Авторские истории

Вероятные причины: Технический износ устройства (маловероятно — артефакт прошёл предварительное тестирование).Неучтённый внешний фактор (см. раздел 4).

Отсутствие системного отклика: Навык «Опознание» не выдаёт данных (как если бы объекта не существовало в базе Системы).Тесты на манийную чувствительность показали 0 баллов (уровень, характерный для мёртвой материи).

3. Психологический профиль (предварительный)

Речь: Лаконичная (минималистичные конструкции, без лишних слов). Отсутствие эмоциональных маркеров (ни страха, ни гнева, даже при прямых угрозах). Склонность к двусмысленным ответам (например: «Мне повезло» вместо «Я выжил»).

Поведение: Контролируемая пассивность (имитирует покорность, но не демонстрирует признаков подчинения). Неестественная адаптация к стрессу (пульс остаётся ровным даже в момент активации наручников).

Гипотеза: Профессиональный шпион с искусственно подавленной психикой (дрессировка/магия?). Либо нечто, выходящее за рамки текущего понимания Ордена (см. раздел 4).

4. Пустые строки для дальнейшего анализа

Происхождение: Заявленная родина — _______.

Реальные корни — _______.

Связь с аномалиями: Почему наручники сработали вхолостую? _______.

Почему Система не регистрирует его? _______.

Рекомендации: Допустимые методы допроса — _______.

Потенциальные союзники/враги объекта — _______.

Подпись:
Инквизитор Сайлос де Сильва, Орден Серебряного Пера.
Дата: 17-й день месяца Туманов, 1249 год эры Восхождения.

Сайлос отложил перо, разминая затёкшие пальцы. Теснота каюты пропиталась терпким запахом чернил, перемешанным с влажностью от морской соли и пряным духом амбарнэского вина — единственной оставшейся бутылки, бережно хранимой для особенных моментов. Медленно наполняя потёртую оловянную кружку насыщенно-алым напитком, он всматривался, как вино мерцало отблесками слабого света масляной лампы.

«Неправильные глаза», — промелькнуло у него в голове.

Вино ударило сильнее, чем он рассчитывал. Тяжёлый вкус спелого граната и сладкой вишни наполнил рот, раскрасив нёбо оттенками южного солнца. Лёгкая терпкость оседала приятным огоньком, словно последняя капля давно утраченного тепла родного дома.

Это было последнее вино, привезённое им с Южных Островов — прощальный дар от младшей сестры перед тем, как Чёрная Хворь пожрала весь род и опустошила стены замка. Дрожащие пальцы скользнули по холодной гладкой поверхности бутылки, едва заметной гравировке — воспоминание обо всём, что осталось там, далеко позади.

Теперь стекло становилось прозрачнее, вино медленно испарялось вместе с воспоминаниями, оставив лишь тяжесть во рту да горький осадок разочарования. С каждым глотком надежда растворялась, сливаясь с солёностью моря, чьи волны разбивались вдали глухим рокотом среди бесконечной тьмы.

Он развернул на столе карту северного побережья, где красным кружком был обведён Аль-Дейм — город-тюрьма, город-шахта, город-тайна. Его пальцы скользнули по пергаменту, останавливаясь на знакомых отметках:

Ледяные шахты Аль-Дейма. Это страшное место, где вечный холод сковывает дыхание и свет тусклых факелов едва пробивается сквозь ледяной туман. Заключённые под охраной стражников месяцами долбят толщи льда, выискивая редкие драгоценности — кристаллы «Слезы Ледяного Бога».

Запретная библиотека Даркхэвен. Здесь собраны самые запретные знания континента: проклятые свитки, изъятые книги древних культов и тайные рукописи исчезнувших цивилизаций. Стражники защищают вход от любопытствующих путников, ибо каждое слово здесь способно разрушить разум или привести душу к гибели.

Берег мёртвых приливов. Пустынное место, где ветер гуляет среди голых камней и солёная земля кажется проклятой. Этот берег становится частью легенды лишь раз в тринадцать лет: тогда вода уходит на несколько километров, открывая загадочные древние руины — город, затонувший много веков назад. Его называют «Глоткой». Никто точно не знает, почему море периодически отпускает этот призрачный город, да ещё таким странным способом. Говорят, будто воды подчиняются тайному ритму давно утраченных ритуалов.

«Почему именно здесь?»

Сайлос перечитал донесение Оракула, доставленное ему соколом-призраком накануне. Бумага была испещрена знакомым почерком:

«Ищи Палача там, где лёд встречается с мёртвой водой».

Аль-Дейм подходил под это описание идеально. Но что связывало этого странного пленника, этого «Рубина», с древней легендой?

Он откинулся на спинку кресла, закрывая глаза. Северное королевство Аргентайн, откуда он был родом, уже тридцать лет вело войну на два фронта: с Чёрной Хворью на юге и с мятежными лордами ледяных долин на севере.

Чёрная Хворь — густой, вязкий мрак, заполнивший Южные острова шёпотом мертвых душ и беспокойной пляской призрачных теней. Этот пугающий серо-чёрный туман, некогда ограничивавшийся пределами проклятого Мёртвого континента, вырвался наружу, жадно поглощая новые территории одну за другой.

С каждым мигом он разрастается, расширяя своё смертоносное влияние, покрывая землю зловещим саваном. Уже давно исчезла в его объятиях величественная твердыня, ставшая колыбелью зла — древний белокаменный замок, вознесённый над суровыми утёсами мрачного полуострова Южный Клык. Теперь он стал частью великого кладбища, погружённого во тьму, где затихли последние отголоски жизни...

«Если этот Палач реален... Если он действительно вернулся... Может, это не случайность?»

Сайлос допил вино и потянулся за второй бутылкой — ямарийским ромом, густым, как дёготь, и тёмным, как сама Ямария.

«Три дня до Аль-Дейма. Три дня, чтобы понять — кто этот человек… или что он такое».

Он снова открыл блокнот, перечитывая свои заметки.

«Рубин».
«Наручники сработали сами».
«Либо Оракул ошибся, либо...»

За иллюминатором темнело. Где-то впереди, за горизонтом, ждал Аль-Дейм — город, где лёд хранил секреты, а море раз в тринадцать лет показывало свои мёртвые зубы.

«Либо я нашёл того, кто страшнее Хвори», — усмехнулся инквизитор, не особо веря своим мыслям.

‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗

Каюта капитана «Жгучей Мэри»

Каюта капитана была пропитана терпким запахом морской соли и древесной смолы, который смешивался с ароматом выветрившегося табака и сладковатым духом крепкого ямарийского рома. Две масляные лампы, закреплённые цепями к крепким деревянным перекладинам потолка, мерцали тусклым жёлтым светом, отбрасывая тени причудливых форм на тёмную поверхность деревянных стен, покрытых множеством царапин от старых шрамов путешествий. Стены были оклеены старыми морскими картами, испещрёнными записями, сделанными углем и карандашом, отражающими долгие плавания и открывшиеся сокровища дальних земель.

На массивном дубовом столе лежала раскрытая книга навигационных таблиц рядом с корабельным компасом, чьи стрелки слегка покачивались вместе с судном. Рядом покоилась стопка писем, перевязанных кожаным шнурком, письма эти хранили тайны секретных договоров и обещания таинственных приключений. Между страниц старой карты виднелись следы пролитых напитков и отпечатки пальцев, отмечавших путь корабля через опасные воды северных архипелагов.

Бутылка тёмного ямарийского рома, стоящая посреди стола, наполовину опустела. Капитан пил этот напиток медленно, словно наслаждаясь каждой каплей памяти прошлого, когда моряки пили именно такой ром перед штурмом пиратских кораблей или во время бурь, заставляя себя забыть страх и усталость. Ром был настолько густой, что капли стекали по горлышку бутылки медленнее песка в песочных часах, оставляя липкий коричневый след, похожий на застывшую кровь старого морского чудовища.

Капитан Роберт Мейер разливал напиток по потертым оловянным кружкам, его единственный зелёный глаз — «Око Шторма» — искрился насмешливым огоньком.
— Ваш «рубиновый» гость, — он протянул кружку Сайлосу, намеренно поставив её прямо на раскрытую страницу с пометкой «Объект: Рубин», — либо везунчик, либо лучший лжец, которого я видел. В радиусе трёх лиг не было ни щепки, а он всплыл, как проклятие из глубины.

Сайлос медленно, словно совершая ритуал, отодвинул кружку, оставив мокрое кольцо на бумаге. Его пальцы — тонкие, бледные, с едва заметными чернильными пятнами — легли рядом с серебряной иглой.
— Везунчики не игнорируют законы физики. Он должен был утонуть от переохлаждения.

Мейер громко хмыкнул, откинувшись так, что кресло затрещало под его весом. Его борода, заплетённая в две морские косички, дёрнулась, будто живая.
— Может, он морж? — Он дотронулся до повязки, будто проверяя, заметит ли де Сильва этот жест.

Сайлос даже бровью не повёл.
— Моржи не имеют рубиновых глаз. И не заставляют магические наручники… сбоить.

Капитан нарочито сделал глоток долгим, заставив Сайлоса ждать. Затем поставил кружку с преувеличенной театральностью.
— Хотите, я его развяжу? — Золотой зуб блеснул в ухмылке. — Мои методы не оставляют дыр.

Сайлос провёл пальцем по игле, будто проверяя остроту.
— Ваши «методы» пахнут ромом и байками о кракенах.

Мейер рассмеялся, но его глаз померк, как маяк в тумане.
— А что душит правду вернее, чем трезвый допрос? — Тень от лампы разрисовала его лицо морщинами-шрамами. — Люди врут, когда им страшно. А ром… делает их храбрыми. И разговорчивыми.

Сайлос впервые поднял взгляд.
— Или глупыми.

Тишина загустела, прерываемая лишь скрипом древесины и далёким стуком волн.

Мейер развалился в кресле, подняв кружку так, чтобы свет лампы играл в темном роме. Его зеленый глаз прищурен, но внимателен, как у кота, наблюдающего за мышью.

— Странно, — начал он, растягивая слова, — обычный алхимик редко вылезает из своих склянок, а тут вдруг так заинтересовался спасенным. Неужто в моем роме что-то подмешано, раз даже вы оживились?

Сайлос медленно сложил руки на столе, пальцы сплелись в замок. Его ноготь, острый и ухоженный, постукивал по костяшке — ровно, как метроном.

— Моя работа — изучать аномалии, капитан. А ваш «рубиновый» гость — ходячее исключение из всех известных законов. — Он слегка наклонил голову, будто рассматривая Мейера под новым углом. — И если уж говорить о странностях, то ваше доверие к нему куда загадочнее.

Мейер рассмеялся, но смех его был сухим, как треск паруса на ветру. Он потянулся к бутылке, наливая себе еще, и капля рома упала на карту, расплываясь коричневым пятном.

— Алкоголь, мой дорогой алхимик, — лучший допросчик. Он не задает вопросов, не тычется иголками, а просто… развязывает. — Он сделал глоток, причмокнув. — Ваши методы оставляют шрамы. Мои — приятные воспоминания.

Сайлос провел пальцем по краю кружки, собирая капли.

— Шрамы, капитан, — его голос стал тише, но острее, — дают больше правды, чем все ваши «приятные воспоминания». И если ваш «рубиновый» друг окажется опасен, то шрамы будут не только на нем.

Мейер замер, его единственный глаз сузился. Он медленно поставил кружку, и в каюте стало так тихо, что слышно было, как за бортом плещутся волны.

— Раньше у меня на борту был один загадочный тип, — наконец сказал он, разглаживая бороду. — Теперь их двое. Интересно, кто следующим появится?

Он ухмыльнулся, но в его улыбке не было веселья — только вызов.

Молчание после слов капитана повисло плотным туманом. Сайлос медленно поднялся, поправляя манжету с вышитым серебром знаком Ордена. Его тень, удлинённая дрожащим светом лампы, легла на карту, перечёркивая пятно рома.

— Ваш метод имеет один недостаток, капитан, — Сайлос поднялся, поправляя перчатку с вышитым знаком Ордена. — Пьяные лгут ещё изобретательнее трезвых. А я… — палец провёл по краю кружки, оставляя след на конденсирующемся олове, — предпочитаю правду, какой бы неудобной она ни была.

Мейер закинул ноги на стол, задев бутылку.

— Тогда вот вам ключ от его каюты, — швырнул бронзовый ключик через стол. — Если вашей «гнилой» правде понадобится постучаться в дверь.

Сайлос поймал ключ, не моргнув.

— Раньше у меня на борту был один загадочный тип, — капитан разлил по кружкам свежий ром, будто поднимая тост. — Теперь их двое. Посмотрим, кто первым взломает чужую дверь?

Дверь каюты захлопнулась за инквизитором ровно в такт удару волны о борт.

продолжение следует...

Петров замер на полпути к подъезду, обернулся, ошарашенный. Откуда старый пень знает про Ангару? И про проект? Но Федот Кузьмич уже мирно сгребал снежок к бордюру, будто ничего не говорил.

На скамейку упала ворона. Неловко, с перебитым крылом. Забилась в сугроб. Проходившие мимо детишки ахнули, но мамы поспешили увести их: «Грязная, больная, не трогай!» Федот Кузьмич подошел, не спеша достал из кармана ватника кусочек черствого хлеба, размочил его в снегу. Осторожно приблизил к птице. Ворона замерла, глядя в его глаза. И в этих глазах - не страх, а узнавание. Федот Кузьмич что-то тихо проговорил. Не словами. Чем-то другим. Ворона перестала биться, она смотрела на него, и казалось, в ее черных бусинах-глазах мелькнуло нечто древнее, не птичье. Потом она взяла хлеб. Дворник аккуратно поднял ее, отнес в теплую будку кочегара.

- Подержи, Семеныч, до вечера очухается.

- Странный ты, Федот, - хрипло сказал кочегар, принимая птицу. - Словно ты не с людьми…

Дворник усмехнулся. Легкая, едва заметная усмешка тронула его потрескавшиеся губы.

- А я и не только с людьми, Семеныч. И не только здесь. И не только сейчас.

Он вышел обратно. Солнце, бледное, зимнее, пробилось сквозь облака, осветив двор. Федот Кузьмич прислонился к метле, глядя на это солнце. Он видел его рождение. Видел, как его первые лучи упали на молодую, кипящую лавой Землю. Он помнил запах первобытного океана, крики птеродактилей, скрежет ледников, сдвигающих континенты. Он был первой клеткой, делившейся в теплой луже. Он был рыбой, выползшей на берег. Динозавром, ревущим в джунглях. Обезьяной, впервые поднявшей камень. Фараоном и рабом, строившим его пирамиду. Легионером на пыльной дороге. Монахом в тибетском монастыре. Крепостной крестьянкой, палачом, поэтом, генералом, бездомным… Миллиарды жизней. Миллиарды вздохов, слез, смеха, агоний. Вся боль и вся радость мира протекали сквозь него, как вода сквозь сито времени.

Он знал всё. Почему падают звезды. Он знал, что было до большого взрыва. Он знал как вылечить рак. Он знал, формулу вечного двигателя. Знания были в нем, как воздух в легких. Необъятные, всеобъемлющие и абсолютно бесполезные.

Потому что он знал и другое. Знание - не мудрость. Знание всего - не панацея. Он видел, как самые гениальные открытия оборачивались адом. Как самые светлые идеалы разбивались о скалу человеческой природы. Он видел циклы цивилизаций - рождение, расцвет, надменность, падение, забвение. Снова и снова. Как смена времен года во дворе. Весна надежд, лето достижений, осень упадка, зима распада. И снова весна… но уже другой цивилизации, на пепле старой.

Люди проходили мимо. Озабоченные, спешащие, смеющиеся, плачущие. Они спорили о политике, о курсе доллара, о новой модели айфона. Они мечтали о любви, о деньгах, о славе. Они боялись смерти, болезней, одиночества. Федот Кузьмич смотрел на них с бесконечной, усталой нежностью. Как взрослый смотрит на играющих детей в песочнице, которые яростно ссорятся из-за формочки, не подозревая, что за забором - бескрайний океан и звездное небо.

Он мог бы сказать им. Мог бы открыть глаза. Но… зачем? Что изменит знание о миллиардах жизней для Ванечки Петрова, который вот-вот опоздает на автобус? Что даст знание формулы счастья бабушке Анфисе, которая плачет у окна по умершему мужу? Знание не снимет боль. Не даст любви. Не остановит глупость. Оно лишь сделает невыносимым груз осознания всей мировой боли и всей мировой тщетности.

Мудрость Федота Кузьмича была в другом. В этом тихом подметании двора. В куске хлеба для больной вороны. В умении видеть. Видеть непостижимую красоту в хрупкой снежинке. Видеть отблеск вечности в глазах спешащего человека. Видеть великую драму вселенной в крошечном дворике между пятиэтажками.

Он подметал. Тщательно, уголок за уголком. Очищал мир от следов вчерашней метели. От человеческого пренебрежения. Делал его хоть чуточку чище, упорядоченнее. В этом был его ритуал. Его скромное участие в вечном круговороте.

К нему подошел маленький мальчик, лет пяти. Потерял варежку. Глаза полные слез.

- Дедушка, ты не видел мою варежку? Красную, с белым оленем

Федот Кузьмич остановился. Посмотрел на мальчика. Взгляд его смягчился, стал теплее, человечнее.

- Видел, Костик, - тихо сказал он. - Она под скамейкой, у третьего подъезда. Сугробом припорошило немного. Иди, найдешь.

Мальчик радостно улыбнулся и помчался. Федот Кузьмич смотрел ему вслед. В этом сияющем лице, в этом маленьком мгновении радости от найденной варежки, была заключена вся тайна, вся боль и вся красота бытия. Вся мудрость, которая ему была доступна за миллиарды жизней.

Он глубоко вздохнул. Вздох, в котором смешались печаль всех миров и тихое умиротворение. Поднял метлу. Солнце уже клонилось к крышам, отбрасывая длинные синие тени. Двор был почти чист. Завтра снова пойдет снег. Снова будут суетиться люди. Снова кто-то потеряет варежку. И он снова выйдет с метлой.

Потому что это - его двор. Его крошечный участок вечности. И подметать его - единственное, что по-настоящему имеет смысл. Зная всё, он выбрал делать простое. И в этой простоте была его бездонная, немыслимая, тихая, как скрип метлы по снегу, мудрость. Мудрость, которой не было равных на всей планете. И которую никто, кроме ворон да потерявших варежку детей, не замечал.

— А почему все, ведь некоторые из нас будут ориентированы на силу, а не на скорость? — Задал вопрос светловолосый и рослый Ульрих Медведь, который был родом с северного континента.

— Потому что всем вам придётся преследовать зверя, а порой и бежать от него, какими бы сильными вы при этом ни были, – учитель улыбнулся своим мыслям, явно предаваясь воспоминаниям в этот момент. – И охотиться вы будете не в людном городе или чистом поле, почти всегда это будет густой лес или болото.

Рядом с началом каждой тропы стоял небольшой столик со стеклянной витриной, в которой были видны пара десятков свечей с метками.

— Слушайте внимательно. Вы будете стартовать с интервалом примерно в минуту, чтобы меньше мешать друг другу во время забега. Сразу после старта тропа раздваивается, и вам надлежит бежать по той, что слева. Для не особо сообразительных, там будет указатель. После прохождения маршрута вы  тушите ранее зажженную вами свечку, они все пронумерованы и имеют разные цвета, — мастер пристально нас оглядел. — Вопросы есть?

— А можно использовать силу сущности во время испытания? — поинтересовался Майкл, который на каждом занятии медитации, всё лучше демонстрировал контроль собственного зверя.

— Нет, во время этого испытания вы должны укреплять и тренировать своё тело. Сразу предупреждаю, я увижу истощение вашей магической энергии в том случае, если вы всё же решите схитрить.

На этом инструктаж был окончен, и мы построились группами около каждой тропы.

Это был мой шанс показать себя. Сущности у меня не было. Что касается силы, я явно уступал, как минимум, половине учеников. Но вот во всём, что касалось ловкости и скорости, мне не было равных.

Я должен был стартовать пятым, и поэтому пришлось ждать, пока четыре ученика передо мной поджигали друг за другом свечи в витрине и убегали в лес.

Когда подошла моя очередь, я зажёг синюю свечу под пятым номером и рванул в лес.

Поначалу шла утоптанная тропинка, прорезанная множеством корней, но она упёрлась в канаву, через которую было переброшено бревно метров десяти длинной. В ней, весь в грязи, барахтался и пытался выбраться один из учеников, который стартовал раньше меня. За всем этим хладнокровно наблюдал один из младших учителей, который был поставлен тут для контроля прохождения испытаний. Не снижая скорости, я пронёсся мимо них по бревну, даже не глядя вниз. Первое испытание было позади.

Тропинка начала петлять и к корням добавились деревянные перекладины, закреплённые на высоте бедра. Они стояли с равными метровыми интервалами друг от друга на протяжении пятидесяти метров. На этом участке я увидел второго ученика, который, тяжело пыхтя, перешагивал через перекладины. Я легко пробежался, прям по ним, опередив уже второго соперника.

По ощущениям, я бежал уже минуты четыре, стремительно отдаляясь от старта. Или я не укладываюсь в требования, или уже за следующим поворотом я должен буду повернуть назад.

К счастью, правильным оказалось второе предположение. Вот только дорогу перегораживала стена, высотой около двух с половиной метров, рядом с которой прыгал ученик. Не снижая скорости, я собрал все силы и прыгнул на неё, успев оттолкнуться сначала правой, а потом левой ногой, словно по ней взбегая. Ухватившись за верхний край и уперевшись ногой в стену, я перекинул своё тело на другую сторону.

Трое остались позади, и хоть я соревновался со временем, а не с другими учениками, мной уже овладел азарт. Прийти первым, при условии, что я стартовал пятым, было весьма заманчиво.

Впереди меня уже ждало следующее испытание, на этот раз через двадцатиметровую канаву был перекинут канат, натянутый как струна. В этой канаве, как и в первой, тоже барахтался ученик.

Первым моим желанием было перебежать по канату, но это уже было бы чересчур самоуверенно. Я повис на канате, держась за него руками и обхватив ногами, и таким образом начал тянуть себя на другую сторону. Это оказалось сложнее, чем я думал, но, уже спустя минуту, я преодолел и это препятствие.

Меня ждало последнее испытание: три стены, в которых, на высоте груди, была горизонтальная прорезь высотой в локоть и шириной  метра в полтора. Стены отстояли друг от друга метров на двадцать. Последний из стартовавших раньше меня учеников уже лез сквозь вторую.

Это было совершенно безрассудно, но стоило рискнуть. На бегу прыгнув, вытянув тело параллельно земле, я пролетел сквозь стену, не теряя времени. После чего успешно проделал трюк и со второй стеной.

Последний ученик, перебирался сквозь третью стену, надо было чуть притормозить и после обогнать его на оставшемся отрезке тропы, но остановиться я уже не мог, кровь кипела, как никогда, и требовала продолжать. Последний прыжок получился особенно удачным, чудом проскользнув между ногой ученика и краем проёма, я преодолел последний рубеж, отделяющий меня от финиша.

Погасив свечку, которая не успела догореть до отметки в десять минут, я радостно растянулся на траве.