Я не люблю запоминать сны, разбирать их и, тем более, вдохновляться ими и тащить в публичное пространство, но, когда они бывают такими кинематографичными (да еще и выходят сразу с сиквелами), я не могу их не зафиксировать хотя бы в тексте, хотя бы для себя. Ну а от вас у меня нет тайн, так что ловите олитературенную версию моего сегодняшнего сна:
Все началось с дождя. Какого-то чудовищного ливня, колотившего по парковой плитке, но моим плечам, по крыше, под которой я укрылся с такой ненавистью, словно желал все это пробить насквозь. Холодный, промозглый, он быстро превращал газоны в трясины, а дорожки – в грязные реки. Прогуливающиеся мамаши, подростки на роликах и лобзавшиеся на скамейках парочки разбегались, кто куда. Ни у кого не было зонтов, дождь обрушился на мир с совершенно чистого белого неба.
Первым признаком окружающей неправильности стали утки. Не обычные ленивые обитатели городских прудов и каналов, а крупные, чудовищного размера селезни с длинными, как у туканов клювами. Ростом они доходили мне до колена, и хуже всего – совершенно не боялись людей. Эти альфы собирали вокруг себя стаи уточек поменьше и вовсю захватывали территорию парка, медленно превращавшегося в огромное болото. Один из таких селезней, видимо, увидел во мне угрозу. Тяжело переваливаясь, подошел ко мне и требовательно долбанул в колено длинным клювом. Я понял намек. Укрываясь то под крышей беседки, то под деревом, я принялся выбираться из парка, стараясь не попадать под хлещущий ливень. Вместе с каждой каплей, попадавшей на мою одежду, я впитывал и знания о новом изменившимся мире: это не было просто грозой. Это было нечто враждебное, безжалостное – то ли слезы павших ангелов, то ли концентрат дрянных мыслей, скопившихся в небе, то ли какой-то токсин. Но те, кто проводил слишком много времени под прямыми струями, вскоре менялись.
Во сне у них не было названия, но, думаю, я бы назвал их «преследователями» или «шизами». «Шизы» - от греческого «σχίζω» - «расщеплять», «раскалывать». Отличительным признаком шизов становился расколотый на несколько кусков зрачок, будто кто-то разбил зеркало души, и в каждом осколке теперь отражалось чудовище.
Впитав это знание вместе с дождем, я не удивился крупному мужику в красном комбезе, который целеустремленно шагал в мою сторону. Мне пришлось ускориться, но в этом «шизе» было два метра с лишним, так что каждый его шаг равнялся едва ли не трем моим. Я знал, что шиз будет меня преследовать, пока не нагонит. Единственным шансом было спрятаться – шизы мыслили весьма прямолинейно, и за препятствием не видели цели. Никто другой его уже не заинтересует: его цель – я. К сожалению, в парке не было даже ни одного достаточно широкого дерева, чтобы спрятаться за ним. Вдобавок, там и тут я видел скопления шизов, ждущих новую цель, и мне таковой становиться совершенно не хотелось.
Вдалеке я увидел кирпичное здание с выбитыми окнами и изо всех сил побежал к нему. Шиз тяжело топал за моей спиной, а дождь бил по моей лысине, грозя в любой момент «расколоть» и меня.
Впрочем, возможно, надо, чтобы вода попала в глаза? Не знаю. Так или иначе, в окне я увидел знакомое лицо своего друга детства. У него в руках была винтовка и он подгонял меня. Стоило мне перемахнуть через подоконник первого этажа, как он обрушил жалюзи на окно. Шиз в комбезе резко остановился перед самым окном. Через щели в жалюзи до меня доносилось его пропитанное табаком дыхание. Друг протянул мне дробовик и кивнул на окно:
- Прикончи. Рано или поздно он додумается, что ты здесь.
Что именно он со мной сделает, я уточнять не стал. По хищно блестящему, будто бы фасеточному глазу шиза все было и так понятно. Я резко поднял жалюзи и одним выстрелом снес шизу голову. На выстрел из соседнего помещения прибежали жена друга и его же сестра. Обе, как и друг, в камуфляже и вооружены. Да, он всегда готовился к чему-то подобному…
Мы выживали в этом здании не меньше недели. Выбраться из парка не представлялось возможным: со всех сторон нас окружали улицы, кишевшие шизами. По очереди мы организовывали вылазки в ларьки, палатки и летние ресторанчики в парке. Жрать уток-мутантов, глашатаев Шизоливня мы не рисковали – мало ли, как повлияет на рассудок их мясо. Шизов мы старались обходить или просто спасаться бегством. Берегли патроны, да и, откровенно говоря, большинство из них безбожно тупили, прежде чем начать преследование. Чтобы спасаться от непрекращающегося дождя, мы использовали маскхалаты.
На одной из вылазок я заметил ребенка. Мальчика лет шести в дождевике. Он махал руками и звал на помощь. Наверное, нельзя было поступить иначе. Я осторожно попался на глаза пацану и позвал его с собой. Он радостно кивнул и зашлепал резиновыми сапогами по лужам в мою сторону. Я шепнул:
- Иди за мной, след в след.
И, не оглядываясь, я направился в наше логово. Без добычи. Но с еще одним голодным ртом. Даже не предполагая, насколько голодным.Когда я зашел в наше убежище, друг вскинул винтовку и приказал мне снять с пацаненка капюшон. Уже ожидая худшего, я подчинился и… да. Откинув капюшон, я увидел расколотые карие глаза, и каждый из осколков смотрел исключительно на меня. Да, он не шел за мной, чтобы спастись, он меня преследовал.
Я не хотел выяснять, что случится, когда он меня, по его мнению, «догонит». И не хотел тратить патроны, привлекая внимания окрестных шизов. А еще я почему-то решил, что детские позвонки более хрупкие, чем у взрослых, и мне удастся обстряпать все быстро и безболезненно. Не получилось. Мальчонка еще долго натужно хрипел, лежа на полу и неестественно вывернув голову, пока я ходил в соседнее помещение к арсеналу – за ножом. Благо, где находится сердце, я знал достаточно точно – помогли курсы первой помощи.
Наверное, я отправился эту вылазку, чтобы наказать самого себя за содеянное. К торговому центру на границе парка мы не совались – даже преодолеть парковку незамеченным было нереально, что уж говорить о помещении. Но запасы вяленого мяса подошли к концу, а от талого мороженого из ближайшего ларька крутило кишки. В итоге, я решился. Кто-то один должен был дежурить в убежище, но… какой смысл? Шизов не интересуют пустые здания, пока там нет людей. А прочие выжившие… Честно говоря, я не был уверен, остался ли хоть кто-то в округе. Поэтому, взяв воздушку – на меня нормальной винтовки не осталось – я отправился в самое опасное место во всем парке. Отпихивая встречавшихся шизов прикладом, я пробирался к краю парка. Но, увидев парковку, понял, что у меня нет шансов пройти через главный вход – они стояли через каждые три-пять метров, задрав голову и ловя ртом капли дождя. Поэтому я решил идти через служебный.
Обогнув парковку по широкой дуге и распихав несколько шизов, я нырнул в железные двери, за которыми оказался узкий темный коридор. Я не сразу понял, что произошло. Просто кто-то вырвал у меня из рук воздушку и разобрал ее тут же в воздухе, а, когда глаза привыкли к темноте, я увидел его. Огрызок. Вот, какое имя ему бы подошло больше всего. Он и правда походил на обкусанное со всех сторон яблоко, и мне даже казалось, что местами я вижу следы чьих-то великанских челюстей. Но, несмотря на эти страшные травмы, он двигался очень быстро и проворно. А еще он был первым шизом, который заговорил:
- Кто сказал тебе, что мы – расколотые? Мы – едины. Дети дождя. Как утиная стая. А ты – один. Но скоро мы будем вместе…
И Огрызок щелкнул челюстями прямо перед моим лицом. Не знаю, объели ли его другие шизы, или он грыз сам себя, но желания выяснять у меня не было никакого. Я сбил его с ног и рванул прочь – вдаль по коридору, а потом вверх по лестнице. Все заливал зеленый свет технических ламп, придавая всему окружающему ощущение нереальности. Я преодолевал пролет за пролетом, пока не оказался… в тупике. Я не знаю, чем кто-то строил лестницу, ведущую в никуда. Наверное, чтобы меня туда привести.Огрызок медленно поднимался по лестнице. Он много болтал. Говорил о дожде, как об осколках чужих снов. О каждой капле, как о чьем-то имени. И каждое впитавшееся под кожу имя делает тебя частью большего. О том, что это не охота и не преследование, а возвращение – они собирают нас, как расколотые куски, чтобы однажды мы собрались в единое целое, и тогда дождь прекратится. А я не слушал, я изо всех сил удерживал себя под потолком, уцепившись за какую-то арматуру, торчавшую из стены и надеясь, что тварь до меня не дотянется. Вопрос лишь в том, как долго я смогу держаться. Голос Огрызка звучал уже совсем рядом:
- И когда ты осознаешь, как ты мал без нас – ты сам подставишь лицо дождю…
Выстрел, заметавшийся эхом по этой странной лестнице, оглушил меня. Под звон в ушах я обернулся и смотрел, как Огрызок шатается на месте, прежде чем свалиться между лестничными пролетами. Судя по огромной дыре в его голове, теперь Огрызка можно считать доеденным. А по лестнице поднимались… Да! Мой друг, с женой, сестрой и другими выжившими!!! Улыбаясь сквозь слезы, я разжал руки…
Уже некоторое время мы обитали на даче моего друга. Не помню, как мы выбрались из парка. Полагаю, после торгового центра мы не вернулись в убежище, а угнали одну из машин и рванули прочь из города. Одни за другим прибывали машины его друзей. С женами, с детьми. Все они счастливо улыбались, вливаясь в нашу дружную «коммуну», с удовольствием брались за новые обязанности и собирались строить новую жизнь. Меня же что-то глодало. Мучило, будто червь, копошившийся в мозгу и не дававший спокойно спать. В ушах звенело эхо слов Огрызка: «Кто сказал тебе, что мы – расколотые? Мы – едины!»
Я же един не был. О своей жене я не слышал с того момента, как пошел дождь. Была ли она в парке? Или была дома? Или на работе? Я не помнил. Но все чаще перед внутренним взором я видел ее огромный глаз, расколотый паутиной трещин. И я понимал, что ей, скорее всего, не повезло попасть под дождь. И, пока прочие заново строили жизнь и планировали какое-никакое будущее в мире, задавшем новые правила, я просто… существовал. Я не ощущал себя частью этой коммуны, а, скорее, каким-то придатком, кем-то, кого терпят, потому что я – друг нашего «лидера общины».Решение было очевидным.
В конце концов, каждый из нас имеет право чувствовать причастность к чему-то большему, право на признание, на место в семье.
Даже глупо, что никто не додумался убрать бочку для дождевой воды со двора – ведь пить ее больше было нельзя. Странно, что никто не додумался ее накрыть или хотя бы перевернуть. Но совершенно логично, что, недолго поколебавшись, я погрузил туда голову. Там, под водой, было тихо и спокойно. Наконец-то пропал звук вездесущего дождя, барабанившего по крыше и сшибавшего листву. И, слушая эту тишину, я осознавал, что она не может раскалывать – лишь, наоборот, склеивать, делая тебя частью большого и целого. И это знание я должен подарить своим друзьям…
...Сложно сказать, в какой момент меня коснулось озарение, достаточное, чтобы в какой-то момент узнать свое отражение в разбитом зеркале. Я весь был покрыт красным – с ног до головы. На зубах чавкало что-то железистое, тугое – сразу не прожуешь. Совсем не похоже на привычную тушенку. Тела, окружавшие меня, тоже разительно отличались от тушенки – где это видано, чтобы консервированное мясо носило одежду? Где-то на втором этаже раздавались плач и крики. Женские и детские. Видимо, мне удалось всех застать врасплох. Теперь, когда сопротивление подавлено, надо найти кастрюлю побольше и натаскать воды для моей новой семьи. Или подключить шланг? А, может, разобрать крышу? Голова фонтанировала новыми идеями. Я улыбнулся своим отражениям в зеркале, а они в ответ улыбнулись мне, и глаз каждого был расколот на множество частей. Теперь я никогда не буду один.
