Иногда врачи ведут себя как тираны. Пришла ты к нему с больной коленкой, а он тебе с ходу: «Флюорограмма есть?» Нет у неё флюорограммы, у неё коленка болит. Ко-лен-ка!
«Без флюорограммы не приму!» - гонит врач. - «Только с флюорограммой. И только после посещения гинеколога». Тьфу ты, ну ты. Идёшь, куда послали.
Кабинет гинеколога встретил Иду стерильной холодностью.
- Пелёнку принесли?
- Нет.
- У меня для вас пелёнки нет. - Маленькая врач смотрит на неё, опустив вниз голову. Маленькие глазки моргают над спущенными на нос очками.
Ида тоже нервно и часто моргает.
- У меня пакет есть... Целлофановый. - Лезет в сумку и достаёт выцветший от времени пакет с рекламой «Монтаны».
- Идите за ширму.
Ида прячется за ширму, стягивает трусы, расстилает на кресле полосатый черно-белый пакет. Взбирается на ступеньку, подозрительно поглядывая на раскрытое настежь окно. В ста метрах от поликлиники многоэтажное здание, жилой дом. Окна дома смотрят в окна поликлиники, в кабинет гинеколога, на распластавшуюся Иду. «Приятного просмотра» - мысленно желает Ида гипотетическому наблюдателю.
Врач натягивает перчатки, проходит за ширму, берёт в руки металлическую распорку, называемую в гинекологии зеркалом. «Глаза - зеркало души» - не к месту вспоминает Ида когда-то где-то услышанную фразу. Ида намеренно старается отвлечь себя от происходящего размышлением о сущности зеркал. Посещение гинеколога даже для неё не очень приятная процедура. Вернее, очень неприятная.
Не успела врач сунуть куда положено инструмент, как в дверь постучали.
Шелест смешался с топотом. В кабинет ввалились студенты-медики.
- Ну что ж, вовремя, - радушно произнесла хозяйка металлических распорок. - Проходите за ширму, у меня как раз пациентка.
Ида хотела вскрикнуть, вскочить, натянуть трусы и убежать, но, словно загипнотизированная, продолжала лежать и, нервно моргая, смотреть, как за ширму протискиваются юные интерны. Пять девушек, трое ребят. Они смотрели с интересом, с серьёзными лицами. Казалось, вид раскоряченной Иды их совершенно не смущал, зато очень смущал саму Иду. Она схватила подол юбки и натянула на голову.
Отчего-то после посещения гинеколога ей всегда хочется принять душ. А сегодня особенно. И перестелить постель. Душ, свежее бельё и чашечка ромашкового чая должны вернуть ощущение чистоты. И избавить от нестерпимого чувства стыда.
«Обратите внимание... Женщина, рожавшая естественным путём... Влагалище узкое... Матка в идеальном состоянии... Готова к новым родам». Она чуть не задохнулась под подолом и лежала так, накрытая, до тех пор, пока студенты не оставили её одну за перегородкой. Какое-то время, пока она слезала с кресла, отдирала прилипший к попе пакет, натягивала трусы, они ещё топтались в кабинете. К врачу вся красная, нервно моргая, вышла, когда интерны покинули помещение.
Успокоилась Ида только на улице. Посмотрела в чистое голубое небо и вспомнила, что забыла очки. Она сняла их и положила на подоконник перед тем, как залезть на кресло. Возвращаться не хотелось. Ида остановилась в раздумье.
- Девушка!
Она оглянулась. По дорожке к ней приближался молодой человек в голубом халате. Он почти бежал.
Точно! Этот долговязый дрыщ был одним из тех интернов, которые разглядывали её... нутро. Он был выше остальных на целую голову и худее раза в два. Про таких говорят: горшок мяса и кружка крови. Парень протягивал очки и улыбался.
Ида снова залилась краской.
- Спасибо. - Схватила очки, отвернулась и поспешила прочь. Она так торопилась убежать, что забыла про боль в колене. И оно тут же напомнило о себе подогнувшейся ногой.
- Ммм... - промычала Ида, приседая от боли. Крепкая рука подхватила её за локоть.
Лет до тридцати Витька был обычным человеком, во всяком случае, ничего такого эдакого за ним никто не замечал. И вдруг появилась у ВитькА эта самая предпринимательская жилка, о которой в советские времена мало кто знал и ещё меньше пользовался. И появилась, или лучше сказать, обнаружилась, жилка в самую для этого подходящую пору — лихие 90-е. В то время, когда народ хватался за голову, а ещё чаще - за пустой кошелёк и, как следствие, за ещё более пустой холодильник, Витька потирал руки перед открывшимися для него возможностями.
Итак, что сделал Витька?
Витька купил специальную итальянскую установку по производству макарон, по-русски, значит, лапши. Свой миниатюрный заводик разместил на заднем дворе, благо территория позволяла. Закупил необходимое сырьё и наладил производство.
Хорошо работает итальянское оборудование, лапша получается качественная, вкусная, а в голодную годину уходит просто на ура. Витька доходы от продажи лапши подсчитывает, радуется. В качестве благотворительности угощает лапшой родственников. Пакет яичной лапши перепал и нам, зря, что ли, родственные узы крепили столько лет. «И правда, хорошая лапша!» — попробовав, оценили мы. Объективно, а не за халяву оценили.
Но вот нашла на Витьку какая-то непонятная буржуйская жадность. Захотелось ему приумножить свой так себе (как ему казалось) доход. Подумал Витёк, полистал инструкцию, поискал слабые места в технологии производства и нашёл… нашёл-таки уязвимое место.
По рецепту требовалось загружать в машину десяток яиц, вот и решил Витёк сэкономить. Ну что за разница десять или девять, а выгода налицо. Решил — сделал. Смотрит — на выходе новая лапша ничем от старой не отличается. Продолжил производить лапшу по новому рецепту.
Ну а где девять, там и восемь, а где восемь… ну сами понимаете. Да чего их вообще туда класть? И без яиц лапша выходит, ну не жёлтая, серенькая, но есть-то можно. Только вот непонятно, почему доходы от такой экономии перестали расти, а даже наоборот, покатились с горки. Вскоре Витькину лапшу покупать перестали вовсе.
Раздал Витька запасы родственникам, сам с горя за бутылку. Стали мы лапшу варить, в кипящую воду бросили, восемь минут варили, ну как обычно, как всегда, как по рецепту положено, только когда лапшу на дуршлаг откинули, да водой холодной промыли, да в тарелку вывалили, лапша превратилась в сгусток клейкой массы серо-буро-грязного цвета. Есть такое? Ну нет уж, увольте.
Другие сейчас времена, жить лучше стали, дефициты пропали, никто уже стрелочки на колготках не зашивает, никто дырочки не штопает. Да ладно — никто. Вот Люська Куркова… Не, Люська не штопает, просто не выбрасывает. Она же не француженка какая-то и не итальянка, она драные колготки для особого случая бережёт.
И вот представился Люське такой случай, собралась она к терапевту. «Ну чё, — думает, — хорошие колготки под брюки надевать? Под брюками да сапогами никто её дыры не увидит. Ежели и придётся раздеваться, то только до пояса». Вполне себе логично рассудила и так и сделала. Отыскала драные колготки, надела под брюки и пошла к терапевту. Врач давление у Люси померил и приказал срочно идти на кардиограмму.
Заходит Люся в кабинет на кардиограмму, медсестра на её ноги косится и требует, чтоб она штанины задрала. Люся штанины задрала и чуть от стыда не сгорела, колготки-то она повернула пятками наверх, и две огромные дырищи уставились на медсестру своими зевами. От этой картины у Люси давление ещё выше подскочило. И ничего лучше она не придумала, как снять штаны вместе с колготками. Совсем забыла, что на ней вместо плавок панталоны «Прощай, молодость». Их она надела, следуя всё той же логике, — и пояснице тепло, и ноги по колено не мёрзнут. А медсестра совсем молодая девушка, таких трусов сроду не видала. Рот открыла и смотрит с удивлением.
Люся скорей колготы из штанов вытаскивать. Натянула штаны на голые ноги, легла на кушетку и задумалась: «Это как же надо не любить себя, чтобы так опозориться». В общем, встала Люська с топчана, стянула злополучные колготы, всунула босые ноги в сапоги и прямиком в магазин женской одежды. Купила себе ажурные плавки и новые колготы. Пришла домой, разложила покупки, дочь как увидела ажурные трусы, ахнула.
— Зачем ты, мама, такие трусы купила? — спрашивает.
— В гроб меня в них положите, — отвечает Люся, — а то вдруг археологи откопают лет через 100, а я там в драных панталонах. Вот же стыдобища!
В приличном обществе, каковое собиралось на квартире у художника Ивана Передвигина в связи с его юбилеем, правила поведения особенные, за много лет знакомства устоявшиеся. Люди здесь высокообразованные и культурно просвещённые. Все. Все, кроме Аллочки. Смазливая и совершенно беззлобная Аллочка в это местечковое светское общество попала случайно. Привёл её поэт Василий Декадансов, который влюбился в небесно-голубые, в обрамлении пушистых ресниц, глаза окончательно и бесповоротно.
Для дам полусвета нахождение рядом с очаровательной, но не обременённой образованием и интеллектом Аллочкой вызывает едва заметные презрительные ухмылки. Впрочем, Аллочка этого не замечает и расхаживает по квартире Передвигина так же, как делают это все остальные.
Правила приличия требуют останавливаться у каждой картины юбиляра, сказать что-нибудь вежливое, поцокать языком, сделать шаг назад, потом вперёд, выдавить пару фраз одобрения, а лучше удивления.
Заходя в комнату, Аллочка оглядывает равнодушным взглядом толпящихся у картин гостей и даже не удосуживает взглядом любовно развешанные по стенам этюды и натюрморты. Зато с возгласом восхищения бросается к длинному стеклянному сосуду с торчащими из горлышка камышами.
— Ах, какая прелесть! — вскрикивает маленький ротик. Маленький носик вздрагивает от восторга, а и без того мультяшная внешность становится ещё мультяшней. Аллочка подлетает к вазе и с придыханием произносит: — Камыши!
Камыши в подарок Передвигину вручила его пятилетняя внучка. Чтоб не обидеть девочку, дедушка поставил их в вазу с намерением после выбросить камыши в мусорку.
Похлопав ресницами, Аллочка переводит взгляд на фруктовницу. Изящно выдутое стеклодувом изделие само по себе представляет интерес и служит источником эстетического восхищения. На блюде горкой лежат конфеты. Десяток дефицитных шоколадных прикрывают собой дешевые карамельки. К шоколадным никто не притрагивается, все понимают их назначение. Все люди воспитанные, все культурные.
Зато дорогой «реквизит» вызывает искренний интерес Аллочки. Тю-тюлечка Аллочка без тени смущения подходит к блюду и выбирает конфеты только шоколадные. Быстро распаковывает фантик и аппетитно жует. Шоколадная слюна сексуально пачкает пухлый бутончик губ. Аллочка слизывает с губ шоколадные остатки и берет с соседнего блюда апельсин. Столь же дефицитные для того времени цитрусы в количестве трех штук служили символом Передвигинского успеха. Апельсины он выкупил у соседа, который привез их из командировки в Москву. Дело было еще в прошлом месяце. Все это время Иван хранил плоды в холодильнике, специально подгадывая к случаю. Живой натюрморт из трех апельсинов и десятка яблок ласкал взгляд юбиляра и гостей ровно до того момента, пока на них не покусилась Аллочка. Конечно же, яблоки её не интересовали. Яблоки она и дома поест. Яблоки остались… А стол украсила оранжево-пупырчатая кожура.
В целом Аллочка осталась довольна проведенным временем. Вот если бы еще не скучная компания, которая весь вечер только и делала, что перемывала кости какому-то Кафке и Борхесу. Остальные фамилии Аллочка не запомнила.
Она сделала верную ставку. И не прогадала. Лучше поторопиться. Она подложила в кострище стопку сухих дров.
Горячий пар клубится матовыми космами. Вода в котле весело булькает. Пузырьки всплывают, плюются кипящими брызгами. Требуют плоти.
Сейчас, сейчас. Девять кусков. Почему именно девять? Чёрт её знает. Чёрт знает.
Она ставит перед собой жестяное ведро и вынимает из него кусок мясистой плоти, опускает в кипяток. Один. Потом второй. И так все девять. Долго смотрит на пыхтящее варево. Минут двадцать жирная розовая плоть пыхтит и подрагивает. Зрелищно. Завораживает.
Она отходит и через минуту возвращается к котлу с полиэтиленовым мешком и пузырьком одеколона. Мешок опускает к ногам, с пузырька откручивает крышку, поднимает над томящейся плотью. Струйка чуть сладковатого парфюма оставляет в воздухе приятное амбре. Пустой флакон летит в ведро, бряцая стеклом о днище. Поднимает мешок, вытягивает скрепляющую нить, высыпает в котёл белую чешуйчатую крупу. Семь, ровно семь килограмм едкой щёлочи. Прожорливый натр разъедает успевшую побелеть плоть. Она берёт гигантскую, похожую на весло, деревянную ложку, опускает в котёл и начинает помешивать. Как только варево сгущается до необходимой вязкости, вынимает черпало.
Дать немного остыть, а пока подготовить формочки. Она заливает водой тлеющий костёр и уходит.
Осень, она прекрасна. Там, за горизонтом, огромный город, шумный, суетливый, а здесь тишина. Такая, как хотелось той училке, с пустым, как банка от пива, взглядом. Умная зараза, недоверчивая.
— А разве женщина имеет право прикасаться к священному напитку? — насторожилась клиентка, при виде бокала с вином.
Об этом-то откуда она знает? Она же учительница, откуда ей знать церковные законы.
— В Левите написано…
— Но вы же не в церковь пришли. — Потёрла за ухом. Она всегда так делала, когда нервничала. Дурацкая привычка с детства. — Если вы передумали, я закрою портал. — Поставила бокал на стол.
— Нет, нет, не обижайтесь. Я просто не совсем понимаю, как это работает. Простите…
— Карты показали близкую дорогу и казённый дом. Выпейте вино, а я прочту заклинание. Вселенная подскажет мне координаты.
Противная училка опьянела не сразу. Привыкший к снотворному организм кочевряжился. Ведунья читала заклинания, исподлобья наблюдая за гостьей.
— Чаша Грааля — водород 79 — гелий 44 –нановолны –энергетика –золотарь –частица Бога — ионосфера.
Училка сидела прямо, внимательно прислушиваясь к словам, и заторможено моргала.
Ведунья с остервенением тёрла за ухом. Раздражение нарастало. А началось всё, когда эта прибитая нелёгкой жизнью «моль», раскрыв тряпичный кошелек, начала отсчитывать договорённую сумму. Делала она это с явной неохотой. Словно отрывала от сердца последние кровные.
Судя по опустевшему кошельку, так оно и было, и чародейка поспешила обнадёжить:
— Расстаёшься с деньгами, обретаешь возможность.
Увещевание подействовало, гостья кивнула и протянула мятые бумажки.
— Плутоний — мутация — проектор…
Учительница клюнула носом, и ведунья тотчас подняла глаза, но поспешила. Клиентка тряхнула головой, прогоняя дремоту, и чуть заплетающимся языком спросила:
— Это эзотерическое?
Ведунья кивнула и открыла рот для продолжения, но гостья снова перебила:
— Мне карты всё же понятней… Казённый дом… Но как мне его найти… Я хотела бы знать… А то вдруг мне не подойдёт… А вы наколдуете… — Голова тяжелела, но она боролась с ней, упорно задирая подбородок.
— Это школа — интернат для девочек в пригороде Подмосковья.
Протяжное «Оооо…» — свидетельство одобрения, вырвалось из щелистого рта.
— Это как раз то… что… мне… нужно. — Голова с глухим стуком шлёпнулась на стол.
Наконец-то. Ведунья встала. Уголки рта презрительно скривились. Выгоды с такой клиентки — мизер. Двести рублей, больше не выжмешь. Как и всего остального. Тощее обескровленное тело без грамма жира. Ни украшений, ни приличной одежонки. Старый поношенный плащ, растоптанные туфли.
Ведунья схватила чёрную сумочку. Потрескавшиеся ручки, застрявший на полпути бегунок. Дёрнула посильнее, вырывая металлические зубчики молнии, перевернула, высыпав на стол содержимое. Несколько копеек шлёпнулись на стол вместе с крошечным футляром «губнушки» времён социализма. Чеки, квитанции, билеты. Последним вывалился телефон. Допотопный, кнопочный. Кто такой возьмёт? В костёр его. В костёр. Там ему самое место.
Да, небогато живут учителя, не то, что эстрадная богема. Воспоминания о блиноликой оперной диве улучшили настроение. Вот где барыш получился. Вот где навар так навар и в прямом, и в переносном смысле. Не то, что та нищебродка. Больше с подобным она связываться не станет.
А примадонна оказалась редкая штучка, породистая. Выступающие из выреза платья мясистые груди выпирали так, будто требовали к себе внимания и восхищения. Впрочем, всё в ней требовало этого. Говорила, словно роль играла. Сочные, готовые прыснуть ботоксом губы, произносили пафосные речи. Театр, да и только! Ну что ж. Она тоже играла роль, и ещё вопрос, кто играл лучше. Надменная. С самомнением. А всё равно дура! Пришлось ей подыграть, наобещать то, чего она так жаждала, для удовлетворения её карьеристских амбиций. Психотерапия, ёптить! Спасибо интернету, пару бесплатных видеоуроков хватило, чтобы понять, как это работает. Прогрессивное гадание. Тут и образования специального не надо, особенно с такими, как эта напыщенная особа. Такую разговорить — не проблема. Сама про себя всё выложила, оставалось только правильно упаковать полученную информацию в трудно понятные фразы заклинания. Нужные слова, так называемый ключ, у неё под рукой. Да здравствует Интернет, здесь всегда есть место идиотам, возомнившим себя пророками и пугающих своих оппонентов формулами эзотерических проклятий.
Права была тётка. Вот как предсказывала, так и получилось. Как в воду глядела, где их с Витюшей совместная жизнь отражалась. Всё так и даже хуже с каждым днём. Пьянки да гульки стали частыми. Скандалы да драки - постоянными.
- Где кольцо твоё?! - Голос сорвался, и Ида закашлялась.
- Какое кольцо, что ты пристала ко мне? - Витюша развалился в плюшевом кресле, закинув руки за голову.
- Обручальное, какое...
- Не помню, сунул куда-то.
- А снимал зачем?!
- Я не снимал, оно само слетело, так я, чтоб не потерять, его в карман сунул. Только не помню, в какой.
- Врёшь, гад. Не могло кольцо слететь. Оно и надевалось с трудом.
- Отстань! - Витюша приподнял зад, вытащил из-под него пульт от телевизора, нажал на красную кнопку.
- Сволочь! - Ида замахнулась полотенцем, но рука зависла, а потом безвольно опустилась.
- Может, хватит соседей развлекать своими воплями. Сегодня я же вовремя пришёл. Сразу с работы. Чего тебе ещё надо?
- А что случилось? У Никитиной месячные?
- Тьфу ты, дура...
- Всё, с меня хватит! - Ида отвернулась к шкафу, резко дёрнула дверцу, застучала вешалками.
- Уходишь, что ли? - Витюша зевнул и сладко потянулся.
- Ухожу! Видеть тебя больше не могу!
- Вот и правильно! Иди навести тётку. Я хоть матч спокойно посмотрю. - Витька переключил канал. На экране шумели трибуны. До начала первого периода оставалось три минуты.
- А! Ну теперь понятно, почему ты вовремя пришёл. Матч! - Ида дёрнула платье с вешалки. - Ни ради меня, ни ради Филички, ради футбола своего сраного.
- Ты ещё здесь?
- Сволочь, - почти шёпотом произнесла Ида, натягивая платье. Платье налезало с трудом, за последний месяц она набрала пять выпирающих на спине под лифчиком дополнительной складкой, килограммов.
- О, разожралась! Скоро платье на тебе треснет.
Ида прикусила губу и хлопнула дверью.
С красным от гнева лицом она вышла во двор. Лада сидела на лавочке, спрятавшись за обеими колясками, и читала книжку.
- Что у вас там опять случилось? Крики аж сюда слышно.
- Ай! Всё то же. Не нужны мы ему. - Ида присела на край скамейки.
- Да ладно. Куда он без тебя? Какая дура ещё будет за ним так ухаживать?
- Вот именно, что дура.
- Прости, я не в том смысле, - сконфуженно пролепетала Лада.
- В том... В том... Дура и есть.
Лада вздохнула.
- Он просто не понимает. Не ценит. Такие, как он, понимают только, когда одни остаются.
- А вот и пусть остаётся. К тётке пойду. Останусь у неё ночевать, а он... Вон пусть один... Там...
- Да, наверное, разок проучить бы не мешало. Только как бы хуже не было.
- А куда хуже, Лада? Думаешь, мне не хочется вот так, как ты, сидеть и читать книжку, - Ида покосилась на коричневый томик Ремарка, - ну ладно, не книжку, но посмотреть сериал про любовь я могу? Посвятить время устройству своего... Своего!.. приятного досуга? - Она поднялась, поправляя стянувшееся на боках платье. - Пойду, пока Филька не проснулся. Пока.
Ида толкнула коляску и пошла по тропинке навстречу заходящему солнцу, переваливаясь, словно утка. Последнее время беспокоил сустав. Надо бы к врачу, да всё некогда.
На небе ни единого облачка, и яркое июльское солнце настойчиво не желает прятаться, слепит, режет по глазам.
Витюша щурится, поднимается и идёт к окну задёрнуть шторы...
В соответствии с теорией катастроф, чтобы случилась трагедия, необходимо как минимум шесть отклонений от правил. Шесть нарушений общепринятого, утверждённого и подписанного чьей-то кровью.
Для Ивана Вязина служба в армии - почти удовольствие. Лежит душа его безгрешная к этому делу. Святому, можно сказать. Да так лежит, что устав Иван наизусть выучил, он у него, как говорится, от зубов отскакивает в любое время дня и ночи. От корки до корки вызубрил. И, соответственно, следовал, соблюдал, придерживался. В результате этап учебки пройден на «отлично». Физическая, строевая, огневая...
Как принято в армии, каждый этап заканчивается стрельбами на полигоне. Отстрелялся Иван - что надо! И на память об этом припрятал гильзу. Хотя по инструкции и не положено. После стрельбы все гильзы необходимо собрать и сдать на пункт боепитания. Такой порядок. Но многие нарушали, забирали с собой, из гильзы потом делали различные сувениры - брелки или колпачки на ручки, у кого, на что хватало фантазии. Вот и он поддался соблазну.
Памятную гильзу Иван всегда носил в кармане. Считал своим талисманом. И в тот вечер гильзу тоже взял с собой.
Армия - место серьёзное, не терпящее послаблений. Но командир полка с суровой фамилией Крутояров в душе был человеком добрым и даже немного сочувствующим. К тому же срок его службы на благо Отечества подходил к концу, а возраст подкатывал к тому порогу, когда выслужиться стараешься уже не перед начальством, а всё больше перед Богом.
А тут Чемпионат мира по футболу, а футбол он любил, как и те, кто службу солдатскую несёт. Не так уж много радостей у солдата, а нагрузка - дай боже. Вот и пожалел подчинённых своих командир и вопреки инструкции разрешил поставить в караульное помещение телевизор. Эх, добрая душа у Крутоярова! Глядишь, и зачтётся... Да и память о себе добрую оставит.
Несение караульной службы - дело ответственное, а значит, скучное. Задача у часового несложная: прогуливайся вдоль охраняемого объекта от одной точки связи до другой и каждые 15 минут докладывай начальнику караула обстановку. Ну и бди, конечно.
Не первый раз Иван на пост заступает, и установленный порядок действий, можно сказать, доведён у него до автоматизма. В этот раз всё происходило, как и много раз до этого. А именно: вместе с разводящим прибыл на место, оборудованное специальным пулеулавливателем, где и произвёл положенные действия по заряжанию оружия. Все его движения чёткие, правильные, словно не человек он, а надёжный слаженный механизм. Уложил в пирамиду стволом в пулеулавливатель, снял с предохранителя, отвёл затворную раму назад, а пока удерживает, разводящий проверяет - нет ли в патроннике патрона.
- Осмотрено, - чеканит разводящий.
Иван раму отпускает, нажимает на спусковой крючок. Контрольный спуск подтверждает отсутствие в патроннике посторонних предметов. Казалось бы, откуда им взяться, но мало ли. Не зря ведь говорят, что раз в году и палка стреляет, а Суворов вообще пулю дурой называл. Вот для того и труба эта досками обитая, что пулеулавливателем зовётся, чтоб исключить такую возможность. Всё в армии продуманно и сделано, чтоб предотвратить вероятность случайного выстрела.
Ну вот, дальше осмотренное разводящим оружие Иван ставит на предохранитель, показывает разводящему рожок с полной загрузкой из 30 патронов. В нижней части магазина есть отверстие. Когда тридцатый патрон в него заходит, появляется капсюль, значит, рожок снаряжён полностью.
- Осмотрено! - чеканит разводящий.
Иван подсоединяет магазин.
- Заряжено! - докладывает, ставит на предохранитель и становится в строй.
Всё просто и ясно, отработано посекундно. Та же процедура, но в обратном порядке, ждёт Ивана по окончании смены с дежурства.
А сейчас, осмотрев вверенные ему двери и окна, замки и печати и убедившись в их целостности, Иван обходит территорию как полноправный хозяин, чувствуя приятную тяжесть ответственности за объекты стратегического значения. Важность положения усиливается осознанием собственной власти. Власти не маленькой. А очень даже значительной - возможности применения оружия... Естественно, в случаях, оговорённых уставом.
Ходит Иван, ходит. Скучно ему. Мужики в караулке футбол по «телеку» смотрят, а ему развлечь себя нечем, разве что... Посмотреть, как работают составные части механизма. Нащупал в кармане гильзу, вытащил, скинул с плеча автомат, отсоединил рожок, достал верхний патрон, вложил гильзу, подсоединил рожок к автомату, снял с предохранителя, оттянул раму, отпустил, гильза влетела в патронник. Отсоединил рожок, раму назад, гильза через отражатель улетела вправо. Интересно!
Иван гильзу поднимает, снова засовывает, подсоединяет рожок и снова отводит раму...
Тут звонок. Время проверки связи. Звонок и отвлёк-то всего ничего, на секундочку, но рожок присоединён, а гильза улетела. Сработал отлаженный механизм чётко. Палец отпустил затворную раму и нажал на спусковой крючок.
Звук выстрела совпал с душераздирающим криком: «Гол!». В караулке ликовали.
- Всё нормально! На посту без происшествий! - бодро доложил Иван начальнику караула и положил трубку.
Яркое июльское солнце заливало светом жилое здание напротив. Окна дома пламенели закатом. Иван лихорадочно шарил глазами по штукатурке и стёклам, но никаких признаков попадания пули в дом обнаружить не удалось. Окна целы, сколов облицовки нет.
То, что дура-пуля пролетит положенное ей расстояние и угодит в инпост окна дома напротив, и, пробив его, попадёт в сонную артерию вставшему зашторить окно Витьке Глухому, он узнает позже. А сейчас он судорожно ищет улетевшую гильзу. Сейчас у него одна забота - как-то скрыть недостачу патрона. Спасительная полигоновская гильза нашлась быстро. Вытащив сверху пару патронов, он вставил гильзу, прикрыв её ими - патронник полон. Конечно, Иван - не дурак, конечно, он прекрасно понимал, что после смены караула, проверяющий обнаружит подмену, но это потом... К тому времени он придумает какую-нибудь историю. Например, что в подсумке оказалась дырка, ну или ещё что-нибудь, но это потом, а сейчас контрольное отверстие показывает, что патрон на месте, магазин полный, капсюль виден.
Она нашла его на следующее утро. У зашторенного окна в луже крови. Прибывшие на место происшествия врачи констатировали смерть от огнестрельного ранения. Как позже скажет судмедэксперт: «Смерть наступила не сразу, а через два часа после того, как пуля попала в сонную артерию». А ещё скажет, что его можно было бы спасти, если б кто-нибудь был дома. Виктор Глухой просто истёк кровью.
Когда все разойдутся, Ида передаст ребёнка Ладе, а сама, оглушённая случившимся, свалится в плюшевое кресло. Она примет точно такую же позу, закинув руки за голову, позу, в какой сидел Витюша в тот момент, когда она уходила. И просидит так, не шелохнувшись, пять минут, пока лёгкий, еле уловимый звук не притянет внимание. Она не сразу поймёт, что это. И никогда не поймёт, откуда… выкатилось его обручальное кольцо.
Проделав круг, кольцо подкатилось к её ногам и остановилось на ребре.
— Ироды! — вопила Марьяна, хватая румынского офицера за рукав. — За что?!
— Пшла, пшла, — оттолкнул офицер и стеганул Марьяну нагайкой. Кот в его руке выкрутился и вцепился зубами в костяшки пальцев. — Ааа… — заорал офицер, тряхнул животное за шиворот и обвил нагайку вокруг кошачьей шеи. Нагнулся, ступил ногой на свисающий конец и потянул за рукоять. Кот взвизгнул, изогнулся в предсмертной судороге и затих.
— Скотыняка! — Марьяна стянула шаль, размахнулась и со всей силы огрела ею фашиста по спине. Фуражка слетела с головы офицера и покатилась под ноги Захару, который всё это время молча смотрел на происходящее сквозь узкий прищур. Захар вжал голову в цигейковый воротник и смачно плюнул сквозь прореху в зубах. Плевок попал аккурат на околыш офицерской фуражки.
Офицер схватил одной рукой шаль, перекинул через шею Марьяны, притянул к себе, другой — молниеносно вынул из кармана нож и всадил женщине в живот. Старуха захрипела, дёрнулась… и осела. Плюхнулась на землю, как пустой мешок. Вытерев нож о складку галифе, офицер подошёл к валяющейся на земле фуражке, поднял, внимательно рассмотрел жёлтую кляксу слюны и, не поднимая глаз, крикнул:
— Инкиде!
Два румынских солдата бросили мешки с провизией, которые они выносили из сарая, и кинулись к Захару. Схватили за руки.
Захар хорошо знал румынский, столько лет на них батрачил, но приказ «Повесить» не испугал его. Глядя на худосочные ножки румынского офицера, на кровавую полоску от ножа на галифе, он зло усмехнулся и ещё раз сплюнул. На этот раз на сапоги офицера.
— Вояки!
— Инкиде! — взвизгнул офицер, — Маса! Френгие!
Ещё двое кинулись в дом и через минуту, протискиваясь в двери, вытащили на улицу стол.
— Аколё! — офицер ткнул пальцем, указывая на огромный ствол грецкого ореха.
Солдаты поставили стол под дерево, один взобрался на него и стал привязывать верёвку. Верёвка сопротивлялась, соскальзывала змеёй с голой ветки, падала в грязь. Наконец над столом повисла петля. Солдат подёргал её, проверяя прочность и, оставшись доволен, спрыгнул на землю.
— Гата!
Державшие руки Захара солдаты потащили его к столу.
— Аштепта! — крикнул с крыльца второй офицер и ловко вскинул руки к лицу. В руках офицера блеснуло стёклышко в круглой оправе, которое торчало из миниатюрной чёрной коробочки. Захар с интересом посмотрел на диковинку. Коробочка издала щелчок, и офицер отнял от лица коробок.
«Так вот он какой — фотоаппарат», — догадался Захар, который слышал от сына о чудесном изобретении, которое можно было носить с собой и делать снимки везде, где придётся.
— Аурка! — гаркнул первый офицер в лицо Захару и кивнул на стол.
— Ты думаешь, я тебя испугаюсь, подлая фашистская морда? — Захар оттолкнул пыхтящих рядом с ним солдат и сам забрался на стол. Сунул голову в петлю.
— Стай лянга! — скомандовал офицер с камерой, и солдаты засуетились вокруг стола, принимая выгодные позы.
Что-то случилось в небе. Потерявшееся солнце неожиданно прорезало лучом серую мглу и залило светом двор: задушенного нагайкой кота, зарезанную ножом Марьяну и его, Захара, с петлёй на шее.
— Снимай, гад, снимай, для истории. Чтоб дети наши помнили, чтоб дети их детей знали, чтоб внукам рассказали и никогда вам, проклятым, это не простили, — голос Захара, будто завершив свою миссию, сел.
— Ну, соареле есте ин кале. Интоарче. — Офицер сбежал с крыльца и обошёл орешник. Солдаты приподняли стол и закружили, разворачивая Захара спиной к дому. Снова встали в позы.
— Ну и дурни! — усмехнулся Захар.
Затвор щёлкнул, и стол, выбитый ногой солдата, грохнулся. За ним с верёвкой вокруг шеи на землю упал Захар.
— Тьфу, сукины дети, даже повесить, как надо, не могут.
— Депашеск! — нервно заорал первый офицер, и солдаты суетливо забегали.
Снова верёвка, стол, только теперь он стоит к дому спиной, а перед глазами сад. Голые деревья уткнулись ветками-раскоряками в небо, и только чёрный обрубок яблони, той самой, на которой этой зимой повесился доведённый до отчаяния сосед, мозолит вечным упрёком глаза.
— Скоро свидимся! — подмигнул Захар, и солнечный свет погас.
Их чувства созвучны звукам природы. Они стояли на лесной тропинке. Она сказала, что было бы неплохо.
— Было бы замечательно, — ответил он и привалился спиной к стволу. Опираясь руками в расщеплённый сук, он смотрел, как по толстой коре бежит муравей.
Она стояла на одной ножке. Она походила на фламинго в этой розовой курточке, с согнутой в коленке ногой. Рельеф обтянутой бежевым чулком икры и острый, угрожающе торчащий каблучок, с нанизанной на него бурой листвой, возбуждали до боли в висках.
Он опустил глаза, настолько ярким и лучистым был её взгляд.
Быстрым движением она расстегнула ему ремень на джинсах. Он приподнял её, и они снова слились в одно целое, захватывающе-восторженное, не замечая, что сверху за ними наблюдает любопытная белка.
Одной рукой он поддерживал её бёдра, другой упирался в ствол дерева и чувствовал в это мгновение, как глубоко под землёй от древесных корней, по всем неисчислимым капиллярам вверх к освещённой вечерним солнцем кроне поднимается вечная безудержная сила. Сила, называемая любовью.
А потом, когда острое чувство восторга сменилось блаженным состоянием удовлетворения, она прижалась к нему спиной, он обхватил её руками, и они долго смотрели в небо, на серебристый самолёт, оставляющий за собой белую полосу.
— Одри Хепбёрн говорила, что ей не нужна кровать, чтобы доказать свою сексуальность. Что она может быть сексуальной, просто срывая с дерева яблоки или стоя под дождём. И я с ней согласен. — Он подтянул джинсы и застегнул молнию.
— Будь осторожен, я могу начать тебя ревновать к этой вертихвостке. — Лена одёрнула загнувшийся подол юбки и достала из сумочки расчёску. Провела по опалённым солнцем волосам.
— Было бы здорово. Мне очень хочется, чтоб ты меня ревновала, а то складывается впечатление, что тебе всё равно.
— Мне не всё равно. Просто мне не к кому тебя ревновать. Одри Хепбёрн давно умерла, а других дам рядом с тобой… — Лена осеклась. — К жене я не ревную.
— Странно. Мне казалось, что любовницы в первую очередь ревнуют к жене.
— Глупо ревновать к жене, ведь ты изменяешь ей со мной, а не мне с ней. — Сказала и поморщилась. — Мы с тобой, конечно, мерзавцы. Но мы влюблённые мерзавцы, а влюблённые очень, очень эгоистичны. Как думаешь, это простительно?
— Вряд ли.
Шум ветра донёс голоса. Кто-то шёл им навстречу.
— О-о! Пора убегать, пока нас не застукали. Встретить знакомых в этом лесу — вероятность небольшая, но закон подлости ещё никто не отменял.
— После свитеров я этому даже не удивлюсь. Так и жду от провидения какого-нибудь подвоха.
— Держим темп! — Из-за поворота показалась розовощёкая девушка со скандинавскими палками в руках. Следом за ней, словно стая кузнечиков, двигалась группа людей.
— Пойдём скорей. — Макс потянул Лену за руку.
— Постой. Это же Шоцкая! Ирина Шоцкая.
— Хочешь взять автограф?
— Нет… Просто…
— Лена! Леночка! — От группы отделилась старушка и, улыбаясь, направилась к Рязанцевой. — Вот так встреча!
— Ну вот он… Здравствуй, закон подлости, — усмехнулся в воротник куртки Макс.
— Агата Тихоновна? — Лена быстро выдернула руку из его ладони. — А вы что тут делаете? — спросила и покраснела.
— Вот занимаюсь. Хожу с палками. А вы?..
— Я… — Лена растерянно посмотрела на Макса. — Мы тут по работе.
— Здравствуйте, — стараясь скрыть в уголках губ улыбку, поздоровался Макс и полез в карман за сигаретами. — Я отойду, покурю в сторонке, чтоб вам не мешать.
— Ничего, я дорогу знаю, но вы же не бросите меня здесь одну? — Агата Тихоновна перевела глаза на Макса, её взгляд задержался, бровь удивлённо приподнялась. — Или…
— Нет, нет, мы не оставим, мы как раз закончили… всё, что нам было нужно, мы уже сделали…
— Кхе-кхе… — закашлялся Макс.
— Агата Тихоновна, — быстро заговорила Лена. — Я пока не могу вам ничего рассказать, тайна следствия, понимаете?
— Понимаю, — закивала старушка, не сводя глаз с Макса.
— Но мы вас подвезём. Да, Макс?
— Конечно, — Макс затянулся глубоко и объёмно, с нескрываемым наслаждением, что помогло ему не рассмеяться. А смеяться хотелось очень. Особенно смешила лисья мордочка Рязанцевой, которой приходилось на ходу выкручиваться из щекотливой ситуации.
— Ну, если тайна следствия, то понятно, — Агата Тихоновна сложила палки, сунула под мышку. — Потом расскажите. А пока я… Я хочу спросить у вас совета… В одном деле… Даже не знаю.
— Что-то случилось? — с радостью ухватилась за отвлекающую соломинку Рязанцева.
— Не знаю, случилось или нет. Понимаете, я тут с одной женщиной подружилась… Из нашей группы. А она исчезла.
— Как исчезла?
— Ну, перестала ходить на тренировки, телефон не отвечает, и дома её нет. Я несколько раз приходила, звонила, но мне никто не открыл.
— Может, уехала? К родственникам. — Макс затушил сигарету и подошёл к дамам.
— Нет у неё никого, сирота она.
— Может, заболела, в больницу попала. Вы соседей спрашивали?
— Соседи плечами пожимают. Вы же знаете, какие сейчас соседи, им до того, кто за их стенкой, дела нет. Одна она жила, ни детей, ни мужа, только со мной вот подружилась, да и я повела себя по-свински.
— Как это?
— Дурой её обозвала… Поссорились мы… А она после этого перестала на тренировки ходить.
— За что же вы её так, Агата Тихоновна? — уже не сдерживал улыбку Макс. Его забавляла сложившаяся ситуация и рассказ старушки. Чувствуя игривость интонаций, Лена как бы случайно толкнула его локтем в бок. — Ой, ну чего вы толкаетесь, Елена Аркадьевна, — издевался Макс.
— Не толкаюсь, а подталкиваю… К машине… — Лена развернулась к Агате Тихоновне спиной и показала перед грудью Максу кулак. Потом, сменив свирепый взгляд на нежную улыбку, снова повернулась к старой знакомой. — Вы всё нам расскажете про свою подругу по дороге, хорошо? А мы подумаем, как её разыскать.
Лена взяла старушку под руку и двинулась вперёд по тропинке. Макс шёл сзади и любовался россыпью её золотистых волос, закатное солнце окрасило их в розовый цвет. Фламинго. Птица заката. Розовая и трепетно-нежная.
