Ближе к обеду, когда солнце добралось до матраса, из-под одеяла выбрался Арсений — голубовато-бледный, как лягушачье брюхо, оплывший, с вислым животиком. Не открывая глаз, он взгромоздился на барный стул.

— Пиво и печеньку, — начал он фразой из барного анекдота.

— Печеньку не ешьте, я лучше орешков насыплю, — в том же духе ответил я.

Потом загуляла официантка и наш шофёр Феликс привёз новую. Я посмотрел на неё, посмотрел на водителя и спросил:

— Сдурел?

— Принимай пополнение! — уверенно ответил он.

Перед барной стойкой стоял ребёнок: нежное создание мне по плечо, на хрупком стебельке — удивительный цветок: детская мордашка, щёчки-ямочки, огромные сияющие глаза с пушистыми ресницами, и вокруг всего этого ангельского великолепия — ослепительный шар кудрявых золотистых волос.

— Опыт работы хоть есть? — спросил я.

Она перевела на меня восторженный взгляд и ответила:

— Нет, но я быстро научусь! Честно-честно!

Фанерно-крашеную роскошь нашего пляжного бара она разглядывала, как сказочный дворец. Я с тоской воззрился на Феликса:

— Ну куда это дитё к нашим пьяным волкам выпускать?

— Намана-намана, — ответил тот. — других все равно нет.

Феликс уехал, я вручил ей швабру, она взяла и отправилась драить палубу. Без разговоров, с улыбкой, пританцовывая и подпевая чему-то, будто не грязная это работа, а игра в магазин или дочки-матери. Я позвал её раз, позвал другой — не реагирует. Подошёл сзади, слышу — напевает:

"Бабочки в моей голове...", — наушников под золотистым ореолом кудряшек не видно. Я тронул её плечо, она резко обернулась, вытаращив глазищи, вытянула затычки из ушей.

"Слышишь, "Бабочка", — говорю грубее, чем стоило бы и сразу, глядя в её испуганные глаза, об этом жалею, — когда бармен зовёт, отзываться надо!"

За соседним столиком похмельная официантка отпаивалась минералкой с лимоном, из кухни выглядывал повар — так к новенькой "Бабочка" и приклеилась. Иначе её больше никто не называл.

Вопреки опасениям, первая ночь прошла без напрягов. Бабочка порхала по столикам, легко проскальзывала сквозь пьяную, разгорячённую толпу, топчущую танцпол. Она не улыбалась, нет — она сияла.

"Господи, — думал я, — из какой же оранжереи тебя, чудо, выпустили?"

Тут заиграл знакомый мотив — диджей поставил какую-то ускоренную версию той песни, что напевала утром Бабочка. Она взвизгнула:

"Бабочки! Обожаю!"

С грацией девочки, исполняющей балетные па перед маминым трюмо, она выдала несколько пируэтов в обнимку с подносом, и все вокруг засмеялись, захлопали. Бабочка присела в глубоком реверансе и убежала на кухню.

«Какая ж ты бабочка? — подумал я. — Гусеничка ты в крапочку».

У этой сцены был ещё один зритель — Арсений. Он рассказывал какую-то пятьсот пятнадцатую байку про пьяных селеб в своём ресторане, я привычно-рассеянно протирал бокалы. Вдруг гладкая река его воспоминаний начала скакать по порогам, обмелела, а потом и вовсе иссохла. Я оторвался от протирки, смотрю — Арсений молчит, глаза опустив в бокал, и только крутит его по картонной "печеньке", а рядом со мной — запыхавшаяся улыбающаяся Бабочка.

Арсения не узнать: бросит незаметный взгляд на неё, и сразу прячет его в недопитое пиво. Бабочка, ничего не заметив, схватила тряпку и побежала, пританцовывая, столы протирать. Только ушла, Арсений посмотрел на меня так, будто у него кто-то умер, сполз со стула и ушёл. Кажется, впервые в жизни я увидел тот момент, когда человек внезапно и необратимо влюбился.

Под утро зал был почти пуст — сонно топталась вялая пара на танцполе, остальные: кого увезло такси, кого увели тёмные заросли окрестных кустов. Краем глаза я заметил какую-то несуразность. В арке под нарисованными густо-зелёными ветвями стоял Арсений. Он держался в тени, я видел только его бледное лицо с напряжённо сжатыми губами. Я вопросительно качнул головой, он он смотрел не на меня. В зале, тихонько напевая под нос, протирала столик Бабочка. Почувствовав мой взгляд, Арсений вздрогнул и отступил в тень.

С тех пор Арсений из бара больше не уезжал. Не знаю, как на другой смене, а на нашей он целый день бродил по залу, а по ночам спал на надувном матрасе за стенкой. Он рассказывал свои истории, но сбивался и замолкал, только появлялась Бабочка. Взглядом, полным боли и тоски, он следил за ней, густо краснел, ловя мой взгляд, и сразу заказывал выпивку. Пил недорогой виски, опрокидывая в раскрытый рот и занюхивая запястьем, все больше и больше пьянел, но каждый раз, когда я думал, что вот, сейчас Арсений наберётся смелости и подойдёт к Бабочке, он сползал со стула и, шатаясь, уходил к морю.

Так смена шла за сменой. Старшая официантка научила Бабочку своим нехитрым премудростям. Теперь, получив наличные со сдачей, она тоже поправляла салфетки, переставляла кувшинчик с цветочками — делала что угодно, лишь бы клиент сказал "Спасибо", на что улыбалась и отвечала: "Это вам спасибо!", ведь "Спасибо" клиента — это "сдачи не надо". Улыбаться Бабочка умела. От её улыбки невозможно было не улыбнуться самому, и, конечно, почти всегда сдача оставалась у неё.

Один раз, когда Арсений остужал голову в море, а все столы были помыты, заготовки сделаны, салфетки расставлены, Бабочка сидела на пустой кеге и сосредоточенно чиркала что-то в блокноте.

— Что рисуешь? — спросил я.

Она протянула блокнот:

— Смотри.

Конечно же там были бабочки.

— А где живот? — спросил я.

Она растерянно на меня посмотрела, растерянность сменилась пониманием, и по центру листа появился закрашенный кружок.

— Что это? — теперь не понял я.

— Пупок.

Всю смену я ходил и улыбался, а около часа ночи случилось то, чего я так долго опасался. Бывают такие наэлектризованные дни, когда люди, пьянея, не веселеют, а наливаются дурной злобой. Воздух в баре искрил и пах скорой дракой. Танцпол был пуст, по кухне заказов почти не было, с бара в зал шёл крепкий алкоголь. Моя опытная официантка ходила с каменным лицом и особенно старательно никого не касалась, одной Бабочке всё было ни по чём — то там, тот тут среди сгорбленных спин суветилась в ультрафиолете её футболка.

Я достал из морозилки ещё две заиндевевших бутылки водки и сунул на их место тёплую, а, когда закрыл дверь, а за ней стояла Бабочка. Её била крупная дрожь, ручки сжались в кулачки, глаза полны слёз. Странным движением, как сломанная механическая кукла, она дёргала подбородком в сторону зала и повторяла:

— Он... Он...

— Что "он"?! — спросил я как можно строже. На стойке лежал целый веер невыполненных заказов и истерика официантки мне была совсем не в кассу.

— Он...

Я сунул ей стакан с водой:

— Выпей, выдохни и скажи, что случилось.

Дробно стуча зубами, она выпила и выпалила:

— Он меня облапал! Усадил на колени и облапал! Он... рукой... залез ко мне... в трусики!

— Кто он?

— Мужик, пьяный, с "два-три".

Третий стол во втором ряду. У стойки ждала свой заказ вторая официантка.

— Знаешь, кто на "два-три"? — спросил я.

— Знаю. Мясной павильон держит на рынке, редкий мудак, и дружки такие же.

— Возьмёшь?

— Щас. Её стол, пусть учится.

Я посмотрел на Бабочку, и она замотала головой:

— Нет-нет-нет, я и близко не подойду, я лучше прям сейчас уволюсь.

Выхода у меня не было. На охране хозяин экономил, а я — не боец ММА. Хилый диджей, две официантки, да повар, который в кухню боком входил — вот и вся моя армия. Я выудил счёт столика "два-три", сумма на нём стояла приличная — я за две смены столько не заработаю — и пошёл.

Есть такая порода богатырей, свининой откормленных, водкой проспиртованных — кулаки с пивную кружку, ряха отпескоструена, на коленях — десятивёдерное тугое пузо. Вроде, и сала там на среднюю хрюшку хватит, а силы в ручищах немеряно. На меня и одного б хватило, а за "два-три" сидело четверо. Я встал перед ними, в чёрной жилетке, да в бабочке, уместный, как императорский пингвин в клетке с медведями. Один, что с краю, поднял тяжело голову: в счёте два литра бурбона, семь кружек пива.

— Слышь, халдей, — говорит, — мелкую позови, мы не договорили.

Я, едва не сорвавшись на козлетон, ответил:

— Она не будет обслуживать ваш стол.

— Ты, наверно, не понял. Мелкую сюда зови.

Я положил на стол счёт.

— Оплатите, пожалуйста, и я прошу вас покинуть наше заведение.

Он с преувеличенным вниманием вгляделся в бланк. Друзья зашевелились в предвкушении потехи.

— Не, слышали? — обвёл он взглядом друзей, и те поспешно заржали. — Я сейчас тебе ноги сломаю.

Я обречённо оглянулся. Из проёма кухни высунула испуганную мордочку вторая официантка, диджейский пульт по-прежнему брошен, Арсений, пьяный в дымину, спит где-то там на своём матрасе, на его счету сегодня стало на ноль семь вискаря больше.

Мне ужасно хочется сохранить и лицо, и морду — она у меня вполне востребованная, но понимаю, что чем-то одним придётся пожертвовать. Скорей всего, вместе с ногами. Как пленный солдат на допросе повторяет личный номер, я твержу: "Оплатите, пожалуйста, счёт и покиньте заведение", прекрасно понимая, что платить никто не будет, а из заведения вынесут меня.

Обидчик Бабочки поднялся, навис надо мной, от него несёт бухлом и кровью — запах сырого мяса въедается в кожу, его не вывести. Кругом толпа, но за бармена никто вписываться не будет: бармены гады, они обсчитывают и не доливают, на клиентах наживаются, официанток тискать не дают.

— Пока по-хорошему: мелкую сюда гони быстро.

— Она не проститутка.

— Она официантка. Если такая нежная, пусть в библиотеке работает. Давай, халдей! Ещё есть шанс на своих ногах уйти.

Я снова завёл:

"Оплатите, пожалуйста счёт", — повторяю эту фразу, как мантру, за неё кое-как и держусь. Вдруг чья-то рука сдвинула меня в сторрону, а на моём месте оказался какой-то пузатый коротышка.

— Ща разрулим, — крикнул мне кто-то в ухо, — ща кум ему разъяснит про места, где тот не был.

Случилось чудо: Бабочкин обидчик сник, осел на стул, и теперь коротышка-кум нависает над ним, а здоровяки-друзья разглядывают потолок.

— Он замначальника ОВД, этого урода как облупленного знает, закрыть может на раз, а тот на зоне не был ещё, глянь как моросит.

И правда, вижу: клиент лезет за бумажником, старательно отсчитывает деньги, слюнявя пальцы. Дёргает дружков — купюру разменять. Чей-то кум ждёт.

— А ты молодец, хорошо держишься! Иди ко мне работать, под тебя место освобожу.

Я обернулся и увидел мужчину, который часто мелькал в соседнем баре, но ответить ничего не смог — потянуло под рёбрами, кислота защипала горло. Опасность чудом миновала, и теперь накрывает откатом.

Мясник ещё раз не спеша пересчитал деньги и сунул в бокал, прямо в пиво утопил. Проходя мимо, толкнул меня в плечо, и я услышал его тихое: "Сочтёмся..."

Старшую официантку я нашёл на кухне, чокающейся с поваром.

"Вы охренели?! — От возмущения у меня отпустило сжатое горло. — Там очередь перед стойкой уже!"

Официантка умчалась в зал. Повар с каменным лицом поставил на весы пакет с яйцами и, покачиваясь, уставился на меняющиеся цифры — говорить с ним без толку. Я завернул в "шхеру", где отсыпаются после смены официантки. Бабочка сидела там, закрыв глаза и подпевая чему-то в своих наушниках. Я потряс её за плечо, она взмахнула ресничками с удивлением, видно от того, что я ещё жив.

— Иди работай. Они ушли.

Как ни в чём не бывало, подхватила поднос и поскакала в зал. Недолговечно детское горе. Пока стоял, приходя в себя, заглянула вторая официантка:

— Выйди, тебя Костян зовёт.

— Кто? — не понял я.

— Ну Костян! Хозяин "У охотника".

Я вышел в бар. Там стоял мой спаситель с деньгами. Я замотал головой, но он перегнулся через стойку и сунул их под клавиатуру.

— Подумай над моим предложением! — крикнул он и ушёл вместе со своим кумом.

Будто рассеялось напряжение, висевшее в воздухе — толпа беснуется, диджей уже на месте, машет руками, Бабочка порхает по залу, танцуя на ходу, повар храпит на кухне — будто и не было ничего. Только я вспоминаю тихое и тяжёлое, как камень, "сочтёмся" и с тоской думаю, что не ту работу себе выбрал. Вышел из ступора и наткнулся на любопытный взгляд официантки.

— Что он тебе предложил?

— Работу.

— Тю, и ты думаешь? Иди, он нормальный.

Утром приехал хозяин, ещё более угрюмый, чем обычно. Позвал за стол, долго сидел, уставившись на меня и не мигая, чтоб я полностью проникся моментом, потом пододвинул ко мне стопку счетов:

— Где счёт Лупатого?

— Кого? — не понял я.

— Мясника, с которым у тебя конфликт был.

Я выудил одну из бумажек и протянул ему, он глянул, с показной усталостью потёр глаза.

— По твоей вине мы потеряли постоянного клиента.

— Он приставал к официантке!

— Я этого не вижу, зато вижу счёт. Хороший такой счёт!

— Он чуть не изнасиловал нашу официантку!

— Расскажи-ка поподробнее. Он прям тут начал её насиловать? Разложил на столике...

— Он её облапал. Что я должен быть делать? Позволить ему распускать руки?

Он посмотрел на меня — так смотрит варан, когда ползёт за своей слабеющей укушенной жертвой.

— Ты не смог разрулить непонятку, не обижая уважаемых людей. Сумму этого счёта в пятикратном размере я вычту из твоего дохода. Иди сдавай смену.

Я только отошёл, и в баре появился мой ночной спаситель.

— Накосячил? — качнул головой Костя в мою сторону.

— А то ты не знаешь, — неприязненно ответил мой хозяин.

— Знаю. Хочу у тебя его забрать.

— Не пойдёт. Он мне денег должен.

— Много?

Хозяин назвал сумму. Костя свистнул, и хозяин недовольно пробурчал:

"У себя в рыгаловке свистеть будешь".

Хозяин небрежно махнул рукой, подавая знак, что аудиенция кончена, и Костя ушёл, поджав виновато губы, а из шхеры выпорхнула улыбающаяся Бабочка в ярко-жёлтом купальнике, с полотенцем на шее, и улетела на пляж.

Смену за сменой я расплачивался за своё мушкетёрство. Денег оставалось едва на проезд и дешёвый перекус. Официантки с поваром дербанили по утрам чаевые, а я высчитывал, сколько денег мне ещё осталось до свободы — работать тут дальше я не собирался. Не возьмёт Костян, и ладно, как-то выживу, хоть зимой баров и в разы меньше, чем барменов.

Конец истории

Почему я работаю в этой закусочной? Ну, потому что, дорогой читатель, мои жизненные планы не сбылись. Если вы работаете в закусочной после колледжа, особенно в такой, которая стоит на пустой дороге посреди нигде, это, скорее всего, значит, что дела идут неважно.

Но почему именно здесь? Почему «Одинокая звезда»?

Может быть, вас это и не интересует, но я всё равно хочу ответить.

Из всех закусочных в мире, что делает «Одинокую звезду» особенной?

Деньги.

Платят просто отлично.

В радиусе получаса езды от моего дома есть, может быть, десять других закусочных. В большинстве из них зарплата чуть выше минимальной.

А «Одинокая звезда» платит невероятные 50 долларов в час.

И эта почасовая ставка — только из-за одного, единственного человека.

В первый рабочий день всё прошло нормально. Я уже работал в сфере обслуживания и мог справляться с сюрпризами, которых в закусочных хватает. Быстро адаптировался к неписаным правилам: какие-то зоны должны быть идеально чистыми, а на другие всем наплевать. Обслуживай быстро, но не слишком быстро. Клиенты хотят, чтобы им дали время почувствовать под ногами землю, уткнуться в пустоту и скорбеть о том, что могло бы быть.

Кухня тоже следовала своим странным, почти мистическим законам. Даже если бы ты был Марко Пьером Уайтом собственной персоной, твоя задача была готовить классические блюда как можно более посредственно. Клиенты здесь ради этого.

Прошли недели, и я освоился. Большинство посетителей хотели кофе и бранч, поданные с умеренной скоростью. Всё чётко.

Но однажды, в разгар смены, я не удержался и спросил у начальницы:

— Почему 50 долларов в час?

Она не отвлеклась от подсчёта денег:

— Ты должен чётко соблюдать правила. А особенно важные — идеально.

Я усмехнулся.

— Думаешь, я шучу?

— Нет, мэм, просто… У вас тут круто всё устроено. И кажется, всё честно.

Она посмотрела на меня строго:

— Я не управляю этим местом. Если ты не можешь следовать инструкциям, лучше уходи.

Тогда я решил, что буду просто работать. И работа шла хорошо. Клиенты, коллеги — всё устраивало.

Наверное, это была суббота, когда я впервые заметил его. Он сидел в дальнем углу закусочной. Без понятия, сколько он там был — казалось, он ждал уже долго.

Короткие волосы, рубашка из коричневого вельвета, спокойная улыбка. Обычный, на вид вполне нормальный мужчина.

Я начал идти к нему из служебной зоны, но внезапно почувствовал, как кто-то крепко схватил меня за руку. Это была Мелани, моя начальница. Её хватка была настолько сильной, что я выронил блокнот.

— Важные правила, — сказала она.

— Что?

— Помнишь наш разговор про правила? Это самое важное из всех. Понял?

— Понял…

— Этот человек, там, в углу. — Она указала на него: он сидел прямо, сложив руки и всё так же улыбаясь. — Ты не подходишь к нему. Ты не говоришь с ним.

— Но он же… клиент?

Её пальцы ещё сильнее сжали мою руку. Было больно.

— Я прошу тебя сейчас быть достаточно умным, чтобы не задавать вопросы и просто следовать указаниям. Ты не подходишь к его столу, не разговариваешь с ним. Можешь смотреть на него издалека. Но не подходишь. И уж точно не берёшь у него заказ.

— А если я…?

Она тяжело выдохнула и покачала головой.

— Всякий раз происходит что-то другое. Но хорошего в этом мало.

Я продолжал смотреть на него с того расстояния, на которое мне позволили подойти. Было сложно не смотреть. Он явно не из тех, кто приходит сюда, чтобы остаться в одиночестве или предаться раздумьям за унылыми яйцами Бенедикт. В нём чувствовалась… любопытность. Умеренное, спокойное любопытство.

Моя смена вскоре закончилась, и я не увидел, как он ушёл. Но ощущение его присутствия оставило в моей душе странное, подавляющее чувство.

Я начал замечать определённый ритм его появлений. Обычно он приходил раз в месяц.

В те редкие моменты, когда я видел его, я пытался задавать начальнице вопросы: «Кто он?», «Откуда он взялся?», «Кто-нибудь вообще с ним разговаривал?». Ответы всегда были одинаковыми: «Не знаю», «Не знаю» и «Если боишься, можешь уйти».

И вот однажды начальница сильно заболела. Мы с коллегами уговорили её уйти домой в самый разгар смены. Её болезнь как раз совпала с тем 1-3-дневным промежутком в конце месяца, когда этот странный клиент обычно появлялся.

И, конечно же, он пришёл.

К счастью, остальные сотрудники знали о нём и соблюдали «правила». Никто не подходил к его столу.

Но моё любопытство не давало мне покоя. Я воспользовался шансом, пока Мелани не было, и решился крикнуть ему через весь зал:

— Здравствуйте, сэр! Что привело вас сюда?

Он повернул голову в мою сторону и приложил руку к уху, словно не расслышал.

— Я спросил, что привело вас сюда? — повторил я громче, привлекая странные взгляды от наших четверговых посетителей.

На моё удивление, он ответил. Я ожидал услышать какой-то жуткий, зловещий голос, но он говорил так, как выглядел — спокойно и обыденно:

— Простите, дорогая, но я не могу разобрать, что вы говорите. Вы не могли бы подойти поближе и повторить?

Нет, спасибо. Меня это устраивало.

— И я не хочу показаться грубым, — продолжил он, — но у меня такое чувство, что мой заказ не приняли уже довольно давно.

Я оставил этот разговор там, где он закончился, и вернулся к обслуживанию других гостей. Как всегда, он исчез так же незаметно, как и появился: без звука, без звонка на входной двери, без малейшего шума его шагов.

Наши разговоры с коллегами об этом человеке оставались столь же короткими: «Он здесь», «Он ушёл» или, в редких случаях, «Мне от этого не по себе».

Мне понадобилось время, чтобы понять, откуда во мне появилась такая смелость заговорить с этим странным мужчиной. На самом деле это было не храбрость, а страх. Его присутствие и загадки, связанные с ним, нарушали мой комфорт, моё спокойствие. В тот момент мне казалось правильным подойти к самой грани своего мужества и сказать что-то. Но теперь, когда он исчез, я чувствовал себя ещё хуже.

На следующей неделе меня пригласили на необычное собрание.

Обычно я видела всё, что делает Мелани на работе. Но раз в две недели она встречалась с каким-то человеком, который выглядел как агент: строгий костюм, наушник. Это были государственные служащие, агенты, иногда даже сотрудники полиции, которые частенько заглядывали в закусочную. Я никогда не придавала этому большого значения, просто замечала.

В середине смены, пока я протирала столы, Мелани подошла ко мне:

— Эй, хочу, чтобы ты пошла на встречу с «большим начальством». Если есть время.

— Большое начальство? — переспросила я. — Эм, конечно, пойду. Только... если можно, кто это…?

Она ответила без слов: строгий взгляд напомнил мне, что «вопросы задавать — это плохо». Спасибо за напоминание, мэм.

Мы прошли в заднюю комнату и сели за стол. Перед нами уже сидел тот самый человек в костюме. На столе был беспорядок из заметок, документов, бумаг. Он внимательно осмотрел меня, как будто оценивал, без намёка на тактичность. Затем повернулся к Мелани.

— Сколько она здесь работает? — спросил он с грубым западным акцентом.

— Шесть месяцев, — ответила она.

— Доверяешь ей?

— Да, доверяю.

Он сделал выражение лица, которое говорило что-то вроде «ну, если ты так считаешь», и продолжил:

— Ладно. Похоже, у вас тут был визит Бродячего Человека на прошлой неделе. Ты, — он кивнул на Мелани, — была не в смене. А ты, — теперь его внимание перешло ко мне, — была. Расскажи всё.

Бродячий Человек?

Он заметил моё замешательство.

— Чёрт возьми, да ты ничего ей не рассказывала, да? — он резко посмотрел на Мелани.

— Сэр, знаю, это звучит странно, — начала она, — но мне кажется, он тянется к любопытству. Чем меньше знаешь, тем лучше…

— Бродячий Человек, — перебил её агент, — это наша кличка для парня, который сидит в углу вашей милой закусочной. Или, как правильнее будет сказать, государственной закусочной.

— Простите? — переспросила я.

— Верно. Эта закусочная принадлежит государству. Поздравляю, вы часть правительственной операции. Бродячий Человек — не просто милая кличка, а юридическое обозначение одной сложной проблемы. Мы обнаружили его много лет назад. Тогда он просто бродил по пустыне, разговаривая с людьми. Всё выглядело нормально, немного странно, но ничего криминального. Однако…

Однако?

— Иногда… из-за него происходили странные вещи. Ужасные вещи.

Я увидела, как Мелани поморщилась, услышав эти слова. Наверное, она боялась, что меня заинтересует то, что он собирается рассказать.

— Вы пытались его задержать? — не удержалась я и задала вопрос, который сразу показался мне глупым.

— Нет, — ответил агент. — Не потому, что не хотели, а потому, что это может быть небезопасно.

Образ уютной закусочной, который я хранила в голове, начал трещать по швам.

— У нас есть основания полагать, что он гость, — добавил он.

— Гость? Откуда?

На этом собрание завершилось. Больше на такие встречи я не ходила. Не потому, что меня не пускали. Просто я больше не хотела знать. Моё любопытство сменилось каким-то глубоким, болезненным страхом.

Агенты и полицейские, которые время от времени посещали закусочную, теперь напоминали мне, кем на самом деле был этот человек и что значила моя работа. Они приходили, особенно в последние дни месяца, когда он обычно появлялся, и просто сидели, наблюдая за ним. Иногда что-то записывали в блокноты.

Но он всегда вёл себя одинаково. Просто сидел. Не давал им, да и нам, сотрудникам закусочной, никаких зацепок.

Я вспомнила, что Мелани говорила мне ещё в первый месяц работы: текучка персонала здесь просто огромная. Тогда мне это казалось странным, ведь зарплата была высокой. Но теперь, спустя семь месяцев, я убедилась в этом лично. Все сотрудники, с которыми я начинала, уже ушли. Хотя никто не говорил это напрямую, думаю, они подсознательно поняли, что закусочная существует не ради обычных клиентов. И это их не устраивало.

Я осталась. Но не из-за денег. Я даже не знаю, почему.

Однажды у нас появился новый сотрудник — Малкольм. Он работал всего неделю, но был невероятно активным. Всюду успевал, хватался за любую работу, жаждал показать себя. Его не останавливала даже самая скучная или грязная работа — зарплата для его возраста, вероятно, казалась ему слишком заманчивой.

Мы с Мелани пытались его притормозить, объясняя правила.

— В этой закусочной есть странности. Здесь есть правила, которые ты должен соблюдать без вопросов. Правила, такие же неизменные, как закон гравитации, — говорила я.

Он кивал. Тогда мне казалось, что он всё понимает.

— Если ты не можешь смириться с этим и не можешь позаботиться о себе, то тебе не место здесь, — добавила я.

В тот день, когда Бродячий Человек появился снова, я сразу почувствовала тревогу. Как всегда, в такие дни мы с Мелани держались у кассы и следили, чтобы никто из новых сотрудников не подошёл к нему. Если кто-то выходил из кухни, мы останавливали их.

Малкольм появился с мусорным пакетом в руках. Я схватила его за руку — точно так же, как когда-то Мелани остановила меня.

— Помнишь, о чём мы говорили? — спросила я.

Он кивнул, видимо, решив, что уже провинился.

Я указала на мужчину в коричневой рубашке, сидящего в углу.

— Ты ни при каких обстоятельствах не обслуживаешь этого человека. Не подходишь к нему, не говоришь с ним. Просто делай вид, что его нет.

Малкольм поднял мусорный мешок, который держал в руке.

— Просто вынести мусор, мэм, — сказал он. — Но понял, не буду.

Он вышел через боковую дверь, которая находилась рядом со столом Бродячего Человека.

Я снова повернулась к Бродячему Человеку. В тот день в закусочной сидело несколько агентов, рассредоточенных по разным столикам.

Человек в углу, как всегда, был спокоен. Но вдруг он заговорил, что случалось крайне редко.

— Офицеры, — сказал он. — Если у вас есть ко мне вопросы, можете подойти и задать их.

Агенты отреагировали смешками.

— Серьёзно, — продолжил он, улыбаясь. — Подойдите ко мне, и я отвечу на всё, что вы хотите знать.

Смех усилился, но никто не двинулся с места.

И вдруг он изменился. В его голосе появилась настойчивость.

— Я знаю, что вы любопытны. Знаю, что вы записываете за мной. Знаю, что вы построили это место для меня. Знаю, что вы…

Он замолчал на полуслове, и в этот момент я услышала звон колокольчика на двери. Кто-то вошёл.

Это был Малкольм. Он хлопал руками, стряхивая с них пыль, входя через боковую дверь. Дверь, которая находилась прямо рядом со столом Бродячего Человека.

Дальше всё происходило слишком быстро. И в то же время, будто в замедленной съёмке. У меня было чувство, что у меня была секунда, одна-единственная секунда, чтобы вмешаться, но я этого не сделала.

Бродячий Человек сменил тон, его голос стал унылым и жалобным:

— Тридцать визитов, и каждый раз ужасное обслуживание, — пробормотал он, будто сам себе, в тот самый момент, когда Малкольм проходил мимо.

Малкольм, действуя на автомате, вытащил из кармана блокнот, повернулся к нему и сказал:

— Эй, я всё улажу. Давайте я что-нибудь запишу, что вы хотите…

И застыл на месте.

Улыбка Бродячего Человека стала по-настоящему широкой, почти хищной. Его шея напряглась, а потом задрожала, словно от возбуждения.

Он поднялся из-за стола, и в этот же миг они оба исчезли.

Малкольм и Бродячий Человек исчезли, как будто их никогда не было.

И тут я услышала крик из громкоговорителя: закодированное сообщение, которое я до сих пор помню:

— Уровень тревоги: Чёрный. Цель «Бродячий» захватила гражданское лицо. Повторяю: гражданское лицо захвачено.

Вот и всё.

Мелани ушла с работы через несколько дней после этого.

Она не винила меня.

— Я всегда знала, что уйду после десятого исчезновения, — сказала она мне. Почему десять, я не знала.

После этого я продолжила работать. На обратном пути домой или во время перерывов я смотрела на звёзды и загадывала желание, чтобы Малкольм вернулся. Вернулся из того места, куда он пропал.

На очередной встрече с агентами я не нашла утешения. Вопрос «Где он теперь?» получил простой ответ: «Его больше нет».

В душе поселилась постоянная боль. Единственное, что осталось, — это урок.

Урок в том, что нужно быть ещё более внимательной. Ещё более осторожной. А в дни, когда он появляется, — быть единственным сотрудником, который остаётся в закусочной. Без исключений.

Агентам это, конечно, не нравилось. Они ничего не говорили мне напрямую, но я чувствовала, что они изучали Бродячего Человека с каждым исчезновением, наблюдая за ним, собирая информацию. Их работа напоминала эксперимент. Мы были чем-то вроде зоопарка, а он — диковинным зверем, за которым они следили, чтобы узнать что-то новое.

Но теперь всё изменилось. Я решила, что на моих сменах этого больше не будет. Они могли только наблюдать, пока он сидит, или ждать, пока он сам сделает что-то необычное.

В очередной раз он появился в привычный трёхдневный промежуток в конце месяца. Всё было спокойно.

Но его визит на этот раз оказался другим.

Впервые я увидела, как Бродячий Человек вошёл через парадную дверь.

Это случилось глубокой ночью, ближе к концу моей смены.

Я стояла у кассы, словно парализованная, когда он медленно подходил ко мне. Шаг за шагом он сокращал расстояние, пока не оказался прямо напротив.

Я была абсолютно уверена, что умру.

Он улыбнулся.

— Не бойся, — сказал он. — У меня есть свои правила, которым я следую.

Я не проронила ни слова. Я словно оказалась на нейтральной территории, где любое движение или звук могли быть фатальными.

— Я знаю, что ты давно обо мне думаешь, — продолжил он. — Мне это нравится. Умеренное любопытство — замечательное качество. Особенно для такой импульсивной расы, как ваша.

Я молчала, надеясь, что он уйдёт.

— Хочешь знать, зачем я прихожу сюда? — спросил он. — Уверен, тебе интересно.

Я больше не была любопытной. Клянусь, меня это больше не интересовало.

Он засмеялся, мягко и беззлобно.

— Ответ очень простой. Эта игра, этот маленький спектакль, который я устраиваю… Это просто невероятно весело.

Пожалуйста, не убивайте меня. Пожалуйста.

— У вас действительно замечательная планета, — сказал он. — Я вернусь снова. Обещаю. Может, через месяц, а может, через два. С новой игрой.

И он исчез.

Мне понадобилась минута, чтобы заметить, что на прилавке рядом со мной стояла коробка для торта. Может, она была там всё время, пока он говорил со мной. Может, появилась сразу после его исчезновения.

Я открыла её.

Внутри была голова Малкольма. Её безжизненное лицо лежало на подушке из плохо подобранных цветов, словно кто-то пытался сделать флористическую композицию, но не имел понятия, как она должна выглядеть.

Поверх всего этого ужаса лежала записка, написанная детским, небрежным почерком:

«Я вернул его, как ты и просила».

Худшее в работе в закусочной посреди пустыни — это осознание, что больше некуда бежать.

Всё небо над нашей планетой покрыто звёздами. И под этим небом кто-то может появиться в любой момент.

Подписывайся на ТГ, чтобы не пропускать новые истории и части.

https://t.me/bayki_reddit