметит подвоха - до тех пор, пока не станет слишком поздно.

Продолжение следует...

Если хочется узнать, что будет дальше, книга полностью доступна на АТ/ Загляните, обещаю, вам понравится! А если не понравится, уделите ей хотя бы какое-то время и добавьте в библиотеку. Скажу заранее, что это не боярка и не гаремник. Спасибо, что читаете!)

Машка ничего не ответила, а пошевелила крылом и на стол упала маленькая круглая коробочка.

— Возьми, не бойся, — сказала мне Машка.

Я, все же с некоторой опаской, взяла странную коробочку в руки. Это оказалась обычная зеркальница.

— Можешь посмотреть в него, — сказала Машка, — на людей оно не действует.

Осторожно заглянула в маленькое, я бы даже сказала, крохотное зеркало. На меня смотрела весьма красивая девочка. Люблю себя любимую.

— Ну, со свойствами очков, мне кажется, ты уже разобралась — сказала Машка.

Я кивнула.

— Ты говорила, что мне нужно будет выучить язык троллей, — я отложила зеркало в сторону, — и его кто-то ещё знает?

— Да, — кивнула Машка, — и тебе вначале надо будет встретиться с ним.

Машка немного помолчала, прошлась по столу.

— Дело в том, что он стал королём садовых гномов, но он весьма скрытный и необщительный, — Машка покачала головой, — Он огр.

— Огр!?

— Именно, — ответила Машка.

— А как огр стал королем гномов, да ещё садовых? — Я невольно засмеялась, — ещё и садовые гномы существует?

— Смейся, смейся, — снисходительно ответила Машка, — Огр вполне может убить тебя.

Смех у меня как-то сам собой прекратился. Я видела, что Машка говорит вполне серьёзно.

— А где найти этого огра? — Я постаралась скрыть дрожь в голосе.

— Для этого тебе придётся как-то связаться с неким Романом Игнатовым. Он ведёт блог «Блокнот Романа Игнатова». Набери в интернете.

Сайт нашёлся быстро. Вот только его содержимое меня немного повергло в шок. Автор писал страшные истории о маньяках.

— Какие ужасы, — воскликнула я.

— Не верещи, а лучше поищи рассказ «Король гномов», — сказала Машка.

Рассказ, конечно же, нашёлся. Впрочем, это был даже не рассказ как таковой, а реальная история вперемешку с фэнтези. Вот только теперь я была почти уверена, что всё в рассказе было правдой.

— Прочти его, — сказала Машка и я начала читать очередную странную историю.

Запись в блоге «Блокнот Романа Игнатова». 6 января 2022 г. Россия

Однажды я позвонил Извергу и сказал: «Хочу перечитать книгу „Король гномов“, давай гони». Из множества достоинств Изверга, которые исчислялись десятками, если не сотнями, наличие обширной библиотеки было в их числе. Поэтому я ни на секунду не сомневался, что оная книга у него точно есть. Тем более я прекрасно помнил, как её читал. Но как я уже говорил, хоть у Изверга и было множество достоинств, в данном случае он был бессилен.

— Послушай, — сказал Изверг. — Я тебе с удовольствием дам книгу, но у меня такой книги точно нет.

— Да я точно помню, что я читал эту книгу, — не унимался я. — Даже сюжет помню. И главное, у кого ещё я мог её взять почитать?

— У кого ты её мог взять, я понятия не имею, но у меня такой книги точно нет.

Подобные разговоры у нас возникали множество раз. Я хотел, чтобы Изверг, наконец, вспомнил эту книгу и нашёл её в своих бесценных книжных залежах. Изверг же упорно не хотел ничего вспоминать. Наше противостояние продолжалось около года. Я даже уговорил его пустить меня в святая святых — его библиотеку. В библиотеке Изверга я провёл целый день, но он оказался прав: заветной книги там не было. Именно тогда я и принял решение написать рассказ «Король гномов». Ведь если нет такой книги, то её стоит написать! Сказано — сделано. Я набросал несколько строк и был готов полностью окунуться в мир Короля гномов, как однажды случилась беседа с Букинистом. Так себя называл один мой хороший знакомый. Так как Букинист живёт в славном городе Петербурге, а я в не менее славном Курске, то беседа наша плавно протекала по проводам и с использованием всех передовых достижений человечества. Подобные беседы у нас были заведены и, можно сказать, что уже вошли в традицию. И вот, во время одной из таких задушевных бесед, я упомянул о «Короле гномов». Мол, засела идея в голове и никак выходить оттуда не хочет, зараза такая. Даже писать от горя начал. На что Букинист мне сказал, а расскажи-ка мне, о чём этот рассказ. Я было начал рассказывать историю, но не успел сказать и десятка слов, как Букинист меня перебил и сказал, что сейчас пришлёт обложку книги в личку ВКонтакт.

Это был удар. Букинист, услышав всего лишь пару слов из истории, смог безошибочно определить название книги, которую я искал так долго. Самое поразительное было то, что Букинист даже угадал с обложкой книги. Это была книга Филипа Дика «Король эльфов».

Я испытывал двоякие чувства. С одной стороны, я был рад, что наконец-то нашёл именно ту самую книгу, с другой стороны, мне было обидно, что «Король гномов» умер, не успев толком-то и родиться. В таких расстроенных чувствах я приехал на дачу к Извергу. В тот день Изверг занимался очень полезным делом — жарил шашлыки и, между делом, копал огород, я же приехал помочь в уничтожении шашлыка. Когда все дела были сделаны, враг, то есть шашлык, был побеждён, я поведал, что наконец-то нашёл ту книгу, которой его всё время мучал. Изверг почесал затылок и задумчиво произнёс:

— А ты знаешь, — сказал Изверг, — у меня есть такая книга.

— Чего? — изумлённо воскликнул я. — Тогда какого лешего ты мне весь год выносил мозг, что у тебя её нет? И мы даже перевернули всю твою библиотеку, но так её и не нашли?

— Дело в том, — всё также спокойно и задумчиво ответил Изверг, — что часть книг я храню у своей матери. И я, наверное, даже знаю на какой полке она стоит. Я собирал одно время серию «Joker», было дело.

Так я нашёл искомую мной книгу. Но вот в чём беда, меня не отпускала мысль, что история с книгой не закончена. Спустя некоторое время, я прочёл рассказ Дика «Король эльфов». Да, это был тот самый рассказ, и, когда я закрыл книгу, то понял, что всё это время, пока я бегал в поисках «Короля гномов», у меня уже была своя история… История Короля гномов. Так может, действительно, стоит её записать? Я взял книгу многоуважаемого Филипа Дика и внимательно её рассмотрел. Поверженный тролль, высокий молодой человек, а рядом с ним… стоп! Рядом стоит никто иной как гном! Так вот почему мне всё время казалось, что я читал рассказ про гномов! На обложке книги был нарисован не эльф, а именно гном. Теперь всё стало на свои места. Я открыл ноутбук, запустил Ворд. Выбрал шрифт «таймс нью роман», кегль двенадцать, по центру, жирный, и набрал: «Король гномов». Поставив точку, я решил, что на сегодня сделал и так много, поэтому можно уделить время себе любимому.

Запустив игру «Король гномов», я продолжил проходить сохранённую компанию. Бой был неравным. Уже в десятый раз я в одиночку пытался штурмовать крепость троллей, но раз за разом бывал бит. После полутора часов бесплодных попыток захватить крепость, я был вынужден очередной раз позорно бежать с поля боя. Мне была нужна армия. После проигрыша в битве за Одинокую Башню, когда я потерял всех своих воинов, а сам чудом остался жив, об армии можно было только мечтать. Ко мне упорно никто не хотел присоединяться. Я открыл свой профиль навыков, грустное зрелище:

— Сила — 70;

— Ловкость — 70;

— Мудрость — 50;

— Нападение — 60;

— Тактика — 60;

— Лидерство — 10;

— Удача — 0;

— Армия — 0;

С таким набором навыков мне ничего не светит, а как изменить ситуацию, я банально не знал. А когда-то все мои навыки были не ниже 85. Решив немного отдохнуть от битв, я накинул на себя куртку, захватил табак и трубку, и вышел на веранду покурить. Осень выдалась в этом году на редкость холодная. Сейчас был только конец октября, но по утрам уже лежал снег. К обеду он успевал растаять, но ночью снова накрывал белым одеялом ещё зелёную траву. Я достал из кармана куртки трубку и табак, и стал неторопливо её набивать. Честно говоря, я поэтому больше люблю трубки, а не сигареты. Мне нравится сам процесс набивания трубки табаком. Именно такие моменты, когда ты не спеша, аккуратно кладёшь небольшую щепотку табака в чашу трубки. Немного приминаешь и насыпаешь ещё щепотку, потом ещё. И вот трубка набита, и ты начинаешь её раскуривать. Такой не хитрый процесс позволял привести мысли в порядок, а неспешный процесс курения трубки, когда ты не просто тупо выкуриваешь сигарету на ходу, а вдумчиво выпускаешь клубок дыма, делает этот процесс куда более важным и даже немного интимным. И вот не успел я погрузиться в свои мысли, как заметил какое-то шевеление в кустах смородины. Гномы! Не сказать, что я был удивлён, но то, что они пришли именно сейчас, было немного неожиданно.

— Что вам нужно? — громко крикнул я в темноту.

В кустах возникло какое-то оживление, перешёптывание, наконец, ветви кустов раздвинулись и из них вышел маленький человечек. Как я и предполагал, это был гном. Вот только это был не обычный горный гном, которые известны каждому. Из кустов вышел самый настоящий садовый гном. Я, конечно, слышал, что где-то ещё остались садовые гномы, но в последний раз их видели около ста лет назад. С тех пор ходили слухи, что их перебили и уже нет ни одного садового гнома. Как видимо, мы ошибались — передо мной стоял один из них. Спутать садового гнома нельзя было ни с кем. Во-первых, они очень обижались на то, что их называли гномами, и предпочитали, чтобы их звали карликами. Это было связано с многовековой враждой с их собратьями — горными гномами. Чтобы отличаться от горных гномов, их садовые братья стали называть себя карликами и сделали непременным атрибутом красную фригийскую шапку, известную больше как колпак свободы. И вот теперь передо мной стоял карлик и в руках теребил свой красный колпачок.

— Что тебя привело ко мне, гном? — спросил я.

— Я карлик! — грозно выкрикнул мой незваный гость. Гном немного помолчал и добавил. — Нам нужна твоя помощь, Огр.

Это был удар ниже пояса. Никто и никогда не называл меня так уже много лет. Я в один прыжок добрался до гнома схватил его и зловеще произнёс:

— Ты понимаешь, что это твои последние слова, гном?

— Да. — спокойно произнёс гном. — Если бы я не знал кто ты, я бы так не говорил, не так ли, порождение зла?

Не давая мне опомниться гном тем временем продолжил говорить:

— Мы пришли, чтобы предложить тебе стать нашим королём.

Я расхохотался! Этот маленький гном меня порядком насмешил.

— Хорошая шутка, гном. — продолжая смеяться, сказал я. — Давно я так не смеялся. Ты меня так рассмешил, гном, что я решил тебя не убивать. Пока не убивать.

Я бросил гнома, он успел перевернуться в воздухе и стать на ноги, чем ещё раз меня удивил.

— Как тебя зовут, гном?

— Бабблер, сэр. — сказал гном и поклонился. — Но всё же я просил бы впредь называть меня карликом. Прозвище «гном» оскорбительно для моего народа.

Я никак не отреагировал на его просьбу, куда важней было разузнать то, как эти маленькие проходимцы узнали кто я и ещё важней, как смогли отыскать меня. Последний раз я видел живого горного гнома лет семьдесят шесть назад, и он точно не смог бы никому рассказать, что встретил меня.

— Как ты нашёл меня? — спросил я и добавил, — пусть все остальные тоже выходят.

Кусты зашевелились и из их вышло ещё два садовых гнома. Они встали рядом с первым гном и все трое поклонились мне.

— Позволь нам представиться. — сказал гном, что вышел первым и заговорил со мной. — Меня зовут Дамлер, а это мой брат Гамлер.

Оба гнома поклонились. Всё-таки они были смешны и воспринимать серьёзно их было тяжело. Все как один в красных колпаках, широких синих штанишках и сапогах с загнутыми кверху носами. У всех были длинные седые бороды. Вот и пойди различи их друг от друга. Впрочем, отличия в одежде у садовых гномов были. Разные курточки.

Мы неспешно пили чай. Раз я не убил их сразу, то решил накормить. Карлики ели не спеша. Постепенно мы разговорились, и я узнал, что они прячутся уже много десятков лет. С тех пор, как они потеряли в битве с горными гномами своего короля, у них нет своего дома. Они стали бродягами и изгоями. Бабблер был у них старшим и последние пятьдесят лет исполнял роль короля. Идея пригласить изгнанного Огра на роль короля пришла в светлую голову Гамлера. За эту гениальную мысль он был бит своими сородичами, но не отступил. Спорили гномы последние лет десять, пока, наконец, случай всё не решил за них. Их убежище нашли тролли и убили больше половины их братьев. Тогда-то и было решено всё изменить. И вот они сидят передо мной.

— Сколько же вас осталось? — спросил я карликов.

— Пятьсот сорок семь. — ответил мне Бабблер, продолжая жевать дольно большой кусок тушёной свинины.

Он вёл нешуточную борьбу со свининой: либо он одолеет её и наконец-то съест, либо свинина так и останется непобеждённой. Я поставил на свинину.

— А сколько у вас воинов? — спросил я его.

— Двести восемьдесят. — Бабблер отложил в сторону так и непобежденную свинину и продолжил, — ещё пятнадцать лет назад нас было семь тысяч. И если мы сейчас ничего не изменим, то не протянем и года. Садовые карлики погибнут. Поэтому нам нужен король.

Я молча открыл бар и достал початую бутылку виски. Мои гости не стали отказываться от выпивки. А что я, в конце концов, теряю? После тех трагичных событий, ни одна армия ко мне уже не присоединится. Для своих собратьев я проклятый и остался жив только благодаря прошлым заслугам. Я же хотел армию — вот тебе армия гномов, точнее сказать карликов. С ними, конечно, много не навоюешь, но кто знает… Я ещё раз оглядел своих незваных гостей. Они устали. Этот поход до моего убежища стоил им много сил. Гамлер уже лежал лицом в тарелке. Дамлер что-то нашёптывал на ухо Бабблеру, а тот продолжал свою битву со свининой.

— Я буду вашим королём. — сказал я. — Что мне надо подписать.

Бабблер толкнул в бок задремавшего Гамлера. Тот очнулся, торопливо полез в свою сумку и извлёк пожелтевшую бумагу. Это был договор и одновременно летопись всех королей садовых гномов. Гамлер протянул мне чернильницу и гусиное перо. Я смочил в чернильнице кончик пера и в самом низу нацарапал своё имя.

— Приветствуем тебя наш Король! — громко закричали карлики и поклонились мне.

Я в ответ поклонился им. Бабблер заулыбался и спросил:

— Не хочешь посмотреть свой профиль в «Короле гномов»?

Я запустил игру и открыл профиль:

— Сила — 80;

— Ловкость — 80;

— Мудрость — 70;

— Нападение — 80;

— Тактика — 80;

— Лидерство –70;

— Удача — 50;

— Армия — 280;

Теперь я был готов к штурму крепости троллей и будущему дому своей армии. Ведь я — Король гномов!

Запись в блоге «Блокнот Романа Игнатова». 01 июля 2024 г. Россия

Июнь выдался напряжённым. Впрочем, ничего удивительного, начало любого нового года у меня протекает довольно тяжело. Я даже заметил, что моя писательская активность начинает просыпаться только во второй половине года, и уже не борюсь с этим. Но вот настал июль и пришла жара. Чего я точно не ожидал, так того, что жара будет не только на улице. 20 июня я получил по почте необычное письмо из Румынии. Написала мне молоденькая девушка. Не сказать, что я получаю много писем, но это письмо меня заинтересовало. Вот, что написала мне Лили, так она назвалась:

Письмо Лили Пэулеску. 20 июня 2024 г.

«Роман, здравствуйте!

У меня к Вам довольно необычная просьба. Я бы хотела обратиться к Вам не как к писателю, а как к Королю гномов. Дело в том, что ко мне прилетела сорока, которая на самом деле никто иная, как Больдриса Андрано Морр. Именно она мне и рассказала об убийствах нЕлюдей. Это делает один тролль по имени Больгус Большой Последний из рода Крепкоголовых. Я прошу Вас всего лишь помочь мне с ним встретиться, и вы единственный, кто знает язык троллей. И только Вы сможете его уговорить поговорить со мной.

С уважением, Лили Пэулеску.»

Несколько минут я сидел молча. Перечитав несколько раз письмо и, не придумав ничего оригинальнее, я написал ответ:

«Зачем?»

Это был тот вопрос, на который мне очень хотелось бы получить ответ.

- Что она хотела сказать? Петля это… Чёрт! - слова вырвались сами, вместе с горькой злостью, от которой скулы свело. - Надо её найти! Сейчас!

Я бросился к машине, но пробежав всего пару десятков метров, резко остановился. Что-то, краем глаза, зацепило сознание. Чуть в стороне, там, где ещё недавно мы стояли с Леной, асфальт был исполосован алыми пятнами, уже подсохшими, но всё ещё насыщенно-бордовыми. Кровь. Её кровь. Вокруг - валялись гильзы, блестя тусклым, холодным металлом, а рядом, в пыли, виднелись отпечатки обуви и следы скольжения, как от упавшего тела.

- Нет… - я подошёл ближе, присел, глядя на это пятно, и внутри меня всё сжалось. - Это невозможно… Она умерла, петля перезапустилась… но почему? Почему здесь это осталось?!

Я стоял, уставившись в эту лужу, и пытался ухватить хоть какую-то логику. Петля всегда откатывала всё назад - события, предметы, даже сами трупы исчезали, будто их и не было. А теперь - вот оно, передо мной: доказательство, что та смерть… она не была «аннулирована». Это как если бы кто-то взял и вырезал кусок реальности из прошлого и вживил его в новый цикл. И тогда в голове начали всплывать обрывки - длинный чёрный плащ, маска клоуна с опущенными уголками губ, холодный блеск автоматного ствола, и сразу после - он. Гул. И туман, из которого вынырнула сущность, мгновенно оказавшись рядом, как будто кто-то направил её, приказал появиться именно в тот момент, чтобы завершить начатое.

Я попытался связать всё в одну цепочку. Если убийца и сущность действовали так слаженно, значит, это не совпадение. Может быть, ими кто-то управляет? Не просто Система, а… что-то или кто-то, стоящий выше, способный вмешиваться в петлю напрямую. Ведь по логике, Система - это механизм, пусть и со своими правилами, но если кто-то может оставлять «следы» между циклами, значит, он действует вне этих правил. Возможно, сущности - всего лишь инструменты. Вопрос в другом: чьи это руки держат поводок? Я перебирал варианты - может, это ошибка в самой Системе, сбой, что-то вроде глюка, но тогда следы крови исчезли бы в следующем откате. Нет, это слишком целенаправленно. Это выглядело как сообщение. Или предупреждение. Или угроза.

Я почувствовал, как внутри закипает смесь тревоги и злости. Всё это - игра, в которую меня втянули, и кто-то, чёрт побери, смотрит, как я бьюсь, и улыбается в своей маске, будь она реальной или нет. И ещё этот момент… Лена знала. Она собиралась сказать мне что-то важное о петле. Если эти двое - клоун и сущность - действуют вместе, возможно, их цель как раз и была в том, чтобы не дать ей договорить. Это уже не просто случайность. Это план.

Гул, накатывающий волной из ниоткуда, разорвал моё раздумье, как острый осколок режет натянутую ткань. Он был уже не просто звуком - давлением, вибрацией, низким и вязким, будто по асфальту катился невидимый валун, от которого содрогались невидимые пружины в груди. В голове щёлкнуло простое, почти рефлекторное решение - я не смогу сейчас разобраться во всех этих догадках, но могу попробовать найти Лену. И если есть хоть какой-то шанс, что она жива в этом цикле, нужно действовать сразу, пока всё вокруг снова не разверзлось в очередной хаос. Я рванул к машине, не оглядываясь на застывшую лужу крови - её образ всё равно прожигал мозг, будто я оставил за собой кусок собственной вины.

Двигатель завёлся с первого раза, сухо кашлянув, и я резко вдавил педаль в пол, чувствуя, как колёса срываются в короткий пробукс на щебне. Решение было простое и единственно возможное - ехать к её квартире, к тому самому месту, где мы впервые столкнулись, когда весь этот ад только начинался. Если в этом цикле она жива и Система ещё не стянула к ней очередную петлю, то, возможно, именно там я смогу её перехватить.

Поначалу всё шло привычно: пустые улицы, мёртвые витрины, разметка на дорогах, выцветшая до едва заметных призраков линий. Но спустя пару кварталов я неожиданно оказался в другом «слое» города. Здесь шли обычные люди - да, немного, но они были: кто-то нёс пакеты из магазина, кто-то вел ребёнка за руку, двое подростков переговаривались на углу, облокотившись на забор. Всё это выглядело… ненормально нормальным, будто кто-то взял кадры из семейного фильма и вставил его в этот изуродованный хронологией мир. Их лица были живыми, в движениях - никакой той напряжённости, к которой я привык у тех, кто выживает. И, что ещё более странно, никто не обращал на меня внимания, как будто моя машина была просто фоном их привычного дня.

Но стоило мне пересечь один-единственный перекрёсток, как город снова вымер. Ни одного человека. Ни следа того островка жизни. Магазины, что миг назад светились изнутри, теперь зияли пустотой, как выбитые глазницы. На дороге - мусор, шуршащий от порывов ветра. Фонари перекошены, их лампы разбиты, а в воздухе снова стояла та самая вязкая тишина, в которой любой звук казался чужеродным. Я невольно подумал, что этот город - как лоскутное одеяло, сшитое из разных кусков времени и состояний, и кто-то, не особенно заботясь о стыках, просто накинул его на реальность.

Когда я свернул на улицу, где был дом Лены, меня ударило чувство, будто я смотрю на старую, почерневшую фотографию. Детская площадка, где в прошлый раз смеялись дети, теперь выглядела так, будто её бросили десятки лет назад: качели повисли на ржавых цепях, сиденья расколоты, краска облезла, облупленные металлические балки торчали под разными углами, будто их пытались вырвать, но бросили. Карусель, некогда яркая, теперь была перекошена, и один из её секторов сломан, словно кто-то пытался выломать его тяжелым инструментом или зубами. Песочница представляла собой яму с гнилыми досками по краям, а песок давно превратился в серую пыль, на которой кое-где виднелись отпечатки - человеческие или нет, я не стал проверять.

Деревья, что росли вдоль тротуара, стояли сухими, без единого листа, их кора местами почернела, а ветви, вытянувшиеся к дому, напоминали скрюченную лапу, тянущуюся к окнам. Фасад самого дома почернел и местами покрылся рыхлой коркой, словно его обжигали медленным, затяжным пламенем, не убивающим, но калечащим. Из некоторых окон свисали остатки штор, выгоревших до цвета грязного холста, а другие зияли пустотой, как выбитые зубы в старом черепе. Подъездная дверь была распахнута, и одна петля, удерживающая её, хрипела на ветру, издавая мерзкий, рваный скрип.

Я остановил машину прямо у крыльца и, не тратя ни секунды, выскочил наружу. Воздух здесь был тяжелым, отдавал затхлостью и сыростью, как в старом подвале, куда годами никто не спускался. Каждое моё движение отдавалось гулким эхом от стен, и этот звук казался слишком громким в этой мёртвой тишине. Подъезд встретил меня полумраком, запахом плесени и прогнивших досок. Лампочка под потолком висела на перекрученном проводе и медленно раскачивалась, издавая еле слышный металлический скрип, но света не давала - стекло было залеплено чем-то тёмным изнутри.

Я начал подниматься по лестнице, каждый шаг отдавался в пустоте гулким ударом. Перила были липкими на ощупь, покрытыми тонким слоем пыли и какой-то маслянистой плёнки, оставлявшей следы на пальцах. Стены, когда-то крашеные в унылый беж, теперь облезли, и под отслоившейся краской проступал серый бетон с пятнами ржавых потёков. На пролётах валялся мусор - куски штукатурки, чьи-то ботинки без подошв, потрескавшиеся пластиковые бутылки. И всё это было мёртвым, застывшим, как будто здесь время не просто остановилось, а было вырезано из самого потока.

Наконец, я оказался перед дверью её квартиры. Она была приоткрыта, и замок болтался, словно его вырвали, а потом воткнули обратно, не заботясь о защёлке. Я сжал рукоять молотка так, что побелели пальцы, и толкнул дверь ногой, заходя внутрь.

Дверь в квартиру Лены была распахнута так, будто её открывали в панике, а потом забыли закрыть - петли натужно поскрипывали при каждом моём шаге внутрь, словно недовольный сторож, которому не по нраву гости. Молоток в руке казался слишком лёгким, почти игрушечным, на фоне того ощущения, что за каждым углом, за каждой дверью меня может ждать что угодно - от пустоты до новой пасти с кислотой. Я двинулся вперёд, осторожно, но быстро, скользя взглядом по комнатам. Гостиная выглядела так, словно по ней прошёлся ураган: диван разодран, подушки выпотрошены, обивка разодрана когтями или ножом; журнальный стол перевёрнут, а его стеклянная столешница лежала в осколках, блеск которых приглушал толстый слой пыли. Я зашёл в спальню - там царила та же картина. Кровать без матраса, шкаф распахнут, одежда валяется в хаотичных кучах, но среди всего этого хаоса не было ни единого предмета, который бы подсказал, что Лена всё ещё здесь. Ни следа её присутствия - только ощущение, что кто-то намеренно стёр все «личные» следы, оставив голые стены и разорванные вещи, как пустую декорацию.

Я вернулся в коридор, пройдя мимо ванной - внутри зеркало разбито, осколки в раковине и на полу, кран сорван, и тонкая струйка воды с мерзким звуком капает в тёмное пятно в углу. Запах сырости и чего-то прогорклого стоял здесь густо, липким слоем оседая на нёбе. Наконец я оказался на кухне. Здесь разруха была скромнее, но, возможно, только из-за того, что ломать было особо нечего: старый облупленный стол, пара стульев, раковина, в которой застыли комки чего-то неразборчивого, и холодильник, покрытый вмятинами и старыми наклейками. Я сел за стол, положил молоток рядом и обхватил голову руками. Мысли ворочались тяжело, словно их приходилось вытаскивать из вязкой тины: где её искать, если даже здесь, в месте, которое по логике петли должно быть точкой отсчёта для её текущего цикла, нет ничего? Если всё стерто - значит ли это, что её здесь уже нет? Или наоборот, что Система пытается скрыть от меня путь?

Я ловил себя на том, что злость и бессилие начали перекрывать логику. Пальцы сжались в кулаки сами собой. И прежде, чем я успел остановиться, кулак со всего размаха врезался в дверцу холодильника. Металл прогнулся с глухим звуком, и дверца, чуть дрогнув, медленно открылась. Холодного воздуха оттуда не было - компрессор, похоже, уже давно умер. Зато внутри, среди пустых полок, стояла аккуратно упакованная коробка, обёрнутая в яркую подарочную бумагу, перевязанная золотистой лентой. Она выглядела настолько чужеродно в этом месте, что мозг сначала просто отказался её воспринимать - как если бы на месте разбитого окна вдруг оказалась идеально чистая стеклянная витрина с тортом внутри.

Я потянулся к ней, чувствуя, как нарастает странное, тянущее изнутри предчувствие, смешанное с опаской. Пальцы коснулись ленты, и в этот момент мир разорвал оглушительный удар - такой, что пол под ногами пошёл рябью, а в уши врезался раскат, словно на кухне взорвался целый склад боеприпасов.

И в следующий миг я уже стоял на потрескавшемся асфальте автостоянки, в той самой точке, где недавно валялся мёртвый пёс.

[ПОПЫТКА 105: АКТИВИРОВАНА]
[ЛОКАЦИЯ: Чекпоинт 2]

Внутри меня что-то сорвалось, и я заорал так, что голос надорвался на втором слове, - в этом крике была и ярость, и отчаяние, и какое-то бессильное желание, чтобы кто-то, пусть даже сама эта проклятая Система, услышал и ответил. «Почему?! Почему я заслужил это?!» - слова вылетели сами собой, и я едва не швырнул молоток в стену соседнего здания. Казалось, ещё немного - и я начну рвать всё вокруг, просто чтобы хоть как-то выплеснуть эту накапливавшуюся злость, этот яд бессмысленного повторения.

Я с трудом перевёл дыхание, чувствуя, как сердце грохочет в груди, и вдруг заметил, что из внутреннего кармана куртки что-то выскользнуло. Небольшой камень - тот самый, что я подобрал после того, как завалил пса. Он ударился о землю, звонко щёлкнул и покатился к краю стоянки, а потом отскочил прямо в небольшое тёмное пятно на асфальте. Лужа. Та самая, которая была под телом Лены. Мой взгляд застыл на этой картине, и в следующую секунду камень начал светиться - сначала слабо, а затем всё ярче, при этом лёгкая, но ощутимая вибрация пробежала по моим пальцам, когда я поднял его. Свет чуть потускнел, когда я повернулся в сторону, но стоило снова направить камень на лужу, как он засиял сильнее.

Я провёл им в воздухе, и догадка оформилась чётко - это, похоже, что-то вроде примитивного, но надёжного навигатора. Он реагировал на… след. Возможно, на её кровь. Возможно, на что-то ещё, что я пока не понимал, но после этого касания он явно «привязался» к ней. И если уж Система оставила мне такую улику, я намерен был использовать её до конца. Потому что других вариантов у меня всё равно не было.

Я побежал к машине, уже чувствуя под пальцами холод металла дверной ручки, но взгляд сам собой дёрнулся вверх - что-то было на крыше торгового центра. Темная, изломанная тень, сперва похожая на клок сорванного брезента, шевельнулась и в следующую секунду, одним чудовищно мощным толчком, спрыгнула вниз. За ней - вторая, третья. Они приземлились мягко, пружинисто, как огромные кошки, и тут же распластались в жутких, почти паучьих позах, упершись длинными, сухожильными конечностями в асфальт.

Всё в их облике, от вздувшихся мышц до судорожно подёргивающихся языков, говорило, что они были созданы исключительно для одной задачи - догонять и рвать. Мозг у них торчал наружу, защищённый лишь тонкой полупрозрачной мембраной, через которую пульсировали толстые жилы, а рты были разодраны до ушей и утыканы неровными, но острыми, как бритва, зубами. Языки, блестящие от слизи, болтались в воздухе, почти касаясь асфальта, и время от времени дёргались, как змея перед броском.

Они двинулись ко мне синхронно, и я, судорожно сжав молоток, мгновенно понял: это не тот случай, когда можно выстоять в ближнем бою. Один молоток против трёх… да я бы даже не успел замахнуться. Поэтому я сделал единственное, что имело смысл: рванул в кабину, захлопнул дверь, провернул ключ в замке зажигания так, что тот едва не сломался, и вдавил педаль газа в пол.

Двигатель заорал, колёса взвизгнули, оставляя на асфальте черные полосы, и «Газель» сорвалась с места, прыгая на кочках. Я вывел её на дорогу, и тут камень в кармане начал вибрировать так сильно, что это ощущение пробивало сквозь слой ткани - словно он был живым и отчаянно рвался вперёд. Это было хорошим знаком: я ехал туда, куда нужно… если только доживу.

В зеркало заднего вида я увидел, что твари не просто не отстают - они сокращают дистанцию, перебирая лапами с неестественной скоростью, то и дело перепрыгивая через обломки машин. Одна из них, рывком, почти без усилия, взлетела на крышу. Металл жалобно заскрипел под её весом, а потом начался грохот - когти с визгом рвали обшивку, выдирая целые полосы. Машина вздрагивала, как от ударов кувалды. Я начал крутить руль из стороны в сторону, надеясь сбросить пассажирку, но эта тварь вцепилась намертво, прижимаясь к крыше брюхом, и только ускорила свои движения.

Вторая, не отставая, запрыгнула сбоку, и в следующую секунду правая дверь вырвалась из петель с таким звуком, будто кто-то разорвал толстую ткань. Из зияющего проёма на меня дохнуло смесью вони гнили и крови. Я среагировал чисто на рефлексах: руль вправо, до упора, и «Газель» всей боковой массой впечаталась в кузов стоявшего у обочины грузовика. Удар был такой силы, что я даже почувствовал, как тварь сминается между металлом, но - никакого уведомления.

- Да вы издеваетесь! - рявкнул я, не отрывая взгляда от дороги. - Что вы, бессмертные, что ли?!

Ответа не последовало, только резкий удар сзади - это третья, догнав, впилась когтями в задние колёса, и через мгновение послышался хлопок, потом ещё один. Машину повело, руль забился в руках, «Газель» начало бросать из стороны в сторону. Я всеми силами держал её на дороге, но понимал, что долго так не протяну.

И тут впереди показался мост. У меня остался один шанс, и он был таким же безумным, как и всё, что происходило в этой петле.

- Только бы дотянуть! - выкрикнул я, вдавив педаль газа до упора.

Стрелка спидометра дернулась к пределу, двигатель выл, как загнанный зверь. Я направил машину прямо в металлическое ограждение моста, чувствуя, как твари на крыше и сбоку перемещаются, будто предчувствуя удар.

В последний момент, за секунду до столкновения, я бросил руль, выдернул ремень и вылетел из кабины в сторону, чувствуя, как тело срывается в полёте. В тот же миг «Газель» пробила ограждение и, скрежеща металлом, полетела вниз, а за ней, вместе с лохмотьями крыши, сорвались две из трёх тварей.

Я приземлился на спину, скатившись к бетонной опоре, и, перекатившись на бок, увидел, как машина врезалась в воду с глухим, плотным всплеском, под которым, надеюсь, раздавило хотя бы кого-то из этих тварей. Но проверять было некогда - третья всё ещё была на свободе.

Бернан молча принимается за работу, его массивная фигура, обычно такая громоздкая и неуклюжая, движется по кабинету с неожиданной, почти противоестественной аккуратностью. Каждое движение выверено, будто он раз за разом повторял этот ритуал очищения после очередного кровавого спектакля.

Его огромные ладони, привыкшие ломать кости и сжимать рукоять топора, теперь бережно подбирают разбросанные свитки. Пальцы, покрытые шрамами от давних битв, аккуратно сворачивают пергаменты, возвращая их на полку — туда, где они стояли до того, как хаос ворвался в это помещение.

Книги, вырванные с полок во время недавней схватки, одна за другой возвращаются на свои места. Бернан расставляет их с педантичностью библиотекаря, выравнивая корешки так, чтобы они стояли ровно, как солдаты на параде — строгий порядок против недавнего безумия.

Заметив метлу в углу, он берет ее и начинает мести пол. Щетина скребет по камню, собирая осколки разбитых склянок, перемешанные с засохшими каплями крови — последние свидетельства того, что здесь произошло. Каждый осколок звякает, падая в совок, будто рассказывая свою историю поражения.

Черный мешок, набитый остатками зелий, пылью и обломками прошлого, исчезает за дверью. Кабинет снова выглядит почти презентабельно — если не считать двух отсутствующих: исчезнувшего хозяина этого места и пленника, что молча наблюдает за уборкой из своей клетки.

Бернан останавливается у двери, его могучая грудь поднимается в глубоком вздохе. Он крест-накрест складывает руки на груди, и его взгляд становится тяжелым, как свинцовые тучи, что вечно висят над Аль-Деймом, предвещая бурю.

— Чёртов бардак... — бурчит он, но в голосе нет привычной злости, только глубокая, костная усталость, как у человека, слишком часто видевшего, как порядок превращается в хаос.

Спустя два часа, когда тени в коридорах становятся длиннее, дверь открывается с тихим скрипом. В кабинет входят трое молодых инквизиторов, их шаги осторожны, будто они вступают на поле битвы.

Первый — высокий и угловатый, с подбородком, острым как клинок, и беспокойными глазами, которые непрестанно скачут от предмета к предмету, словно ищут скрытую угрозу.

Второй — коренастый, с лицом, изуродованным ожогом в форме руны Огня — отметиной, которая тянется от скулы до подбородка, превращая половину лица в маску из рубцовой ткани.

И третий — Энтони. Его появление кажется диссонансом в этой компании — слишком юное лицо, слишком прямой взгляд, в котором читается не страх, а тревожная решимость.

Энтони кивает Бернану, его голос тихий, но твердый, как сталь:
— Мастер Сайлос прислал нас. Сказал, помочь в охране пленника.

Бернан хмуро осматривает новоприбывших, его взгляд задерживается на Энтони дольше, чем на других. В его глазах мелькает что-то — может быть, сомнение, а может, тень чего-то похожего на жалость.

— Ты хоть понимаешь, с кем тут сидишь? — его голос глух, как отдаленный гром.

Энтони не отводит глаз, его пальцы сжимают рукоять меча — бессознательный жест, выдающий напряжение, которое он пытается скрыть.
— С тем, кто убил Реми. И кто... Я не буду его недооценивать.

Бернан хмыкает — короткий, резкий звук, больше похожий на лай старого пса. Затем он тяжело выпрямляется и похлопывает Энтони по плечу с такой силой, что молодой инквизитор чуть не теряет равновесие.
— Тогда не спи.

Энтони прислонился к холодной каменной стене, его пальцы нервно перебирают резную гарду меча, будто пересчитывая чётки. Снаружи он выглядит собранным - плечи расправлены, подбородок приподнят, дыхание ровное и размеренное, как у опытного воина. Но его глаза - эти зеленоватые, словно морская вода у причала, глаза - выдают внутреннюю бурю. Взгляд, острый как отточенный кинжал, раз за разом возвращается к неподвижной фигуре в клетке.

Каждый раз, когда его зрачки натыкаются на Гилена, в них вспыхивает яростный огонь, который он тщетно пытается скрыть за маской профессионального безразличия. Причина этой ненависти имеет имя - Джен. Та самая хрупкая инквизитор с каштановыми кудрями, что дрожала как осиновый лист в Горле, когда Гилен разрывал на части отряд Бешеных Псов. Энтони любит её - тайно, по-детски наивно, со всей пылкостью первого чувства, что сжигает изнутри.

И Гилен знает это. Знает так же хорошо, как знает биение собственного сердца.

Гилен сидит в позе лотоса, его грудь плавно поднимается и опускается, создавая иллюзию глубокого сна. Но за непроницаемыми чёрными стёклами его Алый Взгляд, подобно хищнику в засаде, фиксирует каждую микроэмоцию на лице юноши. Как скулы напрягаются от сдерживаемой злости. Как зрачки расширяются от подсознательного страха. Как губы подрагивают от желания доказать... что? Свою храбрость? Преданность Джен? Право называться мужчиной?

Гилен намеренно отводит взгляд, давая Энтони ложное чувство безопасности. "Пусть варится в собственном соку", - звучит в его голове ледяная мысль.

Бернан, наблюдавший эту немую сцену из угла комнаты, тяжело вздыхает. Его густые, похожие на гусениц брови сходятся в disapproving гримасе.

— Энтони, - его бас раскатывается по каменным стенам, как предгрозовой гром над Аль-Деймом. - Хочешь подмениться?

В воздухе повисает тягостная пауза. Двое других инквизиторов переглядываются, их пальцы непроизвольно сжимают оружие.

Энтони резко оборачивается, его щёки вспыхивают румянцем, как у пойманного на вранье ребёнка.

— Всё в порядке! - его голос звучит неестественно высоко. - Пленник никак не наказан - сидит, будто на отдыхе.

Эта ложь режет слух своей неуклюжестью, как первый удар мечом новобранца - без ритма, без силы, без искусства.

Бернан лишь хмыкает, мудро решив не давить. Вместо этого он разваливается на стуле, который тревожно скрипит под его мощной фигурой, и нарочито громко начинает:

— Ладно. Тогда про еду...

Он облизывает губы, и его глаза, обычно мрачные, внезапно оживляются кулинарным энтузиазмом.

— В трапезной сегодня подают морского окуня в сливочно-укропном соусе. Филе - нежное, белое как лунный свет, тает во рту, будто морская пена на языке. А соус... — он театрально причмокивает, - ...с той самой лимонной кислинкой, что будто сам Хесфин, бог пиров, лично замешивал его в своих небесных кухнях. И петрушка - свежайшая, только с утреннего рынка, каждый листик будто в росе...

Даже самый хмурый из молодых инквизиторов не может сдержать улыбки, а атмосфера в комнате на мгновение становится почти... домашней. Почти.

Бернан внезапно хлопает себя по лбу ладонью, звук раздаётся гулко, как выстрел в тихом зале. Его широкое лицо озаряется наигранным, но убедительным выражением внезапного озарения.

— Энтони, а сбегай-ка на кухню, принеси чего-нибудь пожевать, — его голос звучит почти по-отечески, с лёгкой хрипотцей добродушия. — Вспомнил — повар говорил про новые закуски к ужину. Что-то там особенное для старой гвардии приготовил.

Его густые брови, похожие на двух гусениц, приподнимаются, в маленьких глазках вспыхивает дружеский огонёк. Но за этой маской добродушия скрывается чёткий расчёт — отвлечь, разрядить, дать передышку.

Энтони кивает, его плечи слегка расслабляются, хотя пальцы всё ещё нервно перебирают шов на рукаве мундира.

— Слушаюсь.

Он поворачивается и выходит, его шаги сначала осторожные, затем всё более быстрые — будто рад уйти от этого кабинета с его тяжёлой атмосферой, даже ненадолго. Дверь закрывается за ним с тихим щелчком.

Бернан медленно сдвигается к клетке, его массивная тень ложится на каменный пол, растягиваясь и искажаясь в бликах факельного света. Пол под его тяжелыми сапогами слегка дрожит.

Гилен не шевелится. Его дыхание ровное, как поверхность лесного озера в безветренный день, поза неизменна — будто он каменная статуя, а не человек из плоти и крови. Но Бернан, прошедший сотни боёв, чувствует — за этой неподвижностью скрывается бдительное наблюдение. Оно висит в воздухе, почти осязаемое, как запах озона перед грозой.

Через пятнадцать минут дверь распахивается с лёгким стуком, и Энтони входит, балансируя с большим медным подносом, который блестит в тусклом свете, как сокровище в пещере дракона. Ароматы, поднимающиеся с подноса, мгновенно наполняют комнату, перебивая затхлый запах пыли и старого пергамента:

Копчёные угри в медовой глазури — их золотисто-коричневая кожица блестит, как полированная древесина, покрытая тончайшим слоем янтаря. Запах дубовой щепы и морской соли смешивается со сладковатым ароматом мёда, вызывая слюноотделение.

Пирожки с олениной и брусникой — румяные, с аппетитными надрезами на золотистом тесте, из которых вырываются клубы пара, несущие аромат дичи, лесных ягод и свежеиспечённого хлеба. Каждый пирожок аккуратно сложен, будто маленькое произведение искусства.

Сырные лепёшки с трюфельным маслом — их поверхность слегка подрумянена, а внутри скрывается нежная, тягучая масса, пахнущая благородной плесенью и земляными нотками чёрных трюфелей. Аромат настолько насыщенный, что кажется почти осязаемым.

Кувшин ягодного морса — тёмно-рубиновая жидкость переливается в гранёном стекле, сквозь которое видны целые ягоды смородины, плавающие среди лёгкой пенки. Кисло-сладкий запах лета контрастирует с мрачной атмосферой кабинета.

Бернан радостно потирает свои огромные ладони, издавая звук, похожий на шелест наждачной бумаги.

— Вот это я понимаю! — его голос гремит, наполняя комнату ложной теплотой. — Садись, ребята, давайте закусим, пока горячее.

Его взгляд, быстрый как у ястреба, скользит к Гилену — проверяет реакцию, ищет слабое место в каменной маске.

Инквизиторы рассаживаются за столом, их движения становятся более раскованными под влиянием еды и относительного покоя. Пальцы, привыкшие сжимать рукояти оружия, теперь аккуратно берут кусочки пищи.

Инквизитор, с ожогом в форме руны Огня на щеке, набивает рот пирожком, крошки застревают в его короткой бородке.

— Слышал, мастер Луиза вчера спорила с Сайлосом? — его слова слегка неразборчивы из-за полного рта. — Говорят, кричала так, что стекла дрожали. В библиотеке аж фолианты с полок попадали.

Второй инквизитор, тощий, с острым носом, хихикает, прикрывая рот рукой.

— Да ей всегда его методы не нравились, — он отламывает кусочек сырной лепёшки, наблюдая, как тянется сырная нить. — Говорит, пытки — это варварство, а мы, мол, учёные, а не палачи. Будто она сама не подписывала приговоры.

Энтони откусывает пирожок, его зеленоватые глаза сужаются, когда горячий сок оленины чуть не обжигает ему язык. Он осторожно облизывает губы, прежде чем заговорить:

— А ещё слух есть... — его голос становится тише, — что в нижних камерах кто-то шепчет по ночам. На древнем языке. Не на демоническом — на чём-то старше.

Бернан замедляет жевательные движения, его челюсть замирает на мгновение, уши буквально навостряются, улавливая каждое слово.

Первый инквизитор машет рукой, снисходительная улыбка играет на его изуродованном лице.

— Это демон Тревис. Он десять лет уже шепчется. Ничего нового. В прошлом месяце он предсказывал конец света, а позавчера — что у повара молоко скиснет.

Но Энтони не улыбается в ответ. Его пальцы непроизвольно сжимают край стола, когда он вспоминает, как стены в подземелье вибрировали прошлой ночью, будто в ответ на эти шёпоты. Как камни на мгновение стали тёплыми на ощупь...

Тревис, перекатывая во рту кусок пирожка, нарочито громко чавкает. Крошки падают на деревянный стол, как первые снежинки зимой. Его шрам в форме руны Огня растягивается в ухмылке.

"Эй, Бернан," — он говорит с набитым ртом, жестикулируя пирожком, — "а пленник-то наверное оголодал за эти две недели помоев? Может, угостим 'Рубина'?"

Глаза его блестят мокрым блеском — он играет по заранее обговоренному плану, но нельзя отрицать — ему нравится эта роль. Слишком нравится.

Бернан оживляется, как актёр, получивший свой выход. Его мясистые руки разводятся в театральном жесте.

— Да как я забыл! — его бас раскатывается по каменным стенам. — Конечно же, эти великолепные закуски должен оценить каждый присутствующий!

Его игра слишком театральна, жесты слишком широки — но цель, как известно, оправдывает средства. Тяжёлые сапоги гулко стучат по полу, когда он подходит к столу. Пальцы, похожие на сосиски, бережно подбирают самый сочный пирожок — тот, из которого струится ароматный пар. Затем он отламывает кусок, обнажая начинку цвета спелой вишни. Наливает полную кружку морса — рубиновая жидкость плещется, оставляя на стенках стекла алые подтёки.

Подходит к клетке, но останавливается в шаге от начертанного круга — старый волк знает, где проходит граница безопасности.

— Ну что, Рубин? — голос его звучит почти дружелюбно, но глаза остаются холодными, как лезвия в снегу. — Поешь как человек? А там... поговорим.

Гилен не открывает глаз. Его поза лотоса непоколебима, как скала посреди океана. Но за чёрными стёклами очков зрачки сужаются в тёмные точки. Алый Взгляд, невидимый для окружающих, фиксирует каждое микродвижение, каждый нервный тик, каждую каплю пота на висках у Бернана.

— Из твоих рук приму, — его голос тихий, но чёткий, как удар стеклянного колокольчика в тишине.

Бернан довольно крякает, складывает еду в жестяную чашку с выщербленными краями и пододвигает её к клетке длинной палкой — не подставлятьсяся же.

— Вот и договорились, — он облизывает пальцы, оставляя на губах блестящий жирный след. — Ну так... о чём ты хочешь поговорить?

Лёгкая усмешка пробегает по губам Гилена, как тень по воде.

— Приведи сюда то милое создание... Джен, кажется?

Кружка, наполненная морсом, с грохотом опрокидывается на каменный пол. Энтони вскакивает, как ужаленный, его стул с треском падает назад. Лицо молодого инквизитора за секунду превращается в багровую маску ярости.

— ТЫ ЧЁРТОВ УБЛЮДОК! — слюна летит из его рта, оседая брызгами на столе. — Я ТЕБЕ ГЛОТКУ ПЕРЕРЕЖУ!

Глаза его безумны, налиты кровью, веки дёргаются в такт бешеному пульсу. Пальцы судорожно сжимают рукоять меча, но ещё не решаются вытащить клинок.

Бернан резко хватает его за плечо — его ладонь накрывает почти всю дельтовидную мышцу молодого инквизитора.

— Энтони! Ты чего?! — рычит он, но уже слишком поздно.

Тайна раскрыта. Все видят как дрожат губы Энтони, обнажая сжатые до хруста зубы. Как зрачки расширяются от страха за Джен. Как по щекам расползается краска стыда — он попался, как мальчишка, поддавшись на провокацию

Воздух в комнате становится густым, как сироп. Даже треск факелов звучит приглушённо, будто комната накрыта стеклянным колпаком.

Гилен медленно приподнимает уголки губ, словно художник, выводящий последний штрих на портрете. Улыбка появляется на его лице — холодная, отточенная, как лезвие ножа, только что вынутое из ножен. В ней нет ни капли тепла, только расчетливая жестокость кошки, играющей с мышью.

— Глаза у неё... — он начинает говорить медленно, растягивая слова, будто смакуя каждый слог, — как океан в шторм. Глубокие. Синие. Такого насыщенного цвета, что кажется, будто в них можно утонуть. — Пауза. Его губы слегка приоткрываются, обнажая ровные белые зубы. — И такие... испуганные, когда я на неё посмотрел. Широкие, как у оленя, попавшего в свет факелов. Отлично контрастируют с её волнистыми рыжими локонами — теми самыми, что выбиваются из-под капюшона, будто языки пламени на фоне ночи.

Энтони стоит как вкопанный. Его лицо искажается в гримасе чистой, неконтролируемой ярости. Кожа на лбу натягивается, обнажая набухшие вены. Кулаки сжимаются до хруста костяшек — пальцы впиваются в ладони так сильно, что из-под ногтей проступает кровь.

— Я ТЕБЯ!.. — его голос рвётся, превращаясь в животный рёв, больше похожий на крик раненого зверя, чем на человеческую речь.

Бернан действует молниеносно. Его лапища, покрытая шрамами и волосами, впивается в плечо Энтони, почти полностью охватывая его. Он трясёт молодого инквизитора, как щенка, пойманного за шкирку.

— ВСЁ! На выход! Сейчас же! — его бас гремит, как удар грома, заглушая все другие звуки в комнате. — И никаких оправданий. Если увижу тебя здесь — собственными руками сквозь решётку просуну к этому чудовищу.

Энтони дрожит всем телом. Его губы белеют от напряжения, сжатые так сильно, что кажется, вот-вот лопнут. Но когда он говорит, голос звучит предательски ровно, почти механически:

— ...Слушаюсь.

Он вырывается из хватки Бернана, разворачивается на каблуках и выходит, хлопая дверью с такой силой, что дрожат склянки на полках, звеня тонким, нервным перезвоном.

Джон, третий инквизитор — сухой, как щепка, с вечно прищуренными глазами и острым, как лезвие, носом — медленно вытирает крошки со стола.

— Я тоже был в Горле, — говорит он, глядя на дверь, за которой исчез Энтони. — Но не думал, что пацан до такой степени запал на эту девчонку.

Бернан тяжело вздыхает, потирая переносицу толстыми пальцами. В его глазах читается усталость — не физическая, а та, что накапливается годами, когда видишь слишком много человеческой глупости.

— Теперь придётся за ним следить, — бормочет он. — Наверняка выкинет какую-нибудь дурость.

Он поворачивается к Гилену, упирает кулаки в бока. Его тень, отбрасываемая факелами, кажется огромной, заполняя половину комнаты.

— И если это случится... — он делает паузу, чтобы его слова прозвучали весомее, — тебя ждёт не просто наказание. Ад, а не это мило гостеприимное времяпрепровождение.

Гилен наконец открывает глаза. За чёрными стёклами очков вспыхивает рубиновый огонь — не мигающий, не дрожащий, холодный и постоянный, как свет далёкой звезды.

— Глупость уже случилась, — говорит он, и его голос тихий, но каждое слово падает, как камень в бездонный колодец, оставляя после себя круги на поверхности сознания слушателей. — И... вы оба это поняли.

Он приподнимается с лёгкостью, которой не ожидаешь от человека, просидевшего в клетке неделями. На тарелку с едой у клетки он даже не смотрит — будто пища смертных ему не нужна.

— Я знал один мир, — продолжает Гилен, и в его голосе появляются новые оттенки — что-то вроде отдаленного сожаления, смешанного с холодной уверенностью. — Там боги разрушили башню смертных из-за их гордыни. Цивилизация, что могла достичь звезд… рассыпалась в пыль за одну ночь.

Он делает паузу, позволяя им представить это — великие города, превращающиеся в руины, знания, теряющиеся навсегда.

— Этот же город — гниль под маской мрамора, — его рука с тонкими, почти изящными пальцами делает плавный жест, будто смахивая невидимую пыль с ладони. — И он падёт. Чтобы родилось что-то... новое. Что-то совершенное.

В его словах нет угрозы — только уверенность человека, который видит будущее так же ясно, как настоящее. И от этого становится ещё страшнее.

Тревис медленно проводит пальцами по шраму на щеке — этому старому напоминанию о прошлых битвах. Его губы растягиваются в усмешке, обнажая желтоватые зубы.

— Пустые угрозы, — произносит он, и в его голосе звучит привычная бравада, но пальцы непроизвольно касаются рунического кинжала на поясе, проверяя его наличие. Старая привычка, выработанная годами опасной службы. — Реми был беспечен, но тебе не стоит недооценивать Святую Инквизицию.

Бернан скрещивает массивные руки на груди, отчего латы издают характерный металлический скрип. Его тень, отбрасываемая трепещущим светом факелов, кажется огромной на каменной стене.

— Когда Сайлос вернётся... — его бас звучит зловеще тихо, — ад, который тебя ждёт, будет очень даже осязаемым.

Джон, стоящий чуть поодаль, нервно поправляет перевязь меча. Его тонкие губы шевелятся, когда он бормочет почти неслышно:
— Да помогут нам боги...

Гилен медленно поднимает голову. Его движение плавное, почти неестественное, как будто его шея не состоит из позвонков. Голос, когда он заговорил, режет тишину, как лезвие по шёлку:

— Зар'гул. Хочу знать о нём.

Бернан фыркает, откидываясь на спинку стула, который тревожно скрипит под его весом. Его губы искривляются в презрительной гримасе.

— Знать нечего. Очередной тёмный бог, по уши в крови. Вампиры до сих пор сопли по нему размазывают.

Гилен не моргает. Его чёрные очки отражают пламя факелов, превращая их в два кровавых пятна.

— Как давно он существовал? Как его уничтожили?

Бернан пожимает плечами, отчего его латы снова издают характерный скрип.

— Помню плохо... — он потирает подбородок, задумчиво глядя в потолок. — Где-то десять тысяч лет назад появился. А пару тысячелетий назад — боги сами его и стёрли в порошок.

Мысли Гилена текут, как строки кода, всплывающие перед его внутренним взором. Каждое слово, каждая цифра отпечатывается в сознании с кристальной ясностью:

«Зар’гул… Всего восемь тысяч лет существования? Жалкий новичок».

В его памяти всплывают образы собственного пути — сотни миллионов лет эволюции, целые миры, переписанные под себя, цивилизации, превратившиеся в пепел под его взглядом.

«Он выбрал кровь? Или кровь выбрала его?».

Перед внутренним взором проносятся картины: первые опыты над собственной плотью, боль, ставшая инструментом, те мгновения перед тем, как переступить последнюю грань. Воспоминания о крыльях-протоколах вызывают укол неожиданной грусти — единственного человеческого чувства, которое он еще не сумел полностью искоренить.

«Он не справился. Слишком торопился. Слишком много хотел — и не рассчитал».

Гилен чувствует — где-то в этом мире остались следы того, что Зар’гул не успел завершить. Ошибки в коде реальности. Незакрытые циклы, ждущие своего исполнения.

«Боги уничтожили его?.. Или он сам стал ошибкой, которую пришлось исправить?».

Пауза. Кровавый шов под его кожей пульсирует, будто откликаясь на ход мыслей, напоминая о своем постоянном присутствии.

«Неважно. Мой путь — длиннее. И у меня не будет их слабостей».

В этот момент его рубиновые глаза за стёклами очков вспыхивают чуть ярче, отражая твёрдую решимость существа, которое видело рождение и смерть звёзд — и намерено пережить ещё многие.

Продолжение следует...

Если хочется узнать, что будет дальше, книга полностью доступна на АТ/ Загляните, обещаю, вам понравится! А если не понравится, уделите ей хотя бы какое-то время и добавьте в библиотеку. Скажу заранее, что это не боярка и не гаремник. Спасибо, что читаете!)

— Скоро ты захочешь рассказать нам всё.

Его пальцы дрожат — слишком много сил вложено в этот круг. Слишком много надежд.

Бернан хрипло смеется где-то в темноте. Его латы скрипят, как кости старого зверя, а дыхание тяжелое, словно он только что поднялся по лестнице.

— Не обманывай себя, Джереми.

Глаза его, маленькие и острые, как гвозди, сверкают в полутьме.

— Реми тоже думал, что контролирует ситуацию.

Его массивный топор лежит на столе, лезвие тускло отсвечивает в свете рун. Но он не берет его. Пока. Гилен медленно поднимает голову. Усмешка, тонкая, как лезвие бритвы, скользит по его губам.

— Даже если бы вы не ошиблись... вряд ли это сработало бы.

Он тычет пальцем в воздух, обводя невидимые для других изъяны.

— Вот здесь — лишний цикл. Здесь — незакрытая скобка.

Пауза. Его взгляд останавливается на одном особенно нелепом символе.

— А это...

Он фыркает, будто увидел шутку, слишком глупую, чтобы над ней смеяться.

— ...просто смешно.

Джереми морщится. Лицо его дергается, как будто под кожей шевелятся черви, но пальцы продолжают водить по воздуху, активируя круг.

— Ты заговорил. Значит, уже боишься.

Но Гилен видит — его уверенность трещит, как лед под тяжестью шагов. Он знает, что круг неидеален.

Бернан тяжело дышит, его пальцы сжимаются в кулаки.

— Не слушай его. Запусти уже.

Где-то за дверью — шаги. Тяжелые, мерные.

Джереми заканчивает последнюю руну. Его пальцы, обычно такие точные, сейчас дрожат — будто старик, выводящий дрожащим пером последние строки завещания. Чернила магии вязкие, густые, как кровь, и каждый символ дается с усилием, будто вырывается из самой глубины его существа.

И вот — круг завершен.

Алый свет вспыхивает, как пролитое вино на черном бархате. Символы оживают, закручиваются в спираль, сжимаясь вокруг Гилена, словно змеи, обвивающие жертву перед удушением.

— "Подавление Воли — Кольцо Расколотого Сознания! Активирую!"

Голос Джереми звенит, как натянутая струна, готовящаяся лопнуть.

Заклинание ударяет.

И... Ничего. Тишина, будто густой кисель, сдавила виски инквизитора. И только легкий треск магического напряжения, рассеивающегося в воздухе, будто искры от погасшего костра.

Гилен стоит посреди круга, неподвижный, как статуя. Его рубиновые глаза за темными стеклами холодно наблюдают за Джереми, будто ученый, рассматривающий под микроскопом тщетные попытки муравья сдвинуть камень.

Давление заклинания должно было раздавить разум, превратить его в покорного раба, в пустую оболочку, готовую шептать любые тайны.

Но воля Вечного — это океан, бездонный и безграничный. А их магия — жалкий ручеек, бессмысленно бьющийся о скалы. Он даже не напрягся.

Джереми застыл. Его лицо, обычно такое надменное, искажается от недоумения, словно он только что увидел, как законы физики перестали работать.

— Это... невозможно.

Голос его звучит хрупко, как тонкий лед под ногой.

— Круг идеален!

Он тычется пальцами в символы, проверяет их с лихорадочной поспешностью, словно отчаянно надеясь найти ошибку — хоть что-то, что объяснит этот провал.

Но ошибок нет. По крайней мере, в его понимании. Бернан хрипло смеется, скрестив массивные руки на груди. Его латы скрипят, будто смеются вместе с ним.

— Или ты облажался, или он тебя переиграл. Что вероятнее?

Джереми резко оборачивается. Его глаза горят яростью, но в них уже нет прежней уверенности — только страх, пробивающийся сквозь гнев, как лезвие сквозь ткань.

— Я не ошибаюсь!

Но его голос дрожит. Впервые за долгие годы он не уверен в своей магии. Гилен наблюдает за этим с ледяным спокойствием.

— Ты не ошибся.

Пауза, словно набат, снова ударяет в виски опытного инквизитора.

— Ты просто бессилен.

Тишина в комнате сгущается, становится тяжелой, как свинцовый туман. Бернан напряженно сжимает челюсть. Его пальцы медленно, почти незаметно, скользят к рукояти топора.

— Значит, Сайлос был прав.

Глаза его сужаются, в них мелькает осознание — и опасение.

— Ты не демон.

Топор приподнимается на дюйм от стола.

— Ты что-то другое.

И в этот момент дверь скрипит. Где-то в коридоре — шаги. Тяжелые. Знакомые. Тяжелая дубовая дверь отворяется беззвучно, будто кто-то приглушил сам звук. В проеме, окутанный дымкой тусклого света из коридора, возникает Сайлос де Сильва. Его появление - как внезапное падение температуры в комнате.

Холодные серо-голубые глаза, похожие на льдины в горном озере, методично осматривают сцену: новый рунный круг, еще дымящийся от магии, Джереми с его побелевшими от напряжения пальцами и лицом, искаженным не столько злостью, сколько животным страхом непонимания.

— Прекратите это, — его голос ровный, отточенный годами командования, но в глубине — стальная жила, готовая прорезать любые возражения.

Он делает шаг вперед. Черный кожаный плащ, потертый на сгибах, шуршит по каменному полу, задевая осколки склянок — остатки предыдущих неудачных экспериментов. Они звенят, будто оплакивая тщетность усилий.

— Это не демон. Возможно, даже не просто тварь Тьмы.

Сайлос подходит к массивному дубовому столу, медленно снимает перчатку. Его пальцы — длинные, с тонкими шрамами от давних порезов — ложатся на потрепанный кожаный переплет фолианта, который он с глухим стуком опускает перед собой.

"Трактат о Падшем: Забытые культы и осколки божеств"

— Есть один, чьё имя стёрли из хроник.

Воздух в комнате внезапно сгущается, будто само пространство содрогается от произнесенного имени. Даже факелы на стенах на мгновение гаснут, прежде чем снова разгореться.

— Зар'гул.

Бернан непроизвольно сжимает рукоять топора. Джереми замирает, его пальцы судорожно сжимают край стола.

— Его прокляли. Его предали забвению.

Сайлос перелистывает страницы, шершавые от времени.

— Но... иногда появляются его следы.

Глаза его поднимаются, фиксируясь на Гилене.

— Последователи. Или осколки его силы — полубоги, в чьих жилах течёт капля его сущности.

Он закрывает книгу одним резким движением.

— Это объясняет, почему святые зелья не жгут его. Почему он ест пищу, почему ему нужен сон.

Пауза.

— Его природа иная.

Бернан хмурится, его широкое лицо искажается в гримасе недоверия и досады.

— Значит, что... мы не можем его сломить?

Сайлос не отвечает сразу. Его пальцы скользят по корешку книги, будто ища утешения в знакомых неровностях кожи.

Затем он открывает фолиант на странице, отмеченной пером с засохшей кровью на острие.

— Можем.

На пожелтевшем пергаменте — рисунок древнего алтаря, испещренного рунами, слишком похожими на те, что Гилен начертал на теле Реми.

— Но не грубой силой.

Он проводит пальцем по странице, останавливаясь на центральном символе.

— Нужен другой ключ.

Джереми бледнеет, его губы дрожат, когда он осознает, что видит.

— Ты предлагаешь... ритуал?

Сайлос не поднимает глаз, его палец продолжает водить по странице, будто он читает не чернила, а саму память бумаги.

— Не ритуал.

Наконец, он поднимает взгляд.

— Диалог.

Его глаза встречаются с глазами Гилена.

— Ты не случайно здесь.

Пауза.

— Ты что-то ищешь.

Сайлос наклоняется вперед, его тень поглощает свет факелов.

— И я хочу знать что.

Гилен медленно поднимает голову, словно пробуждаясь от долгого сна. Черные стекла его очков холодно отражают мерцание рунного круга, превращая алые всполохи магии в два безжизненных рубиновых пятна - словно глаза демона, горящие в кромешной тьме.

— Теперь это не имеет значения, — его голос звучит тихо, почти интимно, но каждое слово режет слух, как заточенная бритва по коже. — Ничего не имеет.

Сайлос делает резкий шаг вперед, но замирает ровно на границе досягаемости Гилена — инстинктивно чувствуя невидимую черту, за которой начинается опасность. Его пальцы судорожно сжимают корешок книги, старая кожа переплета жалобно скрипит под давлением.

— Диалог мог решить гораздо больше, чем та резня, что ты устроил в Горле, — его голос, обычно холодный и размеренный, теперь утрачивает привычное спокойствие. В глубине тона проскальзывает ярость — редкая, почти забытая эмоция. — Даже потомки Зар'гула старались жить как люди. Они прятались, но не убивали без смысла.

Его левый глаз дёргается — мелкий, почти незаметный тик, выдающий потерю контроля. В этом крошечном движении — вся ярость и разочарование человека, видевшего слишком много.

Бернан и Джереми переглядываются — мгновенный, красноречивый взгляд, полный немого вопроса. Их руки непроизвольно тянутся к оружию: Бернан — к топору на поясе, Джереми — к кинжалу в складках плаща. Пальцы дрожат от напряжения, но не от страха — от предвкушения.

Гилен не шевелится, статуей застыв в центре круга. Только его губы медленно изгибаются в усмешке, лишенной малейшего намека на тепло или человечность.

— Жизнь — это единственное, что принадлежит любому смертному, — он наклоняет голову под странным углом, будто разглядывает Сайлоса сквозь время, через призму веков. — Если он не способен защитить даже это... значит, ему не принадлежит даже его собственная жизнь.

Его пальцы слегка шевелятся — под кожей пульсируют кровавые нити, будто готовые в любой момент разорвать плоть и вырваться наружу.

В комнате повисает гнетущая тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием Бернана и тихим скрипом пергамента в сжатых пальцах Сайлоса. Давление в воздухе нарастает, словно перед грозой. Даже факелы на стенах горят ровнее, будто затаив дыхание в ожидании развязки.

Дверь распахивается в третий раз за этот проклятый час, с грохотом ударяясь о каменную стену. В проеме застывают два новых инквизитора в тяжелых латах с печатью Ордена — молодые, еще не обожженные годами службы. Их глаза расширяются, впитывая картину ада: мумифицированный Реми, его тело сжалось в жуткой гримасе смерти. Высохшие пальцы застыли в вечной судороге, будто и после смерти пытаясь схватить ускользающую жизнь. Разбитые склянки, дорогие зелья растеклись по полу, смешиваясь с пылью в ядовитые лужицы, похожие на кровь. Гилен, неподвижный в центре круга. Его очки холодно отражают их потрясенные лица, превращая живых людей в искаженные карикатуры.

Первый инквизитор делает шаг назад, неосознанно. Его рука сжимает амулет на груди.

— Перо режет правду... — его голос сдавлен, будто кто-то сжал ему горло.

Сайлос отвечает механически, не отрывая ледяного взгляда от Гилена:

— Лёд не лжёт.

Фраза звучит пусто, как заученная молитва в устах неверующего. Инквизиторы молча расстилают белоснежные носилки — кусок грубой ткани, пропитанный запахом смерти. Их движения резкие, угловатые — они торопятся уйти из этого места. Когда они поднимают остатки Реми, из его рта высыпается горсть пепла.

За дверью раздаются звуки подземелья, живущего своей извращенной жизнью. Хриплый смех демона, похожий на скрежет металла по кости. Шепот вампира, напоминающий скребущие когти по камню. Радостный вой каких-то полуразумных тварей, празднующих смерть мучителя.

Все они чуют — один из палачей мертв. И ликуют. Пока инквизиторы уносят тело, Гилен погружается в себя. Его мысли текут медленно, как густая кровь:

«Они хотят разгадки. Они боятся катастрофы. Слепые щенки, лающие на грозу»..

Его взгляд скользит по Сайлосу, который стиснул зубы, когда ликующие голоса из коридора стали громче. В жилах инквизитора кипит ярость, но он слишком дисциплинирован, чтобы показать это.

«Этот город… гниёт заживо. Как труп в красивых одеждах»..

В памяти всплывают картины: «Нижние кварталы — грязь, вонь, дети с пустыми глазами, жующие кожу от старых сапог. Верхние кварталы — мраморные колонны, золотые кубки, смех, такой же пустой, как глаза голодающих».

«Одни страдают в шахтах, покрываясь язвами. Другие пируют в башнях, обсуждая философию. Такой мир не исправить. Его нужно сжечь дотла. И начать заново».

Но сначала — вырваться. Кровь под кожей отвечает ему, пульсируя в такт этим мыслям. Сайлос проводит грубой ладонью по лицу, стирая каплю пота — редкий признак усталости у этого человека. Его тень колышется на стене, как пойманная в ловушку птица.

Бернан прикрывает дверь, но ржавые петли, пережившие сегодня побои, издают пронзительный скрип, оставляя щель, через которую доносится гогот пленников. Его крупная фигура напрягается — он ненавидит эти звуки.

Джереми берет со стола разбитую склянку, разглядывает осколки — его тонкие пальцы дрожат, но не от страха. От ярости. Он сжимает стекло так сильно, что кровь выступает на ладони.

Сайлос делает шаг вперед, его сапоги с глухим стуком опускаются на каменный пол. Холодные глаза, подобные лезвиям, фиксируются на Гилене с неожиданной интенсивностью. Впервые за все время его голос лишён привычной ядовитой иронии — только голая, усталая настойчивость, обнажающая годами копившуюся усталость.

— Гилен.

Имя срывается с его губ не как обвинение, не как проклятие, а почти как обращение к равному — странное признание в мире, где все делится на палачей и жертв.

— Назови причину. Почему ты здесь?

Он не угрожает, не давит — его руки спокойно висят вдоль тела, но в каждой мышце читается напряжение. Он ждёт ответа. Возможно, впервые за долгие годы — искренне.

Гилен медленно поднимает голову, будто пробуждаясь от глубокого раздумья. Его очки на секунду отражают лицо Сайлоса, искажая черты, превращая их в гримасу — будто показывая истинную суть, скрытую под маской контроля.

— По ошибке.

Продолжение следует...

Если хочется узнать, что будет дальше, книга полностью доступна на АТ/ Загляните, обещаю, вам понравится! А если не понравится, уделите ей хотя бы какое-то время и добавьте в библиотеку. Скажу заранее, что это не боярка и не гаремник. Спасибо, что читаете!)