Видео ВК + Мистика

Звякнуло тоненько так, как стекло звякает. Не лесной звук, уж больно чистый, фильтрованный - городской. Я притих, стараясь не вспугнуть ночную темень, тихонько приподнялся с койки. Руки в темноте ухватили «сайгу». Оружие хоть и не боевое, но ужаса можно с такого навести не хуже чем с боевого помповика. Выскользнул из под одеяла бесшумно, берцы будто сами под ноги встали, только зашнуровывай да выходи.

Я все еще слушал ночь, но та уже молчала своей привычной тишиной: с поскрипываниями, с гулкими перестуками – так, как и должно быть. Дверь в домике, не скрипела - элитный детский лагерь, тут такое не допускается, даже тогда, когда сезон заканчивается и пустые домики остаются на милость сторожа. Вышел на крыльцо, легко соскочил вниз, в траву и замер, прислушиваясь.

Ничего, даже комары не звенят, еще тепла моего не почувствовали. Вроде бы от крайнего домика звенело, может стекло там выбили? Деревенские могут. У них в их клоповнике давно никакой работы нет, так для них что-нибудь подворовать – это самое благое дело. Но и пугаться их не стоит: один раз в воздух пальнут, и побегут так, что пятки засверкают.

От домика к домику вдоль низенько стриженных кустов акаций, чтобы всегда в тени, чтобы не высунуться на призрачный лунный свет.

Крайний домик. Тихий, спокойный, такой, каким я его и оставил после вечернего осмотра. Правда двери не видно, луна с другой стороны светит, а это плохо. Подходить неудобно. Встал и быстрым шагом по газону, по траве, чтобы галька тропинки под ногами не хрустнула и, не сбавляя скорости, в черную тень крыльца. Там остановиться, перевести дух, а потом уже к двери. Замереть на секунду и тихонько приоткрыть, самую щелочку. Внутри темно, может и не заметят. Сантиметр за сантиметр проход в темноту распахнул и быстро протиснулся внутрь, замер со вскинутой «сайгой». Вот теперь уже все, теперь надо действовать.

Резко ладонью по выключателю, свет на короткое мгновение почти ослепил, а потом… Потом я увидел пустой домик на шестерых богатеньких сынков, бедные здесь не отдыхали никогда, совершенно пустой. И все по описи на месте: три телевизора, один ноутбук, две игровые приставки со свернутыми шнурами, койки заправленные и даже подушки парусами расставлены. Хоть прямо сейчас сюда детишек заселяй. И окна все целые, без трещинок.

Сглотнул. Носом воздух втянул, еще раз осмотрелся, не опуская «сайгу» и только потом свет выключил.

Может кому то и покажется странным, что мне чудятся всякие звуки в ночи. Но это тому так покажется, кто не был за гранью, а я там был. Понесло дурака денег подзаработать на боевых. Контрактником в первую чеченскую компанию. А там Грозный, там тонкий иней на черных от дыма стенах, выбоины от пуль, бетонное крошево под ногами и дыры в стенах. А еще там страх. Особенно страшно было, когда остановились на ночь в подвале, а утром просыпаюсь: слева и справа ребята уже не живые, лица спокойные, а у каждого по полбашки нет. Ночью кто-то рядышком проходил, услышал тихое сопенье спящих и через оконца с глушителем, тихо-тихо, нежно. Добрый человек. А мне утром жутко. А если бы и я, так же, под оконцем прикорнул?

С тех пор многое чудиться началось. Может это и паранойя, вот только с такой паранойей легче в охрану устроиться, берут чуть не с радостью. Нас таких любят в охране, если человек на галюны кидается, то настоящий шум точно услышит.

Я спустился вниз с крыльца по коротенькой лестнице, потянулся, полной грудью вдохнул свежий ночной воздух. На луну посмотрел: красивая она, полная, и свет яркий, чистый, серебряный.

Обратно шел беспечно и легко, пружинисто. Ночью почему-то всегда так у меня ходится, будто крылья вырастают. Запрыгнул на крыльцо, оглянулся, и вроде краем глаза увидел, как мгновенно погас желтый свет в окне. И то ли был он, то ли его не было – уже не понять. В том самом домике, где только что был. Достал сигареты, выщелкнул из мятой пачки одну, закурил. Пойти что ли еще раз проверить? Глупо конечно, но может оно того стоит?

Сел на крыльцо, «сайгу» рядом поставил, и стал ждать. Если они там, если только зашли, то еще пошумят, а если это опять мои фантомы шутят, то пускай резвятся. Сигарета в ночном, наполненном прохладной влагой воздухе, тихонечко шкворчала, когда я затягивался, горький дымок вился призрачными струйками в серебряном свете луны. Затяжки были чистые, приятные, так днем никогда не бывает. Ночные хулиганы больше не появлялись. Я докурил, щелчком отбросил окурок на гальку дорожки, взял «сайгу» и вошел в свой домик.

Можно и поспать.

Зевнул так, что чуть челюсть не вывихнул, бухнулся на скрипучую койку и в последнем проблеске сознания промелькнула короткая мысль: «надо было сходить, проверить».

* * *

Работа в этом летнем детском лагере вообще-то не пыльная. Спокойная даже, а иногда и попросту скучная. Ничего не происходит: вокруг территории высокий забор с колючей проволокой по верху, ворота из профнастила – по таким особенно не полазишь, а если и полезешь, то на весь лес слышно будет. Скучища! Но платят хорошо, вернее – очень хорошо. Работал бы простым охранником в каком-нибудь ЧОПе, такие деньги, какие тут за месяц выходят, я и за полгода бы не увидел. Просто хозяин пуганный. У него, в прошлую зиму, все подчистую увели. Все его телеки, приставки новые, ноуты, постельное уволокли, и даже пару дверей сняли. Ну там еще по мелочи: стекла побили, стены измалевали, один домик вроде даже подпалить хотели. Потом двоих деревенских по сворованным дверям и вычислили, они их у себя в доме навесили. Вот только двери и нашли, а больше ничего.

Но хозяин прижимистый попался. Был бы человек, тогда бы как минимум двоих нанял, а еще лучше бы парных сменщиков. Да, по деньгам конечно куда как больше бы выскочило, но держать только одного охранника на такую территорию и без общения – это тоже не дело. Когда он подходящего работничка искал, ему первые двое ребят отказали, решили что овчинка выделки не стоит. Но это они. У них жены, у них дети. А у меня. У меня «сайга», охотничий билет, и две могилки в деревне – родители. А еще долги от загулов. У меня загулы по первости сильно лихие были. Сны глушил, глюки свои прятал от себя. Стакан замахнешь, и может не проснешься посреди ночи с криком, хотя… может и проснешься. Но я хотел, чтобы наверняка, чтобы уж точно спать бревном. Вот и пил немеряно.

А теперь уже сжился с прошлым. Оно лезет, в глаза тычется, в уши ползет, а я привык. Просто внимания не обращаю. Там тень мелькнет, тут ухнет что-то, где-то что то затрещит – не обращаю внимания. Это все мое, все во мне – оно материальным ценностям не опасно.

Я прогуливался по лагерю как всегда, привычными, отработанными уже маршрутами. От периметра к центру, неспешно. «Сайгу» с собой днем я не брал. Тяжелая, да и кто посреди дня на серьезное дело пойдет, даже в лесу. Только охотничий нож с хищной ямкой кровостока в кожаных ножнах на поясе висел. Хватит, если кого-то придется припугнуть.

Периметр обходил с особенным тщанием: придирчиво оглядывал забор, траву у стены ногой распинывал, может подкопались? На колючку поверху поглядывал: может кто залезть пытался? Спокойно все. Ничего нет. Все как всегда. У ворот остановился, открыл ключом дверь в вороротине, вышел наружу. Посмотрел налево, посмотрел направо.

Хорошая дорога струной натянулась оттуда туда, из ниоткуда слева и в никуда вправо. Красивая, без трещин, без ухабов, и разметка красивая, как вчера нарисованная. Только ни одной машины ни отсюда и ни оттуда. Сколько работаю, ни разу не видел, чтобы кто-то проезжал. Только вначале, когда привезли меня сюда на служебной газельке, припасы все мои выгрузили, ручкой сделали и уехали. И один раз ночью слышал, как пронеслась машина за воротами. А может и не слышал, может это опять, моё, в голове моей только.

Дорога и сегодня была пустой: красивой и пустой. И оттого становилось еще тоскливей, грустнее, поганее. Сейчас бы хоть с кем то пообщаться, поговорить, сигарету на пару выкурить, посидеть. Нет никого. Только с собой и разговаривай.

- Да, брат. Только с тобой и остается лялякать. Ну, что скажешь? – дал паузу, и ответил сам себе. – А что тут скажешь? Глухомань. Скукотища.

И все. Даже сам себе скучен, рано мне в Робинзоны записываться, ой как рано. Пробовал в телевизор лупиться. Надоедает до бесконечности. Сидишь, смотришь в пустой этот ящик как животное, и не помнишь уже, что сегодня видел. Одна только жижа размазанная. И все еще хуже, все гаже становится. Больше телек не включал.

Докурил, бросил бычок под ноги. Странно, вроде каждый день тут по сигаретке выкуриваю, а бычков под ногами всего ничего. Может ветром их сдувает? А может еще что… Может дождем смыло? Кто его знает.

Пошел обратно, замок на место повесил, дернул его еще для надежности. Дурацкая привычка, но никак от нее избавиться не могу. Пошел дальше в обход. Сейчас надо по территории прогуляться, а потом домики все проверить, свериться с наличием ценностей согласно описи.

Маршрут знакомый, ноги сами по нему идут, как и вчера, как и позавчера, как и месяц назад. Сейчас поворот в аллею. Тенистая, хотя теперь уже и не такая, как поначалу: листья частью опали и в неряшливые прорехи острыми лучами било холодное, неласковое солнце – осень. Слева скамейка, справа щит с картой лагеря, и тропинка тонкая вьется от него. Там, говорят, в советские еще времена, стояли туалеты типа «М» и «Ж». Теперь уже не осталось их, только пятачок засыпанный землей и заросший травой, а вот тропинка осталась. А дальше, там, где пятна света лежат… Стоп!

Я замер. Не было этой прорехи в кустах акации у дороги. Просто не было. Наглая такая прореха, щербатая. Будто кто-то специально кусты там выламывал, чтобы пройти.

Сглотнул. Клапан на ножнах с тихим щелчком откинулся, рукоятка легко и привычно легла в ладонь.

Тихо, чтобы не спугнуть, вдоль акаций. Почти неторопливо, почти неспешно. Тут спешить нельзя: чуть быстрее дернешься, и можно в ящик сыграть.

Вблизи прореха была еще заметнее. Такое ощущение, будто тут пьяный барахтался, все сучья переломал.

Перехватил нож поудобнее и рывком подался вперед. Огляделся. В акацию соваться не решился. Постоял рядом немного, с ноги на ногу попереминался. Под ногой хрустнула сухая ветка. Ну теперь все, теперь меня только глухой не услышал бы.

- Эй, мужики, вылазьте. Спалились уже. – наглым басом выкрикнул я. И легко, с ленцой добавил. – По хорошему давайте. У меня ствол есть. Миром разойдемся.

Из кустов никто не вышел. Тогда я вздохнул, шагнул вперед, чтобы таки сунуться в эти чертовы кусты, и только тут приметил небольшую деталь. Акация давно сломана. Вон уже, и ветки почернели по слому, и кора высохшая, скукоженная. Неделя, если не больше.

Неужели эта дыра тут и раньше была? Я прищурился: может следы остались в траве, а там, прямо под акацией, вообще земля чуть взрыхленная – садовник старался. Следов нет. Ничего нет.

- Совсем крыша едет. – нож мягко вошел в ножны, клапан закрылся.

Пошел в домик, взял «сайгу», закинул на плечо, фонарь достал здоровый, как фара, и снова пошел к тем кустам. Хотя на что надеялся? Всякий нормальный криминальный элемент к этому времени давно бы смылся куда подальше. Но, если это кто из деревенских, то может залегли, ждут – у них, у местных, башка еще дурнее чем у нас, контрактников.

Дырка была на месте и за время моего отсутствия ничуть не изменилась. Зажег фонарь, уставил его в черноту дыры, свободной рукой «сайгу» придержал и теперь уже вполне уверенно крикнул.

- Ребят, я сейчас дробью долбану. До трех считаю. – я погасил фонарь, отпустил его, оставив висеть на хлястике, вскинул ружье. – Раз! Два! – себе под нос. – Ну вы сами так решили. – громко. – Три!

Выстрел грянул непривычно громко, рвануло листья с ветвями акации внутрь, в черноту, и больше ничего. Никто не заорал от невыносимой боли, не было и короткого вскрика, оха, как бывает, когда сразу убил.

- Ребят. У меня патронов во! До вечера шмалять могу. Вылазьте.

Был бы кто в кустах, вылез бы обязательно. Да что там говорить, если бы я сам в этих кустах сидел, - там бы не остался. Либо стрекача даванул, либо руки в гору и вперед. А тут все нормально. Только далеко, за территорией лагеря, на озере, громко закрякали потревоженные утки.

- Точно крыша едет. – закинул «сайгу» на плечо. – Лечиться вам надо, батенька, лечиться.

И пошел дальше обход делать. Неспешно, неторопливо. В каждый домик заглянул: все пересчитал, посмотрел как на заправленных койках аккуратными треугольниками стоят подушки, на пыль матовую на плоских экранах телевизоров посмотрел, и пошел обратно, к себе.

До темноты оставалось еще четыре часа. Бесконечно долгое, бесконечно скучное время.

Почему у меня нет никаких увлечений? Сидел бы сейчас и рисовал бы, ну или стишки бы в блокноте мельтешил наклонными строчками. Нет, ничего нет. Ни альбома с рисунками, ни блокнота – ничего. И душа к этому не лежит. Читать тем более. Сразу в сон клонит от скуки.

Я привычно стал разбирать ружье. Цевье, ствол, патроны все из обоймы выщелкать, тряпицей нагар протереть – все таки сегодня почин у «сайги» моей: в первый раз свое слово сказала.

Потом на служебном сотовом будильник выставил на виброрежим: как темнеть начнет, зажужжит у меня в кармане. И на боковую. Все как всегда, все как изо дня в день – всё до боли привычно.

И «сайга» привычно рядом, чтобы если что, рука сама за цевье ухватила. И сон, как всегда, упрямо не шел. Ветер на улице разыгрался, ветки мельтешат тенями в пятнах света на стене, даже через закрытые веки чувствуешь, как они туда-сюда ходуном ходят. И вроде бы и сплю, а вроде и нет – тревожная полудрема. От такой больше устаешь, чем высыпаешься. И чудится постоянно, что что-то на улице то звякнет, то скрипнет, то еще что. Только всё это чудится, ничего там не звякает, ничего не скрипит и не стучит. Вор до темноты не сунется, даже если он совсем с головой не дружит. И силишься, и то падаешь во мрак сна, то оттуда вырываешься, и сердце бьется быстро.

Что это? Было что-то? Или нет? Темно уже: свет через окно не бьет, сумрак густой, даже закатной красноты уже не осталось. Быстро нащупал в кармане сотовый, достал, посмотрел на экранчик – за пять минут до пробуждения, до того как вибро будильник должен был сработать. От чего же проснулся?

Прислушался к ночи. Да все нормально, вроде бы. И тут так вкрадчиво, будто по поджилкам – шкреб-шкреб. Будто кто-то веточкой о стекло скребет.

Рука легла на цевье, ноги сами в берцы попали, только шнурки завяжи. Бесшумно скользнул к оконцу, с теневой стороны выглянул краем глаза. Опять луна полная, круглая, ярко светит. Все хорошо видно под окном. Никто не скребется, никого тут нет, во всяком случае – не видно. От окна только шагнул и снова: шкряб-шкряб – на самой грани слышимого.

К двери. Открыл шпингалет, дверь приоткрыл и наружу. Тенью в тенях. Остановился, огляделся. Ничего не шумит, рядом с домом никого. Вот только это шкряб-шкряб… Хотя… Может оно и моё, в голове у меня шкрябает.

Крадучись, пошел вдоль тропинки, держась все время в тени. По сторонам вглядываюсь, а сам думаю, что дурак – выскочил и даже куртку не накинул. Холодно уже, не месяц май.

Вон клумбы с высокими остями сухостоя серебрятся в лунном свете, вон валун подставил бок призрачному лунному сиянию, вон колышется легонько ветвистый куст какой-то, вон виднеется в просвет между деревьями стена забора с тонким блеском проволоки по верху, вон…

Я даже к земле припал. Ладно, про дыру забыть – это не такой страшный глюк, но теперь то точно! Приподнялся, пригляделся – так и есть: идет кто-то. Спиной ко мне маячит. Медленно идет, враскачку чуть, тяжело. Пьяный он что ли? Как только сюда смог перелезть? Хотя, русский человек на пьяную голову и не на такое способен.

Я вынырнул из-за кустов, быстро метнулся к тени от стены дома, и вдоль нее, до другой тени и так дальше, от домика к домику, от тени к тени. Спина все маячала в серебристом свете, раскачивалась, и чем ближе я подходил тем отчетливее видел её. Неправильная она, не должно бы тут такой спине быть. В камуфляже вроде бы, и по зимнему, с воротником, а еще штаны дутые в берцы заправлены. И голова… Не разглядеть её, но видно, что что-то в ней не так.

Два дома до него осталось, метров пятьдесят. Я в очередную тень метнулся, за углом остановился. Сейчас глубокий вдох, выскакиваю и окликаю его.

Глубокий вдох. Рывок, крик из груди:

- Стоять!

Вот только кричать уже некому. Ни спины, ни дутых штанов – ничего. Пустая поляна. А ему до домика ближайшего так быстро не добежать при всем желании, тем более с его то походкой.

- Эй, друг! – «сайга» нервно рыскала из стороны в сторону своим вороным рылом. – По хорошему прошу. Мы же оба люди. Давай, чтобы греха не было. Выходи. – сам пошел в ту сторону, где был нарушитель. – Я тебя не трону. Просто не положено. – место, где я его видел в последний раз, почти у меня под ногами. – Я тебя за территорию выведу и все. Мне неприятности тоже не нужны. – ну нет тут никого, хоть убей. И прятаться тут негде – ровно все, трава одна, да пара тропинок рядом. - Друг. Эй. Алё, гараж!

Зачем кричу? Итак ясно, что это опять моё было. Всё от начала и до конца. И силуэт, и камуфляж, и берцы – всё моё, из башки, оставшееся от той бесснежной зимы в мертвом городе. Только никогда раньше так сильно не было. Краем глаза тень, краем уха звук… А тут я на него смотрел, тут я его видел, долго, тут походку его неживую, ломкую за пьяную посчитал.

- Твою мать! – нервно зашарил руками по карманам штанов. Ну где эти чертовы сигареты, когда они так нужны? Вот! Рывком вытащил мятую пачку балканки, та не удержалась в дрожащих пальцах, выскользнула и упала в траву. – Черт!

Упал на коленки, зашарил руками в траве…

- Ай! – отдернул руку. Медленно, может быть все таки показалось, может что-то другое, потянул руку обратно.

- Нет, не мог он… - пальцы нашли, ухватили и вытащили из травы то, чего там не должно было быть, то, чего там попросту быть не могло – окурок. Еще не совсем затухший, еще с тлеющим угольком. Обжегся об него. Но не-дол-жно его здесь быть! Такого не может быть!

Сел в траву. Тупо уставился на бычок. Поднес к носу, по глазам ударил тонкий сизой дымок, глаза сразу заслезились – бычок еще курился.

- Вот и всё. – я встал, позабыв про потерянную пачку. Верить в то, что крыша моя съехала совсем, не хотелось. А может и правда, приперся какой-нибудь шустряк из отслуживших. В камуфляже, в берцах, в военке – так даже удобнее. А сейчас сидит этот спринтер за углом и тупо на меня смотрит, думает, что сторожа клинит.

- Ну ты у меня сейчас, сука, попляшешь. – зло процедил сквозь зубы, и бросился к ближайшему домику.

До утра я, не смыкая глаз, носился по всему лагерю: от домика к домику, по всем рощицам, по всем закоулкам, с фонарем вдоль периметра на два раза прошел, даже пачку балканки, которую выронил, нашел. Всё было на своих местах, периметр был цел, замки на воротах и на двери – не тронуты.

С первыми лучами рассвета я повалился в койку, как убитый. Проснулся далеко за полдень. Наспех обошел лагерь, сверился с наличием матценностей, еще раз убедился, что ничего не пропало, проверил дырку в акации – она тоже была на месте. Бычки у дороги тоже проверил – столько же, сколько и раньше.

Когда со всем закончил, до заката было еще полтора часа. Ложиться не стал, сел в углу комнаты на кресло, «сайгу» рядом поставил и стал ждать. Как в армии, когда на посту оставляли. Долго и муторно. Но привычно.

Тени ветвей, как всегда ползали по пятнам света на стене, а сам свет тускнел, наливался кровью. Голова становилась тяжелой, руки чуть подрагивали, глаза слипались…

Шкряб…

Тоненько-тоненько, как прутиком по стеклу.

Цевье в руке. Секунда на то, чтобы понять где я. Кресло. Ноги затекли. Озяб.

Поднялся, и чуть не упал – засиделся. Вышел из дому.

- Шкряб…

Где? Где звук? Откуда? Может он опять там?

Рысью метнулся в ту сторону, где вчера заметил камуфляжную спину. Никого там нет, пустая поляна залитая лунным сиянием. Замер. Только сейчас дошло. Почему Луна опять полная? Почему ярко светит. Почему все так видно?

Поднял глаза на черное небо. Луна, одна луна, на черном небе, без звезд. Большая луна. Белая.

- Шкряб…

- Где! – заорал я во все горло. – Где ты, падла! Вылазь!

Вскинул «сайгу», грянуло в ночи. Никто не отозвался. Только гильза, блестящая латунным боком, упала в траву.

Всю ночь я проходил из стороны в сторону по лагерю. Страшно было, как никогда раньше. Но я ходил, потому что сидеть было еще страшнее. И нигде ничего не было, только это тихое: «шкряб», а потом скоренько, будто ежик лапками «тук-тук-тук». А может это и сердце мое выстукивало… Кто его знает?

С первыми утренними лучами, когда мрак ночи стал тускнеть в своей глубокой синеве, я вернулся в домик и уснул. Ружья из рук я не выпустил.

Когда я проснулся, первым делом достал телефон. До этого я его только как будильник использовал: удобно и бесшумно, но теперь. Быстро прощелкал кнопками, нашел в записной книжке «босс», нажал на вызов. В трубке только щелчки и тишина. Подождал несколько секунд, потом еще раз нажал на вызов – та же история. Посмотрел на антенку в верхнем левом углу – нет сигнала. Совсем нет.

Тогда я взял свою «сайгу», закинул на плечо ремень, одел хлястик фонаря на руку и пошел к воротам, туда, где я каждый день останавливался у дороги, выкурить сигаретку. Подошел к двери, достал ключи, потянулся вставить ключ в замочную скважину… Руки остановились на полдороге. Замок был открыт, откинутая дужка продернута только в одну проушину.

Может я забыл вчера его закрыть? Хотя вроде всегда закрывал, а потом еще и одергивал для верности. Правда, вчера у меня нервы были ни к черту. Может и забыл. Ну и бес с ним!

Я рывком открыл дверь, решительно шагнул к дороге.

Всё, плевать! Прочь отсюда, к людям, в деревню, и пускай оно тут все хоть огнем горит!

В деревню – это налево и таким вот пешим манером часа три. А может и четыре. В деревне я ни разу не был, мне про неё водила, который сюда вез, рассказывал.

Посмотрел на небо – холодное солнце висит высоко, но уже перевалилось за верхнюю свою точку. Оно уже падало: медленно и неотвратимо.

- Успеть бы.

И пошел.

Ровная дорога: ни трещинки нигде, ни ухаба, ни выбоины. И лес по сторонам от дороги вниз гнется, словно эту полоску узкую в себе ужать хочет, раздавить, смять. И силится он страшно, вот только не хватает его для этого. Самую малость и не хватает.

Солнце садилось как раз меж стен деревьев, словно тоже шло по этой же дороге. Оно уходило холодно, почти не омыв на прощание земли багрянцем: было и не стало, и вот уже почти темно и звуки становятся сильнее, страшнее, чем днем. Ночные звуки становятся. Морозные…

Я остановился, поправил на плече «сайгу», и зашагал дальше.

Опять полная луна светила ярко, только лучше бы её света не вообще. Слишком все вокруг призрачно становилось в её серебре. Лес холодным стал, будто замерз, инеем покрылся и мне морозно стало тоже.

Когда идешь, когда страшно, лучше под ноги себе смотреть, озираться поменьше. А то начинает всякое казаться. А мне… Мне тем более…

Я опустил глаза, уперся им серебряную реку асфальта меж деревьев, и шел вперед, следом за своей тенью, что вытянулась далеко вперед меня.

- Шкряб…

- Тук-тук-тук…

Метнулась тень на самом краю, не мог я её глазами увидеть, но почувствовал. Снял «сайгу», фонарь взял в руку, вперед посмотрел. Серебряная река прямой линией льющаяся вперед, бесконечно далеко, на сотни и тысячи лет. И дальше вперед. Глаз луны над головой медленно закрывался, заволакивало его тучами. Серебро уже не лилось, оно струилось тонкими струйками, потом капало, а потом стала чернота. Полная.

И тишина.

Полная.

Только шаги, стук моих башмаков о асфальт.

Бух. Бух. Бух.

Шкряб…

Медленно поднял фонарь, щелкнул выключатель – ЛИЦО! Злое, мертвое, глаза в глаза, из ниоткуда, сразу передо мной. В глазницах чернь плещется. Смрад. Волна, смрада. Холод. Мертво всё. Холодно всё…

- ПРОЧЬ!!!

Кто? Я? Он? – Прочь!

Чернота. Фонаря нет. Бег. Дыханье. Холод. Смрад. Дыханье. Назад. Бежать. Не падать. Вскочить. Бег. Дыханье…

Лагерь. Будто и не уходил. Не шел много часов. Луна светит со звездного неба уже не полная, рожки полумесяца кверху вздернуты. И дверь в воротине приоткрытая. Ждет.

Вошел. Всё также, как и всегда. Только без яркого лунного серебра. Сумрак ночи. Но не страшный, а настоящий. Ночь и должна быть такой: темной, живой, настоящей.

По тропинкам, вперед к своему домику. Спать. И пусть вся эта чертовщина пока побудет там, за дверью. А сейчас спать. И курить.

На ходу стал шарить по карманам. Где же эта чертова пачка. Вечно она теряется.

- Вот ты, стерва! – победно достал пачку, и вступил в желтый квадрат света.

Медленно поднял глаза. Свет в окне моего дома. Силуэт в окне моего дома. И силуэт этот вглядывается в ночь за окном, туда смотрит где я стою и не двигается. Почему он не двигается? Я же тут? Меня же видно… Вот он я, весь тут. Ну? Как же мне все это надоело!

- Ну! Чего ждешь! Эй! – заорал во все горло.

Силуэт еще постоял с минуту, отпрянул от окна и ушел в глубину комнаты.

Да что же это такое? Ну ты у меня сейчас попляшешь, устрою я тебе. «Сайга» на дороге осталась, но нож с собой. Клапан щелкнул, удобная рукоять в ладони. В дверь, с разбегу, с занесенным ножом!

Шкряб…

- Да что же это? – сторож опять выглянул в окно, облизнул пересохшие губы. Он долго вслушивался, долго всматривался, но ничего не увидел.

Достал сотовый, набрал телефон жены.

- Лена, я уволюсь.

- Что, опять? – встревоженный голос.

- Да, все по новой. Не могу я так. Всю ночь…

На том конце долго молчали, а потом недовольный голос жены сказал:

- Ну как знаешь. – и все, сразу отбой, короткие гудки. Правильно, есть повод злиться. Деньги сейчас сильно нужны, а он увольняться собрался. Но не может он тут работать, не может. Страшно ему. Каждую ночь звуки, шкрябанье это, свет в домиках загорается и гаснет. Жутко. А еще чувство бывает, что кто-то рядом ходит в темноте, когда он спать ложиться. И тогда вообще жутко становится, до того, что холодом пробирает до самого сердца и будто лед в венах течет.

Это все наверное прошлый сторож шалит. Его в аллее убили, во время ночного обхода. Он забыл дверь закрыть на замок, кто-то залез. Подкараулили его в аллее. Он вроде и с оружием был, да и сам не из простых – ветеран, а все равно – убили. Они наверное в кустах прятались, а он шум услышал. Посмотреть пошел. Вот в кустах его и кончали. И получилось, что ни за что: шуганулись, что человека зарезали, и деру дали – ничего не сперли. А теперь вон, шалит…

- Уволюсь. – повторил новый сторож, улегся в койку, накрылся одеялом, даже глаза закрыл. Но света гасить не стал – страшно…

Автор: Волченко П.Н.

Ссылки на прочую мою мистику-ужасы с озвучкой:

Вуду (мистический рассказ из моих древних архивов)

Туман (мистический рассказ из архивов)

Еще... (Мистика, рассказ (из архива))

- Спроси, у него есть холодная вода, а не этот кипяток? – Сергей с отвращением отодвинул высокий бокал с теплой минералкой, и снова обратился к худощавому негру переводчику: - Скажи - я заплачу вдвойне!

Переводчик чуть кивнул и в два шага оказался около стойки бара. Он призывно гаркнул бармену – крепкому, лысому как коленка, негру. Тот неторопливо, словно нехотя, поставил протертый стакан на полку и величаво подошел к кассе.

Переводчик, уже заискивающе, проронил пару фраз, и, будто в оправдание, ткнул пальцем в сторону Сергея. Бармен зыркнул огромными белками глаз вслед за пальцем, ноздри его широко раздулись.

Сергей достал из нагрудного кармана новенькую, хрустящую банкноту в 50 рандов, помахал ею в воздухе и громко припечатал о стол. Бармен блеснул широкой улыбкой, сунул руку под стойку и столь же громко пристукнул донышком запотевшей бутылки о столешницу.

Переводчик быстро схватил трофей и, с похвальной расторопностью, передал бутылку Сергею. Он с наслаждением приложил ледяную бутылку к горячему лбу и только потом, открыл ее и приник к горлышку.

- Фууух, хорошо! – от разлившегося по телу холода его даже передернуло, взглянул на часы: - Когда там этот твой буду-вуду заявится?

Переводчик с завистью посмотрел на бутылку, жадно сглотнул: - Скоро, очень скоро, он говорил двенадцать.

- Ну двенадцать, так двенадцать. – Сергей снова приложился к горлышку, сделал два огромных глотка, с удовольствием крякнул: - Только, ты мне смотри, чтобы на этот раз без обмана!

- Он настоящий! – Переводчик доверительно подался вперед и горячо затараторил: - Мистер, только один раз вы его видеть, вы быть уверен – я не обманывать! Он настоящий, кто быть Вуду магия!

Сергей успокаивающе качнул ладонью в сторону стула, пододвинул переводчику тот самый стакан с теплой и уже выдохшейся, минералкой. Негр уселся за стол, жадно опорожнил стакан.

- Ну, давай дальше, только не лопочи. Почему этот мужик «настоящий Вуду магия»?

* * *

Как то давно, еще когда служил, в доме офицеров по телевизору показали это…

Транслировали клуб кинопутешественников «Вокруг света». Темой программы была «стремящаяся» к коммунистическому строю Африка. Диктор поставленным голосом рассказывал про бедность, про голод населения. По экрану проплывали ряды грязно рыжих хижин, худые глазастые лица, детишки, будто составленные из шарика головы и тонких черточек дистрофичных ручек и ножек.

- Несмотря на осознание образованным руководством необходимости объединения с передовыми идеями социалистического строя, все же, на данный момент, невозможно бесконтрольно передать этой - стремящейся к подъему стране, идеи и коммунизма и экономические ресурсы нашей страны. Народ, в большей своей части, не готов принять знания. Дикость, глубоко засевшие древние суеверия анахроническими кандалами сковали…

На экране появилась ужасающая картинка: обезглавленное, атлетически сложенное тело негра, прислоненное к стене, голова, лежащая не большом глиняном блюде между ног мертвеца. Рядом с ним стоял нелепо раскрашенный шаман и размахивал веником из дымящейся травы.

Сергей, тогда еще молодой солдат первогодка, замер у экрана как завороженный.

- Необходимо повышать уровень образования, просвещать… - все так же убедительно вещал диктор.

А в это время шаман на экране уверенно схватил голову с блюда, одним махом насадил на ровный срез шеи и с силой довернул до нормального положения. Картинка тут же сменилась, и Сергей так и не понял – почудилось ему, или действительно веки только приставленной к шее головы дрогнули.

Пролетели годы: Сергей прошел через огонь развала перестройки, воду дикого капитализма новой России и умудрился не захлебнуться во всей этой кутерьме, а даже сколотил приличное состояние. Дела шли в гору, капитал рос, и он, в конце концов, позволил себе расслабиться – отдохнуть.

Все по списку, как у всех «новых русских»: зарубежные туры, женщины всех рас и национальностей, деликатесы, вина, коньяки, памятные сувениры, фотографии на фоне пирамид – все как у всех.

Но вот когда напротив каждого пункта стандартной программы стояло по галочке, тогда ему захотелось чего-то нового, необычного, того, что хочется именно ему, а не всем... И вот тогда-то он и вспомнил ту программу и того шамана.

Организовать поездку в вечно полыхающую гражданскими войнами Африку было не сложно. Но вот с колдовством Вуду все оказалось куда как проблематичнее.

Проворный, невероятно расторопный переводчик Джан сразу сориентировался в пожеланиях богатого клиента. Он мгновенно назвал с десяток мест, где можно найти Вуду, но на поверку это оказались либо магазинчики ритуальных товаров, либо вместо колдунов они натыкались на явных шарлатанов.

Сергей уже почти уверился, что Вуду – это миф, когда в его номер влетел Джан:

- Нашел! Нашел! Настоящий магия Вуду!

Джан так толком ничего и не смог объяснить, кроме одного – он назначил встречу настоящему Вуду! Она должна была состояться вот-вот, и Сергею только оставалось нацепить обувку и пойти следом за лопочущим Джаном.

- Ну скоро?! – минералка уже не была такой пронзительно холодной, да и осталось ее всего ничего.

- Вот! – Джан вскочил со стула: - Настоящий Вуду!

Сергей лениво, с заранее скептически сморщенной гримасой, обернулся и чуть не упал со стула. Это был действительно он – настоящий «человек-вуду», потому как простым смертным он быть просто не мог.

Огромный: высокий, почти под потолок этой забегаловки, широкий как медведь, с бульдожьей физиономией, но главное – это его руки. Одна иссушенная – кость облепленная тонкой пергаментной кожей, вторая же… Вторая рука не была человеческой. Толстенная, бугрящаяся стальными мускулами под всклокоченным черным мехом, с неуклюжими толстыми пальцами - рука гориллы, огромной горной гориллы.

Он, неуклюже кособочась в сторону своей громадной руки, подошел к столику, уселся на стул. Его рука тяжело бухнулась на стол, абсолютно по-обезьяньи уперлась костяшками о крашенные доски.

- Видите! – радостно вскрикнул Джан. – Он настоящий, я не обманывать!

Негр повернул свою бульдожью рожу к Сергею, что-то гортанно прохрипел.

- Что он говорит?

Джан, будто опомнившись от своей радости, осекся, и официальным тоном спросил: - Он хочет знать, ему заплатят?

Сергей без слов достал несколько купюр, положил их рядом с костяшками обезьяньей руки, и только потом заговорил:

- Скажи ему, - это задаток. Если он отведет меня к тому, кто сделал с ним это, - он покосился на руку, - тогда получит гораздо больше.

Джан обстоятельно разъяснил здоровяку ситуацию. Тот внимательно выслушал, кивнул лысой головой и сгреб со стола своей огромной рукой деньги.

- Он все понял. – Зачем то отчитался Джан.

- Да сам вижу. Скажи лучше, чтобы он завтра подошел к гостинице часам к восьми – оттуда и стартанем.

* * *

К небольшой деревушке, состоящей из нескольких десятков плетеных хижин, они подъехали только к вечеру второго дня. Гигант с рукой гориллы за всю дорогу так и не проронил ни слова, только указывал направление огромными пальцами, да угрюмо глядел на джунгли.

Деревушка показалось Сергею пустынной, будто заброшенной. Черные окошки хижин, ни единой живой души на улице, тишина – только звуки никогда не засыпающих джунглей.

Молчун спрыгнул с внедорожника и уверенной походкой заковылял куда-то в глубь деревни. Сергей и Джан, молча, поспешили за ним. Через минуту они вышли на небольшой песчаный пятачок, окруженный со всех сторон хижинами. В одной из них горел дрожащий свет.

- Схиде. – он ткнул пальцем на эту хижину и уселся прямо на песок.

- Нам туда. – Джан пожал плечами. – Он наверно не хотеть с нами.

- Ну не хотеть, так пусть не хотеть – хозяин барин. – Сергей подошел к низкой арке входа, зачем то постучал в переплетения стены и сразу же протиснулся во внутрь. С потолка хижины свисали пучки сушеных трав, у стен, на ничем не покрытом песчаном полу, стояли грубые глиняные кувшины, на стене висел выцветший до светло синих красок плакат какой то негритянской красотки. Прямо посередине всего этого убранства горел костер, рядом, на плетеной циновке, сидел сморщенный старичок.

- Здрасьте. – неловко сказал Сергей.

Зашедший следом Джан почтительно поздоровался, уселся напротив старичка, оглянулся на Сергея, похлопал рядом с собой, он послушно уселся у жаркого костерка.

Старичок, покряхтывая, спросил что-то у Джана, тот все в той же почтительной манере ответил, и даже присовокупил к своим словам небольшой поклон. Сергей столь же почтительно склонил голову.

- Что там? – шепотом спросил он у Джана, тот отрицательно мотнул головой и с уважением сказал еще несколько слов старичку. Он задумчиво погладил подбородок костлявыми пальцами, а потом кивнул.

- Ну? – уже громче спросил Сергей.

- Он вам будет показывает ритуал Вуду. – Джан блеснул широкой улыбкой. – И даже не надо платить. В селение пришел плохой дух, он брать души и жить тела, а утром уходить, но много зла. Духа надо гнать. Вы будете помогать делать ритуал Вуду.

- Когда?

- Завтра вечер и ночь. К ритуалу надо готовиться. – он посмотрел на шамана, тот глубокомысленно кивнул, а после нетерпеливо всплеснул руками. Сергей встал, но Джан его опередил: - Это мне надо уходить, вы оставаться с Вуду, помогать готовить ритуал.

Сергей послушно сел. Джан, напоследок, еще раз коротко поклонился старичку и вышел из хижины. Старик сразу потерял всю важность, заговорщицки подмигнул Сергею и достал из кособокого глиняного кувшина помятую полторашку с какой то мутной жидкостью.

- Че дед, квасить будем? – он широко улыбнулся: - Хорош ритуал.

Старик запрокинул голову, кадык заходил ходуном. Через секунд пять - десять старик оторвался от полторашки, шумно втянул ноздрями воздух и, поглаживая живот, протянул полторашку Сергею.

- Ну ты дед даешь, я столько не осилю. – он на всякий случай поднес горлышко к носу, нюхнул – ничего особенного, самогон как самогон. – Ну, за твое здоровье, отец! – Сергей, также как и старик, залихватски запрокинул голову и почувствовал как первый глоток ожог ему горло. Он, через силу, сделал еще пару глотков, почувствовал, как разгорающееся тепло разливается по телу, а в следующее мгновение в глазах потемнело - он отключился…

* * *

Проснулся он бодреньким. Ничего не болело, голову не тянуло похмельной тяжестью, только во рту чувствовалась небольшая сухость да затек малость. Он захотел подняться, дернул рукой…

- Что?! – он мгновенно скинул последние остатки дремы и, распахнув глаза, заозирался по сторонам. Руки и ноги были крепко обвязаны веревками, тянущимися в стороны – к торчащим из песка бамбуковым столбикам.

- Дед! – негромко крикнул Сергей, а потом уже заорал во все горло, надрываясь хрипом сухого горла: - Хрыч старый! Джан!

Никого… Сергей напрягся, попытался высвободить руку или ногу, но только зря намаялся.

- Вот вражина, старпер! – он просто лежал и посылал в безоблачное небо проклятья, - Траванул подлюка. Нет, ты только меня отвяжи, обезьяна черномазая! Слышишь! А, вот и ты, ну я тебе устрою! Ты у меня такое Вуду увидишь!

Старичок подошел к извивающемуся на песке Сергею, громко, с осуждением, поцокал языком.

- Отвяжи падла! – Сергей в бессильной злобе выгнулся всем телом, - Урою, сука!

Старый негр уселся перед ним на корточки и, с какой-то отеческой лаской, погладил сухой ладонью Сергея по голове.

- Тихо. Не надо громко кричать. – Так же чуть коверкая слова, как и Джан, произнес старик. – Громко кричать – устанешь, устанешь – слабый будешь, а тебе надо сильным быть.

Сергей замер, слишком уж непривычно было слышать русскую речь от этой высохшей головешки. Крик застрял в горле комком, он оторопело спросил: - Дед, ты по-русски балакаешь?

- Да. – Старик полез в перекинутую через плечо потертую сумку. – Меня твой Джан научать. – Он достал из сумки аккуратно, словно бритвой, срезанную голову переводчика. – Все знания свои он мне дать, душу подарил, щедрый.

Сергей уставился в остекленевшие глаза Джана, почувствовал, как от ужаса язык словно присох к небу.

- Зачем… За что? Мы же… - мгновенно осипшим голосом зашептал Сергей, а потом с новой силой задергался в своих путах и громко, по-звериному заорал. – А-а-а-р-р-р-х! – пока голос не сорвался и он жалобно завыл.

- Не надо веревку рвать – Старик строго сжал его запястье. – Все силы ночью, когда придет первая луна. Ждать. Терпеть. – Старик легонько, как мертвецу, провел ладонью Сергею по лицу и глаза, будто сами, закрылись.

В следующее мгновение, когда Сергей открыл глаза, первое что он увидел - россыпь ярких звезд в черной глубине неба и всполохи тонких искр, взлетающие ввысь за пламенным круженьем прозрачного сизого дыма от высоких костров.

Он потянул к себе руки, запоздало вспомнил о веревках, но почувствовал, что ничто больше его не сдерживает. Он сел на песок, и растерянно стал растирать запястья. Огляделся по сторонам – никого. Только костры: вся песчаная площадь вокруг него была усеяна высокими кострами, он был словно в огненном кольце.

Сергей поднялся на ноги, растерянно огляделся еще раз, пытаясь разглядеть за мельтешащим пламенем хоть кого-нибудь. Он вглядывался до боли, пока глаза не ослепли от ярящегося пламени, и он бессильно сел на песок.

- Может добежать? – сказал он вслух. Насколько он помнил, площадь не могла похвастаться большими размерами, и до конца огненного кольца было добежать несложно. Он протянул руку к огню, и тот словно живой, выбросил навстречу язык жаркого пламени. Сергей резко отдернул руку. По коже разливалась ярящаяся краснота, а в центре, там где язык пламени успел лизнуть руку, угадывался водянистый желвак волдыря.

- Старый хрен! – Сергей заорал, надрывая осипшую глотку. - Что тебе надо?!

Сергей вскочил на ноги, схватил горсть песка и со злобой запустил его в хижину за полосой огня. Пламя будто живое вскинулось выше и поглотило песчинки.

- Да что же это такое! – Сергей сел в мягкий песок и набрал еще одну горсть в ладонь, поднял почти к глазам, наблюдая за тем, как песчинки мягко струятся между пальцев. Он успокоился, сердце перестало молотить, и только сейчас он услышал, что за треском пламени не слышит ни единого голоса из джунглей, ни единого крика. За то время, что он провел в Африке, не было ни одной ночи, когда ему не досаждали дикие вопли и крики из джунглей, а тут разом такая тишина.

Сергей прикрыл глаза, пытаясь различить за яростью огня хоть какой то звук. Он вслушивался секунду, другую, целую минуту – ничего, тишина, как будто мир вокруг этого кольца костров вымер. А в следующее мгновение ему в лицо ударил холодный ветер…

Сергей вскочил от неожиданности, распахнул глаза. Никого, только костры будто притухли, расступились вокруг него. Он повернулся в другую сторону – и снова хлесткий порыв обжигающе холодного ветра бросил ему в лицо горсть песка.

Костры, словно ждавшие этого, дрогнули, и кольцо огня вокруг него расступилось еще шире. Сергей замер как затравленный зверь, пытаясь уловить каждое движение, каждый шорох… Сзади него тоненько зашептались песчинки, он развернулся на месте, чуть не упал на хрустком песке, – никого. За спиной опять тонко запели песчинки, будто под чьей то легкой ногой. Сергей метнулся в сторону, почти к самым кострам – на лету оглядываясь в сторону звука. Никого там не было. Только пламя полыхнуло ярче и огонь хищно выгнулся ему навстречу. Он почувствовал его горячее дыхание у своего лица и откатился обратно к центру круга, затравленно озираясь.

За спиной заскрипел песок, Сергей, не оборачиваясь, замер. Хрипло заскрежетал протяжный выдох, в вспотевшую спину ударило холодным ветром. Он, пытаясь унять дрожь, подобрал под себя ноги, наклонился вперед. Сзади хриплый выдох затих, превратился во вкрадчивый, сиплый вдох, песок скрипнул ближе. Казалось, что к нему подошли вплотную, что в следующее мгновение, что-то вцепится ему в затылок – разорвет своими когтями кожу, громко треснут под клыками кости. Но Сергей не двигался. Он выжидал и когда в следующий раз только-только заскрипели потревоженные песчинки он, оттолкнувшись руками, и упал на спину, прямо под брюхо сипевшей твари.

Не соображая, что делает, Сергей вцепился обеими рукам в запястья существа, под пальцами осклизло лопнула кожа. Сергей перевалился на бок, не отпуская из жесткого захвата запястья существа, и они вместе повалились в песок. Существо взвыло, распахнуло черную бездну беззубой пасти. Сергей замер в замахе на секунду, пораженный нереально широко распахнутой пастью. И он его узнал – это Джан, да - это Джан, точно - его лицо, его голова, но только насаженное не на его тело, а на тело какого то гиганта, сплошь изувеченного шрамами, с огромными пятнами ожогов. Сергей нерешительно замер, а существо под ним взбрыкнуло с неимоверной силой. Сергей отлетел в сторону. Существо поднялось на ноги, поднялось с какой то нечеловеческой грацией, как если бы в нем не было костей, вскинуло голову куда-то к небу, резко повернула дико вытаращенные зрачки глаз в сторону Сергея, и бешено заорало. Ему в лицо ударил холодящий ветер, насквозь пропитанный сладким запахом гниения, сыростью распаханной земли.

Существо шагнуло навстречу. Сергей испуганно замер, дикий страх сковал все тело. Существо тяжело опустилось на четвереньки, и легко, словно оно всегда так и ходило, с животной грацией гепарда, выгнуло спину. Сергей попятился. Существо припало к песку, лопатки на спине сошлись под туго натянутой кожей, и резко метнулось к Сергею. Он только и успел, что выставить вперед руки, в них тяжело ухнуло мягкое тело существа и неожиданно сильная, словно когтистая оплеуха разорвала рубаху на груди Сергея, глубоко распахав кожу на груди. Сергей подался вперед, наваливаясь всем телом на противника, и тяжело припечатал кулаком в Джанову голову. Кулак отозвался болью, челюсть Джана перекосило, но тот этого даже и не заметил.

Он выгнулся под Сергеем, оттягивая обе руки назад, и одним быстрым движением вскинул их вперед. Сергею показалось, что его ребра хрустнули от удара. Существо будто подтянулось, хрустнувшая челюсть Джана встала на место, из разбитых в мясо десен полезли широкие, как у льва, клыки.

Сергей повалился всем телом на существо, вцепился обеими руками за раззявленный рот и одним рывком развел руки в стороны. Челюсти хрустнули, нижняя челюсть свободно свесилась на бок. Голова Джана глухо завопила, но Сергей, не давая ни секунды на передышку, упал локтем на нервно дергающийся кадык. Гортань хрустнула, вой Джана захлебнулся в хриплом бульканье.

Сергей отскочил от распластанного на песке тела. Существо дергалось, нечеловечески выгибалось, хрипело. Сергей стоял невдалеке, наблюдая за агонией, боясь отвести от него глаза. Огненные всполохи растекались по израненному телу существа, скользили по изуродованному до неузнаваемости лицу Джана.

- Прости… - Сергею неожиданно стало жалко распластанное на песке существо. Он посмотрел в уставившиеся на него выкаченные белки Джановых глаз. – Прости Джан…

Существо завыло, его руки заскользили к груди, стали раздирать податливую плоть, обдирать грязновато черную кожу до белесых костей. Сергей испуганно замер, а существо все с той же остервенелостью разрывало себя , вцеплялось в крепкую клетку ребер пальцами, тянула их в стороны.

Костры вздымались все выше и выше, существо словно питалось от них силой. Оно тоже поднялось, село на колени, и остервенело молотило себя по разодранной груди, а потом вскинулось, подобралось как перед броском и скакнуло на Сергея. Тот только успел отпрянуть назад, но существо навалилось на него всей своей массой и повалило на песок. Его руки вцепились в голову Сергея и стали сдавливать ее с нечеловеческой силой. Сергей заорал прямо в раззявленную пасть существа, руки сами нашарили ребра, он потянул их на себя, одно ребро хрустнуло, и Сергей запустил руку вовнутрь к тяжело ухающему сердцу.

Существо чуть расслабило свои объятия и Сергей, скрюченными пальцами, сдавил сердце. Существо сипло завыло и, разрывая кожу на голове Сергея, медленно заскользило пальцами к его глазами. Сергей, в панике, сжал сердце еще сильнее, но существо не отпрянуло, вся голова горела нестерпимой болью, казалось, что кожа на голове горит под пальцами существа. Сергей потянул сердце на себя, оно сначала тяжело, будто упруго, подалось.

Существо приникло изувеченной мордой прямо к лицу Сергея, заливая его распахнутый рот кровью из разорванной челюсти, утробно зарычало. Сергей, паническими рывками дергал сердце, раз за разом выдирая его все дальше и дальше, пока оно не подалось и не скользнуло промеж ребер упругим куском мяса. Существо вылупило на Сергея изумленные глаза и обмякло.

Сергей, из последних сил, скинул с себя тяжелое тело, неуклюже сел. Он посмотрел на громадную тушу у своих ног. Потом на свои руки. Правая рука так и вцепилась скрюченными пальцами в изувеченное сердце.

Сергей попытался разжать пальцы - безрезультатно, те обхватили кусок плоти с неимоверной силой, вгрызлись в плоть сердца почти по фаланги.

Огненное кольцо полыхнуло, огонь припал к самой земле и через него перешагнул тот самый старик.

- Ты сам хотел видеть Вуду ритуал! – Старик злорадно улыбался. – Я тебе показал.

Сергей посмотрел на шамана, на сердце в своих скрюченных пальцах, захотел заорать на старикашку, захотел убить его, разорвать в клочья, но вместо этого истерично захохотал.

Старик тоже коротко захихикал, присел на песок подле распластанного трупа существа, ткнул его палкой. Шаман сидел и ждал, когда Сергей отсмеется, а потом и когда отплачется.

- Зачем, зачем надо было все это? – Сергей выставил перед собой руку с сердцем. – Зачем?!

Старик устало вздохнул. – Вуду – злая магия. Тут раньше был старый шаман. Старый шаман был темный, плохой человек - злой… Он не хотел умирать, он привел к нам дух дикого гепарда и попросил у него жизнь за нашу кровь. Гепард посмеялся над ним, и забрал его старое сердце, а вместо него дал ему свое. Старый шаман стал как гепард – злой, быстрый, ненасытный. Он убивал, пока не убили его, а тот, кто убил его, тот забрал сердце гепарда и не смог его отдать. Сердце гепарда сильно, оно забирает душу, и гепард вновь пришел. Тогда мы отрезали убийце руку в которой он держал сердце гепарда и отдали руку мертвецу.

- А зачем Джан? – Сергей покосился на вывернутую голову мертвеца.

- Гепард умный. Он не пойдет в голову старого мертвеца, он чувствует жизнь. Я взял голову, в которой еще была жизнь - голову Джана, чтобы гепарду было куда идти.

- А что теперь? – Сергей спросил без всякой надежды, и посмотрел на свою руку все так же крепко сжимающую сердце. – Я же убил вашего гепарда, и я стану убийцей, так?

- Ты умный. – Шаман, коротко улыбнулся. – В твоем духе нет джунглей, нет места гепарду. Уходи отсюда, уноси зло. Гепард умрет в тебе и больше никогда не вернется.

- А что мне делать с этим? – Серьгей выразительно оглянулся на руку.

- Умрет дух – ты его отпустишь. Уходи.

* * *

Сергею становилось хуже и хуже. Ему казалось, что он не переживет эту ночь.

Рука пульсировала огнем: огонь жег его ладонь, тек по пальцам, расползался все дальше и дальше. Сергей схватил отвертку из бардачка и стал гвоздить сердце сильными ударами, не замечая, как пробивает насквозь ладонь. Но огонь не пропадал. С каждым ударом он разгорался яростнее, жарче. Сергей в бессильной злобе отбросил отвертку, уставился на свои скрюченные пальцы, на продырявленное сердце. Посмотрел и не поверил свои глазам – сердце пульсировало, тянулось к кровоточащим ранам ладони сосудами и вгрызалось, срасталось с нею. Сергей как завороженный смотрел на то, как сердце все быстрее и быстрее начинает биться и в его руке пропадает боль, а вместо нее появляется ощущение силы. Через пару минут сердца уже не было - от него осталась только тонкая грязная кожица, словно вымоченный в крови целлофановый пакетик. Пальцы разжались…

Сергей легко отодрал кожицу от ладони, выбросил ее на дорогу. Испуг пропал, боль ушла, осталась только сила – сила, льющаяся по его венам. Сергей задумчиво потянулся к бардачку, чуть-чуть пошарил и достал то что искал – старый добрый ТТ с полной обоймой.

- Говоришь джунглей нет? Дурак ты старый, все у меня есть! – Сергей ударил по тормозам и развернул машину посреди дороги. - Сейчас я тебе покажу, какие у меня там джунгли!

Мотор взревел, из-под колес полетели ошметки грязи, и машина рванула обратно по ночной дороге. Через секунду фары внедорожника погасли, и машина понеслась по дороге в абсолютной темноте, только два глаза дикого гепарда с узкими зрачками можно было разглядеть за лобовым стеклом.

Автор: Волченко П.Н.

Прочая давняя мистика из авторского архива с "озвучкой":

Туман (мистический рассказ из архивов)

Еще... (Мистика, рассказ (из архива))

Туман

Тарелка с разваренными пельменями, неприятно размазанная клякса кетчупа тут же, ободке, одноразовая пластиковая вилка. Я не удержался, скривился, взял тарелку, пошел к обшарпанному дощатому столику.

По чести сказать, в свое время, еще до того, как стал работать дальнобойщиком, думалось мне, что такие вот столовые пропали с безвременной кончиной СССР, но нет. Стоило мне усесться за баранку и отправиться в первый рейс, как вновь увидел я прославленных пухлых кассирш, с вечно упертыми в масляно заляпанные белохалатные бока кулаками, вновь услышал я эти противные, режущие голоса: «Зина, одну порционную пельменей!», запах стойкий, советский учуял – кисловато-капустный, застарело-сладкий чайный. И столики эти, на оскобленных досках которых вырезано умелыми скучающими руками стандарты той и этой эпохи: «Хочешь пей, а хочешь куй, все равно получишь …» и много еще такого же…

Я уселся, поерзал на добротно скрипучей табуретке, наколол на податливую вилку податливый же, дряблый, как желе, пельмень. Аппетит пропал.

- Твой камаз? – напротив меня за стол ухнул здоровяк в старом, еще девяностых годов, вязанном свитере с неизменной тогда надписью «BOSS». Вместе со здоровяком напротив меня появился поднос, тоже, советский еще. На подносе две тарелки жидких пельменей, два чая, и умилительно маленький, беззащитный молочный коржик.

- Мой. – ответил я без всякой задней мысли. Такое на трассе часто бывает: подсаживается усталый водила, язык от молчания к небу присох – поговорить хочется, аж страсть! А не о чем, вот и начинается: «Твоя машина?» и следом «Куда едешь?», а потом уже по обстоятельствам: «Бывал я там…» или же «Не, не заносило меня, а сам то я…» - и неслись тогда истории, байки про зазноб каких-то, обязательно крупных, обязательно в теле, потом про жену, про детей, про дом, про тоску – весь разговор наперед расписать можно.

Здоровяк наткнул на вилку разом два пельменя, посмотрел на них кисло, рывком, будто червяка сожрать собирался, запихал их в рот, проглотил не жуя.

- Едешь куда?

- В Ераткуль, - я тоже решился, сунул пельмень в рот, на вкус он оказался ничем не лучше чем был на вид, проглотил.

- И я в Ераткуль. – здоровяк явно обрадовался, даже вперед подался, улыбнулся щербато. – Я туда раз в неделю как часы. Четверг – туда, пятница – обратно. Ты там как, был когда?

- Нет. – я пожал плечами. – В первый раз еду.

- Ну ничего, дорога там, - он для показательности повел ладонью по воздуху, - ровная, восемьдесят идешь, не чувствуешь. Только поворотов штук пять, а так – напрямую. Завтра с утра выйдем, ты за мной…

- Нет, у меня груз скорый, - я виновато улыбнулся, - к утру надо.

- К утру? – он замер, не донеся вилку до рта. – Ты сейчас что ли поедешь?

- Ну… - я вновь пожал плечами. Даже подумал было, что мужик попросту расстроился, в компании захотел прокатиться, но… Здоровяк подобрался, подался вперед так, что едва на стол не лег, и зашептал горячо, да еще и глаза выпучил до ужасного:

- Ты, парень, не дури, тут у нас, это, по ночам бывает… - он облизнул толстые вывернутые губы, - ты поверь, по ночам такая чертовщина бывает. У нас там, что ни столб – венок, ты бы, парень…

- Да ладно ты, - я отмахнулся, - ересь молотишь. Если водила дурак, то и на ровном месте…

- Да как знаешь, - мужик резко озлобился, хватанул свой поднос, так, что горячий липкий чай пролился из обоих стаканов. – Как знаешь, но я бы не советовал.

Он пересел за другой столик, где пара явно подпитых тощих мужичков степенно смолили сигареты. Я вздохнул, через силу съел еще пару пельменей, залпом выпил дико сладкий чай, встал. По ушам резанул противный, какой бывает только у работниц сферы обслуживания, голос:

- У нас тут самообслуживание! Поднос убери! – она явно желала скандала, наверное надеялась, что взовьюсь я этому «убери», рявкну что-нибудь наподобие: «Вы мне не тыкайте!» и далее по привычному сценарию. Я промолчал. Я взял и стакан и тарелку. Я прошел до углового стола, где горою громоздилась грязная посуда. Я положил тарелку на вершину стопки таких же грязных как она посудин. Я поставил стакан на свободный пятачок липкого стола. Я улыбнулся кассирше, что застыла, храня на щекастом лице злую гримасу вепря. Я сказал «спасибо» и пошел на выход. Кассирша зло сопела носом. Уже выходя я оглянулся, увидел как в след мне смотрит мужик – тот самый здоровяк, как кривится рот кассирши, как опасно перегнулась в средней части высокая стопка грязных тарелок. Закрыл дверь и тут же услышал грохот битой посуды – ссыпались таки!

Я ощерился в мстительной усмешке и со всех ног бросился к своему камазу. Вскочил на подножку, запрыгнул в кабину, громко и утробно зарычал двигатель и только тогда, когда я подал назад, услышал, как зло визжит та самая кассирша, увидел как распахиваются двери столовой, белый халат ее, туго обтягивающий широкие телеса разглядел – поздно. Я уже выезжал на трассу, уже набирали ход колеса, уже с чуткостью собачьего носа шарил свет фар по ровному серпантину дорожного полотна.

На душе было радостно от сделанной гадости, приятно грело предчувствие расчета с клиентом поутру, и малость, едва-едва, грыз червячок то ли сомнения, то ли страха от предупреждения здоровяка. Вроде серьезный мужик, правильный, такие врать ради красивого словца не будут, а тем более запугивать – не в их это природе.

Дорога была ровной, с малым, едва ощутимым подъемом в гору, и со столь же плавным изгибом вокруг холма. Ехать было приятно, только малость туманно, но для гор – это дело привычное. Я зевнул, глянул на часы – половина первого ночи. Устал, укатался за день, как никак уже почти сутки в пути: без сна, без остановок – очень уж манила доплата за срочность. Скосил глаза в сторону, туда, где на соседнем сиденье в сумке лежал большой, на три литра, термос с кофе. Надо бы остановиться, глотнуть, вот только не здесь, не на подъеме, где с одной стороны к дороге подступает горная стена, а с другой, за столбиками ограждения, длинно уходит вниз, в темноту, каменистая насыпь…

Дорога, устав огибать высокий холм, мотнулась в сторону, занырнув в глубокую лесную черноту, и понеслась ровно и гладко под беспросветной аркой ветвей: без подъемов, без поворотов - словно по взлетной полосе ехал. Еще чуть и выскочил из леса на широкое, по-русски богатое простором, поле, да такое, что еще чуть, и можно было бы назвать степью. Я притормозил, и медленно съехал на обочину. Остановился. Достал из сумки термос – тяжелый, литра полтора еще осталось, вытащил тонкий целлофановый пакетик с вафлями. В приоткрытое окно приятно тянуло прохладой, доносились привычные ночные звуки: где то ухала сова, трещали то ли цикады, то ли сверчки, чуть шумела потревоженная ветром высокая трава. Я налил в крышку термоса кофе, отхлебнул – не горячий уже, но и не противно теплый, хрустко закусил вафлями, стряхнул с ветровки просыпавшиеся крошки. Тепло, хорошо. Только…

Я пригляделся: вдалеке, на небольшом взгорке в поле, сливаясь с непроглядной чернотой леса, виднелась темная коробка двухэтажного здания. Света не было, судя по тому, как едва заметными бликами отражался лунный свет в окнах, стекла, большей частью, были выбиты, остро темнел один угол дома, наверное там был пролом, а может и еще что – с такого расстояния не понять. Чем больше я всматривался вдаль, тем больше замечал: вон, рядышком, притулилось к зданию длинное распластанное тело коровника, а вон, уже совсем к лесу, поблескивают на костях каркасов битые стекла теплиц, и еще, и еще… И уже не столько уханье филина слышно, сколько медленное, заунывное, поскрипывание больше похожее на вой, через веселую трескотню сверчков тихо пробивается скулящий плач ветра, что раз за разом режет себя о острые кости теплиц, да и в кабине вдруг стало почему-то не так тепло, как мгновение назад.

Какой-то заброшенный то ли колхоз, то ли совхоз – таких на просторах бывшего СССР понакидано столько, что и не счесть. Один лишь раз только зашел я в такие вот развалины. Глупо, но надеялся я тогда, что может поживлюсь чем, а может просто детство у меня взыграло, вот только… Нашел я только палую корову: иссохшая шкура туго обтягивала ребра, кое где солнце слупило шерсть и мясо до изжелтелых костей, глазницы грязные, пустые, наверное скорее высохшие, чем кем-то выклеванные… А еще там так же как и здесь поскрипывало. У меня было такое ощущение, будто я могилу раскопал, гроб вскрыл – страшно, противно, мерзко, тоскливо… Я ушел, залез в кабину, и уехал. С тех пор старался проезжать мимо таких развалин не останавливаясь.

И вот, посреди широкого поля еще один мертвец. Я наскоро, даже чуть обжегшись, заглотил остатки кофе, закрутил термос и снова выехал на трассу.

Интересно, про эти ли места говорил тот здоровяк? И что тут за чертовщина творится? Я уже не посмеивался над его словами, я вдруг с особой четкостью вспомнил здоровенные, с въевшейся грязью его руки, и понял – тот, у кого такие руки, зря пугать не будет, да и сам он в чертовщину не поверит, если наверняка знать не будет, если на своей шкуре не прочувствует.

Дорога пошла вниз, под гору. Фары прорубались сквозь все уплотняющийся туман, что тек и тек ночной порой в низины, медленно, словно пугливый зверек, вползал во все щели, опутывал камни, деревья своей белесой плотью, холодил мелким ознобом своим, оседал тонкой росой на всем. Я чуть сбросил скорость, включил противотуманки. Без толку: свет едва-едва пробивался на десяток другой метров, а дальше тонул, захлебывался в непрозрачной, молочной стене, и уже не разобрать, то ли это туман клубится, то ли и правда – силуэт какой чернотой проглядывается. Я подался вперед, всматриваясь в дорогу до рези в глазах, до слез.

- Когда же это кончится? – спросил я, моргнул, и тут же врезал по тормозам! Взвизгнули колодки, машину чуть потянуло вперед, прицеп прокатил еще пару тройку метров, перекосив машину. Встал. На обочине дороги, будто замерший путник, высился силуэт большого креста: два укоса на вершине, будто капюшон, широкие перекладины, как плечи, и огромный венок, превращенный причудами тумана в тело неведомого прохожего.

- Угораздило кого-то. – я хоть и не верующий был, но все же перекрестился, уж и не знаю зачем. Двигатель камаза размеренно и недовольно урчал, будто ругался под нос, хотел ехать. Я чуть надавил газ выровнял машину и поехал вперед еще медленнее чем раньше. Сама дорога была ровная, как и до того, но вот то, что творилось по сторонам, за обочиной: то густо темнела чернота обрывов, то угадывались разлапистые силуэты вековых елей, то огромные валуны, белесо светящиеся в свете фар, подбирались почти к самой дороге, а за ними угадывался высоко взметающийся монолит скалы… И всюду, на каждом повороте, едва ли не на каждом метре этого перековерканного куска дороги: кресты старые – черные, покосившиеся, новые, еще даже по молодецки отблескивающие лаком, и венки, венки, венки – на деревьях, на знаках, на широких спинах валунов, а где и просто на воткнутых в землю колышках. А поверх всего этого тусклое, мертвенно бледное, как самый лучший саван, полотнище тумана.

Еще один поворот, плохой совсем, валун грузно выдавил дорогу в объезд, и ничего за ним не видать, выворачиваю по широкой дуге и разом, почти в упор, снизу вверх на меня из темноты два огненно-красных уголька, и рык еще, неслышимый, но в самое сердце, в грудь ударил. Не понял я, что это, только… заполошно стало, в груди оборвалось, и вообще будто видеть перестал – заволокло все тьмой, и только глаза эти красные, а еще в ушах бой кровавый, все до багровой красноты застилает. Ошибся, вместо тормоза по газам врезал, взревел движок и попер, вскинулся мой старенький камаз на тьму, прорвал ее, словно и не было, а может и правда – не было, и пошел вперед скоро, подпрыгивая на камнях, оскальзываясь почти с покатых насыпей дороги – уж как не слетел, не знаю… Проехал то всего с гулькин нос, на взгорок поднялся и тумана тут же как не было – небо видно, звезды перемигиваются, луна рожками месяца криво улыбается – хорошо. Я остановился тогда, прямо как был, посередине дороги, кабину открыл и дышал, дышал – слишком заполошно в груди было, все никак надышаться не мог, успокоиться. О том, что стою посреди дороги, не беспокоился совершенно – знал, что один я такой дурак, через эту низину ночью попер. А как отдышался чуть, снова сел и поутру уже, часам к пяти, был в Ераткуле, «чаевые» за срочность получил.

Мужик закончил рассказ, подпер кулаком щеку, и сказал глубокомысленно:

- Да…

Молодой водитель, с интересом слушавший бывалого молчал, но видно было, что не терпится ему спросить. Бывалый же достал пачку «Примы», тюкнул тихо ею о пальцы, выудил губами сигарету.

- Огонек есть?

Молодой поспешно достал зажигалку, чиркнул кремнем, бывалый прикурил, затянулся, выдохнул в грязный потолок столовой, цыкнул задумчиво. Все в его виде говорило: «Сейчас бы выпить». Оглянулся, крикнул толстой кассирше:

- Зин, а водочки нальешь?

- На часы посмотри, не положено.

- Ну, Зин, ты ж это… знаешь.

Кассирша, хоть и громкая, но все ж очень хорошая баба, вздохнула, глянула по сторонам, достала из под прилавка маленькую чекушечку, хрустко свернула ей блестящую голову. Не стала Зина и требовать, чтобы подошли за водкой. Сама вышла из-за прилавка, не забыв прихватить стаканы, села с мужиками за стол, разлила чекушку на троих. Молодой было всполошился, замямлил тихо, что за рулем мол, нельзя, а бывалый пододвинул к нему стакан поближе и сказал уверенно:

- Это ты завтра за рулем. Как рассветет – поедем, а сейчас я тебя, дурака, не отпущу. Мне грех на душу не нужен. – и приказал резко, - Кому сказал, бери!

Молодой схватил стакан, бывалый сказал тихо «За тех», Зина понимающе кивнул, тоже венки у дороги видела, выпили. У молодого аж дыхание перехватило, до того была водка теплой, противной на вкус, даже в горле встала она жарко, проходить не хотела. Зина, тем временем, поднялась спокойно, собрала со стола стаканы, пустую чекушку прихватила, вернулась за прилавок.

- А кто это был? – тихо спросил молодой, когда отдышался.

- Где? – не понял бывалый.

- Ну, на дороге, с глазами… - и он даже вперед подался, замер, моргать перестал.

- Ты, это, дышать не забывай. – усмехнулся бывалый. – Я откуда знаю, кто это был. Бывалые говорят, вроде волк, другие еще что мелят, а я вот - не разглядел…

Автор: Волченко П.Н.

Нож едва заметно блеснул и, с влажным звуком вошел под лопатку. Охранник обмяк, повалился на колени, но тут же был подхвачен подмышки крепкими ладонями убийцы. Зашуршала мелкая гравийка садовой дорожки под безвольными ногами утаскиваемого тела, хрустнули ветки кустов у ограды, и снова наступила спокойная ночная тишина.

Убийца скользнул бесшумной тенью к ярко освещенному крыльцу усадьбы и словно растворился в тенях на самой границе белого света фонаря. Он замер, вглядываясь в стекла широких створок входных дверей, присматриваясь к чуть заметному отблеску на объективе мерно поворачивающейся камеры наблюдения.

Щелкнул замок, тонко звякнули стекла.

- Прохладновато. - Плечистый охранник вышел на крыльцо, зябко поежился. Следом за ним выскользнул щуплый паренек со скуластым, костлявым лицом. Под мешковатым, словно не по размеру, костюмом явственно проглядывалась кобура.

- Да не, нормально. – Щуплый вдохнул напоенный ночной прохладой воздух. – Бодрит.

Он похлопал себя по карманам, достал пачку сигарет, звякнула дорогая бензиновая зажигалка.

- Огонек не туши. – Здоровяк нагло дернул сигарету из пачки щуплого, прикурил от подрагивающего язычка пламени и глубоко затянулся.

- Что, шеф еще не спит? – Здоровяк спрашивал скорее утверждая, чем интересуясь.

- Неа. – Щуплый пренебрежительно сплюнул: - Не спится Борисычу, все ему убийцы мерещатся. Вон, на той неделе…

Тихо зашелестела листва, оба охранника резко повернулись на шум. На самом краю освещенного круга еле заметно покачивались ветки. Щуплый дернул из под пиджака револьвер и показал взглядом здоровяку на кусты. Тот щелчком отправил только закуренную сигарету в сторону и, нехотя, заковылял вниз. Замер на краю дорожки, и резко ринулся в покачивающуюся зелень. Оглушительно затрещали ветки, кусты, словно в корчах, заходили ходуном.

Щуплый шагнул вниз по ступенькам с крыльца, напряженно вглядываясь в ходящую волнами листву. За его спиной от стены отделился темный силуэт, скользнул к перилам, бесшумно перебрался через них и исчез за приоткрытыми створками.

- Нет тут никого! – Растрепанный здоровяк отряхнул рукава от налипшей листвы: - Только зря сигарету выбросил.

Щуплый издевательски осклабился, спрятал револьвер: - Курить будешь?

В доме он быстро метнулся к лестнице на второй этаж, и уже почти без опаски, быстро поднялся наверх. Замер у поворота в широкий, алого цвета, коридор, прислушался. До его ушей донеслись тяжелые, приглушенные толстым ковром, шаги.

Он замер, весь обратившись в слух: шаги приближались, все явственнее проступала тяжелая поступь через мягкий ворс ковра, еще мгновение и появится охранник… но нет, у самого угла шаги остановились, будто в предчувствие опасности.

Распластанный по стене убийца затих, задержал дыхание, и только мерный стук сердца мог его выдать.

Секунда, другая… Но вот скрипнула дорогая кожа ботинок и тяжелые шаги стали размеренно удаляться.

Убийца осторожно выглянул. Высокая, метра в два ростом, фигура с широченной спиной, чуть раскачиваясь, неторопливо отдалялась по залитому ярким светом коридору. Больше никого в коридоре не было…

Убийца выскользнул из-за угла, покрепче сжал кожаную оплетку рукояти ножа и заскользил следом. Рукав предательски громко шаркнул о ножны на ремне – охранник с несвойственной для своих габаритов расторопностью мгновенно развернулся лицом к убийце.

Их разделяло метра полтора – два, не больше. Убийца прыгнул, вложив всю свою массу, всю свою стремительность в этот прыжок и коротко, едва уловимыми движениями, дважды саданул ножом в район шеи. Охранник захрипел, не в силах закричать, но не повалился, а принял в медвежьи объятия коренастую фигуру убийцы. Затрещали кости в неимоверно сильном захвате, но в следующее мгновение нож с влажным хрустом проломил висок охранника. Он покачнулся, руки обмякли, и огромная туша приглушенно повалилась на ковер.

Убийца упал на колени, судорожно глотая воздух. Бока сковывало болью, дыхание проходило в легкие тяжелыми толчками. Потрогал ребра – нет, вроде целы.

Он с трудом поднялся на ноги, за пару шагов добрался до головы поверженного охранника и выдернул из виска нож. Следом за лезвием, одним коротким рывком, хлынула кровь и сразу же иссякла, заскользила тонкой струйкой из раны в кроваво-красный ворс ковра.

Темная резная дверь приоткрылась, дребезжащий, старческий голос прохрипел: - Дмитрий, что там?

В следующее мгновение старик увидел убийцу, склонившегося надо окровавленным телом. Дверь громко хлопнула, глухо звякнул закрываемый замок.

Убийца рванул к двери и, не останавливаясь, врезался плечом в лакированную древесину. Дверь подалась, словно прогнулась, но выдержала удар. Убийца шарахнул ногой со всей силы, дверь хрустнула и распахнулась, выставляя на показ белую щепу.

В комнате громыхнуло, пуля прошла чуть в стороне, опалив своим горячим дыханием кожу у виска. Убийца, словно в омут, нырнул в комнату вперед головой, перекатился и замер за громадиной письменного стола.

Еще один выстрел - треск вгрызающейся в дубовую плоть стола пули. Следующая пуля противно взвизгнула о медную обивку столешницы и осыпала убийцу крошевом штукатурки, а следом щелчок, еще щелчок.

Убийца выпрыгнул из-за стола, ориентируясь на сухие щелчки, выбил из трясущихся рук старика заклинивший револьвер. Старик истошно завопил, но крепкая, словно каменная, рука беспощадными тисками сдавила дряблое горло.

- Что, Сергей Борисович, страшно стало? – брызгая слюной, злобно зашипел убийца: - Страшно без охраны, да, Сереженька?

Нож, как ядовитая змея хищно скакнул к расширившимся от ужаса глазам.

- Когда один, судьбами уже не повершишь, - нож приблизился к самому веку: - Без своего шакалья ты никто!

Один короткий росчерк осклабившегося кровавым оскалом лезвия и глубокий, до белой кости разрез багровым штрихом располовинил бровь, отчаянно моргающие веки и морщинистую щеку. Белой, с кровавыми сгустками слизью вытек глаз.

Старик бешено заверещал, засучил ногами. Руки его вскинулись, прикрывая обезображенную глазницу.

- Больно, Борисыч? Ничего, ты потерпи. – Еще один точный взмах и кровь хлынула из распластанного запястья и из ошметков распоротого на всю длину щек рта: - Терпи, Борисыч, как дочь моя терпела!

По лестнице загремели ботинки охранников, убийца на мгновение оглянулся, и снова повернулся к подвывающей жертве.

- Думаешь спасут? Вытянут думаешь?! А помнишь, как Леночку мою резал, а, Борисыч?! – глаза убийцы полыхнули огнем ненависти: - Помнишь, сука, как кромсал ее, как насиловал?!

Выбитая дверь громко хлопнула о стену, в комнату влетел щуплый, выхватывая на бегу оружие из кобуры.

- Так сдохни! – Убийца заорал во всю силу своих легких и вогнал обеими руками нож в бок старику. В следующее мгновение раскаленный свинец пронзил бок, тяжелый удар рукояти пистолета по затылку и убийца провалился во тьму.

* * *

Он очнулся от нестерпимой, обжигающей боли в боку. Попытался подняться, но тяжелая, давящая боль охватила жаркими тисками голову, и он снова повалился на пол.

- Что, браток, прочухался? – По голосу он узнал все того же щуплого: - Это ты молодец, что не скопытился, ты нам живой сейчас нужен.

- Борисыч… - простонал убийца, так и не разжав век.

- Дед то? Кончился дед, два часа трепыхался и кончился. – Щуплый хохотнул. – Коновал наш только руками разводил: печень говорит. Так что с дедом ты не прогадал.

Лязгнула железная зажигалка, чиркнул кремний и по комнате расплылся едкий табачный дым.

- А вот ты, братуха, если б кони двинул, то и нам бы амба! Спрос то с нас за деда тогда был бы. А ты молодцом - выдюжил! Я ж, когда тебя пристукнул, думал все – представился родненький! Веришь, даже струхнул. А потом смотрю, нет – вроде живой, дышишь.

Щуплый замолчал, с наслаждением затянулся и выпустил белесое облачко дыма.

- Как тебя хоть звать, болезный?

- Петр… - он закашлялся, голову снова охватило огненным обручем, а бок полыхнул жгучими угольками боли.

- Ну, Петруха, братва подъедет, порешаем, а потом… Сам понимаешь, никто тебя подписываться не заставлял. Ну давай, бывай. – Он хлопнул себя по коленям: - Дела у меня, Петруха, уж больно ты насорил.

Громко лязгнула подвальная дверь, и Петр остался один, наедине с собой. Он открыл глаза, посмотрел на пылинки, кружащиеся в холодных рассветных лучах. Значит уже утро подошло - он сам себе горестно ухмыльнулся: - Казнь на рассвете – классика жанра…

Он вспомнил застывший ужас в единственном глазу старика, вспомнил его затравленный скулеж. Все же оно того стоило. Теперь Лена может спать спокойно, за ее кровь и боль уплачено сполна. Да и ему можно спокойно уйти: без стыда, без горечи – он уплатил последний отцовский долг.

В глаза неожиданно ударил яркий свет. Петр на мгновение зажмурился, чуть приоткрыл прищуренные глаза: напротив подвального окошка стояло высокое зеркало. Один из солнечных лучиков, отражаясь, нещадно светил ему прямо в глаза.

- Солнышко… - неожиданно ласково просипел он и улыбнулся сухими, растрескавшимися губами

Свет разгорался все ярче и ярче, казалось, что зеркало решило отдать ему разом весь свет проснувшегося утра, Петр только щурился и блаженно улыбался.

Тоненько защебетала пичуга за окном, в пыльный подвал повеяло легкой прохладой свежего ветерка. Петр с наслаждение вдохнул еле уловимый запах зеленой травы, вслушался в мелодичную трель пичуги: - Хорошо…

Ему захотелось умереть, умереть прямо сейчас, в это самое мгновение…

Сердце ухнуло, пропустило удар, снова трепыхнулось и Петр замер со счастливой улыбкой на губах и широко распахнутыми глазами, слепо пялящимися в зеркало.

* * *

- Спекся, сука! – щуплый отвесил пинок по мертвому телу: - Слышь, Леха, Петруха спекся!

Здоровый Леха, заслоняющий своей коренастой фигурой весь дверной проем, потерянно молчал. Он то и дело бросал полный надежды взгляд то на щуплого, то на представившегося убийцу.

- Чего вылупился! – истерично заорал щуплый, Леха отшатнулся как от удара: - Что пялишься, сука! Что втирать Моисею будем?

Послышался быстро приближающийся звук машин, похрустывание гравия под шинами.

- Наверх! – заорал щуплый. Леха торопливо, бочком выскользнул из подвала. Щуплый еще раз с отчаяньем посмотрел на труп, смачно харкнул тому в остекленевшие глаза.

- Сука… - прошипел он, еще раз пнул податливое тело, и обреченной походкой вышел вслед за Лехой.

* * *

- Папа… - в покрытой пылью глади зеркала проступили белесые, полупрозрачные черты: - Папа…

Остекленевшие глаза вздрогнули, сердце нехотя стукнуло, затем снова и снова, в легкие, раздирая горло, ворвался затхлый подвальный воздух. Петр моргнул, раз, другой – в глазах появилась осмысленность.

- Лена? Дочка! - надрывно захрипел он не своим голосом.

- Иди… Иди… - ее голос становился все тише и тише, черты растворялись в зеркале.

- Нет! – он на четвереньках подполз к зеркалу: - Подожди! Доча! Доченька!!!

Призрак истаял в старом, местами облупившемся, зеркале.

- Доча… Леночка… - он прижался щекой к холодному стеклу, заскользил ладонями по зеркалу: - Лена… Ну куда же ты, золотко мое… Лена!!!

По его пыльным щекам прочертили дорожки горячие слезы, уже безнадежно он прошептал: - Лена…

Он истово обрушил кулаки на зеркало, не почувствовал преграды и внезапно провалился на ту сторону.

- Папочка. – Осиплой, мертвой хрипотой встретило его испещренное глубокими разрезами гниющее лицо: - Ты пришел, папа…

Он отпрянул, но неожиданно быстрые, покрытые синевато-желтыми пятнами разложения, руки впились ему в запястья. Она приблизилась вплотную к его лицу, впалые, стеклянно блестящие глаза жестко уставились ему прямо в зрачки.

- Мало. Мало папа… - проскрежетал ее голос. Из раззявленного рта пахнуло сладковатым запахом гнили: - Мне надо еще…

Она отпустила руки, он заворожено замер.

- Принеси мне еще, папочка… - в его ладонь легла какая-то тяжесть, он опустил глаза. В ладони лежала витая рукоять длинного, в локоть длинной, стилета с толстой гардой и прямым, без всяких украшений, лезвием.

- Папа, я жду… - она резко подалась вперед, одаривая го жарким, зловонным поцелуем на прощанье. Петр отпрянул и выпал обратно в пыльную затхлость подвальчика.

Сердце билось как бешеное. Он посмотрел на правую руку - ладонь крепко сжимала рукоять стилета: - Не привиделось…

- Да все, сдох он гнида! – раздался голос щуплого сверху: - Скопытился!

- Не ори. – его осадил спокойный, властный голос: - Дай хоть посмотреть на этого вашего мстителя.

- Сейчас! – В голосе щуплого зазвучали льстивые нотки: - Лех, чего встал как пень!

- А что?

- Что-что! Пошли жмура тягать! – и снова слащавое подобострастие: - Сергей Леонидович, вы подождите, мы сейчас, в лучшем виде.

Петр неожиданно жестко, по-волчьи, ощерился. По окованной железными уголками лестнице загрохотали две пары ног. Петр встал за дверью, перехватил стилет поудобнее, замер.

Первым в комнату влетел щуплый, следом неповоротливый Леха. Щуплый удивленно посмотрел на пол, повернулся к Лехе: - Где жмур?

Леха не ответил, он тяжело повалился на колени, рухнул лицом на бетонный пол. В воздух взметнулись облачка тонкой пыли.

- Как тебя хоть звать, братуха? – Насмешливо спросил Петр.

- И-игорь… - чуть заикаясь, просипел щуплый.

- Никто тебя подписываться на это не заставлял. – Петр перешагнул распластанное тело: - Ну давай, бывай Игорек.

Одно молниеносное движение и щуплый, хватаясь обеими руками за развороченное горло, повалился рядом с Лехой.

- Сергей Леонидович значит. – Петр осклабился: - Сейчас доченька, сейчас будет тебе еще…

Автор: Волченко П.Н.