Мое знакомство с этим персонажем случилось в кафе «Алабастра» на Мельничной улице в Риге где-то в седьмом году нового тысячелетия. Это были тучные годы перед глобальным экономическим кризисом, у всех тогда дела шли в гору, росли зарплаты, все всё покупали кредит. У каждого было ощущение того, что земной шар вертится специально для него или же, как говорится в нидерландской поговорке, все возомнили себя хитрецами, которые вертят весь мир на своем пальце. Я тоже был заражен этим настроением, у меня была пара кредитных карт, и я тратил деньги на всякую дрянь, не думая о том, как я буду отдавать долги, потому что с хорошо оплачиваемой работой в то время проблем не было. Именно поэтому я и откладывал отъезд из Латвии в другую страну Европы. Проработав шесть месяцев, я вышел на больничный на три месяца, а потом уже соскочил на пособие по безработице, на которое можно было очень даже прилично жить, а больничный был практически равен зарплате. Накатавшись на своем велосипеде, я иногда встречался в дешевых пивных со своим бывшим коллегой Игорьком, хотя я в то время алкоголь и не употреблял. Игорек за время нашего с ним знакомства сделал мне много всяких гадостей, и часто проговаривался в том, что общается со мной, чтобы я покупал ему пиво. Меня это обстоятельство не смущало, ибо он в пьяном виде часто говорил ужасно забавные вещи, о том, как он собирается перехитрить бога и тому подобное. Впрочем, к тому времени его кривляния меня уже переставали забавлять.
В кафе «Алабастра» собирались разные неформалы, которые пили там пиво из бутылок. Кафе было оформлено в стиле совка восьмидесятых годов – дерматиновые диванчики с высокими спинками и между ними одноногие столы с массивными столешницами. Одна стена была стеклянной, завешенной тюлевыми занавесками, а другая напротив была зеркальной. Посетители вечно ворчали по поводу кофе, но любителей кофе я там видел редко. Там были скины лимоновцы и хиппи, иногда сидели панки с разбитыми лицами. И я со своим ирокезом и берцах чувствовал себя в своей тарелке в отличии от Игорька, который все ещё носил брюки «бананы» в стиле конца восьмидесятых и начала девяностых. Особенно было забавно, когда его суженные у лодыжек брюки задирались на высокие штиблеты с длинными острыми носами. Ему тогда было уже далеко за сорок, его жир придавал ему солидности, но стоило ему выпить бутылки четыре пива, как он начинал вести себя так, что смущал подростков неформалов. Особенно эпатажно он начинал себя вести, когда мне становилось скучно, и я собирался уйти домой.
В тот вечер Игорек обиженно заявил, что я к нему как-то совсем охладел, что надо бы ему найти себе нового спонсора или донора, как он называл всех, кого ему удавалось раскрутить на пиво. Дойдя до определенной кондиции, он уже упрекнул меня в том, что я не звоню ему каждые выходные и не зову его в пивную, а иногда, когда звонит он, я не отвечаю. На его упреки я ответил только усмешкой и сказал, что, если я не могу ответить, значит я занят.
- Да я и тут могу себе донора найти! – угрожающе заявил он. – Иосиф Виссарионович говорил, что незаменимых людей нет. И когда ты будешь нуждаться в общении, я не буду отвечать на твои звонки.
- Ты сам только что сказал, что незаменимых людей нет. Я могу просто пойти к проститутке, и не только поговорить, но и заняться сексом.
- За каждое посещение проституток ты получишь много минусов в небесной канцелярии. И не можешь ты себе позволить так долго говорить с проституткой, как со мной…
Дальше он пустился в воспоминания о том, как ему в начале девяностых предложила свои услуги проститутка возле цирка, и обслужила его где-то в здании цирка. Я ехидно спросил, не на арене ли в луче яркого света. Он начал возмущаться тому, что я вечно пытаюсь сделать из него клоуна, а у меня язык чесался сказать ему, что он клоун и есть, который работает за пиво, но спрос на его представления уже упал, потому что ничего нового он рассказать и показать не может. Я уже собрался уйти, как он начал докапывать вошедшего очкарика, потрепанного, но интеллигентного вида, мирно пившего пиво. Мужику тоже было за сорок, во рту мелькали сильно попорченные зубы, джинсы были потертые и давно не стиранные, на джемпере висели катышки, редкие волосы были тщательно прилизаны, выбрит он был неравномерно. Игорек начал предлагать ему организовать секту, запудрить мозги молодым девкам и потихоньку их иметь, под видом религиозных ритуалов. Мужик был смущен, но идея стать одним из учредителей секты была для него заманчивой. Игорек рассказывал ему какую-то телепередачу, в которой показывали какого-то руководителя секты, который стирал живую кошку на ребристой доске и объявил, что это доказывает его святость. Игорек спрашивал интеллигента, чем он хуже того придурка, неужели он не сможет так же?
Игорек никак не мог придумать концепцию своей секты, интеллигент инициативы в этом плане не проявлял, только неловко хихикал и не хотел подсаживаться к нам за стол, говорил, что у него встреча с другом. И тогда толстый человек предложил мне заняться разработкой философии и ритуалов, а сам обещал всё воплотить, но только в том случае, если мужик купит ему пару бутылок пива для начала. Пива Игорек не получил, хоть я и начал предполагать во что бы молодые девушки охотно бы поверили, ляпнул что-то про просветление во время оргазма. И только разговор вошел в русло плотских утех, как очкарик тут же от нас отвернулся и начал игнорировать. Игорек посетовал на то, что карась сорвался у него с крючка, потому что я наговорил не того, что надо. Я согласился, что это моя вина, и на этом основании собрался уйти, но тут к интеллигентному мужику подошел очень неуклюжий, сгорбленный субъект в кепке и какой-то несуразной куртке, висевшей на нем мешком, брюки его тоже были на несколько размеров больше его здоровенного крупа, тоже висели на нем, словно юбка.
Игорек уломал меня выпить еще одну бутылку безалкогольного пива, которое там было почти в два раза дороже, чем алкогольное. Неуклюжий снял свою кепку, и стала видна его прическа в стиле Сталина, её дополняли усы и кавказский нос. И тут мой бывший коллега принялся атаковать двойника диктатора своими шутливыми замечаниями, то он просился на должность главы ОГПУ, то просил расстрел всех неформалов заменить бессрочной ссылкой на Колыму. Удивительно, но неуклюжий человек с усами начал ржать над шутками Игорька, и охотно пересел к нам и даже начал изображать Иосифа Виссарионовича так, что даже мне стало смешно. Однако он, не получив пива за свое выступление быстро вернулся за стол к другу, который купил ему пива. Я снова начал порываться уйти, Игорек принялся говорить со Сталиным крича на все заведение, а тот понес в ответ несусветную дичь с экспрессией, пафосом и жестикуляцией. Он объяснил Игорьку что такое копрос, копролиты и копрофагия, рассказал про мечеть, построенную целиком из блоков сушенного навоза, сказал, что лучше лепить святыни из кала, нежели отливать их из железобетона и разбивать о них головы. По сравнению с бредом Игорька, бред этого картавого человека, который вдобавок и букву Л не мог выговорить, был лучшего качества, и я подумал, что лучше купить пиво ему, а не Игорьку, который хвалился своей консервативностью, и потому не старался придумывать что-то новое. Пока Виссарионович ходил в туалет, Игорь Николаевич шепнул мне, что уж этого-то Сталина он точно раскрутит на пиво, даже предложил мне поспорить на ту же бутылку пива.
И вот, очкарик ушел домой после пяти кружек пива, а генералиссимус оказался за нашим столом, и пил пиво, которое ему купил Игорек, не обращая внимания на его намеки. Да, толстый никак не мог решиться потребовать купить пива в ответ, и вместо этого азартно покупал ещё и мне тоже, чтобы я не ушел. Ему хотелось показать мне, как он раскрутит самого Сталина. Но тут диктатор вдруг признался, что денег у него нет, я начал смеяться, глядя как уголки рта Игорька опустились вниз до подбородка. Но он не отчаялся, предложил новому знакомому обменяться номерами телефонов, созвониться и встретится на следующих выходных. Алексей обменялся номерами телефонов и со мной. Он был в восторге от моих коротких видео ужасного качества на моем телефоне, снимал я в основном пьяного Игорька. Он был намного образованнее Игорька, который слишком часто повторял одно и то же, поскольку если и узнавал что-то новое, то только из телевизора. Причем его было слушать веселее, пока он не подключил кабельное телевидение, смотря черно-белый телик с садящимся кинескопом, на латышском, которого совсем не понимал. Иногда он читал субтитры на русском, но в силу своей лени он делал это не всегда. Его нелепые предположения о том, кто там и чего сказал было слушать смешно.
В следующую пятницу Алексей прислал мне короткое сообщение с приглашением в кафе Лира. Когда я туда прибыл, там уже сидел Игорек, и ныл, говорил, что не любит пить в незнакомых заведениях. В итоге мы вроем пошли на железнодорожный вокзал, а потом на Московский форштадт, чтобы обойти там все забегаловки. Алексей начал рассказывать о том, как психически больная старушка нагадила в церкви, с воплями о том, что в её прямой кишке бог, и потом из неё изгоняли беса. Игорек, слушая это, запел песню о калине, цветущей в поле у ручья, стараясь своим пением заглушить восторженный рассказ генералиссимуса, но тот тоже возвысил голос. Игорек в итоге сдался и начал возмущаться по поводу восторгов собеседника, сказал, что храм божий – это святое, и нечего болтать всуе о том, что там происходит, тем паче с юродивыми. К тому моменту Игорек уже захмелел и начал рассказывать Алексею про плюсы и минусы, загорающиеся на табло в небесной канцелярии, целовать свой нательный крест, прижимая его потом жирными пальцами к волосатой выпуклой, как у женщины, груди. Алексей был в восторге от рассказов о небесной канцелярии, он всплескивал руками, потирал их, глаза его светились от радости. Встреча завершилась где-то в одиннадцать. Алексей сел на микроавтобус до Кекавы, маленький городок в двадцати км от Риги, я тоже успел на последний трамвай до Красной Двины. А Игорек остался сидеть в баре около его дома на Московском форштадте. Он был жутко зол, из-за того, что новый знакомый явился на встречу почти без денег, и поживиться было нечем.
Во время второй встречи я услышал, что Алексей учиться в университете на историко-философском факультете уже очень много лет и никак не может получить степень бакалавра. Живет он в огромном особняке с мамой, а работает сторожем на автомобильной стоянке. Эта реальная информация о нем перемешивалась с явным вымыслом. То он заявил, что проехал автостопом всю Латинскую Америку, то заявил, что был моряком на парусном судне и совершил несколько кругосветных путешествий. Рассказывал он и другие глупые истории о том, как он каждую ночь приезжал в парк на Католической улице, считавшийся при совке очень опасным местом, и разгуливал там с топором наперевес. Было забавно слушать подобные наивные истории из уст седеющего мужика за сорок, у которого, по его словам, уже не было ни одного целого зуба – сплошные коронки и мосты. Дело было не в том, что он рассказывал, а в том, с каким пафосом, напором, а иногда и надрывом он это говорил.
Во время третьей встречи, когда Алексей вышел в туалет, Игорек сказал, что этот Алексей, который просит, чтобы его называли Аликом, на самом деле «жидяра», который маскируется под «чурку». Когда в туалет ушел Игорек, Алик сказал, что в Игорьке очень много еврейского. Я сказал, что украинец он только по отцу, а мать его еврейка, которая это тщательно скрывала, но он проговорился мне в нетрезвом состоянии. Потом Игорек начал намекать Алику, что ему не мешало бы поехать в Израиль, а тот начал говорить заученные фразы на идише и болтать о том, какие конфеты и вино испанцы раздают в рижском еврейском обществе. Игорек осведомился, надо ли делать обрезание, чтобы напиться испанского вина задаром. Выяснилось, что мама у этого Алексея грузинского происхождения, но родилась и выросла в Латвии, а отец, которого он никогда не видел был евреем и ещё при совке убежал в Америку, не удовлетворившись должностью заведующего мясным павильоном на Матвеевском рынке. В тот раз Игорек начал психовать, когда услышал, сколько комнат и какой площади в особняке мамы Алексея. Он заскулил, что у него квартира похожа на какой-то хлев, что он хочет новый диван и холодильник. Он сетовал на то, что жена перестала его кормить, после того как, он начал зарабатывать деньги, делая ремонты пенсионерками. Он ныл, что ему нельзя много двигаться, потому что у него лишний вес и потому большая нагрузка на ноги…
Именно в тот день Игорек назвал Алексея Алишером. Тот сначала не понял, зачем его называют распространенным исламским именем, но Игорек принялся ему доказывать, что имя это еврейское, и переубедить его было невозможно. Да и прозвище к Алишеру как-то сразу так приклеилось, что он сам себя начал так называть.
- Ну не утрируйте, - голосил Игорек голосом трансвестита, растягивая слова. - Алишер! Вы иронизируете, Алишер!
В то же время Игорек начинал очень нервничать, когда я начинал обсуждать с Алишером какой-то исторический момент или историческую личность. Он раздраженно спрашивал, не мешает ли он нам, упрекал нас в том, что он должен сидеть, как какая-то мебель. То он начинал стыдить нового знакомого за то, что тот получает каких-то двести лат за месяц. Хотя и сам он получал тоже не так уж и много, потому что редко брался за ремонты, да и делал он их чудовищно медленно, не смотря на мольбы пенсионерок закончить всё побыстрее и предложения заплатить больше за скорость. Из-за того, что он делал слишком долгие перерывы между объектами, от него ушел его верный оруженосец, обожаемый им Абаж – мой умственно отсталый однокурсник по училищу. Язвительный Игорек из-за его прыщей прозвал его жабой, а потом начал произносить его прозвище, наоборот, как в старом советском фильме-сказке. До того, как Игорь Николаевич начал делать ремонты у пенсионерок, он лет семь лежал на диване, и собирался сделать ремонт у себя дома, живя за счет жены. И каждую неделю он написался то со мной, то с Абажем, за наш счет, конечно. Жена его была не против того, что он не работает и никак не начнет делать ремонт. Её только сильно раздражало то, что, напившись, он устраивает дебоши, и иногда приходят штрафы из полиции, а порой ему даже удавалось ей изменить со страшными падшими женщинами. Одна из этих женщин, школьная учительница литературы, даже подожгла ему дверь в квартиру.
В следующий раз мы с Алишером уже встретились в баре на Мариинской улице без Игорька, я принес ему распечатки своих ранних очень неуклюжих произведений, среди которых были и стихи. Он принялся их расхваливать, небрежно пролистав папку с пятьюдесятью листами. В этот момент я пожалел о том, что принес ему свою печатную продукцию. Бумага стоила хоть и малых, но денег, а доисторический принтер печатал ужасно медленно. Мы беседовали о музыке Вагнера и философии Ницше. «Полет Валькирий» Алишер начал бурчать, а вот о Ницше у него было достаточно туманное понятие, как и о Кастанеде, но меня воодушевляло то, что он в отличии от Игорька интересовался философией, литературой, и не пытался мне ничего навязывать. Насколько я понял тогда, он увлекался произведениями маркиза де Сада. Знаний по истории у него было достаточно много, но они не были объединены в какую-то систему, он совершенно не видел взаимодействия между историческими событиями, для него история была случайным набором легенд. Он ничего не стремился объяснить, просто пересказывал с ошибками и неточностями этот набор легенд. Из этого проистекала его железная убежденность в том, что великие личности пишут историю. Я не особенно с ним спорил, просто излагал свои взгляды.
Однако видео на телефоне с Игорьком и Абажем его интересовали намного больше, чем разговоры об истории. Глядя, на ужимки пьяных и психически нездоровых людей, он захотел во что бы то ни стало пообщаться с Игорьком немедленно, принялся ему звонить и напрашиваться в гости, а потом и уговаривать меня пойти вместе с ним. Он зашел в жилище Игорька, где со стен и потолка падала штукатурка, потолок был закопчен после пожара, от печей тянулись по потолку ржавые жестяные трубы, половицы были протоптаны почти насквозь и везде валялись груды пакетов с ярлычками, несобранная мебель в упаковке и всякий хлам. Ему было очень трудно скрыть избыток эмоций, которые овладели им, когда он это все увидел. Но больше всего его умилил крохотный шкафчик над раковиной на кухне. На одной дверце этого шкафчика было наклеено зеркальце размером со спичечный коробок, а на другой маленький клочок бумаги, на котором была напечатана молитва «Отче наш», а на шкафчике стояла крохотная пластиковая иконка. Тут же у этой раковины была дверь в туалет, в этой двери была достаточно широкая трещина, а на уровне глаз в этой трещине была проковыряна дыра. Так же поразило Алишера и то, что в туалете одна стена была в полках, на которых стояли разные соления и во многих банках с огурцами не было рассола.
Игорек решил угостить гостей и удалился в дальнюю комнату, где у него лежали разные просроченные продукты. Некогда он помог своей сестре юристу пересчитать товары на складе разорившейся фирмы, банкротство которой она оформляла, и в оплату за труды получил возможность завалить одну из комнат вафельными тортиками, печеньями, шоколадками, конфетами, напитками, напоминавшими сок и прочей дребеденью. Месяц он обжирался этой просрочкой сам, а потом собрал пакетики в подарок друзьям. А когда у него начались проблемы с зубами из-за сладкого, да и просто уже не лезло все это, он пошел по магазинам и принялся обменивать то, что было еще не просрочено на другие продукты. Как-то раз он обменял тридцать шоколадок на банку тушенки и пакет макарон. И вот он угостил нас какими-то орехами в сахарной глазури, которые разгрызть было очень трудно. Одну коробку он даже дал Алишеру с собой, а тот запихал эту коробку в карман куртки, но пошел в туалет и там у него эта коробка упала, и орешки в глазури рассыпались там по полу. Потом он мне сказал, что рассыпал их специально.
Потом он, пока Игорек вышел из кухни, перевернул его иконку на бок. А затем долго мучил толстяка вопросами о загробной жизни, но тот был недостаточно пьян для того, чтобы изложить свой план порабощения бога, занятия его места и последующего управления вселенной. Однако Игорек не был бы собой, если бы не начал рассказывать, как он всех перехитрит. Он предположил, что бога нет, но есть переселение душ, как в индуизме, и он, будучи человеком, со всеми наладит такие хорошие отношения, благодаря своим врожденным дипломатическим способностям, что, родившись зайцем или оленем, сможет договориться с хищниками, чтобы они его не ели. Этот проект как-то Алишера совсем не впечатлил, ему больше нравилось слушать именно мои пересказы планов хитроумного Игорька, ведь я отсеивал лишнее, выделял лучшее из того, что запомнил за много лет из разговоров со своей музой. Потому в некоторой степени Алишер потерял интерес к Игорьку, которому так и не удалось развести его на пиво.
Я проводил Алишера до остановки микроавтобусов до Кекавы, на последнюю была очень длинная очередь, но если бы он в неё встал, то определенно бы смог занять в ней хотя бы стоячее место, но он колебался, пропускал вперед то девицу, то старушку, а потом и вовсе как-то отошел прочь, не зная, что делать. Я сказал ему, что денег у меня нет для того, чтобы просидеть до половины шестого в каком-то кафе, когда пойдет первый автобус. И тут он решился идти двадцать километров пешком. Я тогда был на велосипеде, и потому вызвался его проводить. Двадцать километров можно было пройти меньше чем за четыре часа, гулять я любил, как и болтать во время прогулок. И тогда я рассказал ему байку о том, как Берия накануне захвата нацистами Лиепаи, приказал вывезти оттуда всех интеллигентов. По радио объявили о срочной эвакуации всех интеллигентов и велели явиться на аэродром. У самолетов образовалась огромная толпа и все утверждали, что они интеллигенты и рвались в самолеты. Нквэдэшники срочно связались с Берией и спросили, как отличить настоящих интеллигентов от всех явившихся, и тот сказал, что те, кто рвутся к самолетам, это не интеллигенты, а напротив прохиндеи, их не брать, брать надо тех, кто нерешительно мнется в сторонке. Впрочем, прогулка завершилась на окраине Риги. За Алишером приехала мама на машине, до этого она ему названивала, а он с ней ругался, и требовал, чтобы она ему разрешила ему дойти до дома пешком. Уверял её, что с его суставами все будет в порядке.
