Знаменитая формула «Дважды два равняется пяти»
Джордж Оруэлл неоднократно делал акцент в романе-антиутопии «1984», пришла ему в голову, когда он услышал советский лозунг «Пятилетку — в четыре года!».
Наш Telegram канал: faqhistory
Джордж Оруэлл неоднократно делал акцент в романе-антиутопии «1984», пришла ему в голову, когда он услышал советский лозунг «Пятилетку — в четыре года!».
Наш Telegram канал: faqhistory
Предыстория.
Прежде чем начать разбирать, о чем написал Джордж Оруэлл, что это значило и как повлияло на действительность, нужно ознакомить читателя, незнакомого с этой книгой, хотя бы поверхностно.
Читатель разделится на две группы, в первой части я кратко перескажу основной сюжет, для тех людей, которые только слышали об этой книге или не слышали вовсе. Вторая часть будет для тех, кто ее прочитал, но возможно не знал некоторых фактов, которые связаны с самой книгой и личностью автора.
Так как роман политизирован, в конце нам придется влезть в историю взаимоотношений коммунистической и фашисткой партий Испании, Советского союза и партии, за которую воевал Оруэлл в Испанской гражданской войне. Без этого, мы не поймем мотивов, и чем он руководствовался, когда писал роман.
Осторожно будут спойлеры.
О чем роман «1984»?
Роман в целом, про тоталитарное государство в котором царит ложь, пропаганда и постоянное переписывание истории.
Осуществляется массовый террор и угнетение масс, небольшой группой людей под названием «партия». При этом массы даже не догадываются о своем положении, ведь партией выстроена целая система «матрицы» в которой люди спокойно себе живут. Главный герой Уинстон Смит, человек сомневающийся во всем происходящем. В последствии, он докапывается до правды, его ловят местные «НКВДшники», «перевоспитывают» и учат любить «Старшего брата».
«Война — это мир, свобода — это рабство, незнание — сила.»
Повествование идет в вымышленном мире, где вся планета разделилась на три враждующих государства с тоталитарной системой (Океания, Евразия, Остазия). Всем заправляет партия во главе с «большим братом» (на самом деле он уже умер и его образ используют в целях пропаганды). Общество окутано подлым обманом, фальсификацией, репрессиями, а так же постоянным дефицитом товаров первой необходимости. Оно находится в постоянном военном противостоянии с двумя другими подобными государствами.
Роман является толстой сатирой на СССР 30х-40х годов, поэтому у государства есть министерства (ну ты понял, это типа как в «совке»), которые делают все противоположное своим названиям, а тупая биомасса даже не врубаются в это (в романе биомасса людей называется «проллы», аллюзия на «пролетариев») .
Министерство «мира» занимается постоянными военными действиями, ведь мир — это война, очевидно же. Как потом станет известно, война идет не на победу, а просто ради самого процесса, чтобы массы постоянно были чем-то заняты. А так же для того, чтобы держать общество в страхе перед захватчиком, от которого людей защищает «партия».
Министерство «правды», в котором работает главный герой на низшей должности, подделывает газеты, фотографии, занимается цензурой и тому подобным и конечно же, наш отсталый герой, все это время не понимал чем занимался. И, кажется, уже начал догадываться...
«Если партия может запустить руку в прошлое и сказать о том или ином событии, что его никогда не было, — это пострашнее, чем пытка или смерть. Партия говорит, что Океания никогда не заключала союза с Евразией. Он, Уинстон Смит, знает, что Океания была в союзе с Евразией всего четыре года назад. Но где хранится это знание? Только в его уме, а он, так или иначе, скоро будет уничтожен. И если все принимают ложь, навязанную партией, если во всех документах одна и та же песня, тогда эта ложь поселяется в истории и становится правдой.»
В Министерстве «изобилия» в основном подсчитывают продукты, ведут свое нищебродское хозяйство, а главное врут, что на прошлой неделе норма шоколада была 30 грамм, а сейчас уже 20 грамм, и при этом говорят, что она увеличилась! И никто, конечно этого не замечает, потому что министерство правды переделывает абсолютно все источники в огромном государстве, и даже влияет на разум людей, посредством «двух минуток ненависти», и тому подобным гипнозом.
Министерство «любви» куда потом попадет герой, занимается пытками людей, так сказать перевоспитывает и учит любви зазнавшихся глупцов, которые усомнились в решениях великой партии. Главный герой, этакий борец с системой, дивергент, который осознал, что происходит что-то не ладное, что все вокруг является бредом и решил докопаться до истины, но был жестоко наказан в последствии, этим самым автор продемонстрировал всю страшную безысходность жизни в таком государстве.
Когда главный герой во время допроса остервенело кричит, «зачем вы все это делаете!?», ему отвечают…
Власть — не средство; она — цель. Диктатуру учреждают не для того, чтобы охранять революцию; революцию совершают для того, чтобы установить диктатуру. Цель репрессий — репрессии. Цель пытки — пытка. Цель власти — власть.
После этих слов главный герой убеждается, что революционеры, это такие бессмысленные жестокие психи, которым по приколу убивать людей и при этом даже не живя очень богато, просто наслаждаться властью.
Вот так, в пыточной камере главному герою объясняют, как выглядит образ прекрасного будущего…
«Если вам нужен образ будущего, вообразите сапог, топчущий лицо человека — вечно. И помните, что это — навечно. Лицо для растаптывания всегда найдется. Всегда найдется еретик, враг общества, для того чтобы его снова и снова побеждали и унижали.»
Когда Уинстон спрашивает, — «Да как же так, елки-палки, вы же психи. Как вы сделаете, что общество никогда об этом не догадается?»
— Сколько я показываю пальцев, Уинстон?
— Четыре.
— А если партия говорит, что их не четыре, а пять, — тогда сколько?..
После каждого «правильного» ответа, главному герою дают по зубам, после чего он убеждается, что 2+2 = 5.
Вот так, видимо, партия в этом фантастическом мире Оруэлла собирается воспитывать миллионы людей, чтобы они поверили в несуществующий бред, конечно же этот способ не работает в реальной жизни. После 40 страниц описания истязаний главного героя в пыточных камерах, Уинстон все таки всем сердцем начинает любить партию и «старшего брата».
Художественная значимость романа.
Сначала стоит сказать, что Джордж Оруэлл очень умело пишет сатиру на государство и этим самым взрывает жопы до сих пор. Роман действительно имеет художественную ценность, иначе его бы просто никто не читал.
Роман был опубликован после Второй мировой войны в 1949 году, в это время началась «Холодная война» (этот термин вроде как придумал сам Оруэлл).
СССР только-только создал свою атомную бомбу в противовес США. Конечно же, как и любой другой роман, Оруэлл писал его, так сказать на злобу дня, зашил туда свои взгляды и мысли, отразил свое миропонимание, которое у него сформировалось в гражданской войне в Испании. Он очень боялся тотального переписывания истории, что диктатура сможет влиять на умы людей, изменяя представления людей о реальности. От части, он в этом убедился во время Второй мировой, на примере пропаганды фашиста Геббельса.
Он создал атмосферу абсолютной безысходности и закрепощенности личности, где главный герой тайком встречается с другой партийной работницей, которая спит с кем попало и при этом ненавидит всех партийцев. Но нашему престарелому герою предоставляется возможность ощутить себя человеком и настоящим мужиком с этой миловидной и обаятельной девушкой, которая, к тому же, еще в него влюбилась. Правда потом, их сдает старьевщик у которого они снимали комнату. Этим самым, Оруэлл показывает, что даже насладиться любимым человеком в таком обществе будет невозможно.
Он хотел, чтобы мы опасались любой диктатуры, показав самую ужасную антиутопию. (чего только стоит разговор с главным антагонистом в министерстве любви).
Такими могут быть последствия пренебрежением, основной массы людей, в управлении государством. Вот что он пишет в своем эссе «Литература и тоталитаризм»:
Я сказал, что либеральный капитализм с очевидностью идет к своему концу, а отсюда могут сделать вывод, что, на мой взгляд, обреченной оказывается и свобода мысли. Но я не думаю, что это действительно так, и в заключение просто хочу выразить свою веру в способность литературы устоять там, где корни либерального мышления особенно прочны, — в немилитаристских государствах, в Западной Европе, Северной и Южной Америке, Индии, Китае. Я верю — пусть это слепая вера, не больше, — что такие государства, тоже с неизбежностью придя к обобществленной экономике, сумеют создать социализм в нетоталитарной форме, позволяющей личности и с исчезновением экономической свободы сохранить свободу мысли. Как ни поворачивай, это единственная надежда, оставшаяся тем, кому дороги судьбы литературы. Каждый, кто понимает ее значение, каждый, кто ясно видит главенствующую роль, которая принадлежит ей в истории человечества, должен сознавать и жизненную необходимость противодействия тоталитаризму, навязывают ли его нам извне или изнутри.
«Литература и тоталитаризм»
1941 г.
Он первым делом описал будущее, которое возможно только при любом «тоталитарном» строе, независимо от идеологии. Такое действительно может случиться когда к власти приходит любой диктатор или группа людей, не важно кем они себя называют, важно кем они являются. Я рассматриваю этот роман в первую очередь, как предостережение об опасности неконтролируемой диктатуры над обществом, в основном информационной.
Теперь давайте окунемся в события гражданской войны в Испании, взглянем на мир глазами автора романа, чтобы понять на чем основывается его миропонимание.
На основе чего он писал роман?
Оруэлл участвовал в гражданской войне в Испании (1936 — 1939)
Он считал себя «социалистом», в каком-то своем понимании этого слова, поэтому поехал добровольцем, воевать за республиканцев в Испанию, при этом захватив с собой свою жену. Позже он выяснил, что там творится какая-то непонятная дичь, все воюют друг с другом, и вообще невозможно разобраться где свои, а где чужие. Будучи видимо не очень политически просвещенным человеком, он попал в рандомную, первую попавшуюся «социалистическую» организацию, руководители которой дико дрочили на Маркса и Троцкого и считали, что Сталин контрреволюционер. В Испании образовалось довольно сложное переплетение интересов различных групп общества, политиков, партий и различных идеологических течений. Именно там и сформировался Оруэлловский критический взгляд.
Я с детства знал, что газеты могут лгать, но только в Испании увидел, что они могут полностью фальсифицировать действительность. Я лично участвовал в «сражениях», в которых не было ни одного выстрела и о которых писали, как о героических кровопролитных битвах, и я был в настоящих боях, о которых пресса не сказала ни слова, словно их не было. Я видел бесстрашных солдат, ославленных газетами трусами и предателями, и трусов и предателей, воспетых ими, как герои. Я увидел в Лондоне, как газеты строят на этой лжи мировоззренческие системы.
Воевал он в «Рабочей партии марксистского объединения» (исп. Partido Obrero de Unificación Marxista, P.O.U.M в дальнейшем)
Эта партия не поддерживала ни коммунистов, которые имели связи с СССР, ни националистического диктатора Франко.
Оруэлл написал автобиографическую книгу «Память Каталонии» , в которой он критикует вообще всё происходящее, а в основном коммунистов, которые были лояльны Советскому союзу.
Война научила меня — это один из самых ее неприятных уроков, — что левая печать так же фальшива и лицемерна, как и правая.
Джордж Оруэлл « Память Каталонии»
В чем заключается обида Оруэлла на «Сталинизм».
Оруэлл был одним из тех, кто считал, что «Сталинская верхушка» перехватила власть в каких-то своих «загадочных», «больных» целях. Таким образом, его роман был критикой централизации власти в руках партии, «общества диктатуры».
«Оруэлл смотрел на СССР с горечью, глазами революционера, разочаровавшегося в детище революции, и считал что её, революцию, предали, и главным предателем, воплощением зла Оруэлл считал Сталина.»
В СССР его официально считали «троцкистом», хотя между Троцким и организацией Оруэлла так же произошел раскол.
Лев Троцкий об организации, в которой воевал Оруэлл, писал...
«Социал-демократы, сталинцы, анархисты и ПОУМ — каждая по своему, сыграли роль тормоза и тем подготовили торжество Франко… Промежуточные, центристские организации, группирующиеся вокруг Лондонского Бюро, представляют лишь „левые“ привески социал-демократии или Коминтерна. Они обнаружили полную неспособность разобраться в исторической обстановке и сделать из неё революционные выводы. Их высшей точкой является испанская ПОУМ, которая, в условиях революции, оказалась совершенно неспособной на революционную политику.»
«Переходная программа IV интернационала» Лев Троцкий (1938 г.)
И тут то, когда уже все основные силы гражданской войны отвергли линию P.O.U.M, стало понятно, что они действуют «ни к селу ни к городу». Это и спровоцировало дальнейшие репрессии против организации Оруэлла и становление его взглядов на «Сталинский режим».
Итак, коммунисты называли нас троцкистами, фашистами, убийцами, трусами, шпионами. Признаюсь, в этом было мало приятного, особенно, когда я вспоминал кое-кого из тех, кто сочинял эту пропаганду. Каково было видеть пятнадцатилетнего испанского парнишку, выносимого на носилках из окопа, смотреть на его безжизненное белое лицо и думать о прилизанных ловкачах в Лондоне и Париже, строчащих памфлеты, в которых доказывается, что этот паренек — переодетый фашист? Одна из самых жутких черт войны состоит в том, что военную пропаганду, весь этот истошный вой, и ложь, и крики ненависти стряпают люди, сидящие глубоко в тылу.
Джордж Оруэлл «Память Каталонии»
Главным образом Оруэлл был за немедленную революцию, а не за демократический режим которого хотели добиться республиканцы (коммунисты), поддерживаемые Советским союзом. Он думал, что после победы над фашизмом и установлением демократического строя, произойдет реставрация капитализма, но под диктатурой Советского союза.
В конце концов, нас ждёт режим, в котором все оппозиционные партии и газеты будут запрещены, а всякий сколько-нибудь значительный диссидент окажется в тюрьме. Разумеется такой режим будет фашистским. Он будет не таким, как фашистский режим Франко, он будет лучше, чем у Франко, — даже до такой степени лучше, что за него будет иметь смысл сражаться, — но это будет фашистский режим. Но поскольку его установят либералы и коммунисты, называться он будет иначе.
Мария Карп «Оруэлл в Испании»
Он оказался заложником политической ситуации в которой играл роль простой пешки, не осознающей, что вообще происходит и в какую сторону надо воевать. Этот огромный раскол в левых силах, который создал в том числе и сам Оруэлл и его организация и позволил победить фашистам в Испанской гражданской войне.
Видимо в этом и заключалась главная обида и непонимание, за что же запретили и репрессировали его организацию, ведь они боролись за революцию. У Оруэлла бомбануло от несправедливости, а так же пропагандистскую клевету на людей, которые состояли в его организации. P.O.U.M оказалась «между молотом и наковальней» в разборке больших дядек, поэтому их быстренько репрессировали, как мешающую силу.
Оруэлл так и не понял, что это делают абсолютно все стороны, в абсолютно любой войне. Вера в благочестивых социалистов была сильнее логики. После этого, он проводил анализ Второй мировой войны, где увидел абсолютно тоже самое, это еще больше укрепило его веру.
За что боролся на то и напоролся.
Уже после смерти Оруэлла от туберкулеза в 1950 году, после Второй мировой войны и начала «Холодной войны» между СССР и США, этот роман интерпретировался правящим классом как аллюзия на Сталинский режим в Советском союзе и в последствии использовался для идеологического давления на коммунистов всего мира. Таким образом Оруэлл, называвший себя «социалистом», сыграл на руку правящему классу.
Он раскритиковал именно «режим Сталина», видимо чувствуя свою роль в предостережении о возможном исходе «диктатуры пролетариата», которую и выполнял Сталин, во избежание демократизации и последующей контрреволюции. По некоторым версиям, Сталин был убит в 1953 году, именно за свою линию, не позволяющую запустить буржуазную демократию и пролезть во власть людям, которые хотели бы вернуть капитализм.
Оруэлл прослыл жестким троллем «совков» и вообще коммунистов всех мастей, поэтому сразу полюбился антикоммунистам во всем мире, из-за этой идеологической войны люди стали интерпретировать роман только как критику коммунизма, кто-то же говорил, что это вообще критика капитализма, потому что походит на режим Гитлера. Так же многие социалисты из других стран мира, очень сильно бомбили по поводу взглядов Оруэлла на единственную страну победившую капитализм в тот момент.
Казалось бы, Оруэлл — это типичный антисоветчик, но сам он говорит вот что...
«Каждая строчка серьезной работы, которую я написал с 1936 года, была направлена, прямо или косвенно, против тоталитаризма и за демократический социализм, как я его понимаю»
Джордж Оруэлл «Почему я пишу»
Парадоксально, но Оруэлл сам стал жертвой того, о чем писал, он знал о Советской союзе только по косвенным и вторичным источникам, потому что ни разу не был в СССР лично. У него выстроилась мировоззренческая система, в которой он просто не понимал, зачем нужна диктатура и на кого она направленна. Оруэлл просто не мог знать как живут обычные люди в СССР, он думал лишь о том, что ему не дадут высказывать свое мнение, по сути угрожающее социализму.
Сам же он говорил..
«Вы ничего не узнаете об иностранном государстве, пока сами в нём не поработаете».
Оруэлл был социалистом-верующим, скорее всего плохо понимал теорию, никогда не участвовал в политике, не понимал какими методами вынуждены пользоваться все государства, он был за все хорошее и против всего плохого.
Так как он был писателем, прежде всего, он пытался защитить литературу, как свою стезю. Таким образом, он стал удобной марионеткой в интересах правящего класса, и сам не сознавая, принял участие в будущей идеологической и информационной войне, которой так боялся.
Продолжаем знакомиться с книгой Яна Данта "Как быть либералом".
Все части сложены здесь.
Коротко для ЛЛ: новое время принесло расцвет новых тоталитарных идеологий. Либерализм ответил на это частичной инкорпорацией левых и правых идей и ценностей.
Двадцатый век явил миру двух мощных конкурентов либерализма. Казалось бы, они были противоположны по смыслу, но всё же было что-то общее.
Первые сполохи фашизма заблистали ещё в девятнадцатом веке в Париже. В немецком посольстве сидел крот, который доставлял французам содержимое мусорных корзин. Из этого содержимого ясно следовало, что кто-то из высшего военного руководства страны работает на немцев. Подозрения быстро сконцентрировались вокруг Альфреда Дрейфуса. Несмотря на отсутствие улик, против него сработал гигантский недостаток: он был единственным евреем в Генштабе. Было сфабриковано дело, Дрейфуса признали виновным. Посрывали всё металлическое с мундира, сломали саблю, отправили в гвианскую тюрьму, где полностью лишили общения. Во время наказания он постоянно твердил: «Невиновен. Невиновен. Да здравствует Франция». Но вряд ли кто его слышал. Толпа ревела: «Смерть еврею. Смерть иудам».
У антисемитизма в Европе долгая и кровавая история. Католическое предубеждение к «христопродавцам», псевдонаучный расизм с формой носа, левацкая враждебность по отношению к финансовому капиталу и теория еврейского заговора разжигали ненависть к этому народу.
Осуждение изначально невиновного Дрейфуса породило волну антисемитизма во Франции. Тех, кто вставал на его защиту, безжалостно гнобили, не глядя на прежние заслуги. В число новых изгоев вошёл и всемирно известный писатель Эмиль Золя. Его статья Я обвиняю ещё больше поляризовала общество. Оно разделилось на дрейфусаров и антидрейфусаров. Золя пришлось даже бежать из страны. Сотни студентов ходили по улицам Парижа с антисемитскими лозунгами. Антисемитизм, как вирус, распространился по другим городам Франции. Евреям оставалось только прятаться: попытки противодействовать клеймились как насилие.
Оправдание Дрейфуса в суде положило конец раздраю в обществе, но не оперявшемуся нацизму, чья школа политической мысли превозносила группу и атаковала чужаков.
Первая мировая привела к началу коммунистического эксперимента в России. Задумал этот эксперимент Карл Маркс, который пытался провести научный анализ капитализма. (Пытался...
Это не я сказал, это автор. Как видно, не очень он уважает марксистов.) В Манифесте Маркс говорил о классовой борьбе. В классы марксисты группируют людей по отношению к средствам производства. Картина коммунизма с его ландшафтом индивидуальной свободы была чертовски привлекательна. Однако по сути, рассуждения Маркса шли в фарватере Руссо. Равноправие человечество шло не из личной свободы, а из свободы группы. Недаром сам Маркс называл индивидуальные права «догмами» и «устаревшим словесным мусором». То, что он предлагал, было противоположностью рыночного либерализма: обеспечение всей материальной жизни государством. Власть которого над человеком была бы безграничной.
Большевики в России явились достойными продолжателями дела Руссо, встав на место претворителей не воли народа, но воли рабочего класса. Партия объявила войну концепции личной жизни. Они пытались искоренить семью и заменить родителей государством. Луначарский говорил о необходимости учить думать категориями «мы» и оставлять позади частные интересы. Семью разрушали уплотнениями в коммуналки. Людей заставляли жить вместе. У члена партии не было частной жизни. Слово «совесть» перестало употребляться, вместо него получил распространение эрзац – «сознательность». Люди реагировали на это внутренней эмиграцией, пряча чувства и надевая маски. Это со временем охватило всё общество.
Как видно, наш автор так не любит большевизм, что некритично повторяет антисоветские байки об отсутствии частной жизни у коммуниста, разрушении семьи и «внутренней эмиграции» всех и каждого. Жизнь в коммуналке была регрессом для тех, кто занимал прежде целую квартиру, оставшись в результате лишь с комнатой. В то время, как для большинства своя комната была прогрессом по сравнению с подвальными углами при царе.
Впрочем, наци Ян тоже терпеть не может. Фашизм сделал для расы то, что коммунизм для класса. Как и коммунисты, фашисты не уважали индивидуалистов. Волю расово чистого народа осуществляли их вожди. Аргументировали они преимущественно эмоциями, не утруждая себя логическими аргументами. Здесь я не соглашусь: на научное обоснование расового превосходства было было истрачено немало средств. Евгеника и социал-дарвинизм появились задолго до Гитлера и были вполне уважаемы не только в Германии, но и в целом на Западе, включая либеральную Англию.
Большевики, расправившись с буржуазией, неустанно искали новых врагов в обществе. И нашли их: это были кулаки. Коллективизация не привела к росту сельскохозяйственного производства, скорее наоборот: многие не хотели вкалывать за трудодни. Воровство стало повсеместным. Чтобы люди не сбегали в города, крестьянам не дали паспортов. Неурожай и конфискации урожая привели к голоду начала тридцатых.
У Гитлера были свои враги. В число их вошли коммунисты, социал-демократы, церковь и евреи. Сразу после прихода к власти были приостановлены статьи Конституции с базовыми свободами. Сеть концлагерей покрыла страну. Людей стали преследовать просто за хорошие отношения с евреями. Или за то, что впускают евреев в свой магазин. При этом аппарат Гестапо был невелик: помогал штат платных информаторов, да и добропорядочные бюргеры охотно стучали друг на друга. Процесс полного контроля в обществе превратил его в однородную, конформистскую, безразличную и податливую массу. Компанию коммунистам и социалистам в концлагерях стали составлять преступники, безработные, «расовые дегенераты» и прочие «асоциальные элементы». И, конечно, евреи.
Коммунисты тоже внедрили в общество культуру взаимного наблюдения. За кулаками в изгои отправились священники, торговцы, проститутки, цыгане, армяне, китайцы, финны, немцы, греки, корейцы, латыши и поляки. Их депортировали или казнили. К любому иностранцу относились с подозрением. Начиная с 1937 года, волна репрессий накрыла страну. Людей стали арестовывать и бросать в тюрьмы по ничтожнейшим доносам. Если ты «враг народа», то могли арестовать и твою жену. Чтобы добиться признательных показаний, массово применялись пытки, одной из популярнейшей из которых было лишение сна. Между 1929 и 1953 годами через ГУЛАГ прошло 18 миллионов советских граждан.
Начало мировой войны привело к радикализации нацистского режима. Он занялся уничтожением психически больных и умственно неполноценных граждан. Истребление евреев всей Европы велось в промышленных масштабах. Их расстреливали, топили в реках, душили в душегубках и травили циклоном в Освенциме и других лагерях. Миллионы жертв стали последствием краха либерализма и разрушения личного начала.
В либеральный лагерь двадцатый век тоже принёс пополнения. К рыночникам прибавился фон Хайек, к радикалам – Кейнс.
Несмотря на то, что Хайека сегодня считают консерватором, автор причисляет его к либералам. Он верил в свободу личности и его выводы, будь то политика или экономика, вытекали из этой точки зрения. Даже поддерживая диктаторов, он предал себя не как консерватор, а как либерал. Он сразу распознал, что фашизм и коммунизм – две стороны одной медали. Медали разрушения индивидуальной свободы. Свободой, которой он занимался как учёный, была не свобода мысли или разнообразие, а свобода рынка.
Согласно Хайеку, государство, вмешиваясь в рынок (например, манипулируя процентной ставкой), вносит искажения, приводящие к непродуктивному вложению капитала и потере средств. Когда деньги делаются дешёвыми, например, становится выгодно вкладываться в изначально убыточные вещи. Процесс идёт по нарастающей. Потом наступает протрезвление, ставка снова вырастает, а наросшие бизнесы становятся убыточными и банкротятся. Экономика – слишком сложная материя, чтобы пытаться ею рулить. Хайек, вслед за Констаном, считал, что рынок нужно оставить в покое. И, вопреки, Миллю – что решение вопроса о вмешательстве государства имеет однозначное решение.
Более того, тема эта не только экономическая. Любое вмешательство государства – это шаг в сторону тирании. В таком духе он рассуждал в своём бестселлере Дорога к рабству. Но даже в ней он допустил, что государству всё-таки есть кое-чем заняться, хоть бы контролем мер и весов.
Главная проблема у Хайека была в том, что его теория была манифестом бездействия. И когда мировую экономику затрясло в Великой Депрессии, ему было нечего предложить её жертвам. Которые уже имели голос на выборах. Мир на примере нацизма и большевизма уже успел увидеть, что может случиться, если пустить всё на самотёк.
Кейнс считал, что нельзя безоглядно верить рынку. Ему нужно отдать то, с чем он может справиться. А с чем нет – тем должно заниматься государство. В его системе человек укоренён в обществе. И получает пользу от общего благосостояния. После войны вмешательство государства в экономику стало практически повсеместным. Я с трудом верю, что в этом заслуга лично Кейнса, который выпустил свою знаменитую книгу в 1936 году, когда Рузвельт, Гитлер и Сталин уже вовсю практиковали то, за что выступал Кейнс. Но, как бы то ни было, послевоенное время вошло в историю не только государственным регулированием, но и построением систем социального страхования. В шестидесятых годах Кеннеди стал снижать налоги (это автор тоже называет кейнсианизмом!), а его преемник Джонсон стал бороться с бедностью, увеличив пособия. Благосостояние росло, как на дрожжах.
Мировая система торговли была перестроена на основе справедливости и кооперации. Начало положил документ под названием Атлантическая Хартия. Во как! А я думал, это американцы стали прибирать к рукам бывшие колониальные рынки под благородным девизом. Уж больно сильно эта мировая торговля оказалась завязана на единственную валюту, обеспеченную золотом – доллар. Тем не менее, упрощение и выравнивание правил в рамках либеральной системы положительно сказалось на торговле, повысив благосостояние и улучшив положение со свободой в мире.
Мир стал потихоньку объединяться. (Хоть автор говорит о том, что ничего подобного в прошлом не было, это не так. Глобализация проходила в несколько волн, предпоследняя из которых – перед Первой мировой.) Европейцы, объединяясь, стали пытаться положить конец национализму посредством торговли. В 1946 году была подписана Декларация прав человека ООН. В ней были записаны новые права права «второго поколения», включая право на убежище. А ведь ещё за семь лет до того в Майами причалило судно с девятью сотнями европейских евреев, которым не дали сойти на берег ни там, ни на Кубе, ни в Канаде. Пришлось ему возвращаться в Германию, где треть пассажиров закончила свою жизнь в концлагерях.
Декларацию ООН нельзя привести силой в действие. Но она нашла своё отражение в законодательствах стран мира. Страны-подписанты Европейской конвенции по правам человека пошли дальше, организовав независимый суд в Страсбурге. Решения суда уже обязательны. Так в целях соблюдения прав человека была отдана часть суверенитета. Возникновение таких организаций, как ВТО, ЕС и Совет Европы не оставляет сомнений: разделение властей переступило границы. Государства стали принимать решения сообща. Потеря части суверенитета явилась ценой, оплаченной за безопасность, выгоды торговли, свободу передвижения граждан, защиту от тирании и мир.
Успех фашизма и коммунизма в середине века заставил открыть глаза на одну важную вещь: люди не хотят быть атомами. Они любят объединяться в рамках культуры и общества. А классики либерализма, от Локка до Милля были безразличны к патриотизму. Помочь осмыслить этот феномен смогли два человека, первого из которых я бы не назвал либералом. Он был скорее левак либерального толка – Джордж Оруэлл.
Уже в молодости Джордж стал чувствовать пустоту в своей душе и в душах других. Эту пустоту заполняли опасные политические движения. Сам он попытался обратиться к религии. Но по-настоящему поверить он не мог, хотя и любил быть сопричастным на церемониалах. Он считал:
Если ты больше не веришь, лучше всё же ходить в церковь; лучше следовать древним дорогам, чем дрейфовать в неприкаянной свободе.
Джорджу случилось повоевать в Испании, где он воочию столкнулся со сталинскими лживыми пропагандонами. Это заронило в его сердце искру ненависти ко всему тоталитарному. Вернувшись в Британию, он стал писателем.
Оруэлл предупреждал, что потребность людей к принадлежности никогда не пропадёт. Нужно признать этот факт и взять его в основу политики, прежде чем его монополизируют фашисты. Он сам был патриотом, но не был националистом. Национализм – это тёмная сторона патриотизма, на которую переходят те, кто не любит отдельную личность. Национализм – это когда единообразие встречается с отсутствием независимого морального суждения. Когда прилипаешь к толпе наци, способность к независимому мышлению начинает сама собой растворяться.
К чему это приводит, он рассказал в своей всемирно известной антиутопии 1984. Тоталитарный режим не ограничивается физическим контролем, ему нужен и контроль ментальный. В его условиях люди начинают верить, что 2+2=5. Своим романом Оруэлл пытался призвать к оружию. Продемонстрировать, куда ведёт угроза тоталитарного мышления. И показать, как победить тоталитаризм: яростной защитой объективной реальности. Путь к свободе лежит через "cogito ergo sum".
Но всё же я считаю, что от Оруэлла далековато до либерализма. Мостик между патриотизмом и либералами навёл один талантливый еврейский мальчик. Звали его Исайя Берлин.
Я русский еврей из Риги. И все мои годы в Англии не могут этого изменить. Я люблю Англию, со мной здесь хорошо обходятся, меня восхищает многое в английской жизни, но я русский еврей, я таким родился и буду таким до конца жизни.
Это не помешало ему достигнуть чрезвычайной популярности. Родился Исайя в 1909 году, и детство его попало на тяжёлые годы войны и революции. Семья была эвакуирована из Риги в Петроград, чтобы пережить там революцию. В 1920 году они попытались вернуться в Ригу, но встретили там холодный приём. Евреев там уже сильно не любили. Выходом стала эмиграция в Британию. Исайя там прекрасно интегрировался. Мальчика, который назвал его "грязным немцем", живо побили одноклассники. Учился он прекрасно, закончил колледж Оксфорда и занимался почти всю жизнь философией. Почти всю. В войну он был дипломатом и работал в США.
Несмотря на прекрасную интеграцию в английском обществе, Исайя был, как он сам признавался, евреем. Даже сионистом, хоть в Иегову верить не мог. И когда предоставлялась возможность, сливал конфиденциальную информацию еврейскому лобби в Нью-Йорке. Да, во вред своей стране. Но он был ещё и не просто еврей, а русский еврей. Русская культура была близка ему. Когда предоставилась возможность поработать в СССР, он ей воспользовался. И сходил в Ленинграде в гости к Анне Ахматовой. Они проговорили до одиннадцати вечера. Поэтесса посвятила ему несколько строк:
Полно мне леденеть от страха,
Лучше кликну Чакону Баха,
А за ней войдёт человек…
Он не станет мне милым мужем,
Но мы с ним такое заслужим,
Что смутится Двадцатый век.
Автор не рассказал, что Берлин привёл за собой в тот вечер "хвоста". Это привело к разгромному постановлению ЦК, в результате которого Ахматова получила серьёзные неприятности и схлопотала инфаркт. Потому когда предоставилась встретиться ещё раз в 1956 году, она отказалась.
А Берлин занялся после войны философией. Собрал кучу наград, включая рыцарское звание. Он был либералом. Будучи умным и открытым миру человеком, он признавал наличие многих ценностей. Свобода, равенство, справедливость, благодарность, прилежание, гедонизм, романтическая любовь, дружба, искусство, благотворительность... И патриотизм тоже. И потому Берлин пришёл к выводу о плюрализме ценностей. Проблема в том, что они не всегда идеально согласуются. Скажем так: они находятся в конфликте. Хэппи энда не существует. Что-то всегда будет страдать. Проблемы всегда будут сопровождать человечество. Такова жизнь.
Либералам пришлось признать, что есть вещи, помимо их тотемов - свободы, разума и автономии. И эти вещи не хуже. Но, приняв эту точку зрения, мы рискуем впасть в моральный релятивизм. А именно - если нет доминантных ценностей, то "всё дозволено", и нацизм и сталинизм - вполне допустимые вещи, наряду со всеми другими.
Однако человеку свойственно рано или поздно делать выбор между ценностями. Но для того, чтобы сделать выбор - нужно быть свободным! В этом и есть важность и ценность свободы. На выбор весьма влияет контекст, внешние обстоятельства. А чтобы оценить ценности в контексте - нужно включить голову. Разум. И быть автономным в своём решении. Получается, что старые добрые либеральные тотемы - они не просто ценности, они метаценности, обеспечивающие человеку сделать свой выбор. К свободе, разуму и автономии Берлин добавил ещё одну метаценность - умеренность. Она помогает признать конфликт, не устраняя, но смягчая его.
Отсюда мораль: патриотизм имеет значение, потому что он важен для человека. Но как только он ограничивает его, он теряет своё значение. Вполне в духе либерального патриотизма.
--------------------------------------------
Несмотря на отчаянные попытки автора убедить читателя, что большевизм и фашизм - одно и то же, я всё же не убедился. Да, сходство налицо - это тоталитаризм. Но это не стратегия. Это тактика. К которой прибегают чаще всего в военных условиях. Советский Союз ранних лет и был большим военным лагерем. И война показала, что готовились не зря. Более того, на благословенном либеральном Западе тоже не гнушались преследованием инакомыслящих - достаточно вспомнить репрессии при маккартизме в США, когда коммунистов изгоняли отовсюду, откуда можно. Разве что в тюрьмы не бросали, но это ведь не принципиально. Читая про двадцатый век, убеждаешься снова и снова, что автор рисует историю чёрно-белыми красками. Про своих - только хорошее, про чужих - только плохое. Так распинался про эгалитаризм Милля и Тейлор - и не удосужился упомянуть, что равноправие женщин было первым достигнуто в стране Советов.
Включение левых и правых идей в арсенал либерализма в ходе современной истории говорит о том, что идеология сама по себе эта не отвечала на базовые запросы обществ. Потому либералы стали мыкаться по разным лагерям. Находя чаще всего приют у консерваторов, как Хайек. Которые желают свободы вложения своих накопленных капиталов. "Тоталитарные" левые в свою очередь уважают рыночника Кейнса.
Рассуждения про мета-ценности звучат красиво, но если задуматься, что это значит, то можно прийти к выводу, что не нужно воспитывать детей, а давать им некий выбор. Но во-первых, ценности закладываются в раннем детстве, когда "соображалка" ещё не работает на полную мощность. А во-вторых, время будет потеряно, и если ребёнка не будут воспитывать родители и школа, его воспитает улица. Найти силы пересмотреть свои убеждения может далеко не каждый Вундеркинд Берлин в своей философии, как и Констан, и Милль, проецирует свои качества на всё человечество.
Обеспечить людям автономность и свободу выбора в условиях непрестанной пропаганды с разных сторон - утопия. Пропаганда стоит денег, и у кого их много - тот и сильнее влияет на умы. Недаром те, кто всегда топит за свободу и либерализм - это денежные мешки. Они не любят, когда их трогают, а особенно не любят, когда трогают их деньги. Или мешают их тратить, как вздумается. Вот и получается, что в Мекке либерализма - Соединённых Штатах Америки - в выборах может участвовать любой. И выставлять свою кандидатуру - тоже любой. А вот побеждают всегда сверхбогатые и их ставленники. Вот она - свобода...
Мы постарались сделать каждый город, с которого начинается еженедельный заед в нашей новой игре, по-настоящему уникальным. Оценить можно на странице совместной игры Torero и Пикабу.
Реклама АО «Кордиант», ИНН 7601001509
Исторически бездомность была постоянной проблемой, которая шла рука об руку с бедностью, нищетой и экономическими кризисами. Это сейчас приюты для бездомных являются широко распространенной социальной структурой, и многие неправительственные организации и государственные программы во всем мире пытаются облегчить жизнь бедным и нуждающимся. Однако так было не всегда..
Викторианская эпоха (1837—1901) — период правления королевы Виктории
Видео-версия:
Бездомные в Викторианской Англии:
Индустриализация была одной из причин резкого роста бездомного населения. Частично проблема заключалась в том, что для размещения железной дороги приходилось сносить кварталы. Это привело к уменьшению количества домов, вызвало скопление людей в других районах и подняло арендную плату. Кроме того, в Лондон в поисках работы стекались рабочие из других городов. Работа, которую они брали, давала им деньги, но одновременно с этим рабочие создали еще больший спрос на жилье и вызвали дальнейший рост арендной платы, в результате чего некоторые рабочие лишились возможности позволить себе жилье.
Как ночевали бездомные:
Бездомных в Великобритании старались не замечать до второй половины XIX века. У кого не было дома, отправлялись на набережную, чтобы занять место на скамейке. По лондонским законам отдыхать ночью на улице разрешалось, но уличённых во сне патруль должен был сгонять с места, чтобы они якобы не замёрзли.
Люди, спящие на скамейках в Спиталфилдсе в Лондоне (1903 г.):
В 1865 году британский священник Уильям Бут создал евангелическую Христианскую ассоциацию возрождения, позднее переименованную в Армию спасения — благотворительную организацию, которая работает по сей день. Именно она начала открывать в Лондоне, а затем и по всей Великобритании ночлежки для бездомных. Ночлежки Армии спасения позволяли отдохнуть в безопасности и тепле. Правда, были они не бесплатные, а степень комфорта зависела от суммы, имеющейся в кармане.
Писатель Джордж Оруэлл подробно описал их в книге «Фунты лиха в Париже и Лондоне».
"Ночевка классом чуть повыше уличной. В двухпенсовом подвесе клиентов сажают на длинную лавку, натянув перед ними канат, который удерживает спящих, как поперечная жердь клонящейся трухлявой изгороди. В пять утра человек, насмешливо называемый камердинером, канат снимает. Сам я в подвесах не бывал, но Чумарь ночевал там часто и на вопрос, можно ли вообще спать в подобном положении, ответил, что не так худо, как слабаки про то трезвонят, — лучше уж, чем на голом полу. Подобного типа пристанища есть и в Париже, только стоят там не два пенса, а двадцать пять сантимов"
Приют за 1 пенни:
За одно пенни человеку давали еду (обычно чай и немного хлеба) и можно было посидеть на скамейке в теплом помещении, но ложиться на скамейку и спать не разрешалось. Служащие ночлежки строго следили за соблюдением этих правил и нещадно будили нарушителей.
1 пенни на современные деньги:
~0,6 $ или 44 рубля ₽
Бездомные клиенты Армии Спасения в Блэкфрайерс (1900 год):
Приют «Двухпенсовый подвес»:
Бездомных чаще всего сажали на длинную лавку и натягивали перед ними веревку, на которую можно было опереться и повиснуть. Сложно сказать, удавалось ли поспать бездомным, но выбора у них не было. Некоторые пытались использовать вместо подушки сложенное пальто или куртку, но чаще всего люди спали стоя или сидя, перекинувшись через эту сомнительную опору. А в пять утра по помещению проходил специальный человек и либо тряс веревки, либо отвязывал их, выгоняя всех на улицу.
Кстати!
Англоязычном интернете вы часто можете встретить фейк, что английское слово hangover (похмелье) образовано от hang over (нависать), и ведёт это начало от "верёвочной кровати" в ночлежках. Происхождение слова не отсюда, это просто совпадение. Хотя довольно удачное и смешное.
Приют «четырехпенсовый гроб»:
Приют получил название «четырехпенсовый гроб», потому что его спальные помещения состояли из рядов гробовидных кроватей. Так, за четыре пенса можно было получить еду и расположиться в деревянном ящике, и укрыться брезентом. Жёстко, холодно, клопы, но по сравнению с «двухпенсовым подвесом» — роскошно. Это был самый дешёвый вариант, который позволял лечь на спину и подремать, не боясь промокнуть, замёрзнуть или упасть.
Эти ряды «гробов» служили мужскими спальными комнатами в лондонском хостеле на Берн-стрит. Фото 1900 года:
Счастливчики, у которых было отложено семь пенсов, могли переночевать на кровати. Пусть узкой, с ужасно твердым матрасом и накидкой вместо одеяла, но все же кровати.
За шиллинг вовсе выдавался «люкс» — отгороженный спальный отсек и возможность воспользоваться ванной комнатой.
1 шиллинг=12 пенни, на современные деньги:В середине XX века государство начало предоставлять нуждающимся койки бесплатно, и эти ночлежки перестали существовать.
~7,2 $ или 532 рубля ₽
В 1944 году, когда Оруэлл почти закончил работу над книгой «Скотный двор», в его дом в Лондоне ( Мортимер-Кресент, 10) попала немецкая ракета Фау-1.
Оруэлла с семьей в доме тогда не было, но сам дом был разрушен. Работая в газете «Трибьюн», Оруэлл каждый обеденный перерыв приходил к руинам своего дома, от которого остался лишь фундамент, и тщательно прочесывал и просеивал обломки в поисках своих книг и записей, самой важной из которых была для него рукопись «Скотного двора».
К счастью, он нашел рукопись.
Во-первых. Необходимо изучать различные источники, читать книги очевидцев тех событий.
Во-вторых. Необходимо понимать, что сейчас идёт организованный процесс десоветизации, очернения побед и достижений советского народа и его руководителей. Всё что усиленно критикуется через фильмы и передачи является лживой пропагандой, оправдывающей активно деградирующий современный социально-экономический уклад общества под названием «Капитализм».
В-третьих. При осмыслении информации необходимо ориентироваться не только на логику, но и на внутреннее чувство справедливости.
В-четвёртых. Вся историческая ложь имеет одну отличительную черту – она индивидуальна! Это значит информация, выдаваемая некоторыми писателями, основывается на их личных выдумках. Ложь всегда имеет индивидуальный характер и несёт какую-то выгоду, транслирующему её человеку и узкой группе лиц его последователей. Если вы видите, как «вырос» в глазах наших зарубежных «партнёров» какой-либо писатель-историк, критикующий нашу страну, народ и правителей, имеющий с этого определённый доход от этих «партнёров», знайте, это лжец. Историческая правда транслируется на благо всего нашего общества, а не одного человека, поэтому широко не афишируется во всевозможных либеральных СМИ и малозаметна.
В-пятых. Смотрите по результату. Если какую-то историческую личность нещадно критикуют, но эта критика никак не соответствует результатам его деятельности, задумаётесь, правдива ли она.
Каким бы индивидуальным не был человек, он всегда будет следовать какой-либо, пропагандируемой сверху, идеологии. Как бы нам не говорили о реальности свободы слова, как бы ни утверждали, что у нас отсутствуют идеология, как бы ни убеждали, что мы свободны и индивидуальны, мы всё равно будем жить в соответствии с выбранным для нас вектором развития. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей, но все без исключения, в меру своего понимания. А мера этого понимания, в современных условиях, возникает только в результате самообразования.
Фрагмент статьи Сергея Суворова https://stihi.ru/2018/10/04/3858
«Двухпенсовый подвес» — ночевка классом чуть повыше уличной, клиентов сажают на длинную лавку, натянув перед ними канат, который удерживает спящих, как поперечная жердь клонящейся трухлявой изгороди. В пять утра человек, насмешливо называемый камердинером, канат снимает. Сам я в подвесах не бывал, но Чумарь ночевал там часто и на вопрос, можно ли вообще спать в подобном положении, ответил, что не так худо, как слабаки про то трезвонят, – лучше уж, чем на голом полу. Подобного типа пристанища есть и в Париже, только стоят там не два пенса, а двадцать пять сантимов (полпенни).
«Фунты лиха в Париже и Лондоне» Джордж Оруэлл.
От «верёвочных кроватей» в ночлежках для бездомных произошло английское слово «hangover» (похмелье), образовано от «hang over» (нависать).
«Полноценное» спальное место в таких ночлежках стоило 4 пенни и представляло из себя продолговатый деревянный ящик (Coffin house); эти ящики длинными рядами выставляла на заброшенных складах «Армия Спасения». А за один пенни можно было просто прийти посидеть на скамейке в тёплом помещении (Penny sit–up), но спать при этом не разрешалось.
© d3.ru