МИ: Социальное безразличие это скорее о свободе от условностей общественных, но чтож… не стесняться своей наготы это тоже важно. И на этом примере мы поняли, что даже в исламских странах всем на всем насрать! Кто следующий? Тутанхамон? Ты кликнул?

Тутанхамон: Да, я. В общем я в июле на Арбате ебал петуха.

Дети: Хихихи, хахаха. Ебал он! Хихихи.

МИ: Ну во-первых попрошу без мата…

Тутанхамон: А вам что не насрать?

МИ: А ну да, насрать… продолжай.

Тутанхамон: Я на базе купил петуха, большого такого, ну и включил Мукку на колонке и раздетый до гола его трахал несколько часов, покуда он не исдох. Потом отдал его боижам. Домой ехал голый, пах в крови, на троллейбусе. Кто-то косился, но в целом всем было насрать.

МИ: Уже второй у нас пример, дети, что не стоит стыдиться своего тела! Это важно. Кто следующий?

Тутанхамон: А оценку?

МИ: А ну да. И тебе и Аннабель по 9. 9 потому что грубоватые примеры. Кто следующий?

Христина: Я, я! В общем я пришла домой с лицом в сперме! Я своему дединсайду сосала в подъезде и в общем он мне кончил и даже в глаз попало немного. Ну я пришла, а там у отца юбилей. Гости, музыка играет. Ну эта старая их. Типа «агата кристи» что ли… ну в общем они как будто и не заметили. Я тогда тост сказала, что мол отцу 55 и он, наверняка, не пробовал хуя в жопе, и я желаю, чтобы когда ему стало 56, он бы уже был опытным пидором и попробовал и сосать и трахать мужика в дупло и сам багажник чтоб умел подставлять. В общем всем было в целом насрать.

МИ: Понятно… мат конечно… нда. А есть у кого-то история не про обнажение, секс и тд?

Мухин: Можно я скажу?

МИ: Ну, жги.

Мухин: В общем меня батя взял на рыбалку. Ну и мы сидели и он спрашивал, типа как я отношусь ну типа к законам ну новым этим. Мол всем насрать, личные границы и так далее. Ну я ему сказал, что ну типа с одной стороны спорно, а с другой ну типа, как сделать людей свободными? Ну как типа защитить от стресса, травм? Ну и он спросил меня, типа нет ли у меня травм? Я и говорю мол с хрена ли травмы? Мне на всё насрать. Он тогда затушил сигарету мне об руку. Я сначала подумал, что больно и надо возмутиться. А потом вспомнил, как вы говорили, что мол это его проблемы с головой. Ну типа если человек себя ебано типа с тобой ведёт, то это из-за его несвободы. И я ему это сказал. В общем он тогда сказал, что мол всё. Рыбалка кончилась. Сели в машину. Он меня на стройку привёз. Дал в общем денег там строителям мол, ну таким гастрам короче. Чтобы они меня ну это… по кругу. Ну а в конце сам… за щеку мне… ну и лупил и кричал типа «травма, блядь, травму тебе, блять»… ну и плакал почему-то. Ну я короче не догнал с хрена ли он плакал. Ну и в общем всё. Я потом маме рассказал, она с ним ругалась. Но я не слушал. Мне ж насрать.

МИ: Мда… Дети, а у кого-то есть история вот прямо совсем чтобы без секса? Да, Даздрапу? Точно?

Даздрапу: Точно. В общем у меня сестра повесилась. Я её коровой называл. Ну постоянно. Шуточки там. Покупал ей футболки в пятнах коровьих. Лифчики там огромные. Ну она ж жирная у меня. Была. И я ей объяснял, что всем по хуй на то жирная она или нет на самом деле, всем насрать. Но она никак не хотела принимать. И я ей говорил, что мне тоже насрать на её жирные ляхи и бока свисающие и сиськи эти как вымя. А что если не насрать, то это мои проблемы, а не её… и в общем она… Марь Ивановна, вы слышите? У вас изображение пропало? Вы тут?

Так отвлёкся я. Вот, значит, отгремели пушки, отстрелялись ружья, стали раненых считать,

товарищей считать… Кого похоронили, Царствие им Небесное, кто попозжа преставился – у кого рана загнила, кто в бреду помер. В общем, осталось тут народу – немеряно.

И повадились сюда потом ездить, народную память блюсти. Амператор был, на моей памяти – даже два раза. Видел я его издалека – не подпустили люд. Ездил он на коне перед строем – сам ферзём, борода кренделём, по случаю – поддат, что царь, что солдат.

Вот, значит, амператор-амператор…

А, точно! Квартировали тут, неподалеку, в Можайске, его Амператорского Величества фельдъегеря. Кандидаты, вернее. Экзамен они сдавать ехали, да, в Питербурх, а один из них в Бородино предложил крюка дать – имение у его отца там было. Люди молодые, семь вёрст – не крюк, а уж семнадцать – и подавно. Увязался с ними и какой-то отставной, то ли полковник, то ли майор, которого они в придорожном кабаке подхватили – знакомый отца этого.

Фамилия-то как, не помню. Хоть убей, не помню…

Вот, значит. Приехали они в дом, их там накормили, да и начали они пульку расписывать. Одна, вторая. Крепкое в голову ударило, начали истории рассказывать. Кто про Санкт-Петербург, кто про Москву. А майор – ей-богу, вспомнил, майор! - этот сидит,

голову на грудь свесил, да только глазом одним на них – зырк-зырк.

Знаю я это откуда? Так у барина, ну, который поместьем владел, конюх был – трепло редкостное! Кухарка горшок уронит – а к вечеру все окрестности ведают, на сколько черепков он разлетелся. Ты не отвлекай, я тебе тут рассказываю байку, а ты меня всё вопросами заваливаешь. Ты пожалей старика, было-то это чёрт его знает когда. Что-то мог и подзабыть уже.

Вот, значит. Майор этот на них смотрит, а у господ разговор за всякую чертовщину зашёл. Один рассказал, как батька его, в будучность мичманом, видел русалок. Другой за лешего рассказать взялся, мол, заблудился он в лесу, когда ему годков шесть было, а к нему мужик вышел – весь в какой-то траве, ветках, с лукошком. Послушал его, послушал – да и вывел к дому. Третий же, хитро улыбаясь, только начал рассказывать, как чёрт терроризировал имение его отца, как майор всхрапнул, глаза открыл, да и молвил:

- А вы, право дело, юноша, склонны переносить выдумку на нашу наблюдаемую органами зрения и прочих чувств реальность. Я вот, уж простите, вижу в вашей истории исключительно попытку представить вашим друзьям недавнее сочинение одного малоросса в пересказе, но никак не вашу деревню.

Тут-то, значит, у молодого кандидата и взыграло.

- А вы, Ваше Высокоблагородие, склонны уличать дворянина во лжи? Так имейте в виду, что поместье моего отца недалеко от хутора, описанных в упомянутом вами сочинении.

- Помилуйте, ни в коем случае! Но, уж поймите меня правильно, в существование в мире фантазии одного хутора, где промышляет нечистая сила, я готов принять. – майор закурил трубку и в клубах дыма договорил: - Но тот факт, что таких хуторов – два, и один из них – реально существует, вызывает у меня стойкие подозрения.

Гольский, другой кандидат, говорят, захохотал заливисто, хлопнул лакею, да и сказал:

- Шампанского, ещё шампанского! – потом повернулся к майору. – Вы положительно заинтересовали меня, Ваше Высокоблагородие. А вы, гражданин Дубов, успокойтесь. Никто не уличал вас во лжи, просто господин майор склонен не верить вам. А это – уже совершенно другой случай. Расскажите лучше нам, Ваше Высокоблагородие, а как вы относитесь к двум другим нашим байкам?

Майор дохнул дымом, как змей, да ответил:

- Ну, господа, они хороши, только если брать во внимание ваше, ещё неизжитое, чувство юношеской веры во всё мифическое, легендарное. Читай бы, к примеру, господин Ласкин, - он с почтением указал рукой в сторону молодого кандидата. - Ежегодный бюллетень Академии Наук, что нашей, что Académie française des sciences, прошу прощения, если называю неверно, то знали бы – учёные-оптики уже давно установили, что русалки – это либо пучки водорослей, либо рыбьи хвосты, которые волна может увеличить, как линза. А всё остальное, равно как и образ жестоких обольстительниц, затягивающих моряков в бездну моря – это, как мне кажется, от недостатка женского внимания.

- Ваше Высокоблагородие, но это история не моя, а моего отца.

- Я полагаю, что, судя по Вашему здесь присутствию, нехватку женского внимания он восполнил в превосходящем объёме по окончанию своего вояжа. – Ласкин запунцовел, но все остальные в компании засмеялись. - Вам же, господин Желудков, я склонен верить значительного больше, ведь иногда разницу между отшельником и лешим действительно крайне сложно провести. В силу имеющегося у меня опыта общения с транс-цен-дент-ным…

Тьху ты, вот ведь у них там, у господ, словечки…

Майор тогда много умных слов наговорил. Говорят, что дочь хозяина поместья, сестра одного из кандидатов, в тот вечер глаза с него не сводила. Видимо, обычно Егосокродье в дом приезжал только на приёмы всякие.

Дворянин не обращал на интерес девушки никакого внимания. Он вышел на летнюю веранду, выбил трубку, снова заправил табаку из кисета, затянулся – и в безветренную ночь поплыли ровные дымные кольца.

А один из кандидатов, Ласкин, ну, который про русалок рассказывал, за ним увязался. Говорили они о чём – не знаю, но вот, что фельдъегерь сказал, когда вернулся в залу, полную его сослуживцев:

- А майор-то наш с двойным дном оказался! Рассказал мне, как в павловские времена проходили посвящение в офицеры. Не официальное, а свойское. Сам он, говорит, тоже проходил, говорит, что кончил с отличием.

- И в чём же, с позволения сказать, заключался сий обряд? – один из них, белобрысый, косой, заяц-беляк, ей-ей, глянул на своего сотоварища.

- А в склеп их на кладбище заводили. Там, значит, покойник из гроба вставал. – слышь, говорил-то он буднично так, с гордостью, что такое может сказать прямо. – Вот, и задача была – в склепе этом ночь просидеть. Говорят, седые оттуда выходили, но – никто не убегал. Кто стрелять пробовал, кто штыком его полночи колол.

- А что там, покойник-то каждый раз один и тот же был?

- Да разные, разные. – а Ласкин всё кошмару наводил. – Майор говорит, что обряд какой-то проводили – да кто их знает, при Павле-то всяких фармазонов развелось, может, и был какой ритуал у них. К мёртвому взывали, чтобы проверить новичка помог.

- Oh, quelle situation! – обронил один из кандидатов. – А о чём с вами дальше майор говорил?

- А о том, господа, что всякий уважающий себя военный человек обязан такое же испытание пройти. – Ласкин оглядел с высоты своего роста всех сидящих. – Господин майор, знаете ли, предложил проверить и нас с вами на храбрость.

Дубов, тот кандидат, историю которого про хутор с чертовщиной отставной майор высмеял, вскочил на ноги.

- Послушайте, это какое-то форменное безобразие! Это попросту смешно! Сначала, значит, его Высокоблагородие изволили насмехаться надо мной и над моей историей, а потом, господин Ласкин, так напудрили вам голову, что у вас аж спина белая. – по кандидату было видно, что он разъярён. – Нет, cher ami, я склонен полагать, что вы оказались в плену этого прохиндея, который только и рад найти слушателя! – на этих словах в комнату зашёл майор. Он окинул взглядом обстановку, после чего кашлянул в кулак. Дубов обернулся к нему, но не стушевался, как можно было бы ожидать, а напротив – выпятил грудь и начал набирать воздуха.

- Я ведь вправе и сатисфакции потребовать, молодой человек. – вполголоса ответил ему майор. – И, я полагаю, вы понимаете, при каком исходе этой процедуры я окажусь доволен. Я-то лично убеждён в своей победе.

Дубов, разгорячённый, откликнулся в тот же момент.

- Стало быть, Ваше Высокоблагородие, вы считаете, что способны запугать человека, который будет доставлять важнейшие депеши или сопровождать ссыльных в места отбывания наказания, каким-то простым предложением стреляться?! Нет, нет, и ещё раз – нет! – он потянулся к карману рейтуз, пошурудил в нём, выудил перчатку, после чего бросил её в сторону майора.

Вот тут-то заварушка и заварилась.

Порешили быстро. Майор и Дубов посмотрели друг на друга, похорохорились под пристальными – испуганными и восторженными взглядами окружающих, а потом как-то вдруг на столе очутились ещё бутылки, и полилось, и обида забылась, и вот уже его Высокоблагородие имеет честь быть представленным одному из кандидатов, прибывших с опозданием, сыну владельца имения, навещавшего отцовский охотничий домик, где тот и расположился в связи с началом сезона, и откуда передавал трофей – громадного кабана, а Дубов, перекрикивая фортепиано, то и дело начинал хвастаться знакомством с таким интересным человеком, как майор. Перчатку на полу затоптали, стала она, как заяц по весне – из белой серо-чёрной, вся в крапинку, соль с перцем.

Что говоришь? Откуда я так помню хорошо? Так я был там тогда! Что? Нет, нет, нам, людям маленьким, в мундиры казённые лезть не след, я тогда у барина в лакейчиках ходил. А что, видный я был, умный. На хранцузском раньше барчука научился, да и в аглицком успехов достиг. Знал бы, чем всё кончится – упросил бы барина, направил бы он меня в Вирситет, в Москву али в Питербурх. Ох и вернулся бы я оттуда человеком…

Так, не о том.

В общем, дым коромыслом, пир на весь мир, да вот только Желудков, ну, который про русалок рассуждал, сидит кислый. К нему один товарищ подойдёт, второй – а тот только рукой отмахивается, да на шампанское налегает.

Вот, когда майор с Дубовым свою проблему решили, встал он – да как гаркнул:

- А я, господин майор, хочу вам свою храбрость доказать! И место знаю, где это сделать можно!

Хозяйка дома как играла что-то – да так и продолжила, сидит, жмёт на те же самые клавиши, ни туда ни сюда, мелодию по одному кругу гоняет.

Майор же голову вскинул – да и ответил:

- И куда же вы собрались, господин Дубов?

- А на Бородинское поле!

Публика в комнате засмеялась, а Дубов, напротив, смотрел на майора серьёзно и поигрывал желваками.

- Будем, господин майор, по Вашему примеру, своими становится. Кто на Бородинском поле в ночь не испугается – тот, стало быть, и в склеп к мертвецу без всякого страха войдёт. – продолжил он. – Кто со мной, братцы?

Собрались быстро.

Через час несколько коней уже несли кандидатов к полю. Майор двигался с ними, в авангарде, то и дело указывая Дубову, куда двинуть коней.

Ночь – яркая, когда Луна только-только начинает уменьшаться – никак не мешала их дороге.

Да что ж ты привязался-то ко мне? С ними я ездил, с ними. А я как бы узнал-то это всё ещё?

Вот, значит, подъехали к полю.

А оно – тихое, молчаливое, мёртвое. Только ветер траву иногда колышет, как гребнем голову вычёсывает.

Спешились.

Майор куда-то отвёл Дубова и начал что-то ему втолковывать. Остальные кандидаты от лошадей далеко не отходили. Они собрались возле неё, кто-то набивал трубку табаком, кто-то – жевал травинку. Гольский, кандидат, который прервал одну из ссор в тот вечер, полез в ягдташ и выудил оттуда пистолет.

- Господа, разбирайте. – он передал оружие одному из своих товарищей и снова зашурудил рукой в сумке.

- Что, Серж, боитесь?

- Мертвецов? Побойтесь бога, отчего же? Места тут, конечно, обжитые, но живность бродит всякая. Мало ли. Ружьё бы взять, конечно, но хозяева сказали, что все охотничьи ружья убыли вместе с их владельцем на охоту. Нас тут много, если что – отобьёмся. – он передал ещё один пистолет Ласкину, после чего начал снаряжать свой. Курок он не взводил, но держал пистолет наизготовку, готовый, если что, откинуть крышку с полки и выстрелить.

Майор с Дубовым подошли к группе кандидатов.

- А вы, господа, не зря вооружились. Произойти тут всякое может, место такое. – он перевёл взгляд на Дубова. – Я объяснил вашему другу, что может произойти. Скажу сразу, происходило это всё давно, что-то я мог и подзабыть. Коли мертвеца не случится – звиняйте. – он снял одну из седельных сумок и удалился в кусты неподалёку.

Ветер был холодный тогда. Как сейчас помню – лошади с ноги на ногу переступали, фыркали, даже, кажется, парок у них изо рта шёл. Луна своим глазом на нас смотрит, она в ту ночь большая была, будто колесо у тарантаса. Всё в дымке туманной, серебрится…

Помню, смеялись господа. Кто-то из них заскучал, начал уже баять что-то…

И тут земля дрогнула.

Я даже не помню, когда господа заметили это, но я видел, как из почвы медленно, как корни дерева, поднялись пальцы. Они были тонкие, узкие, покрытые землёй – её рыхлые комья падали вниз, обратно, и даже образовали маленькую горку, затем – она вновь ушла вниз.

Я, было, хотел побежать куда глаза глядят, видел по дороге туда церковь, да вот только закрыто ж там, ночь на дворе. Оттого, наверно, и остался на месте.

А господа всё смеются…

Тут один из них, Гольский, вроде бы, руку-то и приметил. Она в другом месте вылезла, и начала разрывать грунт.

- Господа, вы посмотрите! Крот подышать вылез! – рассмеялся он, но потом, когда понял, что это – никакой не подземный житель, побелел. – Р-рука. – он добавил это и остекленел взглядом.

Другие кандидаты тоже застыли. Только Ласкин начал, что-то бормоча, креститься – раз, другой, третий, только вот рука никак на это не отреагировала, напротив – ускорилась.

Один из кандидатов, кажется, сам Дубов, схватился за палаш, притороченный к седлу, дёрнул – клинок выскочил из ножен, после чего побежал к гостю из подземья, рубанул – обратной, незаточенной стороной, и кость, с глухим стуком, разлетелась на мелкие осколки.

- Это ж что такое творится-то? – дрожа губами, спросил Гольский. – Сила нечистая лезет.

Дубов, отдышавшись, взглянул на своих товарищей.

- Ну что, кандидаты, посмотрели на мертвеца? Пора и честь знать. Поедемте отсюда. Там, наверно, уж заждались. – он сделал два шага, но тут из-под земли, прямо перед ним, появилось колено скелета. Кандидат запнулся, упал, снова вскочил на ноги и нанёс удар. И опять этот звук, будто ломается ветка.

- Это ж, братцы, что за сила-то такая… Что ж за колдовство у майора… - смог, наконец, справится с собой Гольский. - Фармазон, фармазон… Тьфу! Нечистая сила с ним ходит.

Я помню, что произошло дальше, смутно. Так нас всех это зачаровало, так отвлекло, что мы не увидели, как с другой стороны уже выкопался ещё один такой.

Он был одет в обрывки синего мундира, а высокий кивер не оставлял сомнений – гренадёр, один из многих, которые потом, когда отступали, если могли, стучали в крестьянские избы и просили хлеба. В его руках было подгнившее, тёмно-коричневое от долгого пребывания в земле, ружье. Штык, блёклый, заржавелый, смотрел на нас.

Скелет двигался, выставив вперёд своё оружие, прямиком на кандидатов.

Дубов, который уже проделывал такой трюк, дёрнулся к нему, замахиваясь палашом, вот только скелет сделал какое-то хитрое движение, видимо, выученное за долгие годы наполеоновских кампаний, увернулся от удара, и, когда Дубов оказался к нему боком, вонзил штык прямиком тому под рёбра, в том месте, где мундир плотно прилегал к животу. Винтовка треснула и переломилась, а Дубов, сражённый, упал оземь и громко застонал, держась за бок. Скелет, в свою очередь, занёс над его головой обломок со штыком - и тут его череп разлетелся в мелкую, белую пыль.

Выстрел был оглушительным - даже птицы, которые наблюдали за всем происходящим с веток, сорвались со своих насиженных мест - и начали кружить в воздухе, ожидая, пока это закончится.

Гольский, лишившийся, видимо, на какое-то время слуха, прокричал:

- Перезаряжаю! - после чего начал заправлять новую пулю в пистолет.

Дубов всё-таки сумел сам подняться на ноги, но кровь, казавшаяся из-за лунного света чёрной, продолжала пропитывать бок его мундира.

- Братцы, нам бы обратно... Хватайте майора, да пойдёмте.. - он говорил через силу, со свистом, хрипло, как горячечный больной.

Тут из кустов, в которых находился майор, донеслось что-то невразумительное. Тарабарщина такая, знаешь, не по-нашенски, словно пёс рычал или лев какой, или ещё какая животина. А не, не так даже. Вот, знаешь, когда всякие дикари северные говорить с духами начинают, вот такие звуки, когда кажется, будто рубанок стружку с дерева снимает, визг такой.

Не знаю я, как это описать, в общем. Не было в тех кустах майора в тот момент, а был иной кто-то. И начала земля под ногами снова дрожать, и руки оттуда появились, много, росли, как пшеница в поле, и лошади заржали дико, и хотели ускакать, но их крепко держали, и смотрели, как заколдованные, на то, как из земли медленно появляются скелеты, один за одним, в разной форме, воинство бессмертное...

Как жив-то после этого остался?

А на коней вскочили, да и понесли они нас. Дубов только с Гольским отставали - тот ранен был, всё пытался с коня сползти, к земле тянуло, а Гольский его дотянул-таки до дома.

Вот и вся история. Кандидаты, говорят, на следующий день в Питербурх и отбыли. Дубов, к счастью, оправился, но, говорят, умер всё равно рано - какой-то из каторжников его приголубил. Гольский из них только жив ещё, да плох. Майора после этого никто и не видел.

Вот только с тех пор никто на поле это ночами не ходит. Ты вот если сейчас в окно выглянешь, да дыхание задержишь, то услышишь, как вдалеке кто-то словно рубанком по дереву водит.

А ещё говорят, что на поле том вечно земля рыхлая, будто ночами кто-то её плугом пашет.

Что, не слышно тебе ничего?

А может, и померещилось это мне. Только вот один вопрос у меня тогда - если мне это всё померещилось, то что ж я с тобой-то говорю об этом, черепушка? Я ж тебя там и подобрал с утра как-то раз, когда вы на место своё торопились. Хозяин поместья, покойный, очень любил с тобой постановку домашнюю устраивать, про Гамлета.

А теперь вот лежишь у меня тут, да ждёшь чего-то.

Надо бы тебя хозяину вернуть. Вот почувствую, что за мной костлявая собралась - на поле пойду. Там и ляжем оба. Ты - до ночи ближайшей, ну а я - как пойдёт.

Ладно уж, хватит на сегодня. Ты, главное, челюстью не клацай ночью - оченно уж спать мешаешь.

____________________________________________________

Доброго дня, с вами @SilverArrow.

Есть такие идеи для рассказов, которые вдруг приходят к тебе в голову - и отказываются её покидать, пока не напишешь.

Этот - из таких, когда хочешь придумать городскую легенду, страшилку, которая, конечно же, неправда, но где-то возникает одна деталь, как щелчок челюстей у черепа - и вдруг понимаешь, что могло бы быть. А может, всё-таки нет?

А есть ли у вас примеры таких "городских легенд"? Делитесь в комментариях.

И не забывайте - у вас всегда есть возможность оставить комментарий для критики, подписаться, если вы желаете сразу узнавать о публикации моих новых рассказов, ну и зайти в мой профиль - там вас ждут ещё истории.

С уважением, ваш @SilverArrow.

6. В старших классах я увлекался игрой на гитаре, но акустика у меня была никудышная. На день рождения увидел в гостиной большую коробку. Я почему-то был уверен, что родители подарили мне усилитель. А оказалось, что в коробке блендер. Зачем он мне?

7. Отец моей подруги имел привычку покупать рождественские подарки в последний момент. Она рассказала, что рождественским утром спустилась в гостиную и увидела лопату, торчащую из чулка.

8. В школе я хорошо играл в футбол. Мой отец видел во мне воплощение своей мечты. Однажды он подарил мне свой свитер, в котором он когда-то выходил на поле. Свитер был вдет в раму для картины. Наверное, отец считал, что я повешу его на стену и стану поклоняться.

9. Мои бабушка и дедушка всегда были прижимистыми по части подарков. На мое 18-летие они подарили детскую раскраску, которую почти полностью разрисовал какой-то ребенок.

10. Родители на 18 лет подарили кредитную карту, но сказали, что ей пока нельзя пользоваться, потому что она не активна. Кредитка мне была не особо нужна. Я подписал какие-то банковские документы и бросил карту в шкаф. Через 4 года стал устраиваться на свою первую работу, там подняли мою кредитную историю, и выяснилось, что на мне висит долг 350 тысяч долларов. Родители тогда не кредитку мне подарили, а повесили ипотеку за свой дом. Я тогда в первый раз разругался с отцом. Я сказал, что подам на него в суд, если он сейчас же не пойдет в банк и не перепишет все ипотечные долги на себя. И это сработало, у меня официально нет долгов.

11. Мой парень подарил на день рождения небольшую плоскую коробку. В ней лежал его заграничный паспорт. Я была крайне удивлена, но приняла подарок. Потом оказалось, что паспорт давно просрочен. Очень странный выбор для подарка.

12. Моя бывшая девушка показала мне фотографии, на которых она без ничего. Потом сказала, что это от нее подарок на мой день рождения, и я могу скачать любой снимок, распечатать его и повесить в рамке. Но мой вопрос, кто делал эти фотки, застал ее врасплох.

Похожие подборки без цензуры и купюр ежедневно выходят на моем канале https://t.me/realhistorys

Всем здоровья и добра!