В конце Великой депрессии
Безработный лесозаготовитель и его жена в Орегоне, США, август 1939 года. Фото Доротеи Ланге.
Телеграм — История Веков
Залечь на дно в Монтайю | Быт еретической деревни XIV века
Во второй половине XX века историки находились на перепутье. Одни с огромным удовольствием поглощали глобальные структуры, следуя заветам Фернана Броделя. Другим же были не по душе количественные методы и изучение унылой экономики и изменения цен на репу. Те, кто решил отойти от изучения "больших" сюжетов, обратили внимание на человека и его культуру. На то, как индивид в прошлом мыслил, жил, переживал и умирал. Историкам казалось, что от частных сюжетов, от истории одного человека или небольших сообществ, можно будет подняться выше и делать более широкие обобщения. Для них частное стояло превыше общего, ведь последнее формировалось из самых мелких деталей и незаметных сюжетов.
Книга Фернана Броделя «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II» была здоровенным кирпичом об экономике, климате и хозяйстве морских цивилизаций. Слишком скучно!
Ярким примером такого подхода к изучению человека и общества в прошлом стал очерк Эммануэля Ле Руа Ладюри об окситанской деревне Монтайю. Он предвосхитил интерес европейских ученых к микроистории и стал первой широко известной работой о жизни простого человека в прошлом. Несмотря на то, что Ладюри известен у нас лишь благодаря одной своей книге, он успел позаниматься аграрной историей Франции и написать несколько увесистых кирпичей. Беда в том, что ни одну другую его книгу не тиражируют так ярко и интересно. Ни одна из его работ такой же популярности, как история деревни Монтайю, не получила.
Микроистория – это ничто иное, как изучение маленьких сюжетов, которые могут коснуться как повседневной жизни, так и выдающихся сюжетов, которые не вписываются в обыденную картину мира среднего человека. Этот самый средний человек, заурядный, малопримечательный и никому неинтересный, не оставляет обычно после себя биографии, не пишет мемуаров. Однако вместе с тем является основным механизмом движения экономики, свержения королей и изменения культурной базы. Вот именно его микроистория и стремится изучить, разобрав на части.
Эммануэль Ле Руа Ладюри (1929 - )
Книжка под названием "Монтайю, окситанская деревня (1294–1324)" стала в 1970-х гг. настоящей сенсацией, поразив как академическое сообщество, так и сообщество читающее. Очень много хвалебных отзывов было высказано, очень приятных рецензий написано. На деле же Ладюри просто скомпоновал уже имевшийся во французской историографии материал об одной окситанской деревне и переписал его заново с оглядкой на менее масштабные сюжеты. Он решил не разворачивать громадное полотно аграрной истории через сравнение регионов, типов хозяйствования и методов работы с материалами. Историк просто собрал уже опубликованные отчеты инквизиции популярненько разложил их по полочкам. К книге потом предъявлялись претензии, мол, автор слишком зациклен на теме секса, которому в книге Ладюри посвящено несколько подглавок. Но будем честны – читать про секс, преступления и чернуху куда интереснее, чем о систематических показателях выгула овец. Ладюри не опускается до уровня популярного пересказа, скорее берет за лапку и тыкает пальцем в отдельный сюжет, говоря: «смари какая херня, собачка, эта херня происходила в следующем контексте». А поскольку сложные слова у Ладюри перемежаются потешными цитатами монтайанских крестьян, то получается очень бодрое повествование о деревне, в которой живут и грешат католики и катары.
Что вообще за Монтайю и где оно находится?
Монтайю – оно же Монтаё – французская коммуна, числящаяся в департаменте Арьеж и округе Фуа, что на юге Франции. Рядом текущая река Арьеж дала название всему региону, а потому применительно к Монтайю и окрестным деревням используется обозначение Верхняя Арьеж. В нескольких сотнях километрах от деревни находится Пиренейские горы и граница с Испанией, а в XIII в. она входила в состав Графства Фуа. Именно в эти земли в начале столетия вторглась армия Симона де Монфора, отправившаяся на юг громить альбигойскую ересь. Вплоть до середины века ходили туда-сюда по Фуа французские крестоносцы, брали штурмом альбигойские крепости и сгоняли еретиков под чуткое око инквизиции. Однако даже пустя полсотни лет отголоски катарской ереси продолжали бытовать в горных деревеньках и лесных чащах. Укрытые от глаз католических священников крепости «хороших людей» продолжали свою деятельность, мутя умы деревенских и городских жителей. А те были не то что бы очень против. В головах большинства окситанских жителей католичество и альбигойская ересь вполне неплохо уживались. Прибавим сюда местный фольклор и традиционные приметы - получится лютая смесь.
Департамент Арьеж на карте Франции с важными населенными пунктами: Фуа, Памье, Мирпуа и Монтайю
Думы жителя Фуа в XIII веке занимали самые разные вопросы и оценивать их через призму религии было для него нормой. Основным досугом крестьян Монтайю был разговор о всяком. Причем часто обсуждали они как раз «божественное», т.е. происходящее вокруг через призму религиозного сознания. Для кого-то было вполне нормальным обсуждать греховность поведения местного "байля", припомнить сплетни о Конце Света или появившемся в соседнем городе Антихристе. Все эти события сплетались в клубок, через который и пропускалось бытовое сознание монтайянского крестьянина.
Нетрудно догадаться, что где есть ересь - есть и инквизиция. В начале XIV века на юге Франции она была. Однако работала довольно вяло и занималась в основном перетягиванием одеяла с местными доминиканцами. Такой порядок вещей сохранялся вплоть до прихода на епископскую кафедру города Памье инквизитора Жака Фурнье. В течение почти шести лет - с 1318 по 1324 гг. - он усердно допрашивал жителей Монтайю и окрестных деревень, вытаскивая из них сведения обо всем, чем только можно. Его интересовала не только сама катарская ересь, но также отклонения от католической нормы, быт, образ жизни и следование догматам. Все протоколы допросов записывались его подручными в отдельные тома, которые инквизитор перепроверял и правил, переписывая начисто. Но кто вообще такой Жак Фурнье и с чего взялась такая твердость в делах веры Христовой?
Жак Фурнье - инквизитор, которого мы заслужили
Жак Фурнье родился в городке Савердён неподалеку от Фуа и имел весьма скромное происхождение. Обычно пишут, что он был сыном то ли мельника, то ли землепашца, но точных указаний на это нет. Известно, что в юном возрасте Жак вступил в орден цистерианцев и, получив солидное богословское образование, отправился в Париж. Там он становится доктором богословия. А в 1311 г. его назначают настоятелем монастыря Фонфруада. Всего через шесть лет - в 1317 г. - Фурнье отправляют гонять еретиков в Фуа, утверждая епископом города Памье. Эта должность пришлась Жаку по душе, так как он проявлял изрядную твердость в дискуссиях по вопросам религии и насаждению правильной веры в Христа.
В Памье он работает вместе с доминиканцами, изничтожает ересь и собирает под своим крылом все возможные рычаги управления механизмом угнетения. Под горячую руку попадают не только труЪ-еретики, но также крестьяне и обычные городские делбики. К пыткам Фурнье прибегал очень и очень редко, а основной метод его допросов – это дотошное и въедливое занудство. Зацепившись за какой-то сюжет, он мог часами и днями говорить со свидетелем, вести перекрестный допрос и привлекать для консультации лиц со стороны. Было заметно, что дядя свою работу любил. В 1326 г. Жак Фурнье становится епископом в городе Мирпуа. Еще через год переезжает в Авиньон и получает повышение до кардинала-священника с титулом церкви Санта Приска. В 1334 г. он будет избран на церковном конклаве римским папой под именем Бенедикта XII.
- А еще про меня вскользь упоминал Морис Дрюон в последней книге цикла «Проклятые короли». Меня избрали сразу после Жака д’Юэза - Иоанна XXII
Присутствие будущего папы в Фуа было осложнено тем фактом, что вплоть до его приезда разыскных операций и нормального допросного института тут просто не было. Инквизиция и ее акции по загонянию еретиков были, а вот плодотворной совместной работы – нет. В XIII-XIV веках Арьеж и окрестные земли страдали от инквизиции пять раз: первый – в 1240-1250-х гг. в связи с падением Монсегюра и избиением последних активных катаров, затем в 1265, 1272-1273 гг., когда инквизиторы приходили дочищать заразу. И, наконец, в 1298-1300 и 1308-1309 гг., когда обнаружилось, что зачистка не помогла и нужно начинать все сначала. В 1308 г. каркассонский инквизитор Жоффруа д'Абли даже подверг в деревне Монтайю подверг аресту все население за исключением детей.
В основном все удары по еретикам до Фурнье исходили от каркассонского доминиканского трибунала, который формально вообще ни к Фуа, ни к Памье не относился. Епископы Памье долгое время были заняты не борьбой с ересью, а взаимной грызней за монастырские и церковные владения. Но с приходом настоящего решалы ситуация поменялась. Жак Фурнье объединил в своей погоне за катарами полномочия местного епископа с правами и возможностями доминиканского магистра. Обе церковные силы в регионе стали действовать сообща под руководством епископа Памье. Активное и деятельное инквизиционное ведомство продолжит работать и после отъезда Фурнье. Однако с течением времени преемники Бенедикта XII вскоре обленятся и оставят окситанский народ в покое.
Пятилетка за три года: методы работы Жака Фурнье
Всего за девять лет бытия Жака Фурнье епископом Памье инквизиционный трибунал работал 370 дней. За этот год с небольшим мужик провел 578 допросов, из которых 418 для обвиняемых и 160 для свидетелей. Иногда бывало так, что свидетель превращался в обвиняемого по ходу допроса, а обвиняемый переходил в разряд свидетелей. По 98 делам были допрошены и привлечены к дознанию 114 лиц, среди которых преобладали еретики-катары. Из этой сотни 94 дошли до суда. В большинстве своем это были простолюдины – крестьяне, ремесленники, мелкие торговцы, но были священники, нотарии и даже несколько мелких дворян. Среди 114 привлеченных к дознанию было 48 женщин и в большинстве своем они происходили из деревень Фуа и Верхней Арьежи. Сама деревня Монтайю была представлена 25 обвиняемыми, большая часть которых отделалась тюремным заключением, публичным покаянием или схожим по гуманности наказанием.
Судебная процедура вызова обвиняемых пред очи Жака Фурнье для XIII века была довольно долгой. Сначала до епископа через различные каналы доходили доносы на нехороших людей. После чего до них доводилось требование предстать перед трибуналом в Памье – об этом обвиняемых извещал местный священник с амвона или на дому. Если призыв на суд игнорировали, то епископ обращался к власти светской, т.е. к байлю – доверенному чиновнику региона, осуществлявшего светскую власть. Тот отыскивал нужного человека и притаскивал его на трибунал. Там обвиняемый, прежде всего, клялся на Библии, что будет говорить правду. Ну а потом начинался допрос. Жак Фурнье задавал вопросы, а обвиняемый отвечал столько, сколько сочтет нужным. Дело шло своим чередом без оглядки на то, заслуживает ли обвиняемый длительного ареста или нет. В промежутках между допросами беднягу могли даже заключить под стражу в епархиальной тюрьме. Но если роль человечка была не особо важна, то просто отпускали домой.
Франсиско Гойя. «Трибунал инквизиции» (1814)
В большинстве своих допросов Жак Фурнье, за исключением парочки фальсификатов (действительно парочки), будет действовать мирно и продавливать ответчиков силой харизмы. Мыслил Фурнье довольно просто. Чтобы разобраться с проблемой - надо установить истину. А потому сначала разбираем ошибочные поступки обвиняемого, а потом заботимся о спасении его души. Если ничего не помогает - придется карать. А если помогает, то тоже карать, но помягче.
По завершении всех процедур подсудимым назначались различные наказания: заключение разной степени строгости, ношение желтого креста, паломничество, конфискация имущества. Только пятеро из подсудимых закончили жизнь на костре: четверо вальденсов из Памье и альбигойский еретик Гийом Фор из Монтайю.
Откуда мы знаем такие подробности? Из допросных и регистрационных томов Жака Фурнье, которые тот вывез вместе с собой из Памье после назначения на новую епархию. Более того, эти талмуды катались с ним в Авиньон и пополнили папскую библиотеку, которая не выкинула эти книги даже после возвращения в Рим. Протоколы до сих пор лежат в архивах Ватикана и продолжают оставаться очень даже подробным источников эпохи. Можно конечно заявить, что хитрый Фурнье подделал свои записи, навырывал листов или скрыл свои темные делишки. Но это будут лишь домыслы, а реалии допросов у нас на бумаге - с ними спорить не приходится.
Монтайю - капля в море
Если пытаться изучить Монтайю с точки зрения стороннего наблюдателя, то может показаться, что в деревне происходили лишь угар и содомия. Это так. И не так. Конечно, Ле Руа Ладюри дает подробное описание хозяйства деревни и её бытования. Однако самая мякотка - это жызнь деревенского люда, верования которого были далеки от идеала. Поэтому дотошность Жака Фурнье можно понять. Это у себя в городах он мог гонять гомосексуалистов или гнобить горожан за сплетни о привидениях. В сельской Арьежи ему приходилось иметь дело с гениальными идеями вроде отрицания божественности Христа или проистечения души из крови.
В сельской местности Фуа, Лангедока и вообще всей Окситании еретические настроения были еще ой как сильны. Сказать за это спасибо стоит широко известным в узких кругах братьям Отье. К концу XIII века катаризм практически уже не существовал в Окситании. Однако Пейре Отье, бывший нотариус, близкий к графу Роже-Бернару де Фуа, в 1299 г., возглавил маленькую группу катаров, «непреклонных в своей решимости возобновить евангелизм катаров на их прежних территориях». Среди них был родной брат нео-еретика Гийом Отье и сын Пейре Жаум. Используя свои семейные и дружеские связи, а также остатки бывшего катарского подполья, они смогли «раздуть пламя катаризма» на юге Франции, обнаружив там весьма благодатную почву.
Джованни Баттиста Креспи. "Убийство альбигойцев" (1628-1632)
Попытка того, что историки называют «Реконкистой братьев Отье», продолжалась с 1300 по 1310 г. Пропаганда Бибы и Бобы сработала отлично и тайные собрания катаров вернулись из небытия. В Окситании «праведные люди» чувствовали себя отлично, однако инквизиция выловила и сожгла, одного за другим, всех подпольных проповедников. Пейре Жаума и Гийома Отье сожгли в Каркассоне в 1309 г., Амиеля де Перля и Пейре Отье в Тулузе в 1310 г. Единственным, кому удалось бежать в Каталонию, был Гийом Белибаст. Обманутый двойным агентом, он был схвачен и сожжён в Виллеруж-Терменез в 1321 г. по приказу архиепископа Нарбонны. Это событие считается концом окситанских катарских церквей.
Итак, Монтайю. Прогуливаясь по его улочкам и оглядывая дома, можно понять две очень важные вещи. Первое – это именно что деревня. Не село, не транзитная деревня на пересечении торговых путей, не ярмарочная деревня. А деревня сама в себе. Это значит, что живет она небогато, однако не так, чтобы очень бедствует. Ест свинину, кушает репу, вкушает вино и масло, привозимое с соседних ярмарок, разводит овец на продажу и сплавляет лес вниз по реке. Второе, что бросается в глаза – это единение жителей деревни перед лицом внешнего врага. Не то что бы деревня – это одна большая семья, взаимная вражда, ненависть и подставы никуда не деваются. Однако зажатость деревни меж двух огней - еретиками и церковью - имеет свои последствия.
Местные жители с куда большим презрением будут относиться к епископу, чем к дворянину. Тем более, что мелкий дворянин ест примерно то же, что и они и отличается лишь тем, что умеет читать. Да и то не всегда. Большая часть истории верхней Арьежи в эти времена – это скорее противостояние с церковью, нежели взаимная нелюбовь крестьянства и дворянства. В бытность свою графы Фуа, отстаивая свою независимость от Парижа, скептически наблюдали за деятельностью церковников, часто ограждая своих подданных от новых налогов и десятин в пользу церкви. Но после разгрома альбигойцев и небольшой династической перемены в верхах, графы Фуа поменяли фокус и стали шестерками французского короля. Больше церкви расширять свое влияние в регионе они не мешали.
наглядная эволюция графов Фуа: до и после Альбигойских крестовых походов
Нелюбовь к церкви и Франции целиком может отразить одна из присказок, брошенная деревенским жителем Монтайю, о чем было потом доложено на допросе его бдительным соседом:
"Миром правят четыре больших дьявола: папа, дьявол наибольший, которого я называю Сатана; король Франции суть второй дьявол; епископ Памье — третий; инквизитор из Каркассона — четвертый дьявол".
Не любить церковь было за что. В начале XIV века епископы Памье продавили сбор десятины со скота. Для острастки нужно было лишь пару раз провести облаву на жителей деревни и окрестных селений и постращать их допросом.
Это недовольство католическими епископами нашло отражение и в допросах Жака Фурнье. Из 89 досье, собранных епископом по поводу критики церковных властей, примерно шесть штук связаны сугубо с отказом платить десятину или с осуждением этого сбора, как незаконного и "неправильного". А потому различные крестьянские выступления на юге Франции сложно назвать классовыми и направленными сугубо против светских феодалов.
В отличии от более поздних «жаков», сельские жители Фуа предпочитали гадить Церкви более эффективными способами - не платили подати, сбегали из деревень и прятались среди лесов и холмов Окситании
Среди жителей Монтайю были те, кто был явным катаром, были те, кто был катаром скрытым. Были и те, кто вообще себя никаким еретиком не считал, а жил так, как считал правильным и "по-божески". Хорошим примером тут может стать семейство Клергов - фактические правители Монтайю.
Пьер Клерг был местным кюре - священником. А его брат Бернар - байлем и сборщиком налогов. Оба была самыми настоящими катарами и умудрялись лавировать между церковью и местными в своих интересах. Пьер регулярно сдавал церковникам своих "друзей", а Бернар оказывал ему посильную помощь. В 1308 году при участии Пьера Клерга инквизицией было арестовано всё взрослое население деревни. При этом сам кюре принимал участие в судебных процессах и тем самым решал, кого карать, а кого миловать. Такой вот интересный способ разбираться с врагами.
В 1320 году лафа для братьев Клерг закончилась. Пьера прижал к ногтю Жак Фурнье. А брат обвиняемого - Бернар - пытался помочь своему родственнику через влиятельных друзей и взятки. Однако с новым епископом это не прокатило. Пьер Клерг умер в епархиальной тюрьме не дождавшись приговора.
Но как реагировали на столь странное соседство жители Монтайю? А особо никак. Спорить с семейством Клергов в открытую было опасно для жизни. А их катарские увлечения не всегда бросались в глаза. Ну ест священник мясо по пятницам и портит молодых дамзелей. Ну с кем не бывает! Каждый третий мужик в Верхней Арьежи или занимается тем же самым, или ведет себя и того хуже.
Религия, церковь и ересь
- Хочешь ли ты исповедаться мне? - спрашивает лжесвященник Арно де Верниоль у сельского парня, ставшего городским жителем.
- Нет, - отвечает тот, - я уж исповедался в этом году... Да вы и не священник вовсе!
Среди жителей Монтайю были закоренелые еретики, были и те, кто отверг ересь, но пребывал в ней. Но даже так все они признавали необходимость исповедоваться раз в год. Больше уже некрасиво. Меньше – грешно. Рассказывать на исповеди о том, что общался или дружил с «добрыми людьми», кстати, необязательно. Ведь главное – это то, что ты считаешь грехом:
"Я исповедуюсь в своих грехах - говорит Раймонда Марти, - да только не в том, что я совершила в ереси; потому как я не думаю, что грешила, так поступая".
Исповедь среднего монтайонца балансировала на грани фарса и реального проживаемого опыта «хорошего христианина». Если ты был еретиком и творил грехи, а позже отринул свои заблуждения - жизнь начинается заново. Немаловажную роль тут играли и отношения со священником. Ведь если рассказать ему что-то постыдное - он обязательно расскажет это своим друзьям. Будет стыдно. А потому каяться в совсем уж постыдных делах может и необязательно.
Влюбленный и исповедник. «Исповедь влюбленного» (начало XV века)
Несмотря на такой странный подход к основному христианскому таинству, какого-то намеренного отрицания католических догматов в Монтайю не было. Детей крестили, на причастие ходили, венчались по правилам. Все обряды играли функции не только религиозные, но и социальные. Крещение - рождение, причащение - обновление, брак - новая семья. Другие таинства и нормы остаются где-то сбоку и каждый соблюдает их, как хочет.
Года так двадцать три назад, — рассказывает в 1325 году Гозья Клерг из Монтайю, — во время Великого поста, на другой день после воскресенья, возвращалась я с моего поля, где собирала репу. По дороге встретился мне Гийом Бене:
— Ты уже обедала? — спросил он меня.
— Нет, — отвечала я, — хочу попоститься...
— А что до меня, — сказал Гийом, — так я вчера, в воскресенье, неплохо пообедал в Акс-ле-Терме, куда меня пригласили. Поначалу я подумывал, стоит ли идти (ввиду поста). Так я пошел к добрым людям, чтобы спросить у них совета. «Как ни крути, — сказали мне они, — одинаковый грех есть мясо в пост или без поста. Рот оскверняется одинаково. А потому вам нечего смущаться». Раз так, я и согласился на этот добрый обед с мясом.
— А я, однако, — философски заключает Гозья Клерг, — с ним не согласилась. Мясо во время поста и в другое время — это вовсе не одно и то же...
Вот отличный пример разницы между хорошим христианином и мятущейся душой около-катара. Сборщица репы повинуется католическому посту. А колеблющийся крестьянин сомневается. В конечном счете последнего убеждают нарушить пост те самые катары, известные своим аскетизмом. Логика альбигойцев была, кстати, проста. В иерархии катаров существовали высшие чины - так называемые "совершенные" - те, кто отказывал себе во всем и придерживался строгих принципов соблюдения «чистоты» тела и души. Им действительно было много чего нельзя. Однако все остальные, кто «совершенным» не был - так или иначе приобщались к пороку. А если никто не чист, то значит и мясо в пост не такой уж и страшный грех.
не «совершенные», но почти
Другой важностью частью религиозного видения Монтайю и его окрестностей была особая трактовка окружающего мира и его конца. Ведь не было темы более благодатной для обсуждения, чем Апокалипсис. Особенно если вокруг творится черти что. Вот какой слух фиксируется в Верхней Арьежи в 1318 г.
— В том году - рассказывает Бертран Кордье, уроженец Памье, - встретил я на другом краю моста, на земле прихода Кие, четырех тарасконцев, а среди них Арно из Савиньяна. Они спросили меня:
— Что нового в Памье?
— Поговаривают, что родился Антихрист - ответил я. - Каждый должен привести свою душу в порядок, ведь конец света совсем близко! На что Арно из Савиньяна возмутился:
— Не верю я в это! Нет у мира ни конца, ни начала... Пошли лучше спать.
Тут разносчиком слухов оказывается типичный городской житель. А каменщик Арно из Савиньяна выступает, как рациональный критик и истиный циник. Его взгляды о незыблемости мира самую малость не вписываются в христианскую догму. Все же Страшный Суд был придуман не просто так. Поэтому инквизиция берет Арно под локоток и аккуратно выспрашивает, почему он верит в такую неприглядную гадость. Забавно, что каменщик оказывается с подвохом - за тридцать лет до того Арно получал образование у весьма начитанного и ученого мужа в далекой Таррасконе. С тех времен утекло много воды, а разочарование Арно в Страшном Суде осталось. В итоге, чтобы выпутаться, каменщик начнет ссылаться на недостаток религиозного образования:
"По причине моей занятости в каменных карьерах я очень рано ухожу с мессы и не успеваю послушать проповедь".
Вариации «Конца Света» у жителя Верхней Арьежи могли быть разными, однако суть оставалась одна - судачить о нём очень интересно.
Гораздо более «опасным», чем твердая уверенность в незыблемости мира и отсутствии Конца Света, является неверие в ту или иную догму. Возьмем случай Раймона Делера из Тиньяка. Быть большим крестьянином, чем этот мужлан, невозможно. Он жнет хлеб, пасет мула и ест. Всё. Так вот этот Раймон верит, что душа - это кровь. Причем логика у него простая. Когда убивают животное - из него вытекает кровь. Когда вытекает кровь - животное перестает дергаться и умирает. Кровь уходит в землю, впитывается в нее и исчезает. То же самое делает душа. Понятное дело, что при таких приколах Раймонд Делер не верит в воскрешение и Страшный Суд. Не менее унылой представляется ему также и концепии Рая и Ада. Ведь Рай - это когда в этом мире хорошо живется, а Ад - это когда живется плохо. О чем еще говорить?
На этом Раймон Делер не останавливается, но продолжает уходить все дальше в дебри ереси. Например, он считает что Иисуса Христа зачала в блуде и мерзости - точно так же, как и любого другого человека. Делер в красках описывает своему соседу, как Иосиф сношал Пресвятую Деву, дрожа, смердя и похотливо тыкая в неё чем попало. Нет ничего удивительного в том, что Раймон не верует в распятие, воскресение и вознесение. Не вызывает также изумления и то, что Делер ни разу не причащался.
— Еще слово, и я тебе башку размозжу моей мотыгой, - прерывает его в ужасе Раймон Сеги, перепуганный этими богохульственными речами.
Представление о душе из крови, столь дорогое Раймону Делеру, обнаруживается и в других местах. Так, под деревенским вязом, некая Гийеметта Бене, простая крестьянка, рассказывает своей подруге о том, что душа - это кровь. Доказательства? Когда отрубают голову гусю, оттуда фонтаном выходит кровь. Вместе с жизнью. Следовательно, душа = кровь. И не поспорить же. Наблюдение, эксперимент, вывод. Всё на месте.
Души праведных в руке Божией. Фреска монастыря Сучевица, Румыния.
Позор и преступление
Понятие стыда в Средневековье было довольно сложным и многогранным. Многие категории ушедших эпох сейчас воспринимались бы, как нечто выходящее за рамки. Однако понимание определенных границ у жителей Монтайю всё же присутствовало.
Вот насущный вопрос. Кровосместительство – это грех или просто постыдное и позорное дело? По словам уже знакомого нам Раймона Делера:
"Кровосмесительство с матерью, сестрой, дочерью или сестрой двоюродной — никакой не грех, да вот только кровосмесительство - дело позорное".
При этом позор вместе с грехом пропадают, стоит сестре стать троюродной. Тут в догмы христианской морали вписываются и местные традиции. Ведь, по-хорошему, сношать любую сестру не очень благое дело. Однако Раймонд Делер смотрит на эти ограничения чуть более широко.
Кстати говоря, Алиенора Аквитанская и французский король Людовик VII приходились друг другу троюродными братом и сестрой. И вплоть до развода по данной формальной причине в 1152 году, это особо никому не мешало
Двигаемся от родных сестер к сестрам чужим. Может ли считаться грешником человек, который занимается сексом с двумя женщинами, что являются сёстрами? Это тоже не грех, однако дело уже ну прям очень постыдное. Подобными приколами занимались в Верхней Арьежи Симон Барра и Гийом Байяр, за что были осуждаемы местными жителями.
А вот совратить племянницу своей любовницу, что работает у тебя служанкой - уже не только грех, но и позор. Именно так жители Монтайю оценивали поступок Раймонда де Планиссоля. Тонкая граница между позором и грехом не всегда понятна. Однако тут все упирается в неоглашаемый договор о поведении внутри общины.
— Раймон де Планиссоль совершил и вправду тяжкий грех, - заявляет Раймон Бек из Коссу Айкару Боре, сообщнику Планиссолей, - в тот день, когда он задушил и убил Пьера Плана, которого потом и закопал в саду у своего отца, Понса де Планиссоль. И уж никак негоже было Раймону утяжелять свой грех, лишив девственности Гайярду, свою собственную служанку!
Исследование этических проблем можно считать достаточно полным после напоминания об относительной сексуальной свободе, царящей в деревне. В ней спокойно уживались прелюбодеи всех мастей. Серьезных нарушений какого-то порядка, вроде изнасилований, в Монтайю было отмечено всего два инцидента. В остальном местные могли судачить сколько угодно, но доносить или ломать людям рожу за наличие любовницы никто не спешил.
Сельский фанатизм и судьба
Если отойти в сторонку от сексуальной чернухи, то обнаружится, что взгляды жителей Монтайю были своеобразны и в других сферах. Например, выделяется из общего ряда их отношение к судьбе. Так у пастуха Пьера Мори однажды спросили, не боится ли он жить в регионе, где его с немалой вероятностью могут поймать и осудить за ересь:
"Да все равно, - ответил он, - хоть бы я и дальше продолжал жить в Фенуйеде и Сабартесе, никто не может отнять у меня мою судьбу. Там ли, здесь ли - я должен следовать своей судьбе".
И позже добавил:
"Коли дано мне будет стать еретиком на смертном одре, то я им стану. Коли нет - пойду по тому пути, что мне предначертан".
В регистрах Жака Фурнье записано несколько похожих высказываний Пьера Мори, смысл которых сводится к тому, что он не будет пытаться избежать своей судьбы. В одном из них есть и объяснение:
"Я не могу поступать по-другому, потому что не могу вести жизнь иную, чем та, для которой был вскормлен".
За этой банальной идеей о том, что человек - заложник своего воспитания и своего образа жизни - скрывается нечто более глубокое. Для Пьера Мори душа человека подобна сдобному хлебобулочному изделию. Так, как замешал тесто Бог, так и должно свершиться. Ни больше и ни меньше.
Избранные цитаты Пьера Мори
Своеобразное видение судьбы присутствовало также и и поминавшихся выше братьев Клергов. Когда скончался Понс Клерг - отец Пьера Клерга - одна из крестьянок Монтайю сказала его вдове:
"Госпожа, я слыхала, что если с покойника взять пряди волос и обрезки ногтей с рук и ног, то этот покойник не утащит с собой счастливую звезду и удачу вашего дома".
Рекомендация была исполнена в точности:
"По случаю смерти Понса Клерга, отца кюре, много людей пришли в дом кюре. Тело положили в кухне; оно не было еще завернуто в саван. Кюре выгнал тогда всех из дома, кроме Алазайсы Азема и Брюны Пурсель. Женщины эти остались одни с покойником и с кюре; женщины и кюре взяли с усопшего пряди волос и обрезки ногтей".
Жизнь в Монтайю может напоминать сюрреалистичную картину Питера Брейгеля. Однако его жителям было в кайф обсуждать Конец Света, пребывать в ереси и судачить о том, кого Пьер Клерг в очередной раз попустил у себя на кровати.
Картины, которые рисует в своего книге Ле Руа Ладюри нацелены не только на создание потешной и непростой картины крестьянского бытия. Они предполагают построение некоторой идентичности, контекста, атмосферы, в которой развивается крестьянское сообщество конкретного региона. Можно ли переносить сведения из Монтайю и окрестных селений на все прочие населенные пункты по границе Окситании с Испанией? Можно ли обобщать изыскания Ладюри по изучению деревни на все остальные деревни Франции? Ответ в обоих случаях нет. Но можно ли игнорировать уникальный опыт устройства Монтайю и бытия в нем самых разных людей со столь необычными взглядами на мир? Также нет. Мир окситанской деревни – это частность, случайность и казус, дошедший до нас лишь чудом. А потому для микроистории этот сюжет представляет огромное значение.
В рамках работы можно задавать свои вопросы, можно критиковать автора за то, что слишком много уделил этим частностям, оставив общую мысль где-то в предисловии. Но, судя по всему, цели создавать более масштабное полотно не ставилось. Максимум, что мы имеем – это социальную и культурную картину жизни еретической деревни. Деревни, существование которой обусловлено борьбой религиозной, борьбой политической и бытием обыденным. Деревни, в которой были жизнь и смерть, радость и печаль, секс и насилие. Такая вот деревня Монтайю. И вы только что в ней побывали.
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
Чуток о чётках
Привет, пикабушники. Пора немного отойти от темы паршивой работы, поэтому я решил сделать пост о том, что отлично расслабляет. Итак...чётки.
С чётками я впервые познакомился благодаря религии которой придерживаюсь, но речь сегодня не о ней. Правда я никогда не воспринимал их как предмет священный, а больше как атрибут для молитвы, который ранее служил аналогом счёт для монахов.
Вообще, чётки сами по себе изначально возникли от неграмотности людей далёких прошлых лет. Школы были редкостью, а Гугла люди не могли и представить, поэтому, для подсчёта молитв, монахи использовали чётки.
Не смотря на то что чёток есть великое множество, своё предпочтение я отдаю переборным, сделанным из дерева. Они простые, удобные, их можно носить на руке и они не так сильно привлекают внимание. А древесина очень приятна руке и в некоторых случаях имеет приятный запах. Тем не менее, в интернете, как оказалось, не так много людей которые разбираются в этом простом и в то же время интересном предмете.
От себя скажу что чётки не только расслабляют, но и доставляют эстетическое удовольствие, в особенности если выглядят красиво.
В христианстве чётки, как правило, разделены на Декады―десять зёрен, отделяемых друг от друга особым звеном, в форме крестика, маленького звена из дерева или металла, или же маленького плоского медальона. Чётки, помимо дерева, могут быть выполнены из самых разных материалов: пластик, эпоксидная смола, простые и драгоценные камешки, обсидиан, минералы, эбонит, кость, рога и даже косточки или же хлеб.
В христианстве стандартным размером чёток является 30 зёрен без учёта делителей.
Существуют также наперстные чётки, состоящие из одной декады и равностороннего крестика, а также "Великие чётки", на 100-150 и более зёрен.
Особняком стоит католический вариант, называемый Розарием. Это чётки состоящие из 53-х зёрен, которые принято носить намотав на руку, или же одев на шею.
Молятся по чёткам, как правило, Иисусовой молитвой, повторяя её полностью, или в одном из сокращённых вариантов по кругу, пока не завершат круг, либо же не отсчитают столько сколько требуется. Некоторые также молятся и на разделителях, читая какую-нибудь особую молитву.
Тем не менее, в наше время чётки вещь больше символическая, нежели практическая, поскольку большинству верующих людей давно доступно образование (исключая случаи с сотней и более молитв в день, там без чёток будет довольно сложно обойтись)
Переборные, а также перекидные чётки также нашли своё место в криминальной тематике на територрии всего бывшего СССР. Весомых догадок касаемо того как они могут быть причастны к уголовному миру напрямую у меня нет.
Тем не менее они не являются чисто религиозным или тюремным атрибутом, и могут служить как предметом для молитвы, так и простым знаком того что вы причастны к той или иной религии, или же быть простым антистрессом, поскольку ни один нормальный человек не станет обращать на этот предмет много внимания. А что до ненормальных...им иной раз даже повод не нужен, чтобы прикопаться, и нет смысла переживать по этому поводу)
Камчатка XVIII века. О пище Камчатского народа и её приготовлении
Главная пища Камчатских народов, которую можно сравнить с хлебом на нашем столе, - это юкола, которую они делают из всех видов лососевой рыбы. Каждую рыбу разделяют на шесть частей; бока с хвостом особенно вешают и сушат на воздухе; спинную часть обычно готовят на пару; головы квасят в ямах, пока весь хрящ не покраснеет (едят их как солёную закуску). Тело, которое по снятии боков остается на костях, особенно снимают и сушат вязками, а кости сушат для содержания своих собак. Таким образом готовится юкола и у других народов из различных рыб. Камчадалы своим языком называют её - за́ал.
Второе Камчатское любимое кушанье - икра рыбья (по-камчатски инетоль), которая несколькими способами готовится:
1) Сушится на воздухе вязками.
2) Вынимается из перепонки, в которой находится как в мешке, и наливается в стебли или дудки различных трав (особенно сладких), и у огня сушится.
3) Делается прутьями и сушится в травяном листе.
Каждый, кто ходит на промысел, старается запастись такой икрой, как отличным источником пропитания. Обычно, Камчадал употребляет такую икру на промысле вместе с березовой или ивовой корой. Порою кору они едят и без икры (заместо конфет).
Есть также и четвертый способ приготовления икры, но он используется не только у Камчадалов, а ещё и у Коряк. Свежую икру кладут в ямы, устеленные травой, и, закрыв сверху травою, квасят землей. Таким образом, получается кислая икра, которая считается таким же приятным лакомством, как у нас икра свежая. Но Коряки, к слову, квасят икру не в ямах, а в кожаных мешках.
Третье Камчатское кушанье называется Чу́прики, которые готовят из разных рыб следующим образом: В юртах, в балаганах, и в барабарах над очагом делают помост из кольев, и кладут на него рыбы в высоту до трех аршин (~ 213см). После этого натапливают помещение, как баню, и если рыбы на помостах будет немного, то она поспевает довольно скоро. Если же рыбы много, то приходиться топить по нескольку раз, попутно перемешивая её. Такая рыба бывает полужареная и копченая и по вкусу весьма приятна и такой способ приготовления в то время считался одним из самых лучших на Камчатке.
Тело рыбье в коже, как в мешке лежит, и снять её можно без особых трудностей. Потроха и кишки вынимаются из рыбы, когда она поспеет. Тело растирается мелко, сушится на рогожах досуха, и кладется в мешки, плетеные из травы. Это есть настоящая Камчатская по́рса, которую и Тунгусы около Охотска готовят. Вяжут же такую жареную рыбу и плетенками не растирая тела, и едят сухую как юколу.
Что касается до мяса морских и земных зверей, то их варят в корытах с различными кореньями (особенно с сараной): похлебку пьют ковшами или чашами, а мясо само едят руками. К слову, любой вид похлёбок у них называется Опа́нга.
Вареный жир (китовый или нерпичий) кроят ремнями, и сколько в рот влезет, столько ножом отрезают у самых губ и целиком глотают, словно Крохали* или чайки рыбу.
Крохаль - Род птиц семейства утиных с удлинённым цилиндрическим клювом, края которого покрыты мелкими острыми зубцами, и большим загнутым в виде крючка ноготком. Другие характерные внешние признаки - удлинённое тело и длинная шея, что делает их похожими на поганок и гагар, и задний палец с широкой лопастью.
Главное и богатое блюдо, которое готовится на пирах или в праздники, называется Села́га, (по-казачьи толкуша). Делается из различных кореньев и всяких ягод толченых с икрой, с нерпичьим и китовым жиром, а иногда и с вареной рыбой. Толкуши из кислых ягод и сараны весьма приятны, потому что кислы, и сладки и сытны.
Что касается питья, то Камчадалы, до покорения Россией, на знали ничего кроме воды. Для веселья пили мухомор, настоянный в воде. Пили много воды после обеда. Вечером никто не ложился спать не поставив у постели несколько ведер воды (при этом, кладут в неё много льда и снега), - утром же, часто, все посудины уже были пусты.
Из книги "Описание земли Камчатки", С.П. Крашенинникова.
Камчатка XVIII века. О Камчатском платье
Материя, из которой Камчадалы делали себе платье, это прежде всего кожа и мех птиц, земных и морских зверей - оленей, собак, нерп. Эти материалы они сшивали в одну шубу без разбора.
Верхнее платье у них по-казачьи называется куклянка, от северных Камчадалов - Коави́с, а от южных - Кахпита́чь. Делаются куклянки двумя разными покроями: у одних подол бывает ровный, а других сзади со специальной выемкой и с длинным хвостом. Первый вариант называется куклянки круглые, а второй - куклянки с хвостом. Шьются из оленьей кожи длиной немного ниже коленей, с широкими рукавами и капюшоном, который поверх шапки во время вьюги надевают. К вороту обычно пришивают собачьи лапы, которыми можно закрыть лицо во время непогоды. На спину пришивают различные ремешки, раскрашенные краской и различные украшения шелковые. Надеваются обыкновенно парами - нижняя вниз шерстью, а верхняя - мездрой вниз.
Однако же, это платье нельзя считать истинно Камчатским, потому как Камчадалы получили его от Коряк, а сами шили себе больше из собачьей кожи, из соболей, лисиц, еврашек* и из горных баранов.
Еврашка (овражка) - вид грызунов рода трансберингийских сусликов.
Есть также платье под названием камле́и, которое тоже носится парами, а отличается от куклянок тем, что длина его доходит до пяток, и что никакими красками и узорами оно не выкрашивается.
Лучшее платье, которым и Казаки и Камчадалы щеголяют, по-казачьи называется па́рка, от северных Камчадалов - тингек, а от южных - танга́к. Длиной бывает с куклянку, но в подоле шире; с рубашечным воротом и узкими рукавами. Вокруг подола, ворота и рукавов обшивается узорами и окладывается боровым пухом.
Узоры у северных Камчадалов называются чи́сту, а у южных - Егане́м и шьются они следующим образом. Замшевый ремень шириной в полтора пальца разчерчивается клетками в три ряда: клетки длиной бывают около полувершка (~2,22 см) и каждая расшивается разным шелком, исключая верхний ряд, - он вышивается белыми волосами из бороды оленя. К ремню пришивают собачье горло, вырезанное зубцами и обложенное крашенной шерстью. Но все эти узоры Камчадалы начали шить лишь после покорения Россией, а до того распестряли одежды оленьими волосами, крашенной шерстью и собачьим горлом.
Вышеупомянутое платье носят и мужчины, и женщины. А разность между мужским и женским состоит в нижнем платье и в обуви. Женское нижнее платье, в котором они по дому ходят, содержит сшитые вместе штаны и душегрейку. Штаны длиной и шириной подобны голландским брюкам, и также подвязываются ниже колена; а душегрейка - с воротом, который стягивается и распускается. Это платье называется хоньбами, и надевается с ног. Оно бывает летнее и зимнее: летнее шьется из ровдуг или из кожи морских зверей, выделанной наподобие ровдуг, а зимнее - из кожи каменных баранов и оленей, которое носится то вверх, то вниз шерстью.
Мужское домашнее платье - это ременной пояс (Ма́хва), у которого спереди пришит мешочек для "прикрытия тайного у́да", а сзади - ременные мохры.
Бывает, что пояс этот делает из раскрашенной нерпичьей шерсти. В таком платье ходили прежде всего Камчадалы не только дома, но и на промыслах в летнее время. Но, к середине XVIII века, они стали употребляться только у отдаленных от России острогов, а ближние стали носить рубахи, которые покупали у русских.
Летние штаны как у мужчин, так и у женщин одинаковые: шьются из различной кожи наподобие портков, которые носят деревенские мужики, только у́же.
Мужская обувь от женской отличается тем, что у мужской голенище короткое, а у женской - по колено. Обувь шьётся из различной кожи. Ту, что носят летом в мокрую погоду, делается из сырой тюленьей кожи наподобие поршней* (шерстью вверх), которые носят Сибирские Казаки и татары, когда идут бечевой*.
* По́ршни (ед. ч. поршень) или посто́лы — простейшая старинная кожаная обувь у славян. Представляет собой обувь в виде лаптя, сделанную из плоского куска дублёной, сыромятной или сырой кожи, стянутой на стопе ремешком, продетым через множество отверстий по краю.
Справа - поршень XVII века.
** Идти бечевой - тянуть речное судно вдоль берега с помощью бечевы.
Зимнюю обувь, в которой ходят на промыслы, шьют из сушеной рыбьей кожи (особенно - Чавычьей, Кайковой и Неркиной). Правда, такая обувь хороша только в морозы, ибо в мокрую погоду просто-напросто расползается. Больше всего употребляют на зимнюю обувь оленьи камусы*, которые носят шерстью вверх. Подошву делают из лахташной* кожи, а для бо́льшего используют лоскутья оленьих камусов (у которых шерсть длинная), и из медвежьих камусов (с которыми можно безопасно ходить и по самым скользким местам).
*Ка́мус — шкура с голени животных, принадлежащих в основном семействам оленевых (например северный олень, лось, косуля), лошадиных или ластоногих (например, нерпы), которая обладает более коротким и прочным мехом и используется для изготовления зимней обуви (кисы, унты) и специальной противоскользящей подкладки на нижнюю поверхность охотничьих лыж.
**Лахта́к - кожа морского животного, снятая вместе с салом; выделанная кожа; лоскут ее.
Лучшей обувью считаются шитые торбасы, которыми Казаки и Камчадалы щеголяют, словно па́рками. Подошва у них бывает из тюленьей белой кожи, носы из красной мандары, подъем из белой лайки (собачье горло), а голенища из замши или тюленьей крашеной кожи, к которым сверху пришиваются узоры (как к па́ркам).
Эта обувь отличается особой важностью. Поэтому, если её увидят на холостом мужчине, то могут подумать, будто у него есть любовница. Такие торбасы по-камчатски называются Згоейнут и Дзилет.
Чулки носят они из собачьей кожи (по-камчтски чажи). Шапки прежде всего были у них из птичьих перьев и из кожи зверей (без верха), наподобие старинных наших бабьих треухов, только с тем изменением, что уши у Камчатских шапок не сшивались. Летом носят берестеные умбракулы, которые завязываются на затылке. У Курильцев же летние шапки плетутся из травы, наподобие венчика.
Женским лучшим головным убором считался парик. Эти парики настолько были любы и милы женщинам, что препятствовали многим из них к принятию православной веры, ибо при крещении такое украшение нужно было снимать. А тех, у кого натуральные волосы были расшиты как парик, тех остригали (к большой их печали).
Девки расплетали волосы на мелкие косы и для лоска мазали тюленьим жиром. Но по завоеванию Россией всё переменилось: все женщины и девки стали убираться по-российски; носили телогрейки, юбки, рубахи с манжетами, кокошники, чепцы и золотые ленты.
Женщины всю свою работу выполняли в перчатках, которые шились без пальцев (и почти никогда их не снимали).
До завоевания Россией, женщины не знали как умывать лица. А после стали даже белиться и румяниться. Вместо белил употребляли гнилое дерево, котором, измельчив, натирались. А румянились различной морской травой. Эту траву мочили в тюленьем жиру и намазывали щеки столь же красно, как румянами.
Из книги "Описание земли Камчатки", С.П. Крашенинникова.
Камчатка XVIII века. О их домашней посуде и прочих нужных в хозяйстве вещах
Вся Камчатская посуда и прочие нужные для жизни потребности состоят, в большинстве своём, из нескольких вещей: чаша, корыто, берестеные кужни (по-камчатски - чума́ны*), санки и лодка.
Чума́н - берестяный кузов, лукошко, в котором держат мелочи; оно служит и черпаком, для воды. (толк. слов. Даля)
В чашах и корытах они варят еду как себе, так и собакам; кужни употребляли вместо стаканов; санки для езды зимой, а лодки летом.
До прибытия россиян, Камчатскими металлами считались кость и камень. Из них производились топоры, ножи, копья, стрелы, ланцеты и иглы. Топоры делались из оленьей и китовой кости, а также и из яшмы, на подобие клина, и привязывались ремнями к кривым топорищам плашмя. Ими выдалбливались лодки, чаши, корыта и прочее. Однако, процесс изготовления был настолько трудоёмким и долгим, что лодку производили за три года, а большую чашу - не меньше года. Именно поэтому, большие лодки, чаши или корыта (которые по-камчатски называется хомя́гами) имели великую ценность и всякий острожек мог хвалиться тем перед остальными.
Хомя́га - корытце, лоток вмещающий блюда. (толк. слов. Даля)
Варили Камчадалы в такой посуде рыбу и мясо с помощью раскалённых камней.
Ножи делали из горного зеленоватого или дымчатого хрусталя и насаживали на деревянный черенок. Из того же хрусталя создавали и стрелы, копья и ланцеты. Швейные иглы делали из собольих костей, и шили ими не только платье и обувь, но и подзоры* весьма искусно.
Подзор - Оборка, кружевная кайма, спускающаяся под чем-нибудь.
Огнивами у них были дощечки из сухого дерева, по краям которых выделаны отверстия. В эти отверстия они вставляли палочки из сухого дерева, и, вертя их, добывали себе огонь.
Вместо трута употребляли мятую траву (тоншичь), в которой раздували загоревшуюся от вращения сажу. Все эти принадлежности каждый Камчадал носил с собой, обернув берестой.
За богатого и счастливого считался тот, у кого был какой-нибудь железный обломок, из которого можно было производить орудия. Причем удивительно то, что они не калят железа. Вместо того они кладут холодное железо на камень и куют камнем же, словно молотом. Таким образом поступают с железом не только Камчадалы, но и Коряки, а особенно - Чукчи, которые, покупая у россиян железные котлы за большую цену, перековывают их в копья и стрелы: ибо они, являясь весьма воинственным народом, предпочитают оружие заместо инструментов и посуды. То же самое делают они и с огнестрельным оружием, которое порою отбивают у наших (ибо стрелять из него не умеют, да и скорее испортят, чем научатся, не зная как замки разбирать и чистить, и как винтовки смазывать).
Иглы, у которых ушки отломались, умеют они весьма искусно починить, какими бы маленькими они ни были. Алгоритм починки таков: расклепывают камнем кончик, где ушко было, другой иглой просверливают новое. Так делают, пока лишь одно острие только не останется.
Лишь те Камчадалы употребляли железную и медную посуду, которые старались следовать российскому укладу жизни и жили близ российских острогов, часто входя с нашими в отношения.
Говорят, будто железные инструменты Камчадалы знали ещё до покорения их Российской державой, и что получали их от Японцев, которые приезжали к Курильским островам; будто Камчадалы Японцев называют "Шишаман" потому, что через них узнали железные иглы (игла по-камчатски называется Шишь).
Очень искусным изделием, из всей работы этих диких народов, выполненных каменными ножами и топорами, считается цепь из моржовой кости, которая привезена на боту* Гавриле из Чукоцкого носа.
Бота - разновидность лодки с высоким носом и кормой и развалистыми бортами, распространённой на Камчатке.
Цепь состояла из колец, гладкостью подобных точёным и из одного звериного зуба. Верхние кольца были больше нижних, а длиною была обыкновенно около 35 см. Для чего же использовалась эта цепь - осталось загадкой, ибо казаки нашли её в пустой Чукоцкой юрте.
Камчатские лодки (баты), делаются двумя способами, и потому называются разными именами: одни - Кояхтахтым, а другие Тахту. Кояхтахтым от наших рыбацких лодок ничем не отличается, а у лодок Тахту нос и корма с боками равны или ниже, бока не разведены, но при том вогнуты вовнутрь, потому к езде непригодны (ибо вода в них очень быстро заливается). Кояхтахтым употребляется по одной реке Камчатке (от вершины до самого устья), а в других местах, как по Восточному, так и по Пенжинскому морю - Тахту.
Когда к лодкам Тахту пришиваются набои (что обыкновенно делается у жителей Бобрового моря), тогда они называются байдарами, и жители в них гоняются по морю за морскими зверями. Дно у таких байдар нарочно колют, и, зашив китовыми усами, конопатят мхом или мягкой крапивой: потому как замечено ими, что нерасколотые байдары на морских валах колются и бывают причиной легкой гибели.
По всей Камчатской земле не делают лодок ни из какого дерева кроме тополя, исключая Курильцев, которые строят байдары из леса, выброшенного на берег моря (который приносит из Японии, Америки и с берегов Китая).
Северные Камчатские народы, Коряки и Чукчи, изготавливают свои байдары из лахтака*. Причина тому может быть в том, что удобного леса для строительства в их части недостаточно.
Лахтак - Кожа морского животного, снятая вместе с салом; выделанная кожа; лоскут ее.
В батах и рыбу ловят, и кладь возят по два человека - один на носу, а другой на корме. Вверх по рекам взводят баты на шестах с огромными трудностями. Однако, несмотря на это, удалые Камчадалы взводят таким образом баты с грузом километров по двадцати вверх, а налегке переходят и по сорок. Через реки перегребают обычно стоя, как Волховские рыбаки в челноках.
Сможете найти на картинке цифру среди букв?
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
О Камчатских острожках 18 века
Под именем "острожка" именуется на Камчатке всякое Камчатское жилище, состоящее из одной или нескольких земляных юрт и из балаганов. По-камчатски такие жилища называют "Атынум", а казаки прозвали их острожками оттого, что по приходу их на Камчатку, укреплены были те земляным валом или палисадником, как у сидячих Коряк на севере.
Юрты делают они следующим образом: выкапывают землю аршина два в глубину, а в длину и ширину смотря по числу жителей. В яме, почти на самой середине, ставят четыре толстых столба, один от другого на расстоянии сажени. На столбы кладут толстые перекладины, на которые накатывают потолок, оставив в середине четырехугольное отверстие, которое служит и вместо окна, и вместо дверей, и вместо трубы. К упомянутым перекладинам прислоняют с земли бревна, нижние концы которых на поверхности земли устанавливаются и, обрешетив их жердями, покрывают травой и осыпают землей. Таким образом, юрта снаружи имеет вид небольшого круглого холмика. Однако, внутри он четырехугольный, и почти всегда две стены длиннее, а две - короче.
У одной продолговатой стены, между стоячими столбами, обыкновенно ставится очаг, а от него - вывод, внешнее отверстие которого гораздо ниже входа.
Внутри юрты, возле стен, делаются полки, на которых спит семья. Только напротив очага их не делают, потому как там обыкновенно стоит домовая посуда, чаши, корыта деревянные, в которых и себе и собакам еду варят. А в тех же юртах, где спальных полок нет, кладут вместо них бревна и устилают рогожами.
Украшений в юртах никакого нет, кроме того, что у некоторых стены обвешены бывают плетеными из травы рогожами (по-камчатски - "чирелами").
У северных Камчадалов бывает в юртах по два идола, один из которых называется Ханта́й, а другой А́жушак. Хантай делается наподобие сирены, то есть с головы по грудь - человеком, а снизу рыбой. Ставится обыкновенно около огня. Идол Хантая делается каждый год, во время очищения грехов, и ставится вместе со старым. По их числу можно узнать, сколько юрте, в которой он находится, лет от построения.
Ажушак же является столбиком с обделанной верхушкой (наподобие человеческой головы). Ставится он над домашней посудой, и почитается за караульщика, отгоняющего от юрты лесных духов. За это и кормят его Камчадалы каждый день - мажут голову и рожу вареной сараной или рыбой.
Этого идола и южные Камчадалы имеют, и называют его Ажулуначь.
Входят в юрты по лестницам-стремянкам, под которыми обычно размещается очаг, и потому, во время топления, обывателю было бы непривычно трудно входить и выходить из жилища. Правда, Камчадалам это не препятствует: они взбегают по ним словно белки, становясь лишь на носки. И бабы с малыми ребятами за плечами сквозь дым ходить не боятся, несмотря на то, что они и коекчучи* имеют позволение входить и выходить через другое отверстие, которое называется "жупаном".
Коекчуч - особая категория мужчин на Камчатке, которые ходят в женском платье, делают всю женскую работу и с мужчинами не имеют никакого обхождения. Также, выполняют роль наложниц.
Головни из юрт выбрасывают в верхнее отверстие, используя для этого две нарочно сделанные палки, которые называются Андронами. Считается удальцом тот, который самые большие головни сможет метко выбросить из юрты.
В юртах Камчадалы живут с осени до весны, а потом выходят в балаганы. Южные Камчадалы юрту называют Тгомкегочичь, а северные - Кузучь или Тимуечичь. Верхнее отверстие - Оночь, нижнее Линем, крышку для него Шолоначь. Стоячие столбы в юрте - Кокод, а толстые бревна, которые с земли устанавливаются на перекладины, Кошлед.
При каждой юрте бывает по крайней мере столько балаганов, сколько семей в острожке, ибо они и вместо кладовых амбаров служат, и вместо летних покоев. Делаются они следующим образом: сперва ставят девять столбов высотой сажени по две и больше, в три ряда на равном расстоянии. Столбы связывают перекладинами. На перекладинах мостят пол кольем и устилают травой. Поверх пола делают из кольев высокий островерхий шатер, который, обрешетив прутьями или тонкими кольями, покрывают травой. Траву прижимают кольями, а для крепости и чтобы не сносило ветром, концы верхнего колья связывают с концами нижнего ремнями и веревками. Двери у них делаются с двух сторон: одна напротив другой. Входят в балаганы по таким же лестницам, как в зимние юрты.
Такие балаганы бывают не только при зимних юртах, но и в летнее время года они весьма пригождаются. Например, когда во время рыбной ловли случился обильный дождь, и выловленную рыбу надо где-то высушить. Или, возвращаясь с летних промыслов домой, в зимние юрты, жители обыкновенно оставляют сушеную рыбу до зимы в балаганах (по большей части без караула, лишь убрав лестницу у входа). Таким образом, корм их хранится в целости от зверей, которым на балаганы попасть довольно трудно.
На летних промыслах при балаганах делаются травяные шалаши, которые по-камчатски называются "Бажабаж". В них по большей части варят еду и чистят рыбу в дренную погоду.
Многолюдные острожки бывают обставлены вокруг балаганами и иной раз издали могут показаться небольшими городами.
Камчадалы строят свои острожки обыкновенно на островах, в густых талниках, или на таких местах, которые от природы крепки и имеют безопасное положение (расстоянием от моря не меньше 20 верст). На устьях рек бывают у них летовья. Однако, это касается лишь южных Камчадалов, которые обитают в районе Пенженской губы, а по Восточному морю ставят острожки и прямо возле моря.
Всякий острожек считает за владение своего рода ту реку, при которой живет, и с этой реки на другую никогда не переселяется. Если же по какой-то причине одна или несколько семей пожелают жить отдельно, то должны ставить свои юрты выше или ниже острожка по той же реке или по сторонней, которая впадает в их реку.
На промыслы звериные ходят Камчадалы по своим же рекам. Раньше такой устой соблюдался довольно строго, но со временем желающие промышлять морских зверей стали ходить по 200 верст от своих жилищ (на Авачу и на Курильскую лопатку).