Счет Сергея Есенина в баре
Пиво.
Пиво.
Пиво.
Содовая.
Пиво.
Пиво.
Пиво.
Пиво.
Пиво.
Содовая.
Мяса.
Пиво.
Пиво.
Пиво.
Пиво.
Содовая.
Пиво.
Пиво.
Пиво.
Пиво.
Пиво.
Содовая.
Мяса.
Пиво.
Продолжение темы: Маленькие радости культурной столицы
Однажды на литературное мероприятие в бар пришел чувачок, не оскверненный печатью среднего образования на челе. Дело было 6 июня и тема встречи была Пушкин. Все по кругу говорили, что они думают о великом поэте и читали наизусть его стихи. Дошла очередь до этого чувачка.
- Ну... Пушкин... Он был молодец. Травку любил нюхать.
- Вы имеете в виду табак?
- Ну... Я в смысле, что природу любил очень. А стихов я с детства никаких не читал. Знаю только одну строчку. "Однажды в студеную зимнюю пору я из леса вышел". Это Пушкин? Нет? Надо же, не попал.
Каким-то образом туда затесалось пара финнов. Спрашивают у них:
-Как вы относитесь к Пушкину?
-О! Мы в Финляндии Пушкина вообще не читаем.
-Никак "убогого чухонца" простить не можете?
Двое друзей одним осенним вечером зашли отдохнуть в бар. Они выбрали уединенное место на втором этаже, где едва играла музыка. Заказав две порции «Белого русского», они стали обсуждать бытовые вещи. Работа, заработная плата, погода, еда — всё достаточно порядочно. Далее они заказали две пинты «Кровавой Мэри». Каждый из них прекрасно осознавал, что без алкоголя их диалог будет скучен и прост. Они стали обсуждать женщин. Заказав две Слезы Комсомолки, они уже стали рассуждать и о современном мире.
— Не понимаешь ты, Жмиль. Современный мир постепенно уничтожает мысль. Ту самую мысль, которая создавалась людьми этого мира еще с древнейших времен. Перед нами занавес художественной пули. Гомер как автор Илиады прекращает свое существование. Останется только Гомер Симпсон.
— Не осознаю. Из каких соображений ты делаешь такие выводы? Да, если я правильно тебя понял. Информация старается закончить свое существование в текстовом виде, но все равно художественная литература никуда не денется.
— Идет постепенное своевременное уничтожение мысли. Мысль, особенно художественная, зачастую опасна, а главное — не комфортна. Понимаешь, людям было бы прекрасно жить с каким-нибудь технологическим устройством, например, машиной правды. Представь, будет существовать машина, в которую уже вписана вся необходимая мораль для людей. Ей очень просто остановить все войны, решить любые конфликты, а за счёт её авторитета все будут слушаться. Но можно спросить, а каким образом эта машина вообще будет понимать мораль и людей? А я тебе отвечу - никаким. Эта мораль будет твоя. Как современные социальные сети, сайты и игрушки отслеживают твои интересы, твою реакцию на какой-либо контент. Современному обывателю интересен только юмор и комфорт. Юмор теперь везде. Он сделан в максимально кратком виде. Его потребление можно свести к целым дням, неделям и месяцам. Книга продолжает свое существование, но в виде научно-популярного, научного, или псевдонаучного материала. Огромное множество грантов создаются для поддержания авторов именно подобного контента. Художественная литература заканчивает свою эру. Мысль слишком опасна. Мысль преобразовывается в слово. Слово может преобразоваться в удар. Этот удар — единственное, что создает какие-либо трещины в обывательской среде.
Жмиль подозвал рукой официантку и попросил сделать Два «Духа Женевы».
- Это ты хорошо придумал, молодец, Жмиль, — похлопал его по плечу Федя. Так вот, Жмиль, ты никогда не задумывался о том, почему современный, как его называют «Метамодернизм» такой мусор, а тем более в художественной литературе? Мы постоянно кружимся вокруг одного и того же. Прошлого, попытки в будущее, но все равно в конечном итоге возвращаемся в настоящее. А в настоящем, ничего кроме суеты и скачущих обезьян в социальных сетях — нет. Происходит скрытое уничтожение полета художественной мысли. Он, подобно эфиру, вечно среди нас, потрогать его нельзя. Ты представляешь, насколько тяжело сейчас, в эпоху Интернета и комфорта, издаться современному неизвестному автору? А я тебе отвечу, это ужасно тяжело. Ты либо становишься клоуном при пидарасах и сначала, поедая собственные фекалии, теряешь последнее человеческое, что у тебя осталось. Ты снимаешь свои забавные видео, а потом уже с готовой аудиторией с радостью для издателя публикуешься.
— Так, ты заебал пиздеть, философ хуев! Иди нахуй из этого бара, пока я тебе ебальник не разбил! — сказал двухметровый лысый охранник Джорджа Сороса.
Задумайся над этим, Жмиль, - улыбнувшись и допив свой бокал «Духа Женевы» вышел из бара Федор.
Такую задачу поставил Little.Bit пикабушникам. И на его призыв откликнулись PILOTMISHA, MorGott и Lei Radna. Поэтому теперь вы знаете, как сделать игру, скрафтить косплей, написать историю и посадить самолет. А если еще не знаете, то смотрите и учитесь.
В одной из недавних заметок о звериных обычаях войны я упомянул афганский брелок, виденный мною во второй половине 1980-х у крепко выпившего сослуживца, — ухо душмана, залитое в эпоксидную смолу и тщательно отполированное.
В комментарии неизвестный имбецил поинтересовался: разве нельзя было придумать что-то попроще, чтобы не возиться с эпоксидкой и полировкой? Остальные нюансы вопросов не вызвали.
Несколько раньше, в 1983 году, трёхлетней девочке Расите Прасцявичуте по вине пьяного отца-тракториста косилка отрубила обе ступни. Ребёнка чудесным образом успели из литовского колхоза самолётом доставить в Москву, перетянув культи жгутами; отрубленные ступни догадались уложить в мешок с мороженой рыбой, чтобы не отмерли ткани, а хирург-трансплантолог Рамаз Датиашвили за следующие девять часов сшил детские ножки так, что через полгода Раса снова смогла ходить.
Эту историю рассказывали всему Советскому Союзу и далеко за его пределами как яркий пример взаимопомощи в братской семье народов, сообразительности литовских крестьян, мастерства русских авиаторов, заоблачных высот московской медицины в лице грузинского врача, торжества гуманизма и прочих достижений страны победившего социализма. Готов подписаться под каждым словом. Правда, мало кто знает, что Расу забрали у родителей-пьяниц в детский дом, а после совершеннолетия она эмигрировала в Германию. Хирург тоже не задержался в СССР и через несколько лет продолжил творить чудеса в США.
Ещё раньше, в 1982 году, я впервые увидел Мишу — звезду пивбара "Медведь" на Потёмкинской улице в Ленинграде. Корпулентный детина лет сорока возвышался за стойкой, положив огромную ручищу на рычаг пивного крана, и наливал кружку за кружкой "жигулёвское": других сортов массам не подавали. Ручища маячила почти на уровне глаз посетителей, но лучше было на неё не смотреть, чтобы сохранить аппетит. Большой палец Мише трансплантировали менее аккуратно, чем ножки маленькой Расе, и — как я узнал позже — взамен утраченного пальца руки пришили палец ноги. Толщиной в два соседних пальца. Взгляд на эту клешню отбивал даже похмельную жажду. Справиться со зрелищем помогала водка, добавленная в пиво.
...а чтобы понять, как такое могло произойти, надо вернуться уже на много лет назад, в 1920-е. Студёной зимой местный продавец рома Луи Линкен во время снежной бури отморозил пальцы на ногах. Его спутник, родственник и партнёр Отто Линкен, предотвращая гангрену, ампутировал эти пальцы и поместил в ёмкость с алкоголем.
Жутковатый сувенир хранился в семье и переходил из рук в руки в течение полувека. К началу 1980-х им завладел капитан Дик Стивенсон. Этот гений маркетинга превратил пальцы, пропитанные ромом 50-летней выдержки, в главный ингредиент фирменного коктейля в баре Sourdough Saloon — и придумал соответствующий ритуал. Тот, кто заказал коктейль с пальцем, должен был выпить ром, а палец подержать во рту и вернуть в стакане бармену.
Желающих оказалось неожиданно много, бар стал местной достопримечательностью, Sourtoe Cocktail шёл нарасхват. Пьяный шахтёр, который проглотил палец в 1981-м, просто немного перестарался.
С тех пор в баре действует упрощённый ритуал. Заказавшему фирменный коктейль достаточно коснуться губами пальца, плавающего в роме: держать его во рту не надо. И всё же восемь из десяти пальцев Луи Линкена постепенно были проглочены или украдены посетителями.Не спас даже пятисотдолларовый штраф. Завсегдатаи Sourdough Saloon помнят, как в 2013 году нахальный гость выпил коктейль, демонстративно проглотил палец и без разговоров уплатил пять сотен. Владелец бара увеличил штраф до $2'500, и на последние два пальца больше никто не покушался.
Впрочем, ходят слухи, что настоящих пальцев Линкена уже не осталось и бармен подкладывает в коктейль чьи-то чужие пальцы, а ещё — что эти пальцы жертвуют бару члены клуба, состоящего из отведавших Sourtoe Cocktail и таким образом прошедших посвящение.
Так или иначе каждый, кто выпил фирменный коктейль, получает клубный сертификат. Хотя по-русски сертифицированных молодцов правильнее было бы называть не членами, а пальцами клуба — в соответствии с тем, чего они касаются губами в своём стакане с ромом.
На снимке — тот самый бар в даунтауне канадского города Доусон. Второй этаж над популярным заведением занимает отель. Многие туристы, знакомые с традицией, специально приезжают сюда и не осмеливаются или брезгуют отведать Sourtoe Cocktail, но платят за то, чтобы посмотреть, как это делают другие.
Бродяга пришёл в жаркий день, когда я укрывался от солнца на веранде бара «Самадхи». Я пил лагер и силился выдавить из себя начало нового стихотворения, получалась какая-то ерунда вроде «Жажда жизни вызывает зависимость…» Я услышал, как бродяга говорит мужчинам за соседним столом:
— Здравствуйте. Можно к вам обратиться?
— Нет, — резко ответил кто-то из них.
Но бродяга продолжил:
— Вы не могли бы купить мне пива? Очень прошу.
— Этого не случится.
Было очевидно, что сейчас он обратится ко мне, и я стал заранее решать моральную дилемму. Один мудрый человек научил меня, что нищим и бродягам не нужно давать денег, но нужно делиться с ними едой. Так я обычно и поступаю. Но про пиво тот человек ничего не сказал. Что такое пиво? Если выбирать между деньгами и едой, то это, скорее, еда…
Бродяга не дал мне закончить эту мысль:
— Здравствуйте. Вы не могли бы купить мне пива? Я изнемогаю от жары.
Передо мной стоял невысокий плотный мужчина с более чем загорелой кожей и в потемневшей одежде. Лицо его носило следы давней дружбы с алкоголем, но глаза были добрыми, без тени обиды или презрения, какие порой селятся во взглядах бродяг, поверивших, что их такими сделало общество, и теперь оно им за это должно. За спиной его громоздился большой грязный холщовый рюкзак.
— Что ж, — сказал я, — почему бы нет. Давайте дождёмся… кого-нибудь.
Я поймал себя на том, что не могу сказать, кого именно мы дождёмся, поскольку в «Самадхи» за стойкой и в зале работают одни и те же девушки, являясь при этом и барменами и официантами. Если бы я сказал, что мы дождёмся бармена, это прозвучало бы абсурдно, потому что бармен обычно находится за стойкой и не выходит на веранду. А сказать, что мы дождёмся официанта, я тоже не мог, поскольку это было бы несправедливо по отношению к бармену, которым этот официант также является.
Пока мы ждали, бродяга начал развлекать меня восхищённым рассказом о себе и обо мне:
— Я всю страну объездил, от Владивостока до Петербурга. И нигде ещё, слышите, НИГДЕ мне не покупали пиво!
— Но вы не прекращали пытаться, не так ли, — сказал я, конечно, не поверив его словам.
— А почему вы мне не отказали? — не унимался он. — Да потому что вы любите людей! Да! Нет, — он посмотрел на мужчин за соседним столом, — к вам, конечно, тоже никаких претензий. Но вы, — он снова повернулся ко мне, — Вы любите в человеке че-ло-ве-ка!..
Мне было уже достаточно неловко, чтобы из бара вышла Инара. Иисусе, что это была за женщина.
Я заприметил её не сразу, хотя бывал в «Самадхи» время от времени на протяжении уже нескольких лет. То есть я видел её там всё это время, но она ничем не выделялась — по-крайней мере, при мне. А потом я впервые сел за барную стойку (даже не помню, почему), и всё начало меняться.
В тот вечер показывали футбол — в главном зале он шёл беззвучно, и играла музыка — как всегда в «Самадхи», великолепная — возможно, ‘Break Away’ Бобби Колдвелла, а может, что-то из Ричи Котзена. В соседнем зале футбол шёл со звуком, и за столом перед экраном собралась группа спортивных любителей.
Один из них, недовольный чем-то в игре любимой команды, пьяно и громко выругался. Но не единоразово, от переизбытка эмоций — он стал орать на телевизор, в грубой форме давая изображениям футболистов советы о том, как им следует делать своё дело. К нему начали подключаться и другие окружающие. Инара, эта очаровательная хрупкая девушка, немедленно прошла во второй зал и строго и громко сказала зачинщику:
— Мужчина, ведите себя потише, пожалуйста!
— Но я… Но они…
— Мне всё равно. Не нужно мне здесь орать матом на весь бар, — Инара поставила интонацией жирную точку, и мужчины утихли, а я почувствовал, как немного больше крови, чем обычно, прилило в нижнюю часть моего тела.
Тогда я впервые заметил её. Все эти годы она носилась вокруг на своих двух лошадках, вытатуированных на накачанных икрах, и в красной клетчатой юбчонке, загорелая, с большими добрыми и немного грустными глазами, готовая, как оказалось, в любой момент выпустить шипы, но в остальное время — гостеприимная и приветливая настолько, что, утопая в этой любви, ты не замечаешь её источника, как не думаешь об операторе, увлечённо смотря фильм с хорошей операторской работой. Я впервые заметил Инару, и это было как гром среди ясного неба, и прежде чем я успел прийти в себя, она вернулась за стойку, подошла ко мне и кивнула на мои табачные принадлежности:
— Ты не мог бы скрутить мне папиросу?
Я смог.
Это был первый раз, когда она обратилась ко мне на ты. Как будто она почувствовала, что я её впервые заметил. Я что-то сказал Инаре, а она мне, и в конечном итоге мы поладили. Я не стал спрашивать её имени, потому что уже слышал его в обрывках разговоров на баре, и своего имени тоже говорить не стал — сам не знаю, почему, кажется, я впервые подумал, что оно совершенно неважно.
Я стал бывать в «Самадхи» чаще, приводить туда сподвижников. Однажды мы сидели на веранде и услышали из-за крайнего её стола громкое пьяное мужское хоровое пение — очень фальшивое, а потом и звон бьющейся посуды. Из бара вышла Инара и направилась к месту событий. Я наблюдал краем глаза, на случай, если мне придётся вмешаться. Но мне не пришлось — она справилась с ними в течение одной минуты. Довольно наглые поначалу, мужчины утихомирились, заплатили по счёту и ретировались. Я почувствовал довольно сильное возбуждение, впервые после разрыва с бывшей. Позже тем же вечером я увидел, как Инара выходит из задней двери «Самадхи» с огромным, в её рост, чёрным мусорным мешком и с размаху, через себя, не делая ни одного лишнего движения, бросает его в мусорный бак. В тот момент у меня наконец встал в полную мощь.
Могла ли Инара знать, что приводит меня в чувства? Могла ли видеть, что уже много дней я определяю, что день окончен, не по заходу солнца, а по тому, что она начинает протирать столы со своей птичьей брызгалкой? Могла ли представить, что мне пришлось чуть ли не силой заставить уйти из бара готовую на всё рыжую, одну из всех оставшуюся со мной за столом под конец мероприятия — чтобы Инара увидела, что я ухожу один? Не знаю. Инара наслаждалась собой, а меня одаривала прежней дозой гостеприимства, не позволяя ни себе ни мне лишнего, хотя, несомненно, не могла не ощущать мою глубокую симпатию.
Время от времени будучи за стойкой, я стал замечать, что Инара лихо искривляет и вращает реальность и играючи побеждает всякого наглеца его же оружием. Например, для одних бар скоро закрывался, для других работал ещё полчаса — причём и то и другое было правдой, повёрнутой разными сторонами, в итоге одни уходили, другие оставались. В одно время сладенькие девочки чуть не свели меня в могилу. Я знал, что теперь мне нужна женщина, очень сильная и смелая женщина, способная вместе со мной вывернуть реальность наизнанку — в масштабах гораздо больших, чем один бар. И я ни в ком её не находил. А Инара могла бы справиться с этим. Но был ли я достаточно силён для неё, достаточно смел? Мог ли я дать ей хоть что-нибудь?
— Инара, — сказал я. — Могла бы ты налить путнику бокал пива с собой?
Она быстро смерила бродягу взглядом, не пришла в восторг и сказала строго:
— Да, но — это разовая акция. Больше это никогда не повторится.
— Да-да, — закивал бродяга, — разовая. Спасибо большое.
Инара вошла в бар и вскоре вернулась с пивом в пластиковом бокале, поставила его на мой стол перед бродягой. Бродяга взял бокал и рассыпался в благодарностях и лести, Инара взглянула на меня без осуждения и отправилась дальше. Когда бродяга ушёл, и Инара снова проходила мимо, я сказал ей:
— Считаешь, не стоило?
Она остановилась и твёрдо сказала:
— Нет. Он сюда вернётся. А с ним и другие.
— Он бродяга, а не приживала, — сказал я. — Он путешествует. Почти как буддийский монах. Только бухает.
— Не так уж далеко он путешествует. Его уже здесь видели третьего дня, загорал на лужайке.
— Я не даю бродягам денег, но считаю необходимым делиться едой.
— Это не еда, это алкоголь. Это блажь. Если бы он хотел есть — другое дело.
— Знаешь, я был бездомным, относительно недавно. Конечно, я не ходил и не просил незнакомцев купить мне пива, но ситуация была преотвратная. И я знаю, что человеку иногда не хочется есть, но в то же время просто смертельно необходимо выпить. От этого может зависеть вся его вера в себя, вся его жизнь.
— Да, и за этим он вернётся. И ещё тут цыганка ходит.
— Отправляй их всех ко мне.
— Я буду отправлять их гораздо дальше, — сказала Инара. — Я буду выгонять их лопатой. Или шлангом.
— Чёрт, я просто укрепляю позиции среднего класса! — воскликнул я. — Если мы не будем стягивать края пропасти, разделяющей богатых и бедных, то она вскоре поглотит всех нас!
Инара чуть улыбнулась, но быстро стала вновь серьёзной.
— Я не осуждаю тебя, — мягко сказала она. — Но если мы не будем держать планку, бар превратится в притон.
— Я понимаю, о чём ты толкуешь, — ответил я. — Разве Христос не вскричал «Довольно!», когда его чуть не растерзали все бедолаги, которых он хотел излечить. Но в нашей стране читают не только Библию, а ещё Чарлза Буковски, Генри Миллера, Эриха фон Неффа, зачитываются приключениями заокеанских бродяг, тех, которые в итоге не сдохли где-то в канаве и смогли стать известными писателями. Но когда мы видим такого же, Господь, точно такого же бродягу перед собой, в реальной жизни, мы просто отворачиваемся? Мы просто не можем купить ему пива? И разве это не подлинное лицемерие?
— Я склонна верить в лучшее, — сказала она, — но этот парень менее всего был похож на писателя.
— Да откуда нам знать, как теперь выглядят писатели, — развёл руками я. — Может быть, это был русский Уильям Берроуз под прикрытием.
— Может быть. Но мы не подаём «Завтрак нагишом», — сказала Инара и отправилась дальше. Я кончил.
Я скрутил и закурил папиросу, стал писать заметку в смартфоне. Кто-то подошёл к моему столу и поставил на его противоположный край недопитую чашечку эспрессо на блюдце. Я не стал поднимать глаза выше чашки и вернулся к своим делам. Кто-то вышел из бара покурить, и ему нужно было куда-то поставить свою чашку, он выбрал для этой цели мой стол — да и поебать, жалко мне что ли. Но вот, уже выкурив половину своей сигареты, он обращается ко мне.
— Вы не против, что я тут?
Я поднимаю глаза. Высокий, хорошо одет, пьяно-развязный, старше меня, щетина, слишком длинные пальцы. Нужен ответ без вовлечения в диалог.
— Не против, — отвечаю я и возвращаюсь к заметке.
— Ну и славно, — он берёт пепельницу с моего стола, некоторое время стряхивает туда пепел, а потом ставит её обратно на стол настолько небрежным движением, что она звякает о мой бокал пива.
Он поднимает блюдце с чашкой, отпивает кофе и ставит блюдце на стол так, что чашка отскакивает на несколько сантиметров вверх. Я не обращаю внимания. Тогда он говорит, кивая на мои табаки:
— Некисло.
— Да.
— Можно угоститься?
— Пожалуйста.
Он берёт две мои пачки табака, изучает их.
— Вот это дерьмовый табак, — говорит он. — А этот ничего.
Он кладёт обе пачки обратно на стол, видимо, передумав угощаться.
— Вы, наверное, пост пишете, — говорит он. — Прямо как моя жена. И не подходи, говорит, ко мне, я пост пишу. И пишет. Час может писать, два.
— Вроде того.
— Может, вас угостить чем-нибудь?
— Спасибо, не стоит.
— Не стоит? Ну ясно.
Он забирает чашку и уходит в бар.
Бродяга был не совсем прав, говоря, что я люблю человека. Я видел самые тёмные стороны чужих и собственной души, и любить там нечего. Того, кто любит всех, распинают на кресте в окружении толпы. Тот, кто не любит никого, умирает в одиночестве. Но я люблю некоторых, люблю тех, кто измучен, обескровлен, кто слишком занят, идя сквозь огонь, чтобы ебать другим мозги. Мне страшно, когда я в порядке, потому что это меня не дисциплинирует, потому что это делает меня ближе к тому моменту, когда я, алча внимания, звякну своей блядской пепельницей о чей-то бокал. Если бы в пожаре погибали бродяга и этот длиннопалый, и я мог бы спасти только одного, я бы, не раздумывая, выбрал бродягу. А потом купил бы ему ещё пива, просто потому что он оставил меня и всех остальных в покое, когда ушёл в путешествие во все стороны и внутрь, которое я, избалованная игрушка цивилизации, уже никогда не смогу себе позволить. А если бы в пожаре погибали бродяга и Инара, и я мог бы спасти только одного, то я либо сделал бы невозможное и спас обоих, либо сгорел бы с ними третим ко всем хуям. Мне тридцать два. Я навыбирался. Довольно.
Скорее всего, ты не любишь настоящей жизни, вот что я хочу сказать тебе, мой дорогой читатель. Ты не хочешь видеть бродяг, но хочешь читать об их приключениях, как будто они — сраные единороги. Ты даже подражаешь этим бродягам, когда пробуешь свои силы в написании текстов, но ты не выносишь их запаха, когда они рядом. И ты не распознаёшь реальность в художественных произведениях, состоящих из неё на 99%, потому что тебе это неудобно: верить, что с кем-то за стеной произошло то, что могло бы произойти с тобой, найди ты в себе силы поднять жопу с дивана или покинуть прохладу офиса фирмы, занимающейся неизвестно чем. Ты хочешь жить на красивом облаке, куда по одному зову твоего большого пальца прибывают такси и курьеры с едой. Ты не желаешь ничего знать, если только автору не удалось заинтересовать твоё королевское высочество яркой заставкой с растянутым в неестественной эмоции еблом, которое при нажатии на кнопку «плей» расскажет тебе своё мнение о какой-нибудь несусветной хуерге, про которую ты и слыхом бы не слыхивал, если бы не прямой контентопровод, подключенный к твоему, небожитель, облаку, парящему высоко над смертью, настолько высоко, что тебе уже кажется, что её нет и никогда не будет, в то время, как она всегда находится в одной доле секунды от тебя, и она передаёт тебе привет. Она передаёт, что послезавтра она смоет тебя нахуй вместе со всем Вавилоном, вместе с твоей чашкой эспрессо, с твоей щетиной, твоей женой, её щетиной, вашей сраной ипотекой, жиреющими детьми и поездкой в Турцию. Ты надрачиваешь свой конец контентопровода, очень избирательно относясь к тому, чем он сегодня кончит тебе в глаза: новости литературы — скрыть нахуй, ню-модели рассказывают о Великой Отечественной войне — больше такого контента, Джарвис! И нахуй тебе не обосрались уже даже ни Буковски, ни Миллер, ни фон Нефф, ведь у тебя есть потоковое порно, где толпой насилуют совершеннолетних и вроде бы очень довольных этим девок, а значит, мастурбируя на это, ты делаешь мир лучше, и когда ты кончишь и снова возбудишься, то прочитаешь в лучшем случае рассказ какого-нибудь ебучего Сергея Иннера, который начинает текст так, чтобы ты засмеялся и подсел на крючок, а потом все сочно описанные героини начинают с разбега отдаваться невзъебенно крутому лирическому герою, тем охотнее, чем большим мудаком он себя показал в отдельно взятой ситуации. Ты хочешь так же? Конечно, блядь, ты хочешь так же — ты хочешь не делать ничего и получать за это всё, сраная мамина спиногрызка. Так иди ты нахуй, читатель, которого я только что описал. Иди ты нахуй, вот такой читатель, срочно, в своих индивидуально изготовленных ортопедических стельках и эко-башмаках. Иди нахуй вместе со мной, потому что я — точно такой же обрюзгший, бесполезный, трусливый, изнеженный, капризный, сопливый, слабый, желающий всё подмять под себя, закрывающий глаза на несправедливость, лгущий близким и себе, уродливый душой, не способный принять себя настоящим, душный, занудный, живущий прошлым, жалеющий себя, требующий к себе постоянного внимания, безразличный к остальным, ленивый, похотливый, самовлюблённый, хитрожопый говнюк. Таким меня создал Господь, и поэтому я всё валю на него, и мне похуй, мне реально похуй, заебашит он меня в следующую секунду молнией или прибережёт инсульт для какого-нибудь случайного счастливого дня моей жизни, мне надоело это многолетнее бесконечное наваливание хитровыебанносплетённых сетапов без какого-либо панчлайна. Без какого-либо, нахуй, панчлайна. Ебани панчлайн, Господь! Ебани уже этот ёбаный панчлайн, даже если он не очень! Давай, ебани этот ёбаный панчлайн, я готов, думаю, мы все уже готовы. А пока мы ждём этот ёбаный панчлайн, пойдём нахуй вместе, читатель. Пойдём нахуй вместе, станем там работать над собой до полного изнеможения, пока другие будут хорошо выглядеть и в упор не замечать, что они — полное говно. И тогда, может быть, когда конец света, наконец, снизойдёт ебужинным панчлайном этой затянувшейся сверхъестественной шутки, мы успеем посмеяться хотя бы несколько мгновений, прежде чем нас распиздрячит на атомы, кварки и то, из чего состояли бы кварки, будь в этой вышедшей из-под контроля иллюзии хотя бы что-нибудь, кроме бесконечного самоповторяющего и самоусиливающего абсурда.
Я допил своё пиво, рассчитался с Инарой и отдаляюсь от «Самадхи» дорогой, вымощенной благими намерениями.
***
Отрицательный спонсор этой публикации — «Альфа-банк».
Рекомендуй его своим врагам.
Много лет назад гуляли компанией по городу, наткнулись на новый бар.
Угрюмый охранник заявил, что сегодня проходит концерт местного рэпера и вход будет стоить нам 100 рублей (по тем временам 2 бокала пива в неплохом заведении)
Мы объяснили охраннику, что хотели просто посидеть и концерт нам никуда не упёрся, только собрались уходить, как охранник вздохнул, сообщил, что бар почти пустой и впустил нас бесплатно.
Позже этот бар мы облюбовали, познакомились с охраной и, учитывая наш средний чек, нас на концерты местных незнаменитостей пускали всегда бесплатно.
В один из дней система неожиданно дала сбой.
Охранник на входе заявил, что не сможет нас впустить, ввиду того, что сегодня литературный вечер местных поэтов и зал полон.
Настолько, что не осталось даже платных мест.
И, хоть пришлось искать другое заведение, настроение было прекрасным, даже гордость взяла за наш маленький неПитер.
Глава 3. Кто не рискует, то ни пьёт шампанское!
Уже совсем стемнело, звезды освещали небольшие переулки. Большинство перед сном не может уснуть, кто-то до последнего листает ленту в своем смартфоне, кто-то засыпает у экранов телевизора или монитора компьютера, каждое утро каря себя, что не легли раньше.
На самом деле, все делают это специально, но не осознанно, чтобы заглушить ночью эти противные мысли о прошлых ошибках, переживания и упущенных возможностей, которых, если всё взвесить, давалось не мало.
У каждого в голове свои демоны, которые не дают заснуть и приходят в ночных кошмарах. Что делать? Не знаю.
Наверное, нужно смело смотреть в лицо своим страхам, и стремиться наладить будущее. Ведь прошлое нам уже никто не вернёт.
Я всё также сидел на скамейке около подъезда, с симпатичной и загадочной девушкой с необычным именем Эмилия.
Прошел уже, наверное, часа, два или больше, точно не помню, она рассказывала про свою жизнь, про учебу в школе танцев, не простые отношения с родителями и как на неё это давит.
Кстати, отец у неё не последний человек в нашем городе, хочет устроить её на нефтеперерабатывающее предприятия, а она танцует, ему не по душе увлечение дочери.
Я чувствовал груз и тяжесть в её словах. Вроде хочется и предкам угодить, но юношеский максимализм говорит тебе, что это моя жизнь и мне лучше знать, как жить.
Стараясь подержать её, возникло ощущение, что мы уже давно знакомы, хотя впервые вижу эту девушку. Она показалась мне такой простой и чистой, что сердце в моменты, когда я говорил начинало биться сильнее, а ладони потели, как у школьника на первом экзамене.
Вдруг, она замолчала, возникла не ловкая пауза, нужно было что-то сказать, но как это обычно бывает подходящих слов не нашлось в моей голове. Этот момент, я буду ещё сотни раз прогонять в голове, ложась спать и тогда у меня точно найдется миллион подходящих фраз, но не сегодня, не сейчас. Дурак!
- «Классно посидели, но мне пора домой» - сказала Эмилия и скрылась в дверном проеме своего подъезда.
Это момент был лучшим в моей жизни, за последнее время. На моем лице была легкая улыбка, даже полуголые женщины в моем компьютере не доставляли мне такого удовольствия, как эта встреча.
Железная дверь подъезда снова заскрипела.
- «Кстати, тебя как зовут?» - вернувшись спросила меня Эмилия.
- «Максим» - робко ответил я, на деясь на продолжение.
- «Ты классный, Максим» - произнесла она и также быстро, как и вошла, скрылась обратно в темноте дверного проема.
Оставив меня одного, наедине, с еле уловимым запахом её духов, который отпечатался в моей памяти. Она пахла как цветы, как мечты, воплощаемые с нуля. Да что уж тут говорить, у меня появилось желание, чистое животное желание... Хотелось снова провести с ней время.
***
Дождливый осенний день, заставил людей ютиться дома, гостей в баре не было. Я, мой товарищ по бару и местный охранник нашего заведения играли партию в бильярд.
- «Как уложить девушку в постель» - бодро спросил я у коллег, разрезая окутавшую нас тишину.
- «Как, как, ну это, встретились там, поговорили и ты типа такой бац, фильмы позвал к себе смотреть, а дальше само как-нибудь» - разбивая бильярдные шары, ответил толстолобый охранник по имени Василий, с задорной улыбкой на лице.
- «Нее, Вася, он конкретные способы и «фишки» имеет в виду, а не эту твою схему «взял и пошел»» - сквозь смех ответил мой коллега Тёркин. Все по чему-то звали его по фамилии.
- «Ну тогда уверенным нужно быть, так сказать «быка за рога», я где-то слышал тёлки любят уверенных, сильных.
Типа, она тебе такая говорит, пойдём в кино, там фильм классный. А ты ей так уверено, нет идем в кафе я жрать хочу. Вот тебе и все способы, они настойчивых точно любят, я тебе говорю» - почесав голову сказал Василий.
- «Способы у тебя какие-то животные» - возразил я.
- «Да точно, они умных любят, но в меру, не батанов там каких ни будь, а тех, которые пошутить могут в нужный момент, удивить или историю какую рассказать, в общем интересным нужно быть» - подержал меня коллега Тёркин.
- «Да ну вас нафиг, силу они любят, вон смотри какие мускулы. Приводишь её короче с собой в спорт зал и давай там штангу поднимать, они как это видят, сразу кипятком текут, сам видел» - уверено сказал Василий.
- «А я слышал, что у качков маленький или вообще не стоит» - едко пошутил Теркин.
Небольшая пауза, охранник размахнулся кием и почти ударил им моего коллегу.
- «Да ладно тебе, шучу, моряк ребенка не обидит, а по поводу стоит там, не стоит – брехня это всё» - по-моему с ноткой скорби ответил Вася.
- «Как быть то в итоге с женщинами этими» - уже нервно поинтересовался я.
- «Макс, дружище, что случилось то у тебя скажи нам конкретно, здесь все свои»
И я рассказал им историю, которая произошла со мной накануне, Эмилию, наше с ней знакомство и чувство, которое пусть и ненадолго, но испытал к ней ...
- «Что ты паришься, возим да позвони ей» - перебил меня Теркин.
Тут до меня дошло, что ни номера, не ссылки в контакте, я не взял. Ааа за что мне такое?
- «Бедаа» - как бы сочувствую произнес Теркин.
- «Ну это, если чика реально клёвая, то действуй. Ты же знаешь где она живет. Короче покупаешь цветы, тёлкам это нравиться и сидишь весь такой из себя романтик ждёшь её у того самого подъезда» - разжевал мне Василий, с таким видом, как будто он с такой ситуацией каждый день сталкивается.
Странно, но в тот момент идея показалась гениальной. После работы, не теряя ни минуты, я помчал в местный цветочный.
Захожу, думаю, какие взять, может розы да не, банально, да и денег в притык. Вдалеке стоял красивый букет, попросив девушку отодвинуть его, я взял ромашки, бюджетно, не обычно, подумал и пошел ждать Эмилию около того самого подъезда на скамейке, которую освещал одинокий фонарь, в надежде, что она придёт.
(Продолжение следует)