Серия «Как быть либералом»

Как Вы думаете, какая палочка на правой карточке равна длине палочки с левой? Правильно, С. А что Вы скажете, если спросили уже у всех из вашей группы, и они все сказали, что В, и Вы отвечаете последним? То-то. Таки многие прогибаются под мнение толпы. И буквально не верят глазам своим.

Вот в такой вот человеческий бульон были вброшены новые технологии: общедоступный интернет, веб и социальные сети. В результате американцы пользуются мобильником 150 раз в день и большинство новостей узнают не из телеящика, а из Фейсбука с Твиттером. Сегодня каждый может стать сам себе издателем, что не пришлось по душе современным деспотам. В результате событий Арабской Весны многие из них поимели траблы. Но новые технологии имели и не столь позитивные следствия: они усилили сбивание в группы и подорвали нашу способность усваивать информацию.

В принципе, это не удивляет: социальные сети не создавались с целью продвижения рациональности. Их делали, чтобы завлечь клиента. Производитель контента поступает также: он собирает клики и лайки, а какими средствами это делает – дело второе. Человеческое общение оказалось втиснутым в рамки рекламной модели с её бесконечной заманухой. Думать в таких условиях оказалось труднее. Инстинкты перевесили рациональное мышление. Трайбализм и эмоции захлестнули толпу.

Цифровая индустрия воспользовалась шансом. Теперь алгоритмы выбирают для нас музыку, новости, продукты и партнёров для свиданий. Более того, зная наш профиль, "цифровики" могут предсказать наше поведение. Единый мир, в котором мы раньше жили и общались, распадается на отдельные пузыри. Чувство единого человечества, универсальных ценностей, национальных дебатов, общей идентичности – всё это постепенно уходит. Сбивание единомышленников в пузыри ускорило радикализацию. Человек втягивается сначала в умеренные каналы, потом его начинают привлекать более жёсткие лозунги, и кончает он хардкором. Это установило исследование, наблюдавшее за просмотрами пользователей YouTube.

Ещё одним следствием цифровизации стала культура отмены, при которой за одно лишь неудачное высказывание могут напрочь захейтить. Одной из первых жертв стала Джастин Сакко, затвитившая со скуки в аэропорту, что она не заболеет в Африке СПИДом, потому что она белая. Заболеть – не заболела, но работы лишилась ещё до приземления её лайнера.

Когда за дело взялись профессионалы на фабриках троллей, стало ещё «веселее». Одной из первых информационных войн с помощью интернет-пиара стала кампания по запутыванию общественного мнения Москвой после сбития малайзийского «Боинга» над Донбассом. Следующим примером фабрикации «антиправды» стало предполагаемое влияние русских на американские президентские выборы, на которых победил Трамп. Русские тролли разжигают в сети, организуют протесты, формируют различные онлайн-группы, в одних из которых (консервативных) призывают идти на выборы, в других – нет.

Автора не волнует, что следствие по этому делу развалилось. Зато можно лишний раз пнуть тоталитарных русских. Как бы то ни было, проводимые тайно интернет-кампании стали фактом нашей жизни. Трудно было бы объяснить, если бы их не было.

Новый национализм поднимает голову. Этот процесс автор проиллюстрировал историей правления Орбана, который пришёл к власти в Венгрии в 2010 году. Парламентское большинство позволило ему делать, что он хочет. А хочет он разрушить либерализм в стране.

Угрозой была объявлена иммиграция. Он говорил:

Массовая миграция подобна медленному и постоянному течению, которое вымывает берег. Она появляется под маской гуманитарной акции, но её настоящая природа – оккупация территории.

Страна-член ЕС стала сползать в авторитаризм. Орбан и его партия занялись демонтажем разделения властей. Они написали и утвердили новую конституцию, в которой нейтрализовали Конституционный суд, который мог отменить закон, принятый парламентом. Из прессы, судов, университетов и гражданского общества была «медленно выдавлена жизнь». Орбан добился доминирования подконтрольной правым прессы в медиаландшафте страны. Эта пресса неизменно распространяет ненависть к иммигрантам, ЕС и Джорджу Соросу. При этом доходы от рекламы пополняют карманы самого Орбана и его дружков-олигархов. Система из кумовства и нацпропаганды поддерживает саму себя.

Негосударственные организации (НГО) выдавливаются с помощью сети «правительственных НГО», как бы абсурдно это ни звучало. Во главе каждой школы был поставлен лоялист Фидес.

Каждый аспект госструктур оказался под неусыпным контролем.

В целом, подход националистов Венгрии не отличается оригинальностью: фиксация на иммиграции как угрозе, игнорирование порядка, основанного на правилах и подчинение местных организаций в попытке убрать разделение властей. Практически по канонам тоталитаризма.

Следующей иллюстрацией процесса служит Брекзит. Проблема была не в евроскептиках из UKIP, а в том, что их влиянию подверглась существенная часть самих тори.

Агитаторы за выход из Евросоюза твердили о заговоре элит против воли народа и пугали возможным вступлением Турции в ЕС. Эта ложь стала одним из элементов кампании антиправды, сопровождавшую референдум. Это была, по словам автора, «символическая культурная война, в которой информация обрабатывалась в зависимости от соответствия племенной идентичности». Воля народа получила своё выражение в результате референдума. Автор сожалеет об этом как об «отвержении либерализма». Интересно, а что он хотел?  Согласно демократии, воля большинства - закон. Приняв решение о выходе страны из ЕС, это большинство не ограничило права человека в стране.

Последующие события показали, что старейшая консервативная партия стала полностью националистической. Волна национализма не осталась в Европе и перехлестнула океан. Между Трампом и Джонсоном можно найти много сходств: оба националисты, оба любят лгать, и обоим не хватает «интеллектуальной цельности» (не знаю, что за такая цельность).

Трамп опирался в своей борьбе за президентство на свой план строительства стены на мексиканской границе. Эта стена явила бы собой символ контроля над нелегальной иммиграцией и предлагала лёгкое решение для сложных проблем. У него получилось. Техника конвертации беспокойства по поводу материальной неустроенности в нативистскую политическую программу сработала.

Наш план будет America First. Американизм, а не глобализм, будет нашим кредо.

Последовали потоки лжи, призванной подорвать действенность прессы посредством «наводнения зоны дерьмом». Непрестанный трайбализм Трампа заставил демократов отказаться от сотрудничества с ним. Не знаю, у меня лично сложилось впечатление, что они с самого начала не стали принимать нового президента. Во всяком случае, примеров изначального сотрудничества автор не привёл.

Надо сказать, что свой план Трамп стал реализовывать, ставя препятствия WTO и организуя торговые войны с Китаем и прочими странами. Автор считает, что он не понимает, что от торговли могут выиграть обе стороны (замечу:а могут и не обе). Он стал отказываться от многонациональных торговых договоров: NAFTA, TPP, TTIP. В целом, своими действиями слона в посудной лавке Трамп послал сигнал всем остальным националистам: можете делать всё, что хотите.

Вот так истреблялось понятие объективной истины, а «личность» включили в «народ». Вынужден снова заметить: объективную истину поставили под удар задолго до Трампа левые борцы за равноправие с их теориями точек зрения.

Миграционный кризис в континентальной Европе добавил ветра в паруса правых. По мере увеличения числа беженцев, поступающих через Средиземное море они включили свою старую волынку об угрозе иммиграции, которая нарушает цельность народа. Когда Италия и другие пограничные страны поставили на повестку дня вопрос о распределении беженцев на весь Евросоюз, страны Вышеградской группы (Польша, Чехия, Словакия и Венгрия) отказались. Предсказуемым образом итальянский националист Сальвини обиделся на своих восточноевропейских «единомышленников», вполне разделяя их взгляды о вреде иммиграции.

Заставь двух жлобов торговаться между собой – и сделаешь их врагами.

Поток сирийцев через Турцию удалось сдержать, откупившись от Эрдогана. Удалось договориться и с ливийскими властями, которые сами стали вылавливать мигрантов из моря. За мзду, конечно. А в 2018 году итальянские порты закрылись для европейских спасательных судов с со спасёнными из моря мигрантами на борту. Помощь мигрантам оказалась криминализована.

Похожий культурный сдвиг произошёл в Британии, где в рамках политики Враждебного окружения стали давить на иностранцев, проживающих в стране. Нет документов – плати за лечение. Докторов стали заставлять проверять документы пациентов. Статус мигранта стала контролировать и полиция при обращениях. Паспорта стали требовать повсюду. Жертвами пали многие, которые жили десятилетиями в стране, не имея при этом ни малейших проблем. Многие, попавшие в страну детьми в пятидесятых, встали перед угрозой депортации. После Брекзита ряды беспокоящихся пополнили граждане Евросоюза, которых до последнего момента держали в неведении касательно их будущего статуса.

В США борьба с незаконной иммиграцией приобрела трагические черты, когда власти стали разлучать детей с родителями в рамках длительных проверок после пересечения границы. Это было специально задумано, чтобы навести ужас. Попытки Трампа прессовать других жителей с непонятным иммигрантским статусом были купированы другими ветвями власти. Сработала система сдержек и противовесов. Видео с плачем отлучённых детей проникли в прессу и наделали столько шума, что эту порочную практику пришлось прекратить самому Трампу. Но это было лишь одно отступление от заявленного ксенофобского курса, который в целом остался неизменным.

Короче, невесёлые дела творятся. Либерализм в таких условиях является защитой слабых, как бы ни утверждали обратное националисты. В наши дни он ещё не мёртв, но борется за жизнь. Результатом самоуспокоенности либералов стал миграционный кризис, который изначально можно было предотвратить. Сегодня это самодовольство обратилось в страх быть помеченным как элитизм и стать очередной жертвой онлайн-толпы.

Либералы уже давно состоят из двух крыльев – из умеренных сторонников laissez-faire и радикалов, допускающих вмешательство государства в экономику. Начиная с конца семидесятых, рулили умеренные. Их рвение в реализации свободы рынка было таким сильным, что это принесло катастрофические последствия в виде мирового экономического кризиса и политики затягивания поясов. Это вызвало недовольство населения и подъём правых. Люди потеряли в богатстве и безопасности. Финансовая же элита стала казаться высшей кастой, защищённой от всех невзгод. Принцип невмешательства действовал при этом не только в экономике, но и в обществе, что привело к безразличию по отношению к расовым меньшинствам и ЛГБТ.

Laissez-faire, а именно принцип невмешательства в экономику, потерпел поражение. Он оказался слишком холодным, слишком безразличным к простому человеку. Он не защитил его и не предоставил реальной свободы. В итоге многие отвернулись от либерализма вообще и встали под знамёна националистов, которые запели свою старую песнь про «нация превыше всего». А были и те, кто разбежались по группкам притесняемых, чтобы вести каждый свою войну идентичностей, которая является игрой с нулевой суммой с победителями и проигравшими и приносит только разобщение.

Но, хотя левые и правые враги либералов уже списывают их со счетов, ещё не всё потеряно. Наступило время для радикального либерализма, которые обеспечивает государственную защиту при сохранении капиталистического материального изобилия. Задачей его будет не сохранение мира таким, как он есть, а преобразование его. Нужно показать людям, завязшим в национализме и войне идентичностей, дорогу в лучшее будущее. Новый либерализм или будет радикальным, или ему суждено исчезнуть.

------------------------

Таким призывом заканчивается книга. Автор правильно отметил сбивание людей в группы по интересам после того, как неограниченная экономическая свобода привела к кризису. Трудно судить, связаны ли эти события между собой. Что есть – это радикализация политики на фоне ухудшения жизни. Гитлер не пробил бы себе дорогу к власти, не будь экономических невзгод, через которые прошёл немецкий народ после Первой мировой. Так и сегодня. Можно сколько угодно взывать о «капитализме с человеческим лицом», но снова и снова приходится убеждаться: когда становится плохо, на сцену выходит не либеральная толерантность, а тоталитарное чувство локтя. Станет лучше - можно позволить больше свобод.

Всему своё время, и время всякой вещи под небом:
время рождаться, и время умирать;
время насаждать, и время вырывать посаженное;
время убивать, и время врачевать;
время разрушать, и время строить;
время плакать, и время смеяться;
время сетовать, и время плясать;
время разбрасывать камни, и время собирать камни;
время обнимать, и время уклоняться от объятий;
время искать, и время терять;
время сберегать, и время бросать;
время раздирать, и время сшивать;
время молчать, и время говорить;
время любить, и время ненавидеть;
время войне, и время миру.

Дрейфусу ломают саблю.

У антисемитизма в Европе долгая и кровавая история. Католическое предубеждение к «христопродавцам», псевдонаучный расизм с формой носа, левацкая враждебность по отношению к финансовому капиталу и теория еврейского заговора разжигали ненависть к этому народу.

Осуждение изначально невиновного Дрейфуса породило волну антисемитизма во Франции. Тех, кто вставал на его защиту, безжалостно гнобили, не глядя на прежние заслуги. В число новых изгоев вошёл и всемирно известный писатель Эмиль Золя. Его статья Я обвиняю ещё больше поляризовала общество. Оно разделилось на дрейфусаров и антидрейфусаров. Золя пришлось даже бежать из страны. Сотни студентов ходили по улицам Парижа с антисемитскими лозунгами. Антисемитизм, как вирус, распространился по другим городам Франции. Евреям оставалось только прятаться: попытки противодействовать клеймились как насилие.

Оправдание Дрейфуса в суде положило конец раздраю в обществе, но не оперявшемуся нацизму, чья школа политической мысли превозносила группу и атаковала чужаков.

Первая мировая привела к началу коммунистического эксперимента в России. Задумал этот эксперимент Карл Маркс, который пытался провести научный анализ капитализма. (Пытался...

Это не я сказал, это автор. Как видно, не очень он уважает марксистов.) В Манифесте Маркс говорил о классовой борьбе. В классы марксисты группируют людей по отношению к средствам производства. Картина коммунизма с его ландшафтом индивидуальной свободы была чертовски привлекательна. Однако по сути, рассуждения Маркса шли в фарватере Руссо. Равноправие человечество шло не из личной свободы, а из свободы группы. Недаром сам Маркс называл индивидуальные права «догмами» и «устаревшим словесным мусором». То, что он предлагал, было противоположностью рыночного либерализма: обеспечение всей материальной жизни государством. Власть которого над человеком была бы безграничной.

Большевики в России явились достойными продолжателями дела Руссо, встав на место претворителей не воли народа, но воли рабочего класса. Партия объявила войну концепции личной жизни. Они пытались искоренить семью и заменить родителей государством. Луначарский говорил о необходимости учить думать категориями «мы» и оставлять позади частные интересы. Семью разрушали уплотнениями в коммуналки. Людей заставляли жить вместе. У члена партии не было частной жизни. Слово «совесть» перестало употребляться, вместо него получил распространение эрзац – «сознательность». Люди реагировали на это внутренней эмиграцией, пряча чувства и надевая маски. Это со временем охватило всё общество.

Как видно, наш автор так не любит большевизм, что некритично повторяет антисоветские байки об отсутствии частной жизни у коммуниста, разрушении семьи и «внутренней эмиграции» всех и каждого. Жизнь в коммуналке была регрессом для тех, кто занимал прежде целую квартиру, оставшись в результате лишь с комнатой. В то время, как для большинства своя комната была прогрессом по сравнению с подвальными углами при царе.

Впрочем, наци Ян тоже терпеть не может. Фашизм сделал для расы то, что коммунизм для класса. Как и коммунисты, фашисты не уважали индивидуалистов. Волю расово чистого народа осуществляли их вожди. Аргументировали они преимущественно эмоциями, не утруждая себя логическими аргументами. Здесь я не соглашусь: на научное обоснование расового превосходства было было истрачено немало средств. Евгеника и социал-дарвинизм появились задолго до Гитлера и были вполне уважаемы не только в Германии, но и в целом на Западе, включая либеральную Англию.

Большевики, расправившись с буржуазией, неустанно искали новых врагов в обществе. И нашли их: это были кулаки. Коллективизация не привела к росту сельскохозяйственного производства, скорее наоборот: многие не хотели вкалывать за трудодни. Воровство стало повсеместным. Чтобы люди не сбегали в города, крестьянам не дали паспортов. Неурожай и конфискации урожая привели к голоду начала тридцатых.

У Гитлера были свои враги. В число их вошли коммунисты, социал-демократы, церковь и евреи. Сразу после прихода к власти были приостановлены статьи Конституции с базовыми свободами. Сеть концлагерей покрыла страну. Людей стали преследовать просто за хорошие отношения с евреями. Или за то, что впускают евреев в свой магазин. При этом аппарат Гестапо был невелик: помогал штат платных информаторов, да и добропорядочные бюргеры охотно стучали друг на друга. Процесс полного контроля в обществе превратил его в однородную, конформистскую, безразличную и податливую массу. Компанию коммунистам и социалистам в концлагерях стали составлять преступники, безработные, «расовые дегенераты» и прочие «асоциальные элементы». И, конечно, евреи.

Коммунисты тоже внедрили в общество культуру взаимного наблюдения. За кулаками в изгои отправились священники, торговцы, проститутки, цыгане, армяне, китайцы, финны, немцы, греки, корейцы, латыши и поляки. Их депортировали или казнили. К любому иностранцу относились с подозрением. Начиная с 1937 года, волна репрессий накрыла страну. Людей стали арестовывать и бросать в тюрьмы по ничтожнейшим доносам. Если ты «враг народа», то могли арестовать и твою жену. Чтобы добиться признательных показаний, массово применялись пытки, одной из популярнейшей из которых было лишение сна. Между 1929 и 1953 годами через ГУЛАГ прошло 18 миллионов советских граждан.

Начало мировой войны привело к радикализации нацистского режима. Он занялся уничтожением психически больных и умственно неполноценных граждан. Истребление евреев всей Европы велось в промышленных масштабах. Их расстреливали, топили в реках, душили в душегубках и травили циклоном в Освенциме и других лагерях. Миллионы жертв стали последствием краха либерализма и разрушения личного начала.

В либеральный лагерь двадцатый век тоже принёс пополнения. К рыночникам прибавился фон Хайек, к радикалам – Кейнс.

Несмотря на то, что Хайека сегодня считают консерватором, автор причисляет его к либералам. Он верил в свободу личности и его выводы, будь то политика или экономика, вытекали из этой точки зрения. Даже поддерживая диктаторов, он предал себя не как консерватор, а как либерал. Он сразу распознал, что фашизм и коммунизм – две стороны одной медали. Медали разрушения индивидуальной свободы. Свободой, которой он занимался как учёный, была не свобода мысли или разнообразие, а свобода рынка.

Согласно Хайеку, государство, вмешиваясь в рынок (например, манипулируя процентной ставкой), вносит искажения, приводящие к непродуктивному вложению капитала и потере средств. Когда деньги делаются дешёвыми, например, становится выгодно вкладываться в изначально убыточные вещи. Процесс идёт по нарастающей. Потом наступает протрезвление, ставка снова вырастает, а наросшие бизнесы становятся убыточными и банкротятся. Экономика – слишком сложная материя, чтобы пытаться ею рулить. Хайек, вслед за Констаном, считал, что рынок нужно оставить в покое. И, вопреки, Миллю – что решение вопроса о вмешательстве государства имеет однозначное решение.

Более того, тема эта не только экономическая. Любое вмешательство государства – это шаг в сторону тирании. В таком духе он рассуждал в своём бестселлере Дорога к рабству. Но даже в ней он допустил, что государству всё-таки есть кое-чем заняться, хоть бы контролем мер и весов.

Главная проблема у Хайека была в том, что его теория была манифестом бездействия. И когда мировую экономику затрясло в Великой Депрессии, ему было нечего предложить её жертвам. Которые уже имели голос на выборах. Мир на примере нацизма и большевизма уже успел увидеть, что может случиться, если пустить всё на самотёк.

Кейнс считал, что нельзя безоглядно верить рынку. Ему нужно отдать то, с чем он может справиться. А с чем нет – тем должно заниматься государство. В его системе человек укоренён в обществе. И получает пользу от общего благосостояния. После войны вмешательство государства в экономику стало практически повсеместным. Я с трудом верю, что в этом заслуга лично Кейнса, который выпустил свою знаменитую книгу в 1936 году, когда Рузвельт, Гитлер и Сталин уже вовсю практиковали то, за что выступал Кейнс. Но, как бы то ни было, послевоенное время вошло в историю не только государственным регулированием, но и построением систем социального страхования. В шестидесятых годах Кеннеди стал снижать налоги (это автор тоже называет кейнсианизмом!), а его преемник Джонсон стал бороться с бедностью, увеличив пособия. Благосостояние росло, как на дрожжах.

Мировая система торговли была перестроена на основе справедливости и кооперации. Начало положил документ под названием Атлантическая Хартия. Во как! А я думал, это американцы стали прибирать к рукам бывшие колониальные рынки под благородным девизом. Уж больно сильно эта мировая торговля оказалась завязана на единственную валюту, обеспеченную золотом – доллар. Тем не менее, упрощение и выравнивание правил в рамках либеральной системы положительно сказалось на торговле, повысив благосостояние и улучшив положение со свободой в мире.

Мир стал потихоньку объединяться. (Хоть автор говорит о том, что ничего подобного в прошлом не было, это не так. Глобализация проходила в несколько волн, предпоследняя из которых – перед Первой мировой.) Европейцы, объединяясь, стали пытаться положить конец национализму посредством торговли. В 1946 году была подписана Декларация прав человека ООН. В ней были записаны новые права права «второго поколения», включая право на убежище. А ведь ещё за семь лет до того в Майами причалило судно с девятью сотнями европейских евреев, которым не дали сойти на берег ни там, ни на Кубе, ни в Канаде. Пришлось ему возвращаться в Германию, где треть пассажиров закончила свою жизнь в концлагерях.

Декларацию ООН нельзя привести силой в действие. Но она нашла своё отражение в законодательствах стран мира. Страны-подписанты Европейской конвенции по правам человека пошли дальше, организовав независимый суд в Страсбурге. Решения суда уже обязательны. Так в целях соблюдения прав человека была отдана часть суверенитета. Возникновение таких организаций, как ВТО, ЕС и Совет Европы не оставляет сомнений: разделение властей переступило границы. Государства стали принимать решения сообща. Потеря части суверенитета явилась ценой, оплаченной за безопасность, выгоды торговли, свободу передвижения граждан, защиту от тирании и мир.

Успех фашизма и коммунизма в середине века заставил открыть глаза на одну важную вещь: люди не хотят быть атомами. Они любят объединяться в рамках культуры и общества. А классики либерализма, от Локка до Милля были безразличны к патриотизму. Помочь осмыслить этот феномен смогли два человека, первого из которых я бы не назвал либералом. Он был скорее левак либерального толка – Джордж Оруэлл.

Уже в молодости Джордж стал чувствовать пустоту в своей душе и в душах других. Эту пустоту заполняли опасные политические движения. Сам он попытался обратиться к религии. Но по-настоящему поверить он не мог, хотя и любил быть сопричастным на церемониалах. Он считал:

Если ты больше не веришь, лучше всё же ходить в церковь; лучше следовать древним дорогам, чем дрейфовать в неприкаянной свободе.

Джорджу случилось повоевать в Испании, где он воочию столкнулся со сталинскими лживыми пропагандонами. Это заронило в его сердце искру ненависти ко всему тоталитарному. Вернувшись в Британию, он стал писателем.

Оруэлл предупреждал, что потребность людей к принадлежности никогда не пропадёт. Нужно признать этот факт и взять его в основу политики, прежде чем его монополизируют фашисты. Он сам был патриотом, но не был националистом. Национализм – это тёмная сторона патриотизма, на которую переходят те, кто не любит отдельную личность. Национализм – это когда единообразие встречается с отсутствием независимого морального суждения. Когда прилипаешь к толпе наци, способность к независимому мышлению начинает сама собой растворяться.

К чему это приводит, он рассказал в своей всемирно известной антиутопии 1984. Тоталитарный режим не ограничивается физическим контролем, ему нужен и контроль ментальный. В его условиях люди начинают верить, что 2+2=5. Своим романом Оруэлл пытался призвать к оружию. Продемонстрировать, куда ведёт угроза тоталитарного мышления. И показать, как победить тоталитаризм: яростной защитой объективной реальности. Путь к свободе лежит через "cogito ergo sum".

Но всё же я считаю, что от Оруэлла далековато до либерализма. Мостик между патриотизмом и либералами навёл один талантливый еврейский мальчик. Звали его Исайя Берлин.

Я русский еврей из Риги. И все мои годы в Англии не могут этого изменить. Я люблю Англию, со мной здесь хорошо обходятся, меня восхищает многое в английской жизни, но я русский еврей, я таким родился и буду таким до конца жизни.

Это не помешало ему достигнуть чрезвычайной популярности. Родился Исайя в 1909 году, и детство его попало на тяжёлые годы войны и революции. Семья была эвакуирована из Риги в Петроград, чтобы пережить там революцию. В 1920 году они попытались вернуться в Ригу, но встретили там холодный приём. Евреев там уже сильно не любили. Выходом стала эмиграция в Британию. Исайя там прекрасно интегрировался. Мальчика, который назвал его "грязным немцем", живо побили одноклассники. Учился он прекрасно, закончил колледж Оксфорда и занимался почти всю жизнь философией. Почти всю. В войну он был дипломатом и работал в США.

Несмотря на прекрасную интеграцию в английском обществе, Исайя был, как он сам признавался, евреем. Даже сионистом, хоть в Иегову верить не мог. И когда предоставлялась возможность, сливал конфиденциальную информацию еврейскому лобби в Нью-Йорке. Да, во вред своей стране. Но он был ещё и не просто еврей, а русский еврей. Русская культура была близка ему. Когда предоставилась возможность поработать в СССР, он ей воспользовался. И сходил в Ленинграде в гости к Анне Ахматовой. Они проговорили до одиннадцати вечера. Поэтесса посвятила ему несколько строк:

Полно мне леденеть от страха,

Лучше кликну Чакону Баха,

А за ней войдёт человек…

Он не станет мне милым мужем,

Но мы с ним такое заслужим,

Что смутится Двадцатый век.

Автор не рассказал, что Берлин привёл за собой в тот вечер "хвоста". Это привело к разгромному постановлению ЦК, в результате которого Ахматова получила серьёзные неприятности и схлопотала инфаркт. Потому когда предоставилась встретиться ещё раз в 1956 году, она отказалась.

А Берлин занялся после войны философией. Собрал кучу наград, включая рыцарское звание. Он был либералом. Будучи умным и открытым миру человеком, он признавал наличие многих ценностей. Свобода, равенство, справедливость, благодарность, прилежание, гедонизм, романтическая любовь, дружба, искусство, благотворительность... И патриотизм тоже. И потому Берлин пришёл к выводу о плюрализме ценностей. Проблема в том, что они не всегда идеально согласуются. Скажем так: они находятся в конфликте. Хэппи энда не существует. Что-то всегда будет страдать. Проблемы всегда будут сопровождать человечество. Такова жизнь.

Либералам пришлось признать, что есть вещи, помимо их тотемов - свободы, разума и автономии. И эти вещи не хуже. Но, приняв эту точку зрения, мы рискуем впасть в моральный релятивизм. А именно - если нет доминантных ценностей, то "всё дозволено", и нацизм и сталинизм - вполне допустимые вещи, наряду со всеми другими.

Однако человеку свойственно рано или поздно делать выбор между ценностями. Но для того, чтобы сделать выбор - нужно быть свободным! В этом и есть важность и ценность свободы. На выбор весьма влияет контекст, внешние обстоятельства. А чтобы оценить ценности в контексте - нужно включить голову. Разум. И быть автономным в своём решении. Получается, что старые добрые либеральные тотемы - они не просто ценности, они метаценности, обеспечивающие человеку сделать свой выбор. К свободе, разуму и автономии Берлин добавил ещё одну метаценность - умеренность. Она помогает признать конфликт, не устраняя, но смягчая его.

Отсюда мораль: патриотизм имеет значение, потому что он важен для человека. Но как только он ограничивает его, он теряет своё значение. Вполне в духе либерального патриотизма.

--------------------------------------------

Несмотря на отчаянные попытки автора убедить читателя, что большевизм и фашизм - одно и то же, я всё же не убедился. Да, сходство налицо - это тоталитаризм. Но это не стратегия. Это тактика. К которой прибегают чаще всего в военных условиях. Советский Союз ранних лет и был большим военным лагерем. И война показала, что готовились не зря. Более того, на благословенном либеральном Западе тоже не гнушались преследованием инакомыслящих - достаточно вспомнить репрессии при маккартизме в США, когда коммунистов изгоняли отовсюду, откуда можно. Разве что в тюрьмы не бросали, но это ведь не принципиально. Читая про двадцатый век, убеждаешься снова и снова, что автор рисует историю чёрно-белыми красками. Про своих - только хорошее, про чужих - только плохое. Так распинался про эгалитаризм Милля и Тейлор - и не удосужился упомянуть, что равноправие женщин было первым достигнуто в стране Советов.

Включение левых и правых идей в арсенал либерализма в ходе современной истории говорит о том, что идеология сама по себе эта не отвечала на базовые запросы обществ. Потому либералы стали мыкаться по разным лагерям. Находя чаще всего приют у консерваторов, как Хайек. Которые желают свободы вложения своих накопленных капиталов. "Тоталитарные" левые в свою очередь уважают рыночника Кейнса.

Рассуждения про мета-ценности звучат красиво, но если задуматься, что это значит, то можно прийти к выводу, что не нужно воспитывать детей, а давать им некий выбор. Но во-первых, ценности закладываются в раннем детстве, когда "соображалка" ещё не работает на полную мощность. А во-вторых, время будет потеряно, и если ребёнка не будут воспитывать родители и школа, его воспитает улица. Найти силы пересмотреть свои убеждения может далеко не каждый Вундеркинд Берлин в своей философии, как и Констан, и Милль, проецирует свои качества на всё человечество.

Обеспечить людям автономность и свободу выбора в условиях непрестанной пропаганды с разных сторон - утопия. Пропаганда стоит денег, и у кого их много - тот и сильнее влияет на умы. Недаром те, кто всегда топит за свободу и либерализм - это денежные мешки. Они не любят, когда их трогают, а особенно не любят, когда трогают их деньги. Или мешают их тратить, как вздумается. Вот и получается, что в Мекке либерализма - Соединённых Штатах Америки - в выборах может участвовать любой. И выставлять свою кандидатуру - тоже любой. А вот побеждают всегда сверхбогатые и их ставленники. Вот она - свобода...

Ему "посчастливилось" быть плодом эксперимента. Его отец, богатый швейцарский полковник, решил воспитать ребёнка в идеальном соответствии своим ценностям при условии полного контроля. Его отправляли от учителя к учителю, некоторые из которых оказывались пьяницами и азартными игроками. Что принесло свои результаты: начав в пять лет с греческого, латинского и математики, в двенадцать он уже писал, как Бог. А в тринадцать дрался на двух дуэлях, влюбился и наделал первых карточных долгов. Так и прошла бы жизнь его вдали от большой истории, если бы в 1794 году он не встретился с мадам де Сталь.

Наконец-то он нашёл кого-то, кто превосходил его самого живостью, интеллектом и сексуальным аппетитом. Он не стал падать духом, когда мадам не стала включать его в "члены её кружка". Восемнадцать месяцев домогательств явили в качестве результата неслыханно сильную пару из двух монстров-эгоцентриков.

Незадолго до прихода Наполеона к власти де Сталь пыталась подбить к Бонапарту клинья, но получила от ворот поворот. Впрочем, впоследствии тот предложил сотрудничество, которое было высокомерно отвергнуто. С тех пор они стали врагами. С жёстким режимом империи наши герои-любовники стали бороться изнутри. Констан, став трибуном, не упускал возможности лишний раз обличить тиранию. Салон мадам де Сталь стал центром оппозиции. Кончилось это геройство сперва общественной изоляцией, а потом и эмиграцией.

Констан наблюдал рост авторитаризма режима, делая заметки, которые опубликовал впоследствии в виде памфлета. Истоком проблем он считал войну, которая в случае обороны страны является нужным делом. Но когда дело переходит к завоеванием - становится токсичной. Народ трудно убедить идти отдавать свои жизни в завоевательных походах, потому в ход идёт навешивание ярлыков национальной безопасности на агрессивные войны, а затем и изменение языка:

Все слова будут терять своё значение. "Сдерживание" будет предвещать насилие, "справедливость" возвестит о беззаконии.

Это было написано за полтора века до Оруэлла.

Несогласные с ложью генералов будут безжалостно подавлены. На всё общество будет наложено требование к подчинению. От всех будут требовать единообразного мнения о политике, религии, патриотизме и стиле жизни. Сам Констан был с этим не согласен, предпочитая разнообразие униформизму, а торговлю - войне:

Разнообразие - это организм, а единообразие - механизм. Разнообразие - жизнь, единообразие - смерть.

Звёздная пара де Сталь и Констана распалась окончательно в 1811 году после того, как новый молодой любовник не захотел терпеть других членов кружка мадам. Констану осталось заниматься писательством в обществе второй жены. Его автобиографический роман "Адольф" принёс ему мировую славу и оказал сильное влияние на Пушкина.

Меж тем Наполеону надавали по сусалам в России. Было очевидно, что во Францию вернётся монархия. В надежде, что она будет конституционной, Констан стал топить за шведского принца. Победил, однако, очередной Людовик. А потом подул новый ветер: Наполеон вернулся с острова Эльба. Кому и предложил свои услуги наш герой. И получил согласие! И даже поручение написать новую Конституцию. Но после Ватерлоо снова начались траблы... Однако, вместо того, чтобы дёрнуть из страны, он стал писать мемуары о работе с Наполеоном, где он представил себя борцом против автократии. Людовик Восемнадцатый, прочитав их, улыбнулся и простил гада.

Всё же, время, проведённое с Наполеоном, не прошло даром. В последующих трудах Констан изложил своё видение политической философии. В её сердце была идея независимого индивида, которого он списывал, несомненно, с себя. Он справедливо указал на Руссо, как на провозвестника Террора. Воли народа не существует! Есть только много желаний отдельных людей. Любое движение, взявшее "волю народа" на вооружение, кончает злоупотреблениями и узурпацией власти, будь то Кромвелем или Робеспьером. Верно, что народ - суверен. Но у каждого гражданина должны быть неотчуждаемые права, которые должны защищаться от посягательств государства, церкви или общества. Живя среди людей, приходится иметь дело с  секретной полицией, назойливым проповедником или любопытными соседями. Это - тирания большинства.

Защищать права меньшинств - это защищать права всех. Каждый оказывается когда-нибудь в меньшинстве. Всё общество состоит из меньшинств, которые так или иначе притесняются.

Вдобавок к этому, Констан встал на защиту частной собственности. Аргументы он взял у Адама Смита. Тот в своём Богатстве народов поставил эгоистический интерес каждого в основу преуспевания всего общества. Механизм ценообразования на свободном рынке заставить работать его "невидимую руку", которая будет благоприятствовать всем - и продавцу, и покупателю. Инстинктивное экономическое поведение отдельных участников приведёт систему на пик эффективности. А дело государства - прежде всего не мешать. Для него Смит выделил три задачи - оборона, правосудие и общественные дела типа школ или дорог. Интересно, что в будущем рьяные сторонники свободного рынка окажутся склонны топить за минималистское государство, игнорируя третью задачу, поставленную государству их кумиром. Тем не менее, сам Адам Смит указывал, что страна должна жить по средствам, платить по счетам и не накапливать долгов.

Вот эти идеи Смита и взял на вооружение Констан, обосновывая неприкосновенность частной собственности. Конфискуешь имущество? Снижаешь эффективность рынка и благосостояние каждого! Государство должно оставаться в стороне от попыток перераспределения. В начале девятнадцатого века с его бурным развитием это казалось дельным. Уже тогда самому Констану было ясно, что общество при этом расколется на два - имущих и неимущих. Политические права гражданина по факту будут иметь только первые. А вторые - обречены работать по 80 часов в неделю, чтобы снискать хлеб насущный. По факту, в добавок к исключению из числа полноправных граждан рабов и женщин, Констан исключил ещё и неимущих.

Но история шла по другому пути - пути увеличения равноправия. Вопрос неравенства требовал своего решения. Новые ответы были даны новыми людьми. Одним их которых была ещё одна жертва экспериментального воспитания по имени Джон Стюарт Милль. Его папаша тоже решил воспитать супермена. Но в отличие от папы Констана, он сам был хорошо образован и мотивирован. И занимался воспитанием сам. Вместе со своим другом Джереми Бентамом Джеймс Милль разделял философию утилитаризма. Он хотел воспитать человека, который воплощал идеал утилитариста: сухую логическую машину по максимизации пользы. Пацан в три года начал с греческого, в шесть написал историю Рима, в восемь занялся латинским, в девять перечитал многократно Илиаду, в двенадцать глотал целые библиотеки древних текстов, а в пятнадцать получил последний кусочек пазла - философию Бентама.

Папаша был доволен. Однако позднее выяснилось, что успехи в учёбе дались ценой неспособности завязать себе галстук даже во взрослом возрасте и лишением друзей на протяжении всего детства.

Я вырос в отсутствии любви и присутствии страха.

И в двадцать лет "машина" сломалась. После того, как Джон Стюарт осознал, что если реализовать те изменения, которые он желал обществу, оно не станет счастливым. Парень стал подумывать о самоубийстве. Но нашёл отдушину в поэзии и искусстве. В конце концов он оставил идею о создании полностью научной системы для постижения мира. Он привнёс в свою жизнь эмоции и открытость новым идеям. И он встретил свою женщину.

К несчастью, она была замужем. И с тремя детьми. Добавьте к этому викторианскую Британию с её браком, зависящим всецело от мужа - и можете представить себе степень затруднительности их положения. Но зато она была его верной сподвижницей, в сотрудничестве с которой он разработал все свои значимые идеи. По сути Гарриет Тейлор была его соавтором. Но история забыла её, оставив в памяти потомков в основном лишь Милля.

Пара эксцентриков Тейлор-Милль

С идеей Локка об общественном договоре было порвано. Государство - средство подчинения, и оно базируется на силе и принуждении, роль которых в ходе истории ушла на задний план. Раньше людей порабощали палками и камнями, а сейчас их держат в рабстве законами. Роль женщин в тогдашнем государстве низводила их до состояния собственности. Даже если тебя не бьют и насилуют, система мужского доминирования является ментальной тюрьмой. На протяжении всей жизни из тебя делают пассивный субъект для удовлетворения мужчин. Тебя учат только для того, чтобы выдать замуж, лишив других значимых целей в жизни. Вышла замуж? Прекрасно, рожай. И желательно мальчика!

Милль и Тейлор распознали дефицит прежних либералов: свобода должна быть для каждого. Уже в 1867 году Джон Стюарт поставил вопрос о всеобщем избирательном праве в процессе реформы. Конечно, его прокатили. Но прошло 55 лет после его смерти - и цель была достигнута.

Уважение к собственности было не чуждо Миллю - сам классик Давид Рикардо был частым гостем в доме его отца. Коммерцию он считал реальной альтернативой, делающей войну устаревшей. Но вопиющее неравенство среди людей не давало ему покоя. Он пришёл к выводу, что несмотря на благотворность рынка и частной собственности в деле повышения достатка, главным критерием пользы должно быть благополучие массы народа. В этом вопросе свободный рынок имел явные недостатки. Исправлять которые и должно государство в рамках своей третьей задачи, установленной Адамом Смитом. Оно должно обеспечивать общественные работы на благо всех. Более того, оно должно защищать коллективное принятие решений. И наконец:

Человеческие существа должны помогать друг другу, и чем выше нужда - тем больше. Никто не нуждается сильнее в помощи, чем голодающий.

Чтобы обеспечить это, требуется какое-никакое социальное государство. "Левачество", - скажете вы. Да, левый либерализм. Но вот вопрос: насколько далеко должно государство вмешиваться в свободный рынок? Увы, этот вопрос для Милля не имеет универсального ответа.

Это, конечно, далеко не весь вклад Милля в либеральную науку. Главным был трактат О свободе. В нём получила развитие центральная философская идея Констана о тирании большинства. Государство и общество - вот главная угроза для человека. Решением проблемы с его угнетением стал принцип вреда.

Единственное оправдание вмешательства в свободу действий любого человека - самозащита, предотвращение вреда, который может быть нанесен другим. Собственное благо человека, физическое или моральное, не может стать поводом для вмешательства, коллективного или индивидуального. Не следует заставлять его делать что-либо или терпеть что-то из-за того, что по мнению общества так будет умнее и справедливее. Можно увещевать, уговаривать, упрекать, но не принуждать и не угрожать.

Можно долго спорить, что такое есть этот самый вред, который нужно предотвращать. В любом случае, Милль утвердил основные индивидуальные свободы, трогать которые нельзя: свобода мысли и сознания, свобода изъявления и опубликования мнений, свобода вкусов и занятий (то есть делать то, что нравится) и свобода объединений для любых целей, лишь бы они не вредили остальным.

Звучит красиво, но касательно конкретных применений неизбежны споры и проблемы. Стоит ли ограничивать продажу яда? Нет! Надо только поставить препятствия для использования его во вред. Стоит ли запрещать людям уходить в секты? Тоже нет! Нужно, однако, обеспечить возможность свободного выхода из них. Как видим, дело это трудное, но открывающее дверь в мир сбалансированных интересов. Для Милля эта идея была глубоко личной. Его отец с друзьями-утилитаристами презирали поэзию, которая спасла ему самому жизнь. Открытость другим идеям - чрезвычайно важна. Начнёшь путешествовать, знакомиться с другими культурами - получишь "прививку" против национальной ограниченности, например.

Кроме того, трактат содержал сильные аргументы в пользу свободы слова. Начать с того, что все делают ошибки: люди, организации, государства, церкви и общественное мнение. Далее, запретить кому-то высказывать своё мнение в случае, если оно верно - значит лишиться возможности узнать правду. А если ложно - не суметь распознать его ложность. Закрывать рот оппоненту - значит покончить с прогрессом. Всё это, конечно, с одним исключением: призывы к насилию должны безусловно запрещаться.

Потому-то настоящий либерал всегда слушает тех, кто с ним не согласен. Нужно быть открытым для самых убедительных, информированных, эффективных и красноречивых атак. Для этого мало быть уверенным и независимым. Нужно иметь способность влезть в шкуру оппонента. То есть уметь сочувствовать.

Подобно Констану, Тейлор и Милль распознали противоречие между свободой личности и согласованностью в обществе. Как и он, они сравнивали разнообразие с организмом, а согласованность - с машиной. Машина, казалось, побеждает. Но в ней же крылись силы, окрылявшие либерализм. Это были обмен информацией и демократия. Они предвидели положительную обратную связь между общественным мнением и СМИ, что в условиях представительской демократии создало отдельную моральную силу, давящую на законодателей.

Как быть одиночке в обществе? Подчиниться мнению остальных, плыть по течению? Или быть хозяином своего мнения, взвешивая его разумом? Авторы предпочли последнее. Человек должен сам выбирать свою жизнь. Но лишь немногие способны шагать не в ногу с остальными.

В этих обстоятельствах вместо того, чтобы подавлять индивидуальность, следует поощрять ее действия, отличные от действий массы. Главная опасность сегодня в том, что не многие  решаются быть эксцентричными.

------------------------------

Вы, наверное, обратили внимание, что классики либерализма были вундеркиндами. И, мне кажется, они мерили общество по себе. Констан был космополитом, и думал, что каждый так сможет жить без роду, без отечества. Милль предлагал жить своим умом, уведя чужую жену из семьи, и думал, что другие тоже способны противостоять морали и осуждению общества. Увы, не все столь умны, образованы и сильны. Человек слаб и недалёк в общем случае. Быть независимым, да ещё себе на уме - участь немногих. Остальные чувствуют себя лучше в компании.

Как быть либералом.

Я думаю, что написать книгу автора побудил взлёт национализма в десятые годы. В то время, как националисты считают, что общество состоит из двух групп, постоянно конфликтующих между собой - народа и элиты, Ян говорит нам, что на самом деле ничего этого нет. Нет такой вещи, как народ. Все разные со своими ценностями, интересами и странностями. Те, кто так не считают, рассказывают свою сказку про «народ» и заявляют о своей легитимности как его представителей. Согласен? Значит, тебя берут в демократию. Нет? Ну и ладно, сиди себе и не высовывайся. Для националиста есть одна идентичность на всех. Ведь не можем же мы быть сразу многими вещами одновременно? Или? Или! Конечно, мы можем иметь несколько идентичностей. Так автор опровергает первую ложь националистов. А всего их шесть, этих видов лжи.

Вторая ложь – мир прост. Вся великая экосистема – торговые сети, закон, финансы, суверенность – стирается при этом. Всё становится простым и чёрно-белым.

Третья ложь – ты не должен возникать. Не следует задаваться и покушаться на чистоту народа. Независимые умы представляют собой угрозу власти. Таких следует нейтрализовать, пометив ярлыком «врага народа».

Четвёртая ложь – всевозможные организации (ООН, ЕС, ВОЗ, ВТО...) – все они находятся в заговоре против простых людей. На самом же деле эти организации обеспечивают баланс власти, не допуская злоупотреблений со стороны отдельных правительств. «Так не пойдёт!» - говорят националисты. Для людей, говорящих от имени народа, не должно быть ограничений их власти. Потому-то на институции ведутся атаки, всегда и во все времена. Сперва их дискредитируют, затем лишают полномочий, а в конце концов – разрушают.

Пятая ложь – бойся тех, кто не такой, как ты. Меньшинства угрожают целостности народа. Народ должнен быть един. Как организм. Как машина.

И последняя, шестая ложь – правды не существует. Лезешь со своими доказательствами – реализуешь заговор элит. Независимые эксперты и журналисты-расследователи попадают в категорию политических оппонентов. Разумеется, это недаром так: истина является вызовом для власти. Ведь так чего доброго можно вывести лжеца на чистую воду.

Как видим, весь каркас лжи призван законсервировать власть националистов. Либерализм же борется за свободу личности. Если следовать ему, он не может служить власти сильных. Он не различает между народом и элитой и преследует свободу каждого человека в своём самосозидании. Единственное ограничение при этом – защита свободы других.

Жил во Франции семнадцатого века впечатлительный юноша. Звали его Рене. Его мучали настолько явные кошмары во снах, что он стал сомневаться в том, что есть сон, а что – действительность. Как различить одно от другого, как доказать существование? Рене решил посвятить свою жизнь поиску определённости. В этом поиске он стал опираться на совершенно непреложные, несомненные факты. В процессе ему удалось разрушить старый мир и создать новый, построенный на правах, разуме и свободе.

К числу вещей, до которых он додумался, была независимость объекта от наблюдателя. Свеча существует независимо от того, кто на неё смотрит. Это значило, что весь мир существует сам по себе. Человек – не центр Вселенной. Постичь природу вещей он предлагал, опираясь на микроскопические качества, которые можно было постигнуть языком математики. В 1637 году он опубликовал книгу под названием Рассуждение о методе.

В ней было впервые заявлено о  системе подвергать всё сомнению и требовать пруфов. Система была проста и состояла из четырёх шагов: раздели истинное от сомнительного, раздели задачу на мелкие, решай от простого к сложному и, наконец, пересмотри всю работу, чтобы ничего не забыть.

Несмотря на то, что сам Декарт (такова была фамилия юноши) всегда настаивал, что его наука согласуется с христианством, новое мировоззрения было вызовом для Церкви. Учёному пришлось маскироваться: писать анонимно и переключиться на латинский. Чтобы избавиться от подозрений, он решил написать книгу, которая бы показала, что его метод подвергать всё сомнению не угрожает существованию Бога. Он потерпел неудачу. Эта книга стала известна на века именно популяризацией тех самых скептических идей.

В Размышлениях Декарт начал с сомнений в своих же ощущениях. Мы не можем быть уверены в том, что у нас есть руки и ноги: ведь мы их не чувствуем во сне. Чего уж говорить о сложных материях навроде физики, астрономии и медицины. Или неба, воздуха, цветов, фигур, звуков и т.д. Всё это даётся нам в весьма сомнительном ощущении. Ни на что нельзя положиться!

Кроме... самого факта сомнения. Он – налицо. Тот, кто сомневается – он есть, он существует. Я мыслю – значит я существую!

Cogito, ergo sum.

Итак, есть как минимум одна определённая вещь. Это – сам мыслящий человек. Индивид. Так люди стали свободны от того, чтобы быть частью целого.

Это было начало. Но далеко не конец. Следующими в цепи либералов были английские революционеры, которых называли левеллерами. Декарта они вряд ли читали, но свободу ого-го, как ценили. Особенно в условиях, когда Карл Первый душил свободную прессу. Его советник, архиепископ Лод "прославился" на этом поприще, разрешив лишь 20 печатных прессов на весь Лондон и сделав печать местных новостей преступлением.

По иронии судьбы, семена свободы вызрели внутри самой церкви. Первым был Лютер с его обличением злоупотреблений папства. Из Лютера выросло целое протестантское движение, одном из ветвей которого были пуритане, которые стали доминантной группой левеллеров. Они считали , что церковь должна быть отделена от государства и упирали на важность личного обращения к Богу. Из этого следовали три важные мысли:

Люди должны иметь свободу совести. Человек сам должен решить, в какого бога он будет верить, и будет ли верить вообще.

Каждый должен сам найти дорогу к Господу, потому делался упор на личность.

И в конце концов важно было подвергать веру сомнению. Никто не знает, как должно почитать Господа. Потому нельзя никого заставлять верить "должным образом".

Эти три идеи и легли в основу либеральной мысли.

Карлу пришлось потерпеть поражение в войне против парламента. Но его преемники продолжали ограничивать свободу печати. Мысль была проста: если государство неспособно контролировать печать, оно не может контролировать идеи. А значит не может вообще ничего контролировать. Снова началась борьба. Один из обличителей цензуры, поэт Джон Мильтон,  утверждал, что когда люди не знают, что верно, найти истину позволяют свободные дебаты, а не цензура. Конечно, его обличений было мало. Нелегальные печатные машины безжалостно изымались. Одну из них забрали у некого Ричарда Овертона, который додумался до совсем уж "крамольной" мысли:

Природой каждому  дана индивидуальная собственность, на которую никто не должен покушаться.

Он не требовал отдельных плюшек для себя, квакеров или баптистов. Но прав для каждого. Овертон пошёл дальше, говоря о том, что каждый должен иметь возможность делать всё, что хочет, пока это не затрагивает свободу других.

Гражданская война шла дальше. В 1647 году левеллеры вместе с Армией нового образца получили власть над Англией. Овертон вышел на свободу. Стало реально реализовываться разделение властей - ещё одна основа либерализма. Парламент перестал быть игрушкой в руках короля. 28 октября в Церкви святой Марии в Путни левеллеры принесли на обсуждение новый документ под названием "Соглашение народа". Это был план демократической системы, в которой народ избирает людей для написания законов. И в которой нашлось место для списка свобод, которые не должны этими законами нарушаться: свобода от произвольного тюремного заключения, свобода совести, свобода от военного призыва и т.д.

Документ, подразумевающий народ в качестве автора, был на самом деле написан самозванцами, которых никто не избирал. Под "народом" они понимали далеко не каждого: минус женщины, минус иностранцы, минус слуги, минус должники.

Левеллеры не удержались во власти. Парламент оказался зачищен. Карлу Первому отсекли голову. Но свято место пусто не бывает: Кромвель стал монархом по всем признакам, кроме названия. Один из матёрых революционеров, Джон Лильберн, написал впоследствии:

Хоть мы и потерпели неудачу, наша правда восторжествует.

Так и случилось. Их правда утвердилась, пройдя три революции.

Первой была Славная революция, положившая начало современной британской истории. Когда всё улеглось, некто Джон Локк опубликовал Два трактата о правлении, в которых он определил и обосновал то, что случилось. В них он не стал опираться на некие мифические древние установления, а прямо заявил о естественных правах каждого. Люди по природе все свободны, равны и независимы. При этом никто не должен вредить другим в их жизни, здоровьи, свободе и собственности. Да, чужая собственность должна быть неприкосновенна. Ведь она порождение труда, а труд двигает человечество вперёд. Деньги и торговля позволяют извлекать пользу каждому члену общества. Конечно, неизбежны конфликты. Для их разрешения нужна некая независимая инстанция. Это и есть государство.

Правда, власть не всегда благоприятна для общества. Вполне возможны злоупотребления с преступлением закона под любым благовидным предлогом. Чтобы снизить риск, власть надо разделять. Народные избранники должны писать законы, а правитель должен управлять, согласно им. Если же власть преступна и не выполняет свою функцию, то народ имеет право свергнуть её в процессе революции. Как свергли Якова Второго при жизни Локка.

Локк открыл глаза на новую картину мира. Картину, в которой естественным состоянием человечества была не власть, а свобода. Естественно не правительство, но права человека. А о законности правительства решение принимает не государство, а народ.

Второй была Американская революция, которая разразилась в ответ на повышение налогов Британской метрополией. Которые подняли вследствие долгов. Которые появились в результате участия в Семилетней войне. Которую Британия выиграла у Франции. Колонисты взяли идеи Локка и других радикальных авторов в свою Декларацию Независимости 1776 года, которая провозглашала, что

...все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав людьми учреждаются правительства, черпающие свои законные полномочия из согласия управляемых.

Парламент сделали двухпалатным. Сенат должен был сдерживать власть Палаты Общин. После победоносного завершения войны за независимость выяснилась, однако, неприятная штука: центральная власть была слаба, в то время, как правительства отдельных штатов могли пасть жертвой сильных групп интересов. Демократия - это не всё. Без мер защиты воля народа может быть ещё более гнетущей, чем произвол правительств.

Решением стала Конституция США. В её основу легли идеи знаменитого француза Монтескьё, который в своём труде О духе законов связал хорошее управление в стране с разделением власти на три ветви: законодательную, юридическую и судебную. Эти ветви, являясь независимыми в своих решениях, тем не менее зависят друг от друга таким образом, что ни одна сторона не в состоянии узурпировать всю власть. Так называемая система сдержек и противовесов. Её и выстроили авторы Конституции. Конгресс стал законодательной властью, президент с его офисом - исполнительной, а независимые суды с их пожизненно избираемыми судьями - судебной. Согласно системе сдержек, судьи Верховного Суда, например, назначаются президентом, но с одобрения Сената. Президент может наложить вето на закон, но оно может быть опровергнуто значительным большинством в Конгрессе. Который может отрешить от должности и самого президента.

В качестве первой поправки в Конституцию вошёл Билль о правах, где содержится свобода слова, совести, прессы, собраний и прочие ценные вещи. Пресса стала де-факто четвёртой ветвью власти, которая мешает потенциальным узурпаторам в их деле и обеспечивает борьбу со злоупотреблениями.

Как и левеллеры в Англии, отцы американской демократии не имели в виду буквально каждого, говоря об универсальных правах. Полмиллиона рабов остались в своём положении. Не имели прав и женщины, чьё исключение понималось столь естественным, что о нём даже не упоминалось. Что уж говорить об индейцах и иностранцах.

Третьей революцией стала Великая Французская. И её тоже подтолкнули проблемы с финансами. В решающий момент армия не поддержала Людовика Шестнадцатого, и 14 июля 1789 года пала Бастилия. Национальное Собрание приняло Декларацию прав человека и гражданина, в которой нашлось место и для прав на свободу, на безопасность, на сопротивление притеснению, а также в особенности - на собственность. И на разделение власти.

Но было в шестой статье нечто особенное. А именно:

Закон есть выражение общей воли.

Что это за общая воля такая? Её нашли среди идей Жан-Жака Руссо, который не считал, как Локк, что законность государства базируется на согласии граждан. Вместо этого государство руководствуется на их общей воле. Это не воля большинства, нет. И не воля какой-то группы. Это некое коллективное сознание, через которое люди действуют, являясь частью целого. Выражая абстрактный общий интерес.

Я думаю, вы уже догадываетесь: под эту мутную концепцию можно подвести любую мерзость. Во имя общей воли можно упразднить личные свободы, отвергнуть права, настоять на некоей абсолютной истине и поставить над всеми правителя, облечённого полномочиями реализовать эту общую волю на своё усмотрение.

Так и вышло. Национальное Собрание растоптало Декларацию, начав с гонений на церковь, продолжив отрешением короля от власти. Когда санкюлоты начали своё восстание, ему осталось лишь самораспуститься. Взамен его был избран Конвент, который живо отправил Людовика на гильотину. Дальнейшие ужасы террора и попрание прав оправдывались той самой общей волей. Робеспьер объявил:

Мы должны организовать деспотизм свободы, чтобы разрушить деспотизм королей.

Общая воля заменила всё: демократию, разделение властей, власть закона и индивидуальные права. Это был Террор, жертвами которого были все несогласные с "волей народа", выражаемой радикалами, сидевшими в Конвенте. За первые девять месяцев гильотина обслужила 16 тысяч человек. Революционный Трибунал работал, не покладая рук. В последующем хаосе воля народа стала означать волю Комитета общественного спасения во главе с Робеспьером. Который пал в конце концов жертвой своего же террора. Прошло немного времени - и террор угас после финального аккорда с казнью якобинцев.

Многие стали винить в произошедшем индивидуализм, вырвавшийся на свободу. Но оказался некто, кто сказал, что проблема была не в том, что было слишком много индивидуализма. А в том, что его было слишком мало. О нём - в следующей части.

-------------------------------------

Сразу скажу, что Ян - не учёный, а журналист. Он вдохновлён либеральной идеей и ищет на свой страх и риск истоки её формирования. Вот я бы, например, поостерёгся начинать с Декарта. Либерализм базируется на нескольких идеях, связь между которыми весьма иллюзорна. Принцип подвергать всё сомнению несомненно установился в век Просвещения. Но тот же век написал на знамёнах поиск объективной истины. Сомнение - лишь инструмент, но не утверждение того, что истина не существует. Или взять эгалитаризм. Здесь уж точно без апостола Павла не обойтись. Ну а упор на свободу личности не появился с пуританами, а коренится в исторической ситуации в Англии с его слабым королём и сильными феодалами.

Существует ли на самом деле такая вещь, как народ? Я считаю, что если бы и не существовала, её бы всё равно рано или поздно придумали. Ибо трудно собрать мотивированную армию из независимых свободных личностей, каждая из которых имеет свои интересы. Человек, словами Аристотеля -  общественное животное. Чтобы действовать сообща, надо иметь общие убеждение, и интересы тоже. Потому либералы могут теоретизировать столько, сколько захотят: язык пушек всегда говорит, кто на самом деле прав.