Здесь сюсюканье про маленьких детей, поэтому если вам не по теме, то лучше пропустить. Почему «года»? Потому что речь о первом годе. Собрал вместе несколько заметок, которые я делал с рождения Артём Глебыча и до его первого дня рождения. Это вторая часть, а вот первая часть. Возможно, они дадут вам представление или воспоминание о том, каково это — быть отцом, когда ты буквально только что им ещё не был.

***

Это раньше мы с Мариной безудержно хомячили сутки напролёт, но теперь всё. Теперь мы не просто жрём как не в себя, а развиваем у ребёнка пищевой интерес. Полагаю, за первоначальным развитием последует укрепление пищевого интереса, затем поддержание пищевого интереса и превращение его в пищевое мастерство.

Пока же Артём Глебыч проявляет внимание разве что к Марининой чашке, так что, получается, мы развили питьевой интерес. Что, конечно, тоже заслуга, но какая-то странная.

Попыток мы не оставляем, поэтому с утра Артём висит у Марины на руках, а я насколько могу привлекательно ем безе. В случае с безе это просто — не приходится изображать восторг, всё происходит искренне.

— Ммм, я бы мог воздеть руки к небу и воскликнуть: «Господи, как ты сотворил такие прекрасные безе?!»
— Если бы верил в бога?
— Если бы не сам их испёк.
— Ну, знаешь, тут можно возразить, что сотворил их все-таки господь, а ты просто повторил.

***

Ходили хвастаться Артём Глебычем врачу, но та прям непробиваемая какая-то, ни разу не размазалась от умиления.

Зато в её поле зрения попала заодно и Марина. Поэтому когда мы вышли, Марина некоторое время полыхала холодным пламенем, но потом все же не сдержалась:

— Ты слышал? Она назвала меня субтильной.
— Да, но потом она назвала тебя модельной.
— Это была отчаянная попытка загладить вину за «субтильную», но поздно. Субтильная, а!

Представляю, как бы выглядело, если бы врачи в принципе не выбирали выражений. Заходишь в кабинет, врач начинает осмотр и диктует медсестре:
— Так-так... Снулый, сутулый, рыхлый, глаза как у окуня, хребтина оглобли просит, залысины землистые, конечности мосластые, дряблость скомпенсирована жирностью.

И назначает электрофорез пожизненно.

***

— Ну что, Марина, когда уже мы отдадим ребенка в детскую музыкалку?
— Никакой музыкалки! Оттуда ещё ни один ребенок не выходил нетравмированным.
— Откуда ты знаешь? Может, был мальчик, которому всё ему нравилось и он с удовольствием учился...
— ...но потом на него упал баян.

***

Кажется, за всю зиму выходил гулять с Артём Глебычем первый раз. Мы перешли на одно дневное гуляние, а папочка, видите ли, работает днём. Нашёл отговорку, тоже мне.

Прогулка начинается с борьбы — внутри схватились два демона: «надо закутать ещё сильнее» и «да тепло ему чё ты истеришь». Артём как будто чувствует это моё внутреннее противоречие, тревожно смотрит на отца из коляски и жует ворот комбинезона со вкусной железной кнопкой.

Ворот комбинезона помогает (нам обоим), поэтому через пять минут веки Артёма тяжелеют, начинают слипаться, а глаза закатываются под лоб. Комбинезон остается недожёванным. Ребенок спит.

Демоны укутывания успокаиваются, просыпаются демоны укачивания — «не тряси разбудишь» борется с «да едь себе спокойно». Мы идём в парк, но вчера всё подтаяло, сегодня подморозило, и все дорожки в округе встали раком.

Парк у нас вообще сделан таким образом, чтобы взять максимум неудобств от каждого сезона. Летом там нет тени, всё время жарко, а солнце норовит найти в коляске щель и светить ребёнку в глаз. Осенью и весной между заливными лугами газонов проходят русла грязно-песчаных тропинок.

Сейчас зима — по оттаявшим накануне тропинкам проехал трактор, сегодня всё это замерзло в форме тракторных следов. Сверху, конечно, накидали песок, чтобы было не скользко. Но теперь просто скользко с песком. А к колдобинам добавились смерзшиеся песчаные куски.

Поэтому мы возвращаемся на единственную ровную дорожку — внутри двора, вдоль здания пенсионного фонда. Да, ровная она потому что каток обычно ровный, но давайте я как-то буду дозировать требования. Не всё сразу.

Внутри двора нет ветра и очень тихо, хорошо. Только иногда каркают вороны и изредка проезжает какой-нибудь автомобиль, громко хрустя ледяной корочкой. На это у меня есть ещё один демон, один из главных — по аналогии с Вельзевулом его Децибел. Он следит, чтобы никто в округе не шумел и не будил Артём Глебыча. Децибел всегда жаждет жертвоприношений и особенно любит маленьких ультразвуковых собачек

Но вороны улетают. Машины уезжают. Собачки уходят домой. Децибел успокаивается. И тут в пенсионном фонде начинается корпоратив.

***

Полугодовалый Артём Глебович, привычно отринув игрушечное разнообразие, тянется к пластиковой бутылочке из под воды, судорожно хватает её и начинает жадно облизывать. Одновременно с этим он заливается горючими слезами.

— Тёма, ну ты же играешь с твоей любимой бутылочкой, почему ты расстраиваешься?
— Понимаешь, это же бутылочка. Сейчас-то она во рту и всё вроде хорошо, но в следующую секунду она выскользнет и укатится на другой конец коврика. Так всегда происходит, ничего нельзя удержать. Фактически, бутылочка УЖЕ потеряна. Это фрустрирует.
— Блин, мальчик рано понял жизнь...

***
Сижу вечером, напеваю Артём Глебычу «Тёмную ночь». На кухню входит Марина:
— Ох уж этот мамин мозг. Как только слышу слова «детская кроватка», сразу пробивает на слезу. Хорошо хоть редко встречается в песнях.

— Ну, как сказать «редко»...

Кроватка-а-а, детская кроватка!
Наших встреч с тобооой синие цветы...

Детская кроватка, о-о-о!
Светке Соколовой, о-о-о!

Кроватка детская, поникли лютики
Когда застыла я от горьких слов
Зачем вы детские кроватки любите
Непостоянная у них любовь...

Вставай, кроватка детская,
Вставааай на смертный бой!

Кро-ват-ка, детская кроватка!
Вот он какой, какой простой!

Детская кроватка, все, как есть, прими,
Пусть никто не понял — ты меня пойми!

***

Наблюдаем с Мариной, как Артём Глебыч неистово брыкается у меня на руках и хватает растопыренными пальцами рук растопыренные пальцы ног.

Нам незнаком трепет, скажем, наших родителей, которые с волнением пересчитывали пальчики у свежеродившегося ребенка — сходится ли число? Мы про пальцы знали железно!

Марине попался узист по имени Максим Куз — я называл его исключительно «диджей Кууз» и делал при этом рэперское движение плечами. Так вот он на каждом УЗИ трижды показывал и четырежды сообщал нам, что все ребёнковские пальцы на месте.

Казалось, говорит он при этом не с нами, а просто успокаивает сам себя: «Так, так... да, вот, пальчики в порядке, все на месте, вот на руках пять пальцев, вот на ногах... Вот в другой проекции, все нормально, все пальцы, да, да...»

Потом поглядит какие-нибудь там почки или длину бедра — и давай опять к пальцам: «Вот, вот на руках пальцы... все пять, отлично, отлично...». Как будто ребенок мог их там внутри в карты проиграть за прошедшие пять минут.

Перед очередным УЗИ мы с Мариной буквально говорили друг другу: «Ну что, пойдем пальцы считать?»

А я как раз на днях видел в интернете заметку про операцию по удалению ребенку шестого пальца на ноге. Ну и рассказываю Марине, мол, так и так, лишний мизинец — чик! — потом зашили аккуратненько и нет проблем, осталась обычная стопа.

— Не лишний, а запасной.
— В смысле, не выбрасывать его?
— Ну да. Отрезать и сохранить в заморозке.
— Вообще ты права, наверное. Представляешь, ударишься со всей силы мизинцем об тумбочку, и немного легче оттого, что если что — есть резервный.
— Ага. И прямо сейчас ему не больно.

***

Впервые кормили Артём Глебыча хурмой. Выглядим как герои фильма «Дрожь земли», которые только что взорвали гигантского подземного червя.

***

Марина читает мне пост из Инстаграма о том, что больше всего раздражает молодых мам:
— ...непрошеные советы, необходимость стричь ребёнку ногти, когда твоего ребенка трогают незнакомые люди, постоянно слетающие носки, прорыв подгузника... чего ты ржёшь?

— Восхищён внезапной универсальностью термина. Что на работе, что в интернете, что просто в общении с людьми регулярно случается то, что точнее всего можно обозначить выражением «прорыв подгузника».

***

Детская игра «Как говорит кошечка? Мяу-мяу! Как говорит собачка? Гав-гав!» зашла в тупик на лисе и жирафе. Особенно на жирафе, потому что у нас вся квартира в жирафах и, значит, скоро недальновидным родителям настанет время платить по счетам.

Но и с лисой тоже придётся повозиться. Кто знает, как ребёнок отреагирует на то, что лиса, как и собачка, делает гав-гав? Это даже у меня вызывает желание кричать, а Артём Глебович и без лисы кричит так, что в подъезде резонируют лифтовые тросы.

Надо мне своих родителей спросить, как они в детстве скрыли от меня лису? Её вообще как будто нет у меня в воспоминаниях.

А ещё жираф этот. Со мной-то понятно — отвлекли Маршаком, как и миллион других детей. Нейролингвистически запрограммировали. Десять тысяч раз прочли стишок про «рвать цветы легко и просто детям маленького роста» и всё, как будто весь жираф — это только шея. «Запомни, сынок, про шею — этого достаточно, чтобы в первом классе не опозориться!».

И вот хватит этого неведенья, я пошёл выяснять, как разговаривают жирафы.

Пока результаты такие. Самки могут негромко мычать, свистеть или реветь, маленькие жирафы могут мычать, блеять, издавать мяукающие звуки. Взрослые самцы могут издавать громкие кашляющие звуки или шипеть, ворчать, фыркать, реветь, мычать, а также издавать звуки, отчасти напоминающие звуки флейты. Короче, любой звук, который вы слышали в жизни, теоретически мог издать жираф.

Но и это ещё не всё. Большую часть общения жирафы ведут на инфразвуке — частотах слишком низких, чтобы их различало человеческое ухо. Особенность инфразвуковой коммуникации в том, что она более дистанционная — звук может распространяться на расстояние в несколько километров.

Кто знает, может быть, прямо сейчас с вами тихонько разговаривает жираф.

***

Артём Глебыч открыл в себе силу высоких частот. Несколько дней потренировал короткие взвизги и перешел к основной программе. Со спокойным, даже чуть отстраненным лицом он открывает рот и начинает вопить, останавливаясь только на набор воздуха.

Глаза при этом широко открыты — ими Артём Глебыч зорко следит. Он не желает пропустить момент, когда настанет вечернее купание, родители принесут его в гулкую ванную комнату, положат в ванну на спину и неизбежно склонятся прямо над ним. Тут-то акустическая ловушка и захлопнется окончательно.

***

В те долгие минуты, когда Марина не готовит на пару, не кормит с ложки, не вытирает пол после еды, не играет, не поёт песенки, не читает книжки, не носит на руках, не меняет памперсы, не пишет педиатру, не мажет кремом, не стирает комбинезоны, не отрезает ползункам закрытые стопы, не прёт коляску по сугробам, не укачивает и не спит — а она сейчас никогда не спит, — Марина вяжет.

Часть этих долгих минут приходится на чуткий сон Артём Глебыча, поэтому вяжет она в полутьме, лежа на боку и держа руки на весу.

Я смотрю с восхищением и на процесс, и тем более на результат, потому что такой уровень усидчивости мне в принципе недоступен. Марина берется за новые для нее дела любого масштаба и делает их так, что первый блин не выходит комом. В части случаев она, если видит, что блин начинает комкаться, просто с середины возвращается на исходную и проходит процесс сначала. Не терпит посредственности вообще. В некотором роде она умеет провернуть фарш назад.

Сегодня, например, Марина ходила очень довольная, потому что довязала первую развивающую медузу — и положила её к первому вязаному зайцу и первым вязаным пчёлам.

***

Когда я прихожу домой с работы, передо мной предстает квартира, по которой сразу видно, что одинокий родитель номер один на целый день оставался с ребенком один на один.

Повсюду валяется. На коврике среди погремушек совершенно равноправно лежат диванная подушка, дуршлаг и кастрюля. Рядом с кастрюлей лежит цельнометаллическая штука для приготовления хвороста — ей мелодично били по кастрюле, это точно. Если прислушаться, в воздухе ещё висит звон. Это звон, который не поместился в уши.

На плите как будто готовили одновременно четыре блюда, перекладывая их из одного ковшика в другой по кругу.

Стол намазан помидорами и чем-то зелёным. Под столом тоже было намазано. Но уже вытерто. Но салфетка, которой вытерто, лежит на столе.

Те игрушки, у которых есть лица, лежат с бессмысленными лицами. Пушистый медведь явно пытается заплакать от пережитого, но не может.

Посреди коврика стоит башенка из кубиков. Башенка НЕ РАЗРУШЕНА. Это может говорить о том, что кое-кто неожиданно покакал, не спрашивайте, почему. Банальная логика.

Около плиты на разделочной доске остатки фруктов. Здесь как будто проводили экстренную операцию на банане, но спасти его не удалось.

На зеркале белесые пятна — его лизали, трогали пальцами рук, пальцами ног, потом снова лизали. Хорошо понимаю — что ещё делать, когда тебя подносят к зеркалу, а там красота такая невыносимая.

У цветка в горшке оторван лист. Мячики смяты до полумячиков. Слюнявчики замерли корочками и стоят в позах современной абстрактной скульптуры.

Края книжек полурастворены слюной и топорщатся. Как во время потопа в Венецианской библиотеке, если бы там хранилось собрание сочинений Агнии Барто.

На проигрывателе для пластинок лежит зубная щетка и источает флюиды причинённых страданий. Свёрнутый конвертиком памперс схоронился среди игрушек и тоже чуть-чуть источает, но уже удовлетворенно, с достоинством.

С дальнего края коридора доносится надсадное кряхтение. По интонации я понимаю — кряхтение обращено к настольной лампе. Артём Глебыч теперь Раб Лампы. Он увидел её однажды — и пропал. Она такая плоская, круглая, смотрит сверху, в конусе исходящего от неё света ребёнок щурится и тянет вверх руку. Со стороны похоже на сцену похищения инопланетянами. Приходится спасать — подхватывать земное дитя на руки и нести в ванную.

Сейчас там будут такие брызги, что ни один инопланетянин точно не сунется.

***

Звук удара Артём Глебыча головой об пол ни с чем не спутаешь. Даже если в этот раз падение лёгкое, звук все равно слышен по всей квартире и выделяется особым тембром и вибрацией ламината.

Затем наступает полуторасекундная пауза, не прерываемая ничем, в особенности сердцебиением родителей. Хотя вру, ещё в этой тишине всегда слышен где-то за кадром хор тончайших ангельских сопрано: «Плохо-о-ой оте-е-ец!..»

И уже после этого раздается горестный рёв человека, который с младенчества и навсегда обманут гравитацией.

Недели две назад Артём Глебыч всеми силами устремился ввысь. Но стоит ему только попытаться встать, хватаясь за диван, дверцу шкафа или штаны родителя, предательская планета под ногами то встряхнёт орбитой, то устроит прецессию линии апсид. Как тут удержаться.

Мы, конечно, стараемся стабилизировать глиссаду и всячески сокращать количество аварийных посадок, но космос, как известно, не прощает ошибок. Руки родителей тянутся к поролону и скотчу, мы держимся пока, конечно, хоть и с трудом.

И если уж говорить дальше в терминах астрономии, то жизнь Артём Глебыча теперь вращается не только вокруг идола настольной лампы. Мир расширился до пылесоса и гитары. Стоит опустить ребёнка на пол в кухне — он тут же стартует в комнату, потому что там на диване ждёт гулкая дека и шесть великолепных нейлоновых струн.

Но в середине коридора стоит пылесос и Артём Глебыч каждый раз притягивается к нему согласно научному принципу: гравитация растёт с уменьшением расстояния до объекта. До гитары-то ещё ползти и ползти, а пылесос — вот он. У него кнопки, колёса, труба со щёткой, гофрированный шланг — он же сам как музыкальный инструмент! А вы ноктюрн сыграть смогли бы на шланге пылесосных труб?

Артём Глебыч припадает к пылесосу всем своим существом, исследует его, даже немножко берёт пробы — космонавты всегда так делают — но потом накапливает достаточный импульс и продолжает путь к гитаре.

Остаётся только встать у дивана, совсем немножко дотянуться пальчиками и... И тут планета опять взбрыкивает под маленькой пухлой ногой.

***

Если хотите знать, воспитание ребенка даётся нам с Мариной психологически очень легко: она неостановимо скупает всякую ерунду на Озоне, а я жру как не в себя. Стоит мне выйти из дома, маршрут всегда один — продуктовый магазин плюс все окрестные пункты выдачи.

А если кто-то захочет нас за это осудить — лучше даже не приближайтесь, а то у нас есть клеевой пистолет! И запас стержней к нему! Марина купила. Видимо, чтобы заклеить меня, когда я разойдусь по шву от очередного «чего-нибудь вкусненького к чаю».

Кстати о чае. Мне нужен был нормальный плохой чай в пакетиках. Не этот взрослый заварной с какими-нибудь цветами закатной сакуры и мерной ложечкой красного дерева, а обычный жёлтый Липтон, солома вперемешку с краской цвета лошадиного седла. Вот его, в коробке на сто пакетиков.

Оказалось, закатную сакуру можно купить в каждой подворотне, а Липтона в магазинах нет. Но Марина нашла мне его где-то на Вайлдберрис и заказала сразу две коробки впрок. Пока я год буду пить пакетики из одной коробки, вторая как раз успеет состариться и стать ещё лучше. Солома же только закаляется со временем.

И сегодня Марина азартно рассказывала мне о превратностях доставки. Раньше-то она работала в морских перевозках, а там были такие же истории, только покрупнее — типа «180 контейнеров остались в Бремерхафене, а еще 300 ящиков уехали в Питер, прикинь, а они по одной декларации и поэтому всем будет жопа, терминал выкатит такой демередж, что клиент просто взвоет!».

Нынешний масштаб — два чая, но интрига сопоставимая: две пачки сначала ехали одной посылкой, а потом прибыли на сортировочный пункт в Петербурге и, прикинь, вдруг одна пачка поехала дальше, а вторая осталась лежать. И что, и как? Я предположил, что две пачки просто плохо себя вели вместе, ржали как ненормальные и толкали другие посылки, пришлось их рассадить.

И тут же Марина рассказывает вторую историю — про детский комбинезон, который я поленился забрать в получасе езды от дома. Ей отправили его Авито-доставкой, и теперь комбинезон уже полторы недели путешествует по городу туда-сюда. Кажется, его только самолётом ещё не везли, но я верю, всё возможно. Приедет потом, весь в наклейках почт разных стран, как в стихотворении Маршака.

А главное, пока Марина это всё рассказывала, я успел поужинать. И еще съесть дополнительный бутерброд. И печенье.

***

А тем временем дома Артём Глебыч ставит эксперименты над мамой и другими предметами обихода. У маленьких детей, всем родителям известно, есть носик, глазки, ушки, пальчики и зона поражения. И если части тела как-то развиваются сами, то над зоной поражения ребенок работает каждую секунду бодрствования и иногда немножечко во сне.

Артём Глебыч ужасно любит посудомойку, например, потому что она несёт опасность — ей можно прищемить себе пальцы тремя способами, зацепиться верхней губой, ударить по подбородку дверцей и от этого упасть затылком на кафель, хватать только самые острые столовые приборы и пытаться засунуть в рот тёрку для овощей. Практически идеальный тренажер по нанесению себе урона.

Ещё ребёнок научился валяться и валяется так самозабвенно, что невозможно не прилечь рядом хоть на секундочку. Правда, мне моя гибкость не позволяет лежать на животе, на спине и на боку одновременно — а он даже не напрягается. Сын превзошёл отца — незнакомое, но приятное чувство гордости.

***

У Марины в телеграме есть мамский чат. Для мам нашего района. Она периодически пересказывает мне фрагменты из чата и я сразу чувствую, насколько там мощное биение жизни.

Интересно, бывают ли папские чаты? Наверное, нет. А даже если есть, то вряд ли там так же. Ну потому что какой может быть разговор в папском чате?

— здорова, чё как у всех?
— норм
— норм
— норм
— мой сегодня башкой с кровати упал
— жесть, и как?
— да норм

И это только первые два дня, а потом все начинают просто кидать туда мемчики.

— Марина, — говорю, — а в мамском чате кидают мемчики?
— Ммм, кажется, нет.
— Так, стоп, в смысле «нет»? А сколько там человек?
— Сейчас... девяносто два.
— О_О?! И нет мемчиков?! Марина, ты понимаешь, что это ненормально?
— Да нам как-то и не хочется...
— Что значит «не хочется мемчиков»? Всем хочется, не выдумывай! Мемчики — это счастье! Сразу надо кидать, потом захочешь — а поздно будет. Дал бог чат — даст и мемчики.
— Ч..чего?
— Это был мемчик, Марина.

***

Раньше Артёма Глебыча теперь просыпается его указательный палец. Палец немедленно начинает указывать и видно, как он тянет за собой всего остального ребёнка.

Когда пробуждение достигает определенной точки, подключается указательный палец на другой руке, что с одной стороны хорошо, но с другой сложнее — теперь пальцы тянут в разные стороны.

Только сейчас я по-настоящему начинаю понимать, сколько в нашей квартире предметов. Каждый из них магнитится к пальцу. И ещё в момент контакта палец провоцирует внутри Артём Глебыча звуки «аа» или «гхе». Мы пока не поняли, что это значит, но пылесос, вытяжка над плитой и часы — это точно «гхе».

Теперь мы с Мариной окончательно востребованы как родители — мы должны называть предметы. Называть их нужно быстро — палец требовательный, он не даёт нам отвлечься.

Иногда Артём Глебычу становится понятно, что указывать на все подряд просто тяжело, а вот родители наоборот как-то расслабились и могут лучше. Тогда указующий перст трансформируется в распростёртую длань. Длань означает массовое целеуказание. Она простирается направо и налево, вверх, вниз, по диагонали и немножко назад, подсвечивая не отдельные предметы, а целые области. Для нас это означает, что нужно не только назвать предмет, но и озвучить принцип его работы и взаимодействие с соседними.

Ещё теперь все действия обрели свой звук. «Опля», «плюх», «шлеп», «пуньк», «бумц», «топ-топ» и так далее — особенно «плюх», конечно, нравится. Называть звуки легко, тяжело остановиться. Я случайно задел Марину локтём и она машинально сказала «бум», а потом замерла на две секунды и начала смеяться каким-то тревожным смехом.

А мне понадобились ещё дополнительные две секунды, чтобы понять, почему она смеется.

***

Марина наблюдает на детском коврике копошение и нытьё: громко сопя в неудобной позе, я ловлю ноги Артём Глебыча и пытаюсь упихать их в свежий памперс. Артём вопит и перекатывается, как ртуть.
— Ну что, Глеб, скажи, входила ли победа над памперсом в твои жизненные цели?
— В цели нет, только в подвиги, причем под номером один: «Отец, разрывающий подгузник малолетнему сыну».

***

Сложно теперь представить, в каком энергосберегающем режиме мы жили до Артём Глебыча. За периодом любой активности шёл период восстановления. Я вообще никогда не был фонтаном энергии и стоило что-то активно поделать — замирал потом на полдня, а то и дольше. Поделал что-то — посидел. Побегал — полежал. Поработал — потупил. Мог потупить, даже не поработав, без проблем вообще.

А теперь вся рекреация сократилась до минимума и мигает красной лампочкой на исходе работоспособности. Ты постоянно что-то подбираешь с пола — в половине случаев это сам ребенок, двигаешь, соединяешь, готовишь, сворачиваешь кулёчком, включаешь, доливаешь, выключаешь, поправляешь, сгребаешь и разгребаешь, открываешь закрытое, задвигаешь отодвинутое, вытираешь, отодвигаешь от края, разрезаешь, очищаешь от шкурки, стряхиваешь с одежды, отковыриваешь с подошвы.

Марина в среднем пылесосит восемнадцать раз в день. По всей кухне у нас лежат дольки яблок, помидора и бананов и половина из них безвозвратно завяла — со стороны это похоже на какой-то фруктовый хоспис. Вообще непонятно, как в квартире может быть столько дел, и это очень мелкие, быстрые и легкие дела, которые лично на меня действуют, как китайская пытка водой. Кап. Кап. Кап.

Кап. Кап.

Кап.

Ребёнок берёт всю твою сосредоточенность на себе, буквально хватает тебя маленькой ручкой за ту мысль, которую ты пытаешься думать внутри головы — и рвёт на себя, как вытяжное кольцо парашюта. Так порыв ветра — хлоп! — выворачивает зонтик наизнанку и начинает хлестать тебя дождём по лицу. Артём Глебыч в этом плане — настоящий тропический ливень. Мне кажется, за последние одиннадцать месяцев я не додумал ни одной мысли до конца.

Ребёнок — это ужасно скучно. Я бы и хотел сказать, что нет, но мы здесь собрались не затем, чтобы врать друг другу в глаза. Он ноет и ползает, и ноет, и ползает, и лезет пальцами в дверцу ящика, чтобы их прищемить, и опять, и опять, и отвлекается от этого занятия, только чтобы прищемить пальцы дверью комнаты. Если подумать, мы, взрослые, делаем всё то же самое — ноем и ползаем, так что как будто смотришь на себя, просто в слегка утрированном виде. Может, именно поэтому и бесит.

Ребёнок — это невероятно весело. И невозможно понять, как это сочетается со скукой. Как будто опьянение и похмелье наступают одновременно — простите за неподобающее случаю сравнение. Он ржёт, когда ты мотаешь головой из стороны в сторону и делаешь губами бдрлбрбрблбдл. Обмазывается йогуртом, причем таким слоем, что начинает руками сгребать его с своего же лица и есть. Достаёт из пакета с продуктами пакетик кефира, отрывает от него трубочку и потом пытается присоединить трубочку обратно. А она не-при-со-е-ди-няется. Следом тянет связку бананов, растягивает её в стороны и поднимает над головой на вытянутой руке так, что кажется, это бананы держат ребёнка и растягивают в разные стороны. Двигает перед собой по комнате табуретку и слышен не только скрежет табуретки, но и как бьётся о стенки черепа мозг у соседей снизу.

Как всегда, никаких особых выводов. Возможность каждый день регистрировать всё вышеперечисленное и то, что сюда не влезло — это чертовски многое и всё, что у нас есть.

Денис выбрался из столовой, шатаясь, как космонавт после перегрузок в десять «Ж». Текила оказалась напитком, который не столько пьёшь, сколько переживаешь. Голова гудела, будто в ней поселился рой механических пчёл. Рот напоминал высохшую пустыню Тарбаксис. Дэн её никогда не видел, но «коллеги» успели его просветить, что это за место. Ноги отказывались слушаться, периодически пытаясь пойти в трёх разных направлениях сразу. Колесников планировал поспать, но его инфо-браслет снова пискнул напоминанием: «23:00. Мусорный отсек. Не опаздывай. И принеси то, что дал а-кат. P. S. Если тебя вырвет в моём присутствии — пристрелю».

Денис пошарил по карманам. Голографический чип всё ещё был при нём — маленький, холодный, с едва заметной кровавой царапиной по краю. Поэтому, тяжело вздохнув, он попросил а-кат подсказать дорогу к месту встречи.

Мусорный отсек 34-B оказался не просто свалкой. Это был целый музей неудач — стены украшали разбитые а-каты с надписями: «Здесь был Саша с Уралмаша» и «Беги, глупец». Вдоль стен валялись груды смятых отчётов с грифом «Уничтожить». Очевидно, кто-то не справился с заданием, выбросив документы прямо здесь. А в углу для самых отчаянных красовался автомат с надписью: «Еда для тех, кому нечего терять».

Лера ждала его, разбирая пистолет на корпусе мёртвого дрона.

— Ты пахнешь как бар после межгалактической войны, — заметила она, едва Дэн протянул ей упаковку с едой.

— Это… ик… комплимент? — землянин прислонился к стене, стараясь не думать о том, что она липкая, подбрасывая в руках сувенир от а-ката.

— Нет.

Девушка щёлкнула пальцами, и чип в руке Дениса вдруг ожил, проецируя в воздухе информацию: «ДОСЬЕ: Проект „Чистый лист“. Цель: Доставка биологического оружия под видом „продуктов“. Курьеры: расходный материал (утилизация после трёх доставок). Примечание: Образцы #666—669 особо опасны. Не кормить».

Лера выдернула чип и раздавила его каблуком, поясняя с набитым ртом землянину:

— Пожд-дравляю, Дэн. Тебя наняли как одноразового террориста.

— Эй, а как насчёт… — Денис потыкал пальцем в осколки чипа. — Что это вообще было?

Девушка достала из-за пояса крошечный кристалл, объясняя:

— Здесь настоящая информация. То, что тебе показали — фейк для новичков. Смотри! — Она вставила кристалл в свой браслет. Голограмма вспыхнула снова, и Колесников начал читать: «Чёрный список „Г-Еды“. Зззитт — числится бывшим контрабандистом, сдавшим свою команду за амнистию. AR-12 — не просто куратор, а последний выживший из предыдущего набора курьеров. А-каты — перепрограммированные боевые дроны. Их настоящие воспоминания стёрты, но не все».

— Твой а-кат… особенный, — Лера прикусила губу. — Он помнит. И он единственный, кто может вывести нас к ядру системы.

— Подожди… Ты сказала «нас»?

Лера ухмыльнулась, доедая брикет, и достала второй браслет — такой же, как у Дениса.

— Добро пожаловать в Сопротивление, грунтоед.

Денис переводил взгляд с браслета на Леру, затем на липкую стену, потом снова на Леру. В голове, несмотря на похмелье, проносились мысли с чёткостью голограммы: «Блин! Я всего лишь хотел заработать! А теперь мечта о собственном жилье и стабильном доходе мне не светит? Хмм… Что там было про три доставки? Утилизация курьера? Получается, что Зззитт изначально рассматривал меня как расходник, вроде тех самых биообразцов в контейнерах. И мой а-кат — не просто кусок металла! Ведь если у аппарата имеется память, значит, где-то там, под слоями принудительного программирования, сидит что-то… живое?»

Лера, заметив его молчание, бросила остатки брикета в сторону. «Еда» с писком убежала в тёмный угол.

— Не переживай, — произнесла она, чистя ноготь лезвием большого ножа. — Ты уже в деле. Отступать поздно.

Денис вздохнул, перебирая в голове крохотные варианты своего ближайшего будущего. А они оказались более чем скромными: «Вариант А» — продолжать возить «продукты» и стать удобрением через пару рейсов. «Вариант Б» — ввязаться в авантюру с Лерой и либо получить шанс сбежать, либо умереть ещё быстрее, но уже не в одиночку. Обратного билета на Землю у него не было и не предвиделось.

— Ладно, — он потёр виски, чувствуя, как текила и реальность смешиваются в один коктейль. — И что дальше? Мне же ввели чип контроля?

— А-аа, — отмахнулась девушка, — фигня вопрос! — Она достала из кармана комбинезона какое-то устройство и попросила Колесникова зажмуриться. По векам ударила яркая вспышка, после чего Лера заявила:

— Ну вот и всё! Твой чип сгорел. Дыши спокойно.

Дэн, словно по команде, глубоко вздохнул, и вдруг где-то над ними скрипнула вентиляционная решётка. Что-то или кто-то двигался в темноте. Тишина в мусорном отсеке стала густой, как суп из «Галактик-Еды». Денис замер, чувствуя, как по спине пробежали мурашки. Лера, мгновенно погасив голограмму, прижалась к стене, держа пистолет наготове. Из вентиляционного отверстия посыпалась ржавчина. Потом раздался металлический скрежет, шипение и приглушенное бормотание.

— Эта тварь нас слышала, — прошептала девушка, целясь в решётку. Денис, оглядевшись, схватил в руку валяющийся на полу обломок ржавой трубы, готовясь к бою. Решётка сорвалась с винтов и упала с грохотом, а из отверстия выпало… крошечное существо с глазами, как у совы. Правда, таких глаз было целых шесть штук. И ещё оно имело крохотные лапки геккона с присосками и рот, похожий на микрофон.

— Что это?! — прошипел Денис, удивляясь зверьку.

— Шпионский бот, — скривилась Лера. — Карманный стукач Зззитта.

Существо противно запищало, разворачиваясь для побега, и Лера выстрелила в него, но промахнулась. Бот шустро метнулся к двери, но та сама распахнулась, и в проёме возник а-кат, блокируя путь.

— Я ЖДАЛ ЭТОГО МОМЕНТА, — прорычал он и выпустил струю огня из выхлопной трубы. Бот взвыл, загорелся и рухнул, искрясь. Лера медленно опустила пистолет, изумлённо смотря на а-ката.

— Ты… помнишь, как стрелять?

— Я помню многое, — ответил тот с пафосом. — Но нам нужно торопиться, Зззитт уже в курсе нашей встречи.

Где-то вдали заныли сирены. Они выли, как раненые звери. Красные аварийные огни залили коридоры кровавым светом. Где-то впереди раздавались грубые крики и лязг оружия. Дэн на миг растерялся, но девушка действовала молниеносно. Она выдернула из кармана дымовую шашку с надписью «Для особо нервных клиентов» и швырнула её в коридор. Потом дёрнула Колесникова за рукав, командуя:

— Бежим через вентиляцию! Только не дыши дымом — там споры грибов с Ультрафиолетового квартала! Потом пнула а-ката, крича ему: «Ты — прикрытие! Отвлекай их, позже встретимся у резервного выхода!» — и потянула за собой Дэна.

А-кат язвительно заурчал, но развернулся и помчался навстречу охране, вопя что есть мочи:

— СЮДА! ОНИ ЗДЕСЬ! — и тут же дал очередь огненных колец в противоположную сторону.

Денис полз за Лерой, и с каждой секундой его охватывало всё большее ощущение абсурдности происходящего. Всего час назад он был простым разносчиком, пусть и в межгалактическом масштабе, а теперь — беглецом, преступником, мятежником… Кем угодно, только не тем, кем он собирался стать, покидая Землю.

«Где-то там, в коридорах, мой а-кат отвлекает охрану, — размышлял он. — А я ползу по вонючей трубе на карачках, как крыса…». Дэн под действием алкоголя чувствовал себя полным ничтожеством.

Стенки вентиляции оказались противно-липкими от неизвестных отложений. Они светились слабым зеленоватым сиянием, что было одновременно удобно и пугающе. Зато воняли как смесь прогорклого масла и электрического огурца, оставляя на руках жгучие следы, будто слабый кислотный ожог.

«Интересно, это просто грязь или очередной биологический эксперимент „Г-Еды“? Может, через час у меня вырастут жабры…»

Лера двигалась впереди с пугающей уверенностью, будто знала каждый изгиб этой металлической кишки. Колесников же успел раз десять зацепиться комбинезоном за острые выступы. Трижды чуть не чихнуть от пыли, но сдержался, помня о спорах. Он потерял счёт времени в этом клоачном пространстве. Здесь оно текло совсем иначе.

«Господи, я же даже не успел нормально поесть… Тот брикет с ферментами не в счёт. Если выберемся, первым делом я…»

Мысль землянина прервалась, когда Лера резко остановилась, а Денис бодро стукнулся головой о её ботинок.

— Тс-с-с! — её шёпот прозвучал как удар хлыста. — Не двигайся.

Дэн прислушался к тишине, различив слабое капание впереди. Капало удивительно ровно. Слишком ритмично для обычной течи.

«Это… Это же звук шагов! — осенило его. — Кто-то „капает“ впереди нас!»

Лера приготовила пистолет к стрельбе. В темноте что-то блеснуло. Две жёлтые точки. Потом ещё две. И ещё.

«Мля… Они нас нашли. Или мы отыскали их. Какая разница — мы в жопе!» — запаниковал Колесников. В этот момент где-то далеко в системе вентиляции раздался оглушительный грохот, и поток зловонного воздуха ударил им в спины. А-кат явно устроил очередной «отвлекающий манёвр».

— Ползи за мной! — прошипела Лера, рванувшись вперёд. И Денис, забыв про всё, последовал за ней, чувствуя, как что-то влажное и быстрое скользит по его голени.

«Господи! Если выживу, никогда больше не буду жаловаться на земные пробки. Никогда».

Денис прижался к липкой стенке вентиляции, чувствуя, как что-то тёплое и влажное капает ему за шиворот. Жёлтые глаза в темноте приближались, сопровождаемые пугающими звуками, напоминающими шлепки мокрых шагов по металлу. Причём эти неизвестные приглушённо чавкали, будто пережёвывали сырое мясо. Чавканье сопровождалось странным лёгким звоном. В голове землянина пронеслась мысль, что это капает слюна на металл. Лера сжала руку Дэна так, что кости заскрипели:

— Чёрт! Если это те самые «уборщики вентиляции», о которых я слышала…

— Какие ещё уборщики?! — запаниковал Денис, чувствуя, как сердце пытается вырваться через рёбра.

— Биороботы. Перерабатывают засоры. Включая…

Резкий скрежет спереди отрезал её фразу. Решётка, преграждавшая путь справа, вдруг распахнулась — прямо в лицо землянину. Он зажмурился, ожидая удара, но стена справа взорвалась огнём и искрами.

— ВАЛИТЕ СЮДА, ТУПОРЫЛЫЕ! — проревел знакомый скрежещущий голос. А-кат, весь в дыму, с оторванной дверцей панели на манер щита, вырубил стену ударом тарана. А за ним открывался тёмный проход, ведущий вниз.

Лера долго не раздумывала. Она впилась ногтями в плечо Дениса и толкнула его в дыру:

— ЛЕТИ, ГРУНТОЕД!

Денис кувыркнулся по склону трубы, чувствуя, как его рёбра бьются о выступ. В рот залетает что-то горькое, то ли пепел, то ли запчасти а-ката. А где-то сзади до них доносится противный рёв и звук рвущейся плоти.

Колесников рухнул на пол грузового отсека, где его тут же накрыло телом Леры, плюхнувшейся следом.

— Тьфу! Где… а-кат? — выдохнул он, выплёвывая гарь.

Ответом был грохот сверху — и затем огромная металлическая фигура, рухнувшая рядом, изрешечённая дырами, но живая:

— ЭЙ… ЭТО… БЫЛО… ВЕСЕЛО… — прохрипел а-кат, искря, а девушка уже тащила слабо соображающего земляка к лифту, крича:

— Да шевелись ты! Он сам починится. Бежим!

Двери лифта закрылись перед самым носом появившегося в проёме тёмного существа с жёлтыми глазами, и люди поехали вниз…

Буквально через пару минут кабина с противным скрежетом остановилась на нижнем уровне доков. И когда её двери разъехались, Дениса встретил пейзаж, больше напоминающий свалку космического масштаба. Он видел перед собой ржавые корпуса полуразобранных кораблей, похожих на скелеты гигантских существ. Море обрывков проводов и толстых кабелей, пульсирующих и двигающихся, словно живые змеи. Тусклые аварийные огни окрашивали окружающее пространство в кроваво-красный свет.

Колесников шёл за девушкой, ловко ориентирующейся в этом бедламе. В какой-то момент Лера, вытащив из кармана небольшой передатчик, нажала на приборе одну из кнопок, и где-то в глубине ангара раздался ответный писк.

— Пошли, — бросила она земляку, ныряя в дыру одной из гор металлолома. Денис, пригнувшись, последовал за ней, стараясь не порвать свой единственный комбинезон об торчащие острые пластины металла.

Корабль Леры оказался неприметным транспортником класса «Бродяга». Колесников читал о таком, когда собирался покидать родную планету. Но при ближайшем рассмотрении Денис заметил некоторые странности судна. Корпус его был покрыт камуфляжной плёнкой, имитирующей ржавчину. В этом он лично убедился, едва попробовал прикоснуться к его бортам. При касании плёнка мерцала, выдавая технологичность. Да и двигатели на судне стояли явно несерийные. Они казались слишком большими для такого корпуса. При ближайшем рассмотрении он заметил, что грузовая стрела — это замаскированная лазерная пушка, которой априори не должно быть на судне подобного класса.

— Ты что, пират? — вырвалось у Колесникова, но Лера лишь усмехнулась, вводя код на панели шлюза.

— Хуже. Бывший инспектор Галактической Службы Безопасности.

Шлюз закрылся за Денисом с мягким хлопком, отсекая шум доков. Холодный воздух смешался с едва уловимым запахом озона и чего-то тёплого — то ли еды, то ли металла, прогретого системами жизнеобеспечения. Пройдя шлюзовую камеру, Колесников попал в основной отсек, он же центр управления и жилая зона.

Пространство его было компактным, но продуманным. Центральный стол с голограммой «Г-Еды» теперь мерцал красными точками, а вокруг него располагались складные сиденья из лёгкого сплава, встроенные в панели. Одно из них было откинуто, а на подголовнике лежала потёртая серая подушка (явно любимая). Стены кубрика были усеяны экранами, но между ними виднелись следы личного быта: магнитные клипсы с закреплёнными чертежами, небольшой складной нож в прозрачном кармане, даже пара карандашей в держателе (редкость в цифровую эпоху).

В углу Денис заметил узкий диван-трансформер, разложенный в нечто, напоминающее кровать. На нём валялось скомканное одеяло, поверх которого лежала брошенная куртка. Рядом крошечный светильник в виде старого земного фонаря (видимо, Лера ценила уют). Справа от входа находилась ниша камбуза со встроенной в панель автоматической плитой. Над ней висел открытый шкафчик с тюбиками и контейнерами еды. Это были не только стандартные пайки, но и пара самодельных — с надписью «Л. К. Не трогать!».

Ниже шкафчика утопала в стене раковина с рециркулятором воды. На краю — кружка с полустёртым принтом «Луна-9» и ложка на магните. По соседству с раковиной к стене крепился складной столик, а на нём виднелись крошки, похожие на хлебные.

Был и санузел, типа сортир с буквами WC. Дверь его была приоткрыта, а внутри землянин увидел стандартную гигиеническую капсулу (душ+туалет) размером с телефонную будку. На стенке — царапины от попыток прикрепить что-то лишнее. Зеркальце с трещиной, а под ним на полочке тюбики с маркировкой «Био-гель» и расчёска с парой длинных волос.

За главным отсеком виднелся узкий коридор, ведущий к нише с гамаком, подвешенным между балками. Видно, что Лера спала здесь, когда диван был занят оборудованием. На стенке — постер с изображением Земли (винтажный, ещё с радиационной защитой). Ящики под полом, один оказался приоткрытым, и внутри виднелся другой комбинезон, инструменты и пачка бумажных книг.

Денис осматривается с любопытством, сравнивая со своими, пока ещё скромными представлениями о жизни на космических судах.

«Блин… здесь всё по-настоящему», — мелькнуло у него. Даже беспорядок казался обжитым. Лера, заметив его взгляд, ехидно хмыкнула:

— Красота требует жертв. Пришлось выкинуть половину систем комфорта, чтобы вместить серверы. Зато сплю под звёздами — в прямом смысле. — Она ткнула в потолок, где сквозь прозрачный люк виднелся Млечный Путь. Корабль выглядел не просто базой, а домом — временным, но наполненным характером хозяйки.

Колесников перевёл взгляд на пульт управления судном с огромным количеством архаичных кнопок, джойстиков, лампочек и тумблеров, а потом на центральный стол, испещрённый красными метками.

— Это же…

— Мой маленький проект, — Лера провела рукой по панели, активируя карту. — Два года я внедрялась в «Галактик-Еду». Все их грязные схемы — здесь, у меня. Сам посмотри!

На одном из настенных экранов всплыли файлы с краткими пометками: «Чистый лист» — перевозка биооружия. «Утилизация» — список «исчезнувших» курьеров. «Ядро» — связь с а-катами.

— Лер, а почему они до сих пор не нашли твой корабль? — Денис облизнул пересохшие губы, пытаясь понять — кто на самом деле его новая знакомая. Девушка в это время достала из-под панели устройство, напоминающее жучка.

— Да всё просто! Их системы наблюдения видят то, что я хочу. Мой корабль — просто груда металлолома.

Внезапно судно вздрогнуло от удара где-то снаружи. На одной из панелей замигали предупреждающие лампочки, а на экране вспыхнуло сообщение: «Обнаружена подозрительная активность. Приближаются двенадцать объектов».

Лера резко развернулась к Денису, подмигивая ему с ухмылкой:

— Ну что, грунтоед? Готов к своему первому космическому побегу? Надеюсь, у тебя здесь ничего ценного не осталось?

Денис оглядел себя. Рваный комбинезон, пустые карманы и единственное ценное имущество: половинка засохшего брикета и чип, подаренный Лерой ещё на транспортном судне.

— Э-э… если только мои мечты о карьере? — неуверенно пошутил он, выворачивая карманы и показывая их содержимое. — Но, кажется, их уже утилизировали…

Лера фыркнула, швыряя ему шлем с наклейкой «Я ♥ МОЙ А-КАТ» и указав на соседнее кресло, предложила:

— Тогда терять нам нечего. Садись на место и заводим двигатели!

Корабль взревел, как разъярённый кот, которого только что окунули в воду. За бортом раздался звук громкого хлопка. Двигатели засвистели и… не завелись.

— Охренеть! — Лера долбанула кулаком по панели управления. — Опять эта фигня с карбюратором!

Денис замер, мысленно соображая:

— А что? У космических кораблей есть карбюраторы?

— Нет, конечно, но мне так ругаться привычнее!

Девушка судорожно щёлкала тумблерами, тискала многочисленные рукоятки и нажимала кнопки, но движки не откликались. В этот момент включился ещё один экран, и Колесников увидел, как со стороны ангара дроны-охранники выстраиваются в «козью морду». Причём все двенадцать штук имели на своих бортах одинаковую надпись: «УБИВАТЬ — НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ!»

И тут до сих пор прятавшийся в тени свалки его а-кат вдруг подмигнул фарами и выпустил струю машинного масла прямо под дронов.

— Оу! Боулинг! — радостно закричал Денис, наблюдая, как преследователи разъезжаются и врезаются друг в друга. Причём один из дронов отлетел так далеко, что приземлился прямиком в бак с космическим топливом.

— Страйк! — закричала Лера, нажимая одну из кнопок, и бак взорвался, ослепительным фейерверком освещая их побег. И в этот самый момент корабль, чихнув одним из моторов, наконец-то рванул вперёд. Чихающий двигатель продолжал плевать дымом. Камеры слежения показывали, что их преследуют уже одиннадцать дронов. Лера ругалась, как сапожник, нажимая все кнопки подряд.

— Почему у тебя столько кнопок?! — орал Денис, держась руками за сиденье, так как не знал, как здесь активировать ремень безопасности.

— Да потому что я люблю кнопки! — рявкнула в ответ девушка, включая что-то под названием «экстратурбо».

Корабль дёрнулся, завыл и… рванул вперёд с такой силой, что Денис впечатался в кресло, случайно активировав массажёр (оказалось, кресло было с функциями «антистресс»). Кружка с остывшим, судя по запаху — кофе, упала с полки прямо на панель управления, отчего та замигала всеми цветами радуги. А оставшийся за бортом а-кат, цепляясь выпущенными из корпуса клешнями за борт судна снаружи, оставил на обшивке две эффектные царапины в виде нервных тире.

Режим «экстратурбо» сработал неожиданно. Проблемный двигатель перестал чихать, но теперь глох на высоких нотах, будто пел оперу. Преследующие дроны отстали, но один особенно упорный вцепился в хвост корабля. Дэн не знал, как преследователя сбросить, но его а-кат не желал оставаться в стороне. Он выпустил мощную струю огня из выхлопной трубы прямо в лицо дрону.

— МОЙ ХВОСТ! — завопила Лера, глядя на датчики. — ОН ЖЕ ДОРОГОЙ!

Денис лихорадочно рассматривал панель, пытаясь помочь:

— Может, есть кнопка «Стряхнуть дрона»?

— Нет! — Лера ударила кулаком по консоли. — Но есть «Аварийный разворот»! Держись!

Корабль кувыркнулся в атмосфере, сбрасывая дрона, и наступила благословенная тишина. Но здесь раздался стук по борту, и перед камерой появился а-кат. Он, моргая фарами, кричал в негодовании:

— ВЫ ЗАБЫЛИ ПРО МЕНЯ, ЧЕЛОВЕЧИШКИ?!

Девушка устало вздохнула, открывая шлюз:

— Заходи, железный герой. Ты заслужил передышку.

Судно Леры вышло в космическое пространство и, набирая скорость, покинуло негостеприимную планету Блюк.